"Маг-целитель" - читать интересную книгу автора (Сташеф Кристофер)

Глава 12

Унылик глухо зарычал, и воинам пришлось придержать лошадей. Вообще все они явно занервничали. Я дал своему отряду знак сохранять спокойствие и сказал шерифу:

— А можно взглянуть на твое разрешение дышать?

— Какое такое разрешение? — вытаращился он.

— Разрешение дышать, — преспокойно повторил я. — Раз у вас тут нужно разрешение на то, чтобы выздороветь, значит, и на то, чтобы дышать, тоже нужно разрешение! Разве королева не удосужилась вам об этом сообщить? Давай показывай!

— Такого не бывает! — прошипел всадник в черном.

— А-га, у тебя его нет! — И я укоризненно покачал указательным пальцем. — А ведь каждый, кто живет в этой стране, живет, угождая королеве, верно?

— Ну... это...

— И любое сердце здесь бьется потому, что королева позволяет ему биться, верно?

— Ну, и это... только...

— Значит, и дышит тут каждый только потому, что королева позволяет ему дышать! Потому, что королева дает ему такое разрешение! Ну, так и где твое разрешение дышать?

— Я... У меня такого нет...

— Нет? И ты еще тут говоришь об исполнении законов? Ты не имеешь права запрещать мне лечить людей только из-за того, что у меня нет разрешения. А иначе немедленно прекрати дышать, у тебя нет на то разрешения!

После такого моего демарша шериф заткнулся. Он просто смотрел на меня, то есть это я думал, что «просто», пока его физиономия не стала лиловой. Только тогда я вдруг заметил, что его грудная клетка не движется.

— Господин! — вскричали воины шерифа и кинулись к нему.

Жильбер выхватил меч, Унылик шагнул вперед и злобно рыкнул.

А шериф свалился с коня.

Я подбежал и успел подхватить его. Солдаты закричали. Они снова бросились было к своему господину, но растерялись, опешили, увидев, что он у меня на руках.

— Это же смешно, ей-богу! — воскликнул я. — Неужели вы юмора не понимаете? Прекратите валять дурака немедленно. Давайте дышите!

Но он не задышал. Он посинел.

— Вы не обязаны подчиняться королеве! — крикнул я. — И вообще я все это выдумал!

Лицо шерифа почернело, и я понял: теперь он не то чтобы не хочет дышать — он уже и не может. Видно, я переусердствовал в споре, а он получил что-то вроде постгипнотического приказа повиноваться воле королевы.

Но это же невероятно — никакой гипнотизм не мог заставить человека совершить то, что приведет его к смерти.

Следовательно, шериф смерти не противился?

Тут меня словно кирпичом по башке ударили. Это все королева! Она связала постгипнотический приказ с желанием умереть!

— Фриссон! Восхваляй жизнь, да поскорее!

Фриссон незамедлительно подсунул мне кусочек пергамента. Я торопливо прочитал вслух:

Тут мне и самому припомнилось одно стихотворение:

А потом я добавил еще немножко:

Тело шерифа дернулось от судорожного вдоха, лицо немного посветлело. Я же выдохся, похоже, не меньше самого шерифа.

— Ты... ты спас меня! — прошептал шериф, глядя вокруг вылезающими из орбит глазами.

— А то как же — конечно, спас! Еще минутка — и ты бы уже торчал у врат Ада! — Тут я понял, что образ-то у меня вышел не просто поэтический... — А ведь это точно, слушай! Ты служил королеве-колдунье, значит, продал душу Дьяволу, верно?

— О, да! И я успел взглянуть на огненные врата! Это не детские сказочки! Это правда!

Вид у него был, спору нет, потрясенный. Однако он уже прищурился и глядел на меня так, словно прикидывал, а какие пытки я способен выдержать перед смертью.

— Фриссон, а у тебя не найдется стишка про сочувствие — ну, про то. Когда ты чувствуешь то, что чувствуют другие?

За спиной у меня послышалось шелестение пергамента. Шериф встряхнулся и заглянул мне через плечо.

— Он — писарь?

— С его-то почерком? Что вы!

Я протянул руку, взял у Фриссона пергамент, но шериф уже сам что-то забормотал на древнем языке. Я, даже не взглянув на Фриссоново творение, выпалил отрывок из Шекспира:

Шериф буквально застыл. Я еще не успел дочитать до конца, а лицо его было охвачено ужасом.

Очень хорошо. Тут я взял стишок у Фриссона и прочел его:

Выражение злорадства, начавшее было озарять лицо шерифа, почти сразу растаяло. Глаза его раскрылись шире, еще шире... стали похожи на глубокие озера, полные тоски. Он скорчился, словно его внезапно охватила боль.

— Ай-яй-яй-яй! Что же ты наделал! Я вспомнил все свои зверства! Я чувствую, как было больно тем, кого я пытал! Как ты только мог со мной вот так поступить! Как ты мог это сделать?!

— Как, как... Стихами, вот как, — огрызнулся я. — Я, собственно, этого как раз и добивался — чтобы ты почувствовал то, что чувствуют другие.

— Мне больно! Я весь горю! О, как я мог вершить такие гадкие дела! Будь же ты проклят за то, что наделил меня совестью! Отныне я никогда не сумею обидеть невинного! — В уголке глаза у шерифа набухла одна, но здоровенная слезища. — И как мне теперь оправдаться перед теми, кого я обидел?

— Ну... — негромко проговорил я. — Начать можно с покаяния.

— Каюсь! Каюсь! — поспешно подхватил шериф. — Каюсь в прегрешениях своих! Будь проклят тот день, когда я поклялся на верность Дьяволу и потерял совесть! О, я уж и не знаю теперь, кого мне сильнее ненавидеть — его за то, что он отнял у меня совесть, или тебя — за то, что ты мне ее вернул! — Шериф застонал. — О, где мне найти священника? Я должен исповедоваться! Я хочу, чтобы мне отпустили грехи!

Я смотрел на него с минуту, но она показалась мне необычайно долгой.

— Ты лучше меня знаешь, как тебе быть, — ведь только тебе ведомо, где в вашем графстве прячутся священники. Наверное, ты догадываешься где. Просто ты пока не начал их вешать, других дел было по горло — к примеру, сечь крестьян, вынуждая уплатить новые и новые подати.

— Верно, все верно, — всхлипнул шериф, нащупал ногами землю и встал, придерживаясь за седло. — Я отыщу священника и исповедуюсь. Я знаю, я должен верить, что Б... что Бо... что Всевышний простит меня! — Стоило ему сказать это, как он дернулся так, словно его хлестнули кнутом. Похоже, всякая попытка заговорить о чем-либо священном отзывалась в теле шерифа жесточайшей болью. Но он сжал зубы и проговорил, стараясь не думать о боли: — Отрекаюсь от своего договора с Сатаной! Я обернусь к Б... к Бо...

— Ну, договаривай! — подбодрил я шерифа. — У тебя в конце концов получится.

Тут один из воинов что-то крикнул и, пришпорив коня, бросился к шерифу с обнаженным мечом.

Унылик в два шага заступил дорогу вояке, схватил и его, и лошадь, встряхнул хорошенько и отшвырнул в сторону. Воин ударился затылком о камень и затих. Лошадь встала на ноги и ускакала.

— Я так понимаю, что он твой заместитель, или как это тут у вас называется?

Шериф кивнул.

— Я предал Сатану и королеву. Убей он меня — он бы стал шерифом.

Я взглянул на блестящие черные волосы несчастного и обратил внимание, что не такие уж они и блестящие. Вот сединка, вот еще одна.

— Гм... не сочти мой вопрос невежливым, шериф, но сколько тебе лет?

— Девяносто семь. Жизнь и молодость я сохранил благодаря черной магии и... айййй! — Он весь скорчился от боли. — И чего я только не натворил ради этого заклятия, скольких же я погубил! О нет, только справедливо будет, если все мои годы теперь навалятся на меня!

А они навалились — он старился прямо на глазах. Черная магия, поддерживавшая его молодость и силу, исчезла в тот миг, когда шериф отрекся от сделки с Дьяволом. И теперь ему приходилось расплачиваться с жизнью числом прожитых лет.

— Найди священника, — посоветовал я, — как можно быстрее, пока ты еще на это способен.

— Найду! — воскликнул шериф, вскочил в седло и решительно сжал поводья. Своим людям он крикнул: — А вы возвращайтесь в мой замок да скажите там, что я не вернусь! И еще скажите, что все мое колдовство рассыпалось в прах перед чародейством этого чужеземца! Советую и вам покаяться, ибо власти Зла скоро придет конец!

Бледный как смерть Фриссон вложил мне в руку новый обрывок пергамента. Я удивился, но, быстро пробежав глазами стихи, одобрительно кивнул и негромко прочитал:

Второе четверостишие было написано явно в манере «рубай», но критиковать Фриссона я не собирался. Шериф взволнованно оглянулся.

— Что вы сказали?

— Ничего особенного, — заверил я его. — Тебе лучше поторопиться. Кто знает? Сюэтэ запросто может назначить нового шерифа еще до захода солнца.

Несчастный грешник поежился и развернул коня.

— И то правда! — крикнул он. — Прощай, чужеземец! Я зря проклинал тебя. Теперь я тебя благословляю. Мучения очистили мою душу. Но берегись королевы: никакое заклинание не наделит ее совестью!

— Спасибо за предупреждение, — поблагодарил я бывшего шерифа и обменялся обеспокоенным взглядом с Фриссоном. — Счастливого пути.

— Пусть мне придется пережить мучительнейший из путей, но я не стану роптать. Прощайте!

Он ускакал в лес. Я успел заметить, что по кругу он проехал по часовой стрелке!

А его люди, поворчав, поворотили коней и ускакали обратно в ту сторону, откуда появились.

Я обернулся к друзьям.

— А давайте срежем путь — пересечем круг, — что скажете? Да побыстрее скроемся в лесу. Нечего нам под открытым небом шататься.

Ближе к вечеру деревья расступились, и мы вышли на открытую ровную местность, где росли лишь чахлые кустики. Они тянулись полосами, указывая, что около них когда-то текла река. Около одного из таких кустов мы и остановились на ночевку. Перекусили по походному: запили кипятком какую-то еду картонного вида и вкуса — и растянулись. Ну, то есть это Жильбер с Фриссоном растянулись. Унылик-то свернулся в громадный клубок. Я взял себе первую стражу — спать мне что-то не хотелось.

Не спалось и Анжелике с Фриссоном. Они целый час шептались о чем-то. Жильбер спал без задних ног, как полагается воину на привале. Его я разбудил на вторую стражу, перед рассветом.

Я лег, но уснуть все равно не смог. Угрозы Сюэтэ не шли у меня из головы.

Жильбер изумленно воззрился на меня — я сидел у догорающего костра, завернувшись в плащ, и смотрел на тлеющие угли. Он подошел и негромко, чтобы не разбудить Фриссона, проговорил:

— Неужели ты не ляжешь спать, господин Савл? Надо бы тебе набраться сил на завтрашний день.

— Я в этом не сомневаюсь, Жильбер. Вот только надо многое обдумать. Пытаюсь медитировать.

Он нахмурился.

— Это значит молиться?

— Да, это похоже на молитву, — ответил я, немного покривив душой. — Точнее, молитва может привести к медитации, и наоборот. В любом случае с помощью медитации можно отдохнуть и перестать думать о пережитых за день заботах.

— А-а-а, — понимающе кивнул Жильбер. — Тогда я оставлю тебя наедине с твоими благочестивыми помыслами, господин Савл. Доброй ночи.

— Доброй ночи, — ответил я и снова стал смотреть на угли, читая про себя мантру.

Поначалу мне показалось, что толку от моей медитации никакого: угли только напоминали мне о Преисподней, а из-за этого я вспоминал о Сюэтэ и о тех тучах, что сгустились над нами. Я отвел взгляд от костра и вместо углей стал смотреть на свои руки, сложив ладони «ковшиком». Я изо всех пытался представить, какой получается звук, когда хлопаешь в ладоши, и уже почти представил, как вдруг услыхал у себя за спиной едва различимый шепот. Склонившись к моему уху, Анжелика произнесла:

— Почему ты так грустен, господин Савл? Не могу ли я чем-то помочь тебе?

Помочь? Какая тут помощь! Да, у нее не было тела, но казалось, что оно есть — особенно по ночам, когда вся она так ярко светилась, когда были видны все изгибы ее дивной фигуры. Разве тут сосредоточишься? А уж о благочестии, про которое говорил Жильбер, и вообще речи быть не могло.

— Я не грущу, — чуть хрипловато отозвался я. Она испуганно вздрогнула и отстранилась. Я мысленно выругал себя и сказал более мягко: — Я обеспокоен. Я волнуюсь, не гонится ли за нами королева.

— Может быть, я все же сумею помочь... Она дотронулась рукой до моего лба, и, несмотря на всю бестелесность Анжелики, я ощутил прикосновение приятной прохлады. Я поежился, но не от холода, взял руку девушки и нежно (надеюсь — нежно) отвел.

— Твое прикосновение меня никак не успокоит. Оно может отвлечь меня от мыслей о королеве — это да, но тогда я уж точно не усну.

Девушка нахмурилась.

— Я не понимаю...

А я смотрел и смотрел на нее... Потом кивнул и сказал:

— Спасибо. Мне стало намного лучше. — Я заставил себя подняться на ноги. — Ты уж меня извини. От сидения никакого проку. Я лучше пройдусь немного!

— О, берегись! — воскликнула Анжелика, и выражение легкой обиды на ее лице сменилось искренней тревогой. — Добрым людям тут по ночам разгуливать опасно.

— Ну, тогда мне нечего бояться, — отшутился я, развернулся и быстро зашагал прочь от костра, опасаясь, что еще немного, и уходить мне не захочется. Тогда моя шутка получит веское подтверждение. Только раз я оглянулся назад, чтоб мысленно восстановить заколдованный круг. Анжелика обиженно смотрела мне вслед. Стало жаль ее, но что я мог поделать? Ой, только не надо внушать мне мудрые мысли насчет духовного союза. Обстоятельства были таковы, что духовный союз меня бы никак не устроил.

Я шагал по высокой траве, набирая шаг. Тело мое бушевало, я пытался убедить свои гормоны в том, что призраки не выделяют феромонов, однако почему-то мои железы этим доводам не внимали.

При всем желании я не мог забыть о злобной королеве и расслабиться. А слабость эта была так прекрасна — слишком прекрасна, чтобы рядом с ней я мог хранить покой. Оставалось надеяться, что сама Анжелика не догадывалась, насколько сильно меня к ней влечет.

Я гадал: в безопасности ли она сейчас, когда с ней рядом только Фриссон и Жильбер? Вдруг королева попытается ее похитить? Но я решил, что, если случится что-то непредвиденное, они додумаются меня позвать. Я обернулся, чтобы посмотреть, далеко ли ушел, и не на шутку испугался: угли костра едва мерцали вдалеке, и никого не было видно рядом с костром. Да, я ушел очень далеко! Я быстро зашагал обратно.

Внезапно ярдах в десяти впереди меня взметнулось облако зеленоватого дыма. Стояла мертвая тишина.

Я выхватил нож и встал в стойку для защиты, чувствуя, как вскипает в крови адреналин.

Зеленый дымок развеялся, разлетелся под порывом ночного ветра. Лунный свет выхватил из мрака фигуру высокой толстой женщины в платье до пят. Она не двигалась и напоминала статую, но вот статуя издевательски расхохоталась басом.

— Да ладно тебе, мальчишка! Неужто ты и вправду думаешь защититься от меня каким-то оружием?

Я узнал голос: передо мной, залитая лунным светом, стояла Сюэтэ. Я медленно распрямился, сложил нож и убрал его.

— Не думаю... да оно мне и не понадобится — оружие, верно?

Сердце у меня бешено колотилось, и страшно мне было неописуемо. Да, я уже воевал с Сюэтэ и выходил победителем, это правда, но тогда меня с тыла и флангов прикрывали друзья: сквайр, владевший мечом не хуже любого рыцаря, и поэт — почти что гений. Как же мне справиться с ней в одиночку?

Нет-нет, вы не подумайте, что я собирался выкладывать Сюэтэ свои сомнения!

— Ах ты наглец! — возмутилась королева. — Как я погляжу, со времени нашей последней встречи нахальства у тебя поприбавилось! Чародей Савл, фу ты ну ты!

— А, так и ты меня чародеем считаешь?

Сюэтэ расхохоталась, и смех ее напомнил мне клацанье щипцов для колки орехов.

— Ну да, как же! Так тебя зовут простолюдины. А ты и не знал? Не знал? А вот я, представь себе, знаю. В моем королевстве ничего не может произойти без моего ведома. Стоит чему-то случиться — мои министры и их служащие тут же мне обо всем докладывают! Только вот в случае с тобой никакой нужды в донесениях не было — ты сам поработал на славу.

— Сам? — переспросил я и нахмурился. — Ты хочешь сказать, что я выдал себя самим своим существованием?

— Что-то в этом роде, — буркнула Сюэтэ. Наверное, это тоже был смех. — Не стоит так упорно думать о магии — ты сразу становишься заметной фигурой, конечно, только для тех, кто имеет дар ясновидения.

— Это понятно... но ты и так все время за мной шпионила. Как же так вышло, что нынче ночью ты не послала за нами кого-нибудь из своих прислужников? Решила, что теперь ты в силах сразиться со мной один на один?

— Наглый раб! — выдохнула Сюэтэ чуть ли не с восторгом. — О да, я знаю тебе цену, и ты для меня — не более чем детская игрушка. Я знаю твою силу, знаю твои слабости и отлично понимаю, как этими слабостями воспользоваться!

Как это ни странно, я вдруг почувствовал, что физиономия моя приобретает выражение нахальной самоуверенности.

— Ты так уверена в себе? — нагло поинтересовался я. — Ты поэтому и тащилась за мной сюда, подальше от костра, подальше от Жильбера и Фриссона?

— Может, и так, — фыркнула Сюэтэ. — Они и в самом деле составляют часть твоей силы, и теперь ты их лишен. Теперь ты целиком в моей власти, и все зависит от моей милости.

— Вот как? — Я скептически приподнял одну бровь. — Милости? А у тебя она разве есть?

— Не стоит об этом говорить, — рявкнула Сюэтэ, рука ее рывком опустилась вниз, словно рычаг катапульты, а из пальцев выскользнула шаровая молния.

Я увернулся, но молния вильнула следом за мной и, ударив мне в грудь, рассыпалась на тысячи искр. По груди разлилась тупая боль. На миг я потерял сознание, а потом...

Да ничего потом. Вообще никаких чувств. Мне показалось, что ночь обступает меня со всех сторон, что ноги у меня подкашиваются. Они и подкосились. Я упал на колени и в ужасе осознал, что сердце мое перестало биться. Еще чуть-чуть, и я бы впал в панику, но все же сумел каким-то образом взять себя в руки. «Думай, да побыстрее, — приказал я себе, — не то сейчас сдохнешь!»

Разум мой в одно мгновение стал холоден и ясен. Меня самого испугало полное оледенение всяких чувств. Времени паниковать не оставалось: его было мало даже для того, чтобы произнести одно-единственное предложение. Собрав в легких остаток воздуха, я с хрипом выпалил:

Боль снова пронзила мне грудь, но сердце ударило по ребрам не хуже кузнечного молота. Я благодарно вздохнул. Пелена спала и с глаз, и с разума. Я понял этот поединок — Сюэтэ вышла на смертный бой. И если сумеет убить меня — убьет.

А я смог бы поднатужиться и убить ее?

Сердце мое забилось ровнее, я отчетливо увидел колдунью. Сюэтэ размахивала руками, губы ее двигались. Потом она замерла, и я понял: покуда я восстанавливал дыхание, королева прочла очередное заклинание.

Ни с того ни с сего воздух наполнился заостренными вертящимися серебристыми пластинками — это ко мне устремились тысячи клинков. Я увернулся — клинки с лязгом рванулись в ту же сторону. Я выхватил свой складной нож, описал им в воздухе восьмерку, как если бы орудовал рапирой, и пропел:

С точки зрения высокой поэзии вышло, конечно, так себе, но главное — все получилось. В воздухе около меня просто-таки закишели складные ножи. Они вращались вокруг оси и ловко отбивали клинки, посланные на меня Сюэтэ. А я только ухмылялся да смотрел, как сыплются на траву колдуньины кинжальчики.

Но вот я встретился взглядом с Сюэтэ и сразу перестал ухмыляться. Я понял, что мне совсем не стоило отвлекаться. Для того чтобы придумать и произнести заклинание, требовалось время. В общем, покуда я распевал контрзаклинание, Сюэтэ уже готовила следующий выпад. А это означало, что мне было суждено держать оборону до тех пор, пока я не придумаю что-нибудь убойное.

Я должен был придумать, иначе мне грозила гибель.

Взметнулась пыль, и меня окружили сотни змеиных голов. Змеи распустили капюшоны и стали похожи на кобр.

Тут я вспомнил детство и сказки Киплинга:

Я очень старался не смотреть на то, что происходит вокруг меня. Времени не было. Сюэтэ махала руками, поднимая вихри пыли. Я прочел:

Я-то хотел, чтобы после этого запева прозвучало что-то вроде хорового припева, но не успел...

Дико завыл ветер, вихрями заклубилась пыль. Между мной и колдуньей завертелась воронка смерча и отделила нас друг от друга. Вдалеке послышался чей-то рев, едва различимый на фоне свирепого рокота пыльного смерча, — это взревел Унылик, и, похоже, на пределе своих возможностей.

Проснулся мой косматый талисман. Проснулся, увидел: меня нет — и понял, что я в опасности. Мне стало страшно: а вдруг Унылик умудрился разгромить барьер заколдованного круга?

Я поднял полу плаща и прикрыл нос и рот. Унылик не сообразит, что надо закрыться от пыли, да у него и плаща нет. Эта буря угробит его так же быстро, как заклинания Сюэтэ.

Да, похоже, эта пыль погубит не только его. Я начал задыхаться от скрипучего кашля.

Однако всего лишь несколько секунд понадобилось мне, чтобы выстроить планы.

Первое: избавиться от того, что может произойти в результате следующего заклинания Сюэтэ.

Второе: ответить ей заклинанием и продолжать отвечать, и...

...Третье: избавиться от пыли.

Все правильно. Можно приступить к выполнению пункта первого.

На самом деле стишок имел некоторое отношение и ко второму пункту моего плана. Если КИ* [21] Сюэтэ резко упадет, она вряд ли сумеет произнести достойное заклинание. Мозгов у нее после моего стишка должно остаться не больше, чем у луковицы.

Пыль начала редеть, ветер утихал. Так, выходит, Сюэтэ потратила время на то, чтобы снять пыльную завесу между нами?

Но тут я услышал раскат грома и понял, что тоже зря потерял время.

Понял слишком поздно. Словно решето в небесах порвалось, и оттуда хлынул проливной дождь. Пыль быстро осела, и сквозь отвесные струи дождя я разглядел Сюэтэ — вернее, нечто, что совсем недавно было ею!

На этом существе по-прежнему красовалось королевское платье, но лицо... крошечные глазки под низко нависшим лбом, широченная — от уха до уха — ухмылка... Это — на одной голове. Но были и еще две. Я в страхе смотрел на трехглавое чудище. Что, неужели вот такое происходит, когда занимаешься волшебством без лицензии?

Лицензия не лицензия, но уж точно: такое может произойти, когда толком не соображаешь, что делаешь. Я был сам себе противен. Насколько лучше было бы попросту убить ее, и дело с концом!

Я сокрушался до тех пор, пока не понял, что губы у всех трех голов шевелятся. Справедлива пословица: «одна голова — хорошо, а две — лучше». А три идиота — это как? Толку от них, конечно, не больше, чем от одного, если не меньше. Вспомнить только, как работает любая комиссия, и сразу станет ясно. Так что нечего ждать от трех ослов опасного заклинания. И тем не менее я не собирался опускать руки и побыстрее прочел новое стихотворение:

Струи дождя принесли с собой серебряную цепь. Она змеилась, обвила шею центральной головы и крепко затянулась петлей. Тело Сюэтэ подскочило вверх на добрых три фута и повисло, подергиваясь и качаясь на цепи, которая ни к чему не крепилась.

Но две другие головы продолжали произносить какие-то слова. Губы их медленно шевелились...

Меня охватила тревога. Я же решил только одну третью часть проблемы! Не мешкая, я забормотал:

Слишком поздно. Две боковые головы начали таять, исчезать, а центральная стала изменяться. Исчезла дурацкая ухмылка, в глазах зажегся ум. Вот лоб стал выше... и передо мной снова была Сюэтэ. Злобно скривив рот, она подняла руки и принялась рвать на звенья стягивающую ее шею серебряную цепь. Вскоре звенья со звоном распались. Королева глубоко вдохнула.

Я начал новое стихотворение:

Сюэтэ посмотрела на меня, усмехнулась и начала творить заклятия.

Я окаменел. Не вышло! Такое мощное двустишие — и не вышло!

Тут на ум пришла одна старая средневековая притча. В ней говорилось о колдунах, которые, боясь смерти, хранили свои сердца вне тела — ну, скажем, в яйце, а само яйцо находилось внутри утки. Ну, или еще в каком-нибудь другом амулете. Как это могло быть возможно — в голове у меня не укладывалось, если только не... ага... минуточку! А если представить себе что-то вроде гиперпространственной связи? Ну, к примеру, так: кровь от тела колдуньи к ее сердцу поступает в другое измерение, а потом течет обратно...

Я опомнился. Что же я делаю? Сейчас нельзя задумываться! Сюэтэ уже произнесла последнюю фразу! Я потерял инициативу! И тут я окаменел в буквальном смысле слова. Не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Паралич подбирался к легким, к сердцу, поднялся к плечам, к шее. Если я немедленно не произнесу заклинания, я онемею! И умру!

А Сюэтэ начала новое заклинание и замахала руками!