"Холодная гавань" - читать интересную книгу автора (Йейтс Ричард)

Глава 3

Прославленная клиника оптометрии открылась в Нижнем Манхэттене в 1941 году. Люди с очень плохим зрением могли там обзавестись очками, которые, как говорили, давали потрясающие результаты.

Чарльз Шепард, услышав об этом заведении, сразу записался на прием, в апреле того же года, и, вместо того чтобы в одиночку ехать в Нью-Йорк на поезде, попросил сына отвезти его на машине.

— Да, но тогда я потеряю дневную зарплату, — как и ожидалось, возразил Эван, на что у Чарльза была заготовлена фраза, которую он произнес с подходящим для такого случая спокойствием.

— Это, сам знаешь, не имеет никакого значения.

Эван мгновение выглядел озадаченным, однако потом, кажется, смекнул, что оно того, вероятно, стоит, если у старика есть что-то на уме.

Ему уже стукнуло двадцать три, и так как он по-прежнему работал на заводе и жил с родителями, Шепард-старший все больше укреплялся в мысли, что его сын следует по пути наименьшего сопротивления; чтобы что-то в своей жизни поменять, требовались амбиции, каковых в характере Эвана не просматривалось. Когда-то им владели преступные наклонности, сейчас же он стремительно погружался в пучину апатии.

А при этом он делался день ото дня красивее, так что девушки при его появлении беспомощно обмирали; что-то здесь казалось не так: человек так хорош собой, а в голове пусто.

Чарльз частенько думал о том, что им необходимы неспешные серьезные разговоры, как это водится между отцами и сыновьями, но как-то все не складывалось: едва успев очистить тарелку с остатками ужина, Эван тут же куда-то уезжал, иногда на полночи. О том, куда он ездил и чем занимался, Чарльз не имел ни малейшего представления, и порой у него возникала смутная зависть — в голове рисовались картины легких романтических приключений в Лонг-Айленде или в Нью-Йорке, но он тут же с грустью говорил себе, что при склонности Эвана к кутежам он, скорее всего, просиживает часами в каком-нибудь придорожном баре в компании таких же захмелевших заводских бездельников. А чего еще ждать от него? Если ты достаточно долго живешь среди пролетариев, разве не естественно, что ты сам в конце концов становишься пролетарием?

Вот почему посещение глазной клиники приобрело для Чарльза особый смысл. С учетом почти двухчасового пути в один конец и столько же обратно у него были все основания надеяться, что у них с Эваном выйдет серьезный и полезный разговор.

Они выехали в двенадцать, в ясный и теплый весенний день, и Чарльз почти сразу приступил к делу.

— Память — странная штука, — сказал он и тут же испугался, что это слабая, выдающая его с потрохами вступительная фраза, подобная рекламному началу на радио, и поспешил продолжить: — Вряд ли ты многое помнишь про Форт-Беннинг в Джорджии, а?

— Так, кое-что, — откликнулся Эван. — Кое-что помню.

— Ты тогда был еще совсем маленький. В последнее время я часто вспоминаю те дни. У нас с твоей матерью тогда были отличные…

Он говорил взвешенно, контролируя каждое свое слово и стараясь, как актер, производить впечатление импровизации, хотя на самом деле все было заучено: ночью, накануне поездки, он шепотом прорепетировал в постели будущую речь вплоть до пауз, в которые Эван мог бы вставить фразу-другую. Так что, создавая иллюзию спонтанности, он просто шпарил наизусть.

— У нас с твоей матерью тогда были отличные друзья, Джо и Нэнси Реймонд. Помнишь их? У них были девочка твоего возраста и мальчик младше.

— Вроде да. Теперь вспоминаю.

— Мы проводили много времени вместе — у нас, или у них, или в клубе, — и нам никогда не бывало друг с другом скучно. И вот однажды Джо нам говорит, что он решил подать в отставку с военной службы. Ему захотелось узнать, как люди зарабатывают деньги. Он заинтересовался продажей радиоприемников, а тогда, чтоб ты знал, этот бизнес только зарождался и перспективы вырисовывались самые радужные. Его идея заключалась в том, чтобы начать обычным агентом по сбыту в компании-производителе — «Филко» или «Маджестик» или еще какой-нибудь, — со временем перейти в отдел менеджмента и там уже делать карьеру. Мы с твоей матерью, естественно, расстроились. Потерять наших лучших, да, собственно, единственных друзей! Помню, как твоя мать спросила: «Как же мы теперь без вас?» К чему я веду, Эван? Джо Реймонд позвал меня с собой. Два-три года, сказал он, нам, возможно, придется поголодать, но когда мы станем на ноги и двинемся вперед, нас уже не остановишь. Тут твоя мать обратилась ко мне: «Чарльз, давай попробуем!» Дальнейшее лучше не вспоминать. Я никогда не забуду ее разочарования, даже уныния при виде того, как я ухожу от этой темы под разными предлогами, как я пасую, отшучиваясь, что не могу представить себя агентом по продажам. Я чувствовал себя трусом; я и был трус. Мне бы тогда его силу духа и его смелость… Не могу тебе сказать, как все сложилось у Реймондов, потому что наша связь вскоре оборвалась, как это обычно бывает даже с близкими друзьями. Не знаю, удалось ли Джо преуспеть в этом бизнесе, или, наоборот, Великая депрессия утащила его на дно. Но вот что я тебе, Эван, скажу: спустя годы, после того как твоя мать заболела, я бы отдал все, чтобы вернуться назад. Сколько раз я мысленно возвращался в Форт-Беннинг и говорил: «Ну что ж, я с тобой, Джо. Давай попробуем. Будем продавать радиоприемники».

Голос Чарльза против его ожидания напрягся, и он даже взял короткую паузу, чтобы перевести дух. А потом продолжил:

— Ты, наверно, догадываешься, почему я тебе все это рассказываю. Мне не нравится, что ты сложил весла и плывешь по течению. Мне не нравится твоя работа и то, что ты живешь под родительской крышей, а не сам по себе. Тебе скоро стукнет двадцать четыре, пора уже брать быка за рога. Иными словами, я хочу, чтобы ты по возможности больше походил на Джо Реймонда, чем на меня. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Кажется, да, — сказал Эван. — Да, конечно, понимаю.

И тогда Чарльз, утомленный длинным монологом, испытал осторожное удовлетворение от хорошо сделанной работы. Единственное, о чем он пожалел, так это о словах «пора уже брать быка за рога»: это могло прозвучать несколько лицемерно, после того как сам же он пару лет назад говорил сыну, что все само собой устроится. Ну да ладно. Неудачный оборот компенсировался четкостью послания.

В машине повисло долгое молчание; Эвану требовалось время для подходящего обстоятельного ответа. Он хотел поделиться кое-какими соображениями, которые сам еще не до конца сформулировал, так что, прежде чем открыть рот, следовало собраться с мыслями. А кроме того, он понимал, что поспешно сделанное заявление могло испортить драматический эффект от отцовской исповеди.

— Между прочим, — заговорил он, почувствовав себя готовым, — у меня есть кое-какие планы, и мы могли бы их обсудить.

С робостью, которой он сам от себя не ожидал, он сообщил отцу, что хочет учиться в колледже на инженера-механика. Тут, конечно, потребуются усилия — он ведь даже школу не закончил, если на то пошло, и где-то надо взять деньги на обучение, если не удастся получить стипендию, — но после того как эти проблемы будут улажены, со всеми остальными, он уверен, ему удастся справиться. Он, кстати, уже послал запросы на учебные каталоги.

— Что ж, Эван, это здорово, — сказал Чарльз. — Я очень рад, что твои мысли движутся в этом же направлении. В финансовом плане, сам знаешь, я не смогу тебе сильно помочь, но в остальном ты можешь рассчитывать на мою поддержку.

Они въехали в Квинс, и Эван почувствовал, как он весь покрылся мурашками от одной отцовской фразы «Что ж, Эван, это здорово». К моменту, когда позади остался мост Квинсборо, он уже ощущал себя бесстрашным первопроходцем, каким отец всегда мечтал его видеть, и остаток дороги — через город, стрелой, в Нижний Манхэттен, где Чарльзу выпишут чудо-очки, обещающие удивительные перемены в его повседневной жизни, — Эван провел как во сне.

Когда они проехали Сорок вторую, пошел дождь, а в районе Двадцать третьей зарядило уже по-настоящему. Ну а после Четырнадцатой Эван нашел самый короткий путь в лабиринте Гринвич-Виллиджа, и тут послышалось неприятное постукивание в моторе; он едва успел прижаться к обочине, как мотор с грохотом заглох.

— Что-то мне это не нравится, — сказал Эван.

— Да уж.

Выходя из машины и поднимая капот, Эван был уверен, что знает этот мотор как свои пять пальцев, но чем дольше тот шипел и постреливал под его осторожными ищущими пальцами, тем безнадежнее казалась перспектива в этом разобраться.

— Машина допотопная, что ты хочешь, — заметил подошедший к нему Чарльз в мятом плаще, взятом с заднего сиденья. — Все бывает. По-моему, нам надо найти автомастерскую, как думаешь?

Но они совсем не знали этот район. Если, пройдя два или три квартала, они не увидели ни одного телефона-автомата, кто знает, сколько миль надо топать до ближайшей автомастерской? Придется бесцеремонно напроситься в гости, сказал Чарльз (витиевато извиняться, а потом рассыпаться в благодарностях — все это малоприятно) и нажал наугад кнопку звонка ближайшего жилого дома.

— Ради бога извините, у нас сломалась машина, — обратился он к женщине, открывшей дверь. — Нельзя ли на минутку воспользоваться вашим телефоном?

— Конечно. Пожалуйста, входите. — Она отступила, пропуская их в унылую гостиную, где пахло кошачьей мочой, косметикой и чем-то съестным.

Чарльз тут же определил ее как доброго, но невезучего человека. В Нью-Йорке периодически встречалась такая вот жалкая порода.

— Вы так добры, — сказал Чарльз. — Огромное спасибо. Это не должно занять много времени.

— Я рада, что могу помочь. Вот, это вам может понадобиться.

Хотя воспользоваться телефонным справочником, который она ему вручила, он не мог — Чарльз уже давно не разбирал строчки, набранные петитом, — он все же полистал страницы, стоя возле тумбочки, — все лучше, чем смотреть в глаза хозяйке дома. Он чувствовал на себе ее взгляд, в котором сквозило желание, чтобы эта случайная встреча переросла в некое приятное маленькое приключение.

— М-да, — произнес он наконец. — Боюсь, что это не для моих глаз… Эван, ты не посмотришь?

Эван тоже прошел в гостиную, смущенно хлопая глазами под взглядом радушно улыбающейся хозяйки. Он нашел в справочнике, кажется, подходящее место — «Вест-Виллидж-моторс» — и согнулся над тумбочкой, набирая номер.

— Почему бы вам обоим не присесть? — спросила женщина. — Если вы не спешите.

Спешить в самом деле было некуда — раньше чем через полчаса механик вряд ли приедет, — но, перед тем как сесть, следовало представиться, и вышло это неуклюже, как у неожиданных гостей, пришедших на вечеринку. Хозяйка назвалась Глорией Дрейк.

— Сама я не вожу, — начала она, когда они все расселись, — поэтому в машинах я ничего не понимаю, но знаю, как сложно они устроены и как они опасны.

Тут она хохотнула, содрогнувшись всем телом, вероятно рассчитывая, что это будет выглядеть по-девчоночьи обезоруживающе, на самом же деле только привлекла внимание к своим вяловатым, плохо очерченным губам. Когда она вот так смеялась с притворным ужасом, акцентированно приподнимая плечи, в этом было что-то от клоунады.

— Ах, да знаю я Колд-Спринг! — вскричала она минутой позже. — Ну, «знаю» — это, пожалуй, громко сказано, но много лет назад я с детьми провела несколько дней в тех местах. Никогда не забуду красоту этого северного побережья. Мы там были осенью, когда листья только начали желтеть. А еще на Лонг-Айленде мне очень понравился залив. Не хотите шерри?

На вид ей было не больше пятидесяти, но взгляду было не на чем остановиться. Волосы цвета пожухлой травы с пепельным оттенком, казалось, стали такими от многолетнего окуривания, а сохранившаяся фигурка поражала своей хрупкостью и вялостью, так что, кроме как приклеенной к этой кушетке в кофейных разводах, ее и представить-то было сложно. Поза, в которой она сидела, выражала желание быть услышанной и понятой, а в идеале еще и оцененной: торс наклонен вперед, локти на коленях, скрюченные пальцы сжимаются и разжимаются в ритме речи.

Впоследствии Чарльзу Шепарду приходилось себе напоминать, что он тоже, вероятно, принимал участие в разговоре — выданная им информация и задаваемые им вопросы были тем топливом, которое помогало ей разогнаться, — но в тот момент, как и задним числом, ему казалось, что в комнате звучал лишь один голос, Глории Дрейк, с ее многословными периодами, перемежающимися короткими всплесками и паузами, с грубоватым, насыщенным сигаретным дымом смехом, с подступающей истерией. Она была готова открыть свое сердце первым встречным.

— …Нет, что вы, мы здесь живем всего несколько месяцев, это временное пристанище. Мы постоянно переезжаем. Вчера как раз дети говорили, что они уже сбились со счета, сколько мы сменили съемных домов и квартир и даже городов, — удивительно, правда? Вот такие мы непоседы. Я бы даже сказала, бродяги по натуре.

Чарльзу и Эвану были предложены большие бокалы с шерри, которое последнему пришлось по вкусу. Не так уж это было и плохо, болтаться с отцом по Гринвич-Виллиджу. Даже если автомеханик сделает машину, прием у глазного врача они, скорее всего, пропустят, так что день можно считать потерянным; но даже потерянный день способен подарить маленькие радости, не так ли? Они прошвырнутся по барам, где можно встретить художественную богему, сойдутся поближе, рассказывая друг другу анекдоты и никуда не торопясь, зная, что вздремнут в поезде по дороге домой.

— …Ах, я надеюсь, что вы еще посидите и познакомитесь с моими детьми, — щебетала Глория Дрейк. — Странно, что их еще нет; не представляю, где они могли задержаться. Они повезли Перкинса, нашего красавца кота, к ветеринару, а то он уже обрыгал весь дом…

Ее рот не закрывался, и в какой-то момент Чарльз с Эваном незаметно обменялись понимающими взглядами. Меж тем она вспомнила про другого кота, предшественника Перкинса.

— Это очень давняя история, дети еще были совсем маленькие…

А в связи с новой историей она мимоходом упомянула о своем разводе, что никого не удивило. Ни жёны, даже когда они несчастливы в браке, ни вдовы не говорят в подобном духе. Оба Шепарда в тот вечер, не сговариваясь, пришли к тому, что только женщина, давно находящаяся в разводе, способна говорить так, будто поток слов — это ее последнее прибежище, доводя себя до состояния, когда на висках выступают вены толщиной с земляного червя, а в уголках рта собирается слюна…Да, это вам не просто — в одиночку поднять двух детей. Кручусь, как умею.

Это выражение, в понимании Чарльза, означало зарабатывание денег всеми правдами и неправдами, поэтому он спросил:

— И кем же вы работаете, миссис Дрейк?

И тут же об этом пожалел, так как для нее это выражение не имело ничего общего ни с работой, ни с заработками.

— Я ж говорю, — в ее лице снова промелькнуло что-то клоунское, — живем от месяца к месяцу, от сегодня до завтра, но как-то справляемся.

Надо полагать, живет она на алименты, что в порядке вещей, просто зачем огород городить.

— А вот и они! — воскликнула миссис Дрейк, вскакивая на ноги при звуке дверного звонка. — А я уж начала волноваться.

Изображая «волнение», она, видимо, хотела прижать ладонь к сердцу, а в результате у нее в руке оказалась увесистая левая грудь, словно она себя ощупывала. Пантомима вышла настолько забавной, что стоило ей повернуться к ним спиной, как мужчины перемигнулись.

В гостиную вошли мальчик, только вступающий в подростковый возраст, и девушка, из него выходящая. Оба выглядели такими же хрупкими, как их мать, из чего можно было сделать вывод, что из этой семьи сильные люди не выйдут, но при этом девушка свою хрупкость умела подать с удивительным изяществом.

— Как вам это понравится? — обратилась мать к вошедшим. — У этих джентльменов сломалась машина, они случайно позвонили к нам, и вот мы тут замечательно проводим время…

Девушка, которую звали Рейчел, протянула руку Эвану с обомлевшим лицом. Уже через мгновение она вежливо улыбнулась, но он успел заметить это выражение, и она поняла, что он заметил. Эван Шепард мог временами сомневаться в том, что из него выйдет что-то путное, но что касается собственной внешности и ее воздействия на женский пол, то тут у него сомнений не было.

Снова пошел по кругу шерри для всех, за исключением Фила, меланхоличного подростка; он возился на полу с котом, и его, похоже, устраивало, что о нем забыли. Рейчел села на дальний стул, как будто не готова была за себя поручиться, окажись она в непосредственной близости от Эвана, который исподтишка изучал ее, пока она обменивалась любезностями с его отцом. Ему нравились ее кожа, каштановые волосы и большие карие глаза. Ее нельзя было назвать пикантной, но ведь существует, как известно, столько видов женской красоты, а глядя на эту девушку, даже не хотелось думать о разных видах и категориях. Она была самой собой — немного худосочной и изнеженной, зато буквально излучающей жизнь. В голове у него уже вертелись такие определения, как «хрупкая», «свежая» и «уязвимая»; такую девушку хотелось холить и лелеять и ограждать от неприятностей. А еще его грела мысль, что будет совсем не сложно вернуться сюда в ближайшее же время и пригласить ее куда-нибудь.

Мальчик Фил перебрался на стул. Он сидел, сдвинув ноги и поместив на колени кота, которого ласкал и поглаживал, наклонившись вперед и что-то коту нашептывая. По молодости он и не подозревал, что у него вид настоящего педика. Когда он поднял голову, под глазами обнаружились глубокие тени — словно песком присыпано. Надо полагать, он проводил все время взаперти, из последних сил слушая нескончаемую болтовню матери и впадая в отчаяние, когда у нее от выпивки начинал заплетаться язык. Эван почувствовал к нему жалость. Хотя, с другой стороны, что ему мешает выйти на улицу, поиграть в стикбол со сверстниками или подраться с итальянскими подростками и заодно узнать, что существует и другая жизнь?

— Сколько тебе лет, Фил? — спросил он.

— Пятнадцать.

— Правда? А кажется, что меньше.

— Да, я знаю.

— Ты ходишь в местную школу?

— Да, я хожу в… — начал он, но его тут же перебила мать.

— Теперь это уже не важно, — объяснила она, — потому что с осени он у нас пойдет в частную школу. Правда, замечательно?

Эван с ней согласился, и Чарльз тоже пробормотал что-то в том же духе, с озадаченным видом оглядываясь вокруг. Ни сам дом, ни его обитатели не давали оснований полагать, что здесь могут найтись необходимые средства на частную школу. Отсутствующий отец, кем бы он ни был, похоже, только тем и занимается, что помимо алиментов выписывает чеки бог знает на что.

— …Это небольшая школа и не такая старая, как те, что у всех на слуху, — продолжала Глория Дрейк, — но у нее есть свое лицо. Думаю, его там ждет прекрасное будущее и учеба пойдет ему на пользу…

Когда появился автомеханик, Эван ушел, чтобы показать ему машину, но очень скоро вернулся. Принимая очередной бокал шерри, он повернулся к отцу и полуизвиняющимся-полушутливым тоном сообщил, что их машину пустят на металлолом.

— Механик мне так и сказал: «Это же рухлядь, дружище. Старая рухлядь».

— Как можно так отзываться о чьей-то машине! — воскликнула Рейчел и тут же смутилась.

Это были ее первые слова, обращенные к Эвану.

— Она очень старая, — объяснил он, не отваживаясь встречаться с этими чудесными глазами. — Я и сам мог бы сообразить, что она свое отслужила.

— Вы удивительный человек, — сказала она, уже откровенно с ним флиртуя. — Вашу машину собираются уничтожить, и вы говорите об этом без всякого сожаления!

— На свете не так много вещей, о которых стоит сожалеть.

Он не очень-то умел выражать свои мысли и сейчас порадовался тому, как складно у него получилось, и только потом сообразил, что это отцовская фраза.

Фил не мог скрыть своего удивления по поводу того, что его сестра называет «удивительным» человека, которого видит впервые в жизни. Судя по всему, Рейчел понимала мысли брата: порозовевшие, они обменивались колкими взглядами, словно вызывая друг друга на хлесткое словцо. Их взаимозависимость только подтверждала первое впечатление Эвана: из этой семьи сильные люди не выйдут.

Но девушка, похоже, росла на глазах. Если забрать ее из этой затхлой дыры и вытащить под живительные лучи солнца, если над ней хорошо поработать и помочь ей развиться, она может запросто превратиться в женщину, которая будет стоить всех твоих усилий и самой жизни. И уж, по крайней мере, она стоит попытки.

Эван помог набрать номер клиники, и Чарльз отменил свой визит, а затем позвонил за счет вызываемого в Колд-Спринг и сказал жене, что они немного припозднятся. Не успел он положить трубку, как в руку ему сунули очередной до краев наполненный бокал. Эта женщина не признавала слова «нет».

— …Чудесно мы посидели, правда? — сказала она часом позже, когда они наконец потихоньку двинулись к выходу. — А само наше знакомство? Представляете, если бы ваша машина не сломалась именно в этом квартале и вы не позвонили именно в нашу дверь…

Эван и Рейчел, как хорошие конспираторы, немного отстали от остальных, вышедших в прихожую.

— Я могу вам позвонить как-нибудь? — спросил он ее очень тихо под пристальным взглядом Фила, застывшего с приоткрытым ртом.

— Да, — ответила она. — Я буду рада.

Не успела входная дверь закрыться, а Рейчел Дрейк уже чувствовала себя необыкновенной красавицей, можно сказать, звездой экрана. Только что с Эваном Шепардом они сыграли в начальном эпизоде, который она теперь может мысленно проигрывать по своему желанию. Ее реплика «Вы удивительный человек» показала зрителю, как смела при всей робости ее героиня, а его реплика «Я могу вам позвонить как-нибудь?» ознаменовала собой начало их романа. Правда, надо еще дожить до следующих эпизодов, то есть как минимум до его звонка, но это было уже несущественно, так как этому фильму спешка противопоказана.

А вдруг он не позвонит? Всякий раз, когда она себе задавала этот убийственный вопрос, ее охватывала паника, но ненадолго. Вскоре ее легкие снова набирали воздух и кровь снова разбегалась по жилам, ибо она твердо знала, что он позвонит.

— Слушай, Рейчел, — сказал ей как-то брат. — Если этот Эван тебе не позвонит, ты ведь покончишь с собой, да?

— Может, придумаешь что-нибудь поинтереснее?

— Довольно глупый вопрос, Филли, — донесся голос их матери из дальнего конца комнаты.

— Ну, извини, — сказал Фил. И на всякий случай, чтобы все заинтересованные лица его наверняка услышали, повторил: — Извини.

В этом лишенном главы семейства доме все постоянно были в чем-то виноваты и постоянно извинялись, а прощение висело в воздухе. Здесь чувства не были пустым звуком. Пока Филу не исполнилось одиннадцать, все друг с другом сюсюкали так, что человек со стороны не понял бы и половины, а произносить «Я тебя люблю» было у них в ходу по сей день. Если двое где-то задерживались больше чем на час, третий, ждущий их дома, начинал сходить с ума.

Дрейки за тринадцать лет двенадцать раз сменили место жительства. Дважды их выселяли. Но причиной их скитаний была не только бедность. Часто Глория искала новое жилье лишь потому, что против прежнего восставала ее натура, а вдаваться в объяснения она не считала нужным. В безалаберных интервалах между двумя переездами они жались друг к другу, как жертвы катастрофы, в попытке развеять свою полную растерянность с помощью наигранной смелости, выражающейся в общем веселье, либо ни на чем не основанных, удручающих ссор со слезами. После чего они не без труда приспосабливались к новым обстоятельствам в ожидании, когда вновь заявят о себе некие высшие силы.

Все трое питали слабость к зеркалу, висевшему в гостиной их нынешнего временного жилища. Рейчел сейчас провела бы перед ним часок в свое удовольствие, восхищаясь своим личиком во всех ракурсах, если бы не пристальное внимание со стороны младшего брата.

Поэтому место перед зеркалом в закатных лучах монополизировала Глория. Она поправила прическу и примерила несколько выражений лица в духе «родственной души» — именно эти слова, посчитала она, идеально подходят для описания Чарльза Шепарда. Этот ярчайший вечер навсегда сохранится в ее памяти, потому что такой «родственной души», как Чарльз Шепард, она давно уже не встречала.

— Правда же, они милые? — обратилась она к детям. — Мы совсем по-родственному провели время вместе. Мне кажется, скоро мы снова их увидим, правда?

Ее лицо вдруг застыло от внезапно поразившей ее мысли.

— Послушайте, я не слишком… — начала она и тут же увидела, как охвативший ее страх отразился в глазах ее детей. — Надеюсь, я не слишком много говорила?

— Нет, ну что ты, — успокоил ее Фил. — Все было хорошо.

В тот вечер Шепарды, отец и сын, отдали дань нескольким барам в Виллидже, чтобы наверстать упущенное и в кои-то веки потолковать по душам, тем более что до поезда оставалась еще пропасть времени. Каждый раз, когда кто-то из них упоминал имя Глории Дрейк или, тем более, изображал ее манеру речи, оба тут же начинали смеяться.

— А девушка, по-моему, милая, — заметил Чарльз.

— Да, — согласился Эван. — Очень милая.

— И хорошенькая.

— Да.

Эван боялся, что отец сейчас спросит: «Ты собираешься назначить ей свидание?» — или что-то в этом роде, а живя с родителями, важно оберегать свою личную жизнь. А еще он не хотел упустить возможность в очередной раз повеселиться, изобразив Глорию Дрейк.

— Эй, папа! — Отступив от стойки бара, он собрал в ком, наподобие женской груди, свою рубашку в области сердца и, демонстративно оглаживая этот протуберанец, манерно произнес:

— А я уже начала волноваться.

— Да уж… впечатляет, — сказал Чарльз, отсмеявшись. — Но вообще-то мы над ней уже достаточно позубоскалили, ты не находишь? Если на то пошло… — Он покрутил стакан с кусочками льда, сделал глоток и поставил стакан на стойку. Затем встал во весь рост и несколько раз одернул на себе пиджак, точно это был военный мундир. — Если на то пошло, в том, что женщина жаждет любви, нет ничего смешного.

Эван даже призадумался под впечатлением услышанного, прежде чем согласиться с отцовским афоризмом.