НОЧЬ

Страшная пляска началась в двадцать два тридцать шесть, когда грозовой фронт, застрявший на несколько дней среди горных вершин, освободил и погнал на юг долетевший до Апеннинского полуострова сибирский ветер.

Висевший посреди ясного и вышитого звездами неба полумесяц за какие-то десять минут оказался наглухо затянут пеленой темных и низких облаков.

Тьма в мгновение ока накрыла долину.

В двадцать два сорок восемь раскаты грома, всполохи молний и порывы ветра возвестили о начале шабаша долгой грозовой ночи.

Потом полил дождь и не прекращался до самого утра.

Будь на пару градусов холоднее, выпал бы снег, и, возможно, продолжение у этой истории оказалось бы совсем иное.Дороги опустели. Ставни захлопнулись. Заработали термостаты. Зажглись камины. Параболические антенны на крышах принялись потрескивать, и дружеская встреча "Милан" — "Интер" в телевизоре стала распадаться на квадратики, отчего озверевший народ повис на телефонах.

В то время как гроза бушевала над особняком семейства Гуэрра, Фабиана Понтичелли лежала на кровати Эсмеральды в трусиках и лифчике и изучала свои закинутые на стену ноги.

Может, все дело было в травке, но в таком положении они смотрелись прямо как два куска филе камбалы.

Такие же белые, тонкие и длинные. А на пальцы только взгляните! Костлявые, один на километр от другого...

Точь-в-точь как у отца.

С самого детства она фантазировала, что является внебрачной дочерью какого-нибудь американского богача, который в один прекрасный день увезет ее жить в Беверли-Хиллз, но эти ноги лучше всяких генетических экспертиз доказывали тщетность ее надежд.

Прошлым летом семья Понтичелли ездила в семейный пансионат "Вальтур" в Калабрии, и там на пляже один парень из Флоренции, весьма симпатичный и довольно беспардонный, заметил ей, что ступни у нее совершенно как у отца.

Фабиана утешалась тем, что на этом физическое сходство с отцом заканчивалось и что под обувью это не заметно.

"Накрасить, что ли, ногти"

У Эсмеральды в ванной была целая коллекция лаков всевозможных цветов.

Однако при одной мысли о том, чтобы надо подняться с кровати и отправиться подбирать оттенок, желание улетучилось.

По радио Боб Дилан запел "Knockin' on Heaven's Door" [29].

— Классная песня... — зевнула Фабиана.

— О, это шедевр, — сказала Эсмеральда Гуэрра, сидящая скрестив ноги на письменном столе. Она тоже была в лифчике и трусиках. Огоньком косяка она прожигала дырки в голове старой куклы, от которой поднимались клубы ядовитого черного дыма, смешивавшиеся с чадом сигарет и ароматных палочек, тлеющих на тумбочке поверх кип модных журналов.

— А кто ее поет? — Фабиана медленно повернула голову и увидела, что по телевизору беззвучно идет фильм про ограбление, который она уже видела, с этим известным актером, как его...

— "Аль.. ? Аль.. ? Аль какой-то"

— Кто-то известный. Из восьмидесятых годов... У матери есть его диск.

— А как переводится название?

— "Хивен" значит рай. "Дор" — дверь. Двери в рай.

— А "ноккин"?

Подруга швырнула куклу в мусорную корзину и подозрительно надолго задумалась.

"Не знает", — сказала себе Фабиана.

Эсмеральда уверяла, что она наполовину англичанка, потому что в детстве жила в Калифорнии, но, когда ты спрашивала у нее значение слова чуть более сложного, чем "window", внятного ответа не получала.

Посмотрим, какую лабуду она выдаст...

— Ну? Что это значит?

— Это значит "зная... зная двери рая"

— А дальше там о чем?

Закрыв глаза, Эсмеральда сосредоточенно вслушалась, а затем сказала:

— Дальше о том, что, зная, где двери рая, их легко отыскать. И когда ты их найдешь, ты сможешь отвести туда и свою маму, даже если очень темно... Ну и так далее в том же духе.

Фабиана взяла подушку и положила ее под голову. "Тот еще бред, скажу я тебе"

Если бы она открыла дверь и обнаружила за нею рай с облачками и порхающими ангелочками, она бы туда, может, и не двинула. И уж точно не со своей матерью.

Может, засунуть голову под кран? Глаза набухли, как виноградины, а череп был тяжелый, словно набитый щебенкой. Во всем виноват этот ядовито-желтый лимонный ликер и травка некоего Маниша Эспозито, приятеля матери Эсмеральды, который жил в кришнаитской коммуне где-то на море в Апулии.

Зевая, Эсмеральда предложила:

— Искупаемся?

— Чего?

— Примем ванну. У меня есть классная пена для ванны с запахом ландыша.

Неплохая идея. Только вот который час? Фабиана поглядела на часы в форме бутылки кока-колы, висящие над изголовьем кровати.

— Без четверти одиннадцать.

Они торчали взаперти в этой комнате как минимум восемь часов.

"Просто хороним себя заживо"

Вначале идея казалась заманчивой.

"Большой затвор"

Так они это назвали.

Забаррикадироваться в комнате и крутить DVD, курить травку, пить и есть все воскресенье.

Лучше одним, чем с этой компанией конченых кретинов, которые влачат растительное существование в "Башнях" и приходят в себя, только чтобы помахать кулаками. Они так решили после того, как этот придурок Теккен чуть не сбросил Кристиано с моста.

Какая муха его укусила, что он порезал мотоцикл Теккена... Что он такое задумал? Не вступись они с Эсмеральдой, эти гады скинули бы его вниз.

Что и говорить, Дзена не трус. Но и характер у него еще тот. Обижается на любую мелочь. Прямо слова ему не скажи.

С некоторых пор он слишком засел у нее в голове, этот Кристиано Дзена.

— Ну?

Фабиана обернулась к подруге:

— Что?

— Искупнемся или как?

— Не могу, мне надо домой.

Она поклялась Говнюку, сиречь отцу, что в пол-одиннадцатого будет дома как штык.

Завтра утром на восемь тридцать, вместо первого урока, у нее был назначен плановый осмотр у стоматолога.

Фабиана прикинула, что, даже если выйдет сию минуту, все равно опоздает. До дома добрых двадцать минут. Так что уже не стоило дергаться.

Слава богу, она выключила сотовый.

Говнюк должен был как раз вернуться домой из...

"Куда он там ездил?"

... и, не обнаружив дома дочери, наверняка уже забил ей сообщениями автоответчик.

Выключив телевизор, Рино смотрел на бьющий в окна гостиной ливень и пытался понять, что заставило его смотреть этот фильм. Он знал его наизусть, видел по меньшей мере три раза, и все же не смог отлипнуть от экрана.

"Собачий полдень". С Аль Пачино. Вместе с Робертом де Ниро его любимый актер. Если бы он однажды встретил их двоих на улице, то поклонился бы и сказал: "Вы великие актеры, большой респект вам от Рино Дзены".

Им, как никому другому, удавалось показать дерьмовую жизнь простых людей.

Но сегодня ему не надо было смотреть эту ленту. Аль Пачино входит в банк, чтобы грабануть его, а в итоге всё превращается в бойню.

Он понял, что налет на банкомат не рулит. Полная хрень, за которую придется расплачиваться до конца своих дней.

И хотя голос разума подсказывал ему, что потоп им как нельзя на руку (на улице не будет ни души), желудок говорил, что фильм с Аль Почино, показанный по четвертому каналу за два часа до налета, — посланный ему свыше знак оставить эту затею.

Он продолжал думать об их плане и не мог избавиться от встававших перед глазами картинок с трупами и потоками крови. Именно такие, вроде бы скромные и беспроигрышные планы, вдруг оборачивались кровавым кошмаром.

"Ты что, свихнулся?"

Сколько раз он читал в газетах об ограблениях в закусочных на автострадах и угонах машин, которые заканчивались горой трупов. Рино готов был задницей поручиться, что, когда они притарахтят туда на своем тракторе, из каждой щели повылезут полицейские.

"Как я мог позволить Данило втянуть себя в эту историю? Эти его стопроцентные выкладки не стоят и выеденного яйца".

Если дело не заладится, им светит срок. И немалый. Вкатят самое меньшее пару лет.

А если его упекут за решетку, Кристиано отправится в интернат или под опеку до совершеннолетия.

И потом, сколько чертовых евро может лежать внутри банкомата? Не говоря о том, что добычу придется делить на троих...

"Мелочевка".

Надо только собраться с духом, позвонить Данило и сказать ему, что он выходит из игры.

"Ох уж он не обрадуется"

Когда по дороге домой с парада "Трехцветных стрел" они сказали Данило, что решено провернуть дело этим вечером, тот чуть не прослезился от радости.

"Мне-то что с того!"

Слишком идиотский план, и он дал себя уговорить Данило только потому, что ему с утра до вечера нечем было заняться. Если для Данило это вправду так важно, он всегда может отправиться на дело вдвоем с Четыресыра. Нет, лучше бы и его не впутывать.

"Пусть подыщет себе кого-нибудь другого"

Слава богу, еще не поздно выйти из дела.

А если это предчувствие — всего лишь страх? Надумал отсидеться в кустах?

Он обернулся, чтобы посмотреть на Кристиано, свернувшегося калачиком на диване.

"Ну и пусть. Что с того?"

Рино потянулся за трубкой, но потом передумал. Чем звонить, лучше дождаться, когда Данило с Четыресыра придут к нему, и поговорить с ними с глазу на глаз.

Пока Рино Дзена терзался сомнениями, Данило Апреа посмеивался, сидя перед телевизором.

Надо же, какой идиотский фильм. Два раздолбал идут грабить банк и умудряются влипнуть по самые уши. Нет, он разработал идеальный план. Никаких прохожих и посетителей, никакого оружия, заложников и прочей хренотени.

Он взял газету и, нацепив на кончик носа очки, стал листать страницы с объявлениями о продаже недвижимости. Есть миллион разных способов разбогатеть, нужен только хороший капиталец и толика чутья.

Он был уверен, что у него врожденные деловые качества (недаром он в свое время предсказал, что "Четыре башни" будут иметь оглушительный успех), и в скором времени он сможет применить их на практике, получив в распоряжение требуемую наличность.

Он уже обвел как минимум пять выгодных предложений в колонке о продаже торговых площадей. Сплошь помещения на территории торговых центров или в только что отстроенных зданиях вдоль окружной. Стратегически важные точки, которые в ближайшие годы ждет небывалый коммерческий успех.

После того как введение евро шарахнуло по Италии, поставив страну на колени, рано или поздно должен наступить экономический подъем.

Теория приливов и отливов.

По крайней мере, так говорил Берлускони. А как можно не верить человеку с севера, который сам себя сделал и стал самым богатым в Италии, несмотря на то что судьи-коммунисты постоянно вставляли ему палки в колеса?

И когда наступит этот подъем, Данило будет ждать его во всеоружии со своим чудесным бутиком нижнего белья.

Загвоздка была в том, что он не мог сообразить, сколько нужно квадратных метров, чтобы устроить магазин белья чин по чину.

"Сорок хватит? Важно, чтобы имелась задняя комнатка, в которой будет склад и где можно поставить кресло для отдыха и маленький холодильник, на случай, если вдруг голод накатит..."

И потом, главное — обставить магазин со вкусом, но об этом Данило не беспокоился. На это есть Тереза. Кто знает, понравится ли его жене магазин в торговом комплексе...

"Черта с два".

Он мог дать руку на отсечение, что она захочет магазинчик в самом центре города, прямо на главной улице, чтобы все померли от зависти. И он ее понимал.

"Накось выкуси! Всем нос утрем! Полюбуйтесь на бутик супругов Апреа".

Данило перевел дух, сложил газету и подошел к окну.

У соседей ветер сорвал с веревки и снес на голые ветви яблони все развешанное белье. Фонарь тоже покачивало туда-сюда, переулок превратился в водный поток, шумно стекавший в прорытый рядом с домом канал. Через двойные стекла слышалось клокотание едва сдерживаемой берегами канала воды.

"Это нам только на руку. На улице будет пусто''.

Дисплей на видеомагнитофоне показывал двадцать два сорок пять.

Через четверть часа появится Четыресыра.

С этими объявлениями он потерял счет времени. Надо подготовиться и потеплее одеться, а то в такой ливень заработаешь себе воспаление легких.

Наконец-то настал момент снова вывезти на взлетную полосу его судьбу, слишком долго скучавшую в пыльном ангаре.

Рино сказал про сегодня, когда они возвращались из Мурелле, и Данило от избытка чувств чуть не заплакал. Потом, дома, он несколько часов просидел на толчке, мучимый тревогой, но теперь, когда настал великий момент, был спокоен, как самурай перед битвой. Что-то внутри говорило ему, что все пройдет без сучка без задоринки.

Он подошел к телевизору и собирался уже его выключить, когда увидел большую картину на зеленом стенде во весь экран.

На 35-м канале проводили очередной телеаукцион.

В центре полотна был нарисован паяц в полагающемся ему цилиндре, клетчатом галстуке и с малиновым носом шишкой.

Клоун, как скалолаз, взбирался по отвесной каменной стене и протягивал руку за одиноко выросшим среди серых скал белоснежным эдельвейсом.

Художнику удалось запечатлеть его движение, как бывает, когда ставишь на паузу видеокассету.

Что случится дальше, вообразить было легко: паяц срывает цветок и подносит к лицу, чтобы вдохнуть аромат.

Но художник не ограничился этой сценой. Позади фигуры открывался вид на закат, от которого просто захватывало дух. Он напомнил Данило летние закаты его детства, когда небо было совсем другим — казалось, что сам Всевышний расписал его на холсте. Оттенки цветов сливались и переходили один в другой, как на "Радужном флаге". От черного к синему, от фиолетового к оранжевому цвету дальней долины, над которой плыл окутанный облаками, как невеста фатою, солнечный мяч. В верхней части картины, где ночь уже овладела небесным сводом, мерцали далекие звездочки. Но внизу долина с ее городками, дорогами и рощами еще купалась в последних лучах солнца.

Данило ничегошеньки не смыслил в искусстве, и ни разу в жизни у него не возникало желания иметь дома картину. По сути, картины — накопители пыли и рассадник клещей. Но эта была настоящим шедевром.

"Это тебе не всякие там навязшие в зубах Джоконды и Пикассы".

Больше всего его трогало выражение лица клоуна.

Печальное и... Данило не мог подобрать нужного слова.

"Упрямое?"

Нет, не совсем то.

"Гордое".

Точно. Этот гордый клоун бросил вызов горной громаде и подстерегающим его опасностям, чтобы добраться до вершины. И ведь он не альпинист, а всего лишь бедный паяц. Как же трудно ему пришлось в этих длинных рваных туфлях. И как он озяб...

Ради чего он так отчаянно рвался наверх? Ясное дело, чтобы сорвать редкий цветок и преподнести возлюбленной вместе со своим сердцем.

У него с этим паяцем было столько общего! С ним тоже обращались, как с прощелыгой, чуть ли не как с убийцей, насмехались над несчастным пьянчугой, но этой ночью он бросит вызов горной громаде, рискнет жизнью, чтобы сорвать цветок — бутик, который он подарит Терезе, единственной женщине, которую он любил в своей жизни.

Да, и он, и этот паяц печальны и горделивы. Два непонятых героя.

Камера отъехала, и сбоку от картины возник седовласый господин в синем двубортном костюме и розовой рубашке с белым воротничком.

Данило схватил пульт и прибавил звук.

— Полотно из великолепной серии "Паяцы в горах" кисти маэстро Морено Капобьянко, — сильно картавя, пояснял ведущий магазина на диване. — Если позволите, это наиболее яркая и законченная работа из всей серии, безусловный шедевр, в котором художник в полной мере раскрыл себя и наилучшим образом выразил, как бы лучше сказать... да, выразил титаническую извечную борьбу между человеком и природой. Даже для непосвященных смысл ясен: паяц представляет комическое начало, которое преодолевает границы видимого мира, чтобы подняться туда, где никто не бывал. К Богу и любви, с почти мистически-религиозным благоговением.

Данило ушам своим не верил. Эксперт более точно выразил то, что подумалось ему. Он еще прибавил громкости.

— Судари мои, оставим на минутку отвлеченные идеи, давайте взглянем на конкретные вещи: прекрасный пейзаж, свет, тонкая фразировка, смелый мазок... Мазок Капобьянко настолько изящен, что... Только представьте себе — подобная картина висит у вас в гостиной, в прихожей, или где вам пожелается, не упустите эту неповто...

Данило перевел глаза на голую стенку рядом с дверью. Прямоугольник метр на два, казалось, так и пульсировал на белом фоне стены.

"Ей место там"

С небольшой галогенной подсветкой сверху будет просто сногсшибательно.

— Представьте, что вы подарили себе этот шедевр... Вообразите на секундочку, что он у вас, что вы обладаете им и можете делать с ним все, что пожелаете, и всего лишь за семь тысяч пятьсот евро! Капиталовложение, судари мои, способное за каких-нибудь пять лет вырасти в цене в семь, восемь раз, это вам не казначейские сертификаты и краткосрочные облигации... Если вы упустите этот шанс, то...

Данило снова уставился на экран и, словно в трансе, взял трубку и набрал указанный в бегущей строке номер.

Четыресыра тоже вполглаза посмотрел "Собачий полдень", но фильм не вызвал у него ровным счетом никаких ассоциаций с готовившимся налетом. Потом, заскучав, он включил видеомагнитофон и запустил "Большие губы Рамоны".

Он прокрутил до сцены, где она трахается с усатым шерифом.

— Ты знаешь, что в этом графстве автостопом ездят только шлюхи? — пробасил он за служителя сил порядка. И потом фальцетом, подражая женскому голоску Рамоны: — Я не знала этого, шериф. Знаю только, что готова на все, лишь бы не оказаться за решеткой.

Разыгрывая диалог, он устроился на полу и принялся строить из "Лего" новую железнодорожную станцию.

Неожиданно окно распахнулось, ливень хлестнул его по лицу, а порыв ветра опрокинул на пол большую настольную лампу, которая, как потерявший управление космический корабль, обрушилась на картонный мостик с машинками, раздавив его, а затем вклинилась в гору из папье-маше, на которой паслись стада носорогов и телепузиков, и под конец развалилась на куски посреди табунов овечек и команды героев из "Приключения мультяшек"

Четыресыра бросился закрывать окно.

Когда он вернулся к вертепу, то заметил, что ветер натворил и других бед. Шеренги синих солдатиков, змей и галактических роботов раскидало в разные стороны, некоторые из них плавали в озере, устроенном в жестяной коробке из-под датского печенья.

Четыресыра схватился за волосы, рот его скривился в странной гримасе.

Надо было срочно наводить порядок. Он не мог ничем заниматься, зная, что вертеп в таком состоянии.

— Но мне же нужно к Данило. Как быть? — сказал он, дернув щекой.

"Минуту. Я мигом все поправлю.

А если Данило начнет звонить?"

Он выключил сотовый и принялся наводить порядок.

— Фаби, слушай, у меня гениальная идея! — Эсмеральда неожиданно ожила и соскочила со стола, словно кто-то навел на нее пульт и нажал на "PLAY".

— Ну?

— Давай подшутим над Карачихой!

— А именно?

Эсмеральда и Фабиана не сомневались, что Нучча Караччо, математичка, ненавидит их, потому что они красотки, а она уродина. Помимо того что эта ведьма постоянно ставит им одни "неуды", она наверняка устраивает против них еще и черные мессы на пару с преподавателем физкультуры Поццолини.

— Жирдяй! Знаешь жирдяя?

— Какого жирдяя?

— Из второго "С".

— Ринальди?

— Точно.

Маттео Ринальди жутко не повезло — из-за серьезных проблем с гипофизом в свои двенадцать лет он весил сто десять кило. В пятом классе начальной школы он даже немного прославился, потому что участвовал в организованной областными властями кампании против детского ожирения.

Фабиана потянулась и зевнула:

— Ну и?

— Раванелли рассказывал, что был в скаутском отряде вместе с Ринальди и что один раз Ринальди наложил кучу в поле. И он из любопытства пошел посмотреть на какашку... — Эсмеральда покачала головой. — Да ты послушай... Он сказал, что она была большущая, как.. — Она не могла подобрать слова. — Как упаковка готовой поленты. Представляешь?

— Нет. Никогда не видела. Мать обычно сама поленту варит. И как она, вкусная?

— Ну, есть можно. Режешь ее на куски и разогреваешь в духовке. Домашняя, конечно, лучше. Ну так вот... — Эсмеральда показала руками размеры и добавила: — И он говорит, что она была вся такая плотная, как колбаса.

— И что?

— Надо уговорить Ринальди наложить математичке на стол. В среду перед математикой физкультура. Во время урока отведем его в класс, чтоб он залез на стол и наложил кучу.

Фабиана хмыкнула:

— Что за бред.

Эсмеральда разочарованно взглянула на подругу:

— Почему?

— Как ты убедишь Ринальди пойти на такое?

Об этом Эсмеральда действительно не подумала. Их оружие — соблазнение, — склонявшее к их ногам практически всех парней в школе, на этого бесполого толстяка не действовало.

— А если мы ему денег дадим? Еды? — выдала первое, что пришло в голову, Эсмеральда.

— Не, он богатый до чертиков. Но может быть, если ты ему отсосешь..

Эсмеральда скривилась:

— Беее... Меня сейчас вырвет. Ни за что, даже под страхом смерти.

Фабиана пощупала себе почки, поморщившись от боли.

— Сколько бы ты запросила с него за минет?

— Да ни за какие деньги!

— Тысячу евро?

— С ума сошла? Слишком мало.

— Три тысячи?

Эсмеральда улыбнулась. "Ну, за три тысячи можно уже и подумать.."

Это была их любимая игра. Они часами воображали, как за деньги сосут, дрочат и занимаются анальным сексом с самыми отвратительными типами, каких только знали.

— А если тебе надо выбрать между Ринальди и... — Фабиане не приходило в голову ничего более гадкого, но потом ее озарило: — Продавцом из табачной лавки в "Башнях"?

— У которого паричок к голове приклеен?

— Ara!

— Не знаю... Ни с кем бы не стала.

— Если ты этого не сделаешь, убьют твоего брата.

— Подлюка! Так нечестно!

— Еще как честно!

Эсмеральда задумалась.

— Ну, если так подумать, с табачником. Хотя бы блоком сигарет разжиться.

— Но учти, придется глотать.

— Ясное дело, в таком случае я отработаю по полной... Нет, все-таки представляешь, если бы у нас получилось? Прикинь, Карачиха входит в класс и обнаруживает на столе дымящуюся кучу дерьма? Памятник ее персоне...

— Она вызовет карабинеров...

— А карабинерам придется его забирать.

— Зачем?

— Это ж вещественное доказательство...

— Но они не могут к нему прикасаться, а то отпечатки останутся.

Эсмеральда прыснула:

— И они отправят его... а.. Блин, как их там?

— Кого?

— Ну, которые исследуют вещдоки... Ну же... Эти, как их...

Ноль. Память отшибло. Было такое ощущение, что голова набита опилками.

— Не знаю... Куда они его отправят?

— Ну, к этим, из телесериала...

— К экспертам в лабораторию?

— Точно. Сделают тест на ДНК и вычислят Ринальди.

Он сделал это. Позвонил и купил "Паяца-скалолаза", шедевр Морено Капобьянко.

"Как просто"

Данило Апреа с довольным видом расхаживал по гостиной, посматривая на стену, где будет висеть картина.

Просто чудесно. Входишь, и тебя встречает паяц-скалолаз. Он придаст дому особую ноту элегантности и утонченности. Картина такого калибра способна озарить сиянием даже катакомбы.

В руке Данило держал стопку граппы.

Он поклялся себе, что до налета не выпьет ни капли, но не мог же он не обмыть такую покупку. Может, он и поторопился, но, практически имея в кармане деньги из банкомата, поступил правильно.

— Архиправильно. — Данило поднял стопку, кивнув белой стене.

Девушка-оператор оказалась очень любезной. Она поздравила его с выбором и прибавила, что работы Капобьянко расходятся на ура.

"Не позвони я сразу, наверняка бы ее упустил".

Данило договорился о встрече на завтра. Его это ни к чему не обязывало. Их человек привезет ему картину прямо на дом.

— За новую жизнь! — И он одним глотком осушил стопку.

Девушка уверила его, что он сможет рассматривать картину столько времени, сколько потребуется, и потом спокойно принять решение. Данило не стал ей говорить, что решил купить ее в тот самый миг, когда фигура паяца появилась на экране телевизора.

Картина с экрана сказала ему что-то важное.

Она благословила Данило Апреа на новую жизнь.

Сначала картина, и сразу после этого бутик для Терезы.

И все начнется заново.

Дальний свет "пумы", в которой сидел Беппе Трекка, освещал гигантских размеров вывеску в форме банана: "КЕМПИНГ БАГАМЫ".

"Приехали".

Переполненный чувствами, социальный работник, пригнувшись, вылез из салона своего купе цвета металлик, тщетно пытаясь укрыться от дождя зонтиком, который ветер тотчас вывернул воронкой. Подойдя к запертым на цепь воротам, он достал из кармана дождевика связку ключей от кемпера Эрнесто, мужа его кузины.

"Ключ от ворот тоже должен быть" Но в этом он не был уверен, учитывая, что он их...

"...украл"

... взял на время из ключницы в прихожей квартиры кузины Луизы, ничего ей не сказав.

"Да ладно, в чем проблема? Завтра утром верну их на место, и никто ничего не заметит".

Мысль попросить Эрнесто одолжить ему кемпер на ночь даже не мелькнула у него в голове, и вот по каким причинам:

Муж у Луизы любопытный, как обезьяна, он бы моментально все разнюхал, а про него и Иду Ло Вино не должна знать ни одна живая душа. Если что-нибудь выплывет наружу, ему конец.

Свой кемпер Эрнесто не одалживал никому. Чтобы купить этот дом на колесах, он влез в долги по самые уши.

Наконец Беппе удалось отыскать ключ от висячего замка, он толкнул ворота и въехал на территорию кемпинга, оставив ворота открытыми.

Выходящую к реке стоянку, покрытую гравием, залило водой. Чернильно-черная вода Форджезе, обычно протекавшая в тридцати метрах отсюда, сейчас проглотила пирс и лизала сарай с лодками. Порывы ветра с дождем метали из стороны в сторону верхушки пальм с побитыми морозом листьями. Даже внутри салона слышался гул паводка.

Менее подходящую для романтической встречи ночь трудно было вообразить.

На стоянке плотным строем стояли кемперы и трейлеры.

"Так-с, ну и где тут искать кемпер Эрнесто?"

Беппе помнил, что назывался он "Риммель" или что-то воде этого. После долгих поисков в самом конце стоянки он увидел белую зверюгу с надписью " Р имор супердука-688ТС". "Вот и он".

Внутри этой махины и свершится жестокое предательство. Да, предательство, ибо — Беппе это осознавал — то, что он готовился осуществить, было самым настоящим обесчещеньем, в полном смысле слова покушением на целостность семьи. Бедный Марио ничем не заслужил такой гнусности со стороны лучшего друга.

"Брось. Отступись. Марио впустил тебя в свой дом, как брата. Он безумно любит свою жену и доверяет тебе"

Беппе припарковался, стараясь не слушать голос совести.

"Не сомневайся, Ида тоже будет тебе признательна"

Беппе вздохнул и заглушил мотор.

"Я дрянь. Я знаю это. Хотел бы, да не могу... Может, после этой ночи я отступлю назад. Но так я жить не могу, она должна стать моей хотя бы раз".

Он вышел из машины и обошел вокруг кемпера, волоча за собой между луж синий чемоданчик на колесах.

С третьей попытки дверь подалась, и в возбуждении, смешанном с чувством вины, социальный работник поднялся по ступенькам и вошел внутрь в мгновение, когда вспышка молнии озарила голубым светом обеденный уголок и диванчик.

Кристиано Дзена проснулся от раскатов грома, таких мощных, что на секунду он подумал, что на шоссе взлетел на воздух бензовоз.

Он ощупал подушки и спинку и понял, что лежит на диване. Уснул во время фильма с Аль Пачино.

Полная темень. Дождь стучал по стеклам, а во дворе хлопала на ветру калитка.

— Спокойно, Кри. Просто свет вырубило.

Кристиано кое-как различил очертания лица отца, подсвеченные красным огоньком сигареты.

— На улице сильная гроза. Иди-ка в постель.

— А времени сколько?

— Не знаю. Где-то полдвенадцатого.

Кристиано зевнул:

— Как вы до трактора доберетесь? Дорога у реки — небось совсем развезло.

— Как пить дать, — спокойным голосом согласился Рино.

Кристиано хотел спросить, можно ли ему тоже поехать, но удержался. Он знал, каков будет ответ.

— А не поздно? — спросил он в конце концов.

— Хм.

— Что такое? Не хочешь ехать?

Отец фыркнул носом. Помолчал. Потом буркнул:

— Нет.

— Почему?

— Передумал.

— Почему?

— Слишком рискованно.

Кристиано не знал, радоваться ему или нет. На вырученные деньги они купили бы кучу барахла, поменяли машину, зажили бы получше, попутешествовали. С другой стороны, мысль о налете вселяла в него некоторое беспокойство. Ладно, так оно и лучше. Если подумать, отец ведь с самого начала не хотел в нем участвовать.

Кристиано сел, закинув ногу на ногу.

— А Данило ты что скажешь?

— У меня голова раскалывается. Иди спать. — Рино начинал нервничать, словно сын бередил ему открытую рану. Кристиано знал, что лучше промолчать, но его страшно добивало, что отец не держит обещаний. Как в тот раз, когда он пообещал на Рождество игровую приставку.

— Ты же ему обещал.

— И что с того?

— Данило тебя возненавидит.

— Его проблема. Хочет — пусть отправляется с кем-нибудь другим. Только не со мной.

— Да, но ты у них за главного. Сами они не справятся, ты это прекрасно знаешь. Не можешь же ты бросить их вот так. — Говоря это, Кристиано спросил себя, какого лешего он продолжает напирать, если рад, что отец решил выйти из дела.

Рино рявкнул:

— Послушай меня хорошенько, болван. Заруби себе на носу, что я никому главным не был и не буду, тем более этой парочке, и потом, у меня, в отличие от них, есть сын. И я не собираюсь подставляться ради горстки монет. Дискуссия окончена.

Тем временем дали свет. Включился телевизор. Снова заурчал на кухне холодильник. Кристиано прищурился:

— И когда ты ему об этом скажешь?

Рино открыл банку с пивом и сделал большой глоток. Потом, вытерев рот рукой, ответил:

— Сейчас. Когда они придут сюда. Ты иди спать. Не хочу ругаться при тебе. Давай живо в постель.

Кристиано хотел было возразить, что это нечестно, что он всегда присутствовал на их собраниях и поэтому сейчас тоже не надо его гнать, но придержал язык.

— Тоска зеленая... — Он поднялся и поплелся к лестнице, не пожелав даже спокойной ночи.

Все равно сверху все слышно.

В кемпере жутко воняло.

Дело было не только в сырости, нет, все было гораздо хуже и отвратительнее... Проблема была с тем, что имело отношение к человеческим испражнениям и биотуалетам.

Беппе Трекка начал вслепую ощупывать стены в поисках распределительного щита.

Прошлым летом он с кузиной и ее семьей ездил на этой колымаге в монастырь Сан-Джованни-Ротондо, и его всю дорогу тошнило.

Наконец, выключатели обнаружились за тумбочкой, и он стал нажимать на все кнопки подряд.

Разливая ледяной свет, зажглась неоновая лампа под потолком и подсветка над кухонной нишей.

Беппе был внутри тесной каморки, которая была обставлена облицованной бежевым пластиком мебелью; перед ним — столик с диваном, над кабиной водителя — альков с двухспальной кроватью.

Зажав рот рукой, он открыл дверь уборной. Его как будто огрели по голове. Оглушенный зловонием, социальный работник посинел, но успел опереться о стенку до того, как упасть на бледно-голубой ковролин.

Надвигавшийся на него стеной смрад имел одновременно человеческое и химическое происхождение. В голове у Беппе мелькнула мысль, что муж кузины погрузил в кислоту мертвеца, но потом он увидал в унитазе лиловую жидкость, на поверхности которой плавали куски чего-то, что на вид походило на органический материал неясного происхождения.

Он нажал что есть мочи на большую красную кнопку, надеясь, что насос осушит зловонный омут, но этого не произошло. Ему удалось только открыть окошко, включить дохленький вентилятор и крепко-накрепко закрыть дверь.

Удар по обонянию оказался столь сильным, что только сейчас Беппе осознал, что в кемпере самое большее минус пять, а дождь бьет по нему, как по наковальне.

Как включается отопление? Вернее сказать, в кемперах вообще есть отопление?

"Должно быть".

Он положил чемоданчик на стол, расстегнул молнию и принялся выставлять алюминиевые корытца, в которых были разложены: цыпленок в бамбуковом соусе, блинчики с капустой, паровые пирожки, свинина в кисло-сладком соусе и рис покантонски. Все из ресторана "Волшебная пагода" на двадцатом километре шоссе. Потом он выудил из недр чемодана бутылку вина "Фалангина", за которую отдал аж двенадцать евро, и дынную водку, которая окончательно сразит Иду, если...

"Что?"

"Ничего".

Социальный работник застелил столешницу красной скатертью, расставил пластиковые тарелки, разложил палочки, зажег цитроновые свечи и десяток ароматических палочек, которые начали пускать колечки белого дыма.

"Они заглушат вонь.."

Телефон в кармане пиджака два раза пикнул.

"Сообщение"

Он достал трубку и прочел:

МАРИО ВДРУГ ВЕРНУЛСЯ. :(

ДОЖДУСЬ, КОГДА ОН ЛЯЖЕТ СПАТЬ, И ПРИЕДУ.

На часах было полдвенадцатого, и Фабиана Понтичелли не могла поверить, что все еще лежит на кровати у Эсмеральды.

Она опаздывала уже на час, но при мысли о том, чтобы выйти на улицу и двадцать минут пилить на мотороллере под проливным дождем, на глаза наворачивались слезы.

К тому же никак не удавалось отогнать мысли о том, что завтра утром перед школой придется тащиться к зубному, который обнаружит у нее на языке пирсинг.

"А если забить и остаться здесь спать? Тогда и зубного пропущу. Что такого может случиться?"

Первым делом Говнюк конфискует у нее мотороллер. Им она дорожила больше всего, потому что он позволял ей слинять из "Джардино Фьорито" [30] — жилого комплекса, где проживала ее семья.

Нет, он не отбирал, а именно конфисковывал. И до смерти наслаждался этим.

"Я конфискую твой сотовый!", "Я конфискую твои армейские ботинки". Я конфискую у тебя радость жизни.

Как же она его ненавидит! Ей хотелось бы выразить меру своего чувства количественно, иметь прибор вроде того, что измеряет давление, ненавистеметр, чтобы измерить ненависть, которую она питает к отцу. Она ненавидит его на столько, сколько песчинок на всех пляжах мира. Нет, сильнее. Сколько молекул воды в море. Нет, еще сильнее. Сколько звезд во Вселенной. Точно.

"Ладно, мотороллер он отберет у меня на неделю, самое большее — на десять дней"

Она знала, что ее колбасит из-за травы, которой они обкурились. Уже довольно давно от косяков она не торчала, как раньше, а впадала в параноидальное состояние.

Чтобы уравновесить действие травы, Фабиана опустошила полбутылки лимонного ликера.

Алкоголь и трава были как два чудовища, которые сражались за власть над ее рассудком. Марихуановое чудовище было геометрическим. Сплошные точки, острые углы и режущие кромки. Ликеровый монстр был, наоборот, бесформенный, слюнявый и слепой. Если принять их в правильных пропорциях, чудища вместо того, чтобы бороться, сливались в совершенный гибрид, от которого наступал полный кайф.

Но сейчас чудовище потеряло идеальную сферическую форму и ощетинилось лезвиями и остриями (все из-за проклятого последнего косяка), начав буравить ими мозг.

Она сделала вдох и с силой выдохнула из легких воздух.

В таких случаях главное — не думать о предках, о школе, о долбаном зубном.

"Но если я не пойду к зубному, Говнюк почует неладное. Как минимум, решит, что я залетела".

Почему у Эсмеральды никаких проблем? Обкуривается так, что аж дым из ушей идет, и никаких заморочек. Наверное, гены такие.

"Пей. Пей, тебе полегчает", — сказала она себе.

Фабиана приложилась к остатку теплого ликера и безуспешно попыталась подумать о чем-нибудь другом.

— Тоска зеленая... — вырвалось у нее.

Эсмеральда, занятая выщипыванием бровей, приподняла голову.

— Ты чего?

— Мне надо домой.

— Оставайся на ночь здесь. Куда ты собралась? Видела, что на улице творится? — Эсмеральда закурила сигарету.

— Не могу. Если не вернусь домой, меня прибьют.

Эсмеральда принялась прижигать сигаретой секущиеся кончики волос.

— Знаешь что я тебе скажу, не хватает тебе методичности. Ты своих мало посылаешь. Просто надо держаться всегда одной линии. Надо быть непреклонной самой с собой, надо делать это каждый день, даже если не хочется. Видела меня? Вот я посылала мать каждый божий день, и в итоге мы не ссоримся.

Фабиана не ответила. В этой комнате не хватало кислорода. От ароматических палочек, травы и сигарет стоял такой чад, что она почти не видела Эсмеральду.

— Эсме, открой окно, а то я задыхаюсь.

Подруга, занятая деликатной парикмахерской процедурой, не отреагировала на ее просьбу.

"Синьора, у вашей дочери на языке серебряный шарик". Зубной так матери и скажет.

Она была молодцом, до сих пор ей удавалось скрывать свой пирсинг. Это было не так уж сложно. Достаточно не раскрывать широко рот, не зевать и, главное, не смеяться. Ну да у них дома и не посмеешься.

На самом деле сложно было привыкнуть к этому гвоздю посередине языка. Если честно, Фабиана еще не успела с ним освоиться. Она продолжала теребить его языком, водить им туда-сюда по зубам, так что к вечеру язык опухал, а во рту ныло.

Когда мать его обнаружит, закатит позорную сцену перед врачом, перед пациентами, перед кем угодно. Мать вообще обожала позориться на публике. Хуже этого трудно было что-то придумать. У этой женщины спинной хребет, как у беспозвоночной твари.

"Ты смирилась с проколотой бровью, с пупком, а теперь, дорогая мамочка, тебе придется примириться и с этим. И вообще, что тут такого?"

Трагедия разразится, если она расскажет об этом Говнюку. А поскольку мамочка собственной личностью не обладала и своей жизнью не жила, а была лишь наружным органом мужа, Фабиана могла поручиться, что она ему тотчас же обо всем доложит.

Но если так подумать, был шанс, что один раз в жизни наружный орган сдержит порыв во всем исповедаться. Исключительно из грязных практических соображений.

Иначе отец будет проедать ей плешь ближайшие лет двенадцать, упрекая в том, что она не в состоянии воспитывать своего ребенка. И потом, кто сказал, что зубной проболтается?

— Готова поспорить, что ты паришься из-за пирсинга! — сказала Эсмеральда.

Как ей только удавалось всегда угадывать, о чем думает Фабиана? Мысли читает?

Фабиана взглянула на подругу, крутившую очередной косяк.

Попыталась сделать невозмутимый вид:

— Нет, я думала совсем про другое. — Но у нее на лбу словно аршинными буквами было написано: ПОПАЛАСЬ!

— И про что же ты думала?

— Ни про что.

— Ты думала о том, как зубной скажет твоей матери... "Синьора, ваша дочь сделала пирсинг на языке"...

"Как же ты прешься оттого, что мои меня достают?!" — подумала про себя Фабиана.

— Учти, врачи не имеют права много болтать.

Эсмеральда подняла нос от бумажки и сделала изумленное лицо:

— Ты что, рехнулась? Зубной?

— Говорю тебе. Они клятву дают... Я знаю...

— Ну да, клятву Ксенофонта, как же... Послушай-ка меня... Не ходи туда. Оставайся здесь. Я бы на твоем месте не давала себя постоянно дрючить Говнюку и твоей мамаше... Они же тобой помыкают, ни во что не ставят. Попробуй постоять за себя, хотя бы раз в жизни.

Фабиана поднялась с кровати.

Эсмеральда дала ей силы двинуться домой. Она начала нервно искать одежду в куче раскиданного по полу барахла.

— Знаешь, что я сделаю? Я сниму его перед тем, как идти к зубному. — Ей хотелось добавить, что эта штуковина вообще ей не нравится, что, честно говоря, она противная и, если уж на то пошло, для нее это сплошное мучение, особенно с тех пор, как кто-то ей сказал, что от прокалывания языка может начаться тик, так что до конца своих дней будешь выглядеть как жующий жвачку верблюд.

— Глупее ничего не придумала? Помнишь, что Джеймс сказал? Если снимешь штангу, дырка тут же затянется. — Эсмеральда точным движением языка смочила бумагу и заклеила самокрутку.

Фабиана натянула тенниску.

— Только на время осмотра...

Эсмеральда затянулась и выпустила облачко белого дыма.

— Этого более чем достаточно. Слизистые заживают моментально! И не надейся, что я потом ее тебе обратно вставлю.

Фабиана не ответила. Одевшись, она взглянула на себя в большое зеркало, обклеенное фотографиями Кристины Агилеры и Джонни Деппа. В глазах лопнули сосудики, губы пересохли, как у Реган, девочки в "Экзорцисте" [31]. Она поправила руками волосы и подкрасила губы.

— Ладно, я пошла.

Эсмеральда протянула косяк Фабиане. "Хотя бы дунем вместе на ночь"

— Нет, я совсем никакая. На ногах не стою. Пойду.

— Да ладно тебе, Фаби, ты же знаешь, что курить в одиночку плохая примета, — протянула Эсмеральда жалобным девчоночьим голосом.

— Мне пора...

Эсмеральда схватила подругу за руку:

— Сердишься, потому что я про зубного сказала, да?

— Нет, просто мне надо идти.

Эсмеральда опустила черные глаза, потом вновь подняла взгляд:

— Прости, Фаби...

— За что?

— Ты знаешь за что... Ничего не случится, вот увидишь. Самое большее — твоя мать закатит сцену у зубного... Не переживай.

Фабиана заметила, что злость улетучилась. Эсмеральде достаточно было так посмотреть, и она таяла как дурочка.

— Ладно, только потом я убегаю.

— Я тебя обожаю! — Эсмеральда вскочила на ноги, крепко обняла Фабиану и чмокнула в губы, а потом сказала: — Но только эту мы раскурим по всем правилам. Дай-ка мне бутылку минералки и ручку.

Этот болван Четыресыра опаздывал уже больше чем на полчаса.

Данило Апреа расхаживал по гостиной в галошах, синей ветровке, шарфе и шерстяной шапке, твердя, как заезженная пластинка:

— Это невероятно. Невероятно! Куда он, черт возьми, запропастился?

Он шесть раз звонил ему на сотовый, и каждый раз проклятый абонент был недоступен.

— Что за дубина безмозглая.. — проворчал Данило, обессиленно рухнув на диван. — Ну как иметь дело с такими людьми? Включи телефон, засранец!

Он налил себе четвертую (или пятую?) стопку граппы и, морщась, опрокинул.

Наверное, надо позвонить Рино и сказать ему, что Четыресыра отстает по графику, пропадая неизвестно где.

"Но Рино же сразу взбесится"

А нынче вечером не до разборок.

Они должны быть единой, сплоченной и настроенной на успех командой.

Только как можно составить сплоченную команду из истеричного психопата и городского сумасшедшего?

Он хотел было налить еще глоток, но удержался.

"Не хватало только, чтобы меня развезло..."

Прикрыл глаза, пытаясь успокоиться.

— Он сейчас придет. Он сейчас придет. Он... — затвердил он, как мантру. — Если Четыресыра не придет через четверть часа, клянусь, я его прикончу. — Данило притих и стал слушать, как за окнами неистовствует гроза и как бурлит вниз по улице разбухший от воды канал.

"Ну вот, готово".

Все обитатели вертепа снова были на ногах, мостик отремонтирован. От этого Четыресыра стало спокойнее на душе. Мост давно уже его беспокоил, рано или поздно он построит новый, более устойчивый и широкий, минимум на три полосы.

Четыресыра натянул непромокаемые штаны и в сотый раз проверил, не ускользнуло ли что-нибудь от его взгляда.

Завтра утром он первым делом займется приведением в порядок холмика, и раз такое дело, то уж не сделать ли из него сразу гору, высокую и скалистую. Он мог отправиться на реку и загрузиться парой кругляков с отмели.

"Среди скал живет много разных животных".

"Эти... — Ему не приходило в голову название. — Как их? Которые с длинными рогами и скачут".

"Горные козлы", — вспомнил он, всовывая ноги в резиновые сапоги. На голову он натянул подшлемник, а поверх нахлобучил зеленый шлем-интеграл.

Потом Четыресыра потянулся было к желтому дождевику, но остановился.

Данило сказал ему не надевать его, потому что желтое пятно будет видно за километр.

"Но кто будет торчать на улице в такую-то погоду?"

И Четыресыра снял дождевик с крючка.

Выходить из дому не хотелось. Он бы с радостью остался доделывать свой вертеп.

Почему именно сегодня приспичило им грабить банкомат? В такой проливной дождь?

Четыресыра выключил телевизор в тот момент, когда Рамона выходила голышом из дома, навстречу ей появлялся лесник Боб, и она говорила ему: "Доставай-ка шершавого, порезвимся!"

"Ну все, иди", — приказал он себе и, надев перчатки, вышел из дому.

Кристиано Дзена лежал в постели под тремя одеялами и слушал шум грозы. Стоило закрыть глаза, как начинало казаться, что он лежит на койке трансатлантического лайнера в эпицентре урагана. Дождь барабанил по стеклам, переплеты скрипели под напором ветра. С подоконника стекала в комнату струйка воды, а на потолке в углу выросло темное пятно, с которого каждые раз, два, три, четыре.. пять секунд со звонким "кап!" плюхалась на пол капля.

Надо было встать, подставить ведро, свернуть тряпку и положить ее на подоконник, но так клонило в сон...

Фабиана Понтичелли вышла из комнаты Эсмеральды, с трудом держась на ногах. Постояла в полутьме коридора, набираясь сил для встречи с разбушевавшейся стихией. Последний косяк добил ее.

"Сейчас стошнит".

Слева, на длинном буфете, она заметила контуры четырех китайских ваз, и у нее в голове мелькнула мысль сблевать в одну из них.

Шатаясь и тыкаясь руками в завешанные старинными арабскими коврами стены и в ломящиеся от книг шкафы, она двинулась в сторону выхода. Входную дверь в глубине коридора освещало пятно красноватого света, идущего из гостиной.

"Господи, умоляю тебя, только бы там не было матери Эсмеральды... Если она увидит меня в таком состоянии..."

За последний год Серена Гуэрра не раз заставала их в гораздо более плачевном виде, в обнимку с унитазом или в коме на кровати.

"В тот раз, когда мы закинулись кислотой и..."

Но сейчас, будучи под навязкой, Фабиана не была уверена даже, что в состоянии пожелать ей доброй ночи.

"Шагай прямо, быстро, не останавливайся, не поворачивай голову в сторону гостиной, откроешь дверь — и на улицу".

Фабиана получше застегнула куртку, подняла капюшон, глубоко вдохнула и непринужденно, как кирасир на военном параде, двинулась к выходу, однако, оказавшись напротив двери в гостиную, не удержалась и бросила туда быстрый взгляд.

Серена Гуэрра лежала на кокосовой циновке и листала большой альбом с фотографиями.

Дотлевающие в камине угли и десяток свечей, расставленных на крышке сундука из красного дерева, озаряли комнату слабым дрожащим светом. На старом диване, весь укутанный одеялами, в смешной шерстяной шапочке на голове, спал с приоткрытым ртом малыш Маттиа.

Несмотря на оставляющее желать лучшего психофизическое состояние, Фабиана не смогла тысячный раз не поразиться, насколько же мать и дочь похожи друг на друга.

Когда Фабиана в первый раз увидела их вместе, Эсмеральду и Серену, у нее аж дух захватило. Одинаковые прямые темные волосы, одинаковый овал лица. Те же глаза, та же форма рта, все то же самое. Только Серена была мини-вариантом Эсмеральды. Их разделяли добрых десять сантиметров. В руках и в плечах мать покрепче, кожа у нее светлее, нос слегка неправильной формы и более нежные и блестящие глаза. Некоторые угловатости, заметные в чертах дочери, в материнском лице были как бы сошлифованы.

Серене около сорока, но выглядит она гораздо моложе. Ей запросто можно дать тридцать.

На вкус Фабианы одевалась Серена очень стильно. Сегодня на ней джинсы "Levi's" с низкой талией, техасские сапоги, свитер из грубой шерсти с геометрическим рисунком, волосы заплетены в тонкие косички.

Несколько дней назад в мало отличающейся от сегодняшней ситуации Фабиана пересеклась с матерью Эсмеральды, и они поболтали. С Сереной она чувствовала себя в своей тарелке, та обращалась к ней как ко взрослой и внимательно слушала. Разве что в тот вечер она дольше обычного задержала на ней свой взгляд и потом спросила:

— Не многовато ли травки вы курите?

Фабиана, как пес, который наложил на ковер, отпрянула к стене и с улыбкой, от которой чуть не вывихнула себе челюсть, фальшивым голоском выдала:

— Что? Извини, я не поняла.

— Не многовато ли травки курите?

Фабиана открыла рот в надежде произнести что-нибудь осмысленное, но ничего не получилось, тогда она закрыла рот и помотала головой.

— Знаю... это ваше дело, и я уверена, что... что вы достаточно умные девочки, чтобы вовремя остановиться. На траву так легко подсесть... И потом будет трудно сосредоточиться в школе... Извини, что лезу с этим... Обычно я не вмешиваюсь.

"Представляю, чего ей стоило завести этот разговор", — подумала про себя Фабиана.

— Честно говоря, я немного обеспокоена. В последнее время с Эсмеральдой невозможно разговаривать. Она отвечает мне с такой путающей злобой... Вечно сердита, будто я ей сделала невесть что. Я только хотела сказать, что, если вы будете слишком много курить траву, в вас начнет нарастать отчуждение, мир станет казаться тесным и удушливым... Может, вам стоит попытаться больше бывать в компании, не сидеть все время в одиночестве, взаперти в этой...

Фабиана, разинув рот, ошеломленно взирала на нее, как ребенок на меняющего цвет хамелеона.

"Тесный и удушливый мир".

Вот именно. Мать Эсмеральды потрясающе точно выразила ощущение, которое она с некоторых пор носила в себе и от которого ей делалось плохо.

"Тесный и удушливый мир. Из которого ты должна вырваться, как только окончишь школу. Поезжай в Америку, в Рим, в Милан, куда хочешь, но ты должна сбежать из этого тесного и удушливого мирка"

Почему стоящее перед ней сейчас чуткое, прекрасное существо было матерью Эсмеральды, а не ее? Почему ей так не повезло — быть дочерью женщины, широтой взглядов мало чем отличавшейся от монашки и годами певшей одну и ту же песню по то, что у папы трудности на работе, поэтому они должны постараться не создавать ему лишних проблем?

"А я? Меня что, нет? Для своей матери я не существую. Вернее, существую постольку, поскольку являюсь частью семьи Понтичелли, и поэтому должна быть послушной девочкой, умницей и милочкой.

Разве не восхитительно иметь мать, которая говорит тебе, что не ее дело, обкуриваешься ты травой или нет?"

Когда ее мамочка обнаружила в кармане штанов крохотный окурок, для начала она изобразила глубокий обморок, затем отвела Фабиану к Беппе Трекке, социальному работнику, и вдобавок попыталась упечь ее в колледж в Швейцарии. И если бы Говнюка жаба не задушила, сейчас бы она куковала в полувоенном интернате где-нибудь в Лугано.

И самое абсурдное, из-за чего ей было особенно паршиво, — то, что Эсмеральда не отдавала себе отчета, насколько ей повезло с матерью. Она хамила ей из принципа. Закатывала глаза к небу. Фыркала.

Фабиана задержалась на секунду в тени коридора, думая, не попросить ли Серену отвезти ее домой. Нет, лучше под дождь, чем показаться ей в таком виде.

С ловкостью подружки Джеймса Бонда Фабиана Понтичелли повернула ключ в замке и вышла навстречу непогоде.

Данило Апреа сжимал обеими руками телефонную трубку, словно это была дубинка.

— Рино, да как я, черт возьми, могу успокоиться? Скажи мне! Этот болван исчез! Мы жутко опазды...

— Придет он. Успокойся! И потом, куда мы опаздываем? Какая к чертям разница, приедем мы на час раньше или позже? — зевая, отвечал Рино.

В желудке Данило Апреа бурлила чистейшая соляная кислота. Он сделал нечеловеческое усилие и не заорал. Он должен успокоиться. Прийти в себя. Сглотнув желчь, жгущую ему пищевод, он жалобно взвыл:

— То есть как это — какая разница? Прошу тебя, Рино, не надо так...

— Не надо что? Ты хоть видел, что на улице творится? Как мы до трактора доберемся? Вплавь? Подождем, пока дождь утихнет, а там посмотрим.

Данило шумно дышал, надувая и сдувая щеки, как Диззи Гиллеспи [32].

— Что там с тобой? У тебя астма? — справился Рино.

— Ничего. Ничего. Ты прав. Как всегда, прав. Подождем.

"Голая ненависть".

Достойная небожителей невозмутимость Рино, этакого мистера Всезнайки, который будет сохранять спокойствие, даже когда марсиане атакуют Землю, больше всего выводила Данило из себя. Как бы ему хотелось вонзить Рино в сердце кинжал, крикнув ему в ухо сто, тысячу раз: "Все ты у нас знаешь, а? Ты совершенно прав, все ты знаешь!"

— Так-то лучше. Успокойся, расслабься. Я жду вас у себя, нам надо поговорить. — И Рино повесил трубку, даже не сказав "Пока"

— Поговорить? О чем? — взревел Данило, схватил пульт и запустил им в стену. Пульт разлетелся на кусочки, и Данило принялся топтать их ногами.

Свинцовое небо лупцевало Четыресыра и его "боксер". Порывы ветра с дождем швыряли его то вправо, то влево, и удерживать мотороллер в равновесии было непросто.

Бурление текущих по дороге ручьев и клокотание изрыгающих потоки коричневой жижи водостоков сливалось в ушах под шлемом в ужасающий грохот.

Не было видно ни зги, так что Четыресыра двигался в сторону дома Данило по памяти.

Ураган выкорчевал с корнем высаженные на тротуаре деревья и разметал их по проезжей части. Большая сосна рухнула на чей-то автомобиль, выбив лобовое стекло.

Это что, самая страшная гроза столетия?

Завтра во всех новостях будут рассказывать о паводках, наводнениях, об обвалившихся зданиях, понесенных сельским хозяйством убытках и о компенсациях. И о том, что пока в долине свирепствовал потоп, банда неизвестных умыкнула банкомат отделения "Итальянского аграрного кредита".

"Мы не только разбогатеем, о нас еще и во всех газетах напишут..."

Все эти дни Четыресыра пытался придумать, что ему делать с такими деньжищами. Единственное, что пришло ему в голову, — купить еще глины, чтобы построить большой замок, и электрическую железную дорогу со стрелками, железнодорожными переездами и станциями, чтобы наладить сообщение между севером и югом вертепа. Пока что путешествия через горы, реки и озера были весьма проблематичны, и строительство железной дороги сослужило бы добрую службу обитателям вертепа.

"А если я устрою тут... эээ..."

Как называется подвешенная к тросу кабинка, на которой поднимаются в гору? Четыресыра не знал, но это не имело значения. В магазине игрушек в "Башнях" он видел такую штуковину, просто дух захватывало. Две кабины из зеленой жести, с черной крышей, с лыжниками Внутри, и всю эту конструкцию приводит в движение настоящий мотор.

"Можно поднимать людей прямо к гроту младенца Иисуса, чтобы им не приходилось идти пешком по..."

Он уже вообразил во всех деталях свою канатную дорогу, ходящую вверх и вниз, когда за забралом шлема, разлинованным в полоску струями дождя, вдали на дороге показался красный огонек.

Похоже на задний свет мотороллера.

Устроившись на диванчике, Беппе Трекка доел паровые равиоли, которые, остыв, стали похожи на жвачку. Чтобы согреться, он выпил немного дынной водки и завернулся во все одеяла, какие нашел в кемпере.

"Надо взглянуть правде в глаза: Ида не придет"

Марио вернулся домой. Ей пришлось бы дождаться, когда он уснет, и потом тайком улизнуть из дома. Безумие.

Но если Ида готова так рисковать, значит, она в него по уши влюблена. И от этой мысли ему становилось так хорошо...

Наверное, все же стоит перенести на другой раз.

Социальный работник достал из внутреннего кармана пиджака пачку ксанакса [33] и поднес ее, как магический амулет, к свече. Две таблетки он уже проглотил. Третья сделает его бесчувственным, как мох?

В интернете он прочитал, что воздействие транквилизаторов на сексуальную активность чаще всего выражается в торможении оргазмического рефлекса, и проявляется в отсрочке кульминации наслаждения. Принятие препарата может привести к различным результатам, в том числе положительно сказаться на качестве сексуальных отношений в паре в случае, если раньше встречались проблемы с преждевременной эякуляцией.

Эта самая преждевременная эякуляция, будь она проклята, мучила Беппе со времен далекой юности. Преследовала его все четыре унылых года учебы на факультете социологии в Римском университете.

Теперь, будучи настоящим менеджером самого себя, он попробовал рассчитать возможный эффект от приема еще одной таблетки.

Ему пришли в голову два сценария, один отвратней другого.

Несмотря на присутствие в его организме большой дозы бензодиазепина, он все равно кончит со скоростью спринтера.

У него вообще не встанет.

Он никак не мог решить, какой вариант будет лучше.

Беппе принялся мять подбородок, как "Мыслитель" Родена. "Да, пожалуй, лучше, если не встанет. Это, конечно, позор, но все же не так стыдно. И заодно будет повод отступить назад. Если я сразу кончу, она станет считать меня неудачником".

Потом в голове пронеслась шальная мысль: "А если сбежать? Так, чтобы меня никто не нашел?"

Изнеможденный и терзаемый сомнениями, Беппе опять приложился к бутылке.

Фабиана Понтичелли окончательно продрогла на своем мотороллере. Шлем-каска на голове ни от чего не спасал. Вода попадала в глаза, текла по шее и морозила кончик носа. Уши она вообще перестала чувствовать. Пытаясь хоть что-то разглядеть, она надела темные очки, но в них было еще хуже. Штаны насквозь промокли, а теперь еще и ноги в кроссовках начали хлюпать.

От самого дома Эсмеральды она не встретила ни машины, ни одной живой души.

Все закрыто. Везде темно. Пусто. На дороге поваленные деревья. Помятые автомобили. Фабиана чувствовала себя как единственный человек, выживший в мировой катастрофе, которая уничтожила все человечество.

"Если будет продолжаться в том же духе, река выйдет из берегов и затопит шоссе... Значит, визит к зубному отменится. Класс!"

Одной этой мысли было достаточно, чтобы в тело вернулось немного тепла и поднялось настроение.

"А если у меня подскочит температура... — сказала она себе, пытаясь поплотнее запахнуть куртку. — Полный кайф. Сидишь себе дома. Тихомирно. MTV. Шарин готовит обед... И Эсме не достает". Эсме не любит приходить домой к Фабиане. Говорит, у них идеальный порядок, а "где чересчур много порядка, там, по-моему, не все дома". По ее мнению, семья Понтичелли та самая классическая "идеальная семья", в которой муж в один прекрасный день возвращается с работы и убивает всех домочадцев, после чего пускает себе пулю в лоб.

"Она запросто выкладывает мне все, что ей только взбредет в голову"

Наверное, надо поменьше с ней общаться. Хоть какое-то время. Она стала просто невыносимой. Маленький диктатор. Чтобы подружиться с ней, Фабиана перевернула всю свою жизнь. Потому что, если ты с Эсмеральдой Гуэррой, то или делаешь, чего хочет она, или тебя не существует. Ради дружбы с ней она перестала видеться с Анной и Алессандрой.

"Может, они и лузерши, но мне с ними было весело".

И потом, она буквально швырнула Фабиану в объятия Теккена.

Эсмеральда переспала с ним пару раз и настаивала, чтобы ее подруга сделала то же самое. Уверяла, что секс был роскошный, что у нее было три оргазма подряд, словно она трахалась с тысячей парней. Но если это был такой уж рай, почему она вдруг перестала с ним спать?

Просто-напросто Теккен был так же романтичен, как свинья в навозе. Он отымел Эсмеральду — и спасибо, до свиданья. Ей, конечно, было до слез обидно. Вот почему она хотела, чтобы Фабиана тоже переспала с ним. Так, по крайней мере, они на пару будут лишены девственности и посланы в задницу.

Единственный раз, когда у Фабианы было свидание с Теккеном, они отправились в кино, и он ее всю облапал. Возвращаясь домой, они заехали в городской парк, он гордо достал свой вставший член и практически заставил ее дрочить ему в двадцати метрах от газетного киоска. Не пригрози она закричать, он бы трахнул ее прямо в парке, на глазах у всех.

От оглушительного тарахтенья дырявого глушителя она подскочила в седле. Фабиана обернулась и увидела на полосе обгона человека в желтой клеенчатой куртке и шлеме-интеграле в седле старого зеленого "боксера".

"Значит, я не одна на белом свете. Этот мотороллер я уже видела..."

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы связать его в памяти с бомжеватого вида дядькой, который ходит, как будто танцует брейк-данс и которого она часто видела с отцом Кристиано.

И куда его понесло в такое ненастье?

Невероятно!

Быть этого не могло!

Та самая блондинка, копия Рамоны!

Он узнал ее мотороллер. Желтую наклейку. Шлем.

Как она оказалась на улице в такую мокрядь?

Но это была она, и насквозь промокшая.

Перед глазами Четыресыра всплыла сцена, увиденная летним вечером в парке: она стоит и сжимает в руке...

"Вверх-вниз. Вверх..."

Зрелище девчонки, сжимающей в руках причиндал мотоциклиста, ослепило его и исторгло у него из груди стон. Дрожь наслаждения поднялась по спине, перескакивая с позвонка на позвонок, и Четыресыра внезапно ощутил, как руки и ноги обмякли, словно щупальца медузы; чтобы удержаться в седле, ему пришлось крепко вцепиться в руль.

"Рамона выходит из дома и с улыбкой говорит леснику: "Доставай-ка шершавого, порезвимся!"

"Вверх-вниз, вверх..."

Четыресыра почувствовал, как кровь закипает у него в ушах, во внутренностях, между ног.

Он принялся колотить себя по бедру, потом просунул руку под дождевик и впился ногтями в бок.

— Шлюха. Грязная шлюха, — промычал он под шлемом. — Почему? Почему тебе нравится вытворять такое? Почему ты не оставишь меня в покое?

Она делала это ему назло. Чтобы ему было плохо.

"Вперед! Останови ее. — Голос лесника Боба звучал властно и решительно. — Ну же, чего ты ждешь?"

"Я не могу"

"Второго раза не будет. Ты хоть понимаешь, как тебе подфартило? Она с радостью сделает это тебе".

"Неправда".

"Правда".

"Я не могу У меня не получится"

"Эх ты, жалкий придурок, кретин, идиот..."

Четыресыра закрыл глаза, стараясь не слушать Боба. Он дышал ртом, стекло забрала изнутри запотело.

"У нее будут холодные мокрые руки. И она улыбнется".

"Нет. Не могу... Вдруг она не захочет?"

"Еще как захочет. Давай сделаем так. Если она поедет по окружной, значит, она не хочет. А если свернет на дорогу, идущую лесом, тогда ты больше не сможешь отнекиваться..."

Резонно. Идущая лесом дорога была совсем пустынна. Если она не хочет, чтобы ее остановили, она ни за что по ней не поедет, а если вдруг она все же свернет, значит, что...

"Молодец! Наконец-то до тебя дошло"

... что она этого хочет, и тогда он ее остановит.

Он пока не знал как, но он ее остановит.

Бомж катил следом за ней по встречной полосе с такой же скоростью, как у нее. Вдруг Фабиана Понтичелли увидела, как он бьет себя кулаком по ноге.

Лучше прибавить газу.

На этой развалюхе у него мало шансов за ней угнаться.

Фабиана повернула ручку газа и стала постепенно отрываться от него.

Надо быть осторожной, если на такой скорости встретится выбоина, не будет времени затормозить. Он глянула в зеркало заднего вида.

"Боксер" все еще маячил позади, но дистанция увеличилась.

Фабиана перевела дух и только тогда осознала, что с той минуты, как этот тип материализовался рядом с ней на дороге, она практически не дышала.

В конце концов сон одолел всю семью Дзена.

Кристиано сдался после отчаянной борьбы с дремотой, пытаясь досидеть до прихода Данило и Четыресыра. Этажом ниже перед включенным телевизором храпел Рино.

Беппе Трекка, с тремя таблетками ксанакса и полбутылкой дынной водки в желудке, тоже похрапывал, уткнувшись лбом в формочки из китайского ресторана.

— Я кого хочешь мог позвать на это дело, дорогой мой Рино Дзена. Кем ты себя возомнил? Ты что, думаешь, на тебе свет клином сошелся? И что ты там сказал? "Нам надо поговорить!" О чем, чтоб тебя, мы должны говорить? Тебя кто-нибудь назначал главным? Покуда не будет доказано обратное, главный — я. Знаешь, сколько народу получше тебя я мог найти, если б хотел? — Данило Апреа вещал, почти крича и бурно жестикулируя. — Кто придумал план? И кто все подготовил? Кто месяц торчал перед банком, изучая все детали? Кто нашел трактор? Я! Я! И еще раз я! Все сделал я! Я сделаю вас богатыми. Я... — обращался он к дивану, словно там сидели Рино и Четыресыра. — Давайте уж говорить все, как есть! Начистоту! Мне должно было причитаться пятьдесят процентов, а вам по двадцать пять. Так было бы по справедливости. Но мое врожденное благородство, мое великодушие... — Он поглядел на стоявшую на столе бутылку граппы. Надо было еще отхлебнуть. Он поднял бутылку.

Пустая.

После телефонного разговора с Рино Данило сказал себе, что глоток-другой поможет ему отойти, и даже не заметил, как осушил целую бутылку.

"Я в порядке. Спокойно. Все нормально. — Он замотал головой, как кокер-спаниель после купания. — Сейчас пройдет".

Он неуверенно сделал три шага. По правде говоря, ноги не очень держали, но, как только приедет Четыресыра, он выйдет на улицу, а там от дождя и холода моментально придет в себя.

"Она обернулась. Не видишь, она тебя зовет? Эх ты, дурень", — втолковывал ему Боб.

"Тогда почему она прибавила газу?"

Четыресыра еще немного сбавил скорость — настолько, чтобы не потерять из виду мотороллер.

"Потуши фары. Она подумает, что ты съехал на другую дорогу"

Он бы мог ее моментально нагнать, мотор "боксера" был переделан, вместо обычного стоял резонаторный глушитель, и когда Четыресыра пригибался, принимая аэродинамическую позицию, да еще под уклон, то запросто набирал до восьмидесяти километров в час.

Еще немного, и блондинка подъедет к развилке.

Выбор за ней. Если поедет лесом, он ее остановит.

"Умоляю тебя, поезжай по окружной. Умоляю"

"Идиот"

Фабиана Понтичелли посмотрела в зеркало заднего вида.

Фары "боксера" было не видать. Бомж уехал куда-то в другую сторону.

Классическая марихуановая паранойя.

"Блин, аж мороз по коже".

Тем временем она добралась до места, где избитая дождем дорога расширялась перед развилкой.

Налево уходила узкая дорожка, ведущая через лес Сан-Рокко прямиком к дому, направо был выезд на окружную магистраль. Широкая и освещенная, она огибала холм кругом, но по ней было пилить и пилить.

Фабиана услышала отцовский голос, который, как мама Красной Шапочки, наставлял: "Фабиана, ради бога, никогда не езди ночью лесом".

"Да, наверное, лучше ехать по окружной. Все равно уже до трусов промокла"

Но в последний момент она передумала: "В такую погоду серый волк из логова носа не кажет", — и резко развернула в сторону теряющейся в лесных зарослях дороги.

Когда Четыресыра увидел, что Рамона направляется в сторону окружной, его сердце преисполнилось разочарованием и радостью.

"Ты видел, она меня не хочет! Так что оставь меня в покое".

Но вдруг в последний момент девчонка, словно сам Всевышний ей повелел ехать лесом, развернула мотороллер.

"Больше никаких отговорок"

Хорошо, но как он ее остановит? Он же не может явиться перед ней и сказать: "Извини, ты не могла бы притормозить?"

"Я стесняюсь".

"Если не остановишь ее, ты полный лох. Всю жизнь будешь локти кусать. Она только и ждет, чтобы ты ей явился".

Верно, но действовать следует обдуманно. Надо напрячься и изобрести способ остановить ее и попросить сделать это.

"Живее, а то упустишь"

Четыресыра стал набирать скорость.

Деревья, протягивая ветви, склонялись над дорогой, словно хотели схватить Фабиану Понтичелли.

Под укрытием древесных крон дождь был не такой частый, в воздухе стоял запах влажной земли и прелой травы.

Фара "скарабео" бросала слабый пучок света на усеянный мокрыми листьями и комьями грязи асфальт.

Девушка ехала посередине дороги, стараясь не сбиться с разделительной полосы. Это было как игра: не съезжать с белой полоски, потому что по обе стороны уходили вниз бездонные пропасти; выйдешь колесом за спасительную черту — и всю оставшуюся жизнь будешь падать в бесконечность.

Но в какой-то момент дорога, огибая холм, резко повернула, и Фабиане не удалось удержать колесо на белой линии.

"Считай, ты уже труп. Ладно, первый раз не считается, ты сорвешься в пропасть только после трех ошибок"

Она увлеклась игрой и не заметила, что в пятидесяти метрах позади нее едет "боксер"

Теперь он знал, что делать.

Четыресыра напряг все извилины, и в конце концов лесник Боб ему помог. В голове, как по волшебству, родилась гениальная мысль.

Он включил фару и дал газу. Мотор всхлипнул, и "боксер" стал неуклонно набирать скорость.

С каждым поворотом красная точка заднего фонаря "скарабео" становилась все ближе. Примерно через двести метров, если он верно помнил дорогу, начинался спуск, и тут-то он и должен был ее обогнать.

Фабиана Понтичелли, держась осевой и стараясь не сорваться в бездонную пропасть, чуть не свалилась с сиденья, когда из тьмы, нахохлившись, словно стервятник, вынырнул тот чокнутый на своем "боксере" Голова на уровне руля, локти разведены в стороны, как два крыла.

Девушка впилась в резину ручек и вся напряглась.

Не успела она подумать, ехать ей быстрее или сбавить газ, как этот тип ее обогнал, пустившись под уклон. Она увидела, как он заворачивает на повороте, изогнувшись всем телом и ни капли не притормозив.

Фабиана зажмурилась, уверенная, что сейчас услышит лязг металла, но, когда открыла глаза, впереди стояла только завеса белого дыма и слышалось удаляющееся тарахтенье глушителя.

"У этого типа точно не все дома".

Что же он вытворяет? Решил покончить с собой? И потом, кем он себя вообразил? Валентино Росси?

Одного Фабиана не могла уяснить: то ли он к ней привязался, то ли несчастный псих просто прикалывается, устраивая гонки в грозу.

Обогнав ее, Четыресыра чуть не влетел в дорожное ограждение. Но удержался: почти упав, он успел выставить ногу и одним толчком выпрямить мотороллер. Однако после еще трех поворотов он решил больше не рисковать своей шеей и сбавить скорость. Еще один такой вираж на скользком асфальте — и он покалечится.

Четыресыра мягко выжал тормоза, не слишком доверяя барабанам, особенно сейчас, когда в них было полно воды. Передний амортизатор запрыгал похлеще пневматического молотка, а заднее колесо завиляло, как попавшаяся на крючок рыба.

Проехав еще пятьдесят метров, он остановился напротив стоящей в глубине парковочного кармана трансформаторной будки.

Четыресыра проворно слез с "боксера" и осторожно, не заглушая мотора, положил его плашмя на асфальт прямо посредине дороги. Затем снял перчатки и лег на асфальт. Животом вниз, широко раскинув руки и ноги.

Фабиана Понтичелли сделала последний поворот и начала съезжать по прямому участку пути, который спускался к самому подножию холма. Она почти приехала. Оставалось добраться до заправки и потом свернуть на дорогу, которая шла между полей. Еще километр — и она дома. Мысленно она уже нежилась в постели под пуховым одеялом, приняв горячий душ и умяв кусок дожидавшегося ее в духовке штруделя. Дождь с ледяным ветром на пару смыли последние следы дурмана, так что, если вдруг выяснится, что предки еще не спят, она не станет хихикать, как идиотка.

"Можно будет сказать, что я задержалась, потому что забарахлил мотороллер и некого было попросить о помощи. Сотовый разрядился. Я могла..."

Она не закончила мысль, потому что неожиданно увидела впереди, посреди дороги, красный огонек. Проехав еще немного, она разглядела на асфальте пучок белого света. Сбросив скорость, она услышала глухое бурчание глушителя, и тотчас же поняла, что этот чокнутый навернулся на спуске.

"Лежи.

Не шевелись.

Ты — морской ерш, затаившийся в ожидании рыбешки".

"Вот она. Я ее вижу"

"Лежи! Не шелохнувшись!

Жди.

Пусть она сама подойдет.

Если двинешься, пиши пропало.

Ты мертвый"

"Будет сделано, сэр. Наимертвейший. Мертвее самых мертвых мертвецов"

Ни фига себе навернулся.

Бомж лежал, растянувшись на земле рядом с мотороллером, и не двигался. Фабиана Понтичелли проехала рядом и не остановилась.

"Наверняка насмерть. На такой скорости, да на этом допотопном мотороллере..."

Она не знала, что делать. Вернее, прекрасно знала, но делать ей этого нисколечко не хотелось. Она промокла, продрогла и почти доехала до дома.

"Настоящий человек всегда помогает тому, кто оказался в беде"

Так сказал бы отец.

"Эсмеральда на моем месте..."

Да, только она не Эсмеральда, хотя в последние месяцы и старалась быть ею. Она-то помогает другим, даже бомжам, которые вообразили себя Валентино Росси.

Фабиана вздохнула, развернула мотороллер и покатила назад.

Данило Апреа набирал номер Четыресыра с интервалом в тридцать секунд и, как только отвечал ненавистный механический голос "Абонент не...", с проклятиями отключался.

Он уже не сомневался, что этот придурок просто забыл про налет.

— Очень может быть. Запросто. От него всего можно ожидать, — сказал Данило, прикладываясь к бутылке какой-то горькой настойки, которую откопал в глубине буфета.

Эту горькую истину он сформулировал в ходе многолетнего общения с Четыресыра, и в особенности после пресловутого "случая с Белладонной", из-за которого Данило с ним не общался три месяца.

Примерно год назад Данило перепала работенка на вилле адвоката Этторе Белладонны, но, чтобы сделать все чин по чину, ему нужен был помощник. Между Рино и Четыресыра он выбрал последнего, потому что Рино хотел пятьдесят процентов. Цифра, по скромному разумению Данило, абсурдная, учитывая, что работу нашел он. Четыресыра он предложил тридцать пять процентов от заработка, и тот, не торгуясь, согласился. Им предстояло залатать трещину в выгребной шахте виллы. За несколько дней до того хозяева вызвали для очистки колодца специальную службу, но, когда Данило спустился вниз, он чуть не лишился чувств от стоявшего там зловония.

Чтобы можно было хоть как-то работать, он смочил одеколоном носовой платок и повязал его на лицо. Замазав трещину раствором быстротвердеющего цемента, он, как договаривались, дернул два раза за веревку, но поднимать его никто и не думал, вместо этого верхний конец веревки соскользнул к его ногам. Надрывая горло, Данило принялся звать Четыресыра. Никакой реакции. Тот словно сгинул. Снизу в круглое окошко люка было видно только голубое небо и бегущие по нему, как глупые овечки, облака.

Данило не мог сесть, не оказавшись в вонючей жиже, в шахте было жарче, чем у черта в заднице, и пахло протухшим сыром.

Вдруг сверху нарисовалась детская физиономия. Десять-одиннадцать лет. Копна светлых волос и милая невинная улыбка. Видимо, это был Рене, сын адвоката Белладонны. Рене помахал ему рукой, после чего, невзирая на мольбы Данило, захлопнул крышку люка, похоронив его заживо.

Два часа спустя Четыресыра поднял ее и вытащил на поверхность бьющееся в истерике и измазанное экскрементами существо, которое отдаленно напоминало его напарника Данило Апреа.

И что этот идиот сказал в свое оправдание? "Я отошел на минутку, — да, да, так он и сказал, на минутку, — купить себе пиццы, потому что умирал с голоду. Я тебе тоже взял, твоей любимой, с картошкой и розмарином"

Данило вырвал у него из рук пиццу и растоптал ее своими заляпанными дерьмом ботинками.

— И с этими людьми мне приходится работать! — вздохнул он и глотнул настойки, скривив рот, как ребенок, которому дали выпить рыбьего жира.

Через стекло шлема Четыресыра видел длинные ноги приближавшейся рыбки. "Плыви сюда, рыбка".

Она в нерешительности останавливалась после каждого шага. Но это была благовоспитанная рыбка, она никогда бы не бросила на дороге раненого и даже мертвого человека.

— Синьор? Синьор? Вы ушиблись?

"Ты мертвый"

— Синьор, вы меня слышите?

Еще три шага. Их разделяло меньше трех метров.

"Если я вскочу..."

"Погоди!"

Он никогда не оказывался так близко к этой девчонке. Кровь стучала в висках. Мускулы заряжены электрической энергией, которой хватило бы на то, чтобы согнуть пополам шлагбаум. И как по волшебству пропала дрожь и тики.

Рыбка присела на корточки и неуверенно на него посмотрела:

— Синьор, вам вызвать "скорую помощь"?

Губы Четыресыра под шлемом растянулись в мечтательной улыбке, обнажив большие желтые зубы.

— Вы меня слышите? Если не можете говорить, пошевелите чем-нибудь... рукой, например... — попросила Фабиана Понтичелли.

"Блин, он и вправду мертвый..."

Мотороллер лежал опрокинутый посреди дороги, колесо еще крутилось, а свет фар, застилаемый выходящим из выхлопной трубы белым дымом, выхватывал из темноты очертания неподвижного тела.

В голове мелькнула тень сомнения: как он умудрился упасть именно в этом месте, где не было никаких поворотов? Наверное, поскользнулся в луже или проколол шину и ударился головой.

"Но он же в шлеме..."

Она сделала еще один неуверенный шаг и остановилась. Что-то было не так. Она не могла сказать, что именно, но что-то внутри нее кричало: не приближаться! Не прикасаться к нему. Словно перед ней был не попавший в аварию несчастный бомж, а скорпион.

"Лучше я вызову "скорую"

"Останови ее! Она звонит по телефону".

Фабиана Понтичелли не успела нажать на кнопку, чтобы включить сотовый, как почувствовала, что земля уходит из-под ног. Разинув рот, она полетела вниз и рухнула на асфальт, ударившись подбородком, бедром и коленкой.

Она даже не поняла, что случилось. Решив, что поскользнулась, Фабиана попыталась встать на ноги, но поняла, — что-то мешает подняться.

Когда она увидала темную руку вокруг своей лодыжки, сердце, как пожарный гидрант, взорвалось у нее в груди и из нее вырвался придушенный вскрик.

"Это ловушка! Никакой аварии не было!"

Фабиана попыталась вырваться, но страх сдавил ей грудную клетку. Задыхаясь, она попробовала опереться на руки, отползти в сторону, но только ободрала об асфальт ладони и локти. Тогда она начала отбрыкиваться свободной ногой. Лягнула бомжа по плечам и по шлему, но безрезультатно — тот лежал себе на земле, крепко обвив рукой ее лодыжку, колотить его было все равно что мешок с картошкой, и он, гад такой, не думал ее отпускать.

"Ударь его по пальцам".

Так она и сделала.

Один, два, три раза — и наконец Фабиана почувствовала, что хватка ослабла. Еще один удар по его длинным пальцам — и она свободна.

Она вскочила, но мужчина навалился на нее всем своим весом, стиснув ее бедра, как регбист свой мяч, и она снова полетела на землю.

Тогда Фабиана принялась извиваться, как в эпилептическом припадке, визжать, размахивать кулаками, но большая часть ударов пришлась по воздуху или по шлему, не причинив бомжу никакого вреда.

— Отпусти меня, козел, отпусти!

— Нет, не кричи! Не кричи, прошу тебя! Я ничего тебе не сделаю! — Ей показалось, что она слышит доносящийся из-под шлема приглушенный голос человека.

— Отпусти меня, дерьмо собачье! — Фабиана огляделась. Эх, если бы у нее в руках была палка или камень, хоть что-нибудь, но вокруг был только голый асфальт. Тогда она изогнулась и изо всех сил потянулась в сторону валяющегося поперек дороги "боксера".

Упираясь локтями, она доползла до него и ухватилась за зеркало заднего вида, попыталась подтянуться, чтобы вырваться из тисков, но тут зеркало отломилось вместе с ножкой.

Фабиана развернулась и вонзила его бомжу прямо в плечо.

Взвыв, он залепил ей локтем по носу. Хрящ носовой перегородки переломился с сухим треском; в первый момент от прилива адреналина она ничего не почувствовала, но шея отклонилась назад с неприятным хрустом, и из ноздрей, смешиваясь со слезами и дождем, потекла вязкая жидкость.

Фабиана широко раскрыла рот и стала сплевывать текущую рекой кровь, силясь набрать в легкие воздух.

"Что ты наделал?"

"Клянусь, я не хотел сделать ей больно..."

Стоя на коленях, Четыресыра выдернул из плеча зеркало и бросил его на землю.

От боли у него помутилось в глазах, а когда зрение вернулось, он увидел маску ужаса на лице Рамоны, хрипевшей, ловившей ртом воздух и сплевывавшей хлеставшую ручьем кровь.

Он хотел снять шлем, но потом...

"Она не должна увидеть твое лицо"

... передумал. Он достал из кармана фонарик и, включив его, направил свет на нее.

"Плохо дело. Она не дышит".

— Подожди... Я тебе помогу...

Рамона лежала скрючившись, но, едва он коснулся ее, приподнялась и, согнувшись пополам, стала раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь вздохнуть. В горле у нее жутко булькало.

Четыресыра просунул руки под шлем и прикусил себе пальцы.

Она была ввергнута во мрак и умирала.

Если легкие не заработают, она умрет от удушья, в этом она не сомневалась.

Фабиана Понтичелли была еще в состоянии мыслить и понимала, что должна успокоиться, потому что чем больше она волнуется, тем больше сжигает кислорода. Она застыла с раскрытым ртом, надеясь, что чудо вернет в строй ее легкие. И чудо, которое было вовсе не чудо, а ее парализованная на время диафрагма, произошло, грудная клетка вновь начала сама собой расширяться и сжиматься, безо всяких усилий с ее стороны.

Тонкую струйку ледяного воздуха всосало в трахею и оттуда, через бронхи, в сжатые легкие, как будто открыли вакуумную упаковку с кофе.

Фабиана начала сплевывать, лихорадочно дышать и откашливаться, не обращая внимания на слепящий свет и на фигуру стоявшего за ним человека.

Окружающие звуки смешались в сплошной гул, а в голове у нее, как ей казалось, гудел реактивный двигатель, но сквозь шум она все равно слышала, как человек твердит, как заезженная пластинка:

— Прости меня, пожалуйста! Я не хотел сделать тебе больно! Прости, дай посмотреть, что с тобой!

"Он приближается"

Фабиана поднялась и попыталась бежать, но стоило ей повернуть голову, как ее пронзила жгучая боль, словно между ключицей и шеей воткнули острый клинок. Зажмурившись, она заковыляла на середину проезжей части, размахивая рукой в надежде, что кто-нибудь проедет мимо.

Сейчас! Сейчас должен появиться спаситель. Это идеальный момент. Он должен выйти из машины, выстрелить в живот этому сукину сыну, и тогда она сможет спокойно терять сознание.

Четыресыра наблюдал, как Рамона пытается двигаться, скрючившись и подняв руку, как будто хочет остановить такси, но, сделав несколько шагов, она споткнулась о свой "скарабео" и растянулась на земле, как Койот Вилли [34].

Ай-ай, бедняжка, наверное, сильно ушиблась.

Но он уже перестал что-либо соображать. С одной стороны, ее было ужасно жалко, но с другой — он испытывал удовольствие, видя ее мучения. Странное ощущение. Он чувствовал себя львом, готовым сразиться с кем угодно. Член начал твердеть, давя ему на живот.

Прижав руку к пораненному плечу, он подошел к девушке, которая так и лежала, распластавшись на земле и шевеля ногами и головой, как бледная водяная ящерица.

Фабиана Понтичелли не увидела лежащего перед ней мотороллера, споткнулась об него и упала.

Похоже, она вывихнула руку. Ту самую руку, которую она вывихнула, когда они ездили кататься на горных лыжах в Трентино. Отец тысячу раз говорил, что надо сделать операцию, "а иначе зачем я плачу страховку от несчастных случаев? Простейшая операция, пара дней — и ты снова в порядке. Если не прооперировать, ты рискуешь вывихнуть ее опять в самый неподходящий момент"

"Непод... ходящ... мо... мент", — крутилось у нее в мозгу, пока она пыталась подняться на ноги.

Боль в плече была на порядок сильнее боли в носу. Электрический ток пробежал по мышцам руки и плеча, свивая их в жгут.

"Почему я не теряю сознание?"

"Потому что ты должна вправить руку".

Сдерживая приступ рвоты, она взялась левой рукой за правую, прямо под мышкой, и потянула.

Результат — ноль.

"Еще разок".

Она снова потянула за руку, на этот раз решительнее и ровно вниз, и, как по волшебству, электрический ток отключился, а что самое невероятное — впервые с той минуты, как она решила остановиться и помочь этому сукину сыну, по телу разлилось ощущение блаженства.

"Молодец. Молодец. Теперь ты в порядке. Ты справишься. Дождись, когда он подойдет".

Сквозь прикрытые веки она чувствовала направленный на нее свет.

"Подожди".

Подойдя к Рамоне, Четыресыра взял ее за ногу и поволок к обочине. Казалось, она была без чувств, но время от времени приоткрывала веки, чтобы понять, что происходит.

Он с трудом дотащил Рамону до ограждения и отпустил, чтобы отдышаться, когда она ни с того ни с сего саданула ему пяткой между ног.

Четыресыра отлетел назад, словно его толкнуло невидимое существо, и схватился руками за низ живота, потом из-под шлема прыснула желтая желчь, и, корчась в приступе рвоты, он увидел, что стерва поднялась на ноги и пытается улизнуть.

Человек в шлеме догнал ее и ударил наотмашь по лицу тыльной стороной ладони. От удара ее тело исполнило неловкий пируэт, и Фабиана Понтичелли, прямая как манекен, отлетела назад, задев левым бедром металлическую балку, больно ударилась скулой о землю и, наконец, рухнула на подстилку из пластиковых пакетов, бумажного мусора и мокрых листьев, стукнувшись лодыжками о бетонный фундамент ограждения.

Она знала, что должна сразу же, моментально подняться и со всех ног рвануть прочь, потому что человек в шлеме собирался сделать что-то очень нехорошее, но тело не слушалось. Вместо этого оно свернулось калачиком. Руки обхватили колени, а голова прижалась к плечу.

"Открой хотя бы глаза, посмотри, где он", — сказал голос отца.

"Не могу"

"Не сопротивляйся! Лучше быть изнасилованной, чем изнасилованной и забитой насмерть", — посоветовала Эсмеральда, которая, как всегда, в выражениях не стеснялась.

"Эсме права, папа. Он изнасилует меня и оставит на дороге"

Однако более стойкая и упрямая часть ее существа велела не сдаваться. Потому что так нечестно.

Она тихо заплакала, глотая рыдания и проклиная себя за то, что остановилась. Знай она, что за сволочь этот тип, проехалась по нему колесами.

Металлический скрежет вернул ее к реальности.

"Что он делает?"

Распухшие глаза ничего не могли разглядеть в темноте, но слух пока не отказал, и то, что она услышала, вселило в нее немного надежды.

Тип возился с ее мотороллером.

"Он всего лишь хочет забрать "скарабео"

Бомж избил ее, чтобы отнять у нее несчастный мотороллер.

Мог бы просто попросить.

"Возьми его. Он целиком твой. Только не делай мне ничего плохого"

Надо переждать. Тихо-тихо. И все кончится.

Четыресыра поднял "скарабео" и стал оттаскивать его к трансформаторной будке.

Когда он увидел, как Рамона перекувырнулась и, ударившись о балку, бухнулась головой об асфальт, он не на шутку перепугался.

Неужели он прикончил ее одной оплеухой? Не может быть!

Он внимательно осмотрел ее и увидел, что она, свернувшись калачиком под дождем, еще дышит. Беззащитная и мокрая, как головастик, когда его вытаскиваешь из воды.

"Теперь она твоя. Можешь делать с ней все, что угодно. Только ты должен отнести ее в лес, чтобы, если кто поедет мимо..."

Он спрятал "скарабео" и "боксера" за трансформаторной будкой и пошел проверить, не видно ли их с дороги.

Странно, несмотря на забившие ноздри сгустки крови, Фабиане Понтичелли казалось, что она чувствует запах грибов.

Не жареных, а свежих, когда их вытаскиваешь двумя пальцами из влажной земли, стараясь не сломать ножку.

"Здесь растут грибы".

Она вспомнила, что, когда была маленькая, именно отсюда, с этой площадки, они отправлялись в поход за лисичками. Отец ставил старую "СААБ" с залатанной крышей рядом с трансформаторной будкой, и они углублялись в чашу на поиски лисичек, маленьких рыжих грибочков, с которыми ризотто...

Она увидела себя девочкой: братишка Винченцо в коляске, мама с длинными, собранными в хвост волосами, как на фотографии в прихожей, папа, который тогда еще носил усы, и она в красной курточке и шерстяной шапочке.. Они выходят из машины, каждый берет по корзинке, папа подхватывает ее под мышками и — оп! — помогает перемахнуть через ограждение, а она упрямится: "Я сама", — и залезает на эту длинную железную перекладину... Ей показалось, что они вчетвером проходят мимо, не глядя в ее сторону, как мимо останков сбитого машиной пса, входят в лес и отец объявляет: "Кто больше всех соберет, тот и победил".

"С лисичками ризотто вкуснее, чем с белыми.

На днях мама делала ризотто. С белыми грибами. Нет, с..."

Шум.

"Значит, он никуда не делся".

Фабиана приоткрыла распухший глаз. Свет. Человек в шлеме бегал туда-сюда посреди дороги с фонариком в руке.

"Фаби, уноси ноги"

Она всего лишь должна была найти силы подняться, но это-то и не получалось. Боль перекатывалась из одной части тела в другую, проникая в кости, мышцы и внутренности и время от времени останавливая бег, чтобы запустить свои когти в ткани ее тела.

"Лес большой и темный, ты сможешь там укрыться"

Будь она в порядке, веди этот сукин сын себя честно и не подстрой он ловушку, ему бы ни за что ее не поймать.

"Я три года подряд побеждала в марафоне. Пуля-Фабиана. Так меня прозвали... Пуля".

"Если ты сейчас поднимешься и войдешь в лес, то станешь невидима".

"ПОДНИМАЙСЯ!"

"ПОДНИМАЙСЯ!"

Стиснув зубы и сжав кулаки, она медленно встала на колени. Правая рука ныла, в лодыжке, казалось, засели осколки стекла.

"ПОДНИМАЙСЯ!"

Не открывая глаз и не посмотрев, что делает этот подонок, она встала и двинулась к лесу, в сторону тьмы, которая ее укроет и защитит. Боль тем временем переместилась к лицу, она не оставляла ее ни на шаг и...

"Надо стиснуть зубы".

... каждый раз, когда в легкие попадал холодный воздух, она словно получала звонкую оплеуху...

"Представляю, какой у меня видок. Ладно, пройдет. Будешь опять как раньше. По телику показывали одну тетку после операции..."

Фабиана ничего не видела, но опасаться было нечего, потому что Бог поможет ей отыскать дорогу, пройти, не спотыкаясь, не падая, и затаиться в укромном уголке, в котором ее никто не найдет.

Она спасена, она в лесу. Ветви хлестали по куртке, шипы пытались задержать ее, но она была уже далеко, одна, в темноте, она шагала по камням и скалам, по повалившимся стволам и не падала, и все благодаря Богу.

Данило Апреа спал, сидя перед включенным телевизором. Он был похож на статую фараона Хефрена. В одной руке — бутылка из-под настойки, в другой — сотовый телефон.

Примерно в восьми километрах от дома Данило Рино Дзена проснулся в своем старом спальнике из камуфляжа. У него в черепе взорвалась атомная бомба. Он приподнял веки — телевизор напоминал палитру художника, толпа тупорылых идиотов распиналась о пенсиях и правах трудящихся.

Было очень поздно. Эта парочка уже не придет.

Рино натянул спальник на нос и подумал, что старина Четыресыра гигант. Отключил себе сотовый — и поминай как звали.

— Спасибо, Четыре. — Рино зевнул, повернулся на бок и закрыл глаза.

"Замечательно. Так мотороллеры никто не увидит".

Довольный сделанным, Четыресыра обернулся к Рамоне и...

"Где она?"

... ее больше не было.

Показалось, наверное, слишком темно крутом. Он двинулся, ускоряя шаг, и почти бегом добежал до места, где она упала.

— Где ты? — в отчаянии взвыл он.

Он заметался по площадке, потом в сомнении подошел обратно к ограждению, где еще тридцать секунд назад лежала Рамона. Подняв глаза наверх, долго всматривался в нависшую грозной тенью черную чашу. Нет, она не могла уйти в эти колючие заросли.

"Пойди взгляни. Чего ты ждешь? Куда еще она могла подеваться?"

Четыресыра перелез через ограждение и углубился в лес, освещая себе путь фонариком.

Не пройдя и десятка метров, он увидел Рамону. Облокотившись о дерево, он с облегчением вздохнул.

Она была там, ступала наугад между деревьев, закрыв глаза и широко расставив руки, словно играла в жмурки.

Четыресыра подошел к ней поближе, стараясь не шуметь и направив фонарик на землю. Вытянул руку и уже собирался дотронуться ей до плеча, но остановился и стал на нее смотреть.

Храбрая девочка. Любая другая дурочка на ее месте никогда бы не пошла одна в лес. Сидела бы на дороге и плакала. А эта не сдавалась.

"Эй, давайте кинем его в реку!"

Четыресыра было двенадцать лет, он полз по острым камням вдоль речной отмели. Эти парни измывались над ним. Прижгли ему бычком шею, избили ногами, кидали в него камнями. Потом двое из них взяли его за ноги и потащили к воде, но он не сдавался, цепляясь за камни, за побелевшие от воды ветви, за стебли тростника. Он сопротивлялся молча, стиснув зубы. Он тоже закрыл глаза и не сдавался. Так, с закрытыми глазами, его и бросили в воду, а потом его подхватило течение.

"Она такая же, как я".

И Четыресыра сбил ее с ног.

Фабиана Понтичелли упала плашмя на ветку, та прогнулась под весом ее тела и с сухим треском переломилась, порвав ей куртку и свитер и ободрав кожу на боку. Острая боль щупальцами обвила ребра.

"Значит, я не невидима. И Бога нет, или, если он есть, он только смотрит и ничего не делает".

Она чувствовала, как что-то давит на живот. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что подонок уселся верхом на ней.

Он взял ее за руку, она не сопротивлялась.

Что-то теплое и мягкое в ее ладони. Она не могла понять, что это.

"А что это, по-твоему, может быть?—сказал голос Эсмеральды. — Сделай ему это. Чего ты ждешь?"

Глотая слезы, Фабиана принялась двигать кулаком вверх-вниз.

"Видал? Она сразу же взялась за дело, а ты не верил, дурачина".

Тяжело дыша, Четыресыра смотрел на маленькую руку Рамоны, на серебряное колечко с черепом на ее безымянном пальце, которое ходило вверх-вниз, медленно-медленно. Аж дыхание перехватывало.

Он закрыл глаза и прислонился боком к стволу дерева, ожидая, когда у него встанет.

Он не мог понять, в чем дело. Он желал этого больше всего на свете, почему же тогда член был такой обмякший? Он сжал ягодицы и стиснул зубы, пытаясь пробудить его, но безрезультатно.

Нет, этого быть не может, именно теперь, когда Рамона ему...

— Медленно. Помедленнее, пожалуйста... — Четыресыра поднял в воздух дрожащий кулак и стукнул себя в грудь.

Он знал, что способен кончить за минуту. Но эта штуковина была как будто чужая. Мертвый придаток. Горячая ладонь и его тело, холодное и бесчувственное. Почему у него самого получалось, а с нею нет?

"Это она виновата. Во всем виновата эта шлюха".

Он вцепился ей в волосы и в отчаянии взмолился: "Медленнее. Медленнее. Прошу тебя..."

Никогда у него не встанет.

Фабиане Понтичелли казалось, что прошло не меньше часа, а член этого урода все оставался дряблым, как мертвая улитка. Казалось, он тает у нее в руке, словно кусок масла.

— Медленнее. Медленнее. Прошу тебя...

Она бы рада, но куда уж медленнее...

— Нет, сожми его. Сильно. Очень сильно. Тяни.

Поди разбери, то ему медленно, то... Но сделала, как он просил.

В какой-то момент Фабиана остановилась, сокрушенная и испуганная. Подняв глаза, она увидела, что подонок плачет.

— Успокойся, приди в себя, а то не получится, — вырвалось у нее. — Вот увидишь, погоди...

Но мужчина яростным движением отбросил ее руку и начал лихорадочно расстегивать ей ремень и штаны. Потом он спустил с нее трусики...

Сердце Фабианы бешено забилось. Глотая ртом воздух, она впилась пальцами в холодную землю.

"Ara, вот и оно. Спокойно. Ничего страшного. Не двигайся". — Это был голос матери. Как в тот раз, когда ей накладывали швы на лбу после того, как она упала с велосипеда, и в больнице...

"Пусть он сделает свое дело, и все закончится".

Она почувствовала, как он возится у нее между ног, потом он с криком схватил ее за волосы.

"Так. Думай о чем-нибудь. О чем-нибудь хорошем, далеком. Так. Думай о Милане. О том, как ты будешь учиться в Милане, в университете. О квартирке, которую ты снимешь. Маленькая. Комната для меня, другая для Эсме. Да, Эсме тоже. Постеры. Книги на столе. Компьютер. Привычный беспорядок. Маленькую квартирку надо держать в порядке. В холодилке, ясное дело, пусто. Еще бы, чтобы у нас с Эсме... Зато есть дверь, которая ведет на балкон, залитый солнцем и полный цве..."

Брошенный на полу сотовый завибрировал, и спустя мгновение заиграла полифоническая версия "Лети же, мысль" Джузеппе Верди [35].

Рино Дзена медленно разлепил веки и потратил несколько секунд на то, чтобы понять, откуда раздается звук.

Зевнув, он усталым жестом потянулся за трубкой, уверенный в том, что это опять зануда Данило, однако на экране мигала надпись "4 СЫРА".

Продолжая зевать, Рино ответил:

— Ты остался дома?

Но вместо ответа он услышал безудержные рыдания.

— Четыресыра?

Он услышал, как тот шмыгнул носом и опять заскулил. Дома он быть не мог, потому что слышался шум дождя.

— Что происходит?

На том конце Четыресыра продолжал горестно стенать.

— Говори! В чем дело?

Немного погодя он услыхал сквозь всхлипы бессвязные слова:

— О господи... Господи... Приезжай... Срочно.

Рино вскочил на ноги:

— Куда?! Скажи мне, где ты!

Четыресыра всхлипывал, но ничего не говорил.

— Кончай реветь! Послушай меня. Скажи, где ты. — Рино начал терять терпение. — Возьми себя в руки, черт побери, и скажи, где тебя искать, мать твою.

Данило Апреа проснулся с воплем, отбросив сотовый на пол.

Ему снилось, что он сжимает в руке теннисную ракетку, которая вдруг превратилась в гремучую змею.

"Телефон!"

Он резко поднялся, чтобы ответить, но ему пришлось сесть обратно. Комната ходила ходуном. Хмель не прошел.

Данило протянул руку и поднял с пола телефон, прищурился, тщетно пытаясь сфокусировать взгляд на дисплее: наверняка звонил этот придурок Четыресыра.

— Алло?! Ты куда запропастился?!

— Это Рино.

— Рино?.. — Во рту был тошнотворный привкус, как будто он съел мертвую мышь.

— Четыресыра попал в переделку. С ним что-то случилось. Воет, как полоумный. Я еду к нему.

Данило потер виски и помотал головой. Рино ему очки втирает.

— Что с ним стряслось?

— Не знаю.

— А почему он плакал? Не понимаю. Что-то в голове не укладывается.

"Могли бы придумать что-нибудь поумнее".

— Ты вообще слышишь, что я говорю?

Данило помял себе живот:

— Ну и?.. Что ты мне этим хочешь сказать? Что дело откладывается?

— Сообразил, молодец.

— На сколько?

"Сейчас он мне скажет, что не знает".

— Ты понял, что Четыресыра попал в аварию?

Внутренности разорвало болью такой силы, что Данило не сумел ответить на этот наезд, ставящий под сомнение его умственные способности. Такое ощущение, что в желудке выбило пробку. Как когда взбалтываешь бутылку с "Просекко" [36]. Только вместо вина наружу вырвалась пенящаяся ярость со вкусом горькой настойки.

Ему хотелось разнести все крутом. Разбить ногами телевизор, раздолбить киркой стены, взорвать дом, возглавить эскадрилью бомбардировщиков и стереть с лица земли Варрано и всю эту чертову долину, а лучше сбросить на Италию водородную бомбу.

Его прорвало:

— Понял! Понял я, ты что себе думаешь?! Понял, не дурак! И хочешь знать одну вещь? Поделом ему! Так ему и надо, он заслужил. Я ему сказал: приезжай ко мне. Я его даже на ужин, пригласил. Я ему сказал: двигай сюда, съедим по тарелке спагетти с помидорами и потом вместе выдвинемся. Куда там. Если бы он приехал сюда, то не попал бы ни в какую аварию. Но вы же меня никогда не слушаете! Я, конечно, балбес, а вы — два умника. — Мудрый голос тихо советовал ему заткнуться, но он уже ничего не хотел слышать. Как хорошо разрядиться. Он принялся раскачивать головой, как голубь. — Я в любом случае знал. Прекрасно знал.

— Что?

— Я понял, ты что думаешь, я кретин? Вы не хотите никакого налета. Так и скажите. Чего проще. А то рассказываешь мне сказки про аварию... "Мы не хотим, мы бздим", — так и скажи. Не проблема. Ничего страшного. Такое с нашим братом случается. Я давным-давно это понял. Вы боитесь не только дела, но и денег и перемен в вашей дерьмовой жизни, боитесь перестать быть вечными неудачниками. — Данило изливал до дна накопившуюся злость и горечь, игнорируя замигавший в мозгу сигнал тревоги. Единственный раз в жизни он дал волю закусившему удила коню, и ему было в высшей степени начхать на то, что этот лживый ублюдок Рино Дзена мог выйти из себя. Наоборот, коли уж его прорвало, он прибавил оборотов: — И вообще, так вам и надо. Вы — два голодранца, готовые весь свой век жить в нищете, как свиньи в грязи.. Больше всего мне жаль Кристиано, он ни в чем не виноват... Я...

— Ты напился вдрызг, дерьмо вонючее, — перебил его Рино.

Данило застыл, вытянул шею, выпятил грудь и, возмущенный до глубины души, словно его обвиняют в том, что он мочится в раковину, оскорбленным тоном заявил:

— Ты с ума сошел? Что ты такое несешь?

— Если мы свиньи, которые валяются в говне, то ты тогда кто? Пьянчуга хренов, записавшийся в вожаки?

— Но... — Данило попробовал ответить, поставить Рино на место, но куда вдруг делся весь гнев? Желание все разнести? Испарились вместе с даром речи и решимостью.

У него заходил кадык.

— Правда, мой дорогой Данило, в том, что ты просто алкаш, параноик и эгоист, которому начхать на всё и вся. Четыресыра попал в переделку, а тебе до этого и дела нет. Да ты еще и думаешь, что это вранье. Меня тошнит от тебя. Думаешь только о своем сраном бутике, мечтаешь стать большим человеком. Но ты всего лишь жалкий засранец, который плачется, потому что его оставила баба, у которой не было больше сил вытирать задницу этому засранцу, который...

"Убил ее дочь, ну, так и скажи", — подумал Данило.

—... разрушил ей жизнь. Твоя жена правильно сделала, что ушла от тебя. Очень правильно. И я дам тебе один совет. Если ты еще хоть раз попробуешь сказать мне, как воспитывать сына, я... Оставь меня в покое, Данило. Не лезь. Держись от меня подальше, а то пожалеешь.

— ...Оставь меня в покое, Данило. Не лезь. Держись от меня подальше, а то пожалеешь. — Тряхнув головой, Рино Дзена поставил точку в разговоре, закурил сигарету и вышел из дому. — Вонючий кусок дерьма...

У него чесались руки. Если бы не надо было мчаться к Четыресыра, он бы охотно наведался к старине Данило Апреа, чтобы окончательно со всем разобраться.

"Какой дорогой быстрее всего доехать до Сан-Рокко?"

Между всхлипами Четыресыра промямлил, что он в лесу Сан-Рокко. Рядом с трансформаторной будкой.

"Что он там забыл?"

Рино забирался в кабину, когда вдруг накатила слабость, внезапный упадок сил; ему показалось, что он теряет сознание, сигарета выпала изо рта, колени дрогнули, и он повалился на землю.

"Какого хрена со мной творится?"

Он попытался встать, но не смог, кружилась голова. Пришлось сидеть на земле, под проливным дождем, дожидаясь, когда полегчает. Руки дрожали, в груди бешено колотилось сердце.

Немного придя в себя, Рино сел в "дукато" и выехал за ворота. Боль в голове была такой сильной, что он не мог даже сообразить, какой дорогой ехать — по шоссе и потом вдоль реки или по дороге через лес рядом с окружной.

Данило Апреа застыл, как парализованный, с трубкой у уха.

Рино Дзена ему угрожал. А этот двинутый нацист слов на ветер не бросает. Он может явиться и прикончить тебя без долгих раздумий.

А главное, он ничего не забывает.

Как-то один бедняга подрезал его на дороге, так Рино сломал ему три ребра. Причем не сразу, а спустя полгода. Все это время он вынашивал в себе обиду, и когда однажды столкнулся с тем типом в пивной, сперва повалил его на землю, треснув пивной кружкой, а потом ногой выбил ему три ребра.

Внезапно почувствовав, как заныло в кишках и начал ритмично сокращаться анальный сфинктер, Данило бросил телефон и ринулся в туалет. Спустив струю поноса, он остался сидеть на унитазе, уткнувшись локтями в колени и обхватив ладонями пылающий лоб.

У него и так проблем по горло, и прибавлять к ним угрозы Рино...

— Ладно, если хочешь убить меня, давай, убивай. Что я могу тебе сказать... — пробормотал он. — Я просто хотел помочь вам разбогатеть..

Тут он вспомнил еще об одном кошмаре. Завтра около полудня приедут из магазина на диване и привезут картину с паяцем-скалолазом.

— И что я им скажу? "Извините, у меня нет денег. Картина мне не нужна. Я ошибся", — изобразил он, оседлав биде.

Он не мог вот так упустить этот шедевр.

— Я все равно не боюсь тебя, дорогой Рино Дзена. Плевать я хотел... — Он задрал губу, обнажив, как злобный волк, зубы, и набрал в рот жидкость для полоскания. — Отвали, понял? Поосторожнее с Данило Апреа!

Данило вернулся в гостиную в одних трусах и ветровке. На губах у него играла коварная улыбка. Он оскалился. "Кто это алкаш? Я алкаш? А ты тогда кто, дорогой Рино Дзена? Жалкий нацисталкоголик? Неудачник? Отбросы общества? Кто, а? Решай сам. Как нам тебя называть? Нет, ты уж скажи. — Он закивал. — С тобой у нас покончено. Я тебя не боюсь. Только подойди, я тебя... — он не мог подобрать слово, — истреблю. Ты будешь горько раскаиваться, что отмочил эту глупость. Ну? Ты не понял, с кем имеешь дело! — Он повалился на диван и закончил речь, подняв указательный палец к потолку: — Отвалите все от Данило Апреа! Надо мне заказать футболку, чтоб там это было написано крупными буквами".

Беппе Трекка был уверен, что Ида уже не придет.

"Оно и к лучшему".

Он провел кошмарный вечер, запертый в этой зловонной каморке. Будет знать, как охмурять жену лучшего друга.

Все, пора возвращаться домой, забраться под одеяло, и пусть рассеивается это нелепое наваждение, эта страсть к Иде Ло Вино. То было лишь искушение, воспламенившее его душу, чтобы обречь ее на вечные муки.

"Я переборщил" Надо было сесть и сочинить эсэмэску, объяснить Иде, что для их обоюдного блага с этой историей надо заканчивать.

"Но что я ей напишу? "Извини, что побеспокоил"? "Забудем все, что было?"

Нет. Как-то малодушно. Беппе увидится с ней завтра и все обсудит. Напомнит, что у нее есть дети и любящий муж, так что расстаться будет единственно верным решением.

Точно, это проверка характера, благодаря которой он снова почувствует себя в ладу с совестью и с Богом.

Но тут совсем рядом бибикнул автомобиль.

Беппе бросился к окошку и увидел под дождем две желтые фары.

"Это она! Она приехала. Сейчас я ей все скажу.

Надо привести себя в порядок... "

Он собрался было заглянуть в туалет, чтобы посмотреться в зеркало, но вспомнил, что заперто там внутри.

Тогда Беппе, глядя в разлинованное дождем стекло, поправил галстук, прошелся пальцами по волосам и немного попрыгал, наклоняя голову вправо и влево и поводя плечами, как готовящийся к поединку боксер.

Надо подобрать слова, чтобы не ранить ее. Но, откровенно говоря, он не верил, что сможет говорить, настолько он был взволнован. Желудок свело, а во рту пересохло.

"У меня изо рта небось так несет, что носорог копыта откинет".

Дрожащей рукой он залез в карман и достал баночку с мятными конфетами, высыпал горсть себе в рот и стал перемалывать зубами, одновременно прокручивая в голове слова, сказанные однажды великим мотогонщиком Лорисом Реджани: "Я провел большую часть жизни за рулем гоночного мотоцикла, понимая, что мог бы достичь лучших результатов, если бы умел лучше управлять своими эмоциями и лучше распорядиться своим потенциалом".

"Так что держись. Спокойно. Ты справишься"

Глубоко дыша, он распахнул дверь кемпера.

Ида Ло Вино, насквозь промокшая, юркнула внутрь.

— Что творится? Всемирный потоп? — воскликнула она, снимая мокрый дождевик.

Беппе хотел ответить ей, сказать хоть что-нибудь, но при виде Иды голосовые связки напрочь парализовало.

"Боже, какая она красивая"

Даже в дыму ароматических палочек она смотрелась богиней. На ней была юбка до колен, черные туфли на шпильках и жакетик персикового цвета.

"И она приехала сюда ради тебя".

— Холод какой, дрожь берет, — сказала она, зябко ежась.

Беппе молча протянул ей бутылку с дынной водкой.

Ида недоуменно поглядела на него:

— Даже стакана не дашь?

— Извини... Ты... — Он взял со стола бокал и передал его ей.

Осматриваясь кругом, она плеснула себе на донышко.

— Места немного. Но хорошо спланировано. — Она скривила нос. — Ты зажег ароматические палочки? Запах какой-то странный...

Было ощущение, что сидишь внутри жестяного барабана, такой оглушительной дробью стучал дождь по крыше. Он прокричал в ответ:

— Да, так и есть.

Ему хотелось спросить, как ей удалось уйти из дому, не вызвав подозрений Марио, но он промолчал.

Ида одним глотком выпила водку.

— Ух, хорошо. А то совсем продрогла.

Она казалась взволнованной и смущенной пуще него.

— Ой, больше не могу терпеть. Есть тут туалет?

Беппе указал на дверь и хотел было предупредить, что лучше ее не открывать, за ней сущий ад, так что, может быть, лучше... Но дар речи не желал возвращаться.

— Я на минуточку. — Ида отворила дверь и скрылась внутри.

Социальный работник сокрушенно уронил голову на ладони.

Река вышла из берегов, залив поля, еще немного, и узкая полоска асфальта, по которой катил фургон Рино Дзены, тоже скроется под водой. Фары дальнего света скользили по затопленным полям.

Затертые щетки "дворников" с трудом справлялись с дождем, стекла запотели.

Рино протирал стекло рукой, продолжая недоумевать, какого черта Четыресыра поперся в лес. И чего он ревел? Есть повод для серьезного беспокойства? Или это очередной сдвиг по фазе?

Рино уже давно отказался от попыток понять искривленную логику Четыресыра. Приключение на плотине, конечно, усугубило ситуацию, но он и раньше не то чтобы блистал. У него не было всех этих тиков и хромоты, но он всегда был с приветом.

Помнится, еще в интернате за ним водились странности: он, например, мог часами играть в теннис без мячика и ракетки с воображаемым партнером по имени Аурелио.

Рино проехал мимо пустынной заправки "Аджип". Оттуда дорога подымалась на поросший лесом холм. Под светом фар поблескивали капли льющего стеной дождя, но стена деревьев вдоль дороги была непроницаема.

По телефону Четыресыра, хлюпая носом, сказал, где его искать: на площадке с трансформаторной будкой.

Наконец, незадолго до поворота Рино увидел по левой стороне длинный асфальтированный карман. В глубине, у самого ограждения, стоял покрытый разноцветными надписями бетонный параллелепипед.

"Вот она".

Рино съехал с дороги, заглушил мотор, достал из ящика с инструментами фонарик с резинкой и нацепил его на голову.

Никого не было. Может, не та будка. Он уже повернул к фургону, когда из-за будки что-то блеснуло. Подойдя, он увидел знакомый "боксер" и рядом с ним — "скарабео"

"Чей это мотороллер?"

И тут он понял.

Четыресыра нарвался на какого-то ублюдка, которому больше нечего делать, как доставать окружающих.

Однажды его окружила банда отморозков и всласть поизмывалась над ним, заставляя плясать и петь. Их особенно добивало, что Четыресыра не сопротивлялся.

— Вот говнюки. Если вы его хоть пальцем тронули, я вас убью. — Рино вытащил из кармана штанов пистолет, вернулся к фургону, достал пули и зарядил, чувствуя, как от ярости вскипает кровь.

Включив фонарь, он двинул в чащу.

Данило Апреа лежал на кровати в трусах и ветровке и глядел в потолок, хватая ртом воздух.

"Как мне паршиво".

Подмышки ледяные. Ступни горят. Кишки стянуло узлом. И настораживающая боль в груди. Словно перед инфарктом. Острый коготь коршуна, разрывающий сердечные желудочки.

— Сейчас меня кондрашка хватит. И со всем будет покончено. Наконец-то все будут счастливы. — Он икнул, отрыгнув перегаром.

Он хотел выключить орущий в гостиной телевизор, от голоса Бруно Веспы [37] и прочих засранцев, треплющихся о дефиците, налогах и инфляции, начинало мутить, но он боялся уснуть и во сне дать дуба. На кой он налакался этой дряни?

"Настойки портятся?"

И потом, стоило Данило закрыть глаза, как он начинал проваливаться в бездонную яму, — так недолго долететь и до раскаленного центра Земли.

Надо было сосредоточиться. Хотя в таком состоянии и под бьющий по мозгам аккомпанемент теледебатов это было непросто.

Первым делом следовало уяснить, что первоначально задуманный план по съему банкомата полетел ко всем чертям. Второе, он порвал с Рино и Четыресыра.

— Как говорится, лучше одному, чем попасть в кутерьму, — пробурчал Данило, держась рукой за сердце.

Он должен воплотить в жизнь свой план. Без них. Это была лучшая идея, которую родила его голова с тех пор, как он появился на свет. Ее нельзя было пустить на ветер. Гениальность этого плана состояла в том, что его можно было осуществить в любой момент. В любую ночь. Нужно только в напарники взять надежных людей, а не трусов.

Он найдет настоящих профессионалов, с которыми можно будет начать все сначала. Он пока не знал, кто они, где их искать, но завтра, на свежую голову, он несомненно что-нибудь придумает.

— Албанцы. Эти не сдрейфят, — сказал он, задыхаясь. — Дорогой Рино, ты ничего про меня не понял. Как жаль. Поезд ушел. Ты так и не уяснил, с кем имеешь дело. Чтобы остановить Данило Апреа, нужно уложить его из базуки.

Блики от телевизора за приоткрытой дверью окрашивали в голубой цвет потолок над кроватью. Странно, но среди синеватых разводов ему померещилось темное пятно, которое мало-помалу обрело человеческие очертания.

— Это ты, дорогой? — спросил Данило, глядя в потолок.

— Ну конечно я.

Паяц-скалолаз смотрел на него сверху вниз, распластанный по потолку, как Человек-Паук.

— Я правильно сделал, что послал Рино в задницу, правда? Нечего наезжать на меня, они этого никак не поймут. Обидно только, что завтра привезут картину, а у меня денег нет. До смерти обидно. — Он потянулся рукой к полу, ища бутылку с настойкой, но не нашел. — Ты не волнуйся... Поверь мне.. я свою жизнь на помойку не выкину, — говорил он клоуну над головой. — Я тебя не брошу. Я не то что некоторые. Клянусь тебе, клянусь головой...

Лауры.

— ...Терезы, самого дорогого мне человека, что ты будешь здесь, в этом доме. Завтра. Уж лучше я продам все, что имею.

Внезапно в грудине разорвался комок боли, словно лопнул пузырь. Данило коснулся лица руками. По щекам текли слезы, а он и не заметил, что плачет.

— Мне плохо, — всхлипнул он. — Что мне делать? Скажи мне. Прошу тебя, скажи, что мне делать.

— Позвони ей. Она одна тебя понимает. — Паяц улыбнулся ему с потолка.

— Неправда... Она ушла от меня... Я не виноват в том, что Лаура умерла. Я знаю, она винит меня...

— Скажи ей, что с завтрашнего дня ты бросишь пить.

Данило знал, что там, на потолке, не было никакого паяца. Что это давал блики работающий телевизор. И все же он как будто с ним говорил.

— Бесполезно зубы заговаривать, ничего у меня не выйдет. — Еще один пузырь боли лопнул под адамовым яблоком.

— Выйдет. Если она вернется и поможет тебе, у тебя все получится... Расскажи ей про бутик. Вот увидишь, она вернется.

Данило приподнял голову и сощурился:

— Сейчас? Прямо сейчас позвонить?

— Да, сейчас.

— А если она рассердится?

— С чего ей сердиться?

— Уже очень поздно. Я поклялся, что не буду звонить по ночам.

— Для того чтобы сказать правду, никогда не бывает поздно. Чтобы сказать, что любишь. Что ты для нее собираешься сделать. Что только ради нее ты готов забраться на самую высокую гору. Женщины мечтают такое услышать. Скажи ей про бутик. Вот увидишь...

Данило поднял голову от подушки, и все закружилось. Он начал глубоко дышать, нащупал выключатель и зажег настольную лампу. Свет ударил по глазам. Данило одной рукой заслонился от света, а другую протянул к лежащему на тумбочке телефону. "Пожалуй, я позвоню ей на сотовый". — И он набрал номер Терезы.

Абонент недоступен.

— Видишь, не отвечает!

— Позвони ей на домашний.

Вот это уж точно была полная нелепость. Особенно в такой час, когда дома этот хренов шиномонтажник. И все же Данило должен сделать это, он должен услышать голос Терезы — единственное, от чего ему могло полегчать. Ну, давай же. Если ответит он, ты просто повесишь трубку.

— Верно...

И потом, в этот раз все иначе. Данило позвонит, чтобы сказать ей, что все исправит. Серьезно. Он дошел до точки и, если не возьмет себя в руки, протянет ноги. Она поймет. Тереза поймет, как он страдает, и вернется к нему. Утром он проснется и увидит ее рядышком, свернувшуюся калачиком, в маске для сна на глазах.

— Чего ты ждешь?

Указательный палец скользнул на кнопки и с поразительной для состояния Данило скоростью набрал номер.

Сначала он принял его за пса, потом за кабана и, наконец, за гориллу.

Рино Дзена отступил на три шага и инстинктивно направил на темный силуэт пистолет, но, как только посветил фонариком, стало ясно, что перед ним человек.

Он стоял на четвереньках посреди леса, рядом валялся шлем. Мокрый до нитки. Черные волосы облепили череп... Из раны на плече сочится кровь. Руки утоплены в грязи.

— Четыресыра?! Что произошло?

Вначале Рино показалось, что тот его даже не слышит, но затем он медленно обернулся к свету.

Рино инстинктивно зажал рот рукой.

Глаза у Четыресыра были вытаращены — две дырки, просверленные в орбитах, а нижняя челюсть отвисла, как у слабоумного.

— Что они с тобою сделали?

Изможденное лицо превратилось в изрезанный тенями череп. Казалось, будто в мозгу Четыресыра что-то замкнуло, как иногда случается с больными в результате лоботомии. Он даже на себя не был похож.

— Где они? Где эти скоты? — Рино вытянул перед собой пистолет, уверенный, что они здесь, затаились где-то в темноте. — Выходите, сукины дети. Будете иметь дело со мной! — Держа пистолет наперевес, он наклонился к Четыресыра, взял его под руку и попытался поднять на ноги, но тот, казалось, врос в землю. — Давай! Вставай. Надо выбираться отсюда. — Наконец, ему нечеловеческими усилиями удалось поставить Четыресыра на ноги. — Я с тобой. Не бойся. — Он собирался вести его за собой, когда заметил, что у него торчит из ширинки член.

— Какого хре...

— Я не хотел. Не хотел. Я не нарочно, — промямлил Четыресыра и зарыдал. — Прости меня.

Рино как будто кто-то вспорол ножом живот и одновременно стал заталкивать в горло носок.

Он отпрянул, отпустив Четыресыра, и тот тряпкой осел на землю. Теперь Рино понял, что ошибался. Жестоко ошибался.

"На "скарабео" же ездила эта девочка... Из школы Кристиано... Наклейка с рожицей".

С леденящей ясностью он осознал, что Четыресыра в конце концов сошел с рельсов. И сделал что-то дурное.

Потому что Рино знал: разговоры о том, что Четыресыра в жизни мухи не обидит, — такая же собачья чушь, как и треп о снижении налогов.

Каждый день кто-нибудь непременно так или иначе доставал его — пародируя его походку, наливая меньше супа в столовой, заставляя его почувствовать себя идиотом, а он не заводился, растягивал губы в улыбке, вот все и твердили, что Четыресыра, мол, выше этого.

"Хрена с два выше!"

Эта полуулыбка, появлявшаяся на его губах после того, как кто-то подразнит его или обзовет дерганым, была не знаком святости Четыресыра, а свидетельством того, что оскорбление достигло цели, попало в чувствительную зону, боль растеклась и пошла на подпитку той части его мозга, где пульсировало что-то извращенное, что-то больное. И рано или поздно эта мерзость в нем пробудится.

Тысячу раз думал Рино об этом и тысячу раз говорил себе: дай бог, чтобы я ошибался.

Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы заговорить с Четыресыра. Как будто ему саданули по набитому желудку.

— Что ты наделал? Что, мать твою, ты наделал?

Рино развернулся на покрытой листвой тропинке, сделал несколько шагов, и свет надетого на голову фонарика скользнул по вытянувшемуся вдоль тропки телу Фабианы Понтичелли. Голова размозжена булыжником.

— Девочка... Ты убил девочку.

Длинные гудки.

"Я кладу трубку...

Нет. Подожду еще чуть-чуть.."

— Алло?

Данило запыхтел и сделал глубокий вдох. Во рту пересохло, язык обмяк.

— Тереза, это я.

Мучительно долгое молчание.

— Данило, чего тебе нужно? — В голосе не слышалось гнева, слышалось нечто гораздо худшее, отчего Данило сразу же горько пожалел, что позвонил. В нем сквозила обреченность смирившегося человека. Как смиряется с напастью крестьянин, в курятник к которому время от времени забирается лисица и дерет кур.

— Послушай. Мне надо с тобой поговорить...

— Ты пьян.

Он попытался изобразить обиду, почти возмущение такой клеветой:

— С чего ты взяла?

— Слышно.

— Ты ошибаешься. Я не выпил ни капли. Почему ты всякий раз думаешь..

— Ты поклялся, что не будешь больше звонить.. Знаешь, который час?

— Поздно, я знаю, но это важно, я не идиот, не стал бы я тебе просто так трезвонить. Это очень важно. Послу...

Тереза его перебила:

— Нет, Данило, послушай ты меня. Я не могу отключить телефон, мать Пьеро в больнице в тяжелом состоянии, и ты это знаешь.

"Черт, я совсем забыл"

— Ты прекрасно это знаешь, Данило. От каждого телефонного звонка у нас обрывается сердце. Пьеро рядом со мной. И он уже понял, что это ты. Ты должен оставить меня в покое. Что мне сделать для...

Ему удалось прервать ее:

— Извини, Тереза. Извини. Ты права. Прости меня. Но у меня для нас с тобой есть невероятный сюрприз. Ты обязательно должна это услышать..

Теперь перебила она:

— О каких нас с тобой ты говоришь? Это ты должен меня выслушать. Так что прочисти уши. — Она перевела дух. — Я беременна, Данило. Мы с Пьеро ждем ребенка. Уже три месяца. Ты должен себе уяснить. Я не хочу возвращаться к тебе, я тебя не люблю. Я люблю Пьеро. Лаура мертва, Данило. Нам надо смириться с этим. Я хочу счастья, и я счастлива с Пьеро. Я хочу снова создать семью. А ты продолжаешь мучить меня, звонить по ночам! В конце концов мне придется пойти в полицию. И если этого недостаточно, я уеду, исчезну. Если ты правда любишь меня, как говоришь, оставь меня в покое. Я умоляю тебя, заклинаю: оставь нас в покое! Если не хочешь сделать это для меня, подумай хотя бы о себе. Забудь обо мне. Вернись к жизни. Прощай.

Гудки.

"Она мертва"

Прошло не меньше пяти минут с тех пор, как Ида закрылась в уборной.

Она могла потерять сознание от вони.

Беппе Трекка в тревоге прислонился ухом к двери. Из-за стука дождя и воя сотрясающего кемпер ветра ничего не было слышно.

Он заготовил простые, ясные слова, чтобы объяснить ей, что их роман ошибка.

Беппе кашлянул.

— Ида?.. Ида, все в порядке?

Дверь распахнулась, и бледная как привидение Ида Ло Вино вышла из туалета.

Он сглотнул.

— Там немного воняет?

— Ида кивнула и прошептала: — Беппе, я тебя люблю. Люблю тебя больше жизни. — И засунула язык ему в рот.

— Что ты, мать твою, натворил? Ах ты, грязный сукин сын, психопат, душегуб! — кричал Рино, схватив Четыресыра за локоть. — Ты убил девочку! У тебя ум за разум зашел, дебил помешанный... — Он влепил ему такую сильную пощечину, что хрустнуло в ладони.

Четыресыра рухнул на землю и жалобно заскулил.

— Не реви, засранец. Заткнись, не то я тебя убью. — Рино приподнял голову, как шакал, воющий на луну, заскрипел зубами, растирая ушибленную руку, и пнул Четыресыра по ребрам.

Тот, захрипев, откатился в грязь.

— Ты раскроил ей камнем голову. — Удар. — Ты это понял, ублюдок? — Еще удар.

— Я... не хо... тел. Кля... нусь, я не... хотел. Мне.. жаль, — подвывал Четыресыра, сокрушенно качая головой. — Я сам... не знаю... почему.

— Ах, ты не знаешь? И я тоже не знаю. Вонючий насильник, кусок дерьма... — Рино схватил его за волосы и приставил дуло пистолета к глазу. — Я убью тебя!

— Да, убей меня! Убей! Я заслужил... — бормотал Четыресыра.

Алая, неистовая ярость воспламенила голову, напрягла мускулы и натянула сухожилия указательного пальца, сжимавшего курок пистолета. Рино знал, что должен сейчас же, немедленно успокоиться, иначе дело кончится тем, что он выпустит этому засранцу мозги.

Подошвой ботинка он треснул Четыресыра по зубам, тот сплюнул кровью и свернулся на земле, укрыв руками голову.

Тяжело дыша, Рино засунул пистолет за пояс, обеими руками поднял с земли тяжелое бревно и разломал его о дерево.

Этого было недостаточно. Внутри еще слишком сильно кипел гнев.

Тогда он взялся за весивший не меньше полусотни килограммов голяк, чтобы бросить его куда-нибудь, с криком поднял его из грязи, но тотчас же онемел.

Камень выскользнул у него из рук.

Мир вокруг него распался на сотни цветных осколков, как треснувшее стекло, и тяжелые, словно из раскаленной добела массы свинца, тиски сдавили череп. Два острых шила вонзились в виски, а по всем конечностям забегали мурашки.

Он застыл, согнув колени и наклонившись вперед, как борец сумо, вытаращив глаза и осознав, что до сих пор не имел ни малейшего понятия о том, что такое головная боль.

Несколько мгновений спустя он потерял равновесие и плашмя рухнул на землю.

Прошло десять минут с тех пор, как Тереза сообщила ему о том, что беременна, но Данило Апреа все еще сидел в той же позе на краю кровати.

Он знал, что должен как минимум разрыдаться, как максимум — выброситься из окна и покончить с этим раз и навсегда.

"Если бы мне хватило духу покончить с собой. Вот тогда ты попляшешь, дорогая Тереза... Какое блаженство! Всю жизнь будешь мучиться угрызениями совести"

Проблема была в том, что Данило жил на третьем этаже. И со своей невезучестью рисковал только сделаться паралитиком.

В любом случае он должен был что-нибудь предпринять. Может, просто уехать. Далеко-далеко. Отправиться жить куда-нибудь в Индию. Но в Индию ему не хотелось. Грязная страна. И мух полно.

Но если он будет размышлять на подобные темы всю ночь до утра, до зари, до рассвета, эта ночь, самая гадкая ночь самой гадкой жизни, пройдет. Данило знал, что, если не занять чем-то голову, он может выкинуть какую-нибудь глупость, о которой потом горько пожалеет.

Он взглянул на потолок. Клоун все еще был там. Он висел в темном углу, до которого не доходил свет телевизора.

"Бедняжка, бог знает что она себе вообразила... Может, она думала, что это радостное известие так тебя поразит, что ты возьмешь и повесишься на люстре? Думаешь, ее будут мучить угрызения совести? Нет, она будет только рада. Наконец она от тебя избавится. Вот на что рассчитывает эта женщина. Что ж, она ошибается. Чтобы тебя прикончить, нужно стрелять в тебя из базуки"

Данило хотел ухмыльнуться, но губы словно склеились. Тогда он закивал головой.

Наивная дурочка. Она так ничего и не поняла. Он прекрасно знал, что рано или поздно это случится.

"Она забыла Лауру. Думает, что ее сможет заменить другой ребенок"

— Молодчина! — Он захлопал в ладоши. — Какая же ты у нас молодчина!

"Но это ничуть не меняет твоих планов. Потому что на самом деле Терезе наплевать на этого вылизанного продавца покрышек. Просто-напросто он ей был нужен, чтобы жить на его деньги и чтобы забеременеть. Точка. Как только появишься ты с бутиком и с настоящими деньгами, она вернется к тебе".

— Да кому она нужна? — пробормотал Данило, хлюпая носом.

"Ты один ограбишь банк. Тебе никто не нужен. Принимайся за дело прямо сейчас. Немедленно"

Данило поглядел на паяца. "Ты прав. Конечно, я могу все сделать сам, и как я об этом раньше не подумал?"

За окном над пустынным городом продолжала бушевать гроза. Ему даже трактор не понадобится. Хватит машины.

Машина у него была. В гараже, она стояла там со дня похорон Лауры. Ему несколько раз представлялась возможность продать ее, но он этого не сделал. Спрашивается: почему? Не потому, что он рассчитывал однажды снова сесть за руль, и даже не оттого, что из салона этой машины отправился на небеса его ангел. Нет. Все потому, что она ему потребуется, чтобы в одиночку совершить налет.

— Все сходится.

Значит, и то, что Рино и Четыресыра сошли с дистанции, было частью большого плана, придуманного Богом специально для него.

"Все деньги будут твои. Не придется ни с кем делиться"

Он станет по-настоящему богат, всем назло. И Тереза, поджав хвост, прибежит как миленькая.

— Извини, Тереза. Ты забыла Лауру. Ты сказала, что любишь шиномонтажника. Что захотела от него ребенка. Вот и оставайся с ним, — сказал Данило, подняв указательный палец, словно она стояла там, перед ним, и впервые за долгие часы ощутил слабое удовольствие.

Данило знал, что должен делать.

Он встал и, шатаясь, направился в уборную совать себе в рот два пальца.

В ту секунду, когда Рино Дзена приставил ему к лицу пистолет, Четыресыра отчетливо осознал, насколько любит жизнь.

Он твердил "убей меня", давая Рино понять, что чувствует себя виноватым, но на самом деле не хотел этого, на самом деле он, как никогда прежде, хотел жить.

Жить. Жить, лишив жизни другого. Жить, несмотря ни на что. Жить с грузом вины. Жить в тюрьме весь остаток жизни. Жить, до конца дней своих терпя побои и унижение.

Не важно как, главное — жить.

И, даже почувствовав носом стальной холодок пистолета, он мог поклясться, что Рино не выстрелит и, как всегда, все исправит.

Надо только дать ему выпустить гнев.

Четыресыра свернулся, как еж, и все было правильно, он заслужил, конечно, он заслужил побои, хотя Рамона сама виновата в том, что умерла. Не поехала бы она лесом, ничего бы не случилось.

Лежа на земле, закрывая руками голову, он следил за черным силуэтом Рино, видел, как тот заметался, схватил бревно и разломал его о ствол дерева. А потом, как гигант со светящимся посредине лба глазом, подхватил громадный камень и, поднимая его, внезапно застыл как вкопанный. Четыресыра подумал было, что его разбил радикулит, но потом Рино бревном повалился на землю.

И остался неподвижно лежать. Не говоря ни слова, не издав ни звука.

И так продолжалось уже пять минут.

Четыресыра приблизился к нему, готовый дать деру, если тот поднимется.

Глаза у Рино были открыты, а на лице было странное выражение, которое Четыресыра затруднялся описать. Словно он ждал ответа.

— Рино, ты слышишь меня? — спросил Четыресыра, тряся его за плечо.

Челюсти Рино были крепко сжаты, из уголка рта стекала белая пена.

Четыресыра в медицине разбирался плохо, но с Рино явно приключилось что-то нешуточное. Когда у тебя в мозгах что-то заклинивает и ты становишься почти трупом.

"Кома"

— Рино! Ты что, в коме?

Тишина.

Он шлепнул Рино по щеке, но тот никак не отреагировал, а так и остался лежать с вопросительным выражением на лице.

Еще один шлепок, посильнее.

Ничего.

Тогда Четыресыра вытащил у него из-за пояса пистолет, повертел в руках и приставил Рино ко лбу, подражая его рычащему голосу:

— Вонючий насильник! Я убью тебя! — И давай совать дуло ему в ноздри, в рот, размазывать пену по подбородку.

Когда ему это надоело, он немного постоял над телом Рино, не думая ни о чем, растирая ноющие ребра и время от времени шлепая рукояткой пистолета себе по бедру.

Перед глазами Рино Дзены плясали светлячки. Еще он видел, как тяжелые, словно из ртути, капли дождя падают ему на лицо.

Остальное было муравьиным кишением.

В ногах. В руках. В животе. Во рту.

"Как будто набитый муравьями кожаный мешок".

Он не помнил, где находится, но, если сосредоточиться, мог даже слышать: шум собственного дыхания, грозу над лесом.

Его накрывало фиолетовое облако, застилая от него светляков.

Точно, он в лесу. И там, где пятно было светлее, судя по всему, стоял Четыресыра.

— Помоги, — попросил его Рино. Но ни рот, ни язык не пошевелились, ни слова не слетело с его губ, хотя и отозвалось у него в ушах отчаянным воплем.

Что-то коснулось его щеки. Это могла быть пощечина. Или ласка. Далеко-далеко. Словно его голова обтянута шерстью. Грубой шерстью. Темно-зеленым сукном, как одеяла в интернате.

Поразительно, что он еще мог соображать.

Короткие мысли. Одна за другой. Фиолетовые мысли, плывущие в бесконечной темноте.

— Рино! Ты что, в коме?

Сердце забилось сильнее. Слова Четыресыра острыми стрелами пробивали лиловую пелену, снова затягивавшуюся за ними, и достигали его ушей.

— Не знаю, — ответил он, чувствуя, что не издал ни звука.

— Вонючий насильник! Я убью тебя! — Новый рой стрел продырявил завесу. Но в этот раз Рино не понял, что они значат.

Если бы удалось хоть пальцем пошевелить..

"Пальцем, полным муравьев"

Он сделал усилие, пытаясь пошевелить рукой. Может, ему это и удалось, но как он об этом узнает?

— Ты умер? — спросил его Четыресыра.

"Палец. Пошевели этим чертовым пальцем"

Надо было дать понять Четыресыра, что его надо срочно отвезти в больницу.

"Давай двигайся!"

Он приказал всем муравьям в теле ползти в палец и поднять его.

Но они не желали слушаться, внезапно туман сгустился, тело начало сотрясаться в судорогах, и его стало засасывать в фиолетовую мглу, переходящую в полную черноту.

В груди вспыхнуло пламя, вытягивая из легких воздух.

Рино молил Бога помочь ему, вытащить из черной дыры, и судороги прекратились так же внезапно, как и начались, после чего он погрузился в сумрак и тишину.

Четыресыра видел, как Рино изо всех сил бьется с невидимой силой, которая схватила его и пытается утащить за собой. Рино колотил ногами и руками, таращил глаза, выгибал дугой спину, кривил рот, бился головой, и обезумевший фонарик у него на лбу тысячей золотых лезвий рассекал чащу.

Испуганный и потрясенный, Четыресыра попытался помочь ему, успокоить, навалившись всем телом, но получил затрещину и такой пинок ногой, что, поджав хвост, отодвинулся в сторону.

Схватившись за голову, он взмолился, чтобы это скорее кончилось. Слишком ужасное было зрелище.

Невидимая сила бушевала все сильнее, изгибая спину Рино, словно хотела ее переломить, но мгновение спустя она его отпустила, и Рино замер, распластанный в грязи. Даже фонарик погас.

"Она ушла, потому что забрала с собой душу Рино"

Его лучший друг был мертв. Единственный человек, который его любил.

Он пришел ему помочь, а Господь..

"который должен был забрать тебя, вонючий насильник и душегуб"

... лишил его жизни, когда он поднял валун.

Четыресыра свернулся в клубочек рядом с Рино.

"А теперь? Что мне делать?"

Обычно на эти вопросы отвечал Рино. Он всегда знал, что делать.

Четыресыра сел и хлопнул Рино по плечу: "Аминь". И перекрестился.

"Он умер за меня. Господь хотел кого-нибудь за Рамону, и Рино пожертвовал собой".

"Его найдут и подумают, что это он убил Рамону. Тебе ничего не будет"

Четыресыра с облегчением улыбнулся. Встал, убрал член обратно в штаны, поднял фонарь и шлем, сунул пистолет за пояс и вернулся к Рамоне.

Сняв у нее с пальца колечко с черепом, он, прихрамывая, пошагал к дороге.

Алюминиевые двери лифта раскрылись, и, закутанный по уши, Данило Апреа вышел в подъезд.

В глазах все кружилось, так что он поневоле прислонился к стене шахты лифта.

Вестибюль представлял собой длинное помещение с обшитыми темными деревянными панелями стенами. Гладкий мраморный пол. Слева — швейцарская с маленьким телевизором и стопкой счетов. Справа — лестница. За стеклянной дверью капли дождя мочалили насквозь промокший коврик для ног и секли кусты герани в горшках.

Выблевав три литра алкоголя и уговорив полный кофейник, Данило почувствовал себя лучше, хотя и не мог сказать, что похмелье совсем сняло. По крайней мере, его уже не тошнило.

Некрепко держась на ногах, он направился в сторону двери, незаметной в деревянной облицовке стены, открыл ее, не включая света, спустился по ступенькам, на ощупь отыскал ручку и распахнул дверь гаража. Остановившись на пороге, он потянул носом воздух.

Тот же запах сырости и бензина.

Он не входил сюда ровно с 12 июля 2001 года.

Собравшись с духом, он повернул выключатель.

Неоновые лампы замерцали, осветив длинный подвальный гараж с двумя рядами машин.

Данило прошел к своей, слыша, как гулко отдаются его шаги о бетонные стены.

"Альфа-ромео" была накрыта серым чехлом.

Данило положил руку на капот. От прикосновения к металлу по рукам побежали мурашки.

"Не думай об этом"

Сделав глубокий вдох, он стянул чехол.

На мгновение Данило представил свою дочь, сидящую в зеленом детском сиденье и заливающуюся смехом. Он отогнал это видение.

Лаура Апреа умерла из-за этого самого сиденья.

— Проклятая застежка не открылась. Заклинило, — до изнеможения повторял он потом всем. Терезе, полицейским, всему миру.

Девятого июля 2001 года Данило отпросился с работы, чтобы отвезти дочку на плановый медосмотр. Обычно этим занималась Тереза, но в тот день она с матерью оформляла документы у нотариуса.

— Все в порядке, — сказал доктор, ласково шлепнув по попке Лауру, которая хихикала голышом на кушетке. — Наш здоровячок в полном порядке.

— Это не здоровячок. Это настоящая пухляшечка, правда? — Улыбаясь до ушей, Данило обернулся к дочери. И пока доктор мыл руки, он зарылся лицом в живот малышки. Лаура рассмеялась. — А где наши пааампушееечки? Вот они! — И он ласково куснул сводившие его с ума пухлые ножки.

После врача они заехали в дискаунт.

Нешуточное предприятие — делать покупки с Лаурой, сидящей в тележке и распевающей: "Макарошки с па-па-памидором..."

Потом они вернулись к машине. Данило поставил пакеты на заднее сиденье, посадил дочку в креслице и пристегнул, сказав: "А сейчас мы поедем к маме"

И они поехали.

В то время Данило Апреа работал ночным сторожем в транспортной компании и чувствовал, что рано или поздно грянет сокращение штата. Скорее всего, его тоже сократят.

Он ехал по необычно свободному для этого часа шоссе и размышлял о том, что стоит срочно подыскать другую работу, пусть даже временную, типа в "Евробилде", строительной фирме, где часто требовались чернорабочие.

Внезапно он почувствовал, что по машине разлился запах зеленых яблок. Не настоящих яблок, а синтетический аромат шампуня от перхоти "Зеленое яблоко".

— Я принял его за запах автомобильной "Елочки", — объяснял он потом жене.

— Да ты что? У дезодоранта сосновый аромат, а шампунь был с запахом зеленого яблока. Это же разные вещи! — в отчаянии твердила жена с распухшими от слез глазами.

— Ты права. Но я сразу не понял. Не знаю почему...

Данило обернулся и увидел, что красная маечка и синие штанишки Лауры все перепачканы зеленой жидкостью.

— Лаура, что ты там учинила? — Данило увидел, что пакет с покупками разворочен, а на залитом мылом заднем сиденье валяется флакон от шампуня без крышки.

Потом — он помнил, как будто это было вчера, — он услышал сиплый вдох и сдавленный хрип и взглянул на дочь.

Малышка широко раскрыла рот, а ее голубые глаза налились кровью и вылезли из орбит. Она отчаянно дергалась, но ремни безопасности исправно выполняли свое назначение и крепко держали ее притянутой к сиденью, как приговоренного к смерти на электрическом стуле.

"Она не дышит. Крышка! Она подавилась крышкой!"

Данило стиснул руль, не глядя, резко крутанул влево и, скрипя покрышками и задев морду грузовика, который принялся сигналить как оголтелый, съехал с дороги.

"Альфа-ромео" затормозила на аварийной полосе в облачке белого дыма. Данило вылетел из машины, споткнулся, поднялся на ноги и с вырывающимся из груди сердцем обеими руками схватился за ручку задней дверцы.

— Я здесь! Я здесь! Папа идет... — задыхаясь, шептал он, просунув голову в машину и протянув пальцы к застежке автокресла, чтобы отстегнуть дочку, которая колотила руками и ногами, попадая ему по лицу и груди.

В это невозможно было поверить, но проклятая застежка не открывалась, на ней были две огромные кнопки, которые надо было одновременно нажать, он проделывал это сотню раз, и она всегда идеально открывалась — немецкая застежка, специально разработанная лучшими в мире инженерами, потому что всем известно, что немцы — лучшие в мире инженеры, застежка, прошедшая самые невероятные тесты, сертифицированная международной комиссией, и тем не менее эта проклятая застежка не открывалась.

Ни в какую.

Данило сказал себе, что должен сохранять спокойствие, что не должен паниковать, сейчас она откроется, но ужас в глазах Лауры и ее сдавленное сипение сводили его с ума, он готов был разорвать эти ремни зубами, но терять спокойствие было нельзя. Тогда он закрыл глаза, чтобы не видеть гибнущую дочку, и продолжал жать, тянуть, возиться с застежкой, в то время как малышка металась в агонии, но все впустую. Он попробовал вытащить ее из кресла, но ничего не вышло, тогда он с воплем ухватился за эту проклятую штуковину, но ремни безопасности крепко держали пластмассовый остов.

"Надо поднять ее за ноги. Поднять за ноги и потрясти..."

Но как, если он не мог ее вытащить?

Тогда, вдыхая запах зеленых яблок, он засунул свои толстые пальцы в рот дочери, которая, внезапно ослабев и обмякнув, уже не билась, и попытался найти застрявшую в глубине трахеи крышку. Подушечками пальцев он нащупал ее язычок, надгортанник, миндалины, но крышки там не было.

Лаура больше не двигалась. Головка упала на грудь, а руки свисали по бокам сиденья.

Да, он знал, что должен сделать. Как он раньше не подумал? Он должен проколоть ей горло, тогда воздух... Но чем?

Он заорал, взмолился: "Помогите, спасите, ребенок умирает, моя дочь..." — и стал протискиваться в проход между передними сиденьями, он, махина весом в сто с лишним кило, вломился между креслами, навалившись грудиной на рычаг переключения скоростей и протянув руки к бардачку. Средний палец правой руки дотянулся до кнопки, и крышка откинулась, выплюнув листки, блокноты, карты и шариковую ручку, закатившуюся под сиденье.

Задыхаясь, он ощупал рукой коврик и наконец нашел ручку и, держа ее как шило стержнем вперед, развернулся, поднял правую руку, готовый...

"Она умерла"

Ручка выпала у него из рук.

В кресле лежало безжизненное тело Лауры Апреа, с выпученными голубыми глазами, раскинутыми ручонками и раскрытым ртом...

Спустя год после трагедии, когда его жизнь с треском покатилась в тартарары, Данило наткнулся в одной газетенке на краткую заметку следующего содержания:

"В ходе проведенных в 2002 году испытаний детских автомобильных сидений выяснилось, что застежки производства фирмы Rausberg, выпущенные в 2000-2001 гг. и использованные рядом производителей, не всегда закрываются надлежащим образом, несмотря на наличие отчетливого щелчка. Если два металлических язычка вставляются под углом, ремень безопасности плохо фиксируется с одной или с другой стороны. Из-за этого застежку может заклинить, что угрожает безопасности ребенка. Неисправной застежкой комплектовались сиденья следующих фирм: Boulgom, Chicco, Fair/Wavo, Kiddy и Storchenmuhle. Рекомендуем вам проверить дату изготовления вашего сиденья и в случае, если оно было произведено в 2000-2001 гг., отослать его производителям, которые обязуются в срочном порядке заменить изделие"

Фургон Рино стоял посередине площадки.

Четыресыра перелез через ограждение и с минуту глядел на него, почесывая подбородок и держась правой рукой за раненое плечо.

Надо сделать так, чтобы его заметили проезжающие машины.

Четыресыра мог вызвать полицию и сообщить об убийстве, так он еще и прославится. Его покажут по телевизору.

"Нет, нельзя"

Он же друг Рино, сразу подумают, что он в этом замешан.

Четыресыра начал колотить себя по лбу, цедя сквозь зубы: "Думай! Думай! Шевели своими гнилыми мозгами".

Если он зажжет фары, все увидят "дукато". Но аккумулятор сядет меньше чем за час.

Он открыл дверцу и включил радио на максимальную громкость. Дверцу он так и оставил открытой, чтобы горела лампочка в салоне.

Пока он шел к "боксеру", по радио зазвучала "So Lonely" [38] группы "The Police". Четыресыра принялся раскачивать головой, а потом, завертевшись как юла, распростер руки под дождем. Его распирало от радости.

Жив! Жив! Я жив!"

Он лишил жизни, а сам остался жив. И никто никогда его не разоблачит.

Он поднял с земли "боксер", сел и надел шлем. Левая рука не шевелилась, завести мотороллер оказалось непросто. Наконец, пару раз фыркнув, мотор заработал и начал выпускать белый дым.

— Молодец, малыш. — Он погладил фару и, напевая "so lonely, so lonely", отправился в сторону дома, подгоняемый дождем и ветром.

Тем временем над кемпингом "Багамы" и над кемпером, в котором уединились Беппе Трекка и Ида Ло Вино, бушевала гроза.

Вывеска в форме гигантского банана, как спинакер, болталась на ураганном ветру. Один из четырех стальных тросов сорвался с резким хлопком, потонувшим в гуле ненастья.

Данило Апреа свернул чехол и положил его на пол. Подойдя к дверце, он инстинктивно сунул руку в карман.

"А где же ключи?"

Когда он вспомнил, у него подкосились ноги, и ему пришлось прислониться к машине, чтобы не упасть.

— Нет, это невозможно. Невозможно, — повторял он, мотая головой. Он закрыл лицо руками. — Какая глупость.. какая несусветная глупость..

Он бросил их в канал в день, когда похоронили Лауру, поклявшись, что больше никогда в жизни не сядет за руль.

"И что теперь?" Бросить дело из-за какой-то связки ключей! Такая дурацкая проблема не станет ему помехой.

— Чтобы остановить Данило Апреа, нужно уложить его из базуки, — воскликнул он, удовлетворенно отметив, насколько уверенно и решительно звучит его голос. — И потом, достаточно подняться наверх и взять запасные ключи.

Он вернулся в квартиру и принялся открывать все ящики, искать в каждом шкафу, перерывать каждую коробку, каждый проклятый утолок.

Ключи исчезли. Улетучились. Растворились.

Данило был человек организованный. Никогда ничего не терял. Его девизом было: "У каждой вещи есть свое место, на каждом месте лежит своя вещь".

Так что ключи должны быть здесь, где-то запрятанные. Только он не знал, где еще искать.

Данило устал, раскраснелся, и вдобавок зверски болела голова. Он проплелся по квартире, через которую словно пронесся отряд ландскнехтов, и, обессиленный, рухнул в кресло.

"Если только..."

Данило вскочил, словно под ним загорелась подушка.

Если только эта тварь, Тереза, по наущению своего шиномонтажника не стащила их у него!

"Но зачем?"

У шиномонтажника был "лексус", какого черта ему могла понадобиться его старенькая "альфа"?

"Просто так. Чтобы досадить мне. Или, может быть, Тереза боялась, как бы я снова не сел за руль".

Вообще-то их мог запросто стащить Рино, когда приходил стирать белье. Или этот чертенок Кристиано. Да и полоумного Четыресыра нельзя исключать.

Все облизывались на его машину. А что будет, когда у него в гостиной появится картина с паяцем-скалолазом? Все сразу попытаются стибрить такую ценную вещь...

"Завтра первым делом надо поставить бронированную дверь с кучей запоров"

Однако Данило все еще был без ключей.

"Я ужасно устал. Может, лучше отложить на другой раз... "

Но он хорошо себя знал, стоит отступить сегодня — завтра у него ни за что не хватит духу сделать все одному. И придется делиться добычей с кем-то еще.

"Нет. Ни за что".

Только вот сил у него не было, а глаза слипались.

Надо было собраться с духом. Он умел это делать единственным способом. Зевая, Данило поплелся на кухню. Все содержимое шкафов было выворочено, и среди прочего хлама нашлась бутылка кофейного ликера "Caffè Sport Borghetti".

Данило приложился к бутылке, и ему сразу полегчало.

"Чем торчать здесь, как идиот, пойди посмотри в гараже, не оставил ли кто ключи в машине".

Эту гениальную идею подал ему не иначе как паяц, размазанный по потолку в спальне.

— Точно! Ты гений!

Если ему написано на роду, что этой ночью изменится ход его жизни, то непременно должен отыскаться незапертый автомобиль.

Начать с того, что боли он не чувствовал.

И это уже хорошо.

И потом, он был уверен, что не умер.

И это еще одна хорошая новость.

Поначалу, бесконечно долгое время, после того, как сияющее облако внезапно засосала тьма, Рино ждал, что, как на экране, перед ним появится слово "КОНЕЦ".

Но теперь лиловое облако вернулось.

Никто не мог ему подтвердить, что он не умер. Но Рино всю жизнь верил в рай и в ад, а место, где он находился, не было ни тем ни другим. В этом он был уверен. Он осознавал, что все еще пребывает в своем теле.

Он мог думать. А думать — значит жить.

И хотя Рино не испытывал особенных страданий, где-то далеко он ощущал жжение, приглушенную боль и чувствовал, как по венам снуют муравьи, а еще казалось, что где-то за тысячу километров поют "The Police" и стучит по листьям, капает серебряными каплями по ветвям, стекает по коре деревьев и напитывает влагой землю дождь.

Он был слеп. Лишен осязания. Парализован. И все же, как ни странно, он слышал.

Когда Рино очнулся, мрак немного просветлел, начал медленно переходить в сияющий лиловый, и тут внезапно появились миллионы муравьев. Они ковром покрывали равнину до самого горизонта. Крупные, такие встречаются в августе в пшеничных полях. С блестящей яйцевидной головой и усами.

Рино не мог понять, снаружи они или внутри его. И пустыня, по которой они ползли, — это был он сам?

Он ощущал, что за окутывающим его лиловым облаком была другая реальность. Та, из которой его швырнуло сюда.

Лес. Дождь.

Он увидел себя в лесу с камнем в руках, Четыресыра, мертвую девочку.

Надо было каким-то образом туда вернуться.

Он полагал, что так и лежит на земле, и не сомневался, что Четыресыра побежал за помощью.

Держа в руках бутылку кофейного ликера, Данило Апреа проверил машины в гараже. Все до единой.

И все, как одна, были заперты.

В этом дерьмовом кондоминиуме люди жили в страхе, что у них угонят машину. Можно было поручиться, что машины начинены хитроумными противоугонными устройствами.

Он подумал было выбить стекло какой-нибудь машины и завести ее, соединив проводки, как показывают в фильмах.

Но это было не для него. Он ухлопает день на то, чтобы отвинтить приборный щиток.

"Был бы тут Четыресыра..."

Данило заскрипел зубами, как бешеная собака, и заорал, почернев от злости:

— В задницу! В задницу всех вас! Вы меня не остановите. Понятно? Не остановите! Как ни вставляйте мне палки в колеса — ничего у вас не получится. Нет! Нет! И еще раз нет! Я должен снять этот банкомат. — И пнул стоящий напротив "мини-купер", отбив себе ногу.

Изрыгая проклятия, Данило принялся скакать на одной ноге, а когда боль приутихла, отвинтил крышку "Caffè Sport Borghetti", опорожнил ее на треть и, шатаясь, двинулся к выходу.

В кармане лежал сотовый.

Когда Рино Дзена думал о телефоне, у него вставало перед глазами громадное, будто спроецированное на лиловый свод, изображение.

Это была не фотография телефона, а рисунок, сделанный толстым черным фломастером. Цифры криво нарисованы детской рукой, а на месте экрана — кружок с улыбкой и парой глаз. Он мог до бесконечности смотреть на него.

Но сейчас надо было достать его из кармана штанов...

Надо поговорить с муравьями и объяснить им, что нужно сделать.

Данило Апреа стоял на парапете канала, упершись руками в бока, и завороженно следил за каплями дождя.

В слабом свете фонаря, висевшем над маленьким пешеходным мостиком, капли казались серебряными нитями, тающими на бурой поверхности реки, укрепленной земляной насыпью.

Береговые откосы и мостовые опоры были почти покрыты поднявшейся водой. Если дождь не ослабнет, до наступления утра вода затопит плотину.

Данило промок до нитки. Щеки и подбородок заледенели, стекла очков заливал дождь.

Под этим ливнем, преодолев всего каких-нибудь пятьдесят метров, которые отделяли его дом от реки, он превратился в мокрую тряпку.

Мимо, покачиваясь на волнах, как надувная лодка на колорадских стремнинах, проплыла пенопластовая коробка — из тех, что используют для перевозки рыбы, — и скрылась под мостом.

Стараясь не обращать внимания на стекающий у него по спине ледяной ручей, Данило закрыл глаза и попытался вспомнить, куда именно он пять лет назад бросил ключи.

"Примерно туда.

Двенадцатого июля пять лет назад... Стояла адская жарища, комары не давали проходу".

После похорон Лауры он отправил Терезу домой с матерью, а сам сел в "альфу" и заехал в бар, где выпил первую в своей жизни стопку граппы и для надежности взял еще целую бутылку. Затем он съездил в автомагазин, купил там чехол и вернулся домой. Поставил машину в гараж, зачехлил и отправился к каналу.

В тот день вода была совсем другой. Дождя давно не было, и канал превратился в кишащую насекомыми зловонную канаву, вода в которой неспешно омывала остовы мопедов, скелеты бытовой техники и цветущие каллы.

Данило поглядел на зеленоватую воду, затем достал из кармана ключи от машины и что было сил швырнул их в канал. Связка с ключами пролетела над водой, над поросшим тростником песчаным берегом, ударилась о насыпь и отскочила вниз, исчезнув между вросшими в застывшую грязь громадными бетонными блоками.

Это он хорошо помнил, потому что тогда у него мелькнула мысль, что надо бы спуститься и бросить ключи в воду, не то старики, которые иногда рыбачили с моста, могли увидеть их и украсть у него машину. Но он этого не сделал.

Кто угодно сказал бы, что по теории вероятностей это было невозможно, они не могли так и лежать там, их давно унесло течением и сейчас они покоятся где-то на дне морском. Но это при обычных обстоятельствах. Данило же находился далеко не в обычных обстоятельствах, речь шла о его жизни, и, если судьба решила, что он должен отыскать их, он их найдет.

Он побежал вдоль канала, пересек кирпичный мостик и вернулся обратно, к месту, куда, как ему казалось, упали ключи.

Данило глянул вниз. Было не очень высоко. Два-три метра. Если повиснуть на руках, можно спрыгнуть.

Проблема возникнет потом, когда ему надо будет оттуда выбираться.

Двадцатью метрами ниже по течению из воды торчал ствол дерева.

"Оттуда я вылезу на дорогу".

Данило снял очки и сунул их в карман куртки.

Затем он залез на парапет, достал из-под одежды цепочку с медальоном Падре Пио [39], поцеловал медальон и повис на карнизе.

Оставалось только спрыгнуть.

"Надо решиться и..."

Но даже если бы он не нашел в себе решимости, ему все равно не суметь подтянуться наверх на руках, так что...

Данило сделал глубокий вздох и разжал пальцы.

Он очутился по пояс в воде. Такой ледяной, что даже не было сил закричать. Миллиард иголок пронзил его плоть, а бурный поток тотчас подхватил его. Не уцепись он обеими руками за росшие между кирпичами растения, его бы снесло течением.

Течение было таким сильным, что ему даже не удавалось достать до дна. И ветки, какими бы крепкими они ни были, не смогут долго выдерживать вес его тела.

Данило начал искать ключи. Стоит разжать одну руку, и река потянет его ко дну.

Он нахлебался отдающей землей воды.

Вынырнув на поверхность, Данило отплевался и снова принялся шарить по дну. Подушечками пальцев он чувствовал поросшие водорослями ребра бетонных блоков и скользкие стебли водных растений. Онемевшие от холода пальцы еле шевелились.

"Нет их. Да и как они могли быть здесь? Только такой идиот, как я, мог надеяться, что спустя пять лет...

Вдруг ветка, за которую он держался, оторвалась от стенки. Данило почувствовал, как его подхватывает течение, начал молотить ногами и руками, словно тонущий пес, но сопротивляться было бесполезно, тогда он в отчаянии попробовал ухватиться за цементные блоки, но они были скользкие. Костяшками пальцев он ударился о торчащий из грязи железный штырь. Данило удалось уцепиться за него, и он повис посреди водоворотов и оглушающего гула воды, как пойманный на крючок жирный тунец.

Он знал, что долго так не продержится, было невыносимо холодно, течение тянуло за собой, но, если разжать пальцы, его унесет и он угодит прямо на решетки шлюза километром ниже по течению.

"Что я такое делаю?"

Внезапно, словно лунатик, очнувшийся на карнизе пятого этажа, он ужаснулся, осознав, в какую попал переделку. Надо быть полным безумцем, чтобы выйти из уютного дома и прыгнуть сюда, в пучину набухшего от воды канала.

Данило выпалил очередь богохульных ругательств, за которые ему точно светил бы ад, — правда, он и так был уверен, что на том свете ему суждено жариться на сковороде.

Силы оставляли его, он старался держаться, обвившись вокруг железного штыря, но теперь из воды торчал, как акулий плавник, один его нос. Данило готов уже был разжать руки, когда заметил, что на штыре что-то есть — что-то, похожее на металлическое колечко.

Он потрогал.

"Нет. Не может быть!"

От волнения он чуть не отпустил штырь.

"Ключи! Я нашел ключи! Мои ключи"

Все три. От машины, от вестибюля и от роль-ставня в гараже.

"Вот везуха!"

Нет, сказать так было кощунством. Это было чудесное обретение. Чудесное в полном смысле слова.

Когда Данило бросил ключи, они отскочили от стенки, а потом упали сверху на штырь.

Как в той игре в луна-парке: закинешь кольцо на бутылку — выигрываешь плюшевую игрушку. Только он не целился. Этот штырь он даже не видел.

Значит, так распорядился Бог, рок, случай, или как там его называть. Какова была вероятность того, что случится нечто подобное? Один к десяти миллиардам.

Все эти годы ключи были там, под водой и грязью, ожидая, когда он вернется за ними.

Чуть не утонувший, окоченевший, Данило Апреа ощутил в груди небывалый прилив тепла, которое согрело его и изгнало всякое сомнение и страх, как в горящей печи в мгновение ока сгорает листок бумаги.

Там, на небесах, кто-то ему помогал.

Он снял ключи со штыря и крепко, до боли в ладони, сжал их в руке. Потом, уверенный в том, что как-нибудь выберется на берег, сделал вдох, зажал нос и бросился в пучину.

Три ржавых троса, на которых держался банан, натянулись, как ванты корабля во время шторма в северных водах.

Метрах в тридцати от вывески, запершись в кемпере "Римор супердука-688ТС", Беппе Трекка и Ида Ло Вино слились в неистовом соитии.

Социальный работник лежал в алькове над кабиной водителя, а верхом на нем, в позе амазонки, гарцевала Ида Ло Вино, тяжело дыша и массируя свои маленькие белые груди, выбившиеся из-под черного кружевного лифчика.

Оглушенный шумом дождя, раскатами грома и стуком головы Иды об обшитый мягкой обивкой потолок кемпера, Беппе, на член которого уселась жена его лучшего друга, глубоко дышал и отчаянно сражался со своей симпатической нервной системой, которая задумала в ближайшие секунды довести его до оргазма. Он чувствовал, как оргазм бессовестно спускается по спинному мозгу, сжимает ему ягодицы и, сводя мышцы, стремительно вливается в пах.

Беппе должен был придержать Иду, на секунду прерваться — хоть на секунду, потому что так он долго не выдержит...

Он взял ее за талию, пытаясь приподнять и снять с себя, но она неправильно поняла его жест, обвилась вокруг него и, продолжая двигаться, прошептала в ухо:

— Да... Да... Ты не представляешь, сколько раз я мечтала об этом. Засади его в меня глубокоглубоко!

Ясно, не сработало. Беппе должен был сам обуздать оргазм, отвлечься, подумать о чем-нибудь противном, гадком, это его успокоит. Одна секунда, и все пройдет.

Он представил, как оседлал отца Марчелло. Это обитавшее при приходской церкви отвратительное существо, с изъеденной оспой кожей и в бляшках лишая по всему телу. Беппе вообразил, как раздвигает дряблые волосатые ягодицы священника.

Это и правда немного помогло. Но когда в слабом свете от лампочки для чтения Беппе увидал искаженное гримасой наслаждения лицо Иды и заметил, как она в трансе просовывает себе во влажный рот указательный палец и проводит по нему языком, он попытался подумать о чем-нибудь еще более мерзком. Ему пришла на ум "Печальная ночь" Кортеса и массовое истребление ацтеков, но это не сработало, и он все равно, не проронив ни звука, кончил.

Он даже не успел понять, чего в этом было больше: наслаждения или разочарования. Беппе подавил крик и взмолился, чтобы член оставался твердым достаточно долго, позволив ей тоже кончить.

Он стиснул зубы, невозмутимый, как прусский пехотинец.

— Беппе... Беппе... О господи, я сейчас кончу... Кончаю! Кончаю! — промурлыкала Ида, впившись ногтями ему в плечи.

В это мгновение на улице порыв ветра последний раз качнул вывеску, тросы лопнули, и банан, слетев с петель, полетел, крутясь как бумеранг, над площадкой кемпинга, над прицепами — и вклинился в правый бок кемпера.

Беппе заорал и прижался к Иде, уверенный, что где-то рядом взорвалась бомба. Марио Ло Вино вычислил их и установил под кемпером взрывное устройство. Но потом он увидел, что стенка кемпера распорота, как консервная банка, половиной желтого банана, коричневая ножка которого выглядывает между гостиной и кухонной нишей.

Видно, вывеска попала в уязвимое место каркаса, потому что крыша кемпера с глухим стоном начала отделяться от боковой стенки, завывший в бреши ветер оторвал ее и понес прочь.

Мокрые и голые, бедные любовники в ужасе прижались друг к другу на развалинах того, что минуту назад было альковом.

По пути домой Четыресыра не встретил ни души. Он и не удивился, ведь это была особая ночь.

Его ночь.

Почти пять километров затопленных дорог, поваленных деревьев и опрокинутых ураганом рекламных щитов. На пьяцца Болонья с крыши здания "Ассикурацьони Дженерали" [40] сорвался большой светящийся дисплей, указывавший время и температуру воздуха, и повис на электрическом кабеле. На улице не было ни одного полицейского, ни одной пожарной машины. Четыресыра остановился перед "Медиастором", привязал цепью, как обычно, мотороллер к столбу и, прихрамывая, направился к лестнице. Спустившись, он открыл дверь, запер ее за собой, прислонился к ней и, несмотря на боль в плече, в которую Рамона угодила зеркальцем, заплакал от радости, разинув рот и мотая головой.

Он поглядел на свои руки.

Эти руки убили.

Четыресыра сглотнул, сладострастная дрожь поднялась по бедрам и сдавила пах. Ставшие ватными ноги не удержали его. Чтобы не упасть, пришлось ухватиться за щеколду.

Он сбросил обувь и стал раздеваться, кидая одежду на пол, словно ее объяли языки пламени.

Закрыв глаза, он увидел сжимавшую его член руку девчонки, серебряное кольцо с черепом на безымянном пальце. Он полез в карман штанов, отыскал кольцо, крепко сжал его в ладони, затем сунул в рот и проглотил.

Рино Дзена, Генералиссимус муравьев, разбил свое насекомое войско на миллион батальонов.

Муравьи были сообразительные, послушные, готовые исполнить все, что он им прикажет.

"Слушай мою команду!"

Под лиловым небом муравьи встали по стойке "смирно", и на Рино уставились миллиарды черных глаз.

Его рука, так, по крайней мере, ему представлялось, была длинным черным туннелем, который заканчивался подобием площадки, и от нее, в свою очередь, отходили пять маленьких тупиковых туннелей.

Муравьи набились внутрь, один поверх другого, и заполнили туннель целиком, до кончиков пальцев.

"А сейчас, если вы все вместе начнете слаженно двигаться, моя рука сможет пошевелиться и достать сотовый.

Молодцы, муравьи, вы настоящие молодцы".

Данило Апреа вернулся в гараж, его все еще бил озноб, зуб на зуб не попадал. Холод проник до самых костей.

— Ничего себе холодрыга! Копыта откинешь! — бормотал он, пытаясь открыть дверцу своей "альфа-ромео"

Наконец, заржавелый ключ вошел в замок.

Данило затаил дыхание, закрыл глаза, повернул ключ, и — о, чудо! — щелкнул замок предохранителя.

— Да! Да! Да! — Он начал исполнять пируэты и размахивать руками, как танцор фламенко, потом залез в машину и стащил с себя насквозь промокшую одежду, носки и обувь, оставшись сидеть голышом.

Надо срочно что-то надеть, иначе он окоченеет.

Данило посмотрел, нет ли на заднем сиденье чего-нибудь, чтобы набросить на себя...

"Шотландский плед, который Тереза брала с собой на пикник"

... но его там не было. Зато там лежала бутылка граппы, которую он купил, возвращаясь с похорон. Наполовину полная.

— Ура! — Он так резко опрокинул ее в себя, что чуть не захлебнулся. Алкоголь прошел по пищеводу и согрел внутренности.

"Так-то лучше. Гораздо лучше".

Но этого было недостаточно. Надо было что-то накинуть на плечи, но подниматься в квартиру не хотелось.

В итоге Данило снял с передних кресел плюшевые чехлы в черно-белую клетку и надел их на себя, один поверх другого. В отверстие для подголовника он просунул голову, а руки продел в боковые разрезы.

— Отлично.

Но и этого было недостаточно. Надо было завести машину и включить на максимум печку. Данило нацепил на нос очки, всунул ключ в замок зажигания и повернул.

Стартер даже не вздрогнул.

Аккумулятор сдох.

"А чего ты ожидал после стольких-то лет?"

Он положил руки на руль и остекленелым взглядом уставился на "Елочку" с сосновым ароматом.

Странно все-таки, что машина не завелась.

Что-то не сходилось. Неужели Бог устроил так, чтобы он отыскал ключи, и при этом не подзарядил аккумулятор?

Данило опять глотнул граппы и, потирая плечи, стал размышлять о природе чуда. Обретение ключей и заряженный аккумулятор.

В самом деле, если рассудить, это явления разного порядка.

Попадание брелка с ключами на железный штырь было маловероятно, еще менее вероятно, чем выигрыш в лотерею. И все же некоторая вероятность существовала. Сколь угодно малая, но все же она была.

А вот если бы аккумулятор зарядился сам собой, это было бы чудо из чудес, типа плачущей кровью Мадонны из Чивитавеккья или умножавшего хлебы и рыбу Иисуса Христа.

Настоящее чудо: если бы о нем стало известно Церкви, этот гараж превратился бы в место поклонения.

Данило был уверен, что Господь ему помогает, но не до такой степени, чтобы совершить самое настоящее чудо против законов физики. Обретение ключей было, без сомнения, чудом, но, так сказать, чудом второго порядка, а зарядка аккумулятора была бы первосортным чудом и котировалась бы почти так же, как явление Мадонны.

— И это правильно! Спасибо и за то, что ты сделал, Господи. Спокойно, об аккумуляторе я сам позабочусь, — сказал Данило, и в это самое мгновение распахнулась дверь гаража. От слепящего яркого света фар в гараже стало светло как днем.

Данило скрылся под приборной панелью.

"Кого еще нелегкая принесла?"

В гараж въехал мощный серебристый джип с тонированными стеклами и золочеными дисками и припарковался прямо рядом с машиной Данило.

А, Никколо Донаццан, этот набитый деньгами балбес. Папа с мамой купили ему тачку за пятьдесят тысяч евро. Небось возвращается обдолбанный с дискотеки.

Куда только смотрят его родители?

Данило поглядел на часы. Под циферблат попала вода, стрелки стояли. Ему надо бы пошевеливаться, еще немного, и начнет выползать на работу народ.

Из джипа вылез Никколо Донаццан. На нем была белая косуха с бахромой, джинсовые лохмотья вместо штанов и черная бандана на голове.

В то же мгновение распахнулась вторая дверца, и оттуда выскочила девица с заплетенными в две косички на манер Пеппи Длинныйчулок соломенными волосами. Огромные темные очки наполовину закрывали ее лицо. На ней было фиолетовое пальто с меховым капюшоном и бесформенные штаны.

Данило увидел, как его юный сосед без лишних церемоний схватил девчонку за плечи и прижал к капоту "альфы"

— Какого хре... — Данило зажал рот рукой.

Донаццан стал целовать ее так страстно, что казалось, хочет вырвать ей язык.

Данило оставалось только материться, согнувшись в три погибели в салоне своей машины.

"И что теперь?"

Эта распутная парочка явно намеревалась трахнуться на его капоте. Юный Донаццан сражался с молнией на джинсах девицы. Та билась головой об стекло, дергалась и визжала, хотя парень пока ровным счетом ничего не сделал. Или она эпилептичка, или так обдолбалась, что вообразила себя порнозвездой.

Донаццан пытался успокоить ее:

— Лисенок, если ты будешь так дергаться, я не смогу расстегнуть тебе штанишки...

Данило выпрямился и заорал:

— Эй, вы двое, кончайте! Все расскажу твоему отцу!

Его слова грянули как выстрел в тишине, от неожиданности парень подскочил, словно пробка от шампанского, и отпрянул от капота. Лисенок издал жалобный вопль и тоже бросился прочь от машины.

Они прижались друг к другу, испуганные и виноватые, пытаясь понять, кто это говорит.

— Понял? Все расскажу твоему отцу. И вынесу на собрание кондоминиума.

— Наконец, они увидели в окошке "альфа-ромео" лицо здоровяка, одетого как Фред из "Флинстоунов" [41].

Никколо Донаццан не сразу сообразил, что это Апреа с третьего этажа. Он был настолько напуган угрозой втянуть в разбирательство отца, что даже не задался вопросом, какого дьявола делал Апреа в машине посреди ночи, да еще выряженный как пугало.

— Извините... Мы не знали, что вы там. Иначе... — пролепетал он.

— Иначе что бы ты сделал, сопляк?

— Иначе я бы не стал. Клянусь! Пожалуйста, извините.

— Ладно. — Данило придал лицу удовлетворенное выражение. — Дай мне свою куртку. Завтра верну.

— Мою куртку? Это ж родной "Авирекс"... Мне его пода... — Парень явно дорожил своей кошмарной косухой.

— Я что, по-арабски говорю? Давай куртку! Без разговоров. Или мне наведаться к твоему папе?

— Но...

— Никаких "но". И штаны с сапогами тоже давай сюда.

Донаццан колебался.

— Ладно, дай ему их. Ты что, не видишь, в каком он состоянии? Он не в себе, сейчас возьмет и устроит бойню, — вмешалась девица вполне спокойным тоном. Она отошла от испуга и теперь курила сигарету.

— Она права. Не видишь, в каком я состоянии? Лучше делай, как говорит твоя подружка.

Она поправила его, пустив облачко дыма:

— Я ему не подружка.

Парень тем временем стянул сапоги и штаны.

— Давай сюда. Быстро. — Данило высунул из окна руку и взял одежду. — А теперь вы должны подтолкнуть машину. У меня аккумулятор сел.

Никколо Донаццан кивнул лисенку:

— Давай помоги. У него аккумулятор сел.

Та нехотя подошла к багажнику:

— Делать мне больше нечего!

И они принялись толкать машину к выходу.

Данило подождал, чтобы они как следует разогнались, отжал сцепление и включил вторую. Мотор три раза чихнул и, выплюнув облачко белого дыма, завелся.

Эти двое были ниспосланными свыше ангелами, сказал себе Данило, выезжая из гаража.

Муравьи двигали его рукой, от усилий они тысячами погибали, их выносили из туннеля и сменяли в строю другие, поступавшие из отдаленных уголков его тела.

Рино Дзена не понимал, почему они жертвуют собой, помогая ему.

Те, что были внутри руки, двигались так слаженно, что пальцы смогли согнуться и достать сотовый из кармана штанов.

"Молодцы... Молодцы, малыши. А теперь позвоните Кристиано. Я прошу вас..."

Рино попытался представить, как его большой палец два раза нажимает зеленую кнопку.

В доме Рино Дзены телефон звонил нечасто.

А позже определенного часа — никогда.

Пару раз Данило Апреа, в очередном приступе ностальгии по Терезе, позвонил после одиннадцати вечера, чтобы услышать дружеский голос. Рино его выслушал, а потом объяснил, что, если тот еще раз осмелится позвонить в такое время, он ему пересчитает зубы.

Но этой ночью, после месяцев молчания, телефон вдруг ожил.

Звонок только через три минуты разбудил Кристиано, который спал на втором этаже.

Ему снился дурной сон. Он весь раскраснелся, а простыни были влажные от пота, словно его лихорадило. Кристиано поднял голову и увидел, что ураган и не думает стихать. Сломанная ставня хлопала по окну, а на улице постанывала на ветру калитка.

Он умирал от жажды.

"Это из-за ветчины".

Он протянул руку, взял с пола бутылку и, пока пил, услышал, как звонит внизу телефон.

Почему папа не берет трубку?

Он отогнул одеяло, чтобы немного остудить постель и, поскольку телефон не умолкал, зевая, пару раз стукнул кулаком по тонкой стенке, разделявшей его и отцовскую комнаты, и глухим голосом крикнул:

— Папа! Папа! Телефон! Ты слышишь?

Тишина.

Наверное, опять напился, а когда отец был пьян, у него по комнате мог проскакать табун диких гну, он бы все равно не проснулся.

Кристиано сунул голову под подушку, и меньше чем через минуту телефон умолк.

После того как банан превратил кемпер в кабриолет, ураган поднял подушки, тарелки, китайскую еду и прочее и расшвырял все это по площадке.

Голые и дрожащие, Беппе Трекка и Ида Ло Вино прижались друг к другу на руинах алькова, словно были единым существом. Над их головами с завываниями корчилось небо, и огромные, как горы, тучи полыхали тысячами электрических разрядов.

От сарая взлетела надувная лодка и, описывая круги, шлепнулась в раздувшуюся от воды реку.

— Беппе, что происходит? — крикнула Ида, стараясь перекрыть шум бури.

— Не знаю. Надо нам выбираться отсюда. Давай спускаться, — ответил он. Кое-как, взявшись за руки, они вылезли из раскореженного кемпера и собрали разбросанную по площадке одежду.

Потом они забрались в "пуму".

К счастью, у Беппе в машине была сумка, с которой он ходил в спортзал. Он надел спортивный костюм, а она футболку и банный халат.

Беппе хотел сказать ей, что любит ее, как никогда еще никого не любил, и что чувствует себя заново родившимся, и что готов на все, лишь бы не потерять ее, но вместо этого он крепко прижал ее к себе, и, сидя так, они смотрели, как буря вконец разносит кемпинг.

Потом Ида нежно коснулась его шеи:

— Беппе, мне потребовалось время, чтобы понять, но теперь я уверена: я тебя люблю. И не чувствую себя виноватой за то, что мы делали этой ночью.

У Беппе само собой вырвалось:

— Что же нам теперь делать? А твой муж?

Она покачала головой:

— Не знаю... Я совсем запуталась. Знаю только, что я тебя люблю. До смерти люблю.

— И я тебя, Ида.

— Течет река-а-а. Смотрю впере-е-ед. Машина мчится, оставляя позади серый дымок и меня. А этот мир, такой зеленый и такой равнодушный, потому-у-у-у что... — напевал Данило Апреа, рассекая за рулем своей "альфа-ромео"

Какое фантастическое ощущение — снова вести машину.

Как здорово держать в руках руль, чувствовать, как ноги греет теплый воздух отопления. Стрелка бензобака — на середине. В плеере — кассета с хитами Бруно Лауци [42].

"И чего я перестал водить машину?"

Он больше не мерз, голова прояснилась, печаль внезапно прошла, а вместо нее наступила пьяная эйфория.

Данило прибавил громкости: "...давным-давно, очень давно не раскрывает этот мир объятия ни для кого, как для меня, но мне же нужно, что-то большее нужно..."

"Орел" всегда был его любимой песней.

Он поймал себя на том, что вспоминает о путешествии, в которое они с Терезой ездили осенью 1995 года. Сколько раз они ставили эту кассету! И напевали вместе.

Тогда у него была "А-112" с белой крышей.

Они с Терезой только-только стали женихом и невестой. И решили съездить на три дня на море, под Римини. Как молода была Тереза! Сколько ей было лет?

Восемнадцать или девятнадцать.

Какая она была худенькая! Сейчас она немного поправилась, но фигура у нее все еще красивая.

Что это была за поездка! Твое суток кряду они занимались любовью в номере пансиончика. И ведь еще не были женаты. Поженились они сразу после этого. На свадьбе родители Терезы не появились. Они не хотели, чтобы дочь выходила замуж так рано и вдобавок за безработного.

— Но Терезе было наплевать. Она хотела выйти за меня, — с горделивой улыбкой сказал Данило.

Она была спокойна даже в тот день, когда произвела на свет Лауру. Акушеру она сказала: "Пусть войдет мой муж. Я хочу держать его за руку".

— Мой муж, — громким голосом произнес Данило. И повторил: — Мой муж.

И как он об этом не подумал?

Муравьи не могут говорить вместо него.

Зря он их только гробил ради этого бессмысленного звонка.

Рино Дзена, заточенный в собственном теле, даже не знал, действительно ли муравьи пошевелили его рукой и нажали нужную кнопку. А теперь он больше ничего не слышал. Дождь пропал. Внезапно. И лиловое небо ближе к горизонту стало затягиваться синеватыми облаками.

"Слишком тихо вокруг. Может, меня похоронили заживо"

"Всякая тварь на Земле одинока в минуту смерти", — всегда повторяла ему мать.

Но она ошибалась: когда ты умираешь, с тобой муравьи.

Выстроившись стройными рядами, они молча наблюдали за ним, шевеля усиками. Он чувствовал на себе взгляд миллиардов маленьких глаз.

"Ну же, мурашечки, попробуйте еще разок. Еще один звонок, и все. Прошу вас"

Пока Кристиано Дзена убаюкивал себя, засунув голову под подушку и ворочая задним местом, из глубины подсознания всплыли обрывки сна и горло сдавила тоска.

Кристиано не помнил отчего, но во сне он впал в отчаяние (может быть, у него что-то не получалось) и решил свести счеты с жизнью.

Он был в душевой школьного спортзала, только она несколько отличалась от настоящей: помещение в тысячу раз больше, в нем куча стоек, и из каждой шла горячая вода с паром. В центре стояла ванна, старинного вида, на фигурных ножках, и Кристиано лежал в ней по плечи в воде.

Он должен был покончить с собой, и сделать это по-быстрому, войди кто-нибудь и увидь его голышом, был бы позор. Вскоре появятся его одноклассники. Он слышал, как они играют в зале в баскетбол. Их перекликающиеся голоса. Стук мяча о щит.

В руке Кристиано сжимал старинную складную бритву с ржавым квадратным лезвием. Спокойно, без страха, он вскрыл себе вены на запястьях, но кровь не полилась.

Всегда так бывает, когда порежешься, проходит мгновение, и только потом начинает течь кровь, но на этот раз прошло не меньше минуты.

Тогда Кристиано стал изучать разрез, оттуда полезли муравьи, во рту у каждого был зеленый листок.

А потом он проснулся.

Хорошо бы, это не был один из тех кошмаров с продолжением, которые вновь начинаются, как только засыпаешь.

Опять зазвонил телефон.

"Значит, не ошиблись номером..."

— Вот достали!

Фыркал, он поднялся с кровати и в трусах и майке вышел в темный коридор. Была зверская холодрыга, и накопленное под одеялом тепло моментально развеялось.

Кристиано открыл дверь отцовской комнаты и на ощупь отыскал выключатель.

— Па, ты не слы...

Постель была пуста.

"Он внизу".

Если отец не слышит телефон, трезвонящий у него в полуметре от уха, значит, он совсем косой.

Данило Апреа мог бы ехать и ехать без остановки. Как чудесно катить на юг, оставляя за спиной эту грозу и эту серую землю, кишащую змеями и скорпионами.

На юг, до самой Калабрии. До Сицилии. И оттуда еще дальше на юг. В Африку. Все южнее и южнее. Пустыни. Саванны. Нил. Крокодилы. Негры. Слоны. Южная Африка. До самого... Как там он называется? Мыс Горн? Там он остановится. И будет молча смотреть на океан с крайней оконечности Африки.

"... что-то большее нужно, чего ты не не можешь мне дать.. Машина мчится, и, может, кто-то, хоть кто-то, спросит меня: ну что, жив курилка?" — заливался Бруно Лауци. Одной рукой Данило принялся отбивать ритм по приборной панели.

В Южной Африке он все начнет заново. "В странах третьего мира нужна лишь инициатива, и за пять минут запустишь выгодный бизнес" Там он найдет себе молодую женщину, гораздо моложе его, и она родит ему сына.

Потом он позвонит Терезе. "Привет, это Данило, я в Южной Африке, хотел сказать тебе, что не умер, наоборот, у меня все отлично, молодая жена и сын..." — изобразил он, нажимая на газ.

Стрелка спидометра добралась до ста сорока. Фонари мелькали по бокам, сливаясь в светящуюся дорожку.

Данило выехал на ведущую к банку эстакаду.

Телефон продолжал трезвонить, пока Кристиано Дзена спускался на нижний этаж, проклиная пьянчугу отца.

В гостиной было темно, невыключенный телевизор освещал часть комнаты голубоватым сиянием. На экране мужчина с седой челкой и густыми усами рисовал какие-то графики.

Лежак был пуст. Одеяло свернуто. Печка погасла.

"Где же он?"

Скача к телефону, он оказался перед окном в то мгновение, когда свинцовое небо прорезала кровавая электрическая вена, ярко осветившая шоссе и двор.

"И фургона нет".

Вот почему он не отвечал.

Значит, он зря распинался: "Я на дело не пойду... Я то, я се..." А в итоге пошел как миленький. Это тоже было странно. Отец редко передумывал. Очень могло быть, что он отправился на охоту за очередной шлюхой.

"Шут гороховый! Небось он и звонит".

Кристиано неловко перемахнул через лежак, попав одной ногой в коробку от пиццы, а другой задев пивную бутылку, которая с шумом покатилась по полу. К пятке прилип ломтик ветчины. Схватив трубку, он крикнул:

— Алло, папа?!

Раскат грома, от которого задрожали окна, оглушил его.

Кристиано зажал другое ухо:

— Алло?! Алло, пап?! Это ты?

"Теккен!"

Внутренности свело в болезненном спазме, мошонка поджалась от разлившегося по венам страха.

Это был он. Теккен. Как пить дать. Он хочет отомстить.

Дождался, пока отец уйдет, чтобы свести счеты.

Кристиано перевел дух и зарычал:

— Теккен, это ты?! Я знаю, что это ты! Говори, подонок! Что, духу не хватает? Отвечай!

Вдруг, словно небеса прорвало, изо всей силы ливанул дождь, и в то же мгновение вырубился телевизор, так что Кристиано оказался в полной тьме.

"Спокойно. Просто свет вырубило".

— Это ты, Теккен? Скажи! Это ты? — повторял он уже без прежней убежденности.

Кристиано сковырнул пальцем с пятки ветчину и, поеживаясь, свернулся клубком на диване, прижав молчащую трубку к уху и дожидаясь, когда Теккен на том конце повесит трубку.

Рино Дзена показалось, что он слышит голос Кристиано.

Но голос был такой далекий, что, может, это была всего лишь игра воображения.

Если бы он только смог заговорить. Если муравьям удалось управлять его рукой, возможно, они могли заставить двигаться его рот, челюсти и язык и издавать звуки.

Слишком сложная для насекомых задача.

Его беспокоили надвигавшиеся с горизонта большие черные тучи, затягивавшие лиловое небо и погружавшие во тьму его самого, каменную пустыню и муравьев.

Да, надо попытаться.

Данило Апреа съехал с эстакады и вывернул на виа Энрико Ферми, распевая во все горло:

— Не раскрывает этот мир объятия ни для кого, как для меня, но мне же нужно, что-то большее нужно, чего ты не можешь мне дать..

Вот и банк. Прямо перед носом машины.

Данило поцеловал медальон с Падре Пио, вжался в сиденье и взял курс на банкомат.

— ...машина мчится, и, может, кто-то, хоть кто-то, спросит меня: ну что, жив, курилка? — прохрипел он вместе с Бруно Лауци.

Правое колесо на скорости сто шестьдесят километров в час врезалось в бортик тротуара и сорвалось со ступицы, машина перевернулась, завертелась и в конце концов затихла, протаранив огромную бетонную клумбу для цветов, установленную здесь по решению нового городского совета, чтобы преградить автомобилям въезд на территорию так называемого исторического центра.

Данило выбил головой лобовое стекло и перелетел через клумбу, угодив лицом в стойку для велосипедов.

Пролежав там какое-то время без движения, он медленно, словно воскресший из мертвых, поднялся и, шатаясь, стал топтаться посреди пешеходной площадки.

Вместо лица у него была маска из живого мяса и стекла. Единственным зрячим глазом он увидел зеленоватое свечение.

"Банк. Получилось"

Он видел, как банкомат выплевывает деньги, словно обезумевший игровой автомат. Только вместо монет вылезали большие, как полотенца, зеленые банкноты.

"Я богат".

Он опустился за ними на колени, сплюнув на асфальт комок крови, слизи и зубов.

"Не может быть. Я умираю..."

Будь у него силы, он бы засмеялся.

"Как нелепа жизнь..."

Не забудь он пристегнуться, то не проломил бы головой стекло и, возможно, спасся бы, а Лаура, наоборот... Лаура умерла из-за...

Он рухнул, и смерть подобрала его на асфальте, под дождем, пока он улыбался и шевелил пальцами, чтобы собрать свои деньги.

Переполняемый эмоциями, Беппе Трекка возвращался домой за рулем своей "пумы". Впереди светились красные огоньки "опеля" Иды.

Он покачивал головой, в которой не укладывалось случившееся. Сначала они с Идой занимаются любовью, потом рушится кемпер, и они, как герои приключенческого фильма, чудом остаются в живых... Невероятно.

После всего было тяжело, мучительно тяжело смириться с тем, что они не могут провести вместе остаток ночи и, обнявшись, встретить рассвет.

За все тридцать пять лет его жизни у него еще не было такой страстной и такой...

"Мистической?! Да, мистической связи"

Его рот растянулся в счастливой улыбке.

"Беппе... Беппе... О господи, я сейчас кончу... Кончаю! Кончаю!" — простонала она за секунду до того, как кемпер подхватило смерчем, словно домик в "Волшебнике из страны Оз".

— Высший класс, — поздравил он самого себя.

И эти объятья под вой разыгравшейся стихии закрепили союз, который образовался не просто ради мимолетного секса. Прежде чем разжать объятья, Ида прильнула к нему и заплакала, а потом сказала:

— Беппе, я тебе правда нужна?

— Конечно.

— Даже с детьми?

— Конечно.

— Тогда доведем все до конца. Поговорим с Марио и все ему расскажем.

Впервые в жизни Беппе Трекка не колебался:

— Конечно. Я сам с ним поговорю.

Зазвонил сотовый.

"Ида"

Он моментально ответил.

— Беппе, любовь моя, я здесь сворачиваю. Поспи за нас обоих, потому что я глаз не сомкну. Буду думать о тебе, пока вновь тебя не увижу. Я все еще чувствую тебя внутри.

Социальный работник сглотнул. "Мне не будет радости, пока я вновь не коснусь твоих губ"

— Созвонимся завтра?

— Конечно.

— Я тебя люблю.

— А я тебя еще больше.

Наблюдая, как автомобиль Иды включает правый поворотник и выезжает на окружную Варрано, Беппе Трекка произнес мелодраматическим голосом:

— Марио, я должен сказать тебе одну вещь. Я влюбился в твою жену. И она меня тоже любит. Я знаю... это тяжело, но так бывает. Мне очень жаль. Но перед силой любви не устоять. Две родственные души нашли друг друга, поэтому я прошу тебя, отпусти нас.

Довольный сказанным, он нажал кнопку проигрывателя компакт-дисков и стал подпевать Брайану Ферри: "More than this..."

Казалось, он так и видит его, проклятого Теккена, как тот ухмыляется со своими дружками. Кристиано Дзена не понимал, что такого забавного было в этой идиотской шутке.

"С завтрашнего дня мне надо быть настороже. — Он устроился на диване и обхватил рукой большие пальцы ног. — "Теккен мне этого так не оставит".

Прямо над головой громыхнуло, и со странным стереофоническим эффектом каркающим звуком отозвалось в трубке.

Кристиано разинул рот и тут же зажал его рукой, чтобы не завопить от страха.

"Он здесь! Рядом! Он позвонил, чтобы понять, один ли я".

Он бросил телефон и кинулся проверять, хорошо ли заперта дверь. Для надежности он повернул замок на все обороты и закрыл дверь на цепочку.

"Окна!"

Кристиано опустил везде ставни, включая кухню и туалет, и на ощупь в полной темноте вернулся к телефону.

Отыскав между диванными подушками трубку, он поднес ее к уху. Этот тип был еще на линии.

— Теккен, ублюдок... Я знаю, что ты здесь... Я не кретин. Советую тебе держаться подальше от этого дома...

"Он видел, что фургона нет?"

— ...если не хочешь, чтобы я разбудил отца. Понял, урод? — Кристиано прикрыл глаза и напряженно вслушался. Какое-то время он слышал только собственное сдавленное дыхание, но потом ему показалось, что слышится что-то еще. Он прижал трубку к уху и задержал дыхание.

"Что это?"

Ветер, какой-то шелест и стук капель по листьям — шум дождя среди деревьев...

"Он здесь, рядом".

Во рту пересохло. Внутри все застыло, как высохшая половая тряпка.

Но было что-то еще. Еле слышное. Хрипение. Хрип астматика. Или раненого. Или...

"... того, кто дрочит".

Кристиано поморщился от отвращения и возмущенно крикнул:

— Кто ты, твою мать? Маньяк?! Отвечай, урод! Урод!

Он хотел бы добавить: "Я сейчас обделаюсь от страха".

"Ну, давай, вешай трубку... Чего ты ждешь? Отключайся. Проверь, крепко ли заперта дверь, и прыг в постель".

И тут его позвал по имени загробный голос.

"Кри... сти... ано..." — сказали муравьи.

Язык Рино Дзены состоял из кишащей муравьями плотной черной массы. Губы, зубы, нижняя челюсть, нёбо тоже были покрыты муравьями, которые упорядоченно перемещались, словно танцоры поставленного неизвестно кем колоссального балета, отдавая свои жизни за то, чтобы он смог поговорить с сыном.

— Папа?! — выпалил Кристиано, сразу же поняв, что налет на банкомат провалился. Он представил отца, израненного, истекающего кровью, преследуемого полицией, на обочине дороги шепчущего его имя в сотовый. — Папа... — Но голос его оборвался. Кто-то выкачал весь кислород из комнаты, он задыхался. Выпуская из легких последний воздух, Кристиано выдохнул: — Папа?! Папа, что случилось? Ты ранен? Папа! Папа?!

Внезапно на полную громкость включился телевизор. На экране появился мужчина с челкой и обвислыми усами, чертивший параболу и вопивший как оголтелый: "Переменные х, у и z... "

Почему же он больше ничего не слышит?

Рино Дзена не был уверен, что муравьям удалось произнести имя Кристиано, он даже не знал, сумели ли они позвонить.

В живых их оставалось совсем немного.

Как знать, способны ли они еще на что-то?

Буря навалилась на дом, словно хотела его придушить, а Кристиано Дзена тем временем молил в трубку:

— Папа! Папа! Пожалуйста, ответь, прошу тебя! Где ты?

Он затаил дыхание, но ответа не было.

Ему хотелось орать и крушить все вокруг.

"Успокойся. Остынь". Он откинул назад голову, отдышался и сказал в трубку:

— Папа, пожалуйста, послушай меня. Скажи, где ты. Скажи только, где ты, и я примчусь.

Ничего.

Отец не отвечал, и Кристиано почувствовал, как застрявший в горле камень плавится, лава заливает грудь и..

"Только не распускать нюни!"

... зажав рот рукой, он проглотил слезы.

"Козел, почему ты не отвечаешь?" — гудело в голове.

Он ждал и ждал — казалось, ожидание тянулось часами — и время от времени повторял:

— Папа, папа?..

"Ты знаешь, почему он не отвечает".

"Нет, не знаю"

"Знаешь.."

"Нет! Пошел ты..."

"Это так".

"Нет! Нет!"

"Он..."

"ОН УМЕР. ЛАДНО. ОН УМЕР".

Вот почему он больше не отвечал.

Он ушел. Навсегда. На тот свет.

Случилось то, чего он всегда ожидал, потому что Бог — дерьмо и рано или поздно отбирает у тебя все.

"А если это и есть ад?"

Рино Дзена находился в окружении муравьев в огромной пещере, которая была его ртом.

"Отбирает у тебя все. Все..." — всхлипнул Кристиано Дзена, ноги его подкосились, и он плюхнулся на пол перед телевизором, разинув рот и издав беззвучный вопль. Он сказал себе, что это очень важный момент — момент, который он запомнит на всю оставшуюся жизнь, тот самый момент, когда его отец испустил дух, а он слышал по телефону, как он умирает, поэтому он должен запечатлеть в памяти все до мельчайших подробностей, никакая мелочь в эту минуту, самую ужасную минуту его жизни, не должна ускользнуть от него: дождь, молнии, пицца с ветчиной под ногами, усач по телику и этот дом, который он оставит. И темнота. Он непременно запомнит эту тьму, обступившую его со всех сторон.

Он шмыгнул носом и дрогнувшим голосом произнес:

— Прошу тебя, папа! Ответь! Ответь мне... Куда мне приехать? Ты не можешь так со мной поступить... Это нечестно. — Он сел на диван, упершись локтями в колени, вытер сопли тыльной стороной ладони и, стиснув голову, зарыдал: — Если ты не скажешь, где тебя искать... Как мне быть... Как мне быть... Что я могу сделать... Прошу тебя, Господи... Умоляю... Помоги. Боже мой, помоги мне. Я никогда ничего у тебя не просил... Ничего.

"Сан-Рокко... А... джип..."

Кристиано вскочил на ноги и заорал:

— Бегу, папа! Бегу! Я скоро буду! Спокойно. Лечу! Не волнуйся. — На всякий случай он подождал еще секунду, потом повесил трубку и заметался по гостиной, не зная, что предпринять.

"Так... Так... Думай, Кристиано. Думай. — Он обхватил голову руками. — Так... На аджиповской заправке. Где же, черт возьми, в Сан-Рокко заправка "Аджип"? Которая? Та, что на перекрестке? Или перед самым Сан-Рокко? А разве это не "Эссо"? Да, "Эссо".

Он остановился и стал бить себя по щекам: "Вспоминай. Вспоминай. Вспоминай. Давай. Давай. Давай"

Нет, он не помнил, ну да не важно, уж как-нибудь отыщет.

Преодолев одним махом три ступеньки, Кристиано поднялся наверх. Влетев в комнату, он стал одеваться, рассуждая вслух: "Погоди... Погоди... В Сан-Рокко нету никакой заправки "Аджип"... Единственная заправка — после окружной. У леса. С автомойкой. Отлично! Я все понял. — Он надел штаны. — Быстрей! Быстрей! Лечу, па! А кроссовки где?"

Пришлось переворачивать вверх дном всю комнату. Наконец, приподняв кровать, Кристиано их увидал. Уселся на пол, чтобы надеть их, и тут вдруг что-то его дернуло, и он закачал головой.

"И как я туда доберусь?"

Это же у черта на рогах.

Кристиано вспомнил, что, когда шел спать, отец сказал, что ждет Данило и Четыресыра.

"А на чем те двое приехали сюда? На "боксере". Отлично!"

Он рванул вниз, запутался в шнурках и кубарем перелетел через второй пролет лестницы. Поднявшись с пола...

"Ничего страшного, я не ушибся"

... он нацепил ветровку и, прихрамывая, вышел на улицу.

Где же "боксер"?

Кристиано обыскал весь двор, дошел до столба на шоссе, где Четыресыра обычно его оставлял, но проклятого мотороллера нигде не было.

"Значит, Четыресыра не приезжал. Может, отец за ними сам поехал. Не понимаю".

Ну и как он теперь доберется до Сан-Рокко?

Двух минут под ливнем хватило, чтобы промокнуть с головы до ног. С неба лились ушаты воды, а при вспышках молнии Кристиано видел над головой пламенеющие тучи.

Он пошагал вдоль шоссе, решив идти пешком, но через двадцать метров передумал и повернул обратно.

"Куда я пойду? Слишком далеко"

Он даже понятия не имел, сколько километров может быть до заправки "Аджип".

"А если голоснуть?

Отпадает. На дороге ни души.

Автобус?

После одиннадцати нет никаких автобусов".

Тут он хлопнул себя по лбу.

Он должен позвонить Четыресыра или Данило. Ну конечно! Как он об этом раньше не подумал?

Кристиано бросился бегом к дому, схватился за ручку двери и повернул ее, но ничего не произошло. Холодея от предчувствия, он пошарил в кармане.

Ключей не было.

Он забыл их дома.

"И в придачу я опустил все ставни".

Он схватил горшок и швырнул его об дверь, потом, как будто этого было мало, стал пинать ступеньки и скакать под дождем, воя и проклиная себя за то, что ему нет еще четырнадцати и у него нет мотороллера.

"Будь у меня мотороллер, сейчас бы я уже...

Хватит! Шевели мозгами!"

Он старался, но у него не получалось. Как только в голове возникала какая-то мысль, ее тотчас вытесняла другая.

"Если бы отец починил старый "рено"... Я бы мог поехать на нем.

Да, но он его не починил. Так что..."

Голова не слушалась. Он только и мог, что воображать, как несется на мотороллере к отцу.

"А лучше на нормальном мотоцикле..."

Кристиано закрыл глаза и откинул голову, приоткрыв рот.

"Велосипед!"

Вот идиот, в гараже ведь есть велосипед.

Кристиано обежал вокруг дома, поднял горшок и достал ключ. Открыв замок, он, рискуя заработать грыжу, поднял рольставню и зажег свет: горный велосипед "эндуро" серо-зеленого цвета висел на своем месте, колесом на крюке.

Отец подарил его Кристиано полгода назад. Получил в подарок, накопив баллы на заправке. Но Кристиано ненавидел велосипеды, ему нравились мотоциклы, и точка. Поэтому "эндуро" так и остался висеть в гараже, нетронутый, с заводским полиэтиленом на седле и руле.

Кристиано запрыгнул на старый радиоприемник и снял велик. Отцовский подарок был весь в пыли, шины наполовину спущены. Кристиано подумал было, не поискать ли насос.

"Некогда"

Взвалив велосипед на плечо, он вынес его на дорогу, с разбегу прыгнул в седло и налег на педали с такой силой, с какой ему еще никогда не доводилось на них жать.

"Пума" бесшумно, как сом, скользила под потоком воды, а Беппе Трекка распевал во все горло: "More than this... There is nothing..." Голова кивала в такт "дворникам".

С английским Беппе не был на короткой ноге, но то, что пел великий Брайан Ферри, он понимал.

"Больше этого нет ничего"

Истинная правда. Чего он, в самом деле, мог еще пожелать? Ида Ло Вино без ума от него, а он от нее. И это правда, как правда то, что этой ночью, казалось, наступил конец света.

Сердце социального работника настолько распирало от любви и ликования, что наутро он сумеет расчистить небо и вернуть сияющее солнце.

"Я чувствую себя богом".

Беппе снова подумал о кемпере. О банане.

Эрнесто удавится, когда увидит, во что превратился его дом на колесах.

"Можно не сомневаться, что этот педант застраховался от стихийных бедствий. И потом, откровенно говоря, это такие приземленные вещи, чего на них зацикливаться"

Хотелось танцевать. Какое-то время он ходил на организованные муниципалитетом уроки самбы и открыл для себя, как здорово танцевать.

"Иде тоже нравится танцевать"

Однако тут нужно было что-то поритмичнее. Беппе вынул из кармана дверцы машины футляр с компакт-дисками и принялся искать диск с музыкой поживее. Честно признаться, подборка у него была не ахти какая. "Supertramp", "Eagles", Пино Даниеле, Вендитти, Род Стюарт. В последнем кармашке нашелся сборник Донны Саммер, и Беппе запустил его в проигрыватель.

"То, что надо".

Он врубил громкость на полную катушку.

Певица заголосила: "Hot stuff. I need hot stuff" И Беппе вслед на ней.

"Hot stuff. Погорячей. Мне нужно что-нибудь погорячей".

— А, так ты плутовка вроде Иды, — хмыкнул Беппе.

Кто бы мог подумать, что Ида — настоящая хищница? Даже в самых смелых фантазиях он не мог вообразить, что внутри координатора добровольцев, молчаливой застенчивой женщины и любящей матери мог гореть такой огонь.

Дрожь наслаждения поднялась в затылок и зажгла позвоночные нервы.

"А я? Я держался, как крепость Массада [43]. Ни камешка не упало. Твердыня".

Наверное, надо сказать спасибо трем ксанаксам и дынной водке, что он не кончил сразу.

Другая музыка. Сейчас нужна была другая музыка. Он вытащил Донну Саммер, взял футляр и начал вставлять в проигрыватель диск Рода Стюарта, когда машину тряхнуло, и в то же мгновение что-то темное пролетело справа от лобового стекла.

Беппе заорал и автоматически выжал тормоза, отчего машина начала кружить по мокрому асфальту, как обезумевший виндсёрф, а потом встала на обочине дороги в полуметре от тополиного ствола.

Объятый ужасом, с негнущимися руками и прилипшими к рулю пальцами, Беппе перевел Дух.

"Мать твою!"

Еще чуть-чуть, и он вписался бы в это дерево.

Что это было?

Он на что-то налетел.

"Поваленное дерево. Собака. Или кошка. Или чайка".

Тут полным-полно было этих тварей, променявших море на местные свалки. Видно, ее ослепил дальний свет.

Беппе выключил радио, отстегнул ремень безопасности и вышел из машины, нацепив на голову пакет из супермаркета. Он обошел "пуму" спереди и от увиденного вскрикнул, сжав кулаки: "Твою мать! !

Я же ее только что забрал из ремонта"

Правое крыло над передним колесом было смято, на капоте тоже красовались вмятины. Правый "дворник" согнулся.

"На кого же я наскочил? На бурого медведя? Страховка такое оплатит?" — недоумевал Беппе, бегом возвращаясь в машину.

Захлопнув дверцу, он включил первую передачу, но потом передумал и переключил на задний ход.

"Все же любопытно..."

Проехав меньше пятидесяти метров, он притормозил. В белом свете фар заднего хода материализовалась свернувшаяся на обочине бурая туша.

"Вот он! Пес! Чертов пес".

Сделав еще три шага, Беппе обнаружил, что чертов пес носит кроссовки с надписью "Найк" на подошве.

Он проделал уже с десяток километров, а указателя на Сан-Рокко все еще не встретил.

"Может, убрали. Или я не заметил и проехал".

Кристиано крутил педали посередине безлюдного шоссе. Фонарик, работавший от велосипедного генератора, едва освещал дорогу на пару метров вперед.

Он дрожал от холода, но под курткой все горело. Дождь бил в глаза, затылок и лодыжки окоченели, а подбородка и ушей он и вовсе не чувствовал.

Надо же было выехать, не накачав шины. Приходилось крутить педали за троих. Если в ближайшее время не будет выезда на Сан-Рокко, Кристиано не сомневался, что ноги ему откажут.

Время от времени всполох молнии на мгновение ярко освещал побитые грозой поля.

С тех пор как Кристиано услышал по телефону отцовский голос, прошло не меньше получаса.

"Будь у меня мотоцикл... Я бы уже был на месте".

Ничего не поделаешь, мысли навязчиво возвращались к мотоциклам.

За спиной вырос грузовик с прицепом и немецкими номерами, громадный и бесшумный, как кит-горбач, рявкнул на него и осветил желтоватым светом.

Кристиано свернул к обочине.

Фура проехала в сантиметре от него, окончательно забрызгав его грязью.

Отходя от испуга, он увидел впереди синий указатель с надписью: "САН-РОККО 1000 М".

Значит, выезд все-таки есть и он уже близко!

Несмотря на то что пальцы прилипли к рулю, а нос превратился в сосульку, он приподнялся в седле и с криком "Давай, Пантани! [44] Давай!" рванул вперед, стиснув зубы и всеми пропитанными молочной кислотой мускулами налегая на неподатливые, как ржавые шестерни, педали. Наконец, на полной скорости он съехал с шоссе и, кувырнувшись, грохнулся в лужу прямо за поворотом. Колеса потеряли сцепление с асфальтом, и велосипед повело, как на ледовом катке. Когда Кристиано открыл глаза, он лежал на земле. Поднявшись, он со всех сторон оглядел себя. Ободрана ладонь, порваны на колене джинсы, подошва одной кроссовки стерта об асфальт, но в остальном все в порядке.

Выпрямив руль, он продолжил путь.

"Я сбил человека"

Повернув голову, Беппе Трекка смотрел через заднее стекло на лежащий на дороге куль. Сильно колотилось сердце, под мышками похолодело.

"Иди взгляни".

"Я не виноват. Я ехал медленно"

"Иди взгляни".

"Этот псих переходил дорогу, даже не посмотрев по сторонам"

"Ara, а ты вставлял СД в проигрыватель"

"Одна секунда. Я отвлекся всего на секунду..."

"Иди взгляни!"

"Если он..."

"Иди взгляни!!"

"Наверное, он покалечился. Может, не сильно".

"ИДИ!!!"

Беппе провел пересохшим языком по зубам и сказал: "Иду"

Дорога на Сан-Рокко была уже, и светоотражателей по бокам не было.

Пригнув голову, Кристиано Дзена крутил педали, держась белой линии на асфальте. Ветер стих, и шел такой частый и прямой дождь, что в слабом свете велосипедного фонарика его струи казались серебристыми ведьмиными волосами.

Он не хотел поднимать глаза. В окружавшем его мраке могли таиться населенные скелетами замки, приземлившиеся в глуши инопланетные корабли, закованные в цепи великаны.

Когда он наконец поднял голову, то увидел светящуюся точку, которая выросла в желтое пятно, а затем превратилась в вывеску, в центре которой нарисовалась черная крапина, постепенно разросшаяся в собаку или похожее на нее чудище с шестью лапами и огненным языком.

"Аджип".

Человек лежал на обочине дороги, свернувшись калачиком, словно он мирно спал в своей кровати.

Беппе Трекка ходил вокруг него, зажав рот левой рукой. Спортивный костюм насквозь промок, волосы светлыми спиральками прилипли ко лбу.

"Чернокожий".

Один из многочисленных мигрантов, работавших на местных фабриках, а еще вероятнее, один из бесчисленных нелегалов.

На человеке была бежевая куртка, а под ней цветастая туника, из-под которой торчали длиннющие черные ноги в громадных баскетбольных кроссовках. Рядом валялся большой красный рюкзак.

"Сенегалец, наверное"

Лицо рассмотреть не удавалось. Голова уткнулась в грудь. Волосы короткие с проседью.

"Дыши глубже, — сказал себе социальный работник. — И посмотри, кто это".

К горлу подступала тошнота. Он несколько раз вдохнул носом, потом наконец решился склониться над телом. Протянув руку, он задержал ее в пяти сантиметрах от плеча человека, затем легонько его толкнул, и тот откинулся спиной на асфальт.

Круглое лицо. Широкий лоб. Глаза закрыты. Гладко выбрит. На вид лет сорок.

"Никогда его не видел. Во всяком случае, не припоминаю".

Беппе по работе часто имел дело с африканцами. На заводе. В центре по приему и профориентации. Или когда навещал их в ночлежках.

"И что теперь?"

Он попробовал потрясти его, лепеча:

— Ты слышишь меня? Слышишь? Эй? — но тот ничего не ответил и не пошевелился.

"И что теперь?"

Единственное, что способна была выдать его голова, — этот бессмысленный вопрос: "И что теперь?"

Беппе был захвачен врасплох и настолько растерян, что даже перестал чувствовать дождь и ветер.

"А что, если он?.."

Сил закончить фразу не было.

Произнести это слово даже в мыслях было страшно.

"Нет! Не может быть".

Беппе потянул негра за руку.

Если он... то жизнь Беппе кончена.

Первая мысль была об Иде. Если он окажется за решеткой, все их с Идой планы накроются. И потом, адвокаты, суды, полиция... "Но мы с Идой должны..." Ему как будто перекрыли кислород. "Это не я. Это был несчастный случай.

Зачем я полез за этим диском?" Из темноты вынырнула пара фар дальнего света и ослепила его.

"Ну всё".

Беппе Трекка, согбенный над телом, заслонил глаза рукой.

"Папа! Папа! Рино! Рино!" — кричал Кристиано Дзена, зажав ногами раму велосипеда.

Из-под огромного желтого навеса на насосы и на радужные нефтяные лужи лился мертвенный свет.

Отца здесь не было. И фургона тоже. Никого не было.

В дороге ему ни разу не пришло в голову, что, доехав до места, он может и не найти отца.

Паника, затаившаяся где-то внизу живота и до сих пор давшая о себе знать лишь сомнением, не перекрыт ли съезд на Сан-Рокко, теперь охватила голову и перекрыла дыхание.

— Ты же... сказал "Аджип"... И я приехал. Знаю, я долго добирался, но это же далеко. Ты... сказал... "Аджип". Где ты? — бормотал он, водя руками по мокрым волосам.

Он еще раз обошел вокруг мойки, вокруг будки.

"Иди посмотри впереди"

Он снова сел на велосипед, но через каких-нибудь двести метров после заправки дорога начинала медленно подниматься в гору и углублялась в лес.

Свет фонарика падал на нависшие над дорогой черные стволы деревьев.

"Не нравится мне это место. Здесь его быть не может".

Фургон запросто мог быть припаркован до заправки, просто он его не заметил.

Кристиано уже собирался повернуть вспять, когда что-то привлекло его внимание. Тихая, почти неслышная музыка. Звуки смешивались с льющим по дороге и кронам деревьев дождем и с шуршанием колес по асфальту.

Он остановился, внутри все свело, а по основанию затылка неприятно побежали мурашки.

"Элиза".

Певица. Он ее знал.

Элиза, поющая: "Послушай меня... Теперь я умею плакать. Я знаю, что ты мне нужен... Мы с тобой — как солнце и звездочка..."

Ему показалось, что он угадывает на той стороне дороги какой-то массивный силуэт, который по мере приближения принял очертания фургона. Дождь барабанил по металлу. Зыбкий свет окрашивал стекло дверцы в крапинах дождя.

Фургон!

Музыка доносилась из радиоприемника.

Кристиано даже не смог обрадоваться, так силен был страх.

А если внутри не отец, а кто-то другой?

"Не бзди"

Он слез с велосипеда и пригнулся к земле, стараясь не шуметь. Во рту окончательно пересохло.

"Черт, какой мандраж"

Он стал приближаться, хлюпая обледеневшими ногами. До фургона оставалось меньше метра. Он протянул руку и пощупал бампер. Вмятина на месте. Поворотник сломан.

Это была их машина.

"Два шага, берешься за ручку и... Я не могу".

Ноги подкашивались, а руки повисли как плети...

"Если открыть дверцу..."

В его воображении рисовалась картина, в которой была смерть и много крови.

"Пойду позову кого-нибудь..."

Кристиано быстро взялся за ручку, распахнул дверцу водителя и запрыгнул внутрь, готовый уклониться от нападения убийцы.

"Никого"

Красный дисплей авторадио на приборной панели освещал место водителя. Кристиано выключил его. Ключ торчал в замке зажигания. Под пассажирским сиденьем стоял ящик с инструментами. Он его открыл. Взял длинный электрический фонарь. Зажег. Потом достал тяжелый молоток, спустился и открыл заднюю дверь.

Но там тоже ничего не было, за исключением мешка с цементом, пары досок, пакета с мусором от пикника и тачки.

Направив фонарик на землю, Кристиано проверил всю площадку. Пара мусорных баков, щит с надписью "ПОЖАРООПАСНО", трансформаторная будка.

Нет, больше ничего.

Беппе Трекка стоял на коленях перед распростертым на земле иммигрантом, ожидая, что свершится его судьба.

Черный автомобиль с литыми дисками затормозил перед ним, осветив дорогу и дождь многоваттным светом своих фар.

Беппе не удавалось разглядеть, кто сидел внутри.

Машина была похожа на "ауди" или на "мерседес"

Наконец, в салоне зажегся свет и опустилось стекло.

За рулем сидел мужчина лет пятидесяти. На нем была песочного цвета куртка и темно-голубая водолазка. Густая черная борода от самых скул. Волосы уложены гелем назад. В зубах зажата сигарета, которую он притушил в пепельнице, после чего, вытянув шею в сторону правого окна, поглядел, выгибая бровь, на дорогу.

— Отдал концы?

Беппе поднял на него непонимающий взгляд и промямлил:

— Что?

Бородач кивком показал на тело:

— Умер?

— Не знаю... Похоже...

— Твоя работа?

— Да, думаю, да.

— Черный?

Беппе кивнул головой.

— А чего ты ждешь? — осведомился бородач таким тоном, будто спрашивал, когда будет следующий автобус.

— То есть?

— Чего ты здесь торчишь?

Социальный работник не знал, что ответить. Он раскрыл рот и снова закрыл, словно невидимое привидение заставило его проглотить ложку дерьма.

Человек почесал бороду.

— Кто-нибудь уже проезжал?

Беппе помотал головой.

— Так сматывай удочки, чего ты ждешь? — Он посмотрел на часы. — Ладно, мне пора. Давай. Удачи.

Стекло поднялось, и "ауди" или что уж там это было, исчезла столь же стремительно, как и появилась.

Кристиано Дзена вышел на середину дороги в смутной надежде, что кто-нибудь проедет.

Ну почему днем эта дорога — нескончаемый поток машин, велосипедистов и бегунов, а ночью вымирает, словно между деревьями засели чудовища?

— Папа! Папа! Ты где? — закричал он в конце концов в сторону леса. — Отзовись! — Звук его голоса затерялся в листве.

"Я в этот лес не сунусь, даже если..."

Но теперь он припоминал, что приглушенная трескотня, которую он слышал в трубке, была как раз очень похожа на шум дождя в лесу.

"А если он там?"

Кристиано подошел к ограждению. Между столбами был просвет, от которого отходила терявшаяся в зарослях травы и терновника тропка. Между поросшими мхом валунами — пакеты, бутылки, презерватив, старое автомобильное сиденье. Он направил фонарик вперед. Черные стволы и переплетение ветвей, с которых капала вода.

Он сделал шаг, остановился, а потом запрыгал, стараясь стряхнуть с себя страх.

— Зачем ты так со мной? Козел! Я спал... Если это розыгрыш... — процедил он сквозь зубы.

Кристиано еще потоптался немного в начале тропинки. Потом сделал глубокий вдох и, подняв над головой молоток, шагнул вперед. Кроссовки тут же увязли, еще шаг — и он оказался в грязи по щиколотку. Он двинул по тропинке, деревья, казалось, так и ждали его, протягивая к нему длинные ветви ("Иди к нам! Иди!"), в темноте мог таиться кто угодно, готовый выскочить из-за дерева и неожиданно напасть на него.

Кристиано прошел всего несколько метров, но ему уже казалось, что он в тысяче километров от дороги. Дождь, катившийся с листьев и ручьями стекавший по стволам. Мокрый мох. Напитанный влагой, запахом земли и гнилой древесины воздух.

Ему представилось, как во тьме возникает стая волков с красными, словно раскаленные кусочки лавы, глазами.

В правой руке он держал поднятый молоток, готовый нанести удар, если перед ним кто-либо появится, а левой лихорадочно вертел фонариком.

Свет дугой скользил по большим шершавым камням, по дереву, по ручейкам, проложившим себе в грязи дорогу, и по паре черных армейских ботинок.

Кристиано вскрикнул, отступил на два шага, споткнулся о ветку и завалился на спину. Поднявшись, он дрожащей рукой направил свет фонаря на заляпанные краской ботинки, на серую куртку с оранжевой светоотражающей полосой, которую отец надевал на работу, на плавающую в грязной жиже бритую голову, на руку и на упавший в лужу сотовый телефон.

Беппе Трекка все еще стоял на коленях под дождем рядом с трупом, спрашивая себя: "Чего ты ждешь?"

Мужик на "ауди" дал ему понять, что на его месте ехал бы себе своей дорогой.

Но он — это не Беппе. Беппе — не бессовестный лихач. Беппе помогает людям и не бросает их в беде.

"Надо вызвать полицию и "скорую помощь" Вот и все"

"Зачем? Зачем губить свою жизнь? Если бы этот бедняга был ранен, при смерти, я бы его, не раздумывая, отвез в больницу. Но так?"

Беппе вытер лицо ладонью, все его тело дрожало, а зубы стучали. Он еще раз потормошил африканца. Никакой реакции.

"Он умер. Хватит. Довольно. Скажи это: умер"

И поэтому... поэтому уже ничего сделать нельзя.

Почему он не может вернуться назад во времени? Ненадолго, всего лишь на полчаса, за секунду до того, как взял в руки диск Рода Стюарта?

Леденящая мысль о том, что нет, случившееся уже не поправить, что нет на свете человека, способного исполнить это простое желание, повергла его в ужас.

"Хватит! Возьми на себя ответственность за содеянное".

"Но что от этого изменится? Ничего. Он же не оживет. А я окажусь по уши в дерьме"

Что ж, угасла одна несчастливая жизнь, а так еще одна будет загублена.

— Нет никакого смысла. Никакого, — жалобно застонал он, закрыв лицо руками. — Это несправедливо. Я этого не заслужил. Я не могу, именно сейчас не могу...

"Хватит. Пошевеливайся. Садись в машину и уматывай, пока никого нету. Вот и тот мужик сказал тебе: Чего ты ждешь?"

Беппе Трекка поднялся и, повесив голову, поплелся к "пуме"

В мрачных фантазиях Кристиано Дзены отец умирал тысячу раз (зарезанный в стычке, смятый в искореженном фургоне, сорвавшийся со строительных лесов...).

И он всегда представлял себе, что ему сообщат об этом в школе. Директор вызовет и скажет: "Случилось несчастье... Мне очень жаль..."

"Да тебе наплевать, сукин сын", — ответит Кристиано, но не заплачет. Потом он подожжет их дом, сядет на торговый корабль и уплывет, чтобы никогда не возвращаться в эту дыру.

Ему ни разу не пришло в голову, что отец может сдохнуть в грязи, как скотина.

И что это случится так скоро.

"Но так и должно было быть"

Все сходится. Он начал с того, что лишил его матери, а теперь вот забирал отца.

"Только слезы лить не надо"

Кристиано хотелось вытащить отца из грязи и обнять его, но его как будто парализовало. Словно кобра укусила. Он разинул рот и попытался выплюнуть то, что мешало ему дышать.

Он все глядел и глядел на него, потому что не мог в это поверить, просто не мог поверить, что лежащий перед ним мертвец — его отец, Рино Дзена.

Наконец, Кристиано шагнул вперед. В пучке света показался кусок погруженного в серую жижу лба, нос, забрызганные землей глаза. Пена у края рта.

Кристиано зажал фонарь в зубах и обеими руками взял отца за руку, пытаясь вытащить его из грязи.

Тело Рино Дзены безвольно согнулось и медленно осело боком на большой, поросший мхом валун. Голова упала на грудь, а руки раскинулись, как крылья у дохлого голубя. Дождь стекал по лбу и по бровям, на которых налипла земля.

Кристиано приложил ухо к отцовской груди. Ничего не слышно. Стучавшая в барабанных перепонках кровь и шум дождя все заглушали.

Он застыл перед отцом на коленях, время от времени смахивая рукой с лица капли дождя и не зная, что предпринять, затем, после минутного колебания, приподнял отцовскую голову и указательным пальцем оттянул веко, открыв остекленелый, как у чучела, глаз.

Потом он подобрал в луже сотовый. Попробовал его включить. Телефон сдох. Кристиано сунул его в карман.

Он не мог оставлять отца в такой скрюченной позе.

Взяв отца за плечи, Кристиано попробовал усадить его. Но отцовское тело не слушалось. Кристиано его сажал, но стоило отпустить, и тело потихоньку сползало вниз.

В конце концов он воткнул в землю палку и вставил ее отцу под мышку.

"Чего ради он сюда притащился? Почему оставил фургон на дороге и пошел в лес?"

Наверное, ему стало плохо. У него весь день болела голова. Наверное, он сел в фургон и поехал в больницу.

"Эта дорога ведет в больницу?"

Он понятия не имел.

А потом отцу стало совсем плохо и он не мог ехать дальше, тогда он вылез из фургона и ушел в лес помирать.

"Как волк"

Когда волк чует свой конец, он оставляет стаю и уходит умирать в одиночестве.

— Почему ты меня не разбудил, козел? — спросил он и пнул ногой палку, отчего отец снова свалился в грязь.

Надо вытащить его отсюда. Единственный вариант — взять отца за ноги и дотащить волоком до дороги.

Кристиано взял его за лодыжки и начал тянуть, но тут же разжал руки, словно его дернуло током.

На мгновение ему показалось, что по отцовским ногам пробежала дрожь.

Кристиано уронил фонарь, ринулся на землю и принялся лихорадочно ощупывать бедра, руки, грудь, трясти ему голову, болтавшуюся налево и направо.

"Может, мне почудилось?"

Он положил отцу ладони на грудную клетку и стал нажимать на счет "раз, два, три", как это делали в сериале "Скорая помощь".

Он не знал, как точно это делается и зачем это нужно, но продолжал мять отцу грудь уйму времени без видимого результата, кроме того, что мышцы его рук стали жесткие, как мрамор.

Кристиано совсем выбился из сил, промок и продрог. Внезапно накопившаяся усталость и тревога подкосили его, и он рухнул на отцовскую грудь.

Ему надо поспать. Хотя бы немного. Пять минут.

А потом он перетащит отца в фургон.

Кристиано прикорнул на земле рядом с трупом. Холод не проходил. Пытаясь унять дрожь, он попытался обнять себя, прижал руки к груди, стал растирать плечи.

Вынул из кармана сотовый, но тот не желал включаться.

"Может, оставить отца здесь?"

Лучше в лесу, чем на дерьмовом кладбище рядом неизвестно с кем...

Тело разложится, превратится в удобрение. Никаких тебе священников, церквей, похорон.

Лежащий на земле фонарь рисовал светлый овал на ковре из опавших листьев и веток, на пне, на котором выросла семейка длинноногих грибов, и на отцовской руке.

Кристиано вспомнился тот раз, когда Рино остановил машину посередине моста и залез на парапет. Внизу текла река, образуя воронки вокруг острых камней.

Потом он пошел по парапету, расставив руки, как акробаты в цирке.

Кристиано тогда вышел из машины и пошел за отцом по тротуару. Он не знал, что делать. Единственное, что он мог, — идти рядом с отцом.

Мимо проезжали машины, но никто не останавливался.

Рино сказал, не глядя на него:

— Если ты надеешься, что кто-нибудь остановится и скажет мне слезть, забудь. Такое бывает только в кино. — Он посмотрел на Кристиано. — Не говори только, будто боишься, что я упаду.

Кристиано кивнул головой. Он хотел схватить отца за ногу и стянуть его вниз, но что, если он из-за этого оступится и сорвется?

— Я не могу упасть.

— Почему?

— Потому что я знаю секрет, как не упасть.

— И в чем секрет?

— Так я и выдал его сопляку вроде тебя! Сам догадайся. Я-то догадался.

— Ну, па, пожалуйста, скажи! — заныл Кристиано. У него болел живот, как будто он объелся мороженого.

— Лучше скажи мне одну вещь. Если я упаду и умру, ты будешь ходить на мою могилу молиться за своего отца?

— Да. Каждый день.

— И цветы будешь носить?

— Конечно.

— А кто тебе денег на них даст?

Кристиано слегка задумался.

— Четыресыра.

— Куда уж там... У него у самого ветер в карманах гуляет...

— Тогда я буду брать их с других могил.

Рино прыснул со смеху и спрыгнул с парапета. Кристиано почувствовал, как боль в животе рассасывается. Потом отец поднял его и погрузил себе на плечи, как мешок.

— И не думай. Мне с неба тебя будет видно, от меня ничего не ускользнет...

По пути домой Кристиано забросал отца вопросами про жизнь и про смерть. Секрет того, как не упасть с моста, стал вдруг для него самой важной вещью на свете. И с упорством восьмилетнего мальчишки он продолжал приставать к отцу, пока однажды утром, когда они валялись на диване, Рино не сдался:

— Хочешь знать секрет? Я скажу тебе, но ты не должен его никому открывать. Обещаешь?

— Обещаю.

— Все просто: я не боюсь умереть. Только тот, кто боится, умирает, вытворяя всякие такие глупости, типа пройтись по мосту. Если тебе на смерть наплевать, можешь быть спокоен — ты не упадешь. Смерть точит зуб на трусливых. И потом, я не могу умереть. По крайней мере, пока так не решит Бог. Не волнуйся, Бог не хочет, чтобы ты остался один. Мы с тобой — единое целое. У меня есть ты, а у тебя я. Больше никого нет. Так что Бог нас никогда не разлучит.

Кристиано, свернувшись в грязи, взял отцовскую руку и вздохнул: "Тогда почему Ты его забрал? Объясни, почему?"

Беппе Трекка так и сидел в "пуме" на обочине дороги и глядел на выбивающиеся из сил "дворники".

Он не мог заставить себя уехать.

Нахлынули мысли о матери.

"За меня не беспокойся, Джузеппе. Ступай. Ступай..." Так сказала ему Эвелина Трекка со своей койки в палате римской больницы "Агостино Джемелли".

Он сидел рядом с матерью и не узнавал ее, настолько она высохла... Рак высосал из нее все соки.

— Мама, слушай, если ты хочешь, я останусь. Ничего страшного. Мне не сложно, — тихо ответил он ей, сжимая костлявую руку.

Эвелина закрыла глаза и вздохнула:

— Ну что тебе здесь делать, сынок? Мне столько яда вливают в вены, что я даже не могу глаза открытыми держать. Сплю целыми днями. Не беспокойся за меня, Джузеппе. Ступай. Ступай... Повеселись немного, твои годы молодые.

— Мама, ты уверена?

— Ступай... Ступай...

И он уехал. На пять дней. Только-только, чтобы съездить в Шарм-эль-Шейх к Джулии Са-валье и вернуться обратно.

Он познакомился с Джулией в университете, сейчас она работала аниматором в клубном отеле и позвала его в гости, а Беппе вообразил, что...

На третий день пребывания в "Корал-Бей [45]" Джулия объяснила ему, кем он для нее является.

Как она сказала? "Особенный. Не такой, как все. Замечательный друг"

В тот же день мама умерла. Умерла, не вложив руку в сыновние ладони. Наверное, она спрашивала себя, куда же он подевался, ведь они прожили бок о бок двадцать пять лет, ни на день не расставаясь. Умерла в одиночестве, как собака.

Беппе Трекка так себе этого и не простил.

Он закрылся в квартире матери в Аричче, подавленный и печальный, не желая никого видеть. Его планы стать социологом, подать документы на конкурс, чтобы стать научным сотрудником, пошли коту под хвост. Он прожил год, пичкая себя антидепрессантами и ходя в церковь — молился за душу матери. Единственное, что он сумел сделать за это время, помимо того что набрал десять кило, — получить диплом социального работника, не прочитав ни страницы учебника.

И когда кузина Луиза в двадцатый раз сказала ему, что в Варрано объявили конкурс на замещение должности социального работника, он, дойдя до ручки, подал заявление.

"За меня не беспокойся, Джузеппе. Ступай. Ступай..."

"Я оставил тебя умирать одну, как собаку. Прости меня. Я сбежал. И это было не из-за Джулии Савальи, а потому что я знал, что ты вот-вот уйдешь, и не нашел в себе сил быть рядом и смотреть, как ты уходишь".

Внезапно, как оглушенный боксер, которого окатили ведром воды, Беппе Трекка осознал чудовищность того, что творит.

Рыдая, он выскочил из машины, бросился к лежащему на прежнем месте африканцу, взял его за плечи и сказал:

— Спокойно. Сейчас я тебя отвезу в больницу.

Он поволок его к машине, но на полпути, задыхаясь, остановился и отпустил тело, чтобы перевести дух. Отступив на два шага назад, он во внезапном порыве ярости схватил африканца за ворот куртки и стал трясти.

— Ну почему ты губишь мою жизнь? Зачем ты появился на дороге? Чего ты от меня хочешь? Это несправедливо! Несправедливо. Я... я тебе ничего не сделал. — Он застыл, словно руки совсем обессилели. Лицо мертвеца маячило в нескольких сантиметрах от его носа.

Безмятежное. Словно ему снился хороший сон.

"Нет, я не могу. Хотел бы, но не могу".

От констатации того факта, что у него не хватало духу взять и отвезти этого человека в больницу, Беппе горько расплакался. Он раскрыл рот и, сотрясаемый рыданиями, обратился ко Всевышнему:

— Прошу Тебя, помоги мне. Что мне делать? Как быть? Скажи мне! Я сам не могу. Дай мне сил. Я не нарочно это сделал. Я не заметил... Умоляю Тебя, Господи, помоги мне. — Он заметался вокруг трупа, потом закрыл глаза ладонями и взмолился: — Все в Твоих силах, сделай это. Сделай чудо. Оживи его. Я не хотел его убивать. Это был несчастный случай. Клянусь Тебе, если Ты сохранишь ему жизнь, я откажусь от всего... Откажусь от единственного, что есть прекрасного в моей жизни... Если Ты спасешь его, я Тебе обещаю, что... — Он секунду поколебался. — Я откажусь от Иды. Больше никогда с ней не увижусь. Клянусь.

Он встал на колени и застыл без слез, низко опустив голову.

Кристиано снова открыл глаза.

Похоже, он заснул.

"Надо отвезти отца домой".

Ему потребовалось несколько секунд на то, чтобы осознать, что темная штука, медленно шевелившаяся у него перед носом, — указательный палец отца.

"Погоди. Не шевелись"

Это могла быть очередная галлюцинация, как и дрожь, которую он почувствовал, взяв отца за ноги.

Кристиано медленно поднял голову.

Нет, он не ошибался. Палец двигался. Едва заметно, но двигался.

Кристиано, не удержавшись, взвизгнул и схватил отца за руку.

Большой, указательный, безымянный... они сгибались, словно стараясь сжать невидимый шарик.

Рино Дзена задергал губами, веки задвигались, из уголка рта показался ручеек белой пены.

Кристиано тряс его за плечи:

— Папа! Папа! Папа! Это я!

Отец закашлялся и открыл глаза.

Это было уже слишком. Кристиано прорвало, фонарь выпал у него из рук, он обнял отца и, рыдая, стал тыкать кулаком ему в грудь:

— Козел, урод. Я знал, что ты не можешь умереть. Ты не можешь умереть... Не можешь меня бросить... Я тебя убью... Я убью тебя, клянусь... — Он подобрал фонарик и направил свет отцу в лицо. — Папа, ты меня слышишь? Подай знак, если слышишь... Сожми руку, если не можешь говорить...

Вдруг по телу отца словно прошел разряд в десять тысяч ватт: Рино снова выпучил глаза и закатил их, затрясся, заскрежетал зубами и задергал ногами и руками, как бесноватый.

Это длилось не больше двадцати секунд, потом конвульсии резко прекратились.

Кристиано стал хлопать отца по щекам, пытаясь привести его в чувство, но безрезультатно...

Однако он не был мертв. Грудная клетка ходила вверх-вниз.

Надо было мчаться в больницу, вызывать "скорую", врачей...

"Беги! Чего ты ждешь?"

Кристиано поднялся и рванул к дороге, но, едва сделав несколько шагов, споткнулся, фонарик отлетел в сторону, и он оказался в темноте, распростертый на чем-то...

Он протянул руку, пытаясь на ощупь понять, что это. Мягкое, мокрое, накрытое шерстью и тканью, и у него были...

"Волосы!"

Кристиано вскочил на ноги, словно невидимая рука дернула его за шевелюру, и попятился назад; руки потянулись ко рту, а из груди вырвался вопль: "Господи! Господи!!"

Он подхватил фонарик и дрожащей рукой направил его на...

"Фабиану!"

Глаза раскрыты. Рот разинут. Руки в стороны. Ноги врозь. Куртка распахнута. Блузка распахнута. И голова тоже.

Открытая рана, раскроив пополам бровь, рассекала покрытый каплями дождя лоб. Пирсинг болтается на ошметке розового мяса. Волосы вымазаны в крови и грязи. Глаза смотрят в одну точку. Лифчик порван. Грудь и живот покрыты чем-то красноватым. Штаны спущены до колен. Ноги расцарапаны. Фиолетовые трусики порваны.

Кишки скрутило узлом. Кристиано попятился назад, широко раскрыв рот и глотая воздух, но к горлу все равно подступила горячая волна, и изо рта прыснул кислотный фонтан. Хрипя, он метнулся в лес, но, пробежав десяток метров, рухнул на колени и, обняв дерево, попытался стравить еще, но впустую.

Тыльной стороной ладони он вытер губы и сказал себе, что ничего не видел, это было просто кошмарное видение, с него хватит, ему пора уходить, прочь отсюда, и все вернется на свои места.

"Все, хватит. Сейчас ты спокойно, очень спокойно уйдешь".

Он должен был выйти обратно на дорогу, взять велосипед, вернуться домой и забраться под одеяло.

"Я смогу".

Тогда почему он не мог подняться, почему перед глазами стояла рассеченная надвое бровь Фабианы, этот ошметок мяса с колечком и залитые дождем зеленые глаза?

Главное — не думать, а лишь отдавать себе простые приказы и по одному выполнять их.

"Сейчас ты встанешь"

Он сделал вдох и, держась за ствол, поднялся.

"Теперь иди на дорогу"

Кристиано, с трудом удерживаясь на ставших вдруг чужими ногах и выставив перед собой руки, начал пробираться через темные заросли.

Наконец, он вышел на дорогу. Перемахнув через ограждение, он побежал вниз под гору, позабыв про велосипед. Вскоре лес осветился светом фар.

"Останови ее".

Он выбежал на середину дороги, поднял руки, но в последний момент, когда фары машины вот-вот должны были осветить его, он инстинктивно отскочил в сторону и перепрыгнул за ограждение до того, как его могли заметить.

Лежа в бегущем вдоль дороги ручье, Кристиано спросил себя, почему он не остановил эту машину.

Хлюпая носом, Беппе Трекка сел в машину.

Господь не сотворил чуда, но и не придал ему решимости отвезти человека в больницу.

Социальный работник включил на максимум отопление, выжал сцепление, включил первую скорость, посмотрел в зеркало заднего вида и чуть не помер на месте.

Африканец был на ногах и глядел на него через заднее стекло.

"Хватит. Хватит думать"

Надо взять отца и увезти оттуда, не думая о том, что произошло в этом лесу. Кристиано Дзена вернулся к фургону, пытаясь прогнать стоявший перед глазами образ мертвой Фабианы. Он залез в кузов и принялся растирать себя тряпкой, чтобы согреться. А он промерз до костей.

Потом он вытащил из кузова тачку и опять пошел в лес.

— Что случилось? Я ничего не помню. — Африканец сидел рядом с Беппе, который, с выражением ужаса на лице, тащился со скоростью двадцать километров в час.

У него не было сил посмотреть на своего пассажира, настолько он был перепуган. Этот тип справа от него вернулся, как Лазарь, из царства мертвых.

Беппе был так взволнован, что даже не чувствовал радости.

"Ты просил о чуде, и вот оно произошло".

"Да разве так бывает? Чудо? Для меня? Какой в нем смысл? Почему Бог помог такому бедолаге, как я?"

"Неисповедимы пути Господни"

Сколько раз Беппе повторял эту затасканную фразу, когда попадал в передрягу. Теперь он в полной мере осознал ее смысл.

Социальный работник набрался духу и, не поворачиваясь, промямлил:

— Как ты себя чувствуешь?

Мужчина помял себе шею.

— Голова немного болит, и здесь, в боку. Видно, я упал. Не знаю, я ничего не помню... — Он был растерян. — Я собирался перебежать дорогу, и потом ничего. Очнулся на земле и увидел твою машину. Спасибо, друг.

Беппе вытаращил глаза.

— За что?

— Что остановился помочь мне.

"Он даже не понял, что это я его сбил"

Живот отпустило от разлившегося по телу ощущения блаженства, и социальный работник уверился в том, что Бог рядом с ним и что, возможно, он был слишком суров к себе.

Он оглядел африканца. Не похоже было, чтобы он очень плохо себя чувствовал

— Отвезти тебя в больницу?

Африканец замотал головой, разволновавшись, словно Беппе предложил ему наведаться в отделение Лиги Севера [46].

— Нет! Нет! Я в порядке. Пустяки. Слушай, а ты не мог бы высадить меня на следующем перекрестке?

"У него нет вида на жительство".

— Тебе бы показаться врачу.

— Пустяки, друг.

— Могу я хотя бы узнать, как тебя зовут?

Негр, казалось, мгновение колебался, говорить или нет, но потом сказал:

— Антуан. Меня зовут Антуан. — Он указал на дорогу. — Вот здесь останови, пожалуйста. Здесь в самый раз. Я приехал.

Беппе остановил машину и огляделся по сторонам. Кроме мигающего светофора, кругом ровным счетом ничего не было.

Вдали, за ангарами и линиями электропередачи, слабый свет зари отхватил у ночи кусок неба.

— Здесь? Уверен?

— Да, да. Здесь хорошо. Останови здесь. Огромное спасибо.

Антуан открыл дверь машины и уже собирался выходить, но остановился и внимательно посмотрел на Беппе. В этих огромных карих глазах Беппе увидал сияние Таинства Троицы.

— Могу я попросить тебя кое о чем?

Беппе Трекка сглотнул.

— Да, конечно.

Африканец вытащил из рюкзака пачку белых махровых носков и протянул ему.

— Возьмешь их, друг? Чистый хлопок. Сто процентов. Отдам по хорошей цене. Пять евро. Всего за пять евро.

Вжавшись грудью в баранку, Кристиано Дзена гнал фургон по извилистой дороге.

Мотор "дукато" заходился воем на второй передаче.

Кристиано знал, что должен переключить на третью, но пока не кончились крутые повороты, он не рисковал.

Наконец рассвело и дождь поутих. Овалы света фар бежали по дороге, покрытой грязью, лужами и скребущими о днище фургона ветками.

Кристиано бросил взгляд назад. На поддоне в кузове лежали бок о бок Рино Дзена и труп Фабианы Понтичелли.

На теле Фабианы была куча улик. Кристиано по этой части был эксперт, он пересмотрел много детективов и знал, что под ногтями жертвы остается кожа уби...

В мозгу Кристиано что-то щелкнуло, секундный блэкаут.

...и наверняка имелся миллион улик, и полиция за пять минут поймет...

"Что?"

"Ничего"

Беппе Трекка с тремя упаковками носков в руках открыл дверь своей двухкомнатной квартиры. Он молча разделся и, ни о чем не думая, принял обжигающе горячий душ, потом надел пижаму и прикрыл ставни. Дождь перестал, день уже вступал в свои права. Воробьи на кипарисах начинали робко щебетать, словно желая сказать: "Видели, что за ночка? Но она прошла, снова начинается жизнь".

Беппе сунул в уши затычки и забрался под одеяло.

Кристиано Дзена выехал из леса и был уже на подъезде к Варрано.

Он почти управился. Оставалось проехать через город и выбраться на шоссе. Он вывернул на широкий бульвар и решил, что пора переключить передачу. Поглядев на истертую рукоятку рычага, он взялся за нее и уже собирался включить третью, когда услышал мрачный голос отца, напоминавшего ему:

"Сцепление. Ты выжмешь или нет это проклятое сцепление?!"

Кристиано нажал на педаль и с первой попытки включил третью.

Когда он снова посмотрел на дорогу, то заметил вдали на бульваре мигание, озарявшее синим и оранжевым светом верхушки платанов.

"Полиция!"

Он чуть не лишился чувств и инстинктивно выжал педаль тормоза. Взвизгнув тормозами, фургон резко затормозил и рывками проделал еще с десяток метров, после чего окончательно заглох на самой середине проезжей части.

Кристиано, не дыша, впился в баранку. Потом он зажмурился и стиснул зубы.

"И что теперь делать?"

Открыв глаза, он увидел, как люди в желтой светоотражающей одежде растягивают поперек бульвара сигнальные ленты. Рядом стояла полицейская машина и грузовик с оранжевыми мигалками.

Один полицейский направлялся в его сторону, помахивая жезлом.

Кристиано попробовал сглотнуть, но не смог. Он пригнулся, чтобы полицейский не увидел за рулем его сопливую физиономию.

"Живее!"

Он повернул ключ, и "дукато" закашлял, натужно толкаемый вперед стартером.

Полицейский остановился в пятидесяти метрах и показывал, что надо разворачиваться.

"Ну же... Выжми это проклятое сцепление!"

Он шумно выдохнул, вытянулся и кончиком носка нажал на педаль.

"Так. А теперь переводи на нейтралку. Она посередине".

После нескольких попыток Кристиано решил, что нашел нейтральное положение. Он еще раз повернул ключ, и на этот раз мотор завелся. Включив первую, он очень медленно отжал сцепление. Фургон тронулся, Кристиано крутанул руль и двинул в обратную сторону.

По шоссе навстречу ему плотным строем, как караван слонов, шли фуры с иностранными номерами. Небо окрасилось в темно-серый цвет, а на востоке над долиной забрезжил тусклый рассвет. Силуэт дома черным бункером выплыл из расстелившегося по полям и по дороге тумана.

Кристиано припарковал фургон, заглушил мотор, вылез из кабины и пошел открывать кузов.

Отец лежал поверх трупа Фабианы, под велосипедом. Голова угодила в остатки от барбекю, а к щеке прилипла этикетка от пива "Перони".

Кристиано запрыгнул в кузов и проверил, бьется ли еще у отца сердце. Отец был жив. Тогда Кристиано взял его за ноги и осторожно, чтобы он не ударился головой, стянул вниз и снова водрузил на тачку. Захлопнув дверцу, он покатил тачку к дому, но перед дверью вспомнил, что у него нет ключей. Ключи нашлись в кармане штанов Рино. Кристиано открыл дверь.

Не с первой попытки ему удалось взвалить отца на плечи, и он медленно, согнувшись под весом семидесятивосьмикилограммового тела, поднялся по лестнице на верхний этаж. Валясь с ног, совершенно обессиленный, он положил отца на постель.

Теперь его надо было раздеть, но это-то он делать умел. Сколько сотен раз ему доводилось укладывать в постель вдрызг пьяного отца?

От чего доктор Фурлан совершенно терял голову, так это от макарон по-генуэзски.

Кладешь в большую кастрюлю три кило лука, добавляешь немного сельдерея и морковки, кусок постной телятины и варишь все это целый день на слабом огне.

Лук постепенно превращается в темное ароматное пюре, которое затем вываливаешь на макароны, щедро присыпав тертым пармезаном и бросив несколько листочков базилика.

"Седьмое небо"

Супруга доктора Фурлана готовила их просто восхитительно, потому что она клала в соус еще и кусок сала. И так долго томила его, что от телятины оставалось только воспоминание.

Беда была в том, что Андреа Фурлан, вернувшись домой к полуночи зверски голодным после того, как их команда продула финал клубных соревнований по волейболу, открыл холодильник и, не грея, уговорил полкастрюли макарон, а потом, не удовлетворившись съеденным, отправил в свой желудок три куска пирога с начинкой из латука, оливок и каперсов, а также две жареные колбаски.

Подкрепившись, он улегся спать. А через три часа уже был в неотложке — начиналась его смена.

Теперь, стиснутый между водителем, Паоло Ристори, и медсестрой Сперти, он чувствовал, как лук и колбаски пытаются подняться вверх по пищеварительному тракту. Его мутило, а живот раздулся, как баскетбольный мяч.

Самое оно было бы сейчас пересесть назад и минут пять соснуть на каталке, оставив этих идиотов лаяться между собой.

Фурлан с выражением отвращения на лице поглядел на Ристори.

Жуя жвачку, тот продолжал упорно слепить фарами грузовик с полным кузовом свиней, не желавший съезжать с полосы обгона. Шумахером себя возомнил. Под предлогом неотложности вызова гнал как очумелый.

— Ну и в общем, он наложил в штаны... — сказала Микела Сперти, светловолосая девица, облаченная в мешковатую оранжевую форму. Под комбинезоном (Паоло один раз видел ее в бикини в городском бассейне и ужаснулся) скрывалась масса настолько рельефных мускулов, что они казались рыбинами, уложенными на продажу в корзину одна поверх другой. По вине бодибилдинга она распрощалась с грудями и с менструациями.

Ристори бросил на нее беглый взгляд.

— Ты хочешь сказать, что твой приятель наложил в штаны прямо на конкурсе "Мистер Олимпия"?

— Ara. Когда стоял на сцене и демонстрировал мускулы.

— Нет... ради бо... — пробормотал Андреа и, прикрыв рот рукой, срыгнул луковым перегаром, от которого чуть не лишился чувств.

— Ну, если наглотаться "Гутталакса" за три часа до начала соревнований... — Микела принялась обкусывать себе ногти.

— Но зачем он это сделал? — недоумевал Ристори.

— У него вес на триста грамм зашкаливал. Он не проходил в свою категорию. Этот кретин с утра выпил полбутылки минералки, пошел в сауну, пропотел как проклятый, но все без толку, не сбавил ни грамма. Тогда он догадался, что у него кишечник полный. И поэтому принял слабительное, только вот сработало оно, когда он показывал "Двойной бицепс спереди".

Фурлан увидел дом и показал на него:

— Тормози! Тормози! Приехали. Останавливай.

— О'кей, шеф. — Ристори включил поворотник и, резко крутанув руль, на полной скорости влетел во двор дома Дзены так, что карета скорой помощи, скрежеща шинами по гравию, остановилась в полуметре от кузова "дукато".

Микела в бешенстве поднялась с места:

— Урод! Клянусь, в следующий раз я тебе съезжу по носу, если повернешь без предупреждения таким манером.

— Напугала! Можно подумать, ты у нас Шанна, принцесса эльфов?

Фурлан подхватил чемоданчик и вышел из машины. На свежем воздухе ему сразу же полегчало. Он направился ко входу в дом. Дверь была настежь распахнута.

Ристори с носилками и Сперти с кислородным баллоном последовали за ним, пихая друг друга, как два подростка.

Доктор оказался в большой комнате. Стол завален пивными банками. Стулья из белой пластмассы.

"Какая гадость".

В полумраке он разглядел сидящую в шезлонге фигуру.

Фурлан подошел ближе и увидел высокого и худого, как цапля, мальчишку, смотревшего на них безо всякого выражения. На нем был оранжевый махровый халат до пят и бесформенные трусы. На бледном как мел лице — темные круги вокруг опухших, с полопавшимися сосудами глаз. При виде бригады скорой помощи он лишь приоткрыл рот.

"Или накачался наркотиками, или в шоке".

— Это ты набрал 118? — спросил у мальчика Ристори.

Тот кивнул головой и показал на лестницу.

— Ты странно выглядишь. С тобой все в порядке? — спросила его Сперти.

— Да, — выдал мальчик как заторможенный.

Фурлан огляделся.

— Где он?

— Наверху, — ответил мальчик.

Фурлан взбежал по лестнице на верхний этаж и в ближней комнате обнаружил на матрасе наголо бритого и покрытого татуировками мужчину. Он был облачен в синюю в голубую полоску пижаму.

Открывая чемоданчик, Фурлан окинул взглядом комнату. Кучи наваленного белья. Ботинки. Коробки. Полотнище со свастикой во всю стену.

Он постарался сразу не заводиться. Это был не первый и наверняка не последний долбаный скинхед, которому приходилось оказывать медицинскую помощь. "Как же я ненавижу этих ублюдков..."

Он наклонился и взял мужчину за руку:

— Синьор?! Синьор?! Синьор, вы меня слышите?!

Тишина.

Фурлан надел стетоскоп. Сердце билось. Ровно. Тогда он достал из кармана карандаш и кольнул ему стержнем предплечье.

Никакой реакции.

Фурлан обернулся к мальчику, который, опершись о косяк двери, смотрел на него пустыми глазами.

— Кто он тебе? Отец?

Паренек кивнул головой.

— Давно он так?

Тот пожал плечами.

— Не знаю. Я проснулся и нашел его в таком виде.

— Что он делал вчера вечером?

— Ничего. Спать пошел.

— Он выпил? Тут внизу полно пивных банок.

— Нет.

— Он употребляет наркотики?

— Нет.

— Пожалуйста, скажи мне правду. Он употребляет наркотики?

— Нет.

— А лекарства принимал?

— Нет, не думаю.

— Он страдает какими-нибудь болезнями?

— Нет... — Кристиано поколебался, потом добавил: — Головными болями.

— Таблетки какие-нибудь пьет?

— Нет.

Фурлан не мог понять, врет ли мальчишка.

"Это не твоя проблема", — сказал он себе, как всегда в таких случаях.

Врач обратился к Ристори, кивнув на мальчика:

— Выведи его, пожалуйста.

Для начала он расстегнул куртку. Потом приподнял мужчине веки и высветил фонариком зрачки. Один расширен, другой сужен.

Девять из десяти: классическое кровоизлияние в мозг.

Несчастному нацисту, можно сказать, повезло: в больнице "Сакро Куоре" [47] в Сан-Рокко не далее как год назад открылось отделение интенсивной терапии, так что у него даже был шанс спастись.

— Сажаем на трубу, кантуем и отгружаем, — распорядился врач.

Сперти живо засунула в горло мужчине трубку, а сам Фурлан тем временем проткнул вену в предплечье.

Потом они переложили его на носилки.

И увезли с собой.

Впоследствии Кристиано Дзена вспоминал момент, когда отца уносили на носилках, как переломный во всей его жизни.

Не тогда, когда он крутил педали под дождем, уверенный, что выезда на Сан-Рокко больше не встретится, не тогда, когда он обнаружил в грязи мертвое тело отца, не тогда, когда он увидел труп Фабианы Понтичелли.

Мир переменился и его существование стало важным, достойным, чтобы о нем говорить, в ту самую минуту, когда он увидел, как бритая голова отца скрывается в карете скорой помощи.