"Огненные цветы" - читать интересную книгу автора (Блэйк Стефани)

Глава 7

Свадьба Равены О’Коннел Уайлдинг и Роджера Фитца О’Нила, виконта Тайрона, сделалась главным событием года в светской жизни Ричмонда, а пожалуй, и всего штата Виргиния.

Равена надела длинное, до полу, материнское свадебное платье из белой парчи с кринолином. Тугой лиф был усеян крохотными жемчужинами и обшит испанским кружевом. Белая фата ниспадала с бесценной жемчужной диадемы, которая вот уже в течение трех столетий передавалась в роду Уайлдингов из поколения в поколение. Поговаривали, что эта диадема была на голове Анны Болейн в день ее бракосочетания с королем Генрихом Восьмым. «Не очень-то мне подходит все это белое – символ девичьей невинности», – думала Равена, разглядывая себя напоследок в большом, во всю стену, зеркале. Впрочем, платье не такое уж ослепительно белое. Время внесло свои коррективы, придав ему густой кремовый оттенок.

Подружкой невесты была Мелани Йетс, сестра Барбары Коллинз. Эфирное создание с ангельским личиком и светлыми волосами, она сделалась ближайшей подругой Равены с тех самых пор, как Уайлдинги осели в Ричмонде. На ней было платье из светло-голубой тафты, в руках – корзина красных роз.

Помимо нее, у невесты было еще шесть подружек. Все они были одеты в золотисто-желтые платья с фестонами и прикрепленными на груди цветами глицинии – белыми, желтыми, пурпурными. В руках – маленькие корзиночки чайных роз.

Букет невесты был составлен из свежайших белых роз и перевит шелковыми лентами.

– Самая роскошная свадьба за всю историю штата, – заявила миссис Джесси Фарнсворт, и слова ее подхватила светская хроника во всех местных газетах.

На Роджере, как и положено, был голубой мундир с алой лентой – мундир капитана кавалерии, в чине которого его и зачислили в виргинскую милицию. Выглядел он, ничего не скажешь, ослепительно, что подтверждалось тайными вздохами и трепетом ресниц собравшихся на церемонию незамужних красавиц.

Роджера приняли в мужской круг южной аристократии как долго отсутствовавшего брата.

В милицию штата его рекомендовали лейтенант Пеннел Коллинз и его друг майор Джордж Мэнсон. Кандидатуру Роджера поддержал и молодой полковник, которому предстояло обессмертить свое имя, – Джеймс Юэлл Браун Стюарт.[10] Друзья и солдаты называли его просто Джеб.

Джеб Стюарт был кавалером до кончиков ногтей. Шести футов ростом, прямой как меч, он, со своими ярко-рыжими волосами, острой бородкой и тонкими, под стать бороде, усиками выглядел настоящим светским львом. Одежда его соответствовала образу жизни полковника – стремительному и неудержимому. Свободная, с развевающимися полами серая шинель на подкладке малинового шелка. Белые перчатки из оленьей кожи. На шелковом поясе лимонного цвета – легкая сабля с украшенной кисточками рукояткой. В петлицу серого мундира он каждый день вставлял свежую розу. А в сезон, когда роз не было, заменял их алой ленточкой. Широкополая шляпа, на правой стороне которой была прикреплена золотая звезда, а на левой – страусовое перо, лихо сдвинута набок.

Роджер влюбился в полковника Джеба Стюарта с первого взгляда. Молодых людей сразу же сблизила страстная убежденность в том, что честь и патриотизм так же священны, как и обет монаха, и что самая лучшая игра на этой созданной Богом зеленой земле – это война.

Жена полковника, Флора, стройная женщина с волосами почти такого же огненно-рыжего цвета, что и у мужа, тоже производила приятное впечатление.

Чисто внешне эта пара нравилась и Равене, однако она так и не избавилась от некоторого ощущения «дистанции» между собой и ними. Точнее, к этим двоим – Джебу и Флоре – следовало бы добавить и ее любимого Роджера.

Свидетелем со стороны жениха на свадьбе, которую отпраздновали в июне 1858 года, был Пеннел Коллинз, и вместе с Джебом Стюартом и шумной компанией быстро перепившихся офицеров-кавалеристов, они далеко за полночь провозглашали тосты и распевали бодрые военные марши под аккомпанемент игравшего на банджо личного менестреля Джеба Стюарта капрала Джо Суини.

Тем временем Равена одиноко лежала на своей супружеской кровати, прислушиваясь к выкрикам кутил, разносившимся по всему дому, и постепенно приходя в бешенство оттого, что едва обретенный муж даже в брачную ночь совершенно не желает считаться с ее чувствами.

Появившись наконец-то около четырех утра в спальне, Роджер прямо в одежде тяжело рухнул на кровать и сразу же захрапел, как грязная свинья.

На следующее утро он рассыпался в извинениях, но на протяжении всего пути – поездом и экипажем – до Филадельфии, где им предстояло провести медовый месяц, Равена и словом с ним не обмолвилась.

Тем не менее в первую же ночь, когда они остановились в отеле, она сменила гнев на милость и допустила его до себя. Каким-то извращенным образом их вчерашняя размолвка, а также отказ Равены от близости на протяжении стольких дней до свадьбы только подогрели взаимное желание, разожгли огонь страсти.

Равена закрыла глаза. Ей чудилось, что у Роджера не две, а дюжина рук или даже больше. Казалось, пальцы его разом ощупывают все ее тело, ни единое место разгоряченной плоти не осталось нетронутым. Вслед за пальцами и губы его проделали тот же маршрут по ее отзывчивому телу: глаза, уши, затылок, плечи, груди, набухшие соски, живот, бедра.

Равена застонала и изогнулась, уступая его жадным ласкам.

– Ну же, милый, ну же! Скорее! – выдохнула она, открываясь ему, как цветок жарким лучам солнца, отдаваясь и беря взамен. – О, мой любимый, любимый, любимый! – выкрикнула Равена, достигнув пика блаженства. – Любимый мой Брайен!

Оба потрясенно застыли. И что это заставило ее ляпнуть такое? Ведь годами она не вспоминала Брайена, и уж о ком в эту сладостную ночь думала меньше всего – будь он жив или мертв, – так это о нем.

Роджер напрягся, поднялся на локтях и пристально посмотрел Равене в глаза, в которых застыло изумление. Убийственная ярость, полыхавшая в его взгляде, не на шутку ее перепугала – такое испепеляющее выражение она видела, только когда он смотрел на Брайена. Какая-то особая ненависть.

– Как ты меня назвала? – процедил Роджер.

– Роджером, а как еще? – попыталась увернуться Равена.

– Как бы не так! Ты назвала меня его именем! Брайеном!

– Ты, должно быть, бредишь. Или у тебя слуховые галлюцинации. Говорят, такое случается в момент сильного эмоционального потрясения. Например, когда ты с женщиной.

– Сука! – Роджер с силой хлестнул ее по лицу. – Ты думала о нем все это время! О нем, а не обо мне!

– Сумасшедший! – Заметив, что он снова замахивается, Равена живо согнула колено и ударила его в пах. Роджер зарычал и согнулся пополам, дав тем самым Равене возможность освободиться от него. Она быстро перекатилась на другой край кровати и соскочила на пол. В последний момент Роджер успел ухватить ее за край пеньюара.

Равена дернулась, и пеньюар остался у него в руках. Равена, обнаженная, подбежала к камину и вытащила кочергу.

– Только попробуй еще раз поднять руку – увидишь, что будет!

Но Роджер был настолько разъярен и от боли, и от унижения, что уже ни на что не обращал внимания. Он решительно двинулся к ней, сохраняя, впрочем, осторожность мастера фехтования, в котором преуспел в свои академические годы.

Роджер сделал выпад правой – Равена выставила кочергу. Но он ловко перехватил ее кисть левой рукой и вырвал грозное оружие.

Извиваясь и шипя, как попавшая в капкан кошка, Равена вцепилась ногтями ему в лицо и плюнула.

Роджер ударил ее по голове, и у Равены все поплыло перед глазами. Она закрыла глаза и упала ему на руки.

Равена смутно чувствовала, что ее куда-то несут или, может, она сама плывет куда-то. Так. Ее грубо швырнули на кровать. Роджер, как дикарь, бросился на нее и раздвинул ей колени.

– Не надо! Ну пожалуйста, не надо же так!

– Именно так и надо! – Он силой овладел ею, сделав на сей раз больно. Равена извивалась, стонала, но освободиться от него не могла.

Быстрее и быстрее. Что-то приговаривает:

– Это тебе за Брайена. Дорогой братец Брайен, да гори ты в аду!

Он изошел стремительно и мощно – словно молния ударила. А когда раскаты грома затихли где-то вдали, устало откинулся на подушку.

После этого случая они время от времени занимались любовью, но уже как бы равнодушно, по обязанности. Просто некая дань плоти, физический акт наподобие еды или питья. Или, скажем, спортивного упражнения. Никакой любви, никакой страсти. Безличный секс.

Вскоре после возвращения в «Равену» герцог пригласил Роджера к себе в кабинет. На приватную беседу с бренди и сигарами.

– Роджер, мальчик мой, добро пожаловать в нашу семью. Отныне мне с герцогиней ты будешь как сын. Судя по всему, Кевин и Шин не намерены перебираться в Америку и заниматься плантацией. Это слишком серьезное и ответственное дело, оно не оставит им времени на занятия медициной и преподаванием. Поэтому, Роджер, с моей точки зрения, будет правильно и справедливо, если после того, как я отойду от дел либо окажусь в мире ином, все здесь – землю, имущество, дом, хозяйственные постройки, рабов и так далее – унаследуете вы с Равеной.

– Надеюсь, сэр, вы еще долго будете пребывать в добром здравии, – чинно произнес Роджер. – Должен сказать, я потрясен и бесконечно вам благодарен. Уверен, что и Равена сказала бы то же самое.

«Черт ее, эту сучку, знает, что бы она сказала», – подумал он про себя.

– Так, малыш, с этим, стало быть, решено. Полагаю, что, учитывая обстоятельства, тебе с завтрашнего же дня следует начать осваивать науку управления, входить во все детали, чтобы предприятие наше приносило хороший доход. Надо пригласить Карла Рейнолдса. Видит Бог, он оказал мне бесценную помощь. Думаю, и тебе будет служить так же верно.

– Как прикажете, ваша светлость.

Роджер зарекомендовал себя добросовестным и усердным управляющим, умеющим слушать и учитывать добрый совет.

– Думаю, мистер О’Нил, скоро вы будете знать, как вести здесь дела, не хуже моего, – сказал как-то Рейнолдс и, рассмеявшись, покачал головой. – Черт, ведь так и работу потерять недолго, глядишь, и не нужен буду.

– Да ни за что в жизни, Карл, – успокоил его Роджер. – Честно говоря, у меня нет ни времени, ни терпения с головой залезать в эти хозяйственные дела. Ведь существует еще и военная служба. Полковник Стюарт убежден, что недалек тот час, когда мы по-настоящему схлестнемся с этими аболиционистами-янки, и тогда начало гражданской войны – это только вопрос времени. И когда этот час пробьет, Виргиния встретит его во всеоружии, это я вам точно говорю.

Армейские обязанности отвлекали Роджера от дома по меньшей мере три дня в неделю, а иногда приходилось работать и по субботам—воскресеньям, когда они с Джебом муштровали милицейских новобранцев на берегу реки Джеймс.

Сотни юных денди, в жилах которых текла голубая кровь аристократов, размахивая флагами штата Виргиния, разъезжали по прибрежным районам на своих аравийских скакунах либо местных, но тоже чистопородных лошадках. А Джебу Стюарту, Роджеру О’Нилу и другим опытным офицерам предстояло сделать из них настоящих кавалеристов.

Джеб Стюарт был прирожденным лидером, привнесшим много нового в саму стратегию военных действий. Презирая традиционный порядок, складывавшийся в Европе столетиями, когда кавалерию представляли лишь в виде сомкнутого строя конников, устрашающе размахивающих тяжелыми саблями, он вооружал воинов новейшим оружием. В этом смысле Стюарт опередил свое время чуть не на столетие.

– Война – это не торжественный парад, – наставлял он солдат. – Мы бойцы, а не цирковые артисты. Что для нас, кавалеристов, главное? Скорость и маневренность. Порази противника в лицо, потом сзади. А когда он попытается ответить, подайся в сторону и ударь сбоку. – Он поднял саблю. – На параде эти штуки производят впечатление, но на современной войне не стоят ни гроша. Кавалерии горячее оружие нужно не меньше, чем пехоте, и в моем отряде любой должен быть отличным стрелком, а если понадобится, сражаться на ногах не хуже, чем в седле.

Он уже представил в военное министерство проект, по которому традиционные сабли с тяжелыми эфесами должны быть заменены легкими шашками. Роджер О’Нил боготворил своего командира и был готов идти за ним в огонь и воду. Ждать этого оставалось недолго.

– В Сэндхерсте, – сказал он как-то Стюарту, – у меня был инструктор, который любил повторять, что на войне истинное назначение кавалерии состоит в том, чтобы в вульгарном побоище обнаружить момент истины.

Рыжеволосый гигант рассмеялся:

– Хорошо сказано. Пожалуй, я бы не прочь, чтобы у меня на памятнике была такая эпитафия: «Здесь покоится Джеб Стюарт. За всю свою жизнь он не дал ни одного вульгарного сражения».

16 октября 1859 года небольшое застолье у Уайлдингов было прервано появлением вконец запыхавшегося курьера с сообщением для Роджера.

– Капитан О’Нил, полковник Стюарт велел вам немедленно поднять отряд по тревоге. Какой-то гнусный аболиционист по имени Джон Браун вместе с шайкой мятежников захватил арсенал в Харперс-Ферри и пытается поднять восстание рабов.

Роджер вскочил со стула.

– Проклятие!.. Прощу прощения, дамы и господа. Вы слышали, что сказал капрал, и, надеюсь, понимаете серьезность ситуации. Война, как видно, вот-вот постучится в двери.

Новость произвела угнетающее впечатление, и вечеринка быстро подошла к концу. Проводив последнего гостя, Равена последовала за родителями в гостиную выпить перед сном подогретого вина.

Дворецкий Гордон, кухарка и другая обслуга быстро освоились с английскими привычками в еде и напитках. А Уайлдинги, со своей стороны, оценили южные вкусы. Особенно им полюбились жареные цыплята и мятный сироп.

– Я вам больше не нужен, сэр? – спросил Гордон, покончив с сервировкой.

– Нет, спасибо, Гордон. Можешь идти.

Герцог поднял бокал:

– Попутного ветра Роджеру, пусть ему сопутствует удача, и благополучного возвращения в «Равену».

Равена пригубила свой бокал без всякого энтузиазма, что не укрылось от матери.

– Что-нибудь не так, дорогая? Беспокоишься за Роджера?

– Да, мама, я беспокоюсь за Роджера. Но не в том смысле, в каком ты думаешь. Роджер и этот его кумир полковник Стюарт кажутся мне какими-то железными воинами, словно сошедшими со страниц «Илиады». Только одно в жизни и знают. Нет, что меня действительно тревожит, так это преданность Роджера делу конфедератов.

– Конфедератов? – переспросила герцогиня.

– Да, это новый термин, его придумали в рабовладельческих штатах. Теперь ведь только и разговоров что об отделении от Союза, – пояснил герцог. – Речь идет о конфедерации штатов, которые не хотят больше подчиняться федеральному правительству в Вашингтоне. Между прочим, поговаривают, что конфедераты собираются провозгласить своей столицей Ричмонд.

– Ну а какое отношение это имеет к Роджеру?

– Право, ты удивляешь меня, дорогая, – нахмурился герцог. – Эта страна, этот штат предложили нам свое гостеприимство, когда нас, по существу, изгнали из родных краев. Полагаю, что законы чести обязывают нас делить с хозяевами и радость, и беду. Если начнется война, а я молю Бога, чтобы этого не произошло, Роджер – да и я, если никого не смутит мой возраст, – мы с Роджером должны стать плечом к плечу со всеми виргинцами и защищать эту благословенную землю до последней капли крови.

– Отец прав, Равена, – сказала герцогиня. – Ты ведь сама возмущаешься, и не напрасно, англичанами, отказывающимися предоставить Ирландии самоуправление. Но разве не так же действует Север по отношению к Югу?

– Нет, мама. В обоих случаях на весах мораль, и в этом смысле действительно разницы никакой нет. Свобода. Равенство. Англичане превратили ирландцев в рабов, и точно так же южная аристократия превратила в рабов людей с черным цветом кожи. А Север стоит за равные права для всех. И я тоже.

– До чего же ты упряма, Равена, – покачала головой герцогиня. – Если бы еще Роджер тебя послушал…

Поглощенная все теми же неотвязными мыслями, Равена поднялась к себе в спальню. Осторожно постучав, вошла Бэрди, ее чернокожая служанка. Прошлым летом Ванесса Уайлдинг перенесла легкий приступ желтой лихорадки и ухаживать за ней приставили Розу. С тех пор она с герцогиней и оставалась.

Равена легко с этим примирилась. Ей нравилась бойкая смышленая негритянка. Она прыгала, как воробышек, поблескивая своими умными глазками и склоняя при разговоре голову набок. И еще у нее была славная улыбка. Только улыбалась она нечасто.

– Постель я уже вам приготовила, мисс Равена. Помочь раздеться?

– Да не надо, сама справлюсь. Ты, должно быть, устала.

– Вовсе нет, мэм, я неплохо вздремнула после ужина. Так что позвольте уж…

– Бэрди, – Равена разговаривала с ней как с равной, – что слуги думают обо всех этих толках по поводу отделения и войны? Говори прямо, со мной, сама знаешь, можно не стесняться.

– Вы про черных? В общем, все мы боимся.

– Но ведь вы хотите быть свободными? Слышала про такого мистера Линкольна, ну, того, что метит в президенты? Он заявляет, что рабство – это зло и несправедливость. И я с ним согласна.

Бэрди смущенно улыбнулась:

– Ну, это-то понятно, что и говорить, но ведь вы же не хуже моего понимаете, мисс Равена, что никто из белых хозяев не позволит мистеру Линкольну или кому еще освободить рабов. Это их собственность, точно так же как собаки, лошади и домашний скот. – В голосе ее прозвучал, но тут же исчез вызов. Погасла и улыбка. – Мисс Равена, а ваш отец – он что об этом думает, ну, я про то, чтобы освободить негров?

– Ты вполне можешь сама спросить его об этом. А у меня, боюсь, простого ответа нет. Видишь ли, мой отец – человек здесь новый. Он не покупал рабов. Они достались ему по наследству. И я знаю, что совесть из-за этого так его и гложет. Он честный, порядочный, и само понятие рабства ему противно. Но он в трудном положении. Если бы мог, уже завтра освободил вас, всех до единого. Ну а дальше что? Куда вы подадитесь? Что будете делать? По нынешнему положению власти не позволят вам перебраться на Север. Да к тому же сочтут отца предателем и врагом общества. Того самого общества, которое приняло нас, беженцев, как своих. Герцог очень чувствителен к таким вещам. «Предатель». Его уже так называли. Собственно, именно поэтому мы и здесь.

Бэрди сочувственно кивнула:

– Да, мисс Равена, я уж слышала. Ваш отец – он добрый человек. Порядочный, как вы говорите. Просто жаль… – Она грустно умолкла.

Равена кончила раздеваться и посмотрелась в зеркало. Тугая грудь, плоский живот, округлые ягодицы, стройные ноги. Теплая, живая женская плоть, которая сколько уж времени не испытывала наслаждения. Кажется, целую вечность. Во всяком случае, такого наслаждения – полного, торжествующего, – которое она испытала с Брайеном.

– Что, мисс Равена, скоро здесь у вас начнет округляться? – Бэрди похлопала себя по животу.

Равена почувствовала, как кровь так и хлынула ей в голову. Что за наглость! В любом другом доме эту негодяйку выпороли бы как следует. На мгновение и ей захотелось задать перца Бэрди. Но гнев сразу же испарился – видно ведь, что девушка задала вопрос только из любви и сочувствия к хозяйке.

Вот и этого она лишена. Ребенка. А ведь только поэтому она, как кобылица, жаждущая жеребенка, спит с Роджером. Да на его месте может быть любой. Равена хотела иметь детей.

– Ну, когда-нибудь, может быть… – чуть слышно сказала она. – Бэрди, а ты хотела бы родить? У тебя есть кто-нибудь? Я видела, что Ленни на тебя поглядывает.

Услышав знакомое имя долговязого лакея, Бэрди смущенно улыбнулась:

– Ленни, да, он хороший малый. И вроде бы приударяет за мной.

– Выйдешь за него?

Весь тон разговора разом переменился, словно в комнате дохнуло зимним холодом. Скулы у Берди затвердели, в голосе зазвучала горечь и даже враждебность:

– Замуж? Да ни за что в жизни! Нет-нет, видела я, каково бывает, когда рабы женятся. Или даже просто живут вместе. Ученая. Мне было только пять лет, когда разбили мою семью. Папу купил полковник Бейзхарт, у него плантация чуть выше по реке. А мама даже и не знаю куда пропала. И двое братьев тоже. А меня купил и привез сюда мистер Хастингс.

Никогда еще не видела Равена, чтобы на лице у человека застыла такая тоска. Тоска даже более щемящая, чем та, что искажает лица несчастных ирландских бедняков, провожающих с погребальным плачем своих близких в последний путь. Его Равене вовек не забыть.

Ей захотелось как-то утешить Бэрди, но та уже отвернулась, подавив рыдание.

– Пожалуй, пойду спать, мисс Равена. Завтра вставать рано – кухарке надо помочь, а то одна из ее девочек заболела.

Равена беспомощно и потерянно посмотрела ей вслед. Спать совершенно расхотелось. Она металась по комнате, как пантера в клетке. Стены словно надвигались и сдавливали ее.

– Проклятие! – Равена сбросила ночную рубашку и вытащила из гардероба белую шелковую блузу и брюки для верховой езды. Она была из тех немногих женщин своего времени, что, презирая условности, ездили в мужском седле.

Горячая поклонница Жорж Санд, Равена не раз грозилась, что как-нибудь появится на приеме у Уайлдингов в вечернем мужском костюме с белым галстуком и в парике. Герцог, отец вообще-то любящий, терпеливый, снисходительный, слыша такое, буквально приходил в бешенство:

– В моем доме этого не будет! Ты что, хочешь довести мать до разрыва сердца?

– Перестань, отец, ты же вовсе не о маме заботишься. Между прочим, насколько мне известно, она и сама разделяет многие взгляды Жорж Санд.

– Бред, полный бред! Шлюха, вот кто она такая, эта твоя Жорж Санд. Даже хуже – извращенка. Подумать только, она хочет походить на мужчину!

– Хорошо же ты ее знаешь, отец. Да ничего подобного. Она женщина и гордится этим. Больше того, она самая знаменитая в мире защитница женских прав. В это-то вся суть. Если мужчине позволено ходить куда угодно, делать что угодно, одеваться по собственному вкусу, то почему все это запрещается женщине?

Герцог застонал и изо всех сил ударил себя по лбу.

– Неслыханно! Смех да и только. Женщины не только ровня мужчинам, у них привилегий куда больше, чем у нас. Да им во всех отношениях лучше, чем мужчинам. Они не обязаны работать, им не надо идти на войну…

– А также заниматься любой созидательной деятельностью. Мужчины всегда относились к женщинам как к малолетним правонарушителям.

– Час от часу не легче! Все, Равена, довольно, мое терпение иссякло. Отныне я запрещаю тебе вести такие речи в моем присутствии.

Равена положила ему руку на плечо и мягко сказала:

– Я люблю тебя, отец, и когда-то мне очень нравилось быть маленькой девочкой, которую все холят и лелеют. Но я уже не маленькая девочка. Я женщина.

– Вот именно. Более того – замужняя женщина, а значит, должна соображать, что к чему. Хотелось бы знать, что думает о твоих безумных феминистских взглядах Роджер.

– Это совершенно не имеет значения. Знаешь, отец, тебе все-таки стоит почитать Жорж Санд. Многое увидишь в другом свете. Темные времена женской покорности и угнетения подходят к концу. Женщины теперь даже могут свободно обсуждать свои любовные приключения.

– Равена! – Герцога так и передернуло. Выглядел он таким несчастным, что она не удержалась от смеха.

– Дам-ка я тебе, пожалуй, почитать «Зиму на Майорке». Там описывается ее роман с Шопеном.

Герцог круто повернулся, бросился к буфету и налил себе изрядную порцию виски.

– Если ты не против, я бы тоже выпила, папа, – весело бросила ему вслед Равена.

Этот разговор произошел несколько дней назад. А сегодня кровь так и бурлила у нее в жилах. Равена испытывала нетерпение и возбуждение бывалого охотника, седлающего лошадь, чтобы броситься в погоню за зверем. Все шоры спали, Равена ощущала себя полностью свободной, ничто ее не сковывало. Блузу она надела прямо на голое тело, так что грудь чувственно волновалась при прикосновении шелковой материи. И под облегающими узкими брюками не было ничего. Она повязала голову шарфом и схватила хлыст.

Берт Макклауд, старший по конюшне и объездчик двух герцогских скакунов, в тот вечер задержался на работе допоздна. На скачках в прошлое воскресенье Западный Ветер, призер-двухлетка захромал, и Макклауд лечил поврежденную бабку так тщательно и бережно, словно ухаживал за одним из своих сыновей.

Появлению Равены он явно удивился.

– Что так поздно, мисс Равена? – Он запнулся. – Даже для вас.

Равену позабавила эта откровенность.

«Даже для такой проказницы, как вы», – вот что он на самом деле хотел сказать.

– Оседлайте мне, пожалуйста, Джинджера, Макклауд.

Этот чалый напоминал ей Апача. Когда Уайлдинги покидали Ирландию, Равена отдала своего любимца на попечение графа Тайрона, в его конюшню.

Макклауд почесал в затылке:

– Прямо не знаю, мисс. Ваш отец и мистер О’Нил шкуру с меня сдерут, если…

Его оборвал щелчок хлыста. В глазах Равены отражался яркий лунный свет.

– Ну а я сделаю то же самое прямо сейчас, если лошадь не будет оседлана немедленно.

Стояло теплое бабье лето. С реки дул ветерок, но и он не приносил прохлады.

– Ну, Джинджер, вперед!

Равена низко наклонилась и, почти слившись с лошадью, помчалась через луг, начинавшийся прямо за домом, обгоняя стремительно скользящие по небу облака. Развевающаяся грива чалого щекотала ноздри, его опадающим и поднимающимся бокам сквозь тонкую ткань жокейских брюк передавался жар ног Равены. Ее безумный хохот, которому эта гонка придавала некий демонический оттенок, относило назад. Словно ведьмы и лешие ирландских мифов – Маленький народ – справляли шабаш.

Она ощущала необыкновенный подъем, недавняя подавленность полностью растворилась в этой бешеной скачке. Ощущение знакомое, оно всегда охватывало ее, стоило вскочить в седло. Они с лошадью – единое целое. Кентавр.

Полная гармония с расстилающимся вокруг миром. Топот копыт. Земля. Песнь ветра. Крик совы. Жалобные песни рабов. Отдаленный лай собаки. И сразу же еще дальше – гром. Это одиночный выстрел. Браконьерствует кто-то.

Равена с Джинджером скрылись в густом лесу. Ничего не было видно, но оба знали дорогу и мчались так, будто светило яркое солнце.

Еще один выстрел, теперь поближе. Равена осторожно натянула поводья и похлопала чалого по шее:

– Тихо, малыш, теперь поспокойнее. – Она перевела Джинджера на шаг и, добравшись до поворота, остановилась: – Тпру-у!

Кто-то, похоже, приближался к ним с противоположной стороны, хотя густая листва и скрадывала цокот копыт. Но вот соткался неясный силуэт всадника. Заметив Равену, он мгновенно натянул поводья.

– Стоять, или стреляю! – Дуло винтовки поползло вверх и остановилось на уровне лба Равены. Она узнала голос. Рассмеялась.

– Не стреляйте, Рейнолдс. Это всего лишь я. Равена О’Нил.

– Мэм? – Ствол опустился, но в голосе все еще звучала настороженность. – Нельзя выезжать так поздно, миссис О’Нил. Мне уж было показалось, что это опять браконьер. На одного я только что наскочил. Ну и угостил его порцией дроби прямо в зад… – Он оборвал себя на полуслове. – Прошу прощения, мэм.

Равена снова засмеялась:

– Да за что же, Рейнолдс? Зад, задница, нижняя часть спины – все это вполне приличные слова для обозначения весьма существенной части человеческого тела.

– А вы та еще штучка, мэм, – усмехнулся Рейнолдс, – право слово, та еще штучка.

Явно сознательная фамильярность – ни с герцогиней, ни с другими матронами и девушками, продавливающими своими задами диванную обшивку, попивающими лимонад да обмахивающими себя веерами на плантациях вверх и вниз по реке, Рейнолдс ни за что бы так не заговорил. А в этой девчонке есть что-то особенное. Ну хоть сейчас. Разъезжает, словно мужчина. Да к тому же носится как угорелая. И вроде ни капельки не боится.

А что за тело! Стоило ему впервые увидеть ее, еще тогда, когда они только приехали, и старый его приятель подпрыгнул в штанах как ужаленный.

– Наверно, мне лучше поехать с вами, миссис О’Нил. А то не поручусь, что опять браконьеры не появятся.

– В этом нет никакой нужды, Рейнолдс.

– Вы не хотите, чтобы я сопровождал вас?

– Честно говоря, мне это совершенно безразлично, так что сами решайте. А ну, милый, вперед!

Рейнолдс держался сбоку и на четверть корпуса позади. Вскоре они выехали из леса на край гигантского хлопкового поля. Куда ни глянь – до самого горизонта колыхалась белая гладь, отливающая при лунном свете серебром.

– Какой вид, – негромко проговорил Рейнолдс.

– Да, похоже на облако, – откликнулась Равена. – Так бы и легла на него и поплыла прямо на небо.

Лошади остановились. Рейнолдс задумчиво посмотрел на Равену:

– Действительно, мэм? А вам приходилось когда-нибудь лежать на хлопковом поле?

Это был рискованный вопрос, но рассчитанно рискованный, и теперь Рейнолдс, затаив дыхание и чувствуя, как колотится в груди сердце, ждал ее реакции.

– Нет, – сухо ответила Равена, – но пари готова держать, что вам приходилось, и не раз. Как, впрочем, и на сеновале.

Рейнолдс обнажил в улыбке ровные белые зубы. Было в нем что-то животное. Что-то от волка. Блестящие клыки. Исходил от этого мужчины какой-то плотский дух, Равена ощущала его, стоило приблизиться к нему хоть на шаг. Этот дух витал в воздухе, как мускус. Она знала, о чем он сейчас думает. О ней. Он хочет ее. Хочет так же безумно, как кобель суку. Ну что ж, давно она уже не удовлетворяла своего сексуального аппетита. Последнее время что-то в ней сжималось, все сильнее и сильнее, как пружина, и, похоже, наступил критический момент. Пружине хочется разжаться. И если можно использовать этого жеребца – что ж, прекрасно. Его животный дух напомнил Равене Брайена. Разумеется, ни такой чуткости, ни ума у Рейнолдса и в помине не было, но как ублажить женщину, он знает, это она кожей ощущала.

– И вы бы выиграли пари, мэм.

– А что бы, как вы думаете, – поддразнила его Равена, – сказал мой муж, если бы узнал, как нахально вы тут со мной разговариваете?

Рейнолдс сдвинул на затылок кепи и, растягивая слова, небрежно проговорил:

– Даже и не знаю, мэм. Но, думаю, он не слишком бы рассердился, имея в виду…

– Имея в виду что?

– А то, что вот уже два месяца, как он таскает к себе в постель мою старушку Дину.

Такого удара Равена не ожидала. Он едва не сбил ее с ног. Не то чтобы у нее были какие-то иллюзии насчет мужниной верности. Да и наплевать ей на его измены! Пусть себе развлекается со всеми этими шлюхами, певичками да виргинскими красавицами с большими, в блюдце величиной, невинными глазами, у которых горит под юбкой. Но тут дело иное. Дина Рейнолдс – жена их работника.

Рейнолдс понял, о чем она думает.

– Нескладно получается, а, мэм? То есть я хочу сказать, тут все дело в том, что я ведь на них работаю – на вашего отца и мужа. А есть порядок. Если бы он жарил какую-нибудь черную шлюшку, все эти господа, друзья мистера Роджера – полковник Стюарт и другие, – и глазом бы не моргнули. Но Дина – дело иное, она моя жена…

– Ладно, Рейнолдс, зачем столько слов? И так все ясно. – Равена спрыгнула с лошади, положила на землю хлыст и начала расстегивать блузу. – Ну, чего там расселся?

Глаза его расширились:

– Вы это к чему, мэм?

Разглядывая его с затаенным презрением и насмешкой, Равена чувствовала, как разгораются ее чресла и грудь. Что может быть лучше, что может быть сладостнее, чем согрешить с этим волосатым, потным, мускулистым самцом?

– Почему бы тебе не востребовать свою часть, как учит Библия? Свой фунт мяса? – усмехнулась Равена. – Мне нравится этот образ. Мой муж сделал тебя рогоносцем, так почему бы не вернуть ему долг? Что скажешь, Рейнолдс?

Она распахнула блузу, расправила плечи и выставила вперед груди – зовущие, белеющие в лунном свете, как мрамор.

– О Господи, до чего же вы красивы… – Он едва успел проглотить обращение. Глупо называть «мэм» женщину, которую собираешься поиметь!

Сгорая от желания, Рейнолдс спрыгнул с седла и поспешно сбросил рубаху и брюки. Нагие, они стояли друг против друга, словно дикие звери, готовые схватиться в смертельном бою.

Равена плотоядно посмотрела на него:

– А ведь ты настоящий жеребец, а, Рейнолдс?

И тут его руки сомкнулись вокруг нее, а мощное тело вдавилось в ее податливую плоть. Он навалился на нее с такой силой, что стало трудно дышать. Равена вздрагивающим животом ощущала его мужскую плоть. Зубы его вцепились ей в губы, и Равена чувствовала запах табака и виски. Аромат любви. И плюс к тому острый запах пота.

– Пропесочь меня, Рейнолдс, – с трудом выдохнула Равена, – пропесочь как следует.

Они рухнули на мягкое ложе хлопка и травы. Спину ей кололи поломанные стебли, но Равена не обращала на этого ни малейшего внимания. Собственная женственность – вот что поглощало ее в тот момент целиком и полностью. Оба они работали с неумолимой точностью машины. Цилиндр и поршень. Меч и ножны. Четкий ритм, все убыстряющийся и убыстряющийся, пока части машины не разогрелись до предела.

Содрогающиеся тела.

Восторг взрыва.

И – полное изнеможение.

Теперь Равена почувствовала, что ей жжет спину. Все еще ощущая на себе тяжесть его тела, она нетерпеливо пошевелилась.

– Это было хорошо, Рейнолдс. Это было очень хорошо.

– Да, мэм, это уж точно.

– А теперь довольно. Слезай.

– Слушаю, мэм. Большое вам спасибо…

– Спасибо? – хрипло засмеялась Равена. – Ах ты, ублюдок паршивый! Да как ты смеешь? – Она схватила хлыст и, не успел Рейнолдс натянуть брюки, вытянула его по голому заду.

– Ой-ой-ой! – завопил он, высоко подпрыгнув и одной рукой поддерживая падающие брюки, а другой потирая горящие ягодицы.

Равена так и зашлась смехом:

– Это как понять, Рейнолдс? Брачный призыв красноперого голозадого виргинского петушка?