"Холодная гавань" - читать интересную книгу автора (Йейтс Ричард)

Глава 7

К концу первого года учебы в Ирвинговской школе у Филиппа Дрейка на одном локте твидового пиджака зияла дыра величиной с яблоко. Отдать его в починку он не мог, так как другого пиджака у него не было, и эта маленькая неприятность только подчеркивала безысходность его положения.

— Дрейк, ты безнадежен, — слышал он многократно, и зачастую это было лишь прелюдией к издевательствам торжествующей толпы, раз от разу все более изощренным.

С первого дня своего появления в Ирвинге, куда он приехал словоохотливым, много о себе понимающим юнцом, он честно пытался освоить науку, как не выглядеть в глазах сверстников придурком — уж очень незавидная это доля в любой частной школе, — однако терпел одно фиаско за другим. Первые же осень и зима показали его полную безнадежность, и хуже всего было осознание того, что винить надо только себя: «сам нарвался», бросали ему в лицо мальчишки.

Но с приходом весны произошли неожиданные изменения к лучшему: стало меньше насмешек, и даже появились первые, вполне приличные друзья. Были основания надеяться, что следующий год сложится для него удачнее (а для всякого школьника «следующий год» всегда овеян ореолом новизны), но прежде ему предстояло провести лето дома, а «дом» для Фила Дрейка с некоторых пор превратился в достаточно зыбкую и опасную территорию вроде школьной общаги, в которую он, не ожидая подвоха, с улыбкой и не закрывающимся ртом вошел в сентябре прошлого года.

Он был бы не прочь вернуться в их последнее пристанище на Гудзон-стрит с отслаивающейся штукатуркой, плохо закрывающимися дверьми и доброкачественным зеркалом, в котором вот-вот должны были обнаружиться признаки давно искомой зрелости; пусть та квартира была не бог весть что, но все-таки это свое, родное. Что же касается дома в Колд-Спринге, то наперед можно было сказать, что сестре — замужней беременной женщине — будет не до него и что ему придется каким-то образом находить общий язык с неразговорчивым, устрашающего вида чужаком, ее мужем.

После гладеньких, бесшумных железных дорог Новой Англии громыхающий, болтающийся из стороны в сторону лонг-айлендский поезд стал настоящим испытанием для его нервов. Он еле дождался конца путешествия и, стоя в проходе с чемоданом в руке, еще до того, как кондуктор выкрикнул «Колд-Спринг!», чувствовал себя готовым, насколько это было возможно, ко всему.

— Филли! — воскликнула его мать и быстро пошла ему навстречу через гостиную, вытянутую в длину, как и весь этот чудной дом. — Дай же мне тобой налюбоваться.

Обычно желание любоваться им приходило к ней после нескольких пропущенных стаканчиков, а сейчас был еще не вечер; но, кто знает, может, в деревне она начинала с утра пораньше? — Что это с ним, дорогой?

— С чем?

— С твоим чудным твидовым пиджаком. Он весь… залоснился.

— Он просто грязный, вот и все. Когда у тебя один-единственный пиджак, который ты носишь каждый день, отдать его в прачечную не получается.

— Ну-ка повернись, — попросила она и, увидев дыру на локте, ахнула. — Послушай, вот что мы сделаем. Мы отдадим его в сухую чистку, прямо сейчас, а потом поставим на локтях красивые кожаные заплатки. Что ты на это скажешь?

Он согласился, и в его голосе если и прозвучала досада, то почти неразличимая для него самого.

— Рейчел тебя ждет не дождется. Она наверху, в постели. О, ничего серьезного, небольшое осложнение, связанное с беременностью; доктор посоветовал ей отдохнуть несколько дней. Так. Неси свой багаж, и я покажу тебе твою комнату. Очень надеюсь, что она тебе понравится; увидев ее, я сразу сказала: «Это для Филли».

Лестницу на второй этаж окаймляли стены из все тех же термоизоляционных плит. Видимо, рачительные лонг-айлендцы, подумал он, таким образом экономят на строительстве.

— А что, мне нравится, — сказал он о комнате. — Нет, правда, очень симпатичная.

— Ах, я так рада, — сказала мать. — Смотри, какой просторный стенной шкаф. А теперь я покажу тебе мою комнату, напротив.

И снова, осматриваясь в ее апартаментах, он заверил мать, что все прекрасно. Затем она повела его в другой конец коридора, где они остановились перед застекленной дверью, наглухо закрытой занавесками в горошек.

— Подожди, дорогой, — сказала мать. — Вдруг она спит. Сейчас проверим. — Раздвинув занавески одним пальцем, она заглянула внутрь. — Отлично, не спит. — Она постучала со словами: — Рейчел? Твой милый братец приехал. Он может войти?

— Ну конечно, может.

Он увидел, как сестра, подпертая сзади подушками, отложила в сторону книжку, похожую на детективный роман. Она подтянула на себя одеяло, словно желая скрыть живот, но, когда она подняла руки, чтобы его обнять, он все-таки успел его разглядеть, такой большой и увесистый под тонкой рубашонкой.

— Принеси стул и сядь поближе, Фил, — сказала она. — Как же давно я тебя не видела.

Она хотела «знать все» про его первый год в школе, и он дал ей краткое, тщательно отредактированное резюме, всячески подчеркивая, как хорошо он провел время, и под занавес рассказал анекдот, достаточно смешной, чтобы заставить ее посмеяться. Их мать какое-то время с улыбкой стояла в дверях, словно в ожидании, когда ее вовлекут в этот разговор, и в конце концов ушла вниз.

— Ах, это пустяки, — ответила Рейчел на вопрос о своей болезни. — Дурацкая инфекция мочевого пузыря, но мой врач, кажется, собирается продержать меня в постели, пока не уставит всю полку пробами моей мочи. Сначала он прописал мне красные пилюли — и проба получилась красная; затем он дал мне синие пилюли — и проба получилась синяя; и эти эксперименты продолжаются. Я думаю, он не остановится, пока не заполучит все цвета радуги. Поверь, со мной все в порядке. Лучше не бывает.

Глядя на ее оживленное лицо, нельзя было ей не поверить. Он заметил, что за этот год она изменилась: повзрослела и как-то неуловимо похорошела; интересно, подумал он, со всеми ли девушками, начинающими жить регулярной половой жизнью, происходит подобная трансформация.

— У тебя отличная большая комната, — сказал он.

— Да уж.

Он поднялся и отнес стул на прежнее место. А потом заметил:

— Моя комната тоже хорошая. Удачно получилось с этим домом, да? Интересно, как она его нашла?

— Ну, — тут Рейчел бросила на брата многозначительный взгляд, — зря, что ли, она всю жизнь читает объявления о недвижимости в газете?

Младшие Дрейки редко позволяли себе улыбнуться или перемигнуться по поводу матери — все остальное казалось им святотатством, — но в душе обоим хотелось перейти эту черту. Тогда даже с такой темы, как исходящий от нее запах, возможно, было бы снято табу.

— Главная проблема здесь — это сырость, — говорила Рейчел. — Ты заметил? Во всем доме. Мы не обратили на это внимания, пока не вселились, а сейчас куда денешься? Эван ненавидит сырые дома.

Пока Фил распаковывал в своей комнате чемодан со всякой всячиной, ему показалось, что он тоже почувствовал эту сырость, слабый запах плесени, но он не считал это главной проблемой, и вряд ли так считала его сестра. Главной проблемой этого дома, как ни крути, частью компромисса, который наверняка бесил Эвана Шепарда постоянно, была необходимость жить вместе с Глорией Дрейк.

Делать ему было совершенно нечего, поэтому он спустился в гостиную и полчаса сидел сначала в одном кресле, а затем, так же бесцельно, в другом. Полагая, что мать на кухне, он надеялся, что она там будет и дальше оставаться, пусть даже при этом накачиваясь спиртным. Сейчас он уже с трудом вспоминал времена в Ирвинге и свою тоску по дому; тогда он скучал по матери, как семилетний мальчишка.

Из коридора в комнату неторопливо вошел их старый кот.

— А вот и ты, Перкинс. Иди-ка сюда.

Он сгреб кота в охапку и несколько секунд, пока садился поглубже и ставил пятки на край кресла, как это иногда делают дети, держал Перкинса на весу; затем он поднес кота к самому лицу и поцеловал его в нос.

Тут он поднял глаза и обнаружил молча за ним наблюдающего Эвана Шепарда.

Он тут же опустил кота на пол и, вскочив на ноги, сказал:

— О, привет, Эван! А мы вот с Перкинсом поздоровались. Как ты тут?

Даже рукопожатие у них не получилось: у Эвана в пятерне, слишком быстро сомкнувшейся, вместо ладони Фила оказались только его пальцы, и у него, наверно, было такое ощущение, что он пожимает руку девочке.

— Рад тебя видеть, Фил. Как… как прошел твой год?

— Да ничего, спасибо.

Они стояли, друг друга оглядывая. Фил впервые видел Эвана в прозодежде — рубашка и брюки из темной саржи, на левом кармане опознавательный бейджик, — и ему невольно хотелось извиниться за то, что он учится в частной школе.

— Ну что ж, — Эван кивком показал, что он должен откланяться, — увидимся позже. — И, развернувшись, поспешил наверх.

С первого дня самым большим испытанием для Фила в этой искусственно воссозданной семье стали ужины. Из-за необычно жаркого стоячего воздуха для июня Рейчел включала на обеденном столе маленький вентилятор, который с жужжанием медленно вертел туда-сюда своей башкой в сетчатом наморднике и только разгонял тепло среди тарелок с едой.

— Ах, как чудно, — часто повторяла Глория перед началом трапезы, и, если Филу удавалось перехватить ее взгляд, он в нем читал страх: неужели и сегодня, в очередной раз, за столом будет раздаваться только один голос, ее голос?

Дважды за первую неделю его пребывания она усугубила общую атмосферу неловкости тем, что вслух пожаловалась: «Надо же, а я-то всегда думала, что ужин — это время разговоров». После этих слов все, включая сына, предпочли уткнуться в тарелки.

Эван Шепард от своей тарелки вообще практически не отрывался, даже когда жена шепотом задавала ему какой-нибудь вопрос. Своим сосредоточенным, ничего не выражающим лицом он как бы давал всем понять, что поглощение пищи в не меньшей степени, чем работа или делание детей, является исконно мужским занятием. Когда его мускулистая рука, вооруженная ножом для разделывания мяса, высвобождалась, она всегда покоилась на краю стола в одном и том же положении: пальцы подобраны в кулак или зажимают сложенный пополам ломоть хлеба; Фил находил в этом нечто интригующее: именно так показывали в кино героев-работяг. Он пробовал копировать эту манеру, но выходило неестественно, отчего он еще больше смущался. Одна из мелких привычек, которую он, сам того не подозревая, приобрел в Ирвинге, как раз была связана с застольем и заключалась в том, что одному локтю полагалось лежать на столе, а свободной руке, сокрытой от любопытных глаз, покоиться на коленях. И сейчас он невольно принимал эту позу. Стоит ли после этого удивляться, что многие люди видят в частных школах этакий рассадник элитарно-жеманного образа жизни.

— Дорогой, — обращалась Рейчел к мужу, и Фил каждый раз вздрагивал: в ее устах это слово звучало как имя. — Если тебе не нравится салат, я могу сделать его с другим соусом.

— Да нет, нормально, — отвечал Эван, не глядя на нее, с набитым ртом и блестящими от оливкового масла губами. — Все нормально.

В тот вечер ужин получился более коротким и не столь напряженным, как обычно, хотя бы потому, что чувствовалось напряжение иного рода: старшие Шепарды после нескольких вежливых отказов наконец приняли приглашение на вечерний коктейль. Не успели убрать со стола грязную посуду, как раздался звонок в дверь; Глория поспешила встретить гостей, но на пороге стоял один Чарльз с дежурной улыбкой на лице.

— К сожалению, моя жена немного устала, — объявил он, — но она взяла с меня слово, что в следующий раз я возьму ее с собой. Как-нибудь вечером, если это вас устроит.

— Ну, разумеется, — ответила Глория. — Если вы… если вы сдержите свое обещание.

Удалившись на кухню, где она от нервозности уронила на пол два кубика льда, Глория решила, что отсутствие Грейс Шепард — это даже хорошо: то, что Чарльз пришел один, наложит на вечер определенный отпечаток, требующий изменения плана. В ситуациях, когда возникает неуверенность в себе, очень важно иметь некий план, в противном случае все твои шансы на счастье могут ускользнуть, раствориться, исчезнуть.

Когда она принесла в гостиную поднос с напитками, чтобы с некоторой церемонностью поставить его на столик, Чарльз Шепард вел с молодыми светскую беседу, а точнее, они вели светскую беседу с ним, пока он прогуливался по ковру, вроде бы разглядывая те или иные предметы, которые, скорее всего, в упор не видел.

— А тут мило, Глория, — сказал он. — Вы нашли очень комфортабельный дом.

— Вот только здесь сыро, — решила она сразу выдать негатив как бы в доказательство того, что не намерена ничего скрывать. — Это самая большая проблема. Но мы надеемся, что эта сухая теплая погода поможет выправить положение. Я, во всяком случае, надеюсь. Кто что будет пить?

Были предложены джин и виски и даже бутылка пива для Фила, и ощущение зарождающейся общей радости не заставило себя долго ждать.

— Чарльз, я уж было подумала, что мы вас больше не увидим. Вы нас сознательно избегали?

Глория взяла с места в карьер. Она отдавала себе отчет в том, что это могло прозвучать бестактно, а то и безрассудно, но это входило в ее план. Если тебе удается дойти до самого корня того, о чем говорить в обществе считается неприличным, и вытащить это на всеобщее обозрение, считай, ты получил преимущество. Твой собеседник, возможно, испытает короткое смущение, зато потом оценит твою прямоту, и это поспособствует очищению атмосферы.

Чарльз поспешил заверить ее, что каждый день собирался к ним заглянуть, Грейс, разумеется, тоже, и вот как-то незаметно пролетело несколько недель, но ему хотелось бы думать, что она в этом не видит злого умысла.

Его смущение действительно было коротким, а после принесенных извинений он развалился в кресле и, кажется, почувствовал себя гораздо лучше.

— Чарльз, Эван вам рассказал последние заводские новости? — спросила Рейчел, и на ее милом юном лице читалась нескрываемая гордость: она обращалась к своему тестю запросто, по имени.

Чарльз подтвердил, что он в курсе и новости отличные, а дальше выяснились подробности. Эвана прочили кандидатом в «супервайзеры по запчастям» при сохранении обязанностей механика; новая должность сулила существенную прибавку к зарплате, что делало перспективы инженерной школы чуть более реальными.

Глория пробормотала слова дежурного одобрения и поздравления, но сердце ее осталось равнодушно. «Супервайзер по запчастям» — само название этой должности, как и любой другой, которую ее зять мог бы получить на своем заводе, вызывало у нее отчаянную зевоту; если на то пошло, «инженер-механик» тоже не те слова, при звуках которых у девушки загораются глаза.

Сейчас Глория уже не помнила, что когда-то она видела в Эване Шепарде этакого дьявола во плоти; здесь, в Колд-Спринге, в тесном общении, он производил на нее впечатление серого, скучного человека. И это не переставало ее изумлять, ведь его отца неизменно отличало, судя по всему, врожденное изящество.

— Чарльз, вы всегда такой элегантный, — сказала она. — Это ваш новый летний костюм?

— Нет. — Он одернул пиджак. — Совсем старый. Авось, думаю, еще одно лето проношу.

— По-моему, очень… очень красивый. Я бы даже сказала, шикарный. — Новая мысль заставила ее просветлеть. — А скажите, Чарльз, к вам никогда не обращаются по-военному — «полковник Шепард»? Или кем вы там были?

— Нет, нет, нет, — поспешил он откреститься. — Я ушел в отставку в чине капитана, а это не то воинское звание, которое сохраняется в мирное время.

— Какая прелесть! — воскликнула она. — Капитан Шепард! По-моему, это звучит очень благородно. — Она в упоении повернулась к детям, сначала к одному, потом к другому. — Вы не находите?

— Нет, погодите, — остановил ее Чарльз, стараясь проявлять максимум терпения. — Я попробую вам объяснить. Если в мирное время вы услышите, что кого-то называют «капитан», вы можете быть уверены, что он служил на флоте, понимаете? Не в армии. Потому что на флоте чин капитана гораздо выше, за ним уже следует вице-адмирал, а в армии это довольно скромное звание. Теперь, я уверен, вы меня поняли.

Он уже не помнил, когда последний раз столько говорил, и тем не менее не был уверен, что его поняли, хотя во время его объяснений она согласно кивала. Теперь пришел ее черед.

— Знаете, мне до всего этого нет дела. Лично я, упоминая вас, буду говорить «капитан Шепард». Отныне и вовеки. — И она одарила его кривой улыбкой, показав испачканные помадой зубы.

Ну что делать с такой женщиной? Готовность умереть ради любви у кого-то может вызывать жалость, но чем она хуже любой другой формы умирания?

— Ах, я никогда не забуду тот чудесный вечер на Гудзон-стрит, — сказала она часом позже, когда он, улыбаясь, стоял уже на пороге, умирая от желания поскорей унести ноги. — Все-таки удивительным получилось наше знакомство. Представляете, если бы ваша машина не сломалась именно в этом квартале и вы не позвонили именно в нашу дверь…

Как ни странно, случались в этой большой промозглой гостиной и приятные интерлюдии, моменты взаимного доверия, которые словно обещали лучшие времена.

— Тебе ведь уже шестнадцать, Фил? — однажды спросил его Эван.

— Точно.

— Значит, тебе пора обзавестись водительскими правами. Они вас там учат вождению? В вашей школе?

— Нет, таким вещам они… нет, не учат.

— Ну, это дело нехитрое. Хочешь в субботу потренироваться?

— Конечно, — сказал Фил. — Я с радостью, Эван, если у тебя есть время. Это было бы здорово.

Обычно по вечерам, придя с завода, Эван спешил уединиться с женой наверху, до ужина, но сегодня оба сидели в гостиной, где он пил свой виски, и, что примечательно, позволили Филу присоединиться к своим разговорам. Они даже посмеялись, когда он рассказал пару анекдотов. Эван как будто открывал для себя, что он имеет дело с симпатичным умным парнем, а Филу оставалось только надеяться, что никто не заметил регулярных приступов нервного озноба, заставлявших его обнимать себя за плечи, словно от холода. Скорее всего, ничего этого не было бы, окажись Глория рядом, но сегодня был ее черед готовить ужин.

— Стало быть, заметано, — сказал Эван. — В субботу, сразу после ужина, садимся в машину и… постой, вот черт. В субботу же меня здесь не будет.

На лицо Рейчел набежала тень. Раз в две недели Эван проводил весь день с дочерью.

— Ничего, поездим в другой раз, — сказал Фил. — Спасибо тебе, Эван. Я всегда с удовольствием. — Если они начнут что-то делать сообща, по-дружески, ситуация может радикально измениться; и вообще, у Фила играла кровь при мысли о том, что он, как взрослый, водит машину.

Эван с озабоченным видом сощурился, глядя на циферблат, зато когда поднял глаза, в них засквозило радостное оживление.

— А если прямо сейчас? До темноты еще есть пара часов, если не больше.

— Как скажешь, Эван. Если ты не очень… устал и все такое.

— Все нормально, не бери в голову. — Эван допил виски и поставил стакан на столик. — Дорогая, положи-ка нам в дорогу два пива, и будем считать, что мы во всеоружии. Нет, четыре пива. Или лучше шесть.

— Слушаюсь, сэр. — Рейчел встала и ушла на кухню. Фила порадовало ее воодушевление, но слишком уж оно было откровенным. Если бы она умела хоть немного скрывать свои чувства, его бы это меньше напрягало.

Они с Эваном стояли в дверях в одинаково расслабленных позах, засунув за ремень большой палец, когда Рейчел вышла с тяжелым бумажным пакетом, в котором позвякивали бутылки.

— Держите, джентльмены, — сказала она. — Веселитесь.

Но тут за ней следом в комнату вошла Глория с озадаченным даже больше обычного выражением лица и спросила:

— Что происходит?

— Урок вождения, — объяснила Рейчел.

— А! — Свободной рукой она изобразила аллегорическую фигуру Страх: тыльная сторона ладони прижата ко лбу, растопыренные пальцы безжизненно повисли наподобие сломанного крыла. — Я надеюсь, Эван, ты будешь остерегаться?

— Остерегаться чего?

— Вы можете считать меня глупой женщиной, но я смертельно боюсь машин. И всегда боялась.

Фил, кажется, готов был сгореть от стыда, наблюдая за ее театральными жестами, тем более что следующий пасс нетрудно было предвидеть, но он все же досмотрел этот спектакль до конца: Глория взяла себя за левую грудь.

Казалось бы, ну что такого, минутная досада по поводу поведения матери, но Фил забирался в машину Эвана пока как пассажир, с ощущением, что предстоящее ему сегодня испытание он не пройдет. Правда, стоило им выехать на дорогу, как его состояние стало меняться к лучшему: он понял, что его настроение напрямую зависит от пива, которое он жадно заглатывал, да и приятная невозмутимость человека за рулем тоже вселяла уверенность.

По словам Эвана, примерно в пяти милях отсюда был практически пустынный участок шоссе, где удобно попрактиковаться для начала. Меняя тему, он спросил, что Фил думает о разворачивающейся войне.

— Вообще-то я мало следил за публикациями в газетах, — ответил он, — но, кажется, дела идут не слишком хорошо. Похоже, до победы еще далеко.

Эван смерил его несколько ироническим взглядом.

— А почему ты так уверен, что мы победим?

— Нет, я не сказал, что я в этом уверен, Эван. Может, все еще повернется по-другому. Я только хотел сказать…

— Вот именно, мать их так. Все может повернуться по-другому. Вот будет интересно посмотреть, да?

Фил впервые услышал от Эвана матерное слово, хотя на работе он, вероятно, ругался нередко. Может, он даже сквернословит наедине с Рейчел. Вообще, какие слова говорит он ей наедине? И что, кроме «дорогой», говорит ему она? — Вот была бы штука, а? Всем заправляет Гитлер! Немецкая армия, а то еще и япошки отдают нам приказы днем и ночью. Можешь себе такое представить?

Нет, он не мог. Фил Дрейк вообще плохо себе представлял, что такое война. А уж себя в армии он и вовсе не мог вообразить, несмотря на все разговоры в школе, что призывной возраст могут снизить до восемнадцати лет. В любом случае его это коснется только через два года, а какой смысл в том, чтобы пытаться себе представить столь отдаленные вещи? Однако мрачная картина национального поражения, нарисованная Эваном Шепардом, его смутила… почти смутила, но он вовремя вспомнил про перфорированные барабанные перепонки, после чего позволил себе немного расслабиться в мягком кресле.

— Надеюсь, я хотя бы закончу школу, прежде чем меня заберут, — сказал Фил Дрейк.

Вряд ли, конечно, он станет намного выше или тяжелее к восемнадцати годам, но сильнее и умнее — уж точно. На момент призыва, кроме горстки разлетевшихся в разные концы выпускников Ирвинга, никто и знать не будет, каким он был придурком, так что армия может сделать из него человека, а проведенные в ней годы окажутся лучшими годами его жизни. Перед отправкой в Европу он приедет домой в увольнительную, и, увидев его в военной форме, Эван Шепард умрет от зависти, а он его спросит:

— Ну что, Эван, как дела на заводе?

Впрочем, справедливости ради, к тому времени Эван, наверно, будет учиться в какой-нибудь второразрядной инженерной школе, где окажется самым старшим в классе, а Рейчел придется заниматься грубым физическим трудом, чтобы свести концы с концами. Но даже фраза типа «Как дела в колледже, Эван?» в устах солдата в разгар войны тоже прозвучит неплохо. Она сразу развернет ситуацию в его пользу, сыграет ему на руку.

— Вот самое подходящее место.

С этими словами Эван остановил машину на прямом и совершенно пустынном черном шоссе, окаймленном деревьями. Затем он вышел и не спеша обогнул машину спереди.

Суетливо и неуклюже пристроившись на водительском сиденье, как бы с мыслью, что это, в принципе, не его место, Фил сделал озабоченное лицо и кивнул — вот, мол, я сосредоточен и готов, — и шурин, придвинувшись поближе, принялся растолковывать ему ручное управление.

— Держи в уме букву Н, — сказал Эван. — Скорости расположены в виде буквы Н; усвоив это, ты все легко запомнишь. И будешь делать на автомате. Вот, смотри. Первая, вторая, третья, задняя. Ясно?

— В общем, да, — сказал Фил, — но мне придется несколько раз повторить. То есть пока, я хочу сказать, это еще не на автомате. И еще я не совсем понимаю, что делают разные скорости. В смысле передние скорости.

— Что они «делают»?

— Я не так выразился. То есть я понимаю, что они обеспечивают три разные степени мощности, но я не совсем…

— Мощность, Фил, обеспечивает мотор, — терпеливо разъяснял Эван.

— Ну да, да. Естественно, я знаю, что мощность обеспечивает мотор. Я имел в виду другое, они обеспечивают трансмиссию мощности в трех разных…

— Трансмиссию обеспечивает крутящий момент задней оси.

— Ну да. Послушай, Эван, я не настолько глуп, как это может показаться. Я задаю столько вопросов просто потому, что нервничаю, вот и все.

Эван поднял на него удивленный взгляд.

— А из-за чего тут нервничать?

После того как машина медленно покатила, проблемы только усугубились.

— Эй, полегче, полегче со сцеплением, — не уставал повторять Эван, так как дрожащая нога Фила тяжело и с какой-то судорожной поспешностью нажимала на педаль.

Наконец они довольно лихо проехали пару сотен метров, и Фил успел ощутить возбуждение от скорости, как вдруг Эван с криком «Твою мать!» вырвал у него из рук руль одним быстрым властным движением, и, как выяснилось, вовремя, поскольку они едва не свалились в придорожную канаву больше метра глубиной.

В другой раз, когда Фил решил снова опробовать трюк с нажатием и отпусканием педали сцепления, машина дернулась вперед и остановилась как вкопанная, обдав их неприятным запахом бензина.

— Ты его залил, — процедил Эван.

— Что я сделал?

— Ты залил гребаный карбюратор.

Так проходил урок до наступления темноты — один ничему не научил, другой ничему не научился; помрачневший Эван молча вез их домой с таким видом, словно ему нанесли оскорбление. Было ясно, что новых уроков вождения не предвидится, разве что вмешается Рейчел и сумеет найти убедительные доводы. А еще по его лицу, обращенному к Филу красивым профилем, можно было предположить, что он сейчас обдумывает, в каких выражениях сообщить вечером жене, что ее брат — безнадежный гребаный идиот.

Ну а Филу осознание того факта, что ненависть к шурину не сулит ему в будущем ничего хорошего, не мешало оценивать его со всей трезвостью. Этот тупица и ублюдок никогда не поступит в колледж. Этому невежественному и косноязычному, выпендривающемуся за рулем сукину сыну даже не предложат более или менее приличную работу. Этот кретин до конца дней будет вкалывать на заводе вместе с такими же жлобами, туда ему и дорога. Да пошел он…

— Ой, привет!

Рейчел сидела на диване, когда они вошли, и с ее губ уже готов был слететь вопрос «Как все прошло?», но в результате так и не слетел. С десяти или с одиннадцати лет всякий раз, стоило в воздухе запахнуть плохими новостями, связанными с ее братом, как ее лицо делалось озабоченным, испуганным.

Сидевшая напротив нее Глория продолжала рассказывать какой-то анекдот давно минувших дней. Кажется, она даже не заметила, что Эван с Филом вернулись, — она уже успела забыть о своих страхах по поводу грозившей им страшной аварии, — и то, что дочь ее не слушает, тоже прошло мимо ее внимания.

А затем пришло время ужина. Рейчел включила вентилятор, а заодно и транзистор, который поставила на стол. Они как раз успели, объявила она, к «Дням в Долине смерти».

— К чему, дорогая? — переспросила ее Глория.

— «Дни в Долине смерти». Моя любимая передача. У них каждую неделю другая история, так что это даже нельзя назвать сериалом. Если ты пропустила несколько недель, все равно получишь удовольствие от очередной передачи.

Ничто, судя по всему, не могло сегодня испортить Рейчел удовольствия. Ничего не слыша, кроме начавшегося по радио диалога, она разделывала на тарелке мясо и картошку с видом человека, твердо решившего, что ему хорошо.

Приятным ковбойским голосам тихо вторили сапоги, печатавшие шаг по гулкому деревянному тротуару, а затем неожиданно раздался выстрел. Послышались отрывистые мужские команды, причем одна из них фальцетом, музыкальное крещендо подчеркнуло драматизм ситуации, и вот уже лошадиные копыта загрохотали по бескрайней прерии.

Лицо Глории исказила гримаса, в которой читались упрек и понимание собственного бессилия; она поднесла ко рту смятую бумажную салфетку и два-три раза промокнула губы. Она принимала то одну позу, то другую, но ощущения комфорта или хотя бы безопасности, похоже, так и не обрела. Тогда она убрала со лба несколько влажных прядок и, задрав подбородок, чтобы возвысить свой голос над всеми этими ковбойскими звуками, сказала:

— А я-то всегда думала, что ужин — это время разговоров.