"Сказки" - читать интересную книгу автора (Писахов Степан Григорьевич)Яблоней цвелХорошо дружить с ветром, хорошо и с дождем дружбу вести. Раз вот я работал на огороде, это было перед утром. Солнышко чуть спорыдало. В ту же минуту высоко в небе что-то запело переливчато. Прислушался. Песня звонче птичьей. Песня ближе, громче, а это дожжик урожайной мне «здравствуй!» кричит. Я дожжику во встрету руки раскинул и свое слово сказал: – Любимой дружок, сегодня я никаку деревянность в рост пускать не буду, а сам расти хочу. Дожжик не стал по сторонам разливаться, а весь – на меня. И не то что брызгал аль обдавал, а всего меня обнял, пригладил, будто в обнову одел. Я от ласки такой весь согрелся внутрях, а сверху в прохладной свежести себя чувствую. Стал я на огороде с краю, да у дорожного краю, да босыми ногами в мягку землю! Чую: в рост пошел! Ноги – корнями, руки ветвями. Вверх не очень поддаюсь: что за охота с колокольней ростом гоняться! Стою, силу набираю да придумываю, чем расти, чем цвести? Ежели малиной, дак этого от моего имени по всей округе много. Придумал стать яблоней. Задумано – сделано. На мне ветви кружевятся, листики развертываются. Я плечами повел и зацвел. Цветом яблонным весь покрылся. Я подбоченился, а на мне яблоки спеют, наливаются, румянятся. От цвету яблонного, от спелых яблоков на всю деревню зарозовело и яблочной дух разнесся. Моя жона перва увидала яблоню на огороде, – это меня-то! За цветушшей, зреюшшей нарядностью меня не приметила. Рот растворила, крик распустила: – И где это Малина запропастился? Как его надо, так его нету! У нас тут заместо репы да гороху на огороде яблоня стоит! Да как на это полицейско начальство поглядит? Моя жона словами кричит сердито, а личиком улыбается. И я ей улыбку сделал, да по-своему. Ветками чуть тряхнул – и вырядил жону в невиданну обнову. Платье из зеленых листиков, оподолье цветом густо усыпано, а по оплечью спелы яблоки румянятся. Моя баба приосанилась, свои телеса в стройность при вела. На месте повернулась павой, по деревне поплыла лебедью. Вся деревня просто ахнула. Парни гармони растянули, песню грянули: Круг моей жоны хоровод сплели. Жона в полном удовольствии: цветами дорогу устилат, яблоками всех одари ват. Ноженькой притопнула и запела: Тако званье два раза сказывать не надо. Ко мне девки и бабы идут, улыбаются, да так хорошо, что теплой день ишшо больше потеплел. Все, что росло, что зеленело кое-как, тут в скорой в полной рост пошло. Дерева вызнялись, кусты расширились, травки на радостях больше ростом стали, и где было по цветочку на веточке, – стало по букету. Вся деревня стала садом, дома как на именинах сидят, и будто их свеже выкрасили. Девки, жонки на меня дивуются да поахивают. Коли что людям на пользу, – мне того не жалко. Я всех девок и баб-молодух одел яблонями. За ними и старухи: котора выступками кожаными ширкат, котора шлепанцами матерчатыми шлепат, котора палкой выстукиват. А тоже стары кости расправили, на меня глядя, улыбаются. И от старух весело, коли старухи веселы. Я и старух обрядил и цветами и яблоками. Старухи помолодели, зарумянились. Старики увидали – только крякнули, бороды расправили, волосы пригладили, себя одернули, козырем пошли за старухами. Наша Уйма вся в зеленях, вся в цветах, а по улице – фруктовый хоровод. От нас яблочно благорастворение во все стороны понеслось и до городу дошло. Чиновники носами повели, завынюхивали: – Приятственно пахнет, а не жареным. Не разобрать, много ли можно доходу взять? К нам в Уйму саранчой прискакали. Высмотрели, вынюхали. И на своем чиновничьем важном собрании так порешили: – В деревне воздух приятней, жить легче, на том месте большо согласье, а по сему всему обсказанному – перенести город в деревню, а деревню перебросить на городско место. Ведь так и сделали бы! Чиновникам было – чем дичей, тем ловчей. Остановка вышла из-за купцов: им тяжело было свои туши с места подымать. У чиновников были чины да печати: припечатывать, опечатывать, запечатывать. У купцов были капиталы и больши места в городе – места с лавками, с лабазами. Купцы пузами в прилавки уперлись, из утроб своих как в трубы затрубили: – Не хотим с места шевелить себя. Мы деревню и отсюда хорошо обирам. Мы отступного дать не отступимся. А что касательно хорошего духу в деревне, то коли его в город нельзя перевезти – надо извести. Чиновникам без купцов не житье, а нас, мужиков, они и ближних и дальнодеревенских грабить доставили. Чиновницы, полицейшшицы тоже запах яблонной услыхали: – Ах, как приятны духи! Ах, надобно нам такими духами намазаться. К нам барыни-чиновницы, полицейшшицы, которы на извошшике, которы пешком – заявились. Увидали наших девок, жонок – у всех ведь оподолье в цветах, оплечье во спелых яблоках. Барыни от зависти, от злости позеленели и зашипели: – И где это таки нарядности давают, почем продавают, с которого конца в очередь становиться? И кто последний, а я перьва! А мы живем в саду в ладу, у нас ни злости, ни сердитости. При нашем согласье печки сами топятся, обеды сами варятся, пироги, хлебы сами пекутся. В ответ чиновницам старухи прошамкали, жонки проговорили, а девки песней вывели: Барыни и дослушивать не стали! С толкотней, с перебранкой ко мне прибежали. Злы личности выставили, зубы шшерят, глаза шшурят, губы в ниточку жмут. На них посмотреть – отвернуться хочется. Я ногами-корнями двинул, ветвями-руками махнул и всю крапиву с Уймы собрал, весь репейник выдергал. На чиновниц, на жон полицейских налепил. Они с важностью себя встряхивают, носы вверх подняли, друг на дружку не смотрят, в город отправились. Тут попадьи прибежали с большушшими саквояжами. Сначала саквояжи яблоками туго набили, а потом передо мной стали тумбами. Охота попадьям яблонями стать – и боятся: «А дозволено ли оно, а показано ли? Нет ли тут колдовства?» От страха личности поповских жон стали похожи на булки недопечены, глаза изюминками, а отворенны рты печными отдушинами. Из этих отдушин пар со страхом так и вылетал. У меня ни крапивы, ни репейника. Я собрал лопухи и облепил одну за другой попадью. Попадьи оглядели себя, видят – широко, значит – ладно. В город поплыли зелеными копнами. Перьвыми в город чиновницы и полицейшихи со всей церемонностью заявились. Идут, будто в расписну посуду одеты и боятся разбиться. Идут и сердито на всех фыркают: почему-де никто не ахат, руками не всплескиват и почему малы робята яблочков не просят? К знакомым подходят об ручку здороваться, а знакомы от крапивы, от колючего репейника в сторону шарахаются. По домам барыни разошлись, перед мужьями вертятся, себя показывают. Мужей и жгут и колют. Во всем чиновничьем, полицейском бытье свары, шум да битье – да для них это дело было завсегдашно, – лишь бы не на людях. Приплыли в город попадьи (а были они многомясы, телом сыты) – на них лопухи в большу силу выросли. Шли попадьи – кажна шириной зеленой во всю улицу К своим домам подошли, а ни в калитку, ни в ворота влезть не могут. Хошь и конфузно было при народе раздеваться, а верхни платья с себя сняли, в домы заскочили. Бедной народ попадьины платья себе перешили. Из каждого платья обыкновенных-то платьев по двадцать вышло. Попадьи отдышались и пошли по городу трезвон разносить: – И вовсе нет ничего хорошего в Уйме. Ихни деревенски лад и согласье от глупости да от непониманья чинопочитанья. То ли дело мы: перекоримся, переругаемся – и делом заняты, и друг про дружку все вызнали! Чиновницы из форточки в форточку кричали, – это у них телефонной разговор, – попадьям вторили. Потом чиновницы, как попадью стретят, о лопухах заговорят с хихиканьем. А попадьи чиновниц крапивным семенем да репейниками обзывали. Это значит – повели благородной разговор. Теперича-то городские жители и не знают, каково раньше жилось в городу. Нонче всюду и цветы и дерева. Дух вольготной, жить легко. Ужо повремени малость! Мы нашу Уйму яблонями обсадим, только уж всамделишными. |
||
|