"Нежное притяжение за уши" - читать интересную книгу автора (Барякина Эльвира, Капранова Анна)ГЛАВА 9Старинная настольная лампа с зеленым абажуром освещала недописанное Федорчуком обвинительное заключение. Сам представитель сыска и законности то что-то быстро строчил, то вдруг опускал большие сильные ладони поверх стола и следил за раскачивающимися за окном ветками рябины. Машуня лежала в постели и смотрела на Федорчука. Он ей безумно нравился. Фиса уютно мурлыкал где-то в головах, тикал будильник… А у ее Ивана были красивые темные глаза и волевой подбородок. Когда он думал, у него нечаянно получалось хмуриться, и от этого он казался старше и серьезней. — Федорчук! — позвала его Машуня, натягивая на себя простыню до самого подбородка. — А тебе сильно ввалят за то, что я у тебя двух подозреваемых увела? Ведь Ноннку пришлось отпустить, Коврова тоже, можно сказать, просто в угол поставят вместо реального наказания… Ей хотелось, чтобы Иван ее похвалил и сказал что-нибудь ласковое, и она таким окольным образом наводила его на нужную мысль. Федорчук повернулся на звук ее голоса и с хрустом потянулся. — Ты чего не спишь? Времени-то уже — полдвенадцатого! — А я не хочу спать! — задорно объявила она и села, подоткнув себе под спину подушку. — Нет, ты скажи, у тебя все будет в порядке? — Ну дадут маленько по шапке… — равнодушно пожал плечами Федорчук. Главное, у тебя появилась возможность развернуть свой талант во всей красе. Машуня довольно улыбнулась. — Да уж! Вот если бы Поленов пригласил меня к себе адвокатом, я бы и его у тебя как-нибудь отбила. — Да ну?! — крайне удивился Федорчук. — С ним-то, пожалуй, все ясно! — Не знаю… Наверное… Но если бы он меня позвал, я бы все равно нашла выход. Вдруг он говорит правду, и ему действительно подсунули эту винтовку? На это заявление Федорчук аж капельку рассердился. — Ну как ее можно было подсунуть?! Прикинь сама: с винтовкой по городу просто так не походишь, в машине ее тоже не провезешь. Первый встречный ДПС-ник остановит! — Не знаю! — упрямо надула губки Машуня. — Без денег я за Поленова думать отказываюсь! И вообще пиши быстрей свои бумажки и иди ко мне. А то мне без тебя скучно! Иван широко улыбнулся и вновь склонился над своим заключением. Но работа что-то не клеилась у него, и Машуня сразу поняла это по выражению Федорчуковских бровей. — Что там у тебя не слава Богу? — спросила она. Ему не хотелось признаваться в нестыковках, но пришлось. — Да меня все патрон смущает. Где Поленов мог раздобыть патрон столетней давности да еще такого редкого калибра? — Так, наверное, там же, где и саму винтовку. Вы уже искали того, кто продал ее Поленову? — Искали. Только ни фига не нашли. Поленов сам ничего не знает: их свел некий Кузовой, из тех скользских типчиков, что всегда крутятся рядом с богатыми. Но пару месяцев назад он женился на американке и эммигрировал. Сам Поленов помнит только, что то ли имя, то ли кличка у продавца Африканыч. На вид ему лет шестьдесят-семьдесят. Мы проверили и по нашей базе данных, и по братве: никаких Африканычей нигде не значится. А если это имя, ну или отчество, то вообще-то довольно редкое… В это время откуда-то из-за плинтуса в глубине квартиры раздался чуть надтреснутый голос бабы Нюры: — Ничего не редкое! У нас, например, так зовут директора музея Великой Октябрьской Социалистической Революции. Там каждую субботу наши партсобрания проходят! — И что, этот директор может торговать оружием? — живо переспросил Федорчук. — Господь с тобой! Он очень приличный человек. Коммунист со стажем. Я просто так про него вспомнила… Из-за имени. Федорчук вопросительно посмотрел на Машуню. — Проверить этого директора, что ли? На всякий случай, — прошептал он едва слышно, чтобы баба Нюра не подумала, что он хочет напасть на ее любимого партийного деятеля. — Проверь, — с готовностью согласилась та. — Так ведь времени нет ни шиша! Надо еще разбираться с твоим любимым Ковровым: завтра его дело передаем прокурору… — А ты Миндию пошли! — Хорошо. — Федорчук захлопнул папку. — А, гори оно все синем пламенем! Я человеком быть хочу! А всех Африканычей будем изучать завтра! И он с размаху упал рядом с Машуней, отчего весь двухэтажный дом пришел в некоторое колебание. На следующий день Федорчук рьяно взялся за дело: он решил проверить не только того Африканыча, из музея, но и вообще всех Африканычей города. Оказалось, что таковых в наличие всего три человека: плюс к имеющемуся немощный паралитик на девяностом году жизни и студент автомеханического техникума. Федорчук распахнул дверь в кабинет помощников следователей. Но прохиндея Миндии на рабочем месте как всегда не оказалось. — Где? — только и спросил Федорчук. — На детской площадке, — показали ему в окно. — Ну сейчас ему будет! — пообещал Иван, направляясь вниз по лестнице. … Миндия и какая-то миловидная девица в красном берете прохлаждались на качелях, напоминающих базарные весы. — Я подару тэбэ всэ звезды мыра, — шептал Гегемоншвили с придыханием, глядя обожающе на свою новую знакомую. Девица то взмывала вверх, то опускалась вниз, всему верила и хихикала. Но Федорчук, приблизившись, нарушил идиллию. — А я сейчас кое-кого… — пробасил он с постепенным увеличением грозности. — Все! Пишу рапорт и выгоняю тебя к чертовой матери! С этими словами Иван направился назад, пылая праведным гневом. Миндия моментально забыл про только что обещанные звезды и соскочил с качелей, отчего девушка тут же полетела вниз. — Марына! Умаляю и извыняюс! — Миндия молитвенно сложил руки. — У мэна дэло срочной важносты! И он почти бегом бросился за шефом. — Иван Борысович! — запричитал Гегемошвили. — Ну я… Ну болше никогда… — Знаю я твои «никогда», — отрезал Федорчук. — Хоть бы раз как положено… Эх! — Вот все, что хотытэ, сдэлаю! Ну, Иван Борысович… — не унимался Миндия. Федорчук вдруг остановился. — Значит так… — сказал он, не глядя на своего помощника. — Сейчас ты как Конек-Горбунок несешься в музей Революции. Находишь там директора. Его зовут Геннадий Африканович. Миндия с обожанием смотрел на своего руководителя. — Скажешь ему, что ты от Поленова. И будешь умолять продать тебе оружие. Если опять не справишься — вали отсюда на все четыре стороны. Понял? Миндия радостно закивал. — И это… — добавил Федорчук. — Все, что он тебе скажет, запоминаешь! Вечером явишься ко мне с отчетом! — Да я… Да дла вас! — заблагодарил Миндия. — Вы нэ пожалэетэ! — Иди давай, чудо кавказское! — уже более спокойно перебил его Федорчук. Миндия сделал «кругом, раз два» и помчался к остановке. — Смотри у меня, — закричал ему в след Иван, — чтобы без всяких там звезд! Геннадий Африканович сидел в своем кабинете и смотрел на окно. Там снаружи, на сетке от комаров сидели три синицы и выдирали из нее нитки. Он пугал синиц, стуча по столу стаканчиком для карандашей, — птицы улетали, но потом снова возвращались и продолжали разбазаривать казенное имущество. Африканычу было шестьдесят девять лет — почтенный пенсионный возраст. Он был похож на Гоголевского чиновника внешне и на советского чиновника внутренне, отчего любил перекладывать бумажки, наводить на себя неприступный вид, хотя к нему и приходили-то раз в сто лет. От жизни Африканыч хотел только зарплаты и отсутствия радикулита. Когда он в очередной раз победил наглых пташек, в его дверь постучали. — Да-да! — разрешил он. В кабинет вошел какой-то чернявый тип, молодой еще и похожий на продавца шашлыков. Он стянул с головы кепку, внимательно посмотрел на Африканыча и таинственно произнес: — Я ат Палэнова. Африканыч насторожился и наморщился. Когда-то давно он действительно знавал некого Поленова, но это была одна-единственная деловая встреча, содержание которой никого не касалась. — Что вам угодно? — надменно спросил Африканыч. Но вместо того, чтобы испугаться, пришелец подошел к директорскому столу и, уперевшись в него волосатыми кулаками, опасно навис над Африканычем. — Прадайтэ мнэ аружие! — прошептал он, нелепо подмигнув опешившему старичку. — Я харашо заплачу! — Что?! — вскочил со стула Африканыч. Все-таки он был не робкого десятка. — А не пойти ли вам вон?! Я сейчас милицию вызову! Но молодой человек и не думал отступать от своего. — Я от Палэнова! — еще раз повторил он (видимо, для того, чтобы внести ясность). — А я директор музея! А не контрабандист! И вы мне мешаете работать! Освободите немедленно кабинет! — Слюшай, буд чэлавэком, да? Прадай вынтовку! — Вы что, совсем того?! — окончательно разволновался Африканыч. И тут, похолодев сердцем, он понял, что этот юноша, наверняка, чеченский боевик. — Не знаю я никакого Поленова! — завопил он что есть силы. — И знать не хочу! И никакого оружия у меня нет! Нет, понимаете?! — Харашенько подумайтэ! Пака дабром прашу! — вдруг устрашающе нахмурился террорист и, подойдя вплотную к директору, медленно и страшно поводил пальцем перед его носом. После чего развернулся и направился к выходу. Когда он ушел, Африканыч весь в поту бросился к двери и запер ее на три оборота. От волнения ему потребовалось в туалет, а выходить было страшно. Он протерпел, возясь на своем стуле, сколько можно, но природа хотела своего, и через некоторое время с превеликой конспирацией директор отправился по важному делу. Крадясь по коридору, он вдруг увидел, как одна из смотрительниц с удивлением наблюдает за ним из соседнего зала. Кругом все было тихо и спокойно: на стенах желтели устаревшие революционные воззвания, гипсовый бюст Ильича все так же покоился на своем постаменте, половицы привычно скрипели… Не будь Африканыч коммунистом, он бы перекрестился и воззвал к Богу, чтобы все в его жизни оставалось, как есть, и чтобы в ней больше не появлялись всякие диковатые молодые люди со странными требованиями. Когда Африканыч шел домой, он вдруг почувствовал, а потом и увидел, как сегодняшний наглый посетитель идет следом. Он перепугался и начал путать следы. После подземного перехода ему вроде как удалось оторваться, но домой он пришел в состоянии недоумения и тревоги за свою жизнь. — Что же это делается на белом свете? — потрясал он за ужином ложкой и призывал свою квартирантку Надю вознегодовать вместе с ним. Но она, увлеченная очередным подорожанием, и не думала проявлять любопытство и участие. Тогда Африканыч обиделся и замкнулся в себе и в ванной. Там он «отмыкал» в течение полутора часов и думал, как жить дальше. Но дальше пришлось гораздо трудней. Ибо опасный субъект следовал за ним по пятам, звонил несколько раз за день, интересуясь, не надумал ли директор продать ему вооружение. Потом Африканыч пару раз встретил его у себя в музее на собраниях коммунистов-пенсионеров, где тот вовсю критиковал правительство и пел революционные песни с кавказким акцентом. А однажды вечером он заметил Надю за обниманием с этим самым типом. Они стояли в подъезде у батареи, всем своим видом насмехаясь над почтенным музейным работником. Твердо решив выселить предательницу-квартирантку, Африканыч вбежал к себе домой и позвонил в милицию с сообщением о том, что в их доме засел чеченский террорист. Сотрудники органов приехали очень быстро, и в скором времени директор музея с мстительной радостью наблюдал, как того повели под локотки в желтую милицейскую машину. Федорчук метался по своему кабинету. Он был в гневе. Его сегодня призвало начальство и, настойчиво поинтересовавшись сущностью обвинений против Поленова, немедленно потребовало доведения дела до конца. А как его доведешь, если отправленный на важное задание Миндия, так его разэтак, снова куда-то пропал?! Просто ни ответа, ни привета. Никакой пользы следствию не принес, а теперь еще о нем самом беспокойся! Честно говоря, Федорчук и не надеялся, что потомок князей раздобудет хоть что-нибудь, но проверка все равно не помешала бы. Чтоб уж со спокойным сердцем отдать Поленова под суд… Машуня на работе не присутствовала: Егор Егорович услал ее на какое-то задание. Так что утешать Ивана было некому. И в этот момент ему позвонили… … Гегемоншвили отыскался не где-нибудь, а в КПЗ. Федорчук срочно сорвался с места и поехал на выручку. В отделении ему пришлось долго доказывать дежурному, что его помощник вопреки своему внешнему виду не преступник, и даже не чеченец, а грузин. И он вовсе не охотился за директором музея Революции, а выполнял специальное задание следователя. Дежурный сонно моргал тяжелыми веками, одним ухом слушая переволновавшегося Ивана, а другим — конкурс на радио «Пирамида». Но в конце концов справедливость восторжествовала. … Отпущенный на свободу Миндия — заросший и с фингалом под глазом (боевым ранением, полученным при задержании) — преданно смотрел на Федорчука и рвался в атаку. — Шэф, я увэрэн! Эта тот самый Афрыканыч! — шептал он простуженным голосом, тревожно глядя, как начальник вытаскивает из стола его вещи. — Нет уж, с меня хватит! — объявил Иван. — Забирай свои монатки и выметывайся из прокуратуры! Делать мне нечего, как мотаться за тобой по КПЗ! Ты что, сам не мог сказать, что работаешь в прокуратуре? — Да я гаварыл! — страстно воскликнул Гегемоншвили. — А аны нэ вэрылы! — Так ты бы им удостоверение показал! — Шэф, я нэ брал его с сабой. Ну… В цэлях канспырации… На самом деле Миндия его просто забыл дома на холодильнике, но решил лишний раз не напоминать начальству о своих промахах. … Сначала потомку князей казалось, что Федорчук, как всегда, только прикидывается, что хочет его уволить, но когда тот вручил ему его кружку, фотоальбом с девочками и упаковку экзотических презервативов, Миндия перепугался. — Иван Барысович! Я же пачты вырвал у нэго признаниэ… — Иди, иди! При этих словах силы покинули Гегемоншвили, и все его добро свалилось на пол. — Я так старалса! — всхлипнул он, преданно глядя на начальника. — Этат Афрыканыч уже баялся мэня как огня! Ужэ мылыцию вызвал. А вы… И согнутый своими скорбями, Миндия побрел прочь. Вид его — убиенного и несчастного — невольно подействовал на Федорчука. — Гегемоншвили! — позвал он строго. Тот живо обернулся, как будто только этого и ждал. — А? — Приступай к доделыванию задания. Но если я еще раз… — Понял. Нэ дурак! Сэй сэкунд! Одна нага здэсь, другая ужэ в путы! Гегемоншвили прошествовал к знакомой директорской двери и постучал. Из-за нее послышалась возня и неуверенное «открыто». Но стоило ему войти, как Африканыч с тихим криком забился в угол кабинета и закрылся рукой. — Ну сколька можна мэня мучить? — проговорил Миндия, с надеждой глядя на директора. — Хажу к вам, хажу, прашу вас, прашу. Сэрдца у вас нэт! Ну пачэму Палэнову вы продалы вынтовку, а мнэ ничэго нэ продаетэ? Что я вам сдэлал? На этот раз Африканыч превзошел сам себя: позабыв про все свои страхи, он накинулся на проклятого террориста. — Во-о-он!!! — завопил директор, затопав ногами и брызгая слюной. Гегемоншвили никак не ожидал такой агрессии со стороны мирного старичка, поэтому почему-то послушался и действительно вылетел из кабинета. Следом за ним тут же защелкнулся замок. — Эй! — забарабанил в дверь Миндия. — Аткрой, а? Что вы за чэловэк такой? Ужас адын! — Товарищ! — вдруг раздался дрожащий старческий голос. — А? — повернулся тот. Перед ним стояла невысокая бабулечка в синем спецовочном халате, которую он видел в музейном гардеробе. Глазки ее метались, а на лице отображалась какая-то шкодливая улыбка. — Молодой человек! — торопливо позвала она. — А я ведь знаю, что вы из органов, и что вы расследуете нашего директора. Правильно, правильно! Давно пора. Миндия озадаченно сдвинул кепку на затылок. — Я нэ из органов, — попробовал он отмежеваться от своей профессии. Но бабулечка нисколь ему не поверила. — Чего ты мне болтаешь! Сам куртку в мой гардероб сдал… А в куртке твой документик! Гегемоншвили схватился за сердце. Ведь так и знал, что удостоверение рано или поздно подведет его! — Это нэ мой… — начал он было оправдываться, но старушка решительно перебила его: — Подь-ка сюда, я тебе чего скажу! — И приблизив сухие губки к самому уху потомка князей, она быстро-быстро зашептала: — Я тут тридцать лет уже работаю, и все про всех знаю. Директор наш сволочь. Он служебные помещения в корыстных целях использует — свои коммунистические митинги здесь проводит. А мне премию за июль так и не выдал, паразит! И вешалку из гардероба домой утащил! Миндия сделал попытку удрать. — Мнэ нэ вэшалки, мнэ вынтовка нужна… Но гардеробщица лишь плотнее ухватила его за руку. — Я и про винтовку все знаю! Она была вся разбитая, бестолковая, и ее отправили на уничтожение, а Африканыч кому-то заплатил, чтобы ее уничтожили лишь по документам, а сам продал одному — молодому такому и в пальто! Она победно поглядела на Миндию, крайне довольная собой. — А патрон он тожэ продал? — спросил Гегемоншвили, уже осознав, что ему только что несказанно повезло. — Про патрон ничего не знаю, но у нас есть тут один. И она потащила потомка князей в зал революционной славы, где посетителям демонстрировались портрет Троцкого с мефистофельской бородкой, первомайские плакаты и облезлый манекен, изображавший красноармейца в полном боевом снаряжении. — Во, гляди! — Гардеробщица ткнула пальцем в стеклянную витрину и тут же припала к ней в крайнем недоумении. — Батюшки-святы! Это же совсем не то! — прошептала она пересохшими губами. — Его подменили! Миндия уже и сам видел, что на выцветшем зеленом сукне в витрине вместо винтовочного восьмимиллиметрового патрона лежал обыкновенный охотничий, набитый дробью. Когда Федорчук прибыл в музей, в зале революционной славы толпились сотрудники: четыре бабушки-смотрительницы и директор. Африканыч был бледен, прижимал желтенькие лапки к цыплячьей груди и всем и каждому доказывал, что он тут ни при чем. Федорчук показал удостоверение и решительно взялся за дело. Узнав, что его, по всей видимости, привлекут к уголовной ответственности за незаконную торговлю оружием, Африканыч подломил ножки и с костяным стуком свалился на кресло. Смотрительницы тут же принялись обмахивать его газетой «Правда» 1923 года издания и бросать на следователя негодующие взгляды: мол, не стыдно уважаемого всеми пенсионера доводить до преждевременного инфаркта? Но Федорчук был непреклонен. Он тут же занял директорский кабинет и стал по одному вызывать к себе сотрудников музея и выспрашивать их обо всех подозрительных событиях. Однако расспросы его не увенчались успехом. Последнее подозрительное событие произошло здесь тридцать шесть лет назад, когда какой-то невоспитанный мальчик попытался снять с манекена красноармейца буденовку и надеть ее себе на голову. Мальчика за это отругали, а манекен застеклили. Одна смотрительница, правда, вспомнила, что совсем недавно видела в музее подозрительного молодого человека южных кровей, но следствию этот факт был не интересен. В конце концов Федорчук попросил Африканыча рассказать все о самом пропавшем экспонате. Директор тут же очнулся от своего инфаркта и принялся активно помогать следствию: помчался куда-то в задние комнаты и через минуту появился перед Федорчуком, потрясая пыльной папкой с описью музейных экспонатов. — Сейчас я его, родимого, покажу вам! — суетился он, перебирая пожелтевшие от времени листы и фотографии. — Вот он! — ткнул Африканыч в смутное изображение патрона, покоившегося на какой-то темной тряпочке рядом с инвентаризационным номером. Федорчук уже каким-то внутренним чутьем почуял, что это будет тот самый, нужный патрон, идеально подходящий для Манлихера. Но все же сердце у него невольно вздрогнуло, когда он принялся читать описание пропавшего экспоната. Совпадение было налицо: вряд ли где еще в городе можно было бы найти такую штуку… Но вот как преступники ее раздобыли? Оперативники тем временем разбирали витрину и искали отпечатки пальцев. Африканыч дышал им в уши и попеременно пытался поговорить с каждым. — Поверьте мне, никакого ограбления у нас не было. Мы бы уж заметили что-нибудь… А знаете, я тут недавно в газете прочел, есть такая штука телекинез. С помощью этого орудия можно перемещать предметы на расстоянии. А что если кто владеет таким искусством? Ведь он тогда в состоянии хоть Кремль со всеми министрами перекинуть в Америку. Может, и наш патрончик-то уже где-нибудь там… А? Но Африканыча никто не слушал. Колька с нетерпением ожидал выхода Нонны из ванной. Санузел был совместным, но ей было наплевать на это обстоятельство: несмотря на потребности других Маевская вот уже три часа нежилась в душистой пене и распевала: «…Что над нами километры воды! Что над нами бьют хвостами киты!» При этом она, по всей видимости, усиленно изображала хвост кита, что подтверждалось шумным плеском. Потеряв всякое терпение (и моральное, и физическое), Соболев в сотый раз постучал в ванную. — Нонна, ну имей совесть-то в конце концов! — Не буду! Я только зашла и имею право на водные процедуры! Страдая, Колька опустился на пол перед дверью. Ох, жизнь его была трудна и неказиста. Чтобы отвлечься от плотских желаний, он стал придумывать предлог, по которому можно было бы позвонить Машуне. Например, классно было бы сообщить ей, что он обнаружил удивительную супер-улику против кого-нибудь… Однако все улики в Колькиной квартире кончились на том самом ключе, найденном в ботинке. — Нонн! — в очередной раз позвал он. — Ну вылезай, ради Бога! Мне очень надо! — Зачем? — Какая же ты, к черту, ясновидящая, если не знаешь, зачем?! — Ой, мне ничего не слышно из-за воды! В принципе можно было бы позвать Машуню на свой день рождения. Но он на самом деле намечался только через полгода. А еще бывают просто обеды… Вот, интересно, как она отреагирует, если пригласить ее на фирменное блюдо из белых грибов? С выражением величайшего одолжения на лице Маевская все же отомкнула дверь. — Иди уж… писец! Давно бы в баночку сходил… Нет, ему надо все нервы мне вымотать! Колька пулей влетел в санузел. — Сама ходи в баночку! А я нормальный человек и вправе рассчитывать на… У него язык не повернулся сказать «на унитаз», поэтому он пресекся на полуслове и замолчал. — Вот, сам не знает, чего хочет, а все туда же! — ворчливо констатировала Нонна. А Кольке тем временем в голову пришла гениальность: он же все равно решил увольняться с радио, а Машуня — как раз юрист: значит, может посоветовать, как и что… Машуня сидела на кухне и смотрела, как Геракл изгаживает все вокруг. Он ел жирный суп и выплевывал вокруг себя картошку и макароны. Покончив с питанием, питомец сыто хрюкнул и начал вытирать об пол свою плоскую морду. — Свинья! Вот свинья! — обозвала его Машуня и пошла за тряпкой. Геракл знал это с детства, поэтому не обиделся. — Отойди и не размазывай! — шугнула она его. Пикинес прошлепал по картошке и, зацепив лапой макаронину, потащил ее в прихожую. — Опять Геракл помойку устроил? — произнесла мама, входя в кухню. — И чего мы его держим — ума не приложу. — Он наше животное! — отозвалась с пола Машуня, поспешно скрывая следы собачьего преступления. Но на самом деле мама пришла вовсе не для того, чтобы обличать Геракла. Она только что посмотрела по телевизору кино всех времен и народов «Москва слезам не верит» и теперь ей остро хотелось побороться за счастье родного ребенка. — Дочь, — проговорила она нежным голосом, — я вот тебя давно хотела спросить: а как у вас дела с Федорчуком? Машуня хмуро посмотрела на нее. — Что ты имеешь в виду? — Ну, когда вы поженитесь? — Ма-а-ам! Ну что ты за дурацкие вопросы задаешь?! И вообще сейчас жениться не модно, сейчас модно жить гражданским браком… — Это как это? — сделала непонимающее лицо мама. Ее любимым развлечением при общении с дочерью было притворяться, что она намного глупее, чем на самом деле. — Это без штампа в паспорте, — отозвалась Машуня. От таких слов мама аж припала к косяку. — Господи, что люди-то скажут?! Машуня ничего не ответила и продолжала возить тряпкой по полу. Вот чего маме не живется своей собственной жизнью? Чего ей обязательно надо все узнавать про Федорчука? Когда у них случится что-нибудь из ряда вон выходящее (типа рождения потомства или выход на пенсию), она ей все скажет. В этот момент раздался спасительный телефонный звонок, отвлекающий от неприятных разговоров. Машуня стремительно ринулась к трубке. — Алло, Маша? — раздался Колькнн голос. — Привет! — удивилась она ему. — Что случилось? — Ты ведь юрист, да? Ты не могла бы мне помочь уволиться с радио? — А что, это так сложно? — Да! Мне Ковров не дает расчета. А я не могу у него работать после того, что он сделал… Машуня секунду подумала. — Ну ладно, я сейчас буду. Не успела Машуня войти, как Колька произнес целую тираду «спасиб». — Да я же еще ничего не сделала, — начала оправдываться та, надевая выданные им тапки. — Ну ты же приехала! Машуня не нашлась, что ответить на такую постановку вопроса. Вообще, ей несколько претило столь возвышенно-обожающее отношение Кольки. Он был славным парнем, но зачем же низводить себя до состояния платяной вошки? Вот поучился бы у Федорчука: он сразу понял, в какой мере девушкам надо потакать, а в какой — проявлять командирские наклонности. На голоса в прихожей вышла Нонна, замотанная в полосатое полотенце. Она и не думала переодеваться. — О! Машуня! — радостно закричала она. — Как хорошо, что ты пришла! Мне тебя срочно нужно! Колька сердито посмотрел на нее. Как всегда, она ему мешала и вредила. — Нонна, иди оденься и заправь свою постель, — тихо прошептал он. Но та и не думала повиноваться. — Ты мне уже надоел! Он такой деспот! — пожаловалась она Машуне. — Ну его на фиг, пошли на кухню, сожрем его жаренную курицу! И схватив ее за руку, Маевская увлекла Машуню за собой. — Ну Нонн! — засеменил следом Колька, — я же позвал Машу по делу! Я ее и без тебя накормлю! — Какое у тебя может быть дело? — отмахнулась Маевская. — Иди вон в Интернете пока покопайся. Там прекрасный сайт есть, «Играй, гормон» называется. Она залезла на тахту с ногами и продолжила, несмотря на уничтожительные Колькины взгляды: — Слушай, я давно тебя хотела спросить: а у тебя в твоей юридической консультации есть спрос на косметику «Грин форест»? Мне срочно нужно кому-нибудь что-нибудь продать! Машуня несколько растерялась под ее напором. Нет, Нонна — это просто неопознанный ходячий объект! В это время в комнате зазвонил телефон. Соболев поднял трубку. — Нонн, это тебя. — Ну иду! Поболтать уже не дают… Когда она удалилась, Колька тут же вернулся к Машуне — грустный и обиженный. — Вот всегда она так! — пожаловался он. — Жить с ней невозможно! Вчера весь вечер меня шантажировала: дай да дай поносить ей кожаную жилетку! Я говорю, что сам хочу ее надеть, а она знаешь что? — Что? — Притаскивает в комнату бутылку кетчупа и говорит, что если я ей не дам эту жилетку, то выльет весь кетчуп на ковер… — И чего? — ахнула Машуня. Она уже несколько привыкла к Нонниной эксцентричности, но та находила все новые и новые способы, чтобы поразить ее. И потом, это уже было откровенным свинством — так издеваться над людьми! Колька угрюмо шмыгнул носом. — Она его действительно вылила! Я бы ее вообще убил, если бы ковер был мой! Но он, слава Богу, ее… Она его подарила Стасу на свадьбу, а потом обратно привезла, чтобы Бурцевой не досталось. И тут Машуня вдруг вспомнила слова Федорчука: «С винтовкой по городу просто так не походишь»… А что, если ее в ковер завернуть, привезти на свадьбу на дачу Поленова, а потом, подменив, увезти чужую в том же самом ковре? Нонна хохотала в комнате, трепясь с кем-то по телефону… Могла она так сделать или нет? В совершенной растерянности Машуня смотрела на Кольку, ни слова не понимая из того, что он говорит. Ох, ей надо было срочно поговорить с Федорчуком! Пусть он подумает над этой догадкой и сопоставит факты! — Слушай, Коль, — проговорила она, запинаясь, — извини, но мне надо идти… Я вдруг вспомнила… — Что, утюг из розетки не выключила? — сразу испугался Колька. Машуня была благодарна ему за придуманный повод. — Ага. Я тебе потом позвоню… Прости, ради Бога! — Иван! — воскликнула Машуня, врываясь в кабинет Федорчука, где тот перебирал описи экспонатов. — Винтовку вполне могли привезти на свадьбу в ковре! А потом подменить ее! И знаешь, кто это мог сделать? Он поднял на нее усталый, но сияющий взгляд: — Знаю. Это сделала Нонна Маевская. Отпечаток ее пальцев нашли на витрине, где лежал пропавший патрон. Старушки-смотрительницы опознали ее по фотографии: она неоднократно появлялась в музее и чего-то там высматривала. Вероятно, в какой-то момент ее оставили одну, и она сняла стекло — оно там легким движением руки вынимается) и слямзила патрон! — А винтовку тоже она? — прошептала Машуня. Федорчук радостно улыбнулся: — Ты когда-нибудь была в этом музее Революции? Помнишь, там в центральном зале стоял манекен красноармейца? Как думаешь, что у него было за спиной? — Винтовка Манлихер?! — догадалась Машуня. — Именно! Изначально в музее числилось два Манлихера: но одну списали по старости, и Геннадий Африканыч благополучно продал ее нашему другу Поленову. А вторая так и осталась в музее отягчать плечо пластмассового солдатика. Маевская украла не только патрон. Она еще и поменяла Манлихеры местами: тот, музейный, из которого убили Шорохова, оказался в частной коллекции Поленова, а другим, охолощенным, вооружили манекен. — Вань, ты гений! — возликовала Машуня, пораженная следственными талантами Федорчука. — Только зачем она все это проделала? Тот пожал плечами. — Скоро узнаем. Вот арестуем Нонну, приведем на допрос, она нам все и расскажет. — Не забудь спросить, предсказывало ли ей ее ясновидение такой поворот событий! — засмеялась Машуня. Федорчук довольно захохотал: — Я ведь так и знал, что здесь что-то не чисто! |
|
|