"Лашарела" - читать интересную книгу автора (Абашидзе Григол)

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

А между тем с востока на Грузию надвигалась грозная, никому дотоле не ведомая сила. Настороженная тишина объяла находящиеся к юго-востоку от Грузии страны. Точно душный зной опустился на землю, замерло все живое. Великая гроза, всепожирающий огонь шел с востока. Подобно птицам и зверям, чувствующим приближение лесного пожара и спасающимся бегством, из Средней Азии двинулись на Ближний Восток караваны купцов, паломники, бродячие дервиши — искать убежища.

Зарницы далекого пожара еще не появились на горизонте, черные тучи еще не заволокли чистого неба, но близость страшной беды чувствовалась во всем и везде.

Звездочеты читали по необычному движению планет неотвратимость надвигающейся беды, а бродячие пророки предсказывали близкий конец света.

В середине августа в небе появилась звезда с хвостом. Впервые она была замечена в час субботней вечерни. Хвост ее увеличивался ночь от ночи. Сначала хвостатая гостья появлялась только под утро, потом ее стало видно и в полночь, а через несколько дней она уже ярко сияла на протяжении всей ночи.

Пришла она с востока, и свет ее сперва едва достигал земли, потом он усилился и начал гореть так ослепительно, что людей охватывал страх и трепет при взгляде на звезду. Она росла, принимая форму копья, и другие звезды меркли в сиянии ее лучей.

Страх, вызванный появлением необычайного светила, усиливался еще тем, что в Грузии в эти же дни произошло сильное землетрясение. Был разрушен большой храм, под развалинами которого погибло четыре священнослужителя.

Церковь и звездочеты пророчили стране великие бедствия и предсказывали, что вражеский меч нарушит мир и покой Грузии.

В странах, расположенных далеко на востоке, давно уже не было мира и покоя.

Из бескрайних степей и диких лесных чащоб налетали, как ветер в пустыне, никому не ведомые всадники на быстрых неподкованных конях, сметая с лица земли все на своем пути.

Умный и проницательный вождь стоял во главе этого полудикого народа.

Детские годы Чингисхана, жестокого и беспощадного повелителя татаро-монгольских племен, прошли в страданиях и нужде. Собственным умом и отвагой проложил он себе путь, разя и повергая противников, и объединил в одно могучее целое разрозненные племена кочевников-скотоводов.

Всю жизнь, с самого рождения эти люди проводили в седле. Метко разили их стрелы, спущенные с туго натянутых луков, и никакие щиты не спасали от них.

Чингисхан создал из монголов сильное, организованное войско.

Обстановка благоприятствовала ему. Соседние государства, многие из которых в другое время могли выставить большое войско, сейчас были ослаблены внутренними распрями и народными восстаниями.

Чингисхан разгромил непобедимых дотоле полководцев и монархов тогдашнего Востока, стер с лица земли цветущие города, обратил в развалины неприступные крепости, сверг с престолов могущественных владык.

Монголы сначала подчинили себе народы, населявшие Сибирь, за ними уйгуров и хатайцев — жителей северного Китая. Затем они повернули к странам Средней Азии.

Возвращаясь из Хамадана, Мухаммед ненадолго задержался в Нишапуре. Вскоре, покинув Нишапур, он прибыл в Бухару.

Грузинские послы повторили путь шаха и тоже очутились в Бухаре.

Утомленные длинной и тяжелой дорогой, грузины, прибыв в Бухару, однако, не стали отдыхать, а пожелали тотчас же увидеться с шахом.

После первой же попытки встретиться с ним послы поняли, что Мухаммеду не до них. Он был занят более важными делами.

Грузинам, как и послам многих других стран, отвели покои и велели дожидаться приглашения шаха.

Маргвели знал, что для Грузии дорог каждый день, а между тем после отбытия послов из Тбилиси прошло уже много времени. Поход на Багдад и Иерусалим мог быть успешен только в том случае, если бы грузины появились в тылу у мусульман, пока крестоносцы атаковали Египет с запада.

Чего только не предпринимал Маргвели, чтобы добиться аудиенции у шаха, но ничего не добился. Правда, он узнал много такого, что имело большое значение для Хорезма и для будущего Грузии.

— У шаха нескончаемые ссоры с его матерью Турканхатун. Туркмены и кипчаки подчиняются только своей царице, Турканхатун. Она управляет страной независимо от сына и не считается с мнениями и желаниями шаха, тайно поведали ургенчские купцы Гвараму Маргвели.

— Ни в Бухаре, ни в Самарканде не любят шаха Мухаммеда, — нашептывали бухарские горожане грузинским послам.

Маргвели понемногу прозревал: за внешним блеском и показной мощью Хорезма скрывались слабость правителей и брожение, предзнаменующее гибель страны.

Бухара была переполнена караванщиками и купцами, которые путешествовали по всему миру. Они во всеуслышание говорили о грядущей великой войне и на всех перекрестках рассказывали о неведомом дотоле монгольском народе, который под водительством своего непобедимого царя завоевал страны Чина и Мачина и теперь подступил к границам Хорезма.

В Бухаре Маргвели встречал и христиан, направлявшихся с Востока. Он пригласил к себе в шатер несторианских священников и услышал от них интересную весть:

— Властитель монголов и татар, Чингисхан защитник христианской веры. Нигде не относятся с таким уважением к исповедующим веру Христа, как при дворе монгольского хана. Чингисхан заставил своих сыновей, невесток и военачальников принять крещение. Скоро хан вторгнется в страны ислама, уничтожит мусульман и повсюду распространит христианство.

Появление на далеком Востоке сильного христианского царя действительно было бы радостным событием. Но Маргвели скоро заметил, что Чингисхана объявляли своим защитником и христиане и мусульмане. Или одни заблуждались, или другие. А может быть, и те и другие были подкуплены и действовали по поручению монголов?

Ко двору хорезмшаха прибыли монгольские послы. За восседавшими на породистых жеребцах послами следовал караван с дарами — несметное количество тяжело нагруженных верблюдов и арб.

Бухарцы слышали много неправдоподобных рассказов о монголах и не верили, что видят их своими глазами.

Богато одетые послы были приближенными к Чингисхану мусульманами. Многие бухарцы встречались с ними и раньше, на караванных путях, поэтому не особенно удивились их появлению.

Но зато они с любопытством глядели на монголов, следующих за послами.

— Носов-то у них вовсе нет, одни только ноздри!

— Головы большие, а лбы низкие.

— Глаза что щелки!

— Выше пояса — стройные молодцы, а ноги короткие, как обрубки, удивлялись бухарцы, глазея на монголов, бесстрастно восседавших на конях или неспешно шествовавших пешком.

Маргвели пристально следил за проходившим мимо него нескончаемым караваном. Он попытался было сосчитать верблюдов, сбился со счета и тоже начал разглядывать иноземцев.

Где только не бывал Маргвели! Был он на севере и на юге, на западе и востоке, видел множество разных народов, но с такими людьми еще не встречался нигде.

Монголы шли, тяжело ступая короткими ногами, не глядя по сторонам, дремотно смежив и без того узкие глаза.

И послы, и сопровождающие их лица были пышно одеты.

У монголов были только луки и колчаны со стрелами. Другого оружия не было видно, и они шагали так спокойно, с таким безмятежным видом, точно направлялись на охоту или пиршество.

Через три дня монгольские послы покинули Бухару. Из дворца разносились слухи о сказочно богатых дарах Чингисхана.

Из палат хорезмшаха просочилась и другая тайна: монгольский властитель в своем письме назвал гордого шаха своим сыном. Эти слова сыграли роковую роль в дальнейших событиях. Хорезмшах счел их оскорбительными и разгневался.

Плоды этого гнева скоро стали очевидны для всех. После первого посольства Чингисхан направил в Хорезм большой караван, груженный несметными богатствами, в сопровождении четырехсот пятидесяти человек.

Караван остановился во владениях хорезмшаха, в городе Отраре.

Правитель города Каирхан соблазнился богатством монгольского каравана, схватил купцов, отобрал у них товары и сообщил Мухаммеду, что под видом купцов Чингисхан послал лазутчиков. Тот, не рассуждая долго, приказал Каирхану перебить их.

Безмерно разгневанный и оскорбленный Чингисхан прислал шаху угрожающее письмо.

Маргвели догадывался, что во дворце хорезмшаха происходят какие-то важные и значительные события. Скороходы ежедневно отбывали и прибывали в столицу.

Узнав об убийстве монгольских караванщиков, грузинский посол удесятерил свое внимание.

Он видел сам, как прибыли последние монгольские послы. Трое разодетых в парчу мусульман-торговцев подъехали верхом к воротам дворцовой ограды. У всех троих были длинные бороды, до пояса. Дворцовые ворота растворились и вновь закрылись. Через короткое время из тех же ворот на конях выехали те же послы, но уже в оборванной одежде и с отрезанными бородами. Послов теперь было только двое, и выезжали они из дворца в окружении стражников султана.

Маргвели в смятении проводил взглядом скрывшихся за завесой пыли всадников.

В тот же вечер он узнал, что, придя в ярость от угроз Чингисхана, хорезмшах приказал на месте умертвить главу монгольского посольства, а остальным двум отрезать бороды и отпустить обратно, дабы они сообщили обо всем Чингисхану.

Близились тяжелые времена. Хорезмийское царство вольно или невольно вступало в величайшую войну, и хорезмийскому двору было не только не до переговоров с грузинскими послами, но и не до наказания злейшего врага Мухаммеда — халифа Насира.

Иноземным послам объявили, что султан готовится в дальний поход, скоро оставит Бухару и еще долго не сможет вести никаких переговоров.

Послы, находившиеся в Бухаре, собрали свои пожитки и поспешили в родные края.

Отправились на родину и грузинские послы.

Разгневанный монгольский властитель ворвался в Хорезм.

Шах Мухаммед действовал вяло и растерянно. Вместо того чтобы встретить врага с многочисленным войском в открытом бою, он укреплял отдельные города.

Между тем татаро-монгольские орды ураганом устремились вперед, не считаясь с препятствиями. Если осада и угрозы не приводили к желаемым результатам, на крепость обрушивался град камней из камнеметов и горшки с кипящей смолой. Если и это не помогало, монголы открывали плотины оросительных каналов и затопляли целые города. Составляли отряды из пленных и, гоня их впереди наступающего войска, заставляли сражаться со своими соотечественниками. Они сгребали у стен города груды трупов, а потом с исступленными криками «урра» и «кху-кху» забирались по ним и вступали в рукопашный бой с защитниками крепостей.

Жители целых городов истреблялись поголовно. Щадили только немногих ремесленников.

Монголы грабили всех, увозили все, что можно было увезти, остальное предавали огню и разрушению.

Подступив к городу, монголы сначала пытались добиться его добровольной сдачи, обещая сохранить жизнь горожанам, но затем с одинаковой жестокостью расправлялись они и с теми, кто добровольно сдавался, и с теми, кто оказывал сопротивление.

Слух о непобедимости и жестокости монголов быстро проник в самые отдаленные страны.

Страх и трепет перед надвигающейся опасностью охватывал народы. Один за другим сдавались покинутые своими правителями города, всякое сопротивление со стороны населения было обречено на неудачу, ибо сплоченной силе монголов могла противостоять только такая же сила.

Объединенных усилий, единой воли, единого плана обороны не было.

Шах Мухаммед бежал. Он узнал о падении Бухары и Самарканда лишь при переправе через Джейхун. Немногие оставшиеся ему верными приближенные сообщили, что его вельможи состоят в тайном сговоре против него и готовят покушение на его жизнь. Той же ночью Мухаммед покинул свой шатер и ночевал в другом. А наутро оставленный шатер оказался изрешеченным бесчисленными стрелами.

Отступая в глубь страны, не доверяя даже своим советникам и приближенным, шах Мухаммед нигде не задерживался и двигался все дальше и дальше, сея на своем пути страх и тревогу.

Для преследования шаха Чингисхан отрядил двух военачальников Джебе-ноиона и Субудай-багатура, поставив каждого во главе одного тумена десяти тысяч воинов.

— Если увидите, что вам его не одолеть, — приказал хан, — немедленно шлите гонцов за помощью; если силы его окажутся малыми, нападайте не мешкая! Мы слыхали, что шах, объятый страхом, бежит от нас и не способен отразить удар. Не возвращайтесь назад без Мухаммеда. Если он укроется в неприступных горах или исчезнет как бесплотный дух и станет невидимым глазу, ураганом ворвитесь в его страну и развейте ее в прах.

Джебе и Субудай — верные псы Чингисхана — занимали города и крепости, преследуя шаха по пятам, не давая ему передышки. Иной раз у спутников шаха не было времени даже развести огонь и сварить для него горячую пищу.

Шах в отчаянии бросался из стороны в сторону, направлялся то к Багдаду, то к Гиляну, но монголы настигали его, и снова он мчался от них, едва живой от страха, все дальше и дальше.

Наконец он добрался до Мазандерана. Мазандеранские правители предложили ему укрыться на одном из островов в Хвалынском море. Мухаммед послушался и перебрался на остров.

У берегов Хвалынского моря монголы потеряли след шаха. Но зато они напали на след его гарема. Свернули в сторону, захватили жен Мухаммеда, его золото и драгоценности и отправили все это Чингисхану.

Этот удар доконал обезумевшего хорезмшаха.

Правителей соседних стран охватили растерянность и отчаяние. Лазутчики Чингисхана распространяли слух, будто сам бог послал Чингисхана покарать весь мир, что монголы выполняют волю господню, поэтому всякое сопротивление им бессмысленно и обречено на неудачу.

Трепещущие перед неодолимой силой монголов властители мусульманского мира покорно ждали вторжения, чтобы сдаться им без сопротивления.

Рассказ послов, вернувшихся из Хорезма, еще больше укрепил веру грузин в то, что им удастся захватить Багдад.

Грузины, двигавшиеся на Багдад, могли не опасаться мусульман.

Надо было выиграть время, осуществить задуманное, пока восточные правители не очнулись и не изменилась выгодная обстановка.

Грузины спешили, усиленно готовились к походу. Они вооружали свои войска и войска вассальных стран, готовили продовольствие. Трапезундская империя намеревалась завоевать Иконийский султанат и Никейскую империю, чтобы обезопасить с запада грузинский тыл от враждебно настроенных Кей-Кавуса и Ласкаря… Эта последняя задача требовала большого напряжения сил, согласованных действий и осторожности, ибо будущие противники Трапезунда были достаточно сильны.

Между тем монголы двигались к половецким и южнорусским степям.

В Грузинское царство они стали засылать своих лазутчиков и соглядатаев. Дороги заполнили толпы бродяг-дервишей и христианских монахов. Они распространяли невероятные слухи о том, будто бы монголы сами христиане и подняли карающий меч против неверных, что они хотят освободить священные христианские земли от мусульман.

«И тогда Темучин собрал всех монголов, — говорили они, — и сказал им: я пошел к горе, именуемой Балик, и услышал слово божье. И сказал господь так: дарую я отныне весь мир Темучину и нарекаю его Чингисханом».

Другие рассказывали:

«И когда Чингис стал ханом, вступил в Хатайскую землю и вошел в храм Христов, он увидел образ владыки нашего Иисуса и преклонил колена перед ним и рек: вот тот, кто явился мне на горе Хатайской. И возлюбил Чингисхан всем сердцем господа нашего, и всевышний благословил его и посвятил в сокровенные замыслы свои. И он все соблюдает в точности. Предводимый крестом, выступил он против иноверных язычников на радость всем христианам».

Грузины слышали, как беспощадно разоряют монгольские орды страны Востока, какое смятение царит во всем мире ислама. Все это, казалось, подтверждало рассказы странников.

Грузинские вельможи поверили в то, что монголы последователи Христа и забота грузин сводится лишь к тому, чтобы как можно скорее подготовиться к дальнему походу, чтобы монголы не опередили их в освобождении гроба господня.

Караван русских и грузинских купцов двигался из Адарбадагана в Грузию. С ними ехал и русский посол Тихон.

Задержавшись на юге, он теперь, опасаясь, как бы монгольские орды не нагнали караван, торопился добраться до Грузии. Вместе с ним спешил на родину старейшина грузинских купцов Шио Кацитаисдзе.

Караван подходил к грузинской границе. Погонщики считали себя уже вне опасности, когда купцы заметили передовой отряд монголов.

Монголы разоружили сопровождавшую караван охрану, связали всех и погнали к своему лагерю. При попытке оказать сопротивление Тихон был ранен. Чтобы доставить его живым, пришлось посадить на верблюда.

Когда русских и грузин везли по Аррану, их глазам предстала необычная картина: все поле было покрыто чем-то белым — не то булыжниками, не то огромными грибами.

Эти грибы, или булыжники, росли, становились шире и выше. И наконец стало ясно, что это бесчисленные юрты монголов, крытые войлоком.

Десять юрт, расположенных по кругу, составляли одно кольцо, или курень, в центре которого стояла белая войлочная палатка для старшего в курене — десятского.

Монгольский стан, построенный по куреням, делился на два тумена десятитысячных отряда. В середине каждого тумена выделялась юрта, в отличие от остальных беленная известью. Над такой юртой возвышался белый высокий столб, к которому были прикреплены буйволиные рога и конские хвосты.

Юрты эти принадлежали предводителям туменов, прославленным военачальникам Чингисхана — Джебе-ноиону и Субудай-багатуру.

В одной из них отдыхал, лежа на боку, Джебе. Из-за плеча его выглядывала голова его любимой легавой Мергена.

Тонкая, словно у муравья, талия Джебе не соответствовала чрезмерно широким плечам.

Как только собака видела, что ее хозяин укладывается на кошму, она тут как тут — подползала под бок, устраивалась поудобнее и, навострив уши, поглядывала кругом, чтобы никто не смел нарушить покой ее повелителя.

Обнажая острые зубы, она угрожающе рычала на пленниц, которых проводили перед Джебе.

Утром этого дня отряд Кадан-багатура совершил набег на монастырь в Гаги, на юге Грузии, разграбил его, угнал скот и забрал в полон наиболее красивых монахинь.

Этих монахинь доставили Джебе и Субудаю вместе с награбленным добром.

Пленницы проходили пред глазами Джебе-ноиона. Он одним взглядом выносил им приговор. За два года преследования ускользающего хорезмшаха перед ним прошло так много красавиц, что теперь он едва глядел на них.

Зашедшим далеко на запад монголам предстояли долгие и жестокие бои, стремление к женским ласкам казалось Джебе недостойной военачальника слабостью, и пленниц своих он охотно уступал подчиненным.

Сам Чингисхан личным примером показывал бойцам, что следует особенно остерегаться женщин перед грядущим сражением.

Связанных купцов и погонщиков каравана провели прямо к куреню Субудай-багатура, заперли в загоне за юртой и приставили стражу. Навьюченных верблюдов погнали в другую сторону.

Из юрты вышли двое: один, немолодой, сутуловатый и грузный, шел впереди. На его смуглом лице на месте одного глаза зиял провал, а через скулу тянулся глубокий шрам от сабельного удара. Правая рука его плетью висела вдоль тела. Он припадал на одну ногу, но шел быстро, раскачиваясь всем своим огромным телом.

За ним спешил, прихрамывая, низкорослый пузатый человечек.

Шио и Тихон сразу же признали во втором тбилисского купца, гробовщика Хамадавла.

— Постой, как будто я где-то видел и этого богатыря, — нерешительно проговорил Тихон, всматриваясь издали в Субудай-багатура.

— Да и мне он вроде тоже знаком… Нет, не припомню, — отозвался Шио. — Постой! — с ужасом вскричал он. — Да это ведь телохранитель царя, Лухуми!

— Нет, кажется, не он… но очень похож, — сказал Тихон.

Субудай-багатур и Хамадавл подошли к пленникам.

— Как вы сюда попали? — воскликнул с притворным огорчением Хамадавл.

— Скажи лучше, как ты сам очутился здесь, а про нас тебе должно быть известно! — проворчал Шио, презрительно взглянув на гробовщика.

Хамадавл отвел глаза и обратился к Субудаю.

— Хорошо поохотились твои нукеры, господин, — сказал он. — Один из них большой человек у русских, а другой — приближенный грузинского царя.

В единственном глазу Субудая блеснула радость. Он некоторое время молчал, разглядывая пленных, а потом, повернувшись к ним спиной, направился к юрте.

Спустя некоторое время в загоне появились нукеры. Так как Тихон очень ослаб от потери крови и не мог сам ходить, нукеры подняли его и повели в юрту Субудая.

Там были только Субудай и Хамадавл. Оба внимательно рассматривали исчерченные и исписанные листы пергамента, расстеленные на кошме.

— Садись! — бросил Субудай Тихону и указал рукой на кошму.

Тихон едва держался на ногах, но сесть отказался.

— Обидели тебя, урус, мои нукеры? — с хитрой улыбкой спросил Субудай.

Хамадавл перевел слова Субудая на персидский язык. Тихон ничего не ответил, только крепче стиснул зубы.

— Ты не подчинился нашим нукерам, оказал сопротивление и убил наших воинов. За такую дерзость мы наказываем смертью. — Субудай нахмурился и посмотрел на Тихона в упор. — Но мы не грабим послов и купцов, не убиваем их, — тихо заговорил после паузы одноглазый. — По обширным владениям Чингисхана караваны проходят беспрепятственно, и купцы извлекают большие прибыли для себя. Мы решили вернуть купцам, которые шли с тобою, их товары, а тебе выдать пайцзу, чтобы ты мог ездить свободно по всем владениям нашим.

Тихон недоверчиво взглянул на Субудая.

— За такую милость ты должен нам оказать маленькую услугу.

Субудай хитро улыбнулся, прищурив свой единственный глаз. Он знаком велел Тихону приблизиться к нему.

Тихон напряг связанные за спиной руки и выпятил вперед широкую грудь.

— Воды! — прохрипел он.

— Развяжите его, подайте кумыс! — бросил Субудай.

Нукеры выполнили приказ. Тихон расправил затекшие плечи, взял плошку с кумысом, поднес к губам и отпил.

— Подойди ближе! — велел одноглазый.

Тихон сделал шаг и наклонился над пергаментом.

— Это страна гурджи! — водя по листу огромным пальцем, проговорил Субудай. — Весь мир должен склонить голову перед Чингисханом. За Гурджистаном большие горы, за горами широкие степи, Дешты-кипчак… а за ними лежит твоя страна…

Тихон молча разглядывал испещренный арабскими буквами пергамент.

— За кипчакскими степями по одну сторону лежит твоя страна, по другую — наша. — Субудай поднял голову и испытующе посмотрел в лицо Тихону.

— Верно я говорю, урус?

Тихон отвел глаза и продолжал хранить молчание.

— Через эту высокую гряду есть проходы, проложены тропы, которые тебе хорошо известны…

Тихон закусил губу и прищурил глаза.

— Никто так хорошо не знает этих путей, как ты, ты все дороги исходил, — добавил Хамадавл.

Тихон мрачно поглядел на перса.

— Между этой горой и морем, говорят, — железные ворота, через которые ты должен провести нас к Киеву, — продолжал Субудай, зорко следя за выражением лица Тихона.

— Ты должен показать им дорогу к Киевскому княжеству, — пояснил Хамадавл.

— Показать им дорогу на Киев? — переспросил с возмущением Тихон.

— Ну да! За это тебя богато одарят, окажут тебе большие почести!

— Вот пока тебе моя почесть! — воскликнул Тихон и запустил плошку с кумысом в голову предателю.

Нукеры бросились на русского и скрутили ему руки.

Субудай в гневе вскочил с места и стал перед Тихоном.

— Так ты благодаришь нас, урус?! — прошипел он.

Бесстрашно глядя в единственный глаз Субудая, Тихон плюнул прямо ему в лицо.

— Переломать ему кости! — в ярости завопил Субудай.

Тихона выволокли из юрты. С него сорвали одежду, бросили на землю и долго били, топтали ногами.

Едва живого, распухшего от побоев, швырнули в загон.

Шио подполз к Тихону, склонился над ним.

— Тихон, что с тобой? — в страхе спросил он.

Купец с трудом приоткрыл отекшие веки.

— Убили меня, поганые. Видно, не жилец я больше. Спасайся хоть ты, братец! Расскажи вашему царю и моему великому князю Киевскому, какая туча нависла над нами всеми. Слышишь, на Русь хотят идти монголы. Говорят мне: будь проводником нашим. Да чтоб я продал народ православный — не бывать такому! — прошептал умирающий. Лицо его перекосилось от боли. — Беги отсюда, Шио! И нашему князю скажи, пусть не оставляет Грузию в беде, пусть с другими русскими князьями и кипчаками вместе с грузинами идет против общего врага. Если монголы перейдут Кавказ, трудно будет их остановить… — Тихон задыхался. — А ты беги, спасайся! — шептал он еле слышно.

Шио Кацитаисдзе долго стоял над мертвым другом и молча глотал слезы.

Наконец в загон снова вошли нукеры и повели Шио к военачальнику.

Субудай ужинал. Разрывая руками сырую баранину, он запивал ее кумысом. В углу сидел Хамадавл с перевязанной головой.

Шио втолкнули в юрту и поставили перед одноглазым.

— Русский купец умер? — спросил Субудай.

Шио понял вопрос монгола, но не подал виду: Хамадавл перевел.

Тогда Шио молча кивнул головой.

— Этот глупец думал, что с нами можно шутить… Мы и без него пройдем через Железные ворота, а он своей глупостью погубил себя.

Субудай обглодал кость и швырнул ее на пол. Не спеша обтер жирные руки и потом так же не спеша выпил кумыс.

— А ты на Руси бывал? — обратился он к Шио.

— Бывал, и не однажды! — ответил Кацитаисдзе.

— Мы не тронем страну грузин. Мы только пройдем через нее в кипчакские степи, а оттуда пойдем обратно к повелителю мира — Чингисхану. Мы такие же христиане, как и вы. Мы боремся с мусульманами. Мы возвратим тебе все товары, не только твои, но и русских купцов и наградим тебя вдобавок, если…

Субудай не спускал пронизывающего взгляда с пленника.

В ушах Шио звучали последние слова Тихона: «Беги отсюда, Шио…» Он подавил нахлынувшую ярость. Лишь бы выполнить завет погибшего друга, лишь бы уйти живым, а там он знает, что делать!

Спустя некоторое время Шио сидел на кошме рядом с Субудаем и угощался адарбадаганским вином. Он дал согласие провести монголов через Дарубандские ворота и оказать им всяческое содействие, за что Субудай самолично пожаловал его золотой пайцзой.

После обильного ужина Шио проводили в отведенную для него юрту.

Шио проснулся от шума. Он открыл глаза и увидел в юрте Хамадавла. Его общество не очень-то обрадовало Шио, но он не подал виду и спросил перса, что это за шум. Хамадавл охотно рассказал ему, что ночью умер Кадан-багатур: перед смертью он сказал, будто накануне вечером в монастыре старик настоятель чем-то угощал его и, вероятно, подсыпал в пищу яду. За настоятелем послали нукеров. Старик говорит, что он принял монгольских воинов как гостей, зажарил для них барана и угостил вином. Он клялся и божился, отрицая обвинение. Он сказал, что церковь не позволяет своим служителям совершать такие злодеяния.

— Монголы не знают меры в еде. Кадан умер от обжорства, — добавил Хамадавл. — Зря пытают старика… — закончил он, выглядывая из юрты.

На площади, посреди монгольского стана, нукеры вбили четыре столба. Весь тумен собрался к месту казни.

На площадь вывели связанного настоятеля.

Джебе и Субудай восседали на возвышении.

Старик тихо молился перед казнью. В это время раздались громкие крики, и на площадь выгнали пленных монахинь. С них сорвали одежды. Старик настоятель не мог глядеть, как бесчестят его питомиц. Возведя глаза к небу, побелевшими губами он шептал молитву. Но стоявший рядом с ним воин-монгол грубо дернул его за бороду и заставил глядеть на несчастных девушек. Стоны и крики ужаса сливались с одобрительными возгласами монголов.

Когда монахинь уволокли с площади, старика привязали за руки и за ноги к столбам и развели под ним костер.

Шио не мог выдержать зрелища всех этих ужасов. Он едва не потерял сознание.

Такие люди, думал он, действительно могли жечь и затоплять мирные города, могли душить женщин и бросать в огонь детей, на конях взбираться по грудам человеческих тел.

Шио и раньше слышал рассказы о страшных злодеяниях монголов, но то, что он увидел сейчас, превзошло все слышанное им.

«Если они минуют Кавказский хребет, трудно будет удержать их… Страшные беды несут они нашим народам… — говорил Тихон перед смертью. Беги от них… Передай своему царю и киевскому князю…» — звучал в ушах Кацитаисдзе голос умирающего Тихона.

Шио огляделся: вокруг не было ни души. Все устремились на площадь. Даже Хамадавл покинул его.

Шио вышел из юрты и направился, не привлекая ничьего внимания, к южному краю лагеря. Встречные нукеры, видя его золотую пайцзу, почтительно уступали ему дорогу. А он шел все дальше и дальше, ускоряя шаг.

Миновав крайнюю юрту, он вышел в поле, где стояли повозки. К одной из них был привязан низкорослый крепконогий монгольский конь. Не раздумывая, Шио вскочил на неподкованного скакуна и во весь дух помчался на юг.