"Великий магистр" - читать интересную книгу автора (Стампас Октавиан)

Глава V. ТРУА: ВЗЛЕТЫ И ПАДЕНИЯ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Костры в парке догорали и веселье постепенно шло на убыль: это был тот предрассветный час, когда чувствующая свое исчезновение ночь стремится пробудить в человеке все его темные силы, затмить разум и увести за собой. Кое-где в беседках уже начинали раздаваться гневные выкрики, вспыхивать ссоры, и многочисленные герольды сновали между возбужденными рыцарями, стараясь успокоить их. Двое из них просто ходили по пятам вслед за молодым графом Фульком Анжуйским, который напоминал золотисто-полосатого шмеля, готового ужалить по любому поводу. Фульк искал Гуго де Пейна, чья холодная невозмутимость вызвала в нем особенную неприязнь. А попутно цеплялся к каждому, вставшему на расстоянии двух метров от него. Но Гуго де Пейн вместе с Бизолем де Сент-Омером, Роже де Мондидье и Людвигом фон Зегенгеймом — четвертым рыцарем вставшем в их ряды — находились в отдаленной беседке. Они целиком были заняты обсуждением предстоящего похода в Иерусалим.

И еще один человек искал Гуго де Пейна. Но только лишь взглядом вишневых глаз, скользящим по поверхности парка, обозреваемом с высоты башни. Анна Комнин, попрощавшись с Алансоном и отпустив служанок, стояла около окна в длинной белой далматике с расширяющимися книзу рукавами. Она готовилась отойти ко сну, расчесывая свои необычайно красивые золотистые волосы. Губы ее были чуть приоткрыты и это придавало ее лицу выражение мечтательной влюбленности. Но все, кто знал византийскую принцессу, поклялся бы, что подобного не может случиться никогда. Взгляд ее еще раз скользнул по проходившим внизу рыцарям. Она вздохнула и отвернулась от окна. Потом принцесса улыбнулась, а в сознании ее вновь зазвучал голос трувера Жарнака, преследовавший ее все последние часы. Впитавшая высокое искусство с младых лет, умеющая ценить все прекрасное, Анна, возможно, единственная из всех в этом замке понимала, насколько бесценен дар, данный небесами молодому труверу.

А сам Жан Жарнак, утомленный бесконечными песнопениями, чувствующий хрипоту в голосе, сумел ускользнуть от своих поклонников, и вместе с другими молодыми труверами отправился по дороге, ведущей от замка графа в Труа, где они занимали несколько комнат на постоялом дворе: каков бы не был его талант, но покоев в самом замке ему никто не предоставил. До города было несколько миль и они ожидали встретить рассвет в пути. Прихватив с собой несколько бутылок вина с гусиным паштетом, молодые певцы шутили, смеялись, толкали друг друга, поздравляли Жарнака и прочили ему великое будущее. Никто из них не обращал внимания на двух монахов в куафах, смиренно следовавших за ними от самого замка. Видно, боясь отправиться в город ночью одни, монахи подождали подходящую группу и пошли следом, опираясь на тяжелые посохи.

— Первому певцу Франции Жану Жарнаку — слава! — крикнул один из труверов, запустив в победителя надкушенное яблоко.

— Да ладно тебе, Поль! — увернулся хрупкий Жарнак. — Что толку, если в карманах по-прежнему пусто? Соловья баснями не кормят. А как подумаешь что нас ожидает эта клоповая гостиница!

— Где же бы ты хотел ночевать? — засмеялся Поль. — В постели Марии Шампанской?

— А почему бы и нет? — подхватил другой трувер. — Бабенка она хоть куда!

— За такие слова граф бы тебе отрезал то, чем ты всего больше гордишься.

— Другим же он не отрезает? А таких не мало, поговаривают.

— Те — его друзья. А друзьям все дозволено.

— Да замолчите вы! Монахи услышат.

— А давайте их поколотим! Чтобы не подслушивали!

— Брось, у них на уме только молитвы.

— Знаем мы, что у них на уме! Пересмеиваясь, труверы ускорили шаг, а Жан Жарнак, испытывая потребность справить малую нужду, отстал.

— Я догоню вас! — крикнул он удаляющимся друзьям. Вдруг он почувствовал, как чья-то рука легла на его плечо, а хрипловатый голос произнес:

— Брат мой, тебя ждут.

— Эй, не мешайте, не видите — я делом занят! — рассердился Жарнак. И в это мгновение тяжелый посох обрушился на его голову.

…Пришедший со стороны виднеющегося вдали леса рассвет, внезапно хлынул мутным, красным потоком на величественный замок и прилегающий к нему парк, высветив картину великолепия и упадка. Именно в это время к воротам подъехал молодой рыцарь в богатых доспехах с двумя оруженосцами. Судя по всем приметам это был англичанин, а геральдические знаки на щите отмечали его графское достоинство. По странному совпадению и этот человек тоже разыскивал Гуго де Пейна. Узнавший его мажордом тотчас же склонился в поклоне. Англичанину было около двадцати лет. Выглядел он еще по юношески угловато, но был строен, высок, с воспаленными от долгой езды голубыми глазами, светлыми прямыми волосами и излишне серьезным лицом, которое могло бы показаться даже суровым, если бы не небольшой рот с чуть припухлыми губами. По знаку мажордома утреннего гостя отвели в одни из лучших покоев, где он тотчас же повалился на приготовленную постель и проспал дальнейшие пятнадцать часов кряду.

А вот Фульк Анжуйский, при первых лучах восходящего солнца, все же разыскал своего воображаемого недруга. Оттолкнув герольда, он узрел выходящих из беседки четырех рыцарей и радостно закричал:

— Ага! Вот где вы прячетесь! Мне стоило трудов найти вас!

Фульк, несмотря на свои юношеские года, был крепок и здоров, как молодой бык, а шириной плеч мог потягаться с Аяксом Теламонидом.

— Что нужно этому поросенку? — повернулся Бизоль к Гуго.

— Сейчас узнаем, — отозвался тот и учтиво спросил: — Кого вам угодно, сударь?

— Вас! — Фульк надвинулся на него и надменно посмотрел в спокойные, холодные глаза. — За ужином вы изволили наступить мне на носок пигаша и не извинились.

— Ну так наступите и вы мне, и мы будем квиты.

— Это не ответ, — вспыхнул Фульк.

— А какого ответа вы ждете?

— Я жду такого ответа, который соответствовал бы… ответу! Который отвечал бы… — запутался молодой граф, а Бизоль подзадорил его:

— Ну! Ну!

— Вы хотите вызвать меня на поединок? — спросил Гуго.

— Да! — почти заорал Фульк.

— Согласен, — Гуго повернулся к герольдам. — Я предлагаю провести этот поединок во время королевского турнира. Запишите вызов.

— А я хочу дополнить его следующим условием, — выдвинулся вперед Людвиг фон Зегенгейм. — Поскольку, граф, мне очень не по душе ваш тон, но вы уже не свободны, то не соблаговолите ли вы выйти на поединок с одним из своих друзей. А я присоединюсь к де Пейну. Тогда получится хорошая встреча двое на двое.

— Прекрасная идея! — воскликнул Фульк.

— Но она не совершенна! — наперебой закричали Бизоль де Сент-Омер и Роже де Мондидье. — Мы требуем, чтобы бой шел четыре на четыре! Мы тоже хотим драться!

— Чудесно! — Фульк просто пылал от радости. — Господа, это будет лучший поединок на всем турнире. Я обещаю вам самые острые ощущения.

— А я ничего не буду обещать, — мрачно произнес Бизоль. — Потому что не в моих правилах дарить надежду или какие-то обещания покойникам. Прошу вас только об одном: поберегите себя до турнира.

На том и расстались.

Несколько часов спустя, после временного затишья, замок владетельного графа вновь стал наполняться голосами проснувшихся рыцарей и звоном лат. Забегали слуги и служанки, засуетились повара, оруженосцы отправились приводить в порядок коней своих сеньоров, чистить шишаки и панцири. Солнце поднялось к зениту и висело над головами, словно раскаленная жаровня, рассыпая красные угольки в глаза смотрящих на него. Мартовский ветерок весело играл флагами на башнях.

Программа дня была разнообразной, и каждый мог выбрать то, к чему лежала его душа. Многие рыцари и дамы присоединились к Марии Шампанской, беловолосой красавице, не изменявшей своему любимому красному цвету в одежде, — и это была одна из немногих верностей, которые она хранила. Графиня увлекла свою свиту на соколиную охоту, благо день выдался погожий и ясный, годный для легкого и беспощадного полета этой смелой птицы. Ее любимый кречет, украшенный погремушками и кольцами, сидел на руке в красной перчатке, вышитой бусами и драгоценными каменьями. Многие приехали в Труа с дорогими их сердцу птицами: орликами, дербничками, ястребами, и каждый убил бы любого, кто покусился бы на них. Похититель сокола по закону наказывался наравне с убийцей.

Сам граф Шампанский, в сопровождении тихого и неприметного Андре де Монбара, увлек часть гостей на очередной сеанс магии — в так называемые «колдовские комнаты» алхимика Симона Руши. Придворный чародей обещал вызвать на этот раз дух самого Карла Великого… Некоторые рыцари, во главе с Ренэ Алансоном и Фульком Анжуйским решили отправиться навстречу королю Людовику, — и с громкими криками, потрясая оружием, умчались по дороге к Лентье.

Вокруг старейшего трувера герцога Гильома Аквитанского собралось общество любителей поэзии; присутствовали здесь, в основном дамы, среди которых выделялась своей статью сестра легендарного Годфруа Буйонского Гертруда. Но и некоторые умудренные мужи предпочли вечность искусства суете бытия. Присоединилась к этому кружку и византийская принцесса, решившая ни за что на свете не упустить случая насладиться поэзией великого трувера. Сама испытывающая тягу к литературным трудам, она смотрела на Гильома Аквитанского своими прекрасными вишневыми глазами, как скромная ученица на мэтра. Анна Комнин не стала злить местных дам своими изысканными византийскими туалетами, и облачилась по моде французских красавиц: в имитирующий кольчугу гофрированный жипп до середины бедер, замкнутый поясом из чеканных пластин, а золотистые волосы перевила темными парчовыми лентами.

В окрестностях замка, на малой турнирной арене, проходили состязания оруженосцев. Там скопился не только простой люд, падкий до подобных зрелищ, но пришли и некоторые доблестные рыцари, и среди них могучий Филипп де Комбефиз. На построенных трибунах разместились с заранее приготовленными букетами цветов молодые дочери местных сеньоров. Юные поединщики воодушевлялись, ловя их чарующие взгляды. И оруженосец Гуго де Пейна Раймонд, прогуливаясь возле трибун с напускным равнодушием, искоса посматривал на одну черноволосую красавицу.

А в уединенной беседке возле водоема тихо беседовали три человека — старый граф Рене Анжуйский, герцог Клод Лотарингский и граф де Редэ, отправившие своих супруг на соколиную охоту. Им было что обсудить… Лишь историограф Фуше Шартрский, почесывая свою медную бороду, не знал — что ему выбрать и к кому примкнуть? Как угадать, где в данный момент наилучшее место для бытописателя, с которого можно углядеть хоть краешком глаза ход истории? В конце концов, горько плюнув, он отправился вместе с Кретьеном де Труа на рыбную ловлю.

Еще в полдень Людвиг фон Зегенгейм и Роже де Мондидье, оседлав коней, поехали в сторону горного массива: два старых товарища, не видевшиеся несколько лет, вспоминали тот славный поход в Палестину под предводительством Годфруа Буйонского, жаркие схватки с сарацинами, взятие неприступных крепостей, гибель боевых друзей, освобождение Иерусалима… А Гуго де Пейн и Бизоль де Сент-Омер, стоя в саду под платаном, раздумывали: не пойти ли им на турнир оруженосцев и не поддержать ли своих юных помощников, когда рядом раздался тихий, бесцветный голос:

— Господа, граф Шампанский приглашает вас на сеанс черной магии.

— Вот, черт! — воскликнул Бизоль, повернувшись к стоящему за спиной Андре де Монбару. — Как неслышно вы подошли!

Монбар улыбнулся — краешком губ — глядя на перекрестившегося Бизоля.

— Так что передать графу?

— Нет, уж, увольте! — воскликнул великан. — Эти затеи не для меня.

Гуго, внимательно изучая лицо Монбара, вежливо произнес:

— Передайте графу, что нам нездоровится и именно сейчас особенно желателен свежий воздух.

Андре де Монбар молча наклонил голову и отошел. Когда он скрылся за деревьями, словно растворясь в воздухе, Бизоль растерянно поглядел на друга:

— Нет, ты заметил, как неслышно он ступает? Ничто не шелохнется при его движении!

— Ну, во-первых, в отличие от нас, он предпочитает железным латам — кожаные. А во-вторых, каждый человек похож на какого-то зверя. Этот — на кошку.

— Скорее уж, на притаившуюся рысь.

— Любой зверь может принести пользу.

Бизоль, посмотрев на друга и почувствовав в его словах потайной смысл, горячо произнес:

— Послушай меня, Гуго! Еще недавно мы обсуждали, кого бы из собравшихся здесь славных рыцарей позвать с собой в дорогу на Иерусалим. Пригласи хоть Фулька Анжуйского, хоть дряхлого Гильома Аквитанского, но только не этого Монбара! Я тебя умоляю, он внушает мне страх.

— Брось! — усмехнулся Гуго. — Тебе ли бояться? Впрочем, все решит провидение. Поторопимся-ка лучше на турнир и поддержим наших юных вояк.

Друзья пересекли тенистую каштановую аллею, вдоль которой высились мраморные фигуры древнегреческих богов, причем некоторые из них были повалены прошлой ночью, и замерли, увидев около статуи Артемиды трех рыцарей, одетых в испанские камзолы и длинные черные плащи. Рыцари беседовали, повернувшись к ним спиной, но один из них, — небольшого роста, смуглый, с коротко подстриженными волосами и остроконечной бородкой, стоял боком.

— Или я сплю, или мертвецы начинают выходить из могил! — воскликнул Бизоль. — Все сегодня задались испытать крепость моих нервов. Скажи, Гуго, не сошел ли я с ума?

— Ты еще успеешь это сделать, — ответил Гуго. — Но, похоже, перед нами действительно маркиз Хуан де Монтемайор Хорхе де Сетина собственной персоной.

Маркиз также заметил их, и, оставив своих собеседников, поспешил навстречу друзьям. На его смуглом лице блеснула белозубая улыбка.

— Но… как?! — изумился Бизоль, пожимая протянутую руку. Другую руку маркиз протянул Гуго де Пейну.

— Я знал, что вы здесь и разыскивал вас, — сказал он, продолжая улыбаться. — Но здесь собралось столько рыцарей, что легче найти…

— Сокровище царя Соломона, — закончил за маркиза Гуго де Пейн. — Кстати, как оно поживает и что же с вами произошло?

— О! Это печальная история, — маркиз задумчиво посмотрел вдаль. — Помните, после нашего ночного разговора о Святом Граале и тех сокровищах, которые могли храниться в Храме Соломона в Иерусалиме, вы ушли в свой шатер, а я еще долго не мог уснуть. Я ворочался с боку на бок, чувствуя какую-то неодолимую тягу, какое-то тревожное волнение в груди. Мешал мне и этот странный, протяжный свист, звучащий в ушах.

— Я помню его, — сказал Гуго.

— И я! — подтвердил Бизоль, — Но ведь чертова скала все же рухнула на ваши головы! Как же вы выбрались?

— Погодите, — грустно улыбнулся маркиз, — Напрасно я не внял тогда вашему совету. Да, нависающий над нами козырек каким-то образом сорвался и раздавил лагерь. Но меня в то время в нем не было. Поглощенный своими мыслями, я бродил в окрестностях Ренн-ле-Шато, размышляя над загадкой Меровингов и Дагоберта II, убитого в тех местах. Какое отношение они могли иметь к сокровищам Сиона? Меня занесло так далеко от лагеря, что я еле услышал шум этого ужасного обвала. Когда же я понял, что произошло и поспешил назад, все было кончено.

— Да, зрелище было не из приятных, — промолвил Бизоль.

— Все мои люди оказались заживо погребенными под грудой камней, — продолжил маркиз. — Ваша же стоянка была покинута.

— Возможно, мы собрались несколько поспешно, но, поверьте, помочь им уже было ничем нельзя, — произнес Гуго, кладя руку на плечо маркиза.

— Я знаю. Я понял это сразу же, как только прибежал в лагерь. Помните ту надпись на руинах портика, которую я вам показывал?

— Да. «Ужасно это место», — Гуго как сейчас увидел перед собой уродливую статую Асмодея, покрытую зеленой слизью, и пустые, словно зловеще следящие за ним глаза идола. — Вы считаете, что сила, сорвавшая скалу на ваш лагерь, имеет человеческое происхождение? Связана ли она с тем свистом в ночи?

— Может быть, — осторожно сказал маркиз. — Во всяком случае, отрицать это полностью нельзя. Утром я обнаружил на вершине горы следы ног — много следов, причем по характерным особенностям — широкому расстоянию между большим пальцем и остальными — я догадался, что эти люди привыкли носить восточную обувь, сандалии. Это не были европейцы. А подобный свист, насколько мне известно, использовали еще древнеиудейские секты зилотов. При определенной направленности он может разрушать даже камни.

— Невероятно, — пробормотал Бизоль. — Может ли такое быть?

— Мир полон чудес, — мягко улыбнулся ему маркиз де Сетина. Его ученость, скромность и добрый нрав невольно вызывали уважение. Нельзя было отказать маркизу и в храбрости, после того, как он решил в одиночку обследовать столь страшное место гибели своих товарищей.

— Что же вы намерены предпринять дальше? — спросил Гуго де Пейн. Маркиз задумался.

— Наверное, я шел по ложному следу, — произнес он наконец. — Те сокровища, о которых мы с вами говорили, очевидно находятся все еще в Иерусалиме. Под развалинами Храма Соломона. Возможно, часть из них спрятана в окрестностях Ренн-ле-Шато, и я еще вернусь туда. Но пока меня неодолимо тянет к себе Иерусалим.

Гуго де Пейн и Бизоль де Сент-Омер переглянулись и понимающе кивнули друг другу. Оба они почувствовали одно и тоже.

— Маркиз! — произнес Гуго. — Через месяц я с небольшим отрядом отправляюсь в Палестину. Если вы желаете, то могли бы присоединиться к нам, разделив тяготы пути. Вы смелый человек, обладающий обширными знаниями, и скажу откровенно: мне было бы приятно видеть в числе моих спутников такого рыцаря, как вы.

Маркиз де Сетина не стал долго раздумывать. Глаза его вспыхнули от радости, а смуглое лицо побледнело.

— Вот вам моя рука! — взволнованно сказал он. — Я уверен, что предначертанная и вам, и мне судьба начинает сбываться.

— Значит, и моя тоже, — вздохнул Бизоль.

Так, маркиз Хуан де Монтемайор Хорхе де Сетина стал пятым рыцарем из отправляющейся в далекий путь блистательной девятки. И воистину — эту неожиданную, но столь важную для дальнейших событий встречу, неутомимый Фуше Шартрский мог бы записать в свои анналы!

Вечером был устроен новый грандиозный пир в честь удачной соколиной охоты. Мария Шампанская даже здесь не стала расставаться со своим любимцем, который гордо сидел на ее руке в красной перчатке. Омрачало торжество лишь странное отсутствие вчерашнего триумфатора — Жана Жарнака, но никто не мог объяснить — куда он исчез? В конце концов, решили, что он просто пьян от вина и успеха. Византийская принцесса, относившаяся к подобным застольям с плохо скрываемым отвращением, появилась в зале только лишь ради двух людей: но не увидев ни того, ни другого, быстро ушла в свои покои. Приехавшему на рассвете англичанину также не удалось высмотреть за длинными, ломившимися от яств и кубков столами, виконта Гуго де Пейна. Но он остался, поскольку был любопытен до всего нового, тем более, что это были его первые шаги во Франции, хотя его знатное имя звучало здесь давно. Больше же всех в зале радовался и ликовал оруженосец Гуго де Пейна — Раймонд, которому в честь его победы на малом турнире было дозволено сидеть за одним столом с рыцарями. Сам же Гуго де Пейн отсутствовал на пиршестве по той простой причине, что он вместе с маркизом де Сетина, проводил это время в запыленной библиотеке графа Шампанского, просматривая старинные фолианты и беседуя на темы, глубинный смысл которых не смог бы подняться выше желудков пирующих в зале рыцарей.

Утром трубы возвестили о прибытии короля Франции Людовика IV. Праздник в Труа вступал в новую стадию. Вместе с королем прибыли почти все его придворные — сенешаль, коннетабль, канцлер, маршалы и камергеры. Рядом с Людовиком, пятидесятитрехлетним грузноватым мужчиной с коротко подстриженными усами и мясистым носом, ехал его сводный брат Ренэ Алансон, выглядевший несравненно изящнее. Монарх был намного беднее многих из своих вассалов, поэтому единственное, что спасало его достоинство — это чувство юмора. В отличие от других царственных особ, удерживающих трон силой оружия, он надеялся только на разногласия между различными кланами, и искусно играл на этих струнах.

Первый вопрос, который задал ему граф Шампанский, прозвучал довольно нагловато:

— Ваше величество, звезды показали мне, что в деревушке Лентье вы ночевали на сеновале, так ли это?

— Нет, — невозмутимо отвечал король. — Это сеновал ночевал на мне, поскольку я провалился на самое дно.

— Но с вами была крестьянская девушка с черными, как смоль волосами?

— Но в этот раз звезды подвели вас. Девушек было две: одна рыжая, а другая — белая. Не доверяйте алхимикам, мой друг — они врут почище нас с вами.

Король объехал выстроившихся поприветствовать его рыцарей. Почти каждого из них он знал в лицо, видел во многих баталиях, турнирах, пиршествах, и каждому находил доброе, ласковое или острое словцо. Людовик тепло поздоровался с Гуго де Пейном, справившись о его старой ране, потрепал по плечу Бизоля де Сент-Омера, перекинулся парой фраз с Людвигом фон Зегенгеймом. Проезжая мимо Роже де Мондидье, он вдруг задержал коня и строго спросил:

— Где ваш глаз?

— Украден, сир!

— Вора сыскать, вернуть похищенное и примерно наказать, — приказал король и поехал дальше.

— Шут… — процедил сквозь зубы следовавший за ним граф Шампанский.

После необходимых церемоний, Людовик IV отправился отдыхать. Пир, который разгорелся вечером, превосходил по своему размаху все предыдущие. На этот раз главный зал замка не мог вместить всех желающих, и много столов накрыли прямо в парке, под звездным небом. Впрочем, сам замок с его расцвеченными огнями окрестностями, напоминал упавшую на землю Шампани звезду. И никто не знал — будет ли она сиять всегда, или погаснет, когда придет срок?

И вновь никто не мог сказать, куда подевалась жемчужина турнира труверов — Жан Жарнак? Отправленные во все стороны гонцы, так и не нашли нигде следов его пребывания. И хотя это было огорчительно, но не настолько, чтобы звезда Труа чуточку померкла.

Тело Жана Жарнака со следами изощренных пыток будет выброшено на берег реки лишь через три недели. Подозрение падет на молодого трувера Поля Лякруа, который, по свидетельствам очевидцев, завидовал ему. Поль Лякруа будет взят под стражу, допрошен и через некоторое время признает себя виновным. Воскресным апрельским днем, в ясную солнечную погоду его казнят посредством отделения головы от туловища на центральной площади в Труа, при огромном стечении народа.

Фуше Шартрский записал в своей тетради: «И вот наступил час королевского турнира…» С самого рассвета тысячи зрителей взобрались на возвышенности возле ристалища, которое находилось между городом и лесным массивом; все соседние холмы покрылись разноцветными шатрами и палатками с развевающимися над ними флюгерами, плюмажами и гирляндами роз. Народ в праздничном наряде толпами повалил по улицам Труа, устремляясь к аренам. Беспрерывно звонили колокола со всех церковных башен и ратуш, звучали рожки, трубы, со всех сторон кричали герольды, объявляя условия поединков, состав участников и правила состязаний. Вокруг всего ристалища были сооружены высокие скамейки, полукруглые амфитеатры, галереи, балюстрады, ложи из легких брусьев. Над каждой ложей четыре копья придерживали красное с золотой бахромой сукно, а сплетенные из зелени зонтики предохраняли от солнечных лучей дам и девушек, собравшихся смотреть на игры. Ближе к лесу были развешаны большие ковры и гобелены с гербами и девизами участвовавших в состязаниях рыцарей.

По уставу турнира рыцари должны были биться копьями с закругленными концами и затупленными мечами, причем удары можно было наносить только плашмя. Запрещалось горячить коня соперника, бить в лицо, увечить и наносить удары лежачему, а также нападать с тыла. Над соблюдением этих правил должен был зорко следить избранный дамами Почетный рыцарь — главный судья соревнований. Им оказался герцог Клод Лотарингский. К концу его копья был привязан красный шарф графини Марии Шампанской, которым он мог — при опасном положении — дотронуться до одного из соперников, чтобы дать тому перевести дух. Бои на турнире намечались как между отдельными рыцарями, так и целыми отрядами, а численность некоторых из них доходила до тридцати человек. Побежденные, обычно, загонялись в лес, из которого выходили по одному. Все вызовы на поединки были сделаны заранее и записаны герольдами в Золотую книгу турнира.

Фуше Шартрский, приглашенный в ложу принцессы Анны и Ренэ Алансона и занявший место задолго до их прибытия, был поражен количеством стекающихся к ристалищу рыцарей, великолепием их костюмов. Гербы многих из рыцарей на щитах были покрыты чехлами — и только пробив их копьем, можно было бы узнать, кто их владелец. Но более всего историографа потрясло разнообразие нашлемников: здесь собрались драконы, химеры, кабаны, львы, буйволы, сфинксы, орлы, лебеди, кентавры, амуры, дикари, башни, бойницы, — и все из драгоценных металлов самых ярких цветов, а венчали их перья, султаны, плюмажи, золотые снопы, розы и короны. А ведь это были еще далеко не все рыцари…

Гуго де Пейн, едва услышав под окнами крик герольда: «Надевайте шлемы! Вооружайтесь! Надевайте шлемы!», просто перевернулся на другой бок и снова закрыл глаза. Спустя полчаса его растолкал явившийся в полном боевом вооружении Бизоль де Сент-Омер.

— О чем думает твой чертов Раймонд! — возмутился Бизоль. — Почему ты до сих пор не готов?

— Наш поединок с Фульком задолго после полудня, — ответил Гуго, разглядывая Бизоля. — А с какой стати ты так вырядился с раннего утра?

— Ну… я уже дерусь, — смутился Бизоль, отворачивая лицо.

Гуго встрепенулся и приподнялся на постели.

— Бизоль! — с укором сказал он. — Мы же договаривались: никаких дуэлей до нашей встречи с Фульком. Скажи честно — сколько у тебя поединков?

— Два, — сказал Бизоль и багровое лицо его еще больше покраснело. — Три, — поправился он под строгим взглядом своего друга.

— Так. Ну и какова причина первого боя?

— Видишь ли в чем дело, — волнуясь, заговорил Бизоль. — Этот наглец барон де Куси утверждает, что выше Овидия поэта не было и нет. А я настаиваю, что лучший поэт — Вергилий. Вот мы и сцепились вчера за ужином.

— Бизоль! — мягко упрекнул его Гуго. — Ну признайся, что ты в руках не держал Вергилия? Впрочем, — и он слабо махнул рукой, — я сомневаюсь, чтобы и барон де Куси знал что-либо об Овидии.

— А с другими я дерусь потому, — продолжил Бизоль, но Гуго остановил его, улыбнувшись.

— Хватит. Иди отсюда. И чтобы после полудня был свеж, как майский жук.

Бизоль повернулся и пошел к двери, ворча себе под нос:

— Майский жук… А почему не майская роза?.. Вечно скажет какую-нибудь гадость…

Между тем, к ристалищу под усиливающийся звон колоколов приближался кортеж короля, а знатные сеньоры и дамы занимали свои ложи. Фуше Шартрский поприветствовал византийскую принцессу и Ренэ Алансона, а в соседней ложе уселись граф Шампанский со своей супругой. Первыми на дороге появились неприкосновенные герольды с дубовыми венками на головах, которые могли безбоязненно проходить через поле битвы, за ними следовал герольдмейстер в бархатном полукафтанье с вышитыми на левой стороне цветами, сопровождаемый маршалами и оруженосцами. Затем показались шесть белых коней, впряженных в колесницу, представляющую Фаэтона… Неторопливым шагом прошествовали тридцать рыцарей в цветах королевской свиты… Прошли судьи в длинных платьях и с белыми жезлами в руках… Появились королевские барабанщики, флейтисты и трубачи в платьях из алой и белой камки… Королевские пажи — в вышитых золотом ливреях… Наконец, показался сам король Людовик IV, окруженный высшими сановниками, коннетаблем, канцлером, сенешалем, Почетным рыцарем, сокольничими, егермейстерами, — и все в одеяниях из золотой парчи и алого бархата. Лишь король был в белой тунике, усеянной золотыми цветами, а его белый ратный конь был украшен бархатным голубым чепраком, волочащимся по земле. Возле монарха ехал его главный оруженосец с вызолоченным копьем, на конце которого трепетал усеянный золотыми звездами штандарт… И замыкали процессию военные приставы, стрелки и дворяне, ехавшие по утвержденному церемониалу.

Наступило томительное ожидание начала турнира. Все ждали сигнала короля, который он должен был отдать герольдмейстеру. Рыцари, состязавшиеся в числе первых, всматривались друг в друга с обоих концов ристалища, нетерпеливо приподнимаясь на седлах. Гул на трибунах усиливался.

И вот — герольдмейстер выступил вперед и громким голосом крикнул:

— Теперь слушайте, слушайте, слушайте! Господа судьи просят и предупреждают вас, турнирующие рыцари, чтобы вы соблюдали все правила, не разили никого по ненависти и не вступали бы в бой, после того, как трубы протрубят отступление. Кто будет изобличен в вероломстве, кто оскорбит словами честь короля или честное имя дамы — будет побит и изгнан с турнира, а герб его брошен на землю и попран ногами! А сейчас, — герольдмейстер повернулся к вооруженным топорами воинам, которые стояли перед двумя противоположными воротами, сдерживая лошадей, — рубите канаты и пускайте рыцарей в бой!

И королевский турнир в Труа начался.

Два рыцаря в полном вооружении, в начищенных до блеска доспехах, поверх которых были наброшены горностаевые мантии, а медные шишаки украшали летящие перья, в сопровождении оруженосцев подъехали к ристалищу после полудня, когда одиночные поединки уступили место групповым схваткам. Под одним из рыцарей был гнедой жеребец арабской породы, три ноги у которого были белые, а грива черная; под другим — прекрасный вороной конь, чувствовавший малейшие прикосновение золотых шпор всадника. Это были Гуго де Пейн и Людвиг фон Зегенгейм. Спешившись, они разыскали среди отдыхавших на лужайке рыцарей Бизоля де Сент-Омера и Роже де Мондидье, возбужденных, потных, с въевшейся в лицо пылью, но счастливых.

— У меня двое! — сказал Роже, при виде своих товарищей.

— А за мной — четверо! — самодовольно произнес Бизоль и повалился на спину. Нагрудник его был помят, а плюмаж на шишаке срезан начисто. — Ничего, ничего, — добавил он. — Это все мелочи. И такого полюбят.

— Кто выступает вместе с Фульком? — спросил де Пейн.

— Робер де Фабро. Граф Жуаез. И Андре де Монбар.

— Как, этот помощник чародея? — изумился фон Зегенгейм.

— Именно, — подтвердил Бизоль. — Боюсь, его будет трудно достать копьем. Это человек-невидимка.

— Там, где два глаза пасуют, выигрывает один, — глубокомысленно изрек Роже. — Беру его на себя. А вот и Раймонд!

Вернувшийся от судей оруженосец де Пейна сообщил, что соперники готовы и можно начинать. Рыцари поправили доспехи, надели и застегнули ремешки на шишаках, взобрались на коней и неторопливо подъехали к воротам. На противоположной стороне ристалища застыли четверо всадников с поднятыми вверх копьями. Герольд объявил имена соревнующихся. Эту схватку ждали тысячи зрителей, пожалуй, она была центральной во всем турнире. Победителям в ней король уготовил особенный приз — великолепный шлем флорентийской работы, украшенный серебряной фигуркой Победы, которая в одной руке держала золотую пальмовую ветвь, а в другой — султан из перьев. Повернув голову, Гуго де Пейн разглядел сквозь забрало ложу, где сидела византийская принцесса, и ему показалось, что она чуть махнула ему рукой, в которой был зажат голубой платок. Трубач сыграл первый сигнал — и шум на трибунах постепенно смолк. Второй сигнал — и можно было услышать, как пролетит муха. Прозвучал третий — и рыцари, отпустив поводья, вонзив в бока лошадям шпоры, словно взвились в воздух, а затем устремились навстречу соперникам, сначала рысью, а там и во весь опор!

Еще не успев сойтись, противники исчезли в клубах пыли, которые взметнулись в воздух и обволокли их подобно туче: послышались только крики рыцарей, треск копий и ржанье лошадей, столкнувшихся лбами. Пыль скрыла от глаз возбужденных зрителей первую схватку; сквозь ее завесу едва можно было разглядеть блестевшее на солнце оружие да взлетавшие в воздух обрывки перьев. Казалось, это кружится опустившийся на землю смерч, готовый сокрушить и уничтожить все на своем пути. Отбросив сломанные копья, разлетевшиеся от первых ударов о щиты, рыцари сбились в кучу, и только по ярким искрам, вспыхивавшим в густой пыли, можно было догадаться о том, что воины взялись за мечи. На арене стоял такой сильный звон, какой не издавал бы и десяток наковален. Невозможно было разглядеть — кто с кем дерется, но ясно было одно: никто не уступит ни пяди. Герольды, судьи и сам Почетный рыцарь Клод Лотарингский поспешили к месту схватки, чтобы в случае чего пресечь кровавую бойню. Под ослепительными мартовскими лучами солнца вся эта бесформенная куча вращалась и кружилась и напоминала еле различимое в пыли огненное колесо, сорвавшееся с небесного светила. Ужас, восторг, нетерпение охватили зрителей на трибунах.

И вдруг — словно гром ударил над ристалищем: это тысячи голосов вскрикнули, как один. Из огненного колеса выскочил конь без всадника и помчался по полю. Он путался в обрывках изодранного повода, наступая на него то одной, то другой ногой, а узда не давала ему поднять голову и он едва не падал. Из-за пыли невозможно было разглядеть какого цвета его седло и какому рыцарю он принадлежит. Между тем, круг дерущихся стал расширяться, а налетевший ветер начал разгонять пыль. И теперь все увидели, что они бьются попарно на мечах, а один рыцарь неподвижно лежит на земле. И тот кто его сшиб медленно отъезжает в сторону. Его цвет и герб были четко различимы под лучами солнца: им оказался граф Людвиг фон Зегенгейм.

В то время, когда оруженосцы уносили тело графа Жуаеза, находящегося в беспамятстве, схватка продолжалась: Андре де Монбар, искусным ударом сумел выбить стремя из-под ноги Роже де Мондидье и ударом в плечо сбросить того с коня. Роже грянулся о землю, но меч не выронил и тут же вскочил на ноги. Он обежал лошадь Монбара и ловко запрыгнул ей на круп, обхватив всадника обеими руками, сковав его действия.

Этот эпизод как бы разрядил атмосферу и вызвал веселый смех на трибунах: двое на одной лошади напоминали учтивого кавалера с дамой, — если бы не доспехи и не жар поединка. Монбар пытался вырваться, но вся возня привела лишь к тому, что оба они полетели вниз.

В глубине ристалища, отъехав далеко от места первой схватки, дрались Робер де Фабро и Бизоль де Сент-Омер. Они наносили друг другу и отражали могучие удары, каждый обходил противника, стараясь занять более выгодную позицию. А ближе к трибунам бились Гуго де Пейн и граф Фульк Анжуйский. Они напоминали две стихии — огонь и воду. Пламенный Фульк вихрем носился вокруг Гуго, обрушивая десятки ударов, которые спокойно и хладнокровно гасились щитом или отражались мечом де Пейна. Казалось, более опытный рыцарь просто забавляется с молодым, разрезвившимся щенком. Это еще больше злило Фулька, и он нападал с удвоенной яростью, теряя при этом осторожность. В схватке с таким противником, как Гуго де Пейн, стремительность натиска не имела значения. Все здесь зависело от силы руки, наносящей удар, а также от умения управлять конем, чтобы он вовремя взвился на дыбы, а затем опустился на передние копыта — в эти мгновения и надо было наносить удар: если все было рассчитано точно, то устоять против такого приема было бы невозможно. И в нужный момент Гуго де Пейн использовал этот маневр. В то время, как оба коня сблизились, поднявшись на дыбы, Гуго внезапно осадил своего арабского скакуна и с быстротой молнии взмахнул мечом, держа его обеими руками (ненужный теперь щит он бросил за секунду до этого). Удар плашмя по шишаку Фулька был такой сильный, что тот пригнул голову, а затем стал заваливаться на бок. Он так и не смог выпрямиться, продолжая падать на землю и выронив из рук меч и щит. Падая в таком неудобном положении, он мог сломать себе шею, и Гуго, соскочив с коня, подхватил безжизненное тело, осторожно опустив его на траву. Сняв с головы Фулька шлем, Гуго похлопал его по щекам, стараясь привести в чувство. Подоспели судьи и герольды. Фульк начал приходить в сознание. Тогда Гуго де Пейн взял его шарф с вышитым гербом и вскочил на коня.

Между тем, два других поединка шли с переменным успехом. Робер де Фабро не уступал в силе и мастерстве Бизолю, а Андре де Монбар был удивительно ловок и прыгуч, и казалось, что каждый раз, делая очередной выпад, Роже де Мондидье разит пустоту. Все четверо рыцарей через полчаса схватки уже настолько устали, что просто кружились друг возле друга, и судьи вынуждены были бросить между ними жезл, означающий окончание поединков.

Пока слуги готовили поле для следующих боев, герольдмейстер объявил под всеобщие восторженные крики победителей в этой схватке — виконта Гуго де Пейна и графа Людвига фон Зегенгейма, которые неторопливо проехали мимо трибун, осыпаемые цветами. Приблизившись к ложе византийской принцессы, Гуго де Пейн протянул ей на конце копья свой трофей — шарф Фулька Анжуйского. Смутившись, чувствуя, что на нее устремлены тысячи глаз, Анна Комнин приняла этот подарок, бросив в ответ рыцарю букет цветов, — и трибуны взорвались рукоплесканиями. Все, кто в это время сидел, встали; приподнялся даже со своего кресла король Людовик.

— Передайте виконту, что завтра утром я приглашаю его на прогулку, — вполголоса проговорил он стоявшему рядом сенешалю. Это была большая честь, оказываемая королем немногим рыцарям: свои ежедневные утренние прогулки Людовик обычно совершал в одиночестве. А Гуго де Пейн, откинув забрало, еще некоторое время стоял перед ложей Анны Комнин, не слыша раздававшихся со всех сторон поздравлений, смотря в ее глаза, словно читая то, что она открывала перед ним. И оба они перелистнули первые страницы в таинственной книге Любви.

Вечером, во время роскошного пиршества, победившие рыцари, имена которых герольды перечисляли под звуки труб и фанфар, получали награды и удостаивались чести сидеть возле короля. Лестные похвалы неслись к ним со всех сторон. Каждый норовил поздравить героев, дотронуться до них рукой. Подходившие дамы венчали их головы лавровыми венками, а плечи украшали гирляндами роз. В зале даже внезапно появился огромный единорог, на котором сидел золотой лев, держащий в лапах знамя Франции и Шампани; он раскрывал пасть и пел рондо в честь победителей, — а на самом льве возлежали три прекрасные полуобнаженные пастушки.

Лишь несколько капель горечи пролились в пенящийся нектаром праздник, когда герольдмейстер объявил о кончине во время турнира трех рыцарей, убившихся насмерть: польского посланника Анджея Кржицкого, графа Жуаеза и рыцаря Ночной Звезды, имя которого было неизвестно, но в настоящий момент выяснялось.

Гуго де Пейн пробыл на пиршестве недолго и покинул его как только это стало возможным, передав Раймонду подаренный королем флорентийский шлем с серебряной фигуркой Победы. Войдя в свои полутемные покои, Гуго почувствовал какое-то тревожное жжение в груди: ему показалось, что в комнате кто-то есть.

Шторы на окнах были задернуты, и Гуго остановился на середине покоев, положив руку на меч. Он стоял, не шелохнувшись, а глаза его постепенно привыкали к темноте и начали различать предметы. В отодвинутом от стола кресле он увидел фигуру человека.

— Кто здесь? — спросил де Пейн.

Приехавший три дня назад англичанин стал медленно подниматься.