"Матроска" - читать интересную книгу автора (Станюкович Константин Михайлович)VIIАграфена вошла к себе сердитая, словно бы чем-то недовольная и несколько взволнованная. “Ишь тоже с чем пристал!” — порывисто проговорила она и с каким-то ожесточением принялась вдруг чистить самовар, хотя он и без того был достаточно чист. Вычистивши самовар, она его поставила, затем с тою же порывистостью собрала на стол, расставила тарелки со снедью и, так как больше нечего было делать, присела на стул и старалась думать о том, как придет муж и обрадуется, что все у нее готово. “Небось голодный. Намаялся день на работе!” Но вместе с мыслью о муже в голову ее лезли мысли о писарьке, который так складно говорил о том, как он ее любит и готов из-за нее решиться жизни. И ничего ему дурного не нужно, — не то что другим мужчинам, — только издали на нее глядеть. Так с ней никто никогда не говорил. “Жестокая!” — пронеслись в голове слова писаренка, и она пожалела, что так сурово обошлась с ним. И как он заробел, бедный!.. Какой ушел тоскливый! Сама того не замечая, Аграфена, тронутая этим страстным призывом любви, отдавалась мечтам о писарьке. И они уносили ее далеко-далеко из этой комнаты… И муж казался ей таким постылым. Какое-то неведомое, сладкое и в то же время жуткое чувство охватило матроску. Ей чего-то хотелось, душа куда-то рвалась, потребность ласки и любви сказывалась в этом замирании сердца, в какой-то жгучей истоме. И пригожий, кудрявый, черноглазый писарек, нежный и робкий, стоял тут, перед ней, и словно манил ее к себе, суля ей любовь и счастье. Его ласковые слова так и звучали в ее ушах, и ей хотелось бы слушать их без конца, слушать и целовать эти очи, целовать эти уста, отдаваясь его горячим ласкам… Матроска поймала себя на таких мыслях и вдруг ужаснулась. О господи! О чем она сейчас думала, она — честная, верная жена?! Суеверный страх, стыд и раскаяние овладели Груней. Ее честная натура возмущалась против таких помыслов. Ничего подобного никогда с ней не было, а теперь? Это дьявол смущает ее! И, полная ужаса, она бросилась за полог и, опустившись на колени перед образами, горячо молилась о том, чтобы пресвятая богородица простила ее, великую грешницу. Молитва несколько успокоила Груню. Писаренок казался ей теперь ненавистным, как виновник ее преступления. Попадись только он ей на глаза — она на него и не взглянет, на подлого, а если он опять начнет услеживать — плюнет ему в морду. Не смей, мол, бегать за мужниной женой! “И как только могли прийти ей в голову такие подлые мысли?” — думала она, полная стыда и негодования, и вспоминала, какой у нее хороший и добрый Григорий. И как он ее бережет, как любит, как всегда ласков с ней!.. И, когда в седьмом часу явился Григорий и положил ей на стол сверток с пряниками, Груня как-то особенно приветно и ласково встретила мужа. Она видела, как от ее ласковых слов светлело лицо Григория и его добрые глаза еще нежнее и любовнее смотрели на нее, и она, словно бы чувствуя потребность загладить вину, заботливее угощала его, и ей казалось в эти минуты, что Григорий ей мил и дорог и что она его очень любит. Груня расспрашивала его о делах на бриге и, между прочим, осведомилась, скоро ли они уйдут в море. — Завтра вытянемся на рейд и ден через пять уйдем… — Я тебе рубаху сошью. — Спасибо, Груня… — А заходить в Кронштадт будете? — То-то неизвестно… А ты разве будешь скучать по муже? — А то как же? Нешто одной весело? — А уже как мне тошно будет целое лето без тебя, Груня!.. Если бы еще зашли в Кронштадт летом, а то, может, и не зайдем… Будем, говорят, в Балтийском море клейсеровать да когда в порты заходить. — На берег съезжать будешь? — Что на берегу делать? Я по кабакам не хожу да за девками не гоняюсь, как другие-прочие матросы… — И женатые? — А ты думала как? Это редко какой человек понимает, что ежели он в законе, то соблюдать себя должен не хуже жены. По мне, так это грех, а матрос не считает грехом… Ему, мол, ничего… Зато и матроски, нечего тоже сказать… рады, как мужья-то уйдут… Небось сама видала, какие здесь матроски?.. А ежели по совести-то рассудить, то и мужья виноваты… Сами закон не исполняют, так разве можно с жены требовать? Григорий любовно смотрел на жену и, полный счастья, продолжал: — Вот мы с тобой, Груня, не такие… Мы бога-то помним… закон исполняем… Живем, слава богу, по совести… Уйду я в море, и сердце у меня спокойно… Знаю, что ты верная мне жена… — И я стыд-то, кажется, имею! — проговорила, вся вспыхивая, Груня… — То-то и есть. И ни на кого меня не променяешь?.. Любишь мужа-то? — Как же мужа не любить!.. И на кого же мужа менять? — горячо сказала Груня. — И за меня можешь не сумлеваться, Груня, — продолжал Григорий, радостный от этих слов и чувствовавший потребность излить свои чувства перед любимой женой, — я тоже стыд имею… Ты вот год в деревне жила, и ни на кого я не смотрел… Ни одной бабы не знал… хучь бы их и не было… А уж теперь и подавно… Одна ты в мыслях… “Ишь как он меня любит!” — подумала тронутая матроска и чувствовала себя бесконечно виноватой перед мужем, вспомнив, что несколько минут назад она считала его постылым. Ей хотелось чем-нибудь доказать ему свою привязанность и ответить ласковым словом. И она сказала: — И у меня, кроме тебя, никого нет на мыслях, Григорий. Сказала, и краска залила ее щеки от лжи. А Григорий понял это как проявление страсти в жене и, необыкновенно счастливый, что она его любит, прошептал: — Славная ты у меня, Груня! Они долго просидели этот вечер за столом. Следующий день было воскресенье, и Григорию не нужно было идти в гавань. Они разговаривали о разных делах, о том, как Груня будет жить лето. Он наказывал ей не утруждать себя работой и не брать много стирки. У них, слава богу, есть двадцать рублей, прикопленных на черный день; можно из этих денег тратить, в случае чего. И пусть она не отказывает себе в пище, пусть ест хорошо, да когда побалует себя ягодами да пряниками, а он за лето скопит деньжонок за винную порцию. — А я тебе весточки о себе давать буду, Груня. — Жалко, я не умею… А то бы я тебе отписала… Разве попросить кого написать?.. — Нет, уж кого просить!.. — не согласился на это ревнивый матрос и прибавил: — Даст бог, и придется повидаться летом… Наш капитан тоже женатый… И ему лестно навестить супружницу… Через пять дней, рано утром, Аграфена провожала мужа до Купеческой гавани, где стоял баркас, готовый отвезти на бриг отпущенных на ночь женатых матросов. На людях они простились без особых нежностей. Только Груня как-то особенно сильно и горячо пожала мужу руку. Ей почему-то вдруг сделалось страшно, что он уходит и она остается одна, и слезы показались на ее глазах. — Ну, полно, Груня… Не плачь… Лето скоро пройдет… — Смотри, Гриша… давай о себе весточки… И почаще!.. — говорила, всхлипывая, Груня. — Вались на баркас, ребята! — крикнул унтер-офицер. — Сейчас отваливаем! — Прощай, Груня… — Прощай, Гриша… Смех и говор провожавших баб затих. Скоро баркас был полон матросами и отвалил от пристани. В восьмом часу утра Аграфена пошла на стену Купеческой гавани и видела, как двухмачтовый красивый бриг “Вихрь”, поставив все паруса, слегка накренившись, уходил от Малого кронштадтского рейда. Она возвращалась домой, по обыкновению, степенная и серьезная, ни на кого не глядя и не обращая внимания на похвалы, порой раздававшиеся ей вслед. О писаренке она почти забыла. Он исполнил обещание и со времени последней встречи ни разу не показывался на глаза. |
||
|