"Крест на моей ладони" - читать интересную книгу автора (Воронова Влада)

«-5»

Завтра утром Грюнштайн уезжает, срок его посольства, как и моего командорства, заканчивается. А сегодняшний вечер посвящён тренировкам в кроми. Ходит альянсовец по ней пока неуклюже, но уже вполне прилично, чтобы допустить к проходкам без инструктора.

— Только зачем мне это, — говорит Грюнштайн. — В потайницах ведь нет кроми, только нигдения.

— Лишнего мастерства не бывает, — отвечает Роберт. — Кстати, высокочтимый фон Грюнштайн, когда переходите с основицы прямо в нигдению, минуя кромь, не забывайте — переключаться на срединное восприятие нужно до перехода, а не после.

— И по сторонам смотрите, — напоминаю я. — Только на упырей наткнуться и не хватает. Тем более, что мы на их любимом четвёртом уровне.

Роберт насторожился, а Грюнштайн предупреждение проигнорировал.

— Нина Витальевна, — сказал он, — вы не переменили решение?

— Нет.

— Но почему? Я не понимаю. Троедворье присвоило статус ранговиков обезьянородным, но при этом отвергает волшебные расы.

Я рассмеялась. Грюнштайн посмотрел на меня с удивлением.

— Высокочтимый посол, вы говорите с человечицей, — ответила я.

— Что? — растерялся Грюнштайн. — Но вы ведь волшебница, пусть и нулевого уровня. Волшебница!

— Но волшебница человеческой расы.

Посол окончательно сник. Почему-то Грюнштайн постоянно забывает о моей расовой принадлежности. В голове альянсовца никак не может уместиться тот факт, что простокровки способны волшебничать ничуть не хуже магородных, что среди нас есть не только колдуны, но и кудесники с чародеями. Ему легче внушить себе, что он не в силах распознавать расу собеседника, чем назвать коллегами обезьянышей.

— Высокочтимый посол, объясняю вам ещё раз — я не говорю Альянсу ни «нет», ни «да», потому что вести переговоры о переселении Троедворье будет только с общинами стихийников. Решать свою судьбу должны они сами, а не верховный предстоятель.

Темнело, и Грюнштайн воспользовался случаем разбить неловкую ситуацию, зажёг «светень» не палочкой, как принято в Альянсе, а по-троедворски, щелчком пальцев. Огонёк завис над его левым плечом.

— Опору надо делать не на мизинец, — сказала я, — а на безымянный палец. Так вы экономите микроволш.

— Что можно сотворить из микроволша? — пренебрежительно фыркнул альянсовец.

— Много чего. Например, «троеклинку». Самое употребительное волшебство.

— Что это?

— Магическая наклейка на обычную пулю или наконечник стрелы. При попадании взрывается так, что голову разносит в труху.

— Зачем вам это? — ошеломлённо проговорил Грюнштайн.

— Чтобы противник не мог вернуть бойца в строй, сделав озомбачку, — пояснила я. — Из любого оружия — и волшебного, и технического — стрелять надо только в голову. Размазанные по асфальту мозги не то что некромансеры, но сам господь бог до рабочего состояния не восстановит.

— И вы тоже делали «троеклинку»? — еле вымолвил потрясённый развернувшейся перед мысленным взором картиной Грюнштайн. Богатое у мужика воображение, до меня долетело только ментальное эхо, но и оно оказалось ярким и впечатляющим.

— Делаю почти ежедневно, — сказала я. — Это одно из немногих волшебств, доступных нулевикам.

Грюнштайн содрогнулся. Я пожала плечом. Война есть война, и требовать от неё эстетики бессмысленно.

— Уходим, — сказал Роберт. — Упыри идут, не меньше двух стай.

— Да что за упыри такие? — с раздражением спросил посол. — Почему все всегда от них удирают?

Я выхватила пистолет, передёрнула затвор.

— Сейчас узнаешь.

Уйти мы не успели — из-за угла выскочило сразу три упыря. Похожи они на больших, размером с овчарку, белесых ящериц с длинной мордой. Только упыри бесхвостые. Зато зубищи в три ряда, как у акулы. Скверные твари — хитрые, наглые, прожорливые. Часто ходят стаей не меньше пяти штук, но не редки и крупные, мощнотелые одиночки.

Я пристрелила двух, Роберт одного. Резко развернулся и убил ещё трёх, выскочивших из-за другого угла. Я пристрелила четвёртого, схватила посла за руку и вытащила на основицу. Выскочил Роберт, на ходу положил ещё двух зверюг. На основицу упыри, как правило, не выходят, но сейчас их расплодилось слишком много, бескормица погонит ненасытных тварей наверх.

— Там ещё одна стая, — сказал Роберт.

— Трупы они сожрут не быстрее, чем за пять минут, — ответила я. — Бежим к тёмным, они ближе всех.

Добежать до «Чёрного коня» мы не успели — из кроми выскочили два упыря. Грюнштайн обрушил на них магично-стихийные молнии. Зрелищно, но бесполезно, упыриная шкура экранирует любое волшебство. Однако внимание зверюг Грюнштайн отвлёк, и лишь потому мы с Робертом успели их пристрелить.

— Спасибо, Дитрих, — пожала я Грюнштайну руку.

— У меня опять ничего не получилось, — досадливо ответил он.

— Против упырей помогает только пуля, — объяснила я, — да и то не всегда. Стрелять надо в глаз, череп слишком крепкий, не пробьёшь. А тело регенерирует мгновенно. Сдохнет, только если мозг повредить. Правда, размером он с теннисный мяч, всё остальное — кость.

— А если сделать «огненный дротик» и метнуть в глаз? — спросил Грюнштайн и половчее взял палочку. — Это сожжёт мозг?

— Не знаю, попробуй. Только «дротики» сделай заранее. И бегом к чёрным, пока новое зверьё не повылезало.

Последний упырь выскочил у самого порога резиденции — матёрый зверюга-одиночник размером с телка. Грюнштайн засадил ему в глаза сразу два «дротика». Помогло. Дохлый упырь свалился на асфальт, а мы успели заскочить на КПП. Охрана мгновенно взяла нас на прицел. Увидели мои наказательские татуировки и опустили оружие, вытянулись по стойке «смирно», прожигая ненавидящим взглядом. Я убрала пистолет, скомандовала «Вольно!», достала мобильник и вызвала директора.

— Люцин Хамидович, упыриная чистка нужна немедленно, иначе они сожрут весь Камнедельск. Объявляйте аварийное перемирие.

— Подробности! — потребовал Люцин. Я доложила. Он ругнулся и сказал:

— Перемирие объявляю сейчас же. А вы до утра из тёмной резиденции ни шагу! Тенурариана я предупрежу.

— Кого?

— Всетемнейшего, — пояснил Люцин и оборвал связь.

Предупреждение не понадобилось, чернодворскому большаку уже свои успели донести. Нас провели сразу к нему в кабинет. Грюнштайна начала бить дрожь, пришло осознание пережитого. Тенурариан налил ему водки, заставил выпить.

— Ничего, парень, — сказал он. — Ты молодец. С боевым крещением тебя. Упыри — это ничем не слабее битвы военной. — Тенурариан дал Грюнштайну вторую стопку, хотел налить третью.

— Хватит с него, — остановила я.

Тенурариан глянул на Грюнштайна, кивнул.

— Пожалуй, что и хватит.

Выглядит чернодворец довольно привлекательно — большеглазый и светлокожий азиат лет двадцати пяти на вид. На самом деле ему восемьсот пятьдесят. Плавная, текучая грация движений, свойственная только обратникам. Одежду Всетемнейший предпочитает спортивно-рокерскую — вишнёвые или коричневые кожаные куртки с клёпками, водолазки в тон, джинсы, мокасины. Длинные волосы собраны на темени в хвост, налобная повязка в гуннском стиле. По слухам, он действительно родился в одном из племён, кочевавшим по Внутренней Монголии.

— Если не сложно, Тенурариан Каримович, — сказала я, — то распорядитесь содрать шкуру с того упыря, которого высокочтимый посол завалил. Законный трофей.

— Да, экземпляр недурной, — согласился тёмный маг. Обращение по истинному имени ему не понравилось, но спорить с мастером имён большак не отважился. На командорство Тенурариану плевать, а вот мастеров имён Всетемнеший, как и большинство жителей волшебного мира, побаивается.

В кабинет вошла Людмила Беркутова. Я не видела её две недели, и за это время Люся стала какой-то другой. Я глянула магическим и срединным зрением. Так и есть, чакры трансформировались.

— Да ты чародейкой стала, минуя кудесницу! — обрадовалась я за подругу. — Сразу через ступень перескочила. Какая же ты молодчина! Поздравляю!

— И в придачу — истинница, — похвасталась она. — Позавчера церемония была.

— Умница, — обняла я Люсю, поцеловала.

— Осенью попробую сдать экзамен на чаротворицу, — сказала она.

Я достала из кармана зеркальце, бросила на ковёр и раздробила каблуком стекло. Осколков получилось много, Люся довольно улыбнулась.

— Это обычай такой, — пояснила я Грюнштайну. — Если хотите, чтобы удачно получилось какое-то дело или надо отвратить неприятность — разбейте зеркало.

— Но разбитое зеркало приносит несчастье, — ответил посол.

— Это примета незнаннического мира, — с лёгким недоумением проговорил Тенурариан. — У волшебников другие обычаи.

Судя по ошарашенной физиономии Грюнштайна, суеверия Лиги и Альянса ничем не отличаются от простеньских.

— Людмила Николаевна покажет вам церемониальные залы и музей Тьмы, — сказал Тенурариан.

У Роберта зло дёрнулись крылья. Людь он не злой, в общении всегда приветлив и доброжелателен, но почему-то на дух не переносит Люсю и Веронику.

«— Это ревность», — ответил на ментальное эхо Тенурариан. «— Банальнейшая ревность и досада на чужую удачливость. Ваши ближайшие подруги оказалась проворными девицами и увели у Коха прямо из-под носа то, что он уже считал своей главной и неотъемлемой драгоценностью».

«— Не поняла, Тенурариан Каримович».

«— Право замены», — пояснил он. «— Заявления Беркутовой и Лемке опередили Коховское ровно на одну минуту, потому что Лопатин подсказал им, как обойти некоторые из бюрократических барьеров. Принимать заявление второй очереди трибунал отказался».

В менталице Тенурариана злости и зависти было столько, что ломануло болью затылок. У большака таких друзей нет.

«— Право замены аннулировано», — ответила я. «— Мне удалось получить „вольную смерть“. Теперь я в любую секунду могу необратимо покончить с собой, никакой озобачкой не возродят. Так что даже если трибунал приговорит к высшей мере, то казни всё равно не будет, палачи не успеют. Право замены становится бессмыслицей и потому исчезает».

Тенурариан в сильнейшей растерянности уставился на мою нижнебрюшную чакру.

«— Активирована», — пробормотал он. «— Восемь лепестков… Активация произошла не позднее двух дней назад, края чакры ещё не отвердели… Но как?! Это же секретнейшее из умений!»

Я хмыкнула. Властителей всегда страшат люди, которые сами могут распоряжаться собственной смертью. Это лишает правителя власти над жизнью своего подданного, потому что теряют силу два таких мощнейших и любимейших всеми тиранами средства воздействия как пытка и казнь. Поэтому все тоталитарные режимы всегда объявляли самоубийство позорным или греховным. Если в демократическом обществе суицид воспринимается как несчастье, то в диктаторских считается преступлением.

«— Как ты это сделала?» — заорал Тенурариан.

Вместо ответа я вежливо поклонилась и вышла в коридор. Делать тайну из способа пробуждения чакры не стану, но первыми его узнают младшие волшебники всех трёх дворов и Совета Равновесия, и лишь затем информация собственным ходом доберётся до большаков и директора. Олег обещал помочь, его ребята разместят файлы с технологией активации в интернете так, чтобы прочесть могли и незнанники. Пусть они из-за волшебнической необразованности почти ни слова не поймут в тексте, зато вычистить информацию из сети не смогут все хакеры в мире, вместе взятые — Олег заверил, что файлы будут самокопирующиеся и самораспространяющиеся. А метка с гербом Троедворья и равновесным треугольником заставит каждого волшебника прочитать текст хотя бы из любопытства.

Серьёзного ущерба троедворскому режиму это не причинит, но хотя бы самую малость, да расшатает.

Посла от имени Чернодворья будет провожать Люся. Сейчас позавтракаем и поедем в «Золотую чашу», а оттуда в аэропорт.

В ресторане, несмотря на ранний час, полно народу и на нашу компанию то и дело бросают злые взгляды.

Дружба со мной — поступок рискованный. Наказателей в Троедворье боятся и ненавидят. Знакомство с нами может крепко испортить репутацию. Но Люсю и Веронику от всеобщего осуждения оберегала клятва замены. Теперь её нет, и нашей дружбе осталось жить не более двух-трёх суток. Даже если девчонки не захотят разрывать отношения, я сделаю это сама — нечего им мараться о моё палачество.

Ильдан прекратил знакомство на следующий день после того, как я стала наказателем, а Сашка, едва услышал по телефону мой голос, послал матерно и бросил трубку. Поступили они правильно, только всё равно до сих пор обидно.

Люся уже поела и с любопытством разглядывает волшебную палочку Грюнштайна, пробует делать несложные пассы.

— Канительно, — подытоживает она и возвращает палочку Грюнштайну. — Хотя и никакого риска изувечиться. Расход магии слишком большой, но при желании это можно исправить, доработать конструкцию. Нулевикам бы волшебная палочка понравилось, особенно человекам. Ведь она позволяет младшим ранговикам без особого труда делать то, что под силу только чаротворцам.

Посол хмыкает.

— Интересно, — задумывается он, — а что было бы, поступи снабжённые пригодным для человеков переходником талисманы чаротворного уровня в свободную продажу, как телевизоры или компьютеры.

— Талисманоделы обрадовались бы возможности открыть доходный бизнес, — отвечает Люся. — И всё. Волшебники всех рас покупали бы талисманы точно так же как и незнанники, и только единицы волшебничали бы по-настоящему, разрабатывали свой волшеопорник с колдунского размера на что-то покрупнее, вплоть до чаротворного. А волшебники высоких рангов, в силу своей малочисленности, ценились бы намного дороже, чем сейчас. Но реально никаких серьёзных изменений не произошло бы.

— Для волшебников, — возразил Грюнштайн. — А для простеней?

— И для них тоже. Во всяком случае, изменений будет не больше, чем от появления телевизора в каждом доме.

— Телевидение очень сильно изменило мир, не говоря уже о компьютерах.

— Ерунда, — отмахнулась Люся. — Технологические революции, в отличие от социальных, мир меняют мало. С появлением сотовых телефонов и ноутбуков работа и досуг стали удобнее, в чём-то приятнее, но не более того. Мир как таковой остался прежним. Все эти якобы новые проблемы типа компьютерной зависимости и «невроза мобильника» порождены всё тем же одиночеством из-за неумения общаться с людьми или бездельем, когда люди не знают, куда себя девать, вот и виснут на компьютерной игрушке. Или сидят часами в интернете. Или водку жрут без просыху. Реально технологии, будь они собственно техническими или магическим, меняют антураж, но не мир как таковой. Зато социальные преобразования в семнадцатом и девяносто первом году прошлого века изменили большой мир необратимо и глобально. Точно так же волшебный мир изменили Пражский договор и реформа 23–03. Хорсин волшеопорник, равно как и талисманы с переходниками человеческого типа — следствие этой реформы, а не причина.

— Как показывает практика, — сказала я, — волшебники и простени неплохо уживаются. Больше того, по-настоящему эффективно действуют только рабочие тройки маг-оборотень-человек. Но волшебники упорно не хотят открывать свой мир. Как думаете, высокочтимый посол, почему?

Грюнштайн смотрит на меня с глубочайшим недоумением. Альянсовцу и в голову не приходило, что волшебный мир когда-нибудь легализуется.

— Зачем открываться незнанникам, — отвечает он вопросом на вопрос, — когда пригодные для волшебства человеки уходят из простеньского мира в Троедворье?

— Действительно, зачем? — сказала я, отметив, что Грюнштайн разделил Альянс и Троедворье на разные миры. Олег оказался прав во всех своих выводах.

— Нам пора, — напомнила Люся.

В ресторан вбежали две перевертни, лисичка и рысь, сели за стол. Официантка принесла им завтрак — изящно выложенные на тарелках кусочки сырого мяса с кровью, чашки с молоком. Грюнштайн смотрел на девушек во все глаза, те даже смутились.

— Как? — еле выдавил он просевшим голосом. — Почему?

— Сегодня полнолуние, — с лёгким недоумением ответила Люся, — с полуночи до полудня все перевертни пребывают в звериной ипостаси. А в Альянсе что, перевертней нет?

— Во время циклической трансформации, — сказал Грюнштайн, — перевертни теряют рассудок, полностью растворяясь в звере. А трансформация сопровождается сильнейшей вспышкой агрессии. Их нужно запирать в комнате без окон и с крепкой дверью. Либо давать напиток, который останавливает трансформацию.

— Да вы рехнулись, высокочтимый посол! — возмутилась я. — Принудительная отмена трансформации вызывает шестичасовой болевой шок. Вы что, садист?

— Подожди, Хорса, не шуми, — остановила меня Люся. — Ты не всё знаешь об оборотнях. Высокочтимый Грюнштайн, перевертни во время циклической трансформации действительно могут утрачивать людскую составляющую и переживать вспышку агрессии, но только в том случае, если не прошли звериной тропой. После первой же проходки они обретают полный контроль над своей второй ипостасью. Как правило, циклические трансформации у перевертней начинаются с половым созреванием, лет в одиннадцать-двенадцать. Неуков быстро находит патруль, приводит в Троедворье, инструкторы обучают детей контролировать в себе зверя. Перевертней, рождённых в волшебном мире, учат родители.

— И первая трансформация, — каким-то полубезумным голосом сказал Грюнштайн, — считается у вас праздником, чем-то вроде дня рождения? С конфетами, подарками и фейерверками?

— Праздником становится первая проходка, — ответила Люся. — В первой трансформации как таковой ничего приятного нет. А фейерверки — традиция только восточно-азиатских регионов, в европейской части Троедворья они особой популярностью не пользуются.

— И перевертни считаются у вас равными магам и перекидням? — спросил Грюнштайн.

— Как видите, — кивнула я на лисичку и рысь. К девушкам подсели два молодых мага, наперебой рассказывали что-то забавное — у перевертниц от смеха подёргивались уши.

— Волшебничать звериная ипостась нисколько не мешает, — сказала Люся.

Грюншайн нервно и зло комкал салфетку, не сводил с девушек тяжёлого до лютости взгляда. Я начала свирепеть — расист заезжий, пусть в своём Альянсе командует, где и как перевертням проводить циклическую трансформацию.

— Что надо сделать, — спросил Грюнштайн, — чтобы обрести гражданство Троедворья? С любой первоосновой.

— Получить разрешение Люцина, — сказала Люся. — После этого для вас проведут церемонию выбора первоосновы. Но зачем вам Троедворье? Ведь в Альянсе у вас успешная карьера, баронский титул, богатство.

— Дитрих, среди ваших родственников есть перевертень? — с интонацией утверждения спросил молчавший всё это время Роберт. Дыхание у него участилось, просматривает Грюнштайнову менталку.

— Брат, — ответил посол. — Сын отца от первого брака. Я родился от человечицы, Эрик — от перекидни. Отец был магом. Он очень рано умер, я даже его не помню. Эрик старше меня на десять лет.

— Высокочтимый фон Грюнштайн, — сказал Роберт, — ходить по звериной тропе — хитрость невеликая. Людмила Николаевна научит вас за пять минут. Вы научите вашего брата. Это будет более чем достаточной благодарностью за всё, что он для вас сделал, что бы в этом «всё» не помещалось.

Грюнштайн зло рассмеялся.

— Ты что, забыл, кровохлёб, — это же высшее искусство? За попытку обучить ему лагвяна смертная казнь положена и наставнику, и ученику. В первую очередь — ученику. Наставника заставят смотреть. Ты хочешь, чтобы я стал убийцей брата?

Мы с Люсей растерянно переглянулись, не желая верить в происходящее. Чтобы перевертень сорока одного года от роду ни разу не проходил звериной тропой — да не может этого быть! Принудительная отмена трансформации, комната без окон и с крепкой дверью… Меня бросило в дрожь.

— Я должен поговорить с директором, — сказал Грюнштайн. — Немедленно.

— Хорошо, — встала из-за стола Люся. — Мы сейчас же идём в «Чашу». Звериной тропой.

Мы вышли на крыльцо тёмной резиденции. Люся показала Грюнштайну, как выстраивать звериную тропу, нацеливать её на точку. Волшебство несложное, приготовительного курса. Я тоже могу выстроить звериную тропу, но пусть лучше инструктором будет чародейка.

Готовых троп в городе полно, они расстояние сокращают вдвое, поэтому протянуты по самым употребительным маршрутам — между резиденциями, нейтральными кафе и госпиталями. Но Грюнштайну, чтобы досконально разобраться в этом волшебстве, надо и протянуть, и развеять тропу самому.

Звериная тропа идёт через похожую на нигдению пустоту, только золотистого цвета, а сама тропа выглядит как широкий — от одного метра до десяти — серебристый мост без перил. Почему-то золотой и серебряный — самые распространённые цвета волшебства, как магического, так и стихийного, другие оттенки встречаются крайне редко.

— А в кроми звериную тропу проложить можно? — спросил Грюнштайн.

— Конечно, — ответила Люся. — Только с основицы намного удобнее, особенно для неопытного ходока. Базовица — жилое пространство потайницы — обладает теми же свойствами, что и основица. Так что звериную тропу там прокладывать тоже несложно.

Мы подошли к «Чаше», и Грюнштайн убрал тропу.

— Для первого раза весьма неплохо, — одобрила Люся. — Потренировать бы вас хотя бы дня два, вообще было бы замечательно.

Комплимента Грюнштайн не услышал — его интересовал только Люцин.

Меня в кабинет директора пускать не хотели, но Грюнштайн схватил за руку и втащил к Люцину за собой. Роберт и Люся остались в приёмной. Я с тоской подумала, что это наверняка закончится крепким скандалом. Всё, хватит недомолвок, нельзя больше тянуть и уклоняться, надо немедленно расставить все запятые и точки.

У Люцина сидели оба его зама, но Грюнштайн их не заметил, сразу заговорил о троедворском гражданстве для брата.

— Нет, — перебил Люцин. — Исключено. Принять урождённого потайничника я не могу.

— Да ты что? — возмутился первый зам. — Ты ведь знаешь, каково у них там перевертням. Люцин, ты ведь сам оборотень, а дочка у тебя перевертня. Ты представь, если бы с ней такое было?! Ну одного-то потайничника можно к основице адаптировать.

— Эрик умеет жить в вашем мире, — быстро сказал Грюнштайн. — Он часто бывал на основице — из-за меня, когда провожал на каникулы к родителям. И после тоже часто выходил в человеческий город. Вам не нужно Эрика ничему учить, он уже всё умеет. Он с первого же дня сможет работать как и все ваши люди, в любом из дворов. Вам никогда не придётся упрекнуть Эрика в лени или небрежности.

— Высокочтимый посол, — устало сказал Люцин, — на тот случай, если вы не заметили — у нас идёт война. Вы хотите послать вашего брата на смерть?

Грюнштайн улыбнулся с такой горечью, что мне стало страшно.

— Высокочтимый директор, бывает, когда жизнь становится хуже смерти. По крайней мере, ваши воины умирают быстро и почти без мучений. И умирают они не зря. А мой брат хороший боец, он умеет выживать и побеждать. Эрик истинный воин, он безупречен в отваге и верности. В скором времени у вас будет надёжный офицер.

Люцин вышел из-за стола, сделал несколько шагов к Грюнштайну. Остановился, прикусил костяшку большого пальца. Видно было, что директор колеблется.

— Нет… — сказал он через силу. И добавил твёрже: — Нет. Вашему брату придётся из лагвяна стать приготовишкой. Жить в чужой стране, всю оставшуюся жизнь говорить на чужом языке. Здесь всё другое — обычаи, пища, люди… В зрелом возрасте трудно перестраиваться и начинать жизнь с нуля. Тем более, что дворянские титулы Лиги и Альянса в Троедворье становятся недействительными… Вам гораздо легче будет научить брата элементарным страховкам, чем везти его сюда. Вы уже неплохо освоили базовый курс, сможете быть инструктором.

— Вы ведь знаете Уложение о высшей мудрости, — с болью ответил Грюнштайн.

— Вашему брату необязательно афишировать свои умения.

— Это невозможно скрыть! В Департаменте магоресурсов сразу обо всё узнают и тогда… — Грюнштайн не договорил.

— Департамент строг только с низшими классами, — возразил Люцин. — Грюнштайны — один из знатнейших родов Альянса. Вам нечего бояться. Всё закончится максимум крупным штрафом, да и то вряд ли.

— Позвольте Эрику приехать! — с отчаянием взмолился Грюнштайн.

— Нет.

Грюнштайн бросился на колени.

— Во имя милосердия, монсеньор!

Он пополз к Люцину, униженно пригибаясь к полу.

— Монсеньор, клянусь волшебством — я буду вернейшем из ваших слуг в жизни и посмертии. Рабом. Молю вас, монсеньор, будьте милосердны!

Грюнштайн обхватил ноги Люцина, стал целовать.

Люцин рывком поднял его за воротник пиджака и толкнул на диван.

— Хорса! — гаркнул на меня. — Чего застыла? Приведи его в чувство — не видишь, истерика у мужика.

Я шагнула к Люцину.

— Боишься, что Эрик фон Грюнштайн окажется агентом влияния, засланным Тройственной Триадой?

Люцин мгновенно обернулся матёрым упырём, зарычал в гневе и ярости. Я с перепугу чуть трусы не замочила, но выручили наказательские рефлексы — отскочила в сторону, зажгла на ладони «розу Хаоса».

— Именем изначалия!

Люцин замер, даванул меня тяжёлым взглядом и перешёл в людское обличье.

— Оставьте нас, — велел он замам. — И посла заберите.

Замы вышли. Грюнштайн дёрнулся было остаться, но не лагвяну с чаротворцами спорить — вывели.

— Ты знаешь и об этом, — констатировал Люцин.

— Чем они вас держат? — спросила я.

Люцин мгновение поколебался, но ответил:

— Аналог «алого слова». Всех правителей Девятка наделяет ануной. Это особая властительная сила, без которой невозможно править волшебным миром, подчинять себе магородных. К тому же ануна одаряет силой благодати людей и земли Троедворья. Но даётся она только в обмен на клятву верности. Нарушение карается смертью. Уже много веков Троедворье для Девятки почти недоступно, но полностью освободиться от пут ануновой клятвы не смог ни один директор.

— И потому каждый директор оплачивал своё правление смертями троедворцев, — ответила я. — Продавал нас Девятке в обмен на всевластные побрякушки, — резким взмахом руки я показала на равновесные символы в углу. — Ну и каково быть главным кочегаром войны? Вам доставляет удовольствие губить людские жизни на потеху Девятке, директор Люцин? Наверное да, ведь за холуйство Предрешатели позволяют помыкать людьми, подбирать крошки власти с хозяйского стола — как своей любимой шавке.

— Замолчи! — яростно выкрикнул он. — Я не искал власти! Я пришёл в Троедворье мальчишкой в поисках Света, я хотел только прикоснуться к его чистоте, стать белым паладином. В Совет меня забрали против моей воли. Для меня сама возможность того, что изначально светлый волшебник может пользоваться силой Тьмы и Сумрака, точно так же, как и силой Света, стала сильнейшим потрясением. Сразу же стала очевидной вся бессмысленность войны, которая отняла у меня столько сил, погубила стольких друзей. Ты боевой офицер, и хорошо знаешь, каково это — терять своих солдат, и тем более — терять друзей. В твоей жизни была полная мера этой боли. Но ты сразу назвала войну бессмыслицей. А для меня это понимание стало крушением всей жизни и веры. Я даже в петлю полез, но мой куратор этого ждал, успел вытащить. Ты ведь не знаешь, лейтенант Хорса, что покончить с собой пытаются три четверти равновесных новичков. Это одна из наиболее охраняемых тайн Совета. Ты и представить не можешь, как это больно и страшно, когда самые тяжкие из твоих сомнений оказываются непреложной истиной.

Люцин надолго замолчал, отвернулся к окну. Потом сказал:

— Верховные Учителя побаиваются Троедворья, с нашей боевой мощью не совладать даже им. Поэтому разорвать клятву и остановить войну можно, но для этого надо больше знать о Девятке. Информации о них крайне мало даже у верховного предстоятеля с высоким координатором, обо мне и говорить нечего. Мне нечего противопоставить этим засранцам, я ни малейшего представления не имею, как защитить от них Троедворье. Откажись я подчиняться, и Девятка обрушит на нас талулат. Это их особое проклятие, которое уничтожит не только волшебную часть Троедворья, но и основицу. Я не знаю, Хорса, блефуют они или говорят правду. Но рисковать жизнью стольких людей нельзя. Вот и приходится покоряться, терпеть меньшее из зол — нашу нескончаемую битву. Предстоятелю с координатором легче, они искренне верят в благость Девятки. Но я-то знаю, какие они паскуды. Знаю, и ничего не могу сделать!

Люцин вздохнул.

— Года за три, ну максимум за четыре я сумел бы полностью прекратить бойню. Дворчане уже не так сильно верят в несовместимость первооснов, как раньше. До прошлого лета как-то никто не замечал, что равновесники пользуются всеми тремя силами сразу. Теперь уверенность в истинности своего пути начали терять даже большаки. Остановить войну можно. Но сначала надо избавиться от власти Предрешателей. Много они от меня не требуют — всего лишь хранить равновесие вечной битвы. Дают ануну, сила которой позволяет держать наших вояк под контролем. Если я найду способ получать ануну самостоятельно, то сумею и клятву подчинения разорвать. Знаешь, что самое паскудное? Я не могу отречься от власти, потому что за мою непокорность накажут всё Троедворье. А меня заставят смотреть. И лишь затем казнят. Такое уже было — с директором Альдисом. И волна несчастий, прокатившаяся как по волшебной, так и по незнаннической части Троедворья. Поэтому сначала я должен освободить от контроля Девятки себя, и лишь затем смогу освободить Троедворье от войны.

Люцин не лгал. Сейчас он действительно хочет остановить бойню. Но стоит ему немного задуматься, и директор поймёт, что война — основа его власти. Предстоятель и координатор правят изолированными сообществами, для которых наличие официального лидера и подчинённых ему властных структур жизненно необходимо. Потайница — государство в полном смысле этого слова. Там есть суверенная территория с чёткой границей, которая и объединяет людей. Если хочешь жить в потайнице — подчиняйся её правителю. Но приказы всех остальных властителей тебя не касаются. Потайничникам безразлично, что происходит на основице. А Троедворье не страна. Это клуб, орден, группировка, но только не государство. Мы соблюдаем законы и Троедворья, и той страны, на земле которой находимся. Больше того, все наши кодексы составлены так, чтобы никогда не возникало резких противоречий с кодексами незнанническими. Например, бойцам запрещено появляться на основице с холодным или огнестрельным оружием, форму носить можно только в кроми или в резиденциях. Это не всегда получается, и коррекционный отдел посылает чистильщиков и маскировщиков прятать от большого мира все следы существования Троедворья. Мы учимся в простеньских школах и университетах, мы охотно слушаем и рассказываем анекдоты об их политиках и артистах, мы читаем их газеты и ходим по их улицам. Мы в гораздо большей степени граждане той страны, на земле которой находимся, чем Троедворья. Российский паспорт у меня есть, а вместо троедворского — равновесная татуировка. Прямо как у боевика организованной преступной группировки или члена клуба ролевых игр.

Единым Троедворье делает только война. Прекратится противостояние, и волшебники вмиг разбегутся по всей планете так, что и не поймаешь. Удержать их вместе никакая ануна не поможет, чем бы она ни была. От Троедворья, как и от Совета Равновесия, останется лишь воспоминание.

Даже если Люцин найдёт способ освободиться от власти Девятки, войну прекращать он не станет.

— Как они с вами связываются? — спросила я.

— Иногда присылают письмо через нигдению, — ответил Люцин. — Два раза за все пятьсот лет моего директорства. Ануну присылают ежегодно. Пока равновесие держится, я как таковой им неинтересен. Внутренние дела Троедворья тоже безразличны.

— Стихийников вы принимать не хотите потому, что в Лиге и Альянсе почти все глубоко чтут Девятку, в том числе и они?

— Да. И не хочу создавать даже единичный прецедент, принимая в Троедворье урождённого потайничника, их сторонника. Троедворцы считают Верховных Учителей нелепыми до глупости персонажами полузабытого древнего сказания, а вампиры Предрешателей не любят. Девятке никогда не найти здесь сторонников.

— Понятно, — ответила я.

Люцин досадливо взмахнул рукой.

— Хорса, ты ничего не сможешь изменить. Я тоже гойдо, начертатель и мастер имён. К тому же чаротворец-обратник. Но даже я оказался бессилен. Всё, что нам остаётся — смириться и попытаться сделать ущерб наименьшим. Власть Предрешателей неодолима.

Я шагнула к двери.

— Ты назначаешься моим советником, — сказал мне вслед Люцин.

— Не хочу, — ответила я, не оборачиваясь. Вышла из кабинета и тихо притворила за собой дверь.

Прежняя жизнь кончилась. Пора начинать новую.

В приёмной секретарша и замы утешали Грюнштайна.

— Дитрих, ты не знаешь ещё, какая это стервозина, — говорил первый зам. — Она даже из сатаны все кишки вымотает, но своего добьётся.

Секретарша гладила Грюнштайна по плечу и поила минеральной водичкой.

Люся сидела на подоконнике и смотрела на них с презрительным прищуром. Роберт подпирал стену у двери в коридор. Лицо хмурое, крылья подрагивают — урождённый альянсовец ситуацию понял лучше.

Сцена нелепая до смешного. Театр абсурда, в котором всё актёры заигрались настолько, что перестали различать, где спектакль, а где реальность.

Я удержала злой смешок, схватила Грюнштайна за рукав и повела к себе в кабинет. Он подчинился безвольно и тупо как омороченный. Командорский статус пока ещё действовал, никто не стал останавливать или задавать вопросы. Роберт сунулся было за нами, но я сказала «В коридоре подождёте, товарищ майор!» и захлопнула дверь у него перед носом.

— В какой потайнице живёт ваш брат? — спросила я Грюнштайна.

— Мюнхенской, — ответил он машинально.

Через интернет я выяснила расписание авиарейсов и купила билеты. К часу дня мы будем в Мюнхене. Надёжный загранпаспорт на имя российского гражданина у Грюнштайна есть — возвращаться в Рим он должен был самолётом, нет у нас волшбы на такие длинные телепорты. У меня как у командора тоже выездные документы в полном порядке. Так требует Устав, даже если командировки и не планируются. К счастью, Люцин формалист и всегда соблюдает инструкции такого сорта.

Я позвонила Поликарпову — первый раз за девять месяцев.

— Это Нина Хорса. Пред изначалием я требую с тебя, сумеречный кудесник Ильдан, возвратить долг жизни за живицу, отданную твоему сыну Александру.

— Что ты хочешь? — ответил Поликарпов после краткого молчания. Голос вибрировал от бессильной ярости.

— Чтобы ты через полтора часа был в Западном аэропорту возле кассы номер семь. Возьми загранпаспорт. Подробности объясню на месте. Властью изначалия по праву кредитора обязую тебя хранить тайну.

Я оборвала связь. Паспорт у Поликарпова есть, ведь он советник главы двора.

Эльфы и домовой смотрели на меня с испугом.

— Вы свидетели, — сказала я. — Сумеречный кудесник Ильдан действует под принуждением, а потому ответственности за свои поступки не несёт.

Я позвонила в гараж и вызвала машину.

В каждой клеточке тела у меня звенело злое веселье и клинково-острая лихость битвы. Коль скоро меня вынуждают играть в начертательство, я сыграю, но по моим правилам.

Роберта в коридоре не было. Или умнеть начал и ушёл собственными делами заниматься, или обиделся и вернулся в приёмную за начальнической поддержкой. В любом случае — путь свободен.

Водитель жестом спросил, не возражаю ли я, если он поставит музыку.

— Пожалуйста, — ответила я.

Он сунул в проигрыватель компакт-диск. Зазвучала Сашкина песня — у троедворцев его творчество пользовалось не меньшей популярностью, чем у незнанников.

Я позвонила Павлу, попросила выяснить всё, что только возможно, про альянсовские законы о высших посвящениях.

Грюнштайн начал потихоньку приходить в себя.

— Куда мы едем? — спросил он.

— К вашему брату.

— Монсеньор дал разрешение? — не веря себе, сказал Грюнштайн.

Я сделала неопределённый жест. Уточнять Грюнштайн не решился.

Потайничная щель всегда искажает пространство, а это может уничтожить потайницу. Поэтому нужен стабилизатор, щель надо или воротами затыкать, или возвести на её месте какой-нибудь плотноструктурное сооружение — холм насыпать или стену выстроить. Отсюда и все многочисленные незнаннические легенды о самооткрывающихся горах и волшебных дверях.

Одна из щелей мюнхенской потайницы совпадает со стеной городской библиотеки. Переход с основицы в потайницу похож на переход в нигдению, только делается не магией, а стихийным волшебством. Если смотреть срединным зрением, то щель похожа на пролом размером с гаражные ворота. Сквозь золотистую туманную дымку виден кусочек многолюдной площади, заполненной разнообразными каретами — это что-то вроде вокзала.

— Разве в потайницах нет автомобилей? — удивилась я.

— Нет, — ответил Грюнштайн. — Но есть железная дорога. — И добавил с искренним сожалением: — Досадно, что вы не можете войти. Наша потайница очень красива, ничем не хуже Пражании и Багдадии. Но троедворцам запрещено появляться на территории Альянса. Первый же дозор городской стражи почувствует в вас троедворку, и последствия будут печальны.

Я пожала плечом. Было бы на что досадовать. Пусть в потайницы троедворцев и не пускают, но зато любой из нас может свободно разгуливать и по Мадриду, и по Сиднею, тогда как Москва или Токио для лигийцев с альянсовцами недоступны, не говоря уже о Камнедельске. Зато я хоть сейчас могу поехать в Рим. Большой мир принадлежит Троедворью, а не Лиге с Альянсом.

Но Грюнштайн этого пока не понял, для него весь мир до сих пор заключён в потайнице. Роберт скользнул по нему насмешливым взглядом.

Ни заниматься своими делами, ни Люцину жаловаться упрямый вампир не стал. Подслушал, как я спрашивала Грюнштайна о Мюнхене, и сразу же поехал в аэропорт. Чтобы не столкнуться с нами, летел не из Москвы, а через Питер. В Мюнхене нашёл меня по линии крови — это что-то вроде аурального эха, которое приводит вампира кратчайшим маршрутом к любому нужному людю при условии, что объект поиска находится не далее, чем в пятидесяти километрах.

Устраивать разборку при Поликарпове и, тем более, при Грюнштайне было нельзя, поэтому только и осталось, что прошипеть на менталице «— Дома поговорим!».

Сейчас Поликарпов занимается с Эриком Грюнштайном, обучает его оборотнической премудрости, а мы с Дитрихом, чтобы не стеснять ни ученика, ни учителя, гуляем по Мюнхену. Заодно решили и на потайницу посмотреть.

— Так странно, — сказала я. — Щель без КПП.

Роберт усмехнулся и ответил на менталице:

«— Система безопасности в Лиге и Альянсе хиленькая даже по сравнению с малюшками, о шамбальской и говорить нечего. У них всё ориентировано на защиту от Всепреложных Властителей и потенциального вторжения через телепорт лигийцев. Мысль об опасности со стороны основицы им и в голову никогда не приходила. Даже весть о гибели Китежании не заставила задуматься».

«— Но троедворцев патруль узнаёт сразу», — не поверила я.

«— Да, у них есть датчик, который выделяет в толпе носителей приписных знаков».

«— При желании датчик нетрудно обмануть».

«— Нина, как ни досадно признавать, но ни одна из потайниц Альянса и Лиги не заслуживает подобных трудов. Наитуманнейшая, увы, права — по сравнению с Пражанией или Багдадией это помойка».

Я пожала плечом.

«— Как бы то ни было, Роберт, а троедворцев дела зарубежных потайниц не касаются. Нам и своих забот хватает». — Я несколько мгновений поколебалась, но всё же спросила: «— А вы разве не будете искать общину Анрой-Авати?»

Роберт метнул на меня быстрый пронзительный взгляд и отвернулся.

«— Нет», — ответил он.

«— Зря. Лучшего правителя не может себе пожелать ни одно людское сообщество, какой бы расы оно ни было. У вас есть главные качества хорошего государя — стремление сохранять, приумножать и защищать. Работа соединника научила вас эффективно сочетать риск и осторожность, новизну и стабильность. Попробуйте, Роберт. Даже если вы не сдадите экзамен, это будет всего лишь несданный экзамен, а не крушение мироздания. Но я уверена, что экзамен вы сдадите с блеском, к полному восторгу и радости ваших подданных. Найдите общину, Роберт, и дайте заявку на испытание. Я чувствую, знаю, что у вас получится лучше, чем у кого бы то ни было!»

Роберт нервным движением поправил воротник куртки.

«— Не надо, Нина. Прошу вас, не надо. Я недостоин такой веры. И тем более не заслуживаю таких надежд. Особенно — ваших надежд».

Он отошёл к киоскам. Я чуть не выматерилась от досады на собственную глупость — не смогла найти убедительных слов, таких, чтобы Роберт поверил и мне, и себе. Ну ничего, не последний день живу, будет случай поговорить ещё раз.

— Нина, посмотрите вон на тех волшебников, — сказал Грюнштайн. — Сейчас будет забавная сценка.

Волшебники, на которых он показал, оказались группой из пяти подростков лет двенадцати, которые в сопровождении учительницы возвращались в потайницу с экскурсии. Подошли ещё трое взрослых, которые рискнули сократить путь через основицу — пройти через три мюнхенских квартала от одной щели до другой быстрее, чем пересекать всю потайницу, чтобы попасть с окраинного города в главный.

На нас волшебники смотрели с гневным удивлением и неодобрением — компания мага, вампира и человечицы была наглым нарушением приличий: общественная структура Альянса и Лиги кастовая, и приятельство с представителями низших социальных слоёв не допускается.

Все волшебники были младших рангов, поэтому сценка и впрямь получилась забавной — им казалось, что в потайницу надо действительно пройти сквозь стену. Предельно сосредоточенные, с разбега и крепко зажмуриваясь, альянсовцы проскакивали через разлом так, словно бросались в пропасть и очень слабо надеялись выжить. Один из подростков, толстенький темноволосый и темноглазый недотёпа с неуклюжими движениями, отстал от проворных приятелей и теперь опасливо переминался с ноги на ногу — идти в одиночку он боялся. Возвращаться за ним не торопились, и мальчишка смотрел на ненавистную стену, закрывшую от него родной мир, полными слёз глазами. Отошёл на пару метров, разбежался, но в последнее мгновение остановился, прикоснулся кончиками пальцев к мраморной облицовке и заплакал, уже не таясь.

Сзади рассмеялись. Мальчишка испуганно сжался, попытался вытереть слёзы, но от стыда и неловкости расплакался ещё горше.

Я посмотрела на весельчаков. Два пекинских чернодворца лет двадцати трёх, маг и перекидень. Ворожейский ранг получили не далее как неделю назад и теперь отмечают повышение вояжем по Европе.

— И что вас так распотешило? — спросила я их на родном языке. Ворожейчики узрели наказательские татуировки и замерли по стойке «смирно».

— Не слышу ответа.

Тёмные забормотали невнятицу, с фальшивыми до рвоты улыбками попытались ввернуть в оправдательные речи комплимент безупречности моего произношения — «Красиво как у дикторов в новостях».

— Знаю и без вас, — отрезала я. — По фонетике и риторике у меня всегда пятёрки были. Чем изощряться в подхалимаже, лучше объясните ребёнку, как переключать режимы восприятия.

— У нас в школе был английский, — ответил оборотень, — по-немецки мы не говорим.

— По-русски, надеюсь, вас в Пекинском филиале говорить научили? (Маг торопливо кивнул). Тогда работайте!

Мальчишка смотрел на нас с безмерным удивлением — в потайницах человеки с ворожеями приказным тоном не разговаривают. Хотя в Альянсе практически никто не владеет дополнительными режимами восприятия, расовую принадлежность каким-то образом все узнают сразу и безошибочно. Столь же точно определяют волшебнический ранг собеседника.

Ворожейчики принялись объясняться с мальчишкой. Русским языком он владел слабо, английского не знал вовсе, но основное понял — как переключиться на срединное зрение и войти в потайницу. Спустя минуту мальчик вернулся и принялся взахлёб благодарить нечаянных наставников, приглашать домой к родителям.

— Нельзя, — с интонацией извинения сказал маг. — Мы троедворцы.

Подошёл человек из их тройки, тоже ворожей. В руках пакет с логотипом книжного магазина. Стало быть немецкий знает выше среднего уровня. Я кивком показала ему на мальчишку и переключилась на магический слух.

Ворожей разобрался в ситуации и пообещал показать мальчишке «Одну крутую штуку, от которой у тебя в школе не то что одноклассники — все преподы от зависти чирьями пойдут. Да брось ты свою палочку, настоящие волшебники работают без этой фигни». Я вернулась к нормальному слуху. Подстройка на чужой язык — приём полезный, но устаёшь от неё зверски.

«Штукой» оказалась «роза чёрного огня». Действо, строго говоря, запретное: активация волшеопорника первоосновой должна состояться только после церемонии выбора. Но пацану Троедворья не видать как своих ушей без зеркала, так что пусть обходится тем, что есть.

Мальчишка был в щенячьем восторге.

— Всё же объясните ему, что Тьма — это не игрушка, — напомнила я. — В Альянсе ни малейшего представления не имеют, что такое первоосновная клятва. И чем грозит разрыв опорника тоже предупредите, пусть не особенно усердствует с одиночными тренировками.

Тёмные заверили, что провозятся с пацаном хоть до завтрашнего вечера, но обучат всем базовым страховкам. Маленький альянсовец опять посмотрел на меня с удивлением и принялся расспрашивать наставников. До меня долетело русское слово «обезьянокровка».

Ворожеи захохотали, а Грюнштайн смутился. Ничего интересного у стены больше не ожидалось, и я отправилась на поиски китайского ресторанчика — захотелось вдруг «курицу нищего», умопомрачительно вкусное блюдо с забавным названием.

— С пацаном ничего по линии Департамента магоресурсов не будет? — спросил Роберт.

— Нет, — ответил Грюнштайн. — Он пока не колдун, так что неподсуден. Но зря вы, Нина, это сделали. Ладно бы ещё с полукровкой, но ведь этот мальчик — урождённый потайничник. На основицу явно в первый раз вышел, любопытство заело. Вполне естественно, что он испугался проходить сквозь стену. Но часа через два за ним бы вернулись и проводили домой.

— Вот именно, что часа через два! — разозлилась я. — Вы соображаете, какой это стресс для ребёнка?

— А вы соображаете, каково младшекласснику жить с высшим посвящением?!

— Удобней, чем без него. Сквозь стену, во всяком случае, ходить больше не придётся.

— Жаль только, — сказал Роберт, — что он останется недоучкой. Подготовительный курс длится месяц. В крайнем случае можно сократить до двух недель. Но одного дня в любом случае мало.

— Ничего не мало, — возразила я. — На основицу он выходить научился, ауру троедворцев узнавать тоже. Мюнхен — не самый популярный германский город, наши предпочитают Гамбург и Дрезден, но, судя по тем ворожейным остолопам, троедворцы время от времени сюда заезжают. Помочь подростку согласятся многие. Так что к лету базовый курс пацан освоить сумеет. Если захочет, конечно.

— Он плохо говорит по-русски, — заметил Грюнштайн. — А немецким владеют далеко не все троедворцы.

— Ерунда, русский со временем подучит. А пока троедворцы могут объяснять на родном языке, пацан сделает подстройку. Кстати, если учить иностранный язык с подстройкой, запоминается он гораздо быстрее. Пусть и утомительно, но результативно. Вам что, этот приём не показывали?

— Показывали, — ответил он и смутился вдруг так, даже идти не смог, запнулся. — Хорса, пожалуйста, не сердитесь на Эрика. Он вовсе не такой… Он совсем не считает человеков низшими… Я ведь наполовину человек. И… Хорса, это случайно получилось, Эрик вовсе не хотел вас обидеть. Он уважает человеков.

— Человеков большого мира, а не волшебного, — уточнил Роберт. — Незнанников, а не обезьянордных приживальщиков. Ведь так называют человеков в потайницах?

Грюнштайн покраснел до корней волос.

— Всё нормально, — сказала я. — Эрик вежлив и со мной, и с Робертом, а требовать большего было бы глупо. Личное мнение, которое он высказывал в разговоре с вами — исключительно его дело и его право. Только предупредите брата, что я неплохо говорю по-итальянски. У нас романские языки были факультативом, пришлось выучить.

— Почему итальянский, а не испанский? — спросил Роберт. — Всё-таки международный язык.

— Из-за пристрастия к опере. Лучшие из зарубежных — на итальянском.

— Так у вас три языка?

— Четыре. Китайский, английский, итальянский, русский. Нам его давали всерьёз, так что я имею право преподавать русский в учебном заведении любого звена.

— Хорса, — никак не мог успокоиться Грюнштайн, — поверьте, Эрик очень хороший людь. Добрый, честный… Очень добрый, правда! Мой отец погиб, когда мне и года ещё не было, мама вскоре вышла замуж, так что я рос с отчимом. Мне не в чем его упрекнуть, он делал для нас сестрой всё, что мог, и любил нас одинаково. Даже когда родился маленький Генрих. О таком отце любой мальчишка может только мечтать. Но он простень. Я — маг. Он никогда меня не понимал, как ни старался… А брат… Эрик научил меня жить в волшебном мире и не позволил расстаться с семьёй на основице. На каникулы и выходные он приезжал сюда вместе со мной. Основица пугала его до жути, но он всё равно приезжал — из-за меня. А в потайнице, когда я жил в интернате… По началу было одиноко, непонятно и… И очень страшно. Если бы не Эрик, я бы сбежал обратно. Брат приходил ко мне каждый день, на протяжении целого года. — Грюнштайн судорожно вздохнул. — Только благодаря ему я смог стать из ничем не примечательного колдуна-полукровки лагвяном в секретариате самого верховного предстоятеля. Эрик всегда верил в меня больше, чем я в себя. Он честен и порядочен до невероятия. Сказал «Нет» самому Незваному, хотя тот предлагал ему не только власть и почести. Он обещал Эрику избавление от перевертнеческого проклятия. Но брат отказался. Он предпочёл бесчестию боль. Дважды в месяц, каждое новолуние и полнолуние, целых шесть часов подряд… Или глухая тёмная камера с тяжёлой дубовой дверью, словно у преступника. Хорса, вы даже представить себе не можете, как я ненавижу Луну!!!

— Теперь всё это закончилось, — мягко сказала я. — Поликарпов научит вашего брата всему, что должен знать оборотень.

«— Кто такой Незваный?» — спросила я Роберта.

«— Всепреложный Властитель. Его не принято называть прямым титулом и тем более по имени. Враг, Злотворящий Отрицатель, Извратитель Основ — это для большинства потайничников. Высочайший, Всезапредельный, Наимогучий — для его сторонников. В Альянсе и Лиге очень любят эвфемизмы».

«— Примечательно, что этот джентльмен владел высшим мастерством».

«— Вполне естественно», — ответил Роберт. «— Всепреложные Властители всегда были только чародеями. Некоторые — вообще чаротворцами».

«— Меня больше интересует как они обходили Уложение о высшей мудрости, предлагая перевертням пройти курс обучения».

«— Лопатин обязательно узнает».

«— Любопытно, а как звали их последнего кандидата в диктаторы? Февральские переселенцы болтали, что он вроде бы как вернулся».

«— Возродился», — поправил Роберт. «— Он был развоплощён, а теперь снова обрёл тело. Не знаю, как это выглядит в конкретике. В альянсовские времена я был слишком низкого ранга, чтобы меня посвящали в подобные секреты, а в Троедворье такими делами не занимаются».

— Дитрих, — спросила я вслух, — как зовут вашего Всепреложного Властителя?

— Не моего! — возмутился Грюнштайн.

— Понятно, не вашего лично. Альянсовского. Он ведь опять возродился? Как его зовут?

Грюнштайн просверкал возмущённо глазами, но всё же ответил. Вслух запретное имя произнести не решился, написал в моём блокноте.

— Лоре… — попытался прочитать Роберт. — Жедо… Тьфу ты, пропасть! Язык сломаешь.

— Лоредожеродд, — сказала я. — Имя, кстати, истинное.

— Его нельзя произносить вслух, — испугался Грюнштайн, — потому что оно приносит несчастье.

— Его нельзя произносить вслух, — ответил Роберт, — потому что такой звукоряд в принципе выговорить невозможно. Странно, что у Нины с первой попытки получилось.

— Если бы вас пять лет ежедневно заставляли твердить скороговорки на четырёх языках, — сказала я, — вы бы и не такое выговорили с первой попытки. Хотя звучит «Лоредожеродд» действительно странно — логопедическое упражнение, а не имя. Очень бы хотелось увидеть назывателя, который додумался снабдить своего названника столь изысканным подарком. Или это сделано в порядке личной мести?

— Скорее всего, — кивнул Роберт. — Либо в называтели парню достался психопат. Неудивительно, что бедолага стал Неназываемым — с такой-то погремухой вместо имени. Ларо… Ларе…

— Лоредожеродд.

— Точно, — обрадовался подсказке Роберт. — Лорд-На-Заду-Рот.

Я рассмеялась.

— Всепреложному Властителю крупно повезло, что его имя не пытался выговорить кто-нибудь из моей бригады. С ними бы он ртом на заду не отделался.

— Да уж, — развеселился Роберт. — Могу себе представить их трактовки.

— Прекратите! — оборвал нас Грюнштайн, ожёг гневным взглядом. — С именем Отречённого Злотворителя не шутят! Он стал величайшей бедой и горем всего Альянса. Даже верховный предстоятель не в силах был ему воспротивиться. Альянс спасли сами Великие Решатели, избавили нас от участи страшнее смерти.

— Дитрих, — спросила я, — а где живут Великие Решатели?

— В Надмирье Пречистом, куда невозможно войти обычным волшебникам. Мы слишком грубы и тяжелы для мира тонких энергий. Лишь верховные правители могут попасть туда на краткий срок по благости Предрешателей, дабы испить глоток их мудрости.

Прокомментировать эту выспренность я не успела — в сумке запиликал мобильник. Поликарпов закончил тренировку и хотел похвастаться результатами.

Братья Грюнштайны очень похожи, только у старшего волосы каштановые с рыжими прядями. Ипостась — ягуар. По-русски Эрик говорит бегло, но с сильным акцентом.

Мы все пятеро ужинаем в отдельном кабинете китайского ресторана. Эрик настолько возмущён, что какая-то жирная обезьянышня и презренный кровохлёб осмеливаются, как ни в чём ни бывало, сидеть в присутствии кудесника, что даже есть не может, хотя после тренировки наверняка проголодался до полуобморока.

С Поликарповым мы говорим на «вы» и по отчеству, держимся как люди малознакомые и связанные только служебными отношениями — так оказалось легче нам обоим. Бывший серодвороц Роберт ведёт себя с подчёркнутым безразличием равновесного соединника. У вампиров свои представления о чести и достоинстве, а потому разорванную дружбу они считают несоизмеримо большим позором, чем знакомство с наказателем.

Эрик на Поликарпова смотрит как на икону. Тот делает вид, что ничего не замечает, но чувствует себя неловко и потому сердится. Роберт зол и напряжён. Если общество вампира Эрик ещё согласен терпеть, то на простокровку смотрит с брезгливым отвращением и цедит сквозь зубы уничижительно холодную вежливость. Выглядит при этом альянсовец нелепо до карикатурности, смотреть на его чванство смешно. Я прикусываю губу, но скрыть улыбку не получается, и Грюнштайн-старший едва не дымится от ярости. Дитрих смотрит на него умоляющим взглядом.

«— Роберт», — спрашиваю я, «— в Альянсе настолько жёсткая кастовая система?»

«— Не хуже, чем в средневековой Индии. Но в Альянсе не только касты как таковые. Там всё гораздо сложнее… На самой низшей, первой ступени находятся человеки. Следующий уровень — эстрансанги или, как их чаще называют, грязнокровки, волшебнородные потомки смешанных браков. При этом надо помнить, что нормой считаются союзы магов и перекидней, старших волшебников и высших хелефайев, младших волшебников и рядовых хелефайев. Мезальянсы типа „хелефайский аристократ — ведьма“ или „волхва — простой хелефайя“ не приветствуются, но и не осуждаются. Происхождению матери придаётся большее значение, чем отцовскому. Потомков от брака аристократки с плебеем примут в высшем обществе, а детей аристократа и плебейки — нет. Брак человеков и волшебников считается нормой при условии, что человеки постоянно живут в большом мире. Союз с потайничными поселенцами невозможен».

«— Интересная закономерность», — отметила я. «— Человеков везде пытаются делить на большемирских и тех, кто живёт в мире волшебном, причём волшебномирских всегда стараются ограничить в правах».

«— После низших каст идут мелкие», — продолжил Роберт. «— Третья ступень — вампиры. Четвёртая — перевертни. Пятая — стихийники. Теперь высокие касты. На шестой ступени находятся маги и перекидни младших волшебнических рангов и рядовые хелефайи, самая привилегированная раса искусственников. Седьмая — старшие волшебники и хелефайская аристократия. Над ними находится высшая каста, восьмая ступень — кудесники и чародеи. Девятая, наивысшая — чаротворцы. Но это ещё не всё. Внутри каждой ступени есть подуровни в виде принадлежности к аристократии, степени чистокровности, должностного звания и прочей дребедени. Причём в зависимости от ситуации происхождение может перевесить все чины и ступени, а может быть и наоборот, когда должность перевешивает и происхождение, и кастовую принадлежность. Одно всегда неизменно — высшие маги и перекидни находятся вне категорий. Они наиболее влиятельная часть общества, которая обладает правом исключительности и стоит над обычаем и законом».

«— Могу себе представить, каков тогда статус чаротворцев», — ответила я.

«— Их очень мало. Они самовластно правят Альянсом и этим всё сказано».

«— Теперь понятно, почему Эрик так почтителен с Поликарповым. Дело не только в благодарности, но и в статусе».

«— Да», — согласился Роберт. «— Кудесник ещё туда-сюда, а с чародеем он бы от пиетета и говорить не смог. Для бедняги стало слишком громадным потрясением, что высший приехал за тридевять земель специально ради того, чтобы обучить какого-то лагвяна, да ещё мелкой касты».

У меня запиликал мобильник. Павел прислал эсэмэску. Вопрос с нарушением Уложения о высшей мудрости решался легко — надо всего лишь наделить Эрика истинным именем, и Департаменту магоресурсов он станет неподсуден.

Поликарпов помрачнел.

— Я могу стать назывателем только для серодворца, — сказал он Эрику виновато. — Это скреплено первоосновной клятвой. Прости.

— Что вы, учитель! — испугался извинений Эрик. — Не надо… Я и без того ваш вечный должник. Ваш слуга.

Он хотел поцеловать Поликарпову руку, но тот отстранился.

— В Троедворье таких привычек даже в азиатских регионах нет, — хмуро сказал кудесник.

— Дитрих, — спросила я, — у вас действительно истинное имя ценится столь высоко?

— Намного выше, чем в Троедворье. Несоизмеримо выше.

— Но ведь у вас почти никто не умеет видеть чакры, — усомнилась я.

— Истинника легко узнать и без этого. У нас истинное имя — редкость. Оно даже не у всех чаротворцев есть, не говоря уже о кудесниках. У вас же высших наделяют истинным именем в обязательном порядке. Да и всех прочих снабжают им слишком часто, чтобы люди по-настоящему могли оценить его величайшую ценность.

Я вздохнула. Какое-то всеобщее помешательство с этими истинными именами, от которых ровным счётом никакого реального толка. Ну да это заботы магородных. Гораздо важнее, что истинное имя защитит Эрика от претензий департамента.

— Силой и властью изначалия, — на ладони у меня засияли «звезда Хаоса» и «розы» первооснов, — нарекаю Эрику фон Грюнштайну истинное имя Мартин. Дитриху фон Грюнштайну нарекаю истинное имя Альберт.

Чакры у братьев на мгновение сжались и раскрылись уже восьмилепестковыми. Всё в порядке. Я развеяла «звезду» и «розы».

— А Дитриху-то имя зачем? — удивился Поликарпов. — Ему учиться высшему мастерству письменно разрешил сам верховный предстоятель. Знал, что в Троедворье без этого не обойдёшься.

— Для страховки. Теперь, даже если предстоятель отменит собственное разрешение, ничего не сможет с Дитрихом поделать.

— Тоже верно, — согласился Поликарпов. — С именем будет безопаснее.

— Почему Альберт? — ошарашено пролепетал Грюнштайн-младший.

— Вы ведь сами говорили, что это имя вам нравится больше, чем Дитрих.

Грюнштайн-старший с безразличным видом ковырялся палочками в тарелке. В имянаречение он не поверил, но, поскольку учитель не посчитал нужным одёргивать простокровку, Эрик делал вид, что ничего не произошло.

— Для истинного наречения нельзя брать бытовое прозванье, — возразил Дитрих. — Только лишённый смысла звукоряд, который придумает называтель.

— Не обязательно, — ответил Поликарпов. — Люцин означает «светлый». Имя его назывателя Дидлалий, это соединение имён Дид и Лала. В дохристианскую эпоху так звали супружескую пару младших богов, которые покровительствовали домашнему очагу. Их культ был особенно распространён в новгородских землях, где и проходил церемонию имянаречения белодворский большак. Есть у нас и Темнокрасы, и Серовзоры, и Кызылгюли. Множество осмысленных имён на разных языках как для мужчин, так и для женщин.

— Но все они — придуманные! Ни одно из них не используется в простеньском мире как бытовое.

— Да, — вынужден был согласиться Поликарпов. — Но это традиция, а не закон. При желании истинными именами можно сделать бытовые прозвания Мартин и Альберт. Кстати, Нина Витальевна, почему Мартин?

— Потому что сейчас идёт март месяц. У меня не особо богатое воображение, увы.

— Имя красивое, — ответил Поликарпов.

Грюнштайн-старший зло отшвырнул палочки.

— Учитель, это возмутительно! Чтобы какая-то простокровка издевалась над священнейшей церемонией…

— Мартин, Хорса — не только истинница, но и мастер имён. Она может проводить наречение так, как ей заблагорассудится. К сожалению, Нина Витальевна невысоко ценит истинные имена, но это беда всех самоназванцев.

— Учитель? — Грюншайн смотрел на Поликарпова с обидой и недоверием.

— Я совершенно серьёзен, мальчик. Посмотри на её чакры и сам всё увидишь. А на будущее запомни — сканировать на дополнительных режимах надо любой новый объект, который попадет в твоё поле восприятия. Нина Витальевна, встаньте, пожалуйста.

Я поднялась со стула — Грюнштайн ещё слишком неопытен, чтобы сосканировать ауру сидящего людя. Побледнел от увиденного Грюнштайн резко и сильно — комбинации гойдо-начертатель-палач никак не ждал.

Вскочил со стула и Поликарпов, схватил меня за плечо.

— Ты что сделала?!

Я стряхнула его руку.

— Сядь.

Он подчинился. Заметил активированную нижнебрюшную чакру и Роберт.

— Зачем? — спросил он звенящим от напряжения голосом.

— Хотя бы затем, что теперь мне никогда и никого не придётся просить о прощальном милосердии. Это, герр фон Грюнштайн, — пояснила я Эрику, — когда добивают безнадёжно раненых, таких, что даже на озомбачку не годятся.

— Учитель? — растеряно переспросил Грюнштайн.

— Война жестока, Мартин. Зачастую смерть там милосердней жизни.

— Ты спятила? — разъярённый Роберт вскочил со стула. — «Вольная смерть» лишает возрождения. Теперь озомбачка невозможна, если тебя убьют, то уже навсегда, ты это соображаешь?! Зачем, Хорса? Из-за Люськи с Вероникой? Да засранки и плевка твоего не стоят!

— В том числе и ради них, — ответила я как могла ровно и спокойно. — И ради тебя. И ради Егора. Ради моих родителей. Слишком много в одуревшем от убийств Троедворье людей, которым небезразлична моя жизнь. А Люцин никогда не брезговал грязными играми вроде взятия заложников. Но это не тема для разговора при посторонних. Поэтому сядь и не ори. Дома всё обсудим.

— Егор тоже взял себе «вольную смерть»?

— Да.

Я села, выдернула из высокой керамической чашки новые палочки и подцепила кусочек мяса.

Сел Роберт, нервно разгладил салфетку и спросил ровным бесцветным голосом:

— Как ты активировала чакру?

— Упражнениями, предназначенными для регулирования сердечного тонуса. Широко известный комплекс «Восьмивратный терем», который есть почти в каждом незнанническом учебнике по динамическому цигуну. Покончить с собой, остановив сердце, легче и надёжнее всего. Да и безболезненно — так и ниндзя делали, и славянские витязи-волоховщики.

— Это простеньская разработка, — не поверил Поликарпов. — Она требует многолетних тренировок.

— Если делать «Терем» на основице, то да. Я занималась в нигдении. Там на овладение техникой требуется не больше месяца.

— Какой же Люцин дурак, — сказал Поликарпов, — что так долго недооценивал человеческую изобретательность. Чего стоит одна твоя идея спрятать «стиратель душ» в проточной воде унитазного бачка. Теперь вот это… Как ты вообще додумалась заниматься в нигдении цигуном, который основан на использовании энерготоков Земли?

— Но ведь сработало.

— Нина, зачем? — повторил Роберт.

— Мне нужна полная свобода действий. Теперь Люцину прижать меня нечем.

Роберт спрятал лицо в ладонях.

— Пора на самолёт, — напомнила я.

— Простите, — сказал Дитрих, — но что с Эриком? Разве он не едет в Троедворье?

— Нет, — ответила я. — Разрешения Люцин так и не дал. Иначе Сергею Ивановичу не было бы смысла сюда лететь. В Троедворье оборотней и без него хватает.

Поликарпов дёрнулся как от удара.

— Ну ты и стерва, — сказал он. — Могла всё с самого начала рассказать? Или думаешь, я бы отказался?

Роберт презрительно покривил губы.

— Я думаю, ты не дал бы ей и слова сказать, о чём бы ни шла речь.

— Ложь! — гневно сверкнул глазами Поликарпов.

— Разве? — саркастично усмехнулся Роберт.

Грюнштайны смотрели на разборку с недоумением и испугом.

— Дома доругаетесь, — оборвала я. — Поехали.

— Час пик, — сказал Дитрих. — Вы не успеете, все трассы забиты. Я открою вам телепорт.

— Нет, — покачал головой Поликарпов. — Идёт хнотическая буря. Портальный коридор будет нестабильным.

— Учитель, здесь нет нужды экономить магию, — ответил Эрик. — Я сделаю двойную фиксацию. Не прикасайтесь руками к стенам, и всё будет в порядке.

— Хорошо, — кивнул Поликарпов.

С телепортом Грюнштайны провозились больше часа. За это время мы бы как раз успели по кроми доехать, там нет никаких пробок. Роберт собирался взять напрокат машину, но Поликарпову не хочется обижать братьев отказом, так что добираться в аэропорт будем по-альянсовски.

— Нина, — подошёл ко мне Эрик, — во имя изначалия, скажите правду. Учитель… он… Он сам приехал или это вы его заставили?

Тёмно-зелёные глаза перевертня поблёкли от предчувствия неминуемых разочарования и боли. Очень сильной боли.

— Сам, — ответила я чистую правду. Отказываться Поликарпов действительно не стал бы. Другое дело, что выслушивать бы меня тоже не стал, но сейчас это не имеет никакого значения.

— Но долг благодарности… — начал Эрик.

— Надо было подстраховаться, — перебила я. — На тот случай, если мы нарушаем какой-нибудь из многочисленных кодексов волшебного мира. За действия под принуждением ответственности не несут.

— А как же вы?

— Я равновесница и наказатель в придачу. Это даёт гораздо больше привилегий и свободы действий, чем у дворовика, пусть даже и высшего ранга, — ответила я почти правду. Не разбирающийся в тонкостях троедворской жизни Грюнштайн поверил, с благоговением глянул на Поликарпова.

— Нина, если вы засвидетельствуете, что я умею жить на основице, я смогу стать серодворцем?

— Уважаемый Грюнштайн, там идёт война. Вы знаете, что это такое? Не словеса развесистые и красивые о Величайшей битве, а реальный бой — с размазанными по асфальту мозгами и со смердежом вывороченной магии. Вы когда-нибудь видели, как выглядит людское тело после попадания разрывной пули — мешанка из дерьма и мяса?

Эрик посмотрел на меня с недоверием.

— Война омерзительна, Грюнштайн. Особенно война бесцельная и бессмысленная.

Он отрицательно помотал головой и ушёл к брату. Почему-то альянсовцы и лигийцы вопреки очевидности верят в нужность нескончаемой троедворской бойни, искренне считают её Величайшей битвой за судьбу обоих миров, простеньского и волшебного.

Ко мне подошёл Роберт. Я пожала ему руку.

— Не надо так хмуриться, — попросила я. — Всё хорошо.

— Нина, — сказал он тихо, — ты простила меня?

— Конечно, простила, — сказала я прежде, чем успела задуматься о смысле вопроса и ответа. — Давно.

Он крепко обнял меня, уткнулся лицом в волосы.

— Только живи, — попросил он. — Долго живи. Пожалуйста. У меня ведь больше никого нет.

— Попытаюсь, — пообещала я, поцеловала его в щёку и пошла к телепорту.

Каркас портала едва заметно вибрировал. Несмотря на двойную фиксацию, наведение крайне ненадёжное. Телепорт получился плывучим. Это рискованно, но не слишком.

— Нет, — остановила я Грюнштайнов, — провожать нас не надо. По плывуну вы ходить не умеете.

Эрик гневно сверкнул глазами. Ему хотелось хотя бы одну лишнюю минуту побыть рядом со своим кумиром, и выслушивать предупреждения какой-то обезьянокровки лагвян не собирался. Грюнштайны вошли в портал вслед за Поликарповым.

Коридор телепорта коротенький — всегда только десять метров, на какое бы расстояние его не тянули. Идти недолго, но трясло немилосердно, резкими неровными толчками. Удерживать равновесие в таких условия можно только за счёт специальных тренировок, которых у альянсовцев нет. Эрик не устоял на ногах, неловко взмахнул руками и рефлекторно опёрся ладонью о стенку телепорта.

Мощным взрывом нас расшвыряло в разные стороны. Поликарпов, Роберт и я выставили страховку, Дитриха бросило в мягкие пышные кусты, Эрик от удара превратился в ягуара и ловко приземлился на лапы.

Я откатилась в сторону — сейчас будет второй взрыв. Но щит поднять не успела. Осколки телепорта обрушились градом, впивались в тело, дробили кости. Когда боль немного схлынула, сил не осталось даже на предельно простое волшебство. Но сейчас все мучения закончатся. «Вольная смерть» магии не требует.

Подбежал Роберт, сел рядом со мной на пятки.

— Не торопись, — сказал он. — Главное, не торопись. Сейчас попробуем одно средство. Если не поможет, клянусь Всеобщей Кровью — я сам отпущу тебя, дам прощальное милосердие.

Подошёл Поликарпов.

— Убирайся, — велел ему Роберт.

— Я кудесник, я могу…

— Ты предатель! — с яростью перебил его Роберт. — Проваливай!

Поликарпов дёрнулся как от пощёчины, но не ушёл.

Роберт его уже не замечал. Он осторожно расстегнул мне воротник плаща и блузки, снял волшеопорник. Вытащил из кармана куртки кровозаборник, прицепил колбу и вонзил иглу себе в артерию.

— Добровольно отданная кровь вампира способна исцелить очень многое, — сказал Роберт.

Колба наполнилась. Роберт прошептал короткую молитву, перекрестился и нагнулся ко мне.

В шею вонзилась игла. Боль исчезла. Вместо неё пришла пустота небытия.

Очнулась я в одноместном номере дешёвой гостиницы. Лежу на кровати, обряжена в широкую и длинную фланелевую ночную рубашку. Рядом на спинке стула висит халат. На полу — тапочки. Я встала, задрала ночнушку и осмотрела себя в зеркале платяного шкафа. Ни малейших следов ранений, чистая и гладкая кожа. Хоть тут повезло. Я надела халат, обулась.

Теперь надо узнать, что с остальными.

В комнату вошёл Роберт.

— Я услышал ментальное эхо, — сказал он.

Роберт подошёл ко мне и вложил в ладонь волшеопорник.

— Это ваше, Нина Витальевна.

Я задержала его руку.

— Вы спасли мне жизнь.

Он отнял руку, отвернулся.

— Я всего лишь вернул долг. Кровь за кровь, Жизнь за Жизнь.

— Обмен жизнью и кровью сделал нас братом и сестрой, — ответила я.

У Роберта раскрылись и тут же опали крылья — он очень сильно хотел услышать эти слова, и столь же сильно боялся произнести их сам.

— Нет, Нина Витальевна, — сказал он с официальной, неприступно-отстраняющей вежливостью, — это исключено. Никакого обмена не было. Всего лишь возврат долга.

— Но кровь и жизнь соединились, хотите вы этого или нет. Теперь их уже не разорвать.

— Нет, — твёрдо ответил он. — Никогда. Моя кровь проклята. Смерть пожирает всех, кого я осмеливаюсь любить. Она забрала родителей, обоих братьев, сестру отца и всех её дочерей… Я надолго остался совсем один. Но со временем забыл о своём проклятии. И был наказан. Смерть отобрала у меня жену и двоих детей. Моя кровь способна приносить только погибель.

— Но меня ваша кровь от смерти спасла. Теперь она навечно в моих сердце и печени.

— А ваша — в моих, — ответил Роберт.

Он помолчал, плеснул крыльями и шагнул ко мне.

— Хорса, ты действительно хочешь соединения крови?

— Да.

— Моё истинное имя Локр.

Он обнял меня и руками, и крыльями.

— Сестра, — прошептал едва слышно. — Сестра.

— Не плачь, — попросила я. — Не надо. Всё ведь закончилось хорошо. Не плачь.

— Столько лет один. Господи, сколько лет… — Роберт обнял меня ещё крепче, уткнулся в волосы. — Сестра.

Я осторожно высвободилась, сжала ему плечи, соединила наши менталки и на несколько мгновений наполнила их Тьмой, Сумраком и Светом — уверенностью, покоем и безопасностью. Разомкнула контакт.

Роберт улыбнулся.

— Спасибо, сестрёнка.

Я пожала ему руку, села на кровать.

— Куда нас выбросило?

— В Милан. К счастью, Европа сейчас единое государство, и никаких сложностей с визами не будет. Поликарпов уже купил билеты на самолёт.

В дверь постучали.

— Войдите, — сказала я по-итальянски.

Вошёл Поликарпов, принёс пакет с новой одеждой, сумку.

— Поскорей собирайся, пора ехать.

— Как там эти альянсовские недотёпы, целы? — спросила я.

— Так, — с какой-то странной интонацией сказал Поликарпов. — Очень даже мило.

— А что такое?

— Ты по-русски говорить-то теперь можешь или только на торойзэне?

— На торойзэне? — не поняла я.

— Вы что, — озадаченно поглядел на нас с Робертом Ильдан, — не знаете на каком языке говорили?

— Получается, не знали, — ответила я по-русски.

— Так ты что теперь — вампирка?

Роберт побледнел до снежности, рывком поднял меня с кровати, прикоснулся к точкам жизни на шее, к верхнебрюшной чакре.

— Благодаренье господу — нет, — сказал он на русском. — Ты по-прежнему человечица. Никакой Жажды у тебя не будет. Вампирский язык — всего лишь побочный эффект. — Роберт обнял меня, прикоснулся губами к виску. — Жажды у тебя не будет.

Я пожала ему руку — пальцы у брата дрожали.

— Так что с альянсовцами? — спросила я Поликарпова.

— А что им сделается? Даже не поцарапались.

— Вот и хорошо.

— Ехать пора, — напомнил Поликарпов. — Одевайся.

Он шагнул к двери, но тут же остановился. Обернулся ко мне.

— Хорса, у Сашки в пятницу день рождения. Он очень хочет, чтобы ты пришла. Но боится позвонить, понимает, насколько сильно оскорбил тебя. Мы оба очень виноваты перед тобой. Я гораздо больше, и потому не прошу о прощении. Но Сашка-то ещё пацан. Ты ведь знаешь, какой он вспыльчивый и порывистый, сначала говорит, и лишь потом думает. Он в тот же день понял, что натворил, хотел позвонить, извиниться, но я не позволил. А через неделю, когда всё понял я сам, было уже непоправимо поздно… Я знаю, что таких оскорблений не прощают, но прошу тебя, Хорса, прости его. У Сашки слишком мало друзей… Прости его и возьми с меня любое искупление.

— Никаких обид или оскорблений не было, — ответила я. — Наказатель — это действительно палач, и подобные знакомства позорны для любого троедворца, ранговик это или вовлеченец.

— Да плевать мне на все предрассудки волшебного мира вместе взятые! Сашке тем более.

Ильдан не врал.

— Я приду на день рождения.

Ильдан обнял меня, отстранил на длину рук, опять обнял.

Я пожала ему плечо и мягко высвободилась.

— Мне надо переодеться, в аэропорт опоздаем.

Мужчины вышли, я быстро собралась, спустилась в грязноватый и слабоосвещённый холл гостиницы. Администратор листал порножурнал, нисколько не интересуясь тем, кто именно снимает номер и чем там занимается — волшебничает или развлекается с малолетними проститутками. Похоже, здесь даже документы у постояльцев не спрашивают.

С кресла у окна вскочил Эрик, шагнул ко мне. Вид потрепанный и виноватый до невозможности. Рядом стоял столь же потрёпанный и виноватый Дитрих.

— Проехали, — отмахнулась я прежде, чем Грюнштайны успели что-то сказать. — Всё нормально.

Парням с переизбытком хватит того нагоняя, который они уже получили от Ильдана. К тому же не будь взрыва, у меня не было бы брата.

В сумке запиликал телефон. Судя по мелодии, звонит Люся.

— Где тебя чёрт носит?! — заорала она вместо приветствия. — Почему трубу не берёшь? Ты где сейчас?

— В Италии, в Милане.

— Вот там и сиди! В Троедворье тебе нельзя. Трибунал вынес заочный смертный приговор.

Новость, однако. Я перевела дыхание и спросила:

— За что?

— Чушь какая-то. Нарушение непреложных законов и неотрицаемых уложений. Что это ещё за хрень?

— Примечания к Генеральному кодексу, — пояснила я. — В Троедворье они почти невостребованы, в основном действуют на территории Лиги и Альянса.

— Один из пунктов обвинения, — злым обиженным голосом сказала Люся, — «Несанкционированное присвоение „вольной смерти“».

— Что есть, то есть.

— Это из-за меня с Вероничкой? — остро и ломко спросила она.

— В том числе, но не только.

— Спасибо хоть за это. Что не только из-за нас. Нина, зачем ты вообще всё это затеяла?!

— Я хочу найти тех, кто начал войну. Истинных убийц твоих детей.

Люся испуганно ахнула.

— Хорса, — прошептала она чуть слышно, — ты сошла с ума…

— Наверное да, — согласилась я. — А может, стала единственной нормальной среди безумцев.

Я нажала «отбой», убрала телефон.

Ильдан смотрел на меня с ужасом. Он слышал Люсины слова через менталку, защиту я не выставляла.

— Нет, — ответил Ильдан. — Это дурацкая шутка, тёмные такие любят. Это неправда.

— Я же говорил, — простонал Роберт на торойзэне, — моя кровь проклята. Она всем приносит только смерть!

Я сжала ему плечи, слегка встряхнула.

— Всё нормально. В Троедворье мне делать нечего. Я останусь жить здесь. Я буду жить, слышишь? Жить благодаря твоей крови, брат.

Роберт взял мои руки, прижал ладонями к щекам.

— Я люблю тебя, брат, — сказала я истинную правду. Я действительно любила его как брата ещё с первого дня знакомства, когда отпаивала своей кровью. А теперь и его кровь во мне.

Я обняла Роберта, поцеловала, взъерошила волосы.

— Всё хорошо, Локр. Всё так, как надо.

Он поверил, кивнул.

Я сняла волшеопорник, вложила ему в ладонь.

— «Иллюзия силы опасней бессилия», — процитировала я строчку из трактата о боевом искусстве. — Сохрани его для меня. Надену, когда вернусь.

Брат улыбнулся.

— Ты вернёшься живой.

— Присмотри пока за Егором и родителями. Люди они совершенно самостоятельные и в помощи не нуждаются, но всё равно — пригляди за ними, ладно?

— Не бойся за них. Ведь теперь это и моя семья. Я смогу защитить свою кровь.

Я пожала ему плечо, подошла к Ильдану.

— Приписной знак поменялся, — сказал он. — Перечёркнут линиями смертного приговора и лишения гражданства. Это всегда очень больно, но боль ранения была сильнее и поглотила боль меньшую.

— Надо спешить в аэропорт, — ответила я. — Вам пора возвращаться.

— А куда летишь ты?

— В Рим. Как троедворская лишенка, альянсовское гражданство я получу сразу. В Россию мне теперь возвращаться нельзя, а добиться постоянного вида на жительство в Евросоюзе сложнее, чем в Альянсе.

— Да, — согласился Ильдан. — Решение правильное.

— Ильдан, пожалуйста, ничего не говори Грюнштайнам. Они только помешают. Пусть себе едут куда хотят — в Мюнхен, в Рим, но отдельно. Благо, в ситуации они пока не разобрались и поверят любым твоим объяснениям. Тем более, что оба чувствуют себя виноватыми, а потому задавать вопросы, что-то уточнять не решатся.

— Пожалуй, ты права, — кивнул он. — Парни слишком привержены потайничным обычаям, станут больше помехой, чем помощью. Без них будет легче. Удачи тебе.

Ильдан разбил карманное зеркало, и мы поехали в аэропорт. Уже безо всяких магических извращений, на такси.

Первыми улетали Грюнштайны, затем Ильдан и Роберт. Мой рейс был последним. Пока сидели в зале ожидания, я сочиняла стихи.

Рифмоплётством не занималась очень давно — как-то в голову не приходило. Но сегодня будто кандалы сбросила. Я была свободна, и слова тоже освободились. Одно за другим они ложились на страницы блокнота, выстраивали строфы стихов с той же лёгкостью, с какой дети выстраивают башню из кубиков.

Причина смертного приговора только одна: в последнем разговоре с Люцином, я, сама того не зная, упомянула что-то сокрушительно опасное для его власти. Но у меня ещё будет время всё вспомнить и понять, в чём заключается это «что-то». Пока одно непреложно ясно — Люцину всё равно, в гроб я лягу или останусь в Альянсе. За пределами Троедворья я для него совершенно безобидна.

Что касается Римской потайницы, то последние переселенцы рассказывали, что именно там возродился Лоредожеродд, страх и ужас всея Альянса. Где знаменитый Лорд-На-Заду-Рот, там и его хозяева.

Заканчивалась посадка на московский рейс. Я вложила брату в ладонь листочек со стихами, пожала руку Ильдану, и пошла на свой самолёт — посадку уже объявили.