"Zeitgeist" - читать интересную книгу автора (Стерлинг Брюс)

3

Старлиц забрал у зевающего консьержа желтую шляпную коробку с дурным запахом. Миновав стеклянные двери, он достал из кармана ключи от такси и положил коробку в багажник.

—Залезай! — приказал он Виктору. Тот открыл заднюю дверцу. — Не сюда, вперед.

— Лучше я буду изображать пассажира, — возразил Виктор. — Если меня увидят впереди, рядом с вами, то догадаются, что мы угнали такси.

Парень был прав. Старлиц хлопнул дверцей, с третьего раза запустил двигатель и тронулся. Проехав полуживой неоновый указатель отеля «Меридиен», он свернул на прибрежную дорогу и покатил на восток. Как в большинстве турецких такси, в этом на зеркальце заднего вида болтался на кожаном шнурке синий стеклянный талисман. Старлиц сорвал его и швырнул в окно. Немного погодя за талисманом последовал мобильный телефон таксиста.

— Сигарету? — вежливо предложил Виктор, протягивая пачку.

— То, что надо. — Прикурив от подставленной парнем зажигалки, Старлиц стал усиленно выпускать дым. Сам он сигарету не просил, значит, она была не в счет.

Найдя на связке нужный ключ, он отпер бардачок. Сначала он извлек оттуда изданную в Великобритании дорожную карту северного Кипра, потом дешевый немецкий пистолет, профсоюзный билет, жеваную колоду карт и, наконец, наполовину порожний мешочек с ливанским гашишем, который он перебросил на заднее сиденье.

— Спасибо, — сказал Виктор, убирая мешочек в карман.

Старлицу было неудобно вести машину по-британски, по левой стороне. Руль в кипрском такси был справа, рычаг переключения передач — слева, совершенно непривычно для левой руки.

— Куда мы едем? — спросил Виктор безмятежным голосом.

— «Ясак Бюлге Гирилмез», — прохрипел Старлиц.

— Понятно. «Запретная зона». Forbidden Zone, Zone Interdite, Verboten Zone [8].

Ярко-желтые знаки с этой турецкой надписью были знакомы на турецком Кипре любому: они встречались здесь на каждом шагу.

Они покатили мимо тонущих в ночи прибрежных деревень. На каменистых склонах Пентадактилоса громоздились большие вычурные виллы, освещенные для безопасности синими прожекторами. Оффшорные компании бросили на этой древней земле недостроенными множество современных проектов, испугавшись внезапного скачка инфляции в Турции. Пейзаж уродовали бетонные плиты, колонны, стройплощадки, как будто предназначенные для возведения руин.

Такси объезжало одну за другой большие базы турецкой армии, обнесенные острой колючей проволокой в добрые двенадцать футов высотой. Дешевые туристические забегаловки, запертые на ночь, выглядели неуютно. Не веселее их смотрелись придорожные пальмы, даже деревенские мечети с острыми минаретами. Пыльные, заморенные жаждой апельсиновые сады были безмолвны, даже поля желтых нарциссов не привлекали в темноте взгляда. Под древними корявыми оливами мог некогда коротать ночь утомленный морской качкой Одиссей.

Потом Старлиц свернул на узкий проселок и, вдоволь повиляв и напрыгавшись на ухабах, затормозил у мшистой полуразрушенной каменной стены. Он заглушил мотор и потянулся.

Виктор сначала выбросил из машины ноги в необъятных штанах, потом вылез весь и торопливо закурил.

Проселок резко обрывался, упершись в кучу гниющих картонных коробок, тряпья, битых бутылок. На верхушке ближайшего холма торчал столб, с которого в обе стороны тянулась ржавая, местами оборванная колючая проволока, густо унизанная вездесущим пластмассовым мусором. Это напоминало конвейер в адской прачечной, заброшенной чертями из-за его бесполезности.

Ничейная полоса, разделившая греческий и турецкий Кипр, существовала уже четверть века. Жизнь на ней была невозможна по определению, поэтому она быстро превратилась в главную на острове свалку. Глубокие колеи свидетельствовали о частых визитах тяжелых мусоровозов. В трех ближайших зеленеющих кочках еще можно было узнать британский холодильник, французскую плиту и «фольксваген-жук».

Старлиц открыл багажник такси, осторожно извлек желтую коробку и опустил ее на дорогу. Цветочный запах был уже на так силен, зато в нем появилась гнилостная составляющая.

— Вы хотите выбросить это на нейтральной земле? — с любопытством спросил Виктор.

— Не выбросить, а зарыть. — Старлиц показал монтировку. Виктор кивнул в темноте, о чем свидетельствовала траектория огонька на кончике его сигареты.

— Тебе никогда не приходилось преодолевать ночью пограничные проволочные заграждения? — осведомился Старлиц.

— Не приходилось. Колючая проволока на границах — это семидесятые годы. Задолго до меня.

— Ну а здешняя Зеленая линия появилась еще в шестидесятые. Здесь насчитывается шестнадцать тысяч противопехотных мин. Я расскажу тебе кое-что о минах. Они как видеокамеры, они объективны и высоко технологичны. Мину не заболтаешь. Ей наплевать, кто ты такой и откуда взялся. Она мигом оторвет тебе задницу, будь ты хоть принц Уэльский.

— Ладно, давайте сюда вашу дурацкую коробку, — сказал Виктор, зевая. — Не могу же я допустить, чтобы толстяк преклонных лет елозил по земле брюхом. Это занятие для молодежи.

— Смотри, не попади в луч прожектора, — предостерег его Старлиц, отдавая коробку и монтировку. — Греки все время перемещают свои снайперские посты, а у ооновцев есть инфракрасные камеры.

Виктор с кривой усмешкой выложил из многочисленных карманов одну за другой пять пачек контрабандных сигарет.

— И последнее: не смей открывать коробку, — напутствовал его Старлиц. — Просто зарой ее поглубже.

Виктор побрел прочь, цепляя ногам сухие ломкие колючки. Старлиц залез в темное такси и включил радио. Из динамиков полилась бойкая поп-музыка. Турки по-прежнему сходили с ума по турецкоязычному «тяжелому металлу». Тяжелый металлический рок надолго застрял на многочисленных задворках планеты. «Металл» исполнял роль эсперанто, язык надрывающихся гитар становился всемирным наречием.

Прошло два часа. В машину заползал ночной холод. Поросшую шиповником местность все сильнее затягивало туманом. Туман заглушал шаги Виктора до тех пор, пока тот не вырос перед самой машиной. Старлиц включил фары, ослепив его и испугав. Виктор дрожал, он был сам не свой от недавних переживаний.

Старлиц вышел из машины. Бесформенные штаны Виктора были в дырках от колючей проволоки и мокрыми от росы. Он все еще сжимал в руках испачканную землей монтировку. С ног до головы его покрывала тонкая пленка не то жирной сажи, не то светящейся цветочной пыльцы.

Старлиц положил руку ему на плечо, и паренек обессилено хрустнул всем телом под ее тяжестью.

— Обязательно надо было открывать коробку? — спросил Старлиц сочувственно.

— Конечно, — пробормотал Виктор. Его светлые славянские глаза казались сейчас незрячими.

— Полезай в машину, — приказал Старлиц и подтолкнул его к дверце.

На жуткое присутствие Виктора машина отозвалась, как могла — паническим механическим скрипом. На кузове вздыбилась краска, звонко сорвался с крепления хромированный молдинг.

Старлиц сел за руль.

— Дайте выпить! — взмолился Виктор.

— В твоем состоянии это не поможет.

— Мне уже приходилось видеть смерть, — глухо проговорил Виктор. — Но такую — никогда.

— Смерть смерти рознь, — молвил Старлиц. — Когда хоронишь целое столетие, в яму должно кануть много чего. Дух времени, так сказать.

— Да… — слабо простонал Виктор. — Мои друзья-художники в Петербурге всегда так говорят. «Даже духи умирают…» — вот что твердят мои друзья, некрореалисты.

— Духи умирают первыми.

Старлиц завел машину, в несколько приемов развернулся на узкой пыльной дорожке и опять включил радио. Положение требовало чего-нибудь пободрее, погромче, послащавей, чего-нибудь мирского, что помогло бы вернуться в прежнее тривиальное положение 1999 года. Селин Дион с ее лирической темой из «Титаника» подходила как нельзя лучше.

— Пару дней не прикасайся к спиртному и к наркотикам, — посоветовал Старлиц. — Веди нормальную жизнь. Заказывай еду в номер, смотри плохое телевидение в дешевом отеле.

— Это поможет? — проскрипел Виктор.

— Обязательно. Твоя задача — с честью выйти из положения. Мы скоро покинем этот остров. И тогда все это станет неважно. Конец, мы это похоронили. Снято с повестки дня. Вычеркнуто. Вчерашний день.

Виктор громко стучал зубами. Через некоторое время он с видимым усилием обуздал свое волнение. Уже у Лапты его лицо снова стало приобретать человеческую окраску.

— Нельзя, чтобы дядя увидел меня таким, — выдавил юный русский. — Он обязательно начнет меня расспрашивать.

— Не беда. Я поселю тебя в отеле в Лефкосе [9]. У меня все равно дела в этом городе.

Виктор уперся взлохмаченной головой в боковое стекло и уставился в темноту.

— Это всегда так? Так ужасно?

Старлиц повернулся к нему, свесив со спинки локоть.

— Что ты чувствуешь, парень? Что сейчас помрешь?

— Нет, я некрореалист, — мужественно ответил Виктор. — Я знаю, что такое смерть. Я так просто не умру. Смерть — это для других.

— В таком случае — нет, это не всегда так ужасно. — Старлиц снова стал смотреть на дорогу. — «Ужасно» — это слишком просто. А мир не так прост, не так чист. Истинный мир, истинная реальность — это в буквальном смысле не то, что мы видим. То есть "а" — это не "а", понял? В истинном мире "а" не удосужится быть всего лишь каким-то там "а". Ты читал Умберто Эко?

— Такие толстые популярные романы? — Виктор недовольно заерзал. — Нет, я этого не выношу.

— Как насчет Делеза и Гаттари? Деррида? Фуко? Адорно читал? [10]

— Теодор Адорно был долбаным марксистом, — устало отозвался Виктор. — А Деррида я читал, как же иначе? Деррида открыл, что западная интеллектуальная традиция усеяна логическими несоответствиями. А вы читали Жака Деррида, мистер Старлиц? En frangais? [11]

— Ну, я такие вещи не то что читаю… — признался Старлиц. — Мне приходилось познавать их на собственном опыте.

Виктор пренебрежительно фыркнул.

— Правда, иногда я читаю Жана Бодрийяра [12]. Вот кто настоящий комедиант!

— А мне Бодрийяр не нравится, — сказал Виктор, садясь прямо. — Он так и не разъяснил, как избежать политического вмешательства системы. Весь этот «соблазн», «фатальные стратегии» — куда это ведет? — Он вздохнул. — Лучше просто взять и напиться.

— Тут главное то, — пробормотал Старлиц, — что когда главное повествование [13] рушится и сжимается, то воцаряется полная неопределенность.

Виктор наклонился вперед.

— Вы лучше объясните, откуда берется это «главное повествование»? Увидеть бы его! Вы его покупаете! Это и есть ваш секрет?

Старлиц махнул мясистой ручищей.

— Тысячелетие почти завершилось, парень. Повествование становится все более поливалентным и децентрализованным. Оно уже стало ризоматическим [14] и так далее.

— Это я уже слышал. Ну и что? В чем моя роль?

— Не знаю, есть ли у тебя своя роль, но здесь, на Кипре, тебе ее точно не отыскать. Это крохотная непризнанная незаконная республика. Мы здесь находимся среди изгоев. На самой дальней периферии жизни. К тому же близится точка пересечения кривых. Большой кризис. Отвинтится много винтиков, ходячие зомби лягут в могилы.

— Вы о двухтысячном годе? — догадался Виктор.

Старлиц молча кивнул. Удачная вышла ночка. Парень выкарабкается. Этой ночью на парне повис первый в его жизни труп. Зато теперь он был в курсе дела.

Старлиц поселил Виктора в дешевом pansiyon, неприглядной ночлежке. В Лефкосе она была известна как «Наташин дом», прославившийся персоналом из работящих украинок. В пять часов утра персонал крепко спал, утомленный тяжким трудом по демпинговому посрамлению конкуренток — турецких проституток.

Загнав такси в высокие сорняки, разросшиеся вдоль брошенных турецких окопов к востоку от столицы острова, он зашагал назад к разделенному городу, любуясь, как заря, воспетая Гомером, пробует розовыми деснами небо над Никосией. Он закурил сигарету Виктора и беззаботно засунул руки в карманы.

Через пару часов Старлица можно было увидеть на скамейке на автобусной остановке: он уплетал круассаны с шоколадом из большого пакета, запивая их кофе из пластмассового стаканчика. Городская толпа текла по своим делам. Большинство мужчин были в плоских кепках и цветастых свитерах, женщины толкали детские коляски по расчерченному белыми полосами тротуару.

Из ржавого драндулета-микроавтобуса вылезла американка с рюкзаком на спине — загорелая, со множеством тугих черных косичек на голове. Кричащая рубашка была завязана узлом у нее на диафрагме, разлохмаченные снизу джинсы грозили лопнуть от натуги, и даже поддерживавший их широкий ремень не придавал всей композиции надежности. Старлиц встал со скамейки и последовал за ней.

Американка открыла маленькую калитку и поднялась по ступенькам, ведущим к двери белого домика.

У двери висела табличка «BARBARLIK MUZESI». Прочтя объявление в рамке, посетительница вытянула из кармана, каким-то образом умещавшегося у нее на бедре, кошелек и принялась считать нули на турецких банкнотах. Потом она, чудом удерживаясь на огромных «платформах», потопталась на коврике перед дверью, забранной решеткой, толкнула дверь и вошла. Пожилой музейный привратник молча принял у нее деньги. Старлиц тоже заплатил.

Когда-то «Музей варварства» был частным домом, но после учиненных здесь зверств, прогремевших на весь Кипр, его посвятили убийствам и превратили в изящную, чистенькую выставку бесчеловечности. На стенах были аккуратно развешены старые фотографии со сценами греческого насилия над турками: сгоревшими и разрушенными домами, школами, мечетями, лавками, с изгаженными флагами, разбитыми окнами, оскорбительными надписями, с мертвецами в грязных лохмотьях, извлеченными из братских могил. Даже турецкие статуи не избежали пули в висок.

Старлиц подошел к женщине вплотную.

— Ничего не понимаю! Почему мы их не разбомбили? Какой ужас!

Старлиц протянул ей свой пакет.

— Хотите круассан?

— Хочу! — Она запустила руку в пакет, извлекла воздушную булочку и с хрустом ее надкусила. Потом, тыкая остатком круассана в жуткую фотографию, продолжила: — Вы только взгляните: мертвые дети! Куда только смотрело Си-эн-эн? Когда надо, этих жуликов-журналистов никогда не оказывается на месте.

— Вы здесь давно? — поинтересовался Старлиц.

— Нет, только приехала. Осматриваю достопримечательности.

— Вы откуда?

Она пожала плечами.

— Отовсюду. Я из семьи военных.

— А как вас называют ваши друзья? Она бросил на него удивленный взгляд.

— Мои друзья называют меня Бетси. А вам придется обращаться ко мне миссис Росс.

— Меня зовут Лех Старлиц, миссис Росс. — Старлиц извлек из кармака стодолларовую бумажку, разгладил и дал ей.

— С какой стати? — насторожилась она.

— Чтобы вы уделили мне минуту.

— Ладно. — Она спрятала деньги. — Валяйте.

— Слыхали когда-нибудь про девичью группу «Большая Семерка»?

— А как же! Мне давно все это осточертело: НАТО, UNPROFOR [15], коалиция Персидского залива… — Она нахмурилась. — Для сутенера у вас недостаточно приличный вид. Можно подумать, что вы так в костюме и спите.

— У меня деловое предложение для американской гражданки. В самый раз для вас.

— Что еще за дрянь у вас на уме?

— Я продюсер, миссис Росс. Поп-музыка. Гастроли. — Миссис Росс удивленно заморгала. — Вы стали бы выступать. У вас были бы помощники, грим, вам бы нарастили волосы и полностью обновили гардероб. Плюс лимузины, шикарные отели, бесплатная жратва, бесплатные разъезды, огромная аудитория визжащих девчонок. Все как положено. Я хочу превратить вас в звезду.

— Вот это да! — Она оглядела его с ног до головы. — У вас не все в порядке с мозгами? Сбежали из психушки?

— Нет. Я вас не обманываю. Это серьезное предложение.

— А знаете, — медленно проговорила она, не сводя взгляд с фотографий на стене, — это было бы в самый раз для меня. Vida toca [16] в чистом виде. Я рождена для сенсации.

— Держите. — И Старлиц дал ей еще сотенную.

— Так вы серьезно! — ахнула она.

— Серьезнее не бывает. Это только начало. Она прищурилась.

— В чем была бы моя задача? Выкладывайте!

— Петь и танцевать на сцене.

— Танцевать я умею, это у меня хорошо получается. А вот с пением не густо.

— Не беда, «Большая Семерка» — гастрольное шоу. Для пения у нас есть кассеты и компьютеры.

Миссис Росс засунула пальцы за свой бронированный ремень и покачалась на каблуках.

— Колитесь! Сразу видно, что вы что-то не договариваете. — Она расплылась в улыбке. — Бросьте, я уже просекла, что вы вовсе не такой проказник, какого из себя корчите. Понимаете, о чем я? Я встречала и похуже. И не с такими справлялась.

— Слушайте меня внимательно, миссис Росс. «Большая Семерка» — мое детище. Я — босс. Я устанавливаю правила игры и гребу деньги. Вы войдете в семерку девушек. Станете членом коллектива, так сказать.

Миссис Росс рассматривала музейный пол. За тридцать лет беспрерывного шарканья половицы были истерты. Подняв голову, она решительно произнесла:

— О каком заработке речь? Я задолжала отелю. Немало, между прочим.

— Не беда, детка. Мы каждый день расплачиваемся с отелями. Бывает, даже разносим их в щепки.

— Мне даже пришлось кое-что заложить. Личные побрякушки.

Старлиц кивнул.

— Я приставлю к вам персональную ассистентку. Она вернет вам ваше барахло.

— Еще я часто звоню в другие страны, главным образом в Боснию. Там служит мой бывший муж.

Старлиц добродушно усмехнулся.

— Это нам раз плюнуть. — Ему понравилось, что он с ходу наткнулся на бывшую жену военнослужащего. Находка пришлась ему по душе.

Старлиц повел миссис Росс обедать, хотя время было еще не обеденное. Женщина недавно развелась, ей некуда было податься, она сильно поиздержалась и изголодалась, поэтому накинулась на кебаб, как волк из дремучей чащи. Потом они лениво попивали горячий турецкий кофе в ожидании большого белого лимузина из «Меридиен»".

В Гирне Старлиц передал свежеиспеченную Американку в умелые Тамарины руки. Тамара быстро осмотрела новое приобретение, проявив такт, больше присущий лошадиному барышнику, после чего отвела ее к гримерам.

— Времени в обрез, — холодно предупредила она их. — Сделайте из нее конфетку, а потом собирайте вещи. Нас ждет Стамбул.

Как только новая Американка оказалась вне зоны слышимости, Старлиц спросил у Тамары ее мнение о своей находке.

— Недурно для таких коротких поисков! — похвастался он. — Комок мышц!

— Мне больше понравилась ее кожа — как у Джоди Уотли или Марайи Кэри. Славный американский оттенок.

— Не видала тут поблизости Мехмета Озбея? — спросил Старлиц. — Он был уверен, что мне придется повозиться, прежде чем у нас появится очередная Американка.

— Я знала, что ты вернешься не с пустыми руками, — устало откликнулась Тамара. — На ловца и зверь бежит. Надеюсь, ты не подсунул нам еще одну сумасшедшую.

— Как тебе удалось сбагрить предыдущую?

— Запросто. Я свое дело знаю. Ее больше нет. — Тамара прищурила и без того узкие глаза. — Но возникла новая проблема — с Итальянкой. Здесь появился какой-то ее итальянский знакомый. Он мне не нравится. Мы готовимся к отъезду в Стамбул, а он морочит нам голову.

— Предоставь эту проблему мне, — разрешил Старлиц. — Я мигом ее устраню.

Старлиц отправился к себе в номер и принял душ. Сшитый на заказ на лондонской Карнаби-стрит зеленовато-желтый костюм вернулся из чистки в хрустящем целлофане; облачившись в него, Старлиц почувствовал себя заново родившимся. Из его кабинета в «Меридиене» открывался превосходный вид на скалистое побережье в обрамлении гостиничного парка. Выйдя на балкон, он сорвал розочку и сделал себе бутоньерку. Потом уселся за письменный стол, выдвинул ящик, переставил тяжелую стеклянную пепельницу.

Итальянец не заставил себя ждать. Он чуть прихрамывал, был седовлас и учтив. На нем была мягкая фетровая шляпа, модельная рубашка в крепированную полоску и миланский спортивный пиджак. Ансамбль завершал изящный кожаный кейс от Хьюго Босса.

— Мистер Сарлинц?

— Si? — Старлиц приподнялся в кресле. Итальянец подал ему визитную карточку.

— Я представляю охранное агентство. Мы — специалисты по безопасности с международной известностью…

— Присаживайтесь, — предложил Старлиц, изучив карточку и убрав ее в стол. — Сигарету, синьор Патриарка?

— Нет, благодарю. — Гость вежливо откашлялся. — Пришлось бросить.

— У вас, видимо, не найдется зажигалки?

— Увы.

Старлиц обыскал ящики стола, нашел спички с эмблемой отеля «Меридиен» и с наслаждением закурил.

— Какую помощь вам может оказать «Большая Семерка»?

Синьор Патриарка переместился на краешек кресла.

— В гастрольных поездках случается всякое. Будет досадно, если с вашей труппой произойдет неприятность. Но мы можем вам помочь. Мы можем избавить вас от проблем с безопасностью.

Старлиц выпустил дым и почесал затылок.

— Значит, вы предлагаете нам kryisha?

— Что?!

— Kryisha. Ну, tambovskaya kryisha.

— Это, кажется, по-русски? Я не владею этим языком.

Старлиц радушно улыбнулся.

— Простите, я как-то привык, что охранным вымогательством занимаются русские. Кто же предлагает нам помощь? «Ндрангета»?

— Это калабрийцы! — фыркнул Патриарка.

— Значит, «Каморра»?

— Корсиканцы!

От ужасной догадки Старлиц шутовски вытаращил глаза.

— Неужели вы из сицилийской мафии?

— Мы никогда не употребляем слово мафия, — с достоинством возразил Патриарка. — Это устаревшее, некрасивое слово, его придумала полиция. Мы — бизнесмены, люди чести. Мы владеем ресторанами, судоходными и строительными компаниями. Кроме того, у нас разработана превосходная страховочная схема — как раз для вас.

— Что вы говорите! Правда? Не могу поверить. Минуточку. Я должен связаться с деловым партнером. — Старлиц набрал номер пентхауса, сказал несколько слов кому-то из людей Озбея и услышал его голос.

— Легги! — Хрипота Озбея свидетельствовала о тяжком похмелье. — Как я рад твоему возвращению! Я уже начал тревожиться.

— Мехметкик, ты не поверишь тому, что я тебе сейчас скажу! Ко мне наведался боец сицилийской мафии. Он сидит сейчас прямо передо мной.

— Сицилийская мафия на турецком Кипре? — с сомнением спросил Озбей. — Ты шутишь?

— Нет, дружище, я серьезно. Не какая-нибудь турецкая или русская мафия, а солидная, в лучших традициях сицилийская. Сидит передо мной и занимается вымогательством.

— Поразительно! — воскликнул Озбей. — Я должен сам на него взглянуть. — Озбей пережил долгую, полную событий утомительную ночь, но открывшаяся перспектива придала ему сил.

Старлиц повесил трубку.

— Мой партнер хочет обсудить ваше предложение.

— Он принесет деньги?

— Деньги? Непременно! Он, не поверите, до чего это состоятельный человек. В его собственности есть даже банки.

Старлиц стряхнул пепел. В следующую секунду дверь распахнулась, матовое стекло вылетело и разбилось. В кабинет ворвались трое громил Озбея, вооруженные израильскими автоматами «узи». Они запыхались от стремительного штурма лестницы, но от их злобного оскала, предназначенного Патриарке, душный воздух кабинета кристаллизовался и похоронно зазвенел.

Дрей сделал правой рукой знак, знакомый бандитам всего света: средний и безымянный пальцы сложил с большим, изобразив вытянутую морду, а указательный и мизинец превратились в выразительные волчьи уши. Под испытующим взглядом Дрея Патриарка побледнел и от ужаса вобрал голову в плечи. Али тяжело выступил вперед и ударил Патриарку по голове. Тот свалился с кресла. Трое турок вволю попинали его ногами и разоружили: один изящный пистолет обнаружился у сицилийца за ремнем, другой — под мышкой. Дрей проверил его пульс, после чего пинки возобновились.

Приехавший на лифте Озбей снисходительно пожурил по-турецки своих громил.

— Прости за стекло в двери, Легги, — сказал он.

— Тургут Алтимбасак все поправит.

— Господина Алтимбасака больше нет с нами. Он получил более высокое назначение. А мы все равно скоро покинем Кипр. — Вспомнив про распростертого Патриарку, Озбей перешагнул через него, потрогал носком лучезарного ботинка. — Подумать только, сицилийская мафия! — Он покачал головой. — Старый уставший человек. Как он слаб! Какой позор! Печально. — Озбей поднял голову и сверкнул карими глазами. — Очень печально!

Ночью исчез менеджер отеля. Хохлова тоже не удавалось отыскать.

Той же ночью высадилась новая бригада турецких специалистов отельного бизнеса из Стамбула. Судя по страшному шуму, они тут же принялись за переоборудование казино. Прежний персонал из киприотов это вторжение повергло в растерянность и тоску. Они только и могли, что скакать, как кролики, из номера в номер, из одного крыла в другое.

Старлиц воспользовался суматохой и переселился в превосходные апартаменты на втором этаже, с окнами на море, а потом позвонил оператору, чтобы ему переключили телефон. Выполнить его просьбу оказалось некому. Вместо этого Старлицу пришлось общаться со сломанной голосовой почтой отеля. Сначала он выслушал вступительную трескотню по-турецки, затем — бессмысленную, но все равно до обморока пугающую мешанину, которой его попотчевал женский голос, похожий на глас самой судьбы. Он не услышал ни одного приятного слова — сплошь тьма, грязь, дым, даже кости. Перед спасительным завершающим щелчком ему послышалось слово «Легги».

Старлиц бросил трубку и уставился на свои дрожащие руки. Его парализовал ужас. Ему виделся указующий перст из будущего, не сулящий ничего хорошего. Спасения не было, отсрочка истекала.

Когда паралич прошел, Старлиц беспокойно забегал по отелю. Миссис Росс коренным образом меняла свой облик и была еще недосягаема, остальные девушки проявляли нетерпение. Они успели обгореть на кипрских пляжах, как спички, и теперь им хотелось на сцену. Они уже собрали вещи для отправки в аэропорт, их истеричные поклонницы повели традиционную борьбу за места, с которых можно будет разглядеть, кто сидит в лимузине рядом со звездой. Первыми в путь отправились звукооператоры и осветители: они уже размещались в стамбульском отеле «Стадион» и вели склочные разговоры по мобильным телефонам, требуя пятидесятиамперные лампы и прочую дребедень.

Озбей находился в прекрасной форме. Пентхаус остался в его распоряжении. Этажом ниже размещались многочисленные турецкие телевизионщики.

В вестибюле решалась судьба остальных постояльцев «Меридиена». Решалась она вполне благополучно: новые владельцы не требовали от них уплаты по прежним счетам, проявляя щедрость, показавшуюся Старлицу зловещей.

Скрежеща зубами, он возвратился в свой пустой кабинет. Ни Хохлова, ни Виктора. Ответов тоже не было. Времени оставалось в обрез, он чувствовал возрастающую тяжесть, мешавшую двигаться.

Поборов себя, Старлиц выудил из своего бездонного бумажника щегольскую визитную карточку и набрал указанный на ней номер. Ему ответила по-японски одна из очаровательных служащих эксцентричного миллионера. Он попросил соединить его с Макото.

— Как делишки, Регги? — спросил Макото. — Есть хороший новость?

Английскому языку Макото нельзя было не удивляться. Грамматикой он владел нетвердо, зато выговор у него был в самый раз для американской поп-сцены. При помощи дешевой гитары он без труда перехрипел бы Роберта Джонсона [17]. Его ноткам одиночества и хронического насморка позавидовал бы Джимми Роджерс. Своим гавайским фальцетом он запросто заткнул бы за пояс Брадду Иза [18]. Макото ничего не стоило назвать Легги «Легги», но он звал его по старинке «Регги».

— Хороших новостей нет, Макото, есть проблема. Крупная проблема. Я это нюхом чую. У вас не происходит каких-нибудь гадостей? Крупное землетрясение, нервно-паралитический газ в подземке, что-нибудь в этом роде?

— Нет, нет! Здесь прекрасно все.

— Так и я думал. — Старлиц изучал новый вид за окном, качающиеся верхушки пальм. — Мне пора платить по счетам.

— Деньги — проблема. Не волнуйся из-за деньги! Потому что мы друзья.

— Дело не в деньгах. Все не так просто.

— Талант — проблема. Я пошлю тебе новую Японку. Кто-то симпатичный. Я все время твержу тебе, Регги: нанимай настоящих музыкантов! Плати меру. Это проще.

— С девчонками все в порядке. С выступлениями тоже. Тут все дело в… — Старлиц вздохнул. — В личной проблеме.

Последовало продолжительное молчание. Макото был поражен.

— Но ты же Регги! — запротестовал он наконец. — У тебя нет личного. Совсем ничего личного!

— Обычно нет. Но сейчас необычные времена. Конец эпохи. Что-то вроде моей персональной «проблемы Y2K». Она принимает угрожающие размеры.

Макото присвистнул.

— Даже не знаю, что на это сказать…

— Все слишком серьезно. Я даже не уверен, что вытяну. Возможно, мне придется взять что-то вроде отпуска.

— Отпуск? Что это такое?. Такого нет в нашем договоре, Регги.

— Знаю, потому и звоню. Ты хозяин, я работник. Работнику потребовался отпуск, понимаешь? Личное время. Ты не возражаешь?

— О'кей! Нет проблем! Приезжай на Кауаи. Здесь хороший отдых. Песок танцевать на пляже. Барбара

берет уроки танец хулу. Барбара любить Гавайи, я люблю Барбару, так что это прекрасный тихоокеанский рай.

— Позже. Я помню нашу с тобой партию в китайское домино на Гуаме. «Большая Семерка» — это одно, наше пари — другое. Я ему верен.

— Конечно, ты верен наш пари, — проворковал Макото. — Ты мой друг, ты честный.

— Это точно.

— Зачем беспокойство? Ты слишком беспокоиться.

— Есть из-за чего, — пробормотал Старлиц. — Мне надо было раньше опомниться. Я забыл про время.

— Человек не может против нашей музыки, — пропел Макото жутковатым голосом. — Если ты верить в магию, в молодое сердце девочки…

— Правильно, Макото. Каждому свое.

— Ты позвонить мне снова, когда ты больше в себе, позитивно правильный. — И Макото повесил трубку.

Старлиц позвонил в pansiyon в Лефкосе, чтобы выяснить, пережил ли Виктор ночь. Ему пришлось долго и без всякого толка препираться с молоденькой проституткой из Белоруссии, родителей которой упек в тюрьму режим Лукашенко. Такого забавного русского акцента, как у нее, Старлиц никогда еще не слышал, но никакого Виктора Билибина она не знала и не нашла никого, кто бы о нем слыхал. С Хохловым тоже произошло что-то непонятное: за ним больше не числилось номера в «Меридиене», даже в книге постояльцев не осталось его имени. Хохлов растворился в турецком Кипре.

Чувство надвигающейся беды стало еще острее. Старлиц нашел убежище в гостиничном баре, где заказал двойной «Гленморэнджи» с добавлением портвейна и купил две пачки красного «Данхилла». Похлопав себя по карманам, он не обнаружил спичек.

— Прошу. — Туристка в африканском балахоне щелкнула перед его носом зажигалкой.

— Спасибо. — Он блаженно затянулся и взглянул на благодетельницу. — Господи!..

Женщина поспешно убрала за железную дужку очков светлую с проседью прядь волос.

— Я так сильно изменилась, Легги? Ты меня даже не узнал.

— Что ты, Вана! — заученно солгал Старлиц. — Ты превосходно выглядишь.

Вана невесело хмыкнула во влажную салфетку.

— Какой же ты мастер вранья!

— Когда ты приехала?

— Сегодня утром. Я была в Будапеште. Пыталась прийти в себя с помощью подружек из листа «Faces». Но тебе лучше этого не знать.

— Предположим.

Старлиц был рад увильнуть от уточнений и знай себе цедил виски. Ситуация понемногу прояснялась. Она обрушивалась на него с сокрушительной силой, придавливала к земле лавиной старых номеров «Ms.» и «Плейбоя».

По подавленному, безрадостному виду Ваны он понял, что последние события оказались еще хуже, чем он мог вообразить. Он уже чувствовал, как рушится все, ради чего он столько трудился, как сама его жизнь сходит с рельсов. Но по крайней мере Вана была узнаваема, она была действующим параметром среди хаоса, и это успокаивало. Он больше не паниковал, он был готов разбираться с последствиями краха.

— Они киберфеминистки, — продолжила Вана.

— Я в последнее время отстал от событий, — пожаловался Старлиц. — Дела и все такое прочее…

— Могу себе представить. — Вана выцедила из стакана остававшийся среди льда бренди и постучала по стойке зажигалкой. — Эй, мистер Турок! Налейте-ка мне еще вашего туристического пойла! Только сделайте послаще.

Бармен нахмурился. В его местной версии реальности женщины не заказывали себе выпивку, уж по крайней мере этого не делали раньше испуганные хиппи с Западного побережья с мешками под глазами, с лишними шестьюдесятью фунтами веса, в брюках в обтяжку. Старлиц поспешил сделать понятное во всем мире движение большим и указательным пальцами, обозначающее плату, и постучал себя по груди. Бармен нехотя кивнул.

— Ну, как живется в раскольнической коммуне? — спросил Старлиц, забирая сдачу и стряхивая пепел.

— Уже никак. С нами разделались.

— Серьезно? С вашими-то связями в Белом доме? Как это могло произойти?

— Очень просто. Нас разметали, как кегли в боулинге. Мы торговали «виагрой» в Интернете. Не пойму, зачем мы бросили RU-486 [19] и стали заниматься виагрой. Этим глупым сучкам в центральном комитете вдруг захотелось прибылей. Когда Движение становится жадным до денег, пиши пропало. — Унылое лицо Ваны еще больше погрустнело, сквозь ее очки стало видно, что она готова пустить слезу.

— Брось, Вана, — утешительно произнес Старлиц. — Даже Клинтон пострадал от сексуального скандала. Это делает вам честь.

— Не хочу больше об этом говорить. Кончено, ушло. — Вана передернула плечами и закурила сигарету с мерзким гвоздичным запахом. — Слушай, ты действительно знаком с русским по фамилии Хохлов? У него еще свой самолет.

— Не знал, что Хохлов — владелец собственного самолета. А самого Хохлова я действительно знаю.

— Это он меня сюда доставил. Ну и самолет у этого русского — свихнуться можно! Приземлился на пляже, представляешь? Он сказал, что войти в отель не может, потому что здесь его хотят убить.

— Сейчас наша группа выселяется из отеля, — молвил Старлиц, не комментируя только что услышанное. — Нам предстоит выступление в Стамбуле.

— Эта твоя группа… Никак не возьму в толк: ты — импресарио девичьей группы… Кто бы мог подумать! — Она выдохнула струю вонючего дыма в сторону бармена, и тот опасливо посторонился. — Тебя что, тоже хотят убить?

— Меня — нет. Я ведь не русский.

— Допустим. — Вана отпила добрую половину своего коктейля и заерзала на табурете, осматривая Старлица с головы до ног. — Как я погляжу, ты процветаешь. Даже одеваешься приличнее, чем раньше. Одни штиблеты чего стоят!

— Я купил их в Цюрихе. Хочешь поесть, Вана? На Кипре превосходно кормят. Тут даже при желании не найдешь несъедобной отравы.

Вана ничего не ответила, если не считать ответом огромную слезу, медленно сползшую по ее щеке. Старлиц решительно привлек внимание бармена и заказал закусок в надежде, что кухня в «Меридиене» работает по-прежнему. Вана медленно опустила непричесанную седеющую голову. То ли она захмелела, то ли мучилась от резкой перемены часового пояса. Старлиц с осторожностью, больше подходящей заклинателю змей, дотронулся до ее ключицы и удостоверился, что перед ним человек из плоти и крови. Вана побывала в передряге, но осталась его Ваной.

— Сколько времени мы с тобой не встречались? — спросил Старлиц. — Уже лет десять?

— Бери больше, все тринадцать, — ответила она, глядя на него затуманенным взглядом.

— Ладно, выкладывай. Отведи душу.

Вана подкрепилась новым глотком коктейля.

— В общем, когда наш комитет развалился, у нас с Джуди вышла идеологическая размолвка…

— Крупно полаялись.

— Ну да. Под Джуди как раз подкапывались за торговлю наркотой, вот она и решила перебраться на время туда, куда не дотянутся щупальца этого злобного глобального неолиберального капитализма.

— В Югославию?

— Нет.

—Ливан? Парагвай? Беларусь? Йемен? Чечня?

— Да заткнись ты! В Западную Африку, дурень. В рамках кампании по борьбе с увечьями.

— Понятно, — кивнул Старлиц. — Женское занятие. Как я сразу не догадался?

— В общем, Джуди якшалась там с цветными сестрами, поднимая уровень их самосознания. Казалось, ее труд приносит плоды, пока речь не зашла о главном…

— Ее сцапала полиция?

— Нет, сами женщины. Она осмелилась прочесть им лекцию о здоровье, об анатомии женщины. Их это так потрясло, что они отдубасили ее швабрами и половниками.

— Скажите пожалуйста!

— Ей крепко досталось, Легс. Мне пришлось обратиться в американское посольство, чтобы ее эвакуировали оттуда на самолете. Когда полицейские из отдела борьбы с наркотиками увидели, в каком она состоянии, они отказались от всех предъявленных ей обвинений. Бедняжка до сих пор в клинике в Портленде, пытается ходить. — Вана всхлипнула.

— Когда это произошло?

— Три месяца назад.

— Целых три месяца! Почему ты не позвонила мне?

— Потому что мы не должны от тебя зависеть, — пробормотала она сквозь слезы. — Ты сам это знаешь.

— Причем тут зависимость? — повысил голос Старлиц. — Просто теперь у меня такая куча денег, что ты не поверишь! Я тут заправляю такими делами! Я мог бы накупить ей сто тонн пластырей.

Вана сморщилась.

— Пожалей меня, на меня столько всего навалилось, что я не выдержу! Ты не представляешь, какая Джуди теперь. Она — воплощение горечи. Она совершенно не способна гнуться.

— С таким характером она не переживет Y2K.

— Только не грузи меня этой чушью! Меня уже тошнит от проблемы Y2K! Я прочла пятьдесят мегабайт досье CERT [20] об ошибках UNIX, связанных с этой датой. Кончилось это тем, что сгорел мой глупый Windows. — Она нетрезво пошарила под стойкой, достала вязаную гватемальскую сумку и показала новенький спутниковый телефон размером с ее предплечье. — Теперь у меня вот эта — крутющая «Моторола-Иридиум».

— Черт! — Старлиц разинул рот от удивления. — Таких я еще не видал.

— Мгновенный всемирный доступ! — провозгласила Вана, отважно смахивая слезы. — Глобальная связь, с тем светом тоже.

— Да, вот это новинка так новинка! Штука не из этого столетия.

— Одна минута соединения обходится в шесть долларов, — гордо сообщила она. — Если платить, конечно. К ним же подсоединяются жулики.

— А как же!

Старлиц пожирал глазами спутниковый телефон. Это был предмет из будущего. Возможно, они заложили слишком крутой вираж и потерпят поражение, но эта штуковина выглядела предвестницей будущего, ископаемым из предстоящих времен. Старлиц испытал сильное побуждение схватить ее, погладить, может, даже укусить, но сдержался. Вана неверно истолковала бы такой поступок.

Из кухни принесли еду. Вана, судя по ее виду, уже измучилась от голода. Лимонный коктейль при своем невинном виде разил кипрским горным козлом и лягал с соответствующей силой.

— А русского юношу Виктора ты знаешь? — спросила Вана, с невинным видом поливая салат оливковым маслом. — Он похож на любителя наркотиков и «рейва»… — Она запнулась и блаженно простонала: — Как вкусно!

— Да, я знаю Виктора.

— И как он тебе?

— Себе на уме. Сообразительный паренек. Хохлов и Виктор умнее, чем кажутся. Ни к чему не пригодны, но настоящие русские — очень способные.

— Я общалась со славянскими киберфеминистками, — сообщила Вана, жмурясь от наслаждения. — Русские теперь занимаются странными делами. В Петербурге есть сестры, которые дадут фору любым теоретикам Движения.

— Мне нравятся русские. Просто в двадцатом веке им здорово досталось.

Вана облизала ложку и с энтузиазмом взялась за капустную долму.

— Этот Хохлов оказал мне большую услугу — увернулся от радара. Документы у меня не совсем в порядке, так что… Но мне пришлось оставить Зету с ними обоими.

— Кого оставить?..

— Зету. Зенобию. Зенобия Боадиция Гипатия Мак-миллен — наша дочь, понял?

Старлиц лишился дара речи.

— Ты привезла ребенка сюда? — выдавил он.

— Да. Наша дочь болтается по Кипру с твоими русскими приятелями. Надеюсь, они не причинят ей зла.

В его мыслительный горизонт ударила ослепительная молния, и его мир наполнился новой, дикой ясностью.

— Проклятие, Вана! Дочь… Я никогда не слышал ее полного имени. Зенобия — это мне еще знакомо, но я не знал, что твоя фамилия — Макмиллен.

Она выразительно пожала плечами.

— В свидетельстве о рождении обязательно должна стоять какая-то фамилия.

— Ты сказала, что ее полное имя Зенобия Боадиция Гипатия Макмиллен? Штат Орегон на такое согласился?

— Представь себе.

— Какое же в таком случае твое полное имя? — поинтересовался Старлиц, поразмыслив.

— Можешь по-прежнему звать меня Вана. — Она затушила свою зловонную гвоздичную сигарету, чтобы есть обеими руками. — Я привыкла. Меня все так называют.

Старлиц изумленно качал головой.

— Не могу поверить, что ты изменила себе и привезла девочку, чтобы познакомить ее со мной.

— Просто я сломалась, — призналась Вана со вздохом.

— Ей уже десять лет?

— Одиннадцать. Только не обвиняй в этом меня! Я всегда была сторонницей того, чтобы познакомить Зету с ее отцом. Но Джуди была категорически против. А теперь… Наш шабаш ведьм меня возненавидел. Мой брак с Джуди рухнул. Дома меня сторожат легавые из отдела наркотиков. Все летит в тартарары. Огромные медицинские счета и никакой крыши над головой. Плюс ко всему — клиническая депрессия. Ты только погляди, как я разжирела, как постарела! — Вана сорвалась на тихий визг. — Я сижу на таблетках, у меня сердечная недостаточность. Собственная дочь меня не выносит! У нее пятьдесят семь истерических приступов за день, и все из-за тебя и твоей дурацкой группы! Зета окончательно сведет меня с ума.

Старлиц оторвался от нутовой подливки.

— Ты хочешь сказать, что Зета — поклонница «Большой Семерки»?

— Совершенно оголтелая! — Вана чуть не раздавила в руке стакан. — Я ничего не могу поделать, Легги. Ни с ней, ни с собой. Это какой-то конец света!

Старлиц побарабанил пальцами по стойке.

— Вот, значит, как? А я? Мы не виделись много лет. Со мной ты сумела бы справиться?

— Понятия не имею, — отозвалась Вана сопя. — Но это неважно. Ты — все, что у меня осталось. — Она улыбнулась сквозь слезы. — Ты моя последняя надежда, Оби ван Кеноби.

— Я рад тебя повидать, Вана, — честно сказал Старлиц. — Ты отлично выглядишь.

— Брось, я знаю, какой у меня ужасный вид. Хуже не бывает. Но я это заслужила. Ты даже не представляешь, что мне пришлось пережить.

— Просто ты перенапряглась, — тихо проговорил Старлиц. — Пора переключить скорость. Перевалить через весь этот миллениум и собрать осколки своей жизни в целую картину.

— Я пыталась. На самом деле! Все напрасно. Становится только хуже.

— В этот раз ты угодила в правильное место. В этом отеле есть неплохие номера. Например, мой. К тому же для меня здесь все бесплатно.

— Неужели? — Вана рассеянно рассматривала тающий лед на дне стакана.

— Знаешь что, давай поднимемся ко мне в номер. Прямо сейчас. Побарахтаемся в стогу, так сказать.

Вана чуть не подавилась. Поставив стакан, она вытаращила красные глаза.

— Ты выжил из ума? Кому ты это предлагаешь?

— А что такого? Идем!

— Я лесбиянка!

— Ну, один раз за двенадцать лет — это не смертельно. Держу пари, ты не занималась ничем таким уже больше трех месяцев.

— Больше трех лет…

— Тем более. Гляди, мы с тобой пьяны, настроение подходящее, у меня хороший номер. Мы все-таки какая-никакая семья, у нас есть общее прошлое. Вспомним старое!

Они враскачку добрели до его номера и с немалыми трудностями, отдавая должное возрасту, осуществили соитие.

— Здорово! — пропыхтел Старлиц, скатываясь с нее и отдуваясь. Закрывшись в ванной, он избавился от турецкого резинового изделия. Рев туалетного бачка пробудил Вану к жизни.

— Дай сигарету! — простонала она. — У тебя найдется аспирин?

— У меня есть золофт! — крикнул Старлиц.

— Еще лучше.

Старлиц достал из холодильника бутылку турецкой минеральной воды и пакет с разноцветными упаковками транквилизаторов. Выковыряв из одной таблетку, он принес Ване ее и бутылку. Она положила таблетку на язык и разом выпила полбутылки. Устало выбравшись из-под простыни, они скрестила посреди развороченной кровати целлюлитные ноги, не стесняясь потрескавшихся пяток.

— Господи, у меня такое чувство, словно меня возили по полу.

— Ничего страшного. Подумаешь, всего лишь ты да я.

— Не могу поверить, что я это сделала. Зачем я согласилась? Никогда больше себе этого не позволю!

— Подожди еще двенадцать лет, потом и говори.

— Тебя не затруднит надеть штаны? — взмолилась она.

— Не затруднит.

— И рубашку. Не обижайся.

— И не подумаю. — Старлиц, довольно посвистывая, натянул просторные трусы. — Я чувствую себя помолодевшим, — сообщил он, ныряя в костюмные брюки. — Как следует поддать и потрахаться — вот то, что мне требовалось. Такое ощущение, что вернулся 1977 год.

— Тебе понравилось? — недоверчиво спросила Вана.

— Очень. Жить хорошо.

— Если хотя бы одному из нас полегчало, значит, это был не напрасный труд.

— Еще бы! Как же иначе? Секс творит чудеса во всем мире.

Вана допила воду и уронила бутылку.

— Честно говоря, лично я ничего чудесного в этом не обнаружила, но… Возможно, ты прав. Наверное, благодаря тебе я ударилась о дно. Хуже уже не может быть. У меня ощущение полной опустошенности.

— Брось, ты выглядишь роскошно. Неземной вид!

— Нашел, что сказать! — подозрительно прошипела Вана и закусила нижнюю губу. — Помнишь безумный секс втроем в гамаке? Говорят, это меняет судьбу. Мою это точно изменило.

— Вот и сейчас то же самое.

Вана поднялась и побрела в ванную. Сначала она отвернула кран, потом посмотрела на себя в зеркало — и вскрикнула.

— Боже! Что со мной?

— Просветление. Внутреннее свечение.

— У меня кожа стала прозрачной… Я похожа на матовую лампочку.

— Влияние средиземноморского солнца, — заверил ее Старлиц как ни в чем не бывало. — Недаром Кипр — родина богини Афродиты. Естественный вид, веяние нового века. Красота!

— Кажется, подкралась моя смерть… Может, это от сочетания выпивки и лекарства? Неужели я сейчас окочурюсь? Лучше лечь.

Еле передвигая ноги от испуга, Вана доползла до постели и рухнула. Несколько минут из-под несвежих простыней доносилось тяжелое дыхание и беспокойное ерзанье. Старлиц тем временем, беззаботно напевая, причесался и повязал галстук.

Потом наружу высунулась всклокоченная голова Ваны. Совершенно новый голос позвал:

— Легс?

— Что?

— Я должна кое-что тебе сказать о Зете. Я решила оставить ее с тобой.

— Я так и думал, — отозвался Старлиц, не оборачиваясь. — Другого и не ждал. Ведь эта девочка… В общем, это единственное сделанное мной в двадцатом веке, от чего мне не откреститься.

— То есть?

— В том, что она объявилась в самый канун Y2K, есть бездна смысла. Ведь она — последствие, которое меня переживет. От нее мне не увильнуть и не отказаться. Не уползти и не отпрыгнуть. Раз я собираюсь быть самим собой, значит, надо смотреть правде в глаза. Я должен пройти насквозь и выйти с другой стороны.

— Послушай, я ее мать, и я ее люблю. Но у Зеты большие странности. — Старлиц промолчал. — И вовсе не в хорошем смысле. То есть иногда она бывает мила, но чаще это какой-то полтергейст.

— Одиннадцать лет, что ты хочешь? Наверное, обожает лошадей и прочую живность, безобразно ведет себя за столом? — Старлиц решил, что бритье благополучно завершено, и сполоснул бритвенный станок.

— Если бы! — вздохнула Вана. — Как тебе полеты из окна четвертого этажа? Телевизор, ломающийся от одного ее взгляда? И все такое прочее.

Старлиц махнул рукой, обросшей пеной для бритья.

— Дети вечно придумывает разные сверхъестественные чудеса. Они же умницы.

— Что толку разговаривать с тобой? — бессильно простонала Вана. — Ты последний, кто поймет, насколько это серьезно. Но я по крайней мере попробовала. Не забывай эту мою попытку.

— Ты права, детка, — проговорил Старлиц, внимательно разглядывая в зеркале свою выбритую физиономию. — Чем меньше болтать, тем лучше.

— Только бы она ничего не натворила с этими беднягами русскими! После полета она была сама не своя.

— Эти парни у меня на содержании. Они с ней справятся.

— Пускай попробуют. А я сдаюсь! — заявила Вана. — Так и знай: сдаюсь! — Она села в кровати. —

Я устала от тревог. Больше так не могу! Я забрела в тупик. — Неожиданно она улыбнулась.

— Видишь, тебе полегчало, — сказал Старлиц, по-прежнему не оборачиваясь.

— Я тебе скажу, что я надумала. У меня родился новый план. Целая новая программа. Пока я тут отдавала Богу душу, придавив лицо этой поганой подушкой, меня осенило.

— Поделись мыслями.

— Я отправлюсь в Канаду, на остров Ванкувер. Я там знаю секту колдунов. Славные люди! Живут в шалашах на деревьях. Займусь с ними травоедением и йогой. Йога и йогурты — вот спасение! Буду вставать вместе с солнцем и питаться вареными овощами. Так ко мне вернется здоровье.

Старлиц одобрительно кивал.

— Крепкое повествование!

— Это будет самоочищением! — От воодушевления голос Ваны креп с каждой секундой. — В унитаз антидепрессанты!

— Туда им и дорога.

— Конец сидению с чужими детьми и драмам слюнявого инь. К черту лазание по Интернету! Лучше штудировать «Бхагаватгиту» и каждый день грести на байдарке. Перестройка чакр — вот что мне требуется. Наступление Y2K мы отметим плясками вокруг здоровенного тотемного шеста.

— Потрясающе! То, что доктор прописал. Вперед и с песней! Нащупай свою внутреннюю сущность и больше не выпускай.

— Думаешь, у меня получится? Я миную рубеж Y2K?

— Как пить дать! — заверил ее Старлиц. — Великолепная идея, именно то, что тебе требуется. Кстати, не отдашь мне свой спутниковый телефон?

— Не отдам, — сказала Вана, поразмыслив.

Старлиц нашел Хохлова и Зету в Гирне, в портовом клубе «Кокни». Они устроились за столиком на террасе, под большим потрепанным зонтиком, и уплетали жареную рыбу с картошкой.

Вокруг них насыщались пенсионеры-британцы. Человек десять — пятнадцать пожилых людей развалились тут же в шезлонгах, нежась в воображаемой старческой стране Шангри-Ла. Хохлов, похожий сейчас на добродушного дядюшку, передавал девчонке стодолларовые купюры, вытягивая их по одной из перехваченной резинкой толстой пачки.

На Зете была дешевенькая матроска, волосы были заплетены во французскую косу. Увидев ее, Старлиц замер, испытывая совершенно новое ощущение. Это было чувство колоссального могущества, способного творить чудеса. Она не очень-то походила на него: длинные руки и ноги, светлая кожа, вся в Вану. Но когда она изогнула шею, ловя ртом длинный золотистый картофельный ломтик, Старлиц убедился, что голова у нее посажена точно так же, как у него, на диво крепко, и имеет ту же форму пушечного ядра. Этого хватило для прилива гордости: за столиком восседало его изделие.

Он подошел ближе. Зета рассматривала передаваемые Хохловым купюры и складывала их двумя аккуратными стопками.

— Эта не годится, — решала она. — Эта туда-сюда… А это что за кошмар? — Она подняла за уголок поддельную купюру и скорчила гримасу. — Что за балбес ее нарисовал?

Хохлов поманил Старлица к столу.

— Не отвлекай ее, чтобы не сбилась со счета! — попросил он по-русски. — У нее настоящий талант!

Старлиц опустился в белое пластмассовое кресло. Он еще не придумал, что сказать. Раньше ему не

приходилось иметь дело с людьми, наделенными такими свойствами, как у Зеты, и он пребывал в растерянности.

— Откуда у тебя столько подделок? — спросил он наконец по-русски.

— От одного литовца. Он мне заплатил за отмывание наличности на Кипре.

— Я думал, что литовцы овладели искусством подделки американских денег.

— Этот литовец — русский по происхождению.

— Тогда другое дело.

Зета дружелюбно улыбнулась Старлицу, показав по-детски неровные зубы.

— Привет, мистер!

— Хелло.

— Вы говорите по-английски?

— Говорю.

— А неправильные деньги у вас есть? Давайте мне, я умею отличать их от правильных.

— Молодец! — послушно похвалил ее Старлиц. — Полезный навык.

Хохлов усмехнулся. На нем были итальянские авиаторские очки, кремовый льняной костюмчик, щегольская соломенная шляпа. Даже его морщинистые щеки порозовели.

День был неистощим на новизну. Впервые, сидя за шатким столиком, Старлиц увидел красоту маленькой гавани Гирны, залитой солнцем и полной кокетливых яхт. В таком местечке можно было примириться со всей враждебной вселенной.

— Глазам своим не верю! — сказал вдруг Хохлов, словно уловил его мысли. — Никогда тебя не видел таким.

— Каким?

— Счастливым!

Старлиц ничего не ответил, но мысленно согласился. Именно так называлось это непрошеное чувство фантастического, преобразившего его всесилия. Неведомое ощущение, зовущееся простой человеческой радостью. Хохлов сказал правду: Старлиц был счастлив, счастлив и горд уже тем, что просто сидит рядом с родной дочерью. Он даже чувствовал, как меняет форму его лицо: на нем появилось совершенно несвойственное выражение.

Хохлов снял темные очки и улыбнулся.

— Неплохой сюрприз, верно, Леха?

— Не говори, сюрприз так сюрприз! Спасибо, Пулат Романович.

— Рассказать, как мне это удалось? — Хохлов самодовольно откинулся. — Вышла целая история — заслушаешься.

— Нет, не сейчас. Позволь, я просто ею полюбуюсь. Хохлов подозвал официанта.

— Пусть на минутку уберет всю эту зелень, — попросил Старлиц. — Хочу угостить тебя славным турецким пивком.

Зета послушно спрятала деньги в розовый виниловый рюкзачок корейского производства с эмблемой «Большой Семерки» — семью извивающимися в танце мультяшными фигурами с вытаращенными глазами. Страны Тихоокеанского бассейна исправно снабжали поклонниц предметами поклонения.

Зета отодвинула жареную корочку.

— Я ем только белое, — сообщила она.

— Тебе нравится группа «Большая Семерка»? Зета ретиво закивала, хлеща себя косичкой по шее.

— Первая и вторая мамаши покупают мне все их белые эмблемы.

— Никогда бы не подумал, что у тебя получится такая хорошенькая дочка, — признался по-русски

Хохлов. — Настоящая американская красотка! Знаешь, кого она мне напоминает? Помнишь детскую инициативу по укреплению мира?

— Перелет Матиаса Руста?

— Нет, не того свихнутого немца, а американскую девочку-пилота.

— Ту, что потом погибла в авиационной катастрофе? Забыл, как ее звали…

— И я забыл. — Хохлов вздохнул. «Холодная война», дело прошлого. — Он пристально посмотрел на Старлица. — Их надо беречь. Присматривать за ними, пока они у нас есть…

Официант принес две бутылки «Эфес Пилснер».

— Ты не голоден? — спросил Хохлов.

— Я перекусил в отеле, но… — Старлиц заглянул в меню. — Пожалуй, креветки. И бараньи отбивные. Пахлава у вас хорошая? Несите. У нас праздник.

Хохлов с наслаждением выпил холодного пива и, указав на рюкзачок Зеты, попросил ее на своем ломаном английском отдать деньги. Она протянула ему две аккуратные пачки — настоящие и поддельные доллары, потом приступила к проверке остальных, считая про себя.

— Чудесное дитя! — сказал довольный Хохлов. — Она покорила мое сердце. Как будет по-английски «это твой отец»?

— This is your father, — сказал Старлиц.

— Девочка, — молвил Хохлов важно, указывая пальцем на Старлица. — Зенобия! This is your father.

Зета подняла глаза.

— Это мой отец?!

— Да, Леха Старлиц — твой отец.

— Это правда? — спросила она, заглядывая Старлицу в глаза.

— Правда, Зенобия, я твой папа.

Зета кинулась к нему и обняла худыми руками за шею. Старлиц неловко похлопал ее по спине. Девочка была длинная и на удивление мускулистая. Хотелось сравнить ее с саженцем, бойко идущим в рост.

— Я очень рад нашему знакомству, Зета, — выдавил Старлиц, прокашлявшись. — Продолжай помогать дяде Пулату, а то у него все деньги разлетятся.

— Хорошо. — Она послушно села. — Дайте еще, дядя Пулат.

— Некоторое время мы с тобой побудем вместе, Зета, — сказал ей Старлиц чужим голосом. — Не возражаешь? Нам надо друг к другу привыкнуть.

— А я познакомлюсь с группой?

— Обязательно!

— Со всеми?

— Со всеми. Будут тебе и автографы, и майки. Ты заткнешь за пояс победительниц радиоконкурсов.

— Класс!!! — взвизгнула Зета.

— Мне пора обратно в отель, — сказал Старлиц по-русски. — Раздавать подзатыльники, подписывать счета, подгонять их всех со сборами. Вечно какой-нибудь кризис, вечно что-то не ладится… Хотя, знаешь что? Пусть все это катится подальше!

— Согласен.

— У меня есть дела поважнее. Никогда не видел ничего подобного. Она — чудо! Существо, появившееся на свет благодаря мне!

Хохлов вежливо подал Зете новую пачку купюр.

— Девушки очень хорошо выполняют мелкую работу, — сказал он. — Пора научить ее готовить. Начнем, пожалуй, с борща.

— Иди к черту, Хохлов! Что ты в этом смыслишь? У тебя же нет детей.

— Верно, и я безутешен. — Хохлов шмыгнул носом. — Мой никчемный племянник не в счет. Но до

этой минуты я ни разу не пожалел о том, что не стал отцом. Я никогда не был женат. Девушки были, конечно, и много… — Хохлов пренебрежительно пожал плечами. — Летчик сверхзвуковой авиации всегда на виду. Но подходящей женщины я так и не нашел.

— Говорят, найти подходящую женщину — редчайшая удача. Хочешь креветок? — Вопрос Старлица предназначался дочери.

— Хочу. То есть, наверное, нет. — Зета осторожно сняла с креветки панцирь, чтобы изучить цвет содержимого.

— Если честно, то я не очень-то и искал, — сознался Хохлов. — Однажды я сделал женщине предложение. Это была богатая племянница Березовского… Я ей был не пара. Она, конечно, поступила мудро. К тому же она была еврейкой.

Старлиц наблюдал, как Зета пробует на вкус белый капустный лист.

— Я не женился на ее матери, — сообщил он.

— Неужели? Почему?

— Во-первых, их было целых две. Сразу две женщины в твоей постели — это, согласись, слишком ответственно.

Хохлов недоверчиво приподнял брови.

— Ты соблазнил сразу двух, Леха? Ты?

— Я! Точнее, это была не постель, а гамак. А они были лесбиянками.

— Папа! — позвала Зета тоненьким голоском.

— Что?

— Эй, папа!

— Что, Зета?

— Ты был когда-нибудь внутри его самолета? Там так классно!

— О чем она тебя спрашивает? — поинтересовался Хохлов.

— Я не знал, что у тебя здесь есть свой самолет, — сказал ему Старлиц.

— Не совсем мой, — ответил Хохлов, разглядывая пиво в бутылке. — Он принадлежит президенту Милошевичу.

— То есть югославским военно-воздушным силам?

— Нет, лично сербскому президенту. Знаешь, он себе на уме. Слободан Милошевич — великий человек, ему под силу изменить ход истории. Двадцатый век уже не рождает таких людей.

Старлиц задумчиво кивнул, пододвинул Зете креветки и принялся за аппетитные отбивные.

— Я слыхал, что его жена тоже незаурядная особа.

— Еще какая! — оживился Хохлов. — Мирьяна Маркович любит опасности. Она принадлежит к породе старых большевичек. — Он вздохнул. — Дело не в том, что я не люблю женщин. Я их очень ценю. Проблема во мне самом: я просто не в состоянии представить себя в роли мужа — скучного типа, не отрывающегося от газеты, отца семейства, каждое утро завтракающего одним и тем же за одним и тем же кухонным столом… Когда я с женщиной, мне хочется ее изумлять и не хочется ее возбуждать! Я корчу из себя голубоглазого героя со шрамом.

— Ты и есть такой герой, ас. Хохлов уже успел посерьезнеть.

— Однажды мне было откровение… Пожалуй, я тебе об этом расскажу, Леха. Мне хочется раскрыть душу. Для меня это важно. Это касается моей личной роли в мире, в истории славян… Дело было на всемирном экономическом форуме в Давосе, в сказочных швейцарских горах. Ты будешь эти креветки?

— Угощайся, Пулат Романович. Тебе полезны белки.

— Я входил тогда в окружение Березовского. Он совещался с другими семью российскими банкирами о кампании по переизбранию Ельцина. Мне было поручено контролировать сборку секретного самолета для Милошевича на одной авиабазе в Швейцарии. Мы выпивали с Джорджем Соросом и его окружением. Ты знаком с этими людьми?

— Хиппи от масс-медиа, обслуживающие миллиардера-жулика? Куда же от них денешься! — вздохнул Старлиц.

— Они не совсем шпионы. Это сеть без государственной принадлежности. Они называют себя неправительственной организацией.

— Пост-правительственная организация.

— Вот именно. В общем, выпиваю я с сотрудником Сороса, одним из этих «экономических аналитиков», хлынувших к нам в страну, «англоговорящих воров». Вдруг его как понесет! Он изложил мне содержание документа, над которым работал. Документа о демографической ситуации в России.

— Могу себе представить!

— Вряд ли. Он такого мне наговорил… Ужас, не передать словами. Огромная смертность, минимальная рождаемость. Алкоголизм. Бегство за границу. Средняя продолжительность жизни русских мужчин — 57 лет, гораздо хуже, чем при царе. Мы наконец-то свободны, мы стали хозяевами своей судьбы — и занимаемся самоуничтожением.

— Это все натовские страшилки. Он морочил тебе голову, ас.

— Нет, он не врал. Он был пьян в дым и говорил как на духу. Через пять минут его вырвало. Нет, этот мелкий чиновник набросал мой собственный портрет. Это я слишком много пью, я граблю русский народ, я убиваю глупцов, встающих на пути у больших воров. А потом я покинул Россию, бросил родину. Я болтаюсь здесь, в чужой стране, хлещу на солнышке пиво и проворачиваю махинации, рискуя схлопотать от турок пулю.

Старлиц развел руками. Хохлов перевел затуманенный лиричный взгляд на Зету.

— Если бы у меня был ребенок, все сложилось бы по-другому. Теперь я понимаю: будь у меня в этой жизни настоящий якорь, будущее, а то и вся жизнь сложились бы по-другому.

— Возможно.

Взгляд Хохлова посуровел.

— С другой стороны, мне мешала бы мамаша… Господи, этого я совершенно не могу себе представить: быть пожизненно прикованным к стареющей, дурнеющей, скучной бабе! Они мне нравятся хорошенькими и охочими, но потом они стареют, покрываются морщинами, у них непоправимо портится характер. Некоторые отчаянно пытаются обмануть свой возраст, как эта ужасная Динсмор из твоей труппы. Господи, что стало с женщиной, которую я любил! Какой кошмар!

— А мне нравятся уродливые женщины! — брякнул Старлиц.

— Серьезно?

— Да. Они созданы как раз для меня. Ведь я сам УРОД.

Хохлов вгляделся в него со смешанным выражением задумчивости и сострадания.

— Наверное, по большому счету, на низшем, животном уровне, в темноте, они все одинаковые…

— Нет, дружище, не в этом дело. Дело в выборе, диктуемом образом жизни. — Старлиц допил свое пиво. — У странников, как мы с тобой, обреченных на то, чтобы потерять счет своим женщинам, и ценящих это, не много способов расставаться с ними, не раня их чувства. Самый лучший способ — чтобы они, прощаясь с нами, думали: «Я могла бы получить все, что хочу, но мне мешает самоуважение». Ты понимаешь. У меня это всегда срабатывает.

— А почему не говорить им: «Оставляю тебя в комфорте и безопасности, а сам возвращаюсь к своей суровой жизни, полной риска?»

— Брось! Если их устраивает такой тип, как я, значит, они в отчаянии и заигрывают с бедой. Я и есть в их представлении беда.

— Папа! — позвала Зета.

— Что?

— Папа!

— Я тебя слушаю, Зета.

— Я сыта. Пойдем? Я хочу увидеть группу!

— Подожди минуточку. Может быть, тебе надо зайти в туалет?

— Вообще-то да.

— Так это вон там, — сказал Старлиц, показывая на дверь. — Проверь, чтобы у тебя в рюкзаке не осталось фальшивых денег. В отеле у меня найдется для тебя еще.

Зета весело отодвинула свое пластмассовое кресло и вприпрыжку убежала.

— Ты ей понравился, — сказал Хохлов.

— Дело не в этом. Просто ей осточертело жить с мамашей.

— Нет, ты ей понравился, я же вижу! Она даже на тебя похожа. Сначала я не заметил сходства. Но когда она вслушивается в наш разговор, пытаясь понять, о чем мы болтаем, то становится похожа на смышленую обезьянку, то есть на тебя.

— Между прочим, где Виктор? — спросил Старлиц.

— Ах да, Виктор… — мрачно пробормотал Хохлов. С уходом Зеты у него испортилось настроение. Видно было, что ему становится все хуже, словно в нем открылась течь. Он достал из кармана пачку денег и стал пересчитывать их на колене.

— Виктор жив-здоров? — повторил Старлиц.

— Сейчас он находится вон в том замке. — Хохлов указал взглядом на крепость крестоносцев двенадцатого века на противоположной стороне гавани, так и просящуюся на открытку. — Наблюдает за нами в бинокль.

— С какой стати?

— Я велел ему следить за нами издалека. Но это не главное. Главное — его глупость. — Хохлов вздохнул. — Помнишь нашу первую встречу на пляже, когда мы получили электронные лампы? Так вот, их сначала было все-таки не девять, а десять. Но одну Виктор украл.

— Хорош! — фыркнул Старлиц.

— Потом он тайком продал ее тому самому музыканту из твоей группы за полторы тысячи долларов. — Хохлов махнул рукой. — Негодяй! С другой стороны, деньги мне пригодились: я смог вернуть самолет. Потом я занялся отмыванием денег для литовца и доставил твою знакомую вместе с дочерью. Мы вернулись на Кипр живыми и невредимыми, и я возвращаю тебе твои деньги. Здесь полторы тысячи.

— Виктор загнал лампу за полторы тысячи баксов?!

— Да! Я тоже сперва не поверил, что этот балда англичанин отвалил столько денег. Но западные музыканты — сплошь наркоманы, у них башка не варит.

Старлиц спрятал деньги.

— Советую заглянуть на аукционный интернет-сайт eBay точка com. Такие смекалистые ребята, как вы, могут наварить неплохие денежки на матрешках и кремлевских значках.

— Приношу извинения за проворовавшегося Виктора. Он сделал это, не спросив моего разрешения.

— Принимаю твои извинения, Пулат Романович. Считай, что вопрос снят.

Хохлов заметно повеселел.

— Ты его не пристрелишь? Я его предупредил, что ты вправе с ним разделаться.

— Не обещаю, что у меня никогда не появится желания прибить Виктора, но казнить его за одну украденную лампу я не собираюсь. У меня есть чувство собственного достоинства. К тому же в его возрасте я откалывал точно такие же номера. Я любил облегчать магазинные полки — о, что это были за деньки! Тогда на товарах еще не было электронных штрих-кодов.

— Я очень тебе признателен, Леха. Не ожидал, что ты проявишь такое великодушие. С другой стороны, Виктор, конечно, бессовестный мошенник, но, по-моему, он уже берется за ум. После того как ты поселил его в борделе в Лефкосе, он словно переродился. — Хохлов снова впал в задумчивость. — Ты научил его, что к чему? Он разом повзрослел.

— Это точно.

— Хорошо, что ты проявил внимание к сыну моей сестры. Я ценю это. Я хотел тебя отблагодарить. Так, чтобы это было между нами, по-мужски, чтобы не выражалось в деньгах. — Хохлов продемонстрировал Старлицу свой чеканный профиль, изящно приподнял шляпу и сплюнул.

Вернулась Зета, надевающая рюкзак. В следующую секунду появился разыскивающий клиента таксист. Глядя на отдыхающих в шезлонгах британцев, он позвал:

— Мистер Хоклифф!

— Наверное, мистер Хоклифф — это я, — сказал Хохлов, поднимаясь и стряхивая с брюк крошки.

— Ты вызвал такси? — удивленно спросил Старлиц.

— Не я, а Виктор. У него новый мобильный телефон.

— Кажется, у этого паренька есть голова на плечах, — заключил Старлиц.