"Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 годов (Том 2)" - читать интересную книгу автора (Спиридович А И)

Спиридович А ИВеликая Война и Февральская Революция 1914-1917 годов (Том 2)

Генерал А. И. СПИРИДОВИЧ

Великая Война и

Февральская Революция 1914 -1917 г. г.

КНИГА II

СОДЕРЖАНИЕ:

ГЛABA СЕМНАДЦАТАЯ

- Отъезд Государя для осмотра войск. - Смотр 1-му Сибирскому корпусу около ст. Сеславино. - Возвращение 8 февраля в Царское Село. - Намерение Государя посетить Государственную Думу.- Новый скандал: Хвостов-Белецкий-Распутин-Ржевский. - Доклад Воейкова Государю о Распутине. Воейков и Вырубова. - Государь в Государственной Думе и в Государственном Совете. - Отъезд 10 февраля в Ставку. - Вел. Князья Сергей Михайлович, Александр Михайлович и Борис Владимирович. - Приезд других Великих Князей. Поднесение Государю жезла Фельдмаршала Английской армии. - Отъезд в Царское Село.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Февраль и 2 марта 1916 года. - Скандал: Хвостов-Белецкий; Распутин-Ржевский. - Заговор Хвостова и Ржевского. - Поездка Ржевского к Илиодору. - Белецкий расстраивает план Хвостова. - Покаянная Ржевского. Тревога Распутина и его друзей. - Обращение Царицы к военному министру. Арест Белецким Ржевского и недовольство Хвостова. - Вмешательство Штюрмера и Мануйлова. - Положение дела 8 февраля при поезде Государя. - Расследование Мануйлова. - Обыск в клубе журналистов. - Ржевский раскрывает Распутину весь заговор. - Борьба Хвостова против Белецкого. - Доклад Хвостова Государю 10 февраля. - Удаление Белецкого на пост генерал-губернатора в Иркутск. - Генерал Климович в должности Директора Департамента Полиции. - Наглость Хвостова и разоблачения Белецкого. - Расследование Штюрмера. - Проект поручить расследование генералу Спиридовичу. - Расследование Гурлянда. - Вызов ген. Спиридовича к Хвостову и клевета последнего, что Распутин шпион. - Шум в Петрограде. - Доклад Спиридовичу Воейкова о разговоре с Хвостовым. Формальный запрос Воейкова Хвостову и ответ последнего. - Клеветнические сплетни Хвостова. - Говение и причащение Их Величеств 27 февраля. - Новая сплетня по связи с Распутиным. - Личная просьба Распутина перед Государем защитить его от Хвостова. - Ссора Распутина со Штюрмером у митрополита Питирима. - Белецкий и Мануйлов у меня 1-го марта. - Рассказ о ссоре со Штюрмером у митрополита Питирима. - Внезапный приезд ко мне Распутина и его просьба охранить его. - Мой доклад ген. Воейкову 2 марта. - Увольнение Хвостова и назначение Штюрмера министром Внутренних Дел. - Отъезд Государя в ставку. - Царица Александра Федоровна.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Март и апрель 1916 года. - На пути в Могилев. - Остановка из-за лопнувшего рельса. - Прибытие в Ставку. - Отношение Государя к Франции. - Французский посол Морис Палеолог. - Отъезд Пильца и его доклад про Распутина. - Моя поездка в Петроград.- Хвостовский скандал продолжается. - Разоблачение Белецкого в прессе. - Увольнение Белецкого. - Государственное значение скандала. - Главная вина Хвостова. - Распутин не был шпионом.- Хвостов и Белецкий нанесли тяжкий удар режиму. - Подготовка революции в Военно-Промышленных комитетах. - Гучков и Коновалов. - Генерал Поливанов, его тактика и увольнение. - Назначение следствия над Сухомлиновым. - Мой визит к Вырубовой. - Съезды Земского и Городского союзов в Москве. - Возвращение Государя в Царское Село. - Отъезд на фронт. - Назначение генерала Брусилова вместо Иванова. - Смотры в Каменец-Подольске. - Под угрозой неприятельских аэропланов. - Возвращение в Ставку. - Военный совет. - Страстная неделя в Могилеве.- Письмо Царицы Государю. - Пасха в Ставке. - Пожалование ген. Алексееву звание генерал-адъютанта. - Христосование Государя. - Возвращение 19 апреля в Царское Село. - Тревога за внутреннее положение. - Нехорошие слухи. Арест ген. Сухомлинова. - Возвращение Распутина. - Выезд Государя в Ставку 24 апреля.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Апрель и май 1916 года. - Приезд Государя в Ставку 25 апреля.

- Вести о бомбардировке Евпатории. - Приезд французских министров. Генерал Алексеев и Союзники. - Приезд в Ставку Царицы с детьми. - День 6 мая. - Принесение поздравлений Государю. - Впечатление от Царицы. - Кинематограф. Обед. - Выезд на Юг. - В Виннице. - Смотр в Бендерах. - Генерал Брусилов. Посещение Одессы. - Смотр славянской дивизии. - В Севастополе. - Осмотр Романовского Института. - Смотр флота. - Поднесение Государю почетной сабли на "Императрице Марии". - Государь на миноносце "Дерзкий". - Атака "Дерзкого" и ,,Гневного" на "Бресау". - Приезд А. А. Вырубовой. - Осмотр укреплений Результаты инспекций Государя. - Замена адмирала Эбергардта Колчаком. Поездка 15 мая в Евпаторию. Губернатор Княжевич и его работа. - Постройка железной дороги. Встреча и осмотры. - Проект грязелечебницы. - Содействие Государя. - Царская Семья у Вырубовой. - На пляже. - Отъезд. - В поезде. - На Север. - Разговоры. - Фронт и тыл. - Съезд губернаторов и доклад Штюрмера. Все обстоит благополучно. - Государя обманывают, скрывая истину. - На Курском вокзале. - Поднесение Государю денег крестьянами. - Отъезд Царицы с Вел. Княжнами в Царское Село и Государя с Наследником в Ставку. - Италия просит помощи. - Наступление Брусилова. - Наши победы. - Гибель лорда Китченера. Глупая, но вредная сплетня. - Прибытие иконы Владимирской Божией Матери. Прошлое иконы. - Отбытие иконы на Западный фронт.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Лето 1916 года (июнь, июль, август). - Успехи на фронте к 10 июня.Наступление. - Слухи о диктатуре. - Родзянко в Ставке 24 июня. - Совет министров 28 июня. - Полномочия Штюрмера. - Замена министра Иностранных Дел Сазонова Штюрмером. - Недовольство на Штюрмера Царицы и Распутина. - Царица в Ставке 7-12 июля. - Блестящие результаты летних операций. - Прием Государем графа Олсуфьева и Протопопова. Свидание Олсуфьева и Протопопова в Стокгольме с немцами. - Возвращение Воейкова из отпуска. - Царица в Ставке с 27 июля по 3 августа. - Царица и "Старец". - Передача образка от Распутина Алексееву. Отъезд Распутина в Сибирь. - Румыния присоединяется к Союзникам. - Наступление фронта Брусилова. - Приезд Царицы 23 августч с детьми и Вырубовой. - Приезд Пуришкевича. - Назначение генерала Спиридовича Ялтинским градоначальником и начальником Ялтинского гарнизона. - Прощальные визиты. - Беседа с Вел. Кн. Георгием Михайловичам и Димитрием Павловичем. - У генерала Алексеева. - У А. А. Вырубовой. - Высочайший прощальный завтрак. - Аудиенция у Его Величества. Милостивый разговор и пожалование портрета Его Величества. Отъезд из Могилева. - Аудиенция у Императрицы. - Взгляд на прошлую десятилетнюю службу по охране Царя.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Осень 1916 г. в Петрограде. - Сенсации в общественно-политических кругах. - Арест банкира Рубинштейна и чиновника Мануйлова. - Увольнение министра Внутренних дел Александра Хвостова и директора Департамента полиции Климовича. - Распутин и усиление его влияния на Царицу. - Тибетский врач Бадмаев. - Его хлопоты около Распутина за своих друзей. - Проведение Протопопова в министры Внутренних Дел. - Генерал Курлов и сенатор Белецкий. - Назначение Протопопова министром Внутренних Дел. - Ялтинский градоначальник Спиридович у Протопопова. - Впечатление от нового министра из рядов Государственной Думы,

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

На южном берегу Крыма с сентября по конец 1916 года. - Ялтинское Градоначальство. - Приезд в Ялту, первые шаги. - Еврейский вопрос. - Работа на раненых - Вел. Кн. Мария Павловна Старшая. - Вел. Кн. Ксения Александровна. Вел. Кн. Павел Александрович. - Вел. Кн. Михаил Александрович. - Переписка с королевой Греческой. - Брак княгини Е. А. Барятинской с кн. Оболенским. Касса первой помощи. - Отзывчивость Государя. - У адмирала Колчака. - Генерал Эбелов. - Меры по продовольствию и транспорту. - Н. К. Денисов и его проекты. - Проект по улучшению Ялты. - Что удалось начать. - Оценка имения Форос Г. К. Ушакова. - Георгиевский праздник 26 ноября. - Приезд Милюкова и его интервью. - Отклики на убийство Распутина.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Октябрь и ноябрь 1916 г. - Осада власти. - Клевета - главное средство подготовки переворота. - Разрушительная работа Гучкова. - Конспиративное собрание либералов в октябре месяце и решение добиться свержения Государя. Поддержка Земгора. - Конспиративное собрание у Челнокова. - Выбор Временного правительства на случай переворота. - Правительство и заговор. - Влияние Царицы растет - Царица в Ставке. - Выезд Государя 18 октября в Царское Село. Отъезд 25 октября обратно в Ставку. - Поездка Государя в Киев. - У Императрицы Марии Феодоровны. - Возвращение в Ставку. - Прием 1 ноября Вел. Кн. Николая Михайловича и его доклад против Царицы. - Речь-клевета депутата Милюкова в Гос. Думе 1 ноября и ее революционное значение. Приезд в Ставку Вел. Кн. Николая Николаевича и его предупреждение Государю. - Участие генерала Алексеева в заговоре и его болезнь. - Назначение генералов Гурко и Лукомского в Ставку. - Увольнение премьера Штюрмера. - Назначение премьером А. Ф. Трепова. - Борьба Царицы из-за Протопопова. - Приезд Царицы в Ставку. Немилостивый прием Государем Родзянко. - Скандал в Гос. Думе 19 ноября и выступление Пуришкевича. - Приезд Государя 26 ноября в Царское Село.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

- С конца ноября по 16 декабря (убийство Распутина), включительно. Провал Трепова, усиление Протопопова и апогей Распутина. - Попытка купить Распутина, как причина того. - Разговор Царицы с В. К. Викторией Федоровной. - Письмо Царице от кн. Васильчиковой. - Письмо Балашова Государю. - Приезд В. К. Елизаветы Федоровны, разговор и ссора с Царицей. - Отъезд Государя в Ставку 4 декабря. - День 6 декабря. - Слух о конституции. - Назначение В. К. Ольги Николаевны и Вел. Кн. Бориса Владимировича шефами Пластунских батальонов. Политический приказ Государя 12 декабря. - Доклад Кауфмана-Туркестанского о Распутине и его откомандирование от Ставки. - Всеобщее наступление оппозиции. - Московские Съезды и их революционные резолюции. - Собрание у князя Львова и заговор против Государя. - Предложение короны В. К. Николаю Николаевичу. Отклики Гос. Думы на призывы общественности, общий натиск и бессилие правительства. - Паломничество Царицы в Новгород. - Впечатление от поездки и ее последствия. - Последняя встреча с Распутиным и его предостережения. Воздействие царицы на Государя. - Настроение перед убийством Распутина.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

С 17-го по 31 декабря 1916 года. - Убийство Распутина. - В Царскосельском дворце. - В Петрограде. - 17 и 18 числа в Ставке. - Военный Совет и выезд Государя в Царское Село. - В Царском Селе. - Доклад Протопопова. - Борьба за место похорон. - Отношение ген. Воейкова. - Увольнение Макарова и назначение Добровольского. - Похороны Распутина. - Настроение во дворце после похорон. Решение членов династии. - Вел. Кн. Александр Михайлович у Государя. - Письмо Вел. Кн. Павла Александровича - Хлопоты за прекращение дела. - Прекращение преследования. - Высылка В. К. Дмитрия Павловича на персидский фронт, а князя Юсупова в деревню. - Сочельник во дворце. - Слухи из Петрограда. - Первый день Рождества. - Прием и назначение кн. Голицына премьером, вместо Трепова. Прием детей Распутина у А. А. Вырубовой. - Болезнь Наследника и вера в рубашку Распутина. - Митрополит во дворце. - Назначение генерала Гротена помощником к ген. Воейкову. - Письменная просьба членов династии о переводе В. К. Дмитрия Павловича. - Ответ Государя. - Обида и неудовольствие. - Вел. Кн. Николай Михайлович и его высылка. - Слухи о готовящемся государственном перевороте и предупреждение о том Государя. - Записка кружка Римского-Корсакова. - Письмо Маклакова. - Доклад адмирала Нилова. - Предупреждение Тихановивича. Предупреждение крестьянина. - Английский посол Бьюкенен и его роль. Последний день года. - Друг царской семьи Н. П. Саблин. - Встреча Нового Года.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

1916 год. - Первый день Нового Года. - Поднесение мною книги Его Величеству. - Мнение Зубатова и Бурцева о моей книге. - 6 января. Крещенский парад в Могилеве. - На фронте. - Приезд митрополита Питирима. - Владыка и его политика. - Прием Государем Московского Головы Челнокова. - Отъезд Государя для осмотра войск. - Смотры в Бобруйске и Орше. - Возвращение в Царское Село. - Болезнь Царицы. - Распутин и его именины - Распутин и Манасевич-Мануйлов. Назначение Штюрмера, вместо Горемыкина. - Отъезд Государя на фронт 28 января. - Смотр армии генерала Плеве около ст. Вышки. - Генералы Миллер, Павлов и Гурко. - Посещение Государя воодушевляет войска. - Смотры войскам около Дриссы. - Блестящее состояние конницы. - Возвращение Государя в Ставку. Приезд принца Ольденбургского. - Весть о взятии Эрзерума. - Высокое назначение Куропаткина. - Отъезд Государя для осмотра войск. - Смотр 1-му Сибирскому корпусу около ст. Сеславино. - Возвращение 8 февраля в Царское Село. Намерение Государя посетить Государственную Думу. - Новый скандал: Хвостов-Белецкий-Распутин-Ржевский. - Доклад Воейкова Государю о Распутине. Воейков и Вырубова. - Государь в Государственной Думе и в Государственном Совете. - Отъезд 10 февраля в Ставку. - Вел. Князья Сергей Михайлович, Александр Михайлович и Борис Владимирович. - Приезд других Великих Князей. Поднесение Государю жезла Фельдмаршала Английской армии. - Отъезд в Царское Село.

1 января 1916 г. У нас в Могилеве нечто вроде снежной бури. Намело много снегу. С вокзала телефонировали, что поезда запаздывают из-за снежных заносов. Государь утром принимал поздравления, в 10 был в церкви и затем, как всегда, занимался с Алексеевым. В этот Новый Год, очевидно, ввиду нового положения Государя, шефские части не прислали поздравления Государю телеграммами и поздравил по прежнему лишь Эриванский полк. Иностранные военные представители, полюбившие Наследника, послали ему поздравительную телеграмму и получили милый ответ. Распутин прислал Государю цветок. Из многих Английских полков были присланы поздравительные открытки, которые вручил Государю английский военный представитель.

4-го января я имел счастье поднести Его Величеству мою книгу: "Партия социалистов-революционеров и ее предшественники". Книга была издана на мои средства, печаталась в типографии Штаба Корпуса Жандармов и, как содержавшая в себе многое, что не разрешалось цензурой, к продаже широкой публике не предназначалась. Вот какую запись сделал я в тот день про то памятное для меня событие. (см. нашу страницу - ldn-knigi)

"Сегодня один из счастливых дней моих. Накануне вечером я был приглашен в ложу к инспектору Императорских поездов Ежову. Во время антракта меня вызвали к инспектору и передали приказание Дворцового Коменданта, чтобы 4-го я явился во дворец с книгой к 10 ч. утра и даже немного раньше. Я взволновался, и все время затем был сам не свой. После театра у меня пили чай. Было не по себе. Когда гости ушли, я стал было просматривать книгу, но скоро лег спать. Велел разбудить себя рано. Автомобиль заказал на 9 часов. Спал неспокойно. Проснулся рано, в 8 часов был уже на ногах. Одевшись и захватив на всякий случай в картонке папаху и ордена, я поехал, и в 9 ч. 30 мин. {12} был у Дворцового Коменданта. Он осмотрел, как я одет, дал мне книгу, которая была мною ему вручена раньше и, сказав, чтобы я ждал в комнате С. П. Федорова, пошел одеваться и наверх к Его Величеству. Пошел я к С. П. Федорову, поздоровался и так как он тоже ушел наверх, то остался один. Стал дожидаться. Готовился, что и как скажу Государю. Примерял перед зеркалом как буду держать в левой руке и фуражку, и перчатку и книгу. Все сразу. Да и книгу боялся почиркать. Пока все это проделывал, пришла горничная убирать комнату. Я вышел в переднюю. Наверху пили чай. Часы показывали начало одиннадцатого. Около десяти с половиной задвигали наверху стульями, послышались шаги. Сходили Нилов, Граббе, Мордвинов, Силаев, Федоров. Здоровался.

Сбежал скороход Климов: - "Вас просят". Схватив книгу в коробке, пошел наверх. Жутковато. Наверху в зале стояли Воейков и Нарышкин. Нарышкин поблагодарил меня за присылку ему книги. Воейков указал: - "Станьте вон там, у рояля, коробки не надо". Спрятал на стул. Одернулся. Жду. Через несколько секунд из противоположной двери в зал вошел Государь Император. Его Величество был в пальто и фуражке. Он шел на доклад в штаб. Кажется, я поклонился издали, а затем, когда увидел, что Государь направился ко мне, я сделал к Его Величеству несколько шагов и остановившись сказал:

- "Вашему Императорскому Величеству имею счастье поднести мою книгу "Партия социалистов-революционеров и ее предшественники". Государь стоял почти вплотную. Он смотрел ласково, добро, как может только он; смотрел и улыбался. Отрапортовав я подал книгу. Государь принял, поблагодарил, посмотрел снаружи, раскрыл и сказал:

- Ведь это вторая часть книги. Правда. Ведь первую вы мне дали.

- Так точно Ваше Императорское Величество, но это самостоятельная работа.

- Дали года два тому назад.

- Так точно В. И. В., в Крыму, передал через Дворцового Коменданта.

{13} - Про эту книгу вы мне говорили. Помните в шхерах, на одном из островов.

- Так точно, Ваше Императорское Величество.

- Уже тогда вы начинали ее.

- Так точно, Ваше Императорское Величество.

- Сколько времени вы ее писали?

- Полтора года, В. И. В., при условии, что материалы и документы были все собраны и подготовлены. Я пользовался и официальными и их партийными документами.

- Ну да, конечно. И по личному опыту.

При последних словах Его Величество особенно ласково улыбнулся и кивнул головою, как бы подтверждая свои слова. Затем Государь спросил:

- А сколько вы отпечатали экземпляров?

- 3.000 экземпляров, В. И. В., у меня их все приобрел товарищ министра Белецкий.

- Ага, конечно, это им нужно.

Государь стал перелистывать книгу, читал заглавия некоторых глав и, заметив даты годов, сказал:

- Здесь по годам, удобно проследить, - и остановившись на одном из приложенных в конце книги документов, прибавил:

- Тут документы.

Я ответил, что приложены ценные документы, перепечатанные с подлинных экземпляров, и что там есть, например, "Проект основного закона о земле", внесенный в Государственную Думу.

- Это в Первую Думу? - спросил Государь. Во вторую, - ответил, - внесли Трудовики, их поддержала оппозиция, а выработан был проект у Центрального Комитета Партии Социалистов-Революционеров.

- Вот как, у них. Это интересно. Благодарю вас еще раз. Буду читать. Это будет моя настольная книга.

Его Величество милостиво, хорошо смотрел, подал мне руку, попрощался и пошел обратно в свой кабинет, туда, откуда вышел, я же пошел вниз. Внизу был Воейков. Я поблагодарил его. В голове что-то смутно хорошее. Пошел {14} к барону Штакельбергу и поблагодарил его за напоминание Воейкову. Теперь я счастлив. Царь, безусловно, заинтересовался книгой. Он безусловно прочтет ее. Это ясно. И как хорошо, что он узнает из нее многое без обиняков, начистоту, узнает правду. Сегодня у меня на душе большой праздник. Сегодняшний день дает мне толчок к новой работе. Да, я забыл, Государь еще сказал, что у нас такой книги еще не появлялось. Я ответил, что нет, что только они, Эс-Эры, про себя писали.

Такова запись моего дневника, сделанная под живым впечатлением происшедшего. Домой, в Царское Село, я послал, конечно, о том телеграмму. Тогда я разослал многим ту мою книгу. Послал некоторым Великим Князьям, чего не советовал мне делать мой начальник. Он их недолюбливал. Он считал, что почти все они часто подводят Государя и много вредят ему своими разговорами. Какое произвело на Государя впечатление чтение моей книги я не знаю.

Но в Париже, в 1923 году Судебный следователь Соколов, производивший дознание об убийстве Царской семьи, говорил мне, что в числе книг, найденных в комнате Государя в Екатеринбурге, была и моя книга. О той книге, дающей картину деятельности наших террористов эс-эров, гордящихся тем, что они являются прямыми наследниками цареубийц-народовольцев, я получил в то время два отзыва от двух интересных людей. От моего учителя С. В. Зубатова, застрелившегося при вести об отречении Государя от престола и второе от революционера В. Л. Бурцева. Оба они играли большую роль в истории революционного движения Царской России и потому я считаю уместным привести извлечения из их писем.

С. В. Зубатов писал: ..."Труд ваш - "Партия Социалистов и ее Предшественники", - вещь капитальная. Я прочитал ее с захватывающим интересом. Написан он прекрасным языком и местами полон драматизма. Душа этой доморощенной партии неисправимых утопистов, органических беспорядочников и сантиментального зверья - террор - схвачена, усвоена и прослежена вами превосходно, а вывод ваш: - "Террор и особенно центральный, вот главное {15} средство борьбы, к которому обратится Партия Социалистов-Революционеров, лишь только наступит время благоприятное для работы (стр. 496) - зловещ, но вполне верен и всякая политическая маниловщина в этом отношении преступна. Верность охранным принципам и твердость тона в их направлении проведена прелестно. По сим причинам очень и очень признателен за присылку вашего труда, крепко вообще меня взволновавшего".

Так писал человек, создавший школу политического розыска в России непревзойденную никем и поставивший свою агентуру среди Партии Социалистов-Революционеров так, что знал каждый вздох ее руководителей.

В. Л. Бурцев же писал мне:

... "С большим вниманием я прочел обе ваши книги, генерал, особенно вторую. Они требуют подробного публицистического разбора... Признаюсь, прежде всего, меня поразил тон ваших книг, способ изучать события - то и другое таковы, что между нами возможен СПОР. Это уже много. Очень жалею, что при издании "Будущего", когда я был заграницей, я не имел под рукою таких книг, как эти ваши два тома..."

Бурцев полемизировал затем горячо со мной по поводу Азефа и заканчивал свое длинное (на восьми с половиной страницах) письмо такою фразою: "Примите, генерал, искренне мое уверение в том, что я с огромным интересом прочитал оба тома вашего сочинения и впредь буду с таким же интересом следить за всем, что будет вами издано, тем более, что ваше отношение к вопросам освободительного движения таково, что спор возможен. А где возможен спор, там есть надежда на отыскание истины. Влад. Бурцев".

Я дал прочесть письмо Бурцева моим спутникам по поезду и о нем было доложено Его Величеству. Другая книга, о которой упоминает Бурцев и о которой вспомнил при аудиенции Государь, была отпечатана мною в 1914 г. под заглавием: "Революционное движение в России. Выпуск 1-й. Российская Социал-Демократическая Рабочая Партия". СПБ. 1914. Восемь лет спустя, она была переработана {16} мною, много дополнена и отпечатана в Париже под заглавием: "История Большевизма в России. От возникновения до захвата власти 1883-1903-1917. С приложением документов и портретов" Париж 1922 год.

Полный же титул книги, которую я поднес Государю и о которой пишут Зубатов и Бурцев таков: "Революционное Движение в России. Выпуск 2-й, Партия Социалистов-Революционеров и ее Предшественники". СПБ.

Судьба этой книги интересна. После отречения Государя, деятелями Временного Правительства в б. Департаменте Полиции был обнаружен склад той книги. Эс-Эры были тогда в моде. По приказанию всемогущего Керенского, который сам состоял в Партии, книга была изучена несколькими знатоками и одобрена ими. Часть стока была передана в Комитет Красного Креста Веры Фигнер, часть же в Центральный Комитет Партии и поступила в общую продажу.

Автор же сидел в крепости. Будучи освобожденным, уже при большевиках, я пересмотрел книгу, значительно ее дополнил, ввиду новых цензурных условий, нашел издателя мецената, и книга появилась вторым изданием, в количестве 15.000 экземпляров с 50 портретами. Автор в это время был уже за пределами России. То было в 1918 году. Большевики конфисковали все издание, но при Нэпе пустили его в продажу. В книге Литвин-Молотова: ,,История социализма", моя книга указана для большевиков как труд необходимый при изучении революционного движения в России. В 1937 году, в Париже, книга была издана под заглавием:

" Histoire du terrorisme russe".

6-го января состоялся в Могилеве Крещенский парад с водосвятием. В 11 утра, после торжественной службы, из церкви пошел крестный ход на реку. На всем пути стояли шпалерами войска.

Играла музыка: "Коль Славен". За Высокопреосвященным Константином, несшим крест на голове, следовал Государь, за ним свита, генералы, начальство, народ. Парод стоял массою по всему пути. Красиво и необычайно для Могилева было это шествие с Государем. Приятно было смотреть на радостные лица толпы. При погружении креста в Днепр загремел орудийный салют. Сто {17} один выстрел. Процессия двинулась назад. Те же мелодичные волны нашей военной молитвы "Коль Славен"... Я стоял около моста, запруженного народом. Проходя мимо меня Государь улыбнулся и, показывая на толпу, спросил, смеясь: - "Мост не провалится?" Я ответил, улыбаясь, что нет, так как было сделано испытание. Поднявшись, Государь отделился и прошел в Штаб.

На фронте было спокойно. Только в Галиции наши начали наступление, чтобы, хоть издали, да помочь тем нажимом героям Сербам и союзникам на Балканском полуострове. Странные оттуда доходили слухи. Капитулировала Черногория. Говорили о колоссальном по цифре подкупе там. Говорили много.

Уже с неделю Государь гулял только у себя в садике, расчищая лопатой снег.

8 и 11-го января в городском театре был устроен кинематограф для учащихся всех школ и Государь оба раза посетил его. Восторг учащихся не поддается описанию.

12-го в Ставку приехал и был принят Государем Митрополит Питирим. Зимой предыдущего года он был вызван с Кавказа для присутствования в Синоде и вскоре затем назначен Петроградским Митрополитом, вместо Владимира, назначенного в Киев. Владыка дружил с Распутиным. Поддержка последнего, как говорили, сыграла некоторую роль в его назначении. Это разнеслось по Петрограду в общественных кругах. Толковалось не в его пользу. Пошли слухи, что он хочет играть роль в политике и будто бы имеет влияние во дворце. Последнее было совершенно неверно. В эту аудиенцию владыка, поговорив о Синоде и духовенстве, высказал Государю свое мнение о необходимости созыва Государст. Думы.

Такое вмешательство владыки в чуждую для него сферу очень удивило Государя. Сделал же то владыка под влиянием бесед с И. Ф. Манасевичем-Мануйловым. Последний сдружился с г. Осипенко, другом и приемным сыном владыки, бывшим у него и за секретаря. Он проник к владыке, сумел, заинтересовать его, стал информировать владыку по политике, скреплял его дружбу с Распутиным и вообще начал "варить кашу" около {18} владыки. Мануйлов сумел расположить к себе владыку, у которого было много провинциализма. Столицы с ее политической игрой, бывший долго на Кавказе, не знал и не мог знать. По совету Мануйлова он даже высказал Государю мнение о необходимости сменить слишком старого Горемыкина и упомянул как годного на пост Премьера Б. В, Штюрмера. Это был ловкий ход Мануйлова, который старался за Штюрмера. Он узнал, что в это время Царица Александра Федоровна настойчиво проводила на пост Премьера Штюрмера и потому совет Питирима оказывался как раз очень уместным.

13 января в Ставку съехалось много военных и гражданских чинов для совещания с Алексеевым по вопросам продовольствия. Приехал и Московский городской Голова Челноков, он же председатель Союза городов. В окружении Государя его считали одним из виднейших представителей оппозиционной общественности. Приехавшие были приглашены к высочайшему обеду, перед обедом же Государь принял у себя в кабинете Челнокова. Челноков поднес адрес от Москвы с благодарностью войскам за сердечный прием Московской делегации, ездившей на фронт для раздачи подарков. Челноков понравился Государю, но он настолько волновался при приеме, что Государь даже заинтересовался его здоровьем и спрашивал о нем. Аудиенция Челнокова, инициатива которой принадлежала Государю, вызвала в Ставке разговоры.

14-го вечером Государь переехал в свой поезд и ночью отбыл в Бобруйск, куда прибыли 15-го в 10 утра. Бобруйск крепость, лежащая при слиянии рек Бобруйки и Березины, недалеко от города того же имени. Она расположена перед Полесьем, в Минской губернии. На станции Государя встретил почетный караул и Главнокомандующий Западного фронта Эверт. Приняв караул и доклад Эверта, Государь произвел смотр полкам 1-ой Казачьей Забайкальской дивизии и Кубанской дивизии. День был ясный солнечный, но была гололедица. При прохождении падало много лошадей. Это всегда производит нехорошее впечатление. {19} Казаками Государь остался доволен. Вечером вернулись в Могилев.

15-го, в полдень, Государь выехал в Оршу. Прибыв туда в 2 часа, Государь произвел смотр двум Кубанским и одной Уральской дивизиям казаков. Все местное еврейское население Орши собралось около места смотра. Смотр продолжался около трех часов. Государь остался очень доволен. В 6 ч. Императорский поезд отбыл в Царское Село.

В поезде узнали, что в ночь на 15-ое, в Алупке, скончался бывший Министр Двора, бывший Наместник Кавказа, Член Государственного Совета граф Воронцов-Дашков. Выше много говорилось о нем. Ушел из жизни настоящий вельможа, настоящий русский барин, просвещенный и мудрый государственный деятель, человек, нежно любивший Государя.

17-го января, в 12 дня, прибыли в Царское Село. Стояла крепкая, снежная, морозная зима.

Побывав в Петрограде, я повидал нужных мне лиц. В общественно политических кругах, в редакциях газет много и весело говорили о том, как справил "Старец" свой день Ангела. Так как и в данном случае приплетали имена Их Величеств, пришлось собрать полную информацию. Вот что оказалось. В день своего Ангела, 10-го января, рано утром, Распутин в сопровождении двух охранявших его агентов, отправился в церковь. Долго и истово молился. По возвращении домой его встретил Комиссаров и от имени Хвостова и Белецкого вручил ему ценные подарки и для него и для семьи. Вручил и деньги. Распутин был очень доволен. Принесли поздравительную телеграмму из дворца. Обрадованный несказанно "Старец" сейчас же отправил в Царское Село телеграмму: "Невысказанно обрадован. Свет Божий светит над вами. Не убоимся ничтожества".

Еще больная, А. А. Вырубова поздравила по телефону и, хотя Распутин требовал, чтобы приехала, она не приехала. Еще со вчерашнего вечера в квартиру то и дело приносили подарки от разных лиц: мебель, картины, серебро, посуду, цветы, ящики вина, пироги, кренделя, торты. Пачками поступали письма и телеграммы. Много лиц разного {20} положения явилось поздравить лично. Дарили деньги и ценные вещи. Более близких приглашали в столовую. Там с полудня за обильно уставленным всякими яствами и винами столом шло угощение. Пили много. К вечеру сам именинник свалился с ног. Его увели и уложили спать. Вечером один из рестораторов прислал полный ужин на много персон. К ужину были приглашены только близкие друзья.

Ужин вскоре перешел в попойку. Явился хор цыган поздравить именинника. Пошла музыка, песни, танцы. Начались "Чарочки". Пустился в пляс и сам протрезвившийся и вновь начавший пить именинник. Веселье шло крещендо и скоро перешло в оргию. Цыгане, улучив минуту, уехали. Перепились и мужчины и дамы... Несколько дам заночевали у "Старца".

Утром на следующий день все время звонил телефон. Явились мужья заночевавших у "Старца" жен. Грозило колоссальным скандалом. Мужья требовали впустить их в спальную. Пока домашние уговаривали мужей, уверяя их что дамы уехали от них еще вчера вечером, филеры в это время спасали двух дам и вывели их черным ходом. А затем увели черным ходом и Распутина. Уже после этого обязательная Акилина попросила ревнивых мужей лично убедиться, что в квартире их жен нет, что те и сделали.

Распутин же, проспавшись и опохмелившись, послал Вырубовой с именин бутылку мадеры, цветы и фрукты. Вырубова рассказала Царице как трогательно дружески прошли у "Старца" именины дома, среди родных и близких. Как именинник был счастлив, что Их Величества не побоялись поздравить его открыто телеграммой, как он был дома весел и очарователен.

А простые люди - филеры - отплевывались, вспоминая, как вела себя на именинах "интеллигенция", знали правду Белецкий и Хвостов, но не в их интересах было расшифровывать "Старца".

К этому времени Распутин, отчасти потихоньку от Белецкого и Хвостова, тесно сошелся с бывшим чиновником Департамента Полиции, сотрудником "Нового" и "Вечернего Времени" И. Ф. Манасевичем-Мануйловым. Я давно знал {21} Мануйлова и выше не раз говорил про него. Он просил повидаться с ним и мы уговорились, что я заеду к нему на Жуковскую.

Квартира Мануйлова представляла настоящий музей редкостей и была известна среди коллекционеров. В салоне стояла дивная мебель красного дерева. По стенам же на многочисленных полочках расположилась единственная в своем роде коллекция статуэток "старого Попова". В соседнем маленьком кабинете, обставленном мебелью карельской березы Екатерининского времени, в двух столиках-"витринках" хранилась гордость хозяина: коллекция старинных часов и несколько табакерок.

Мануйлов в безукоризненном английском костюме, прелестном галстухе, идеально выбритый, слегка надушенный, был весел, остроумен и как то особенно наряден и праздничен. Похваставшись последним приобретением часами -"луковицей" и прелестным красного дерева "бобиком", Иван Федорович усадил меня в удобное кресло и скомандовал подать чаю, начал свой рассказ, предупредив что, по старой памяти, он будет по-прежнему совершенно откровенен. Рассказал, как сдружился с Распутиным и начал повесть о Штюрмере. Он, Мануйлов, старается над проведением в премьеры своего старого знакомого Б. В. Штюрмера. Член Государственного Совета Б. В. Штюрмер прошел большой административный стаж. Был Новгородским и Ярославским губернатором, Директором Департамента Общих дел Минист. Внутр. Дел. В 1903 году прославился как ревизовавший по Высочайшему повелению Тверское земство. Член Государственного Совета с 1904 года. Обер-камергер. Это вполне русский человек, несмотря на свою фамилию. Его отец ротмистр.

Мать - рожденная Панина, жена - рожденная Струкова. Чего же еще лучше. Он всегда считался очень умным, энергичным, ловким и умеющим со всеми, ладить человеком. С 1914 года у Штюрмера самый видный в Петрограде политический салон, правого направления. Штюрмер не заражен никакими германофильскими симпатиями. В его салоне собираются многие выдающиеся члены Государственного Совета и Сената, обычно раз в неделю. На собраниях {22} обсуждались все политические события жизни России. Польский вопрос, Галиция, деятельность Земского и Городского союзов, антидинастическое движение - все эти вопросы горячо обсуждались на собраниях Штюрмера. К решениям тех собраний прислушивались. Горемыкин, бывший со Штюрмером в хороших отношениях, очень ими интересовался, находил в суждениях того салона зачастую моральную для себя опору.

Имел Штюрмер по придворному званию и придворные связи и о деятельности его салона ставился в курс Министр Императорского Двора. Его знал, конечно, и Государь. Штюрмер мечтал занять какой-либо выдающийся пост, но внимание Его Величества на нем не остановилось, к тому же ему было 68 лет. Возраст, правда, не молодой.

Опыт князя Андроникова, сумевшего провести в министры Алексея Хвостова, подал Мануйлову мысль провести Штюрмера в премьеры. Дни Горемыкина сочтены. Старик одряхлел. Общественность его не любит. Государь уже давно хочет заменить его, но, только, не знает кем.

Переговорив со Штюрмером и обсудив все дело, Мануйлов принялся за дело. Он расхваливал Штюрмера Распутину, Вырубовой и Митрополиту Питириму и сумел каждому из этих лиц по своему представить Штюрмера, как лицо наиболее почтенное, серьезное и подходящее на пост премьера. Мануйлов сумел уверить всех трех, что по своим личным и административным качествам Штюрмер, как умный, ловкий и опытный человек сумеет поладить и с Государственной Думой и в то же время будет держать твердый правительственный курс. (Сам Мануйлов в это не верил.)

Распутин, Вырубова, Питирим, каждый по своему, должны были подсказать кандидатуру Штюрмера Царице Александре Федоровне, она же Государю. План удался вполне. Мануйлов познакомил Штюрмера с Митрополитом Питиримом. Последний побеседовал со Штюрмером несколько раз, решил охотно поддержать его кандидатуру перед Их Величествами и уже сам внушал Распутину желательность назначения именно Штюрмера. Мануйлов свел {23} Штюрмера с Распутиным и Штюрмер сумел расположить к себе "Старца". Вырубова знала Штюрмера по дому своих родителей. Началось деликатное давление на Царицу и скоро Царица стала советовать Государю назначить именно Штюрмера. Государь знал хорошо серьезное административное прошлое Штюрмера и считал его пригодным новому высокому положению. Совет Митрполита Питирима в Ставке назначить Штюрера явился как бы последней каплей. Когда владыка вернулся из Могилева, он сказал Мануйлову, что назначение Штюрмера предрешено. После же возвращения Государя в Царское Село, Вырубова принесла ту же новость из дворца.

Все это Мануйлов красочно изобразил мне, не скрыв и то, что за оказанную Штюрмеру услугу, Штюрмер обещался определить его вновь на государственную службу и назначить состоящим при себе чиновником. У Мануйлова уже разыгралась фантазия относительно Департамента Полиции. Положение Хвостова и Белецкого он не считал прочным. Пока да что, он их обошел, несмотря на всю хитрость "Степана". Интрига Хвостова самому получить место премьера - лишь возбуждает у всех смех.

Смеется даже и "Старец". Эта интрига лишь показывает насколько "Толстый" провинциален, не серьезен и легкомыслен. Кроме того, продолжал Мануйлов, отношения Хвостова с Распутиным портятся. Все кончится большим скандалом... Увидя мой изумленный взгляд, Мануйлов сказал: - "Вы увидите, Александр Иванович, что все окончится большим, очень большим скандалом..." И Мануйлов залился смехом и пообещал предупредить меня о том скандале вовремя. На прощанье он предупредил меня, что, по словам Распутина, Царица очень недовольна генералом Воейковым, которого недолюбливал "Старец". Мы расстались. Сведения Мануйлова были верны, но только он преувеличивал свою роль. Штюрмер был вызван к Государю, несколько дней не сообщался ни с кем даже и по телефону, а 20 января состоялось его назначение Председателем Совета министров. Горемыкин, не веривший в свой уход до последнего момента, получил очень милостивый рескрипт и чин действительного тайного советника.

Давнишнее желание широких политических кругов сбылось. Горемыкин ушел. Однако назначение Штюрмера было встречено с недоумением и сначала очень сдержанно. Когда же в общество стали просачиваться слухи, при чьей поддержке он получил свое назначение, к нему начали относиться недоброжелательно и даже враждебно. Сперва его просто бранили за то, что он стар и ставленник Распутина, но вскоре на него стали и клеветать. Кричали, что он немец, сторонник сепаратного мира с Германией, член немецкой партии. И так как сделалось известным, что назначению содействовала Царица, клеветы по адресу Их Величеств усилились.

28 января Государь выехал на фронт. Царица по нездоровью даже не могла проводить его на Павильоне. Весь январь Государыня чувствовала усталость, подавленное настроение. Отсутствие Ее Величества обсуждалось среди сопровождавших Государя лиц. Его нельзя было не жалеть. Ему приходилось так много и ответственно работать и дома у него так было нехорошо и неспокойно. Болели два самых дорогих существа - жена и Наследник.

29 января Государь прибыл на Двинский или Северный фронт, войсками которого командовал генерал Плеве. Маленький, скрюченный, крайне болезненный, Плеве отличался необычайной твердостью, энергией и железной волею. Везде где бы он ни был во время великой войны, он покрыл себя заслуженною славой. Его правой рукой, главным помощником с начала войны и до назначения его главнокомандующим фронтом, являлся генерал Е. К. Миллер. В ночь перед приездом Государя у Плеве было кровоизлияние и утром, бледный как полотно, он насилу держался на ногах.

Утром в тот день императорский поезд остановился на ст. Вышки в 28 верстах от крепости Двинск. На платформе встретил почетный караул от Кабардинского Его Величества полка. В 1914 году караул от этого же полка встретил Его Величество на Кавказе, в Саракамыше. Видимо Государю было приятно вновь видеть своих Кабардинцев. Кроме

{25} Плеве, встречали командующий армией генерал Гурко и генерал Миллер. Среднего роста, сухощавый, живой Гурко привлекал невольно внимание и тем более, что по слухам он дружил с А. И. Гучковым, считался либералом и его причисляли к тем офицерам генерального штаба, которых называли "младотурками". Название, появившееся после Японской войны. Поехали к войскам. В четырех верстах от станции, около шоссе, близ леса, было выстроено две тысячи человек, считая по два человека с офицером от каждой роты, эскадрона, команды и в полном составе две кавалерийских дивизии и одна казачья. Парадом командовал лихой кавалерийский генерал Павлов, несколько лет тому назад командовавший Л.-Гв. Уланским Ее Величества полком, в Петергофе. Про него и в мирное время ходило много легенд.

Ясное, морозное утро. Государь тихо объезжал войска, отдельно говорил с частями, благодарил солдат и офицеров. Затем обратился с общей ко всем речью. - "Я счастлив, что мог прибыть сюда и увидеть хотя бы представителей вашей доблестной, пятой армии"... звонко звучали слова Государя. - "Горжусь, что нахожусь во главе одной из наших армий, которую составляете вы, молодцы"... Речь Государя была особенно задушевна. Не менее задушевное неслось и "Ура" в ответ Государю. А когда оно стихло, подавшийся вперед на стременах генерал; Гурко, в лихо заломленной папахе, как-то особенно вдохновенно отчетливо произнес:

- Во свидетельство нашей готовности отдать все силы за Царя и Родину и во славу Государя Императора Самодержца Православной Руси наше русское громовое "Ура"! И из тысячи уст вырвалось действительно громовое Ура.

Этот смотр в 15 верстах от неприятеля, охраняемый целой эскадрой аэропланов, произвел тогда особенное впечатление. Личности Плеве и Гурко, имя последнего, переносившее мысль к его отцу герою Русско-Турецкой войны, укрепляли непоколебимую веру в победу. Это посещение фронта имело самое благотворное влияние. По словам {26} генерала Миллера, почти целый месяц после него военная цензура фронта устанавливала ряд восторженных писем солдат на родину о приезде Государя, о его беседе, о том какой Он. Письма отражали тот высокий моральный подъем, который принес приезд Государя. Только после революции некоторые генералы как-то странно забыли о благотворном влиянии, которое оказывали на войска те смотры Государя... Но, много чудесных превращений сделала наша революция...

На ночлег императорский поезд был отведен на станцию Сиротино, а утром 30 января, в 10 часов, Государь прибыл на ст. Дриссу. Это уже был район Северо-Западного фронта генерала Эверта. Встретили: Эверт, командующий армией генерал Литвинов, генерал Орановский. На смотр были собраны две кавалерийских и Сибирская казачья дивизии. Вид людей, состояние лошадей были блестящие. Нельзя было не радоваться, как возродилась армия после осеннего надлома. После завтрака, к которому были приглашены начальствующие лица, императорский поезд вновь был отведен на ночевку на ст. Сиротино.

31 января в 11 ч. утра Государь прибыл на ст. Берковичи, Риго-Орловской железной дороги. Приняв хлеб соль от крестьян, Государь отправился на третий смотр кавалерии, двух кавалерийских дивизий, который показал кавалерию в таком же блестящем виде, как и два прошлые смотра. За завтраком, к которому были приглашены начальствующие лица, Государь высказал о виденной им за три дня кавалерии такое мнение: - "Я в Красном Селе не видал конницы в таком блестящем виде, в таком порядке, с таким конским составом и с такими офицерами и людьми. Она сослужит нам службу".

В 2 часа Государь отбыл в Ставку, куда приехали в 11 вечера. Ночевать остались в поезде. 1 февраля утром переехали в свои помещения. Государь пошел в Штаб. Его Величество был в очень хорошем настроении благодаря тому, что он видел на фронте.

3 февраля в Ставку приехал Верховный начальник санитарной части принц Александр Петрович Ольденбургский, {27} гроза всех тех, кто соприкасался с санитарной частью. Энергия принца была неиссякаема. Он горел в работе, несмотря на свои большие годы. Он отдавал войне все свои знания, весь ум, всего себя без остатка. Принц имел большой доклад у Государя. Он привез новые модели противогазовых масок. После завтрака Государь прибыл на вокзал, где стоял поезд принца. Один из вагонов был наполнен желто бурым ядовитым газом. В окна вагона, снаружи, можно было видеть, как сдох впущенный туда зверек. В тот вагон вошли три офицера и два химика в новых масках. Они ходили, работали и пробыли там 30 минут и вышли совершенно не пострадавшими. Между тем, тяжелый, отвратительный запах ядовитых газов был слышен даже снаружи вагона. Государь смотрел на всю эту картину, стоя у окна вагона, слушая доклад принца, а затем горячо поблагодарил и принца, и тех, кто участвовал в опытах.

Около четырех часов дня по Ставке разнеслась радостная весть о взятии штурмом крепости Эрзерум. Вел. Кн. Николай Николаевич прислал следующую телеграмму: "Господь Бог оказал сверхдоблестным войскам Кавказской армии столь великую помощь, что Эрзерум, после пятидневного беспримерного штурма взят. Неизреченно счастлив донести о сей победе Вашему Императорскому Величеству". Государь в ответной телеграмме поздравлял Вел. Князя и Кавказскую армию и горячо благодарил - "за их геройский подвиг и за радость, доставленную России удачным штурмом турецкой твердыни". Было захвачено в плен 235 офицеров, 12.753 солдат, 9 знамен, 323 орудия и большие склады оружия патронов и продовольствия. Командующему Кавказской армией генералу Юденичу, выдающемуся, талантливому полководцу Великой войны, Государь пожаловал орден Св. Георгия второй степени. (Звезда и шейный крест).

После узнали, что вся операция и штурм Эрзерума; были выполнены Юденичем, вопреки решению и желанию Великого Князя и его начальника штаба Палицына. Последний приезжал к Юденичу и уговаривал отказаться от операции, но успеха не имел. В конце концов, Великий Князь согласился на операцию только после личного {28} настойчивого доклада Юденича по телефону и под условием, что генерал Юденич возьмет на себя всю ответственность за последствия, которые произойдут в случае неудачи. Юденич отвечал твердо, что он берет на себя всю ответственность. Тут сказалось все. И военный талант и решимость Юденича, с одной стороны, и гражданская трусость Великого Князя при бесталанности его ближайших военных советников, с другой стороны. Известие о разгроме турецкой армии и взятии Эрзерума, этой первоклассной крепости, подняло настроение в тылу и имело решающее значение для войны на Кавказском фронте.

5 февраля вечером у меня собрались несколько человек пить чай. Героем вечера был генерал Дубенский. Он только что вернулся из корпуса генерала Куропаткина, куда ездил, ввиду состоявшегося у Государя решения назначить Куропаткина главнокомандующим Северного фронта вместо больного Плеве.

Скомпрометировав себя в Японскую войну и войдя в историю с тезисом: "терпение, терпение, терпение" и с чьей-то остротой: - "мы их иконами, а они то нас шимозами", Куропаткин после того был в тени. Вел. Кн. Николай Николаевич не терпел его по старым счетам и не давал ему назначения в армию. Генерал Алексеев, как бывший подчиненный, протежировал Куропаткину и уговорил Государя дать ему гренадерский корпус. Теперь Алексеев выдвигал его на командующего фронтом. В последнее время, после смотров гренадерского корпуса, о Куропаткине говорили много и наш летописец Дубенский, всегда державший нос по ветру, конечно, уже пел ему дифирамбы и находил, что он сделает большие дела и покажет себя. Почти все горячо спорили с Дубенским. По общему, весьма распространенному в России мнению, Куропаткин считался хорошим администратором, но плохим, а главное, несчастливым полководцем.

Через несколько дней Куропатки получил новое высокое назначение, и вновь как командующий армиями не оправдал ни надежд, ни доверия, и был заменен генералом Рузским.

{29} 7 февраля Государь вновь выехал на фронт генерала Эверта, дабы произвести смотр первому Сибирскому корпусу. Императорский поезд остановился на ст. Сеславино, откуда Государь на автомобиле поехал к месту, где был собран корпус, около Горной Дядины. Корпус отдыхал и укомплектовывался. По скверной ухабистой, снежной дороге едва-едва двигались автомобили. Вся свита отстала и приехала к месту смотра, когда Государь объехал уже половину войск. Корпус представился блестяще. Государь благодарил войска за участие в трех войнах Китайской, Японской и настоящей и просил ПОМОЧЬ ему - "окончательно победить и одолеть нашего упорного и коварного врага". После смотра, в усадьбе графа Тышкевича, Дунилово, состоялся завтрак, данный Государю от корпуса. Щи, каша, рубленые котлеты, мороженое и кофе - таково было меню. Государь провел среди начальников отдельных частей и генералов корпуса около полутора часа, разговаривая все время о делах корпуса, его нуждах и заботах его отдельных частей. В 7 часов царские автомобили с трудом добрались до Сеславино и императорский поезд отбыл в Царское Село.

8 февраля утром Государь прибыл в Царское Село с исключительною целью посетить Государственную Думу. Решение это было принято 4-го числа, после доклада графа Фредерикса, который убедил Государя сделать этот шаг, дабы примирить правительство с народным представительством. Едва успел я войти в квартиру, как Мануйлов протелефонировал мне из Петрограда прося приехать и переговорить по важному делу. Он намекнул о новом скандале, в котором запутан Распутин. Мой помощник, остававшийся в Царском Селе доложил, что во дворце большая тревога по поводу того скандала. В Могилев до нас дошли кое-какие о том сведения, но мы отнеслись к ним с большей осторожностью. Однако, зная, что скандал касается Распутина, генерал Воейков в последний день пребывания в Ставке поспешил сделать доклад о "Старце".

После обычной прогулки вдали от города, Государь пригласил Воейкова в свой автомобиль. Они были вдвоем.

{30} Генерал в ярких красках изобразил насколько все враги правительства стараются использовать каждый некрасивый или бестактный шаг Распутина. Насколько они пользуются каждым бестактным поступком всех тех поклонниц "Старца", которые, желая угодить Ее Величеству, лишь подают новый повод для лишних сплетен. Генерал высказал мысль о необходимости пресечь то, что происходит, отправив Распутина на продолжительное время в Сибирь, на родину. В случае же возвращения его в Петроград, генерал предлагал ввести его в новые условия жизни.

Приехав в Царское Село, Государь передал Царице о докладе генерала Воейкова, Царица пересказала все Вырубовой. Последняя уже и так встревоженная за жизнь"Старца", разнервничалась еще больше. 8 февраля она завтракала у Воейковых. Она обрушилась на генерала с упреками, что он своими разговорами о Распутине лишь расстраивает Государя. Генерал вспылил и просил Анну Александровну ответить прямо: пьянствует Распутин по кабакам или нет. Анна Алексеевна стала увиливать от прямого ответа. Генерал еще больше стал горячиться и наговорил гостье много горьких истин. Генерал доказывал необходимость немедленного отъезда Распутина в Сибирь, Вырубова как будто и соглашалась с этим. Но генерал опять вспылил и сказал, что, впрочем, все равно, - "через два дня после отъезда его выпишут обратно"...

В общем, за завтраком произошел крупный разговор. Дежуривший у генерала жандармский унтер офицер Кургузкин, помещавшийся около столовой слышал весь этот разговор. Вырубова передала о нем Царице. Царица рассердилась на Воейкова и нашла тот разговор "отвратительно грубым".

В тот же день Воейков поехал в Петроград и имел беседу с генералом Беляевым, военным министром, который, как будет рассказано ниже, 6-го числа был вызван к Царице, которая просила его помочь Вырубовой. Я тоже поехал в Петроград для подготовки завтрашнего проезда Его Величества и видел кое-кого из лиц, знавших уже о начавшемся скандале. Мне передали будто бы около Штюрмера возникла мысль поручить генералу Спиридовичу {31} произвести расследование о том, что случилось. Поздно вечером я предупредил о том ген. Воейкова, прося отклонить эту честь...

Я доказывал, что Управление Дворцового Коменданта должно оставаться в стороне от этого дела. Что оно касается министерства Внутренних Дел и, может быть, министерства Юстиции, пусть они и разбираются. Генерал был с этим согласен, но я заметил, что он был со мной не откровенен, что-то скрытничал и что мы с ним не сходимся в оценке поведения министра Хвостова. Я очень бранил Хвостова, находил его поведение неприемлемым, генерал же молчал, попыхивая сигарой, но краснел, что было признаком, что он волнуется. Тогда и я замкнулся. Я откланялся. На ночь я уехал в Петроград, дабы побывать еще в Охранном Отделении и с утра обеспечить путь проезда Его Величества.

9 февраля 1916 года, знаменательный день, Государь Император посетил Государственную Думу и Государственный Совет.

В 1 ч. 45 м. Государь подъехал к подъезду Таврического дворца. Его сопровождали: Вел. Кн. Михаил Александрович, граф Фредерикс, генерал Воейков и дежурный флигель адъютант. Чиновник Министерства Двора, заведовавший прессой и генерал Спиридович держались вместе.

Председатель Думы Родзянко и целая толпа радостно возбужденных членов Думы встретили Государя в вестибюле горячим ура. Государь волновался. Прошли в Екатерининский зал, где был отслужен молебен по случаю взятия Эрзерума. Видны были Штюрмер, все министры, послы Бьюкенен и Палеолог.

Затем Государь, видимо волнуясь, произнес речь. Родзянко отвечал своим громовым голосом с большим подъемом.

- "Великий Государь, - закончил он свою речь - в тяжелую годину войны еще сильнее закрепили Вы сегодня то единение Ваше с верным Вам народом, которое нас выведет на верную стезю победы. Да благословит Вас Господь Бог Всевышний. Да здравствует Великий Государь всея Руси. "Ура". Окруженный тесным кольцом депутатов, Государь прошел в зал заседаний. Раздалось ура, пение {32} национального гимна и опять ура. Государь расписался в золотой книге, обошел некоторые помещения, говорил с депутатами. Улучив удобную минуту, Родзянко просил Государя воспользоваться таким удобным моментом и объявить о даровании стране ответственного министерства. Улыбаясь государь ответил, что подумает. Государь отбыл, провожаемый восторженными криками. Подъем был необычайный. Я задержался на некоторое время в Думе. Там остался Вел. Кн. Михаил Александрович. Ему приготовили ложу. С ним оказалась и его супруга Н. С. Брасова. Настроение продолжало быть приподнятым. С отъездом Государя, из своих комнат стали появляться социал-демократы и иные члены Думы, не желавшие видеть монарха. Депутат - министр Внутренних Дел Хвостов широко улыбался. Его Товарищ Белецкий казался смущенным и не по себе. Он чего-то хлопотал. Хотя в сущности там ему совершенно нечего было делать, разве что смотреть и наблюдать. Сессия открылась в 3 ч. 15 м. речью Родзянко, отметившей историческое значение приезда в Думу монарха. Ему много аплодировали. Затем впервые говорил новый премьер Штюрмер. Осанистый старик читал свою речь едва слышным голосом и произвел жалкое впечатление своим старчеством. Выло неловко, что это главный представитель правительства. Говорившие после него военный министр Поливанов, любимец общественности, и министр Иностранных дел Сазонов имели большой успех.

В тот же день Государь посетил Государственный Совет, где встреча была солидней и задушевней. И Государь там чувствовал себя свободнее и более по себе.

Однако небывалому еще акту внимания Государя к народному представительству не суждено было повлиять благотворно на положение в тылу, на что надеялись оптимисты. Ближайшей тому причиной был тот начавшийся развертываться в те дни колоссальнейший скандал Хвостов-Белецкий, Распутин-Ржевский, которого еще никогда не производила русская бюрократия, и о котором подробно говорится ниже. Расстроенный даже началом этого скандала Государь принял 10 февраля министра Хвостова, {33} который и осветил скандал так, как было ему выгодно, и обманул Государя в полной мере, но не надолго. В тот же день Государь выехал в Ставку.

11 февраля в 4 ч. дня Государь приехал в Могилев. На платформе, кроме генерала Алексеева и иных лиц, обычно встречавших Государя, были вызванные на совещание главнокомандующие фронтами Куропаткин, Эверт и Иванов с их начальниками штабов, а также и военный министр Поливанов. Государь поздоровался с встречавшими, принял доклад от Алексеева и в 6 часов был уже на военном совете. Обсуждался вопрос о ближайших действиях всех фронтов.

С 7/20 февраля немцы повели атаки на французскую крепость Верден. Надо было вновь помогать нашей союзнице. Нам только никто не помогал, когда на нас наступали. Военный совет продолжался два дня, после чего главнокомандующие разъехались. Говорили, что предстоит наступление для отвлечения сил противника с Западного фронта.

В то время в Ставке было несколько Великих Князей. Лишнее говорить, что каждый из них старался во время войны принести посильную помощь общему делу и каждый честно выполнял свой офицерский долг.

С 1 февраля в Могилеве жил Вел. Кн. Сергей Михайлович, инспектор артиллерии. Он был очень болен, но работал. Как фактический руководитель нашей артиллерией до войны и во время войны, а также и ее снабжением, он был сильно скомпрометирован недостатком снарядов. И хотя козлом отпущения за все недостававшее явился Сухомлинов, все-таки все сознавали, что во многом виновато Главное артиллерийское управление, где все делалось так, как находил нужным Великий Князь. Но зато вся артиллерия наша оказалась настолько блестящей и по личному составу и по боевой подготовке, и по действиям в боях, что за все это нельзя было не отдать должной, благодарности Великому Князю. Это прежде всего его заслуга, результат его энергичной работы до войны.

13 февраля Вел. Кн. Александр Михайлович делал большой доклад Государю по авиации. Он был создателем {34} нашей авиации до войны. Во время войны авиационная часть хромала, дело было новое, и на этой почве у Великого Князя шел большой принципиальный спор с представителями генерального штаба Ставки. Так, кажется, до конца войны ни да чего определенно верного и не договорились. Одни авиационные части подчинялись Великому Князю, другие Ставке и т. д.

Вел. Кн. Борис Владимирович работал, как походный атаман Казачьих войск при Верховном Главнокомандующем. Это очень не нравилось Алексееву, который был очень ревнив.

Появился вернувшийся из командировки Вел, Кн. Георгий Михайлович. Прелестный человек, исполнявший отдельные поручения Его Величества.

Мелькнул молодой жизнерадостный Вел. Кв. Димитрий Павлович, уезжавший в отпуск, про которого говорили разное.

10 февраля в Ставку прибыли английский генерал Артур Пэджет и капитан лорд Пемброк с поручением Английского короля вручить Государю жезл фельдмаршала английской армии. Они были встречены флигель-адъютантом капитаном 1 ранга Кедровым и назначенным состоять при них поручиком бароном Рамзай.

В 7 ч. вечера, депутация прибыла в зал дворца, где к тому времени собралась свита Государя и генералы Алексеев и Пустовойтенко.

Когда появился Государь, генерал Педжет обратился с речью:

- "По повелению Его Величества Короля, я имею честь поднести Вашему Императорскому Величеству жезл фельдмаршала британской армии. Мой августейший повелитель верит, что Ваше Императорское Величество примет этот жезл, как знак его искренней дружбы любви и как дань уважения геройским подвигам русской армии". Упомянув затем, что армии объединены решимостью победить врага и не заключать мира, пока победа не будет обеспечена, генерал так закончил свою речь: - "Британская армия, которая разделяет восхищение Его Величества Короля ее {35} русскими товарищами, приветствует Ваше Императорское Величество, как британского фельдмаршала и король твердо верит, что русская и британская армии, вместе с их доблестными союзниками, не преминут обеспечить своим странам прочный и победоносный мир". Генерал поднес жезл. Государь принял жезл и просил передать Королю Георгу благодарность Его Величества и выразить надежду, что скоро настанет время, когда английская и русская армии будут сражаться плечо к плечу.

На другой день генерал и капитан были приглашены к Высочайшему завтраку, во время которого Государь провозгласил тост:

- "Я с большим удовольствием пью за здоровье Короля Георга, моего дорогого двоюродного брата, друга и союзника". Так искренно думал и верил тогда Государь.

17 февраля Государь выехал в Царское Село. Там, в столице, все более и более развертывался политический скандал, нанесший монархии и династии один из самых сокрушительных ударов.

{39}

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.

Желая иметь к возвращению Государя наиболее полную информацию о происходящем в Петрограде скандале, Дворцовый Комендант отправил меня несколькими днями раньше общего возвращения. По собранным мною данным скандал Хвостов-Белецкий - Распутин-Ржевский возник и развился следующим порядком. Алексей Николаевич Хвостов, достигший поста министра Внутренних Дел, при большой поддержке Распутина и Вырубовой, возмечтал получить, при поддержке "Старца", даже и пост Премьера. Он и стал интриговать против Горемыкина. Но, кроме его самого, никто его не считал пригодным быть Председателем Совета Министров. Его интрига не удалась. Другие перехитрили. Распутин помог получить тот пост Штюрмеру, а в интимном кругу смеялись над Хвостовым, говоря, что "толстопузый много хочет". Хвостов обозлился. И, видя с одной стороны, что Распутин как бы перестал его поддерживать, с другой же стороны, сознавая, что его дружба со "Старцем" все более и более расшифровывается в столице и может его окончательно скомпрометировать, Хвостов решил уничтожить Распутина, поручив осуществить это дело Белецкому и Комиссарову.

Они его охраняют, они организуют убийство и они же, как не сумевшие его уберечь, явятся и ответственными за то.

И таким образом Хвостов сразу освободится от трех человек, которые теперь его очень уже стесняют. С ними сойдет со сцены и Штюрмер, а он, Хвостов, как спаситель, опираясь на правую часть Государственной Думы, пройдет в премьеры. Опьянявшая его политическая мечта будет достигнута. Таков был дьявольский план министра. И Хвостов сделал Белецкому и Комиссарову это предложение уничтожить Распутина, воспользовавшись охранявшими "Старца" филерами. И если Белецкого он пытался соблазнить будущей карьерой, которую обещал ему, то Комиссарова соблазнял большой {40} суммой денег. Однако министр ошибся. Белецкий и Комиссаров были карьеристы, но не убийцы. Первый был религиозный человек, а второй был офицер. Обсудив странное предложение Хвостова, Белецкий и Комиссаров решили убийства не допустить, охрану "Старца" усилить, Хвостову же каждый порознь дал свое согласие на организацию убийства, дабы тем самым усыпить министра и расстроить его планы. Подготовкой уничтожения Распутина занялся, якобы, Комиссаров, отказавшийся однако принять от Хвостова какую-либо на то сумму денет. Решено было отравить "Старца". Комиссаров съездил в провинцию и, вернувшись доложил Хвостову, что яд он добыл, и даже сделал опыты, отравляя кошек и показал Хвостову какой-то порошок и некую жидкость. Тот верил и торопил с отравлением Распутина. Однако Комиссаров и Белецкий под разными предлогами затягивали дело. Хвостов сердился. Дабы успокоить несколько Хвостова, два друга предложили пока жестоко побить Распутина, дабы вынудить его уехать лечиться. Хвостов согласился, но Распутин избежал ловушки, благодаря прозорливости и предупреждению Мануйлова. Это еще более рассердило Хвостова.

Все это происходило еще в конце прошлого года. Когда же 19 декабря Белецкий удостоился Высочайшего приема очень милостивого и, когда Государь поблагодарил его за заботы о "Старце", Белецкий стал охранять Распутина еще внимательнее и еще внимательнее стал следить за поступками министра. Хвостов начал догадываться, что с организацией покушения что-то не ладно, что два подчиненных ему друга неискренни с ним и он начал действовать помимо их и по секрету от них. Хвостов привлек к делу некоего молодого человека Бориса Ржевского, хорошо известного ему еще по Нижнему Новгороду. Маленького роста блондин, худощавый, с лисьей физиономией и прыгающими глазами, Ржевский сотрудничал в нескольких газетах и, когда то в Нижнем Новгороде исполнял для Хвостова некоторые щекотливые поручения. Хвостов зачислил Ржевского при себе чиновником для поручений, дал хорошее содержание, неофициально, же поручил ему {41} организовать в целях агентуры клуб журналистов. Туда был привлечен на службу некий инженер Гейне. В то же время Ржевский состоял на службе как уполномоченный Красного Креста, где занимался мошенническими операциями по продаже разрешений на перевозку товаров. Ржевский имел очаровательную даму сердца, автомобиль, хорошую квартиру, жил весело и красиво.

Вот этому-то Ржевскому Алексей Хвостов и поручил организовать убийство Распутина, пообещав большую сумму денег. Ржевский поделился о том со своей возлюбленной, а перед Гейне похвастался, что скоро, слава Богу, они будут с большими деньгами. По выработанному Хвостовым плану, Ржевский выехал под вымышленной фамилией, через Финляндию в Норвегию, чтобы войти там в соглашение с бывшим монахом Илиодором, врагом Распутина, и привлечь его к организации покушения при посредстве преданных ему в России лиц. Некоторые считали, что покушение, произведенное на Распутина в Покровском в 1914 году, было инспирировано Илиодором. Но Белецкий зорко следил за Хвостовым и его подозрительными приятелями. Как только он узнал о таинственной поездке Ржевского, он решил вывести Ржевского из игры. За время отсутствия Ржевского, Белецкий приказал произвести дознание о его мошеннических операциях по Красному Кресту. Были добыты все улики, достаточные для высылки Ржевского административным порядком в Сибирь. Принял Белецкий и меры к установке официально маршрута Ржевского при его поездке. На границе, в Териоках, при первом проезде Ржевского был спровоцирован при просмотре документов маленький скандал с жандармами, составлен протокол и разоблачен псевдоним, под которым ехал Ржевский и его, якобы, жена и установлено также, что он ездил с секретным поручением министра Хвостова. Все делалось втайне от Хвостова.

Когда в начале февраля Ржевский вернулся в Петроград, он немедленно был приглашен к Белецкому. Накричав на него по поводу скандала на границе с жандармами, Белецкий потребовал у него объяснения о его {42} мошеннических проделках, стращая высылкой в Сибирь. Ржевский так перетрусил, что принес Белецкому полную покаянную, рассказал ему секрет своей поездки к Илиодору и раскрыл всю подготовку, по приказанию Хвостова, убийства Распутина. Получив все, что ему было нужно, Белецкий еще более горячо стал распекать Ржевского, как чиновника, за то, как смел он выдавать секрет, порученный ему министром, как смел заявить о своей секретной командировке на пограничном пункте. Ржевский совсем растерялся и был совершенно терроризован.

Белецкий же, во всеоружии добытых от Ржевского сведений, явился к Хвостову и доложил ему о мошеннических проделках Ржевского, предложил передать дело на рассмотрение Особого Совещания, на предмет высылки Ржевского. Обо всем же остальном, узнанном от Ржевского, Белецкий умолчал, делая вид, что он ничего не знает о секрете Хвостова и Ржевского. Хвостов также продолжал скрытничать и заявил Белецкому, что он может поступать с Ржевским, как ему угодно. Хвостов предал Ржевского. Белецкий назначил срочно Особое совещание для рассмотрения дела Ржевского.

Ржевский, узнав о предстоявшей ему высылке, чем уже стращал его Белецкий при первом свидании, обезумел. Он бросился к своему другу Гейне. Гейне в тот же день, 4 февраля рассказал все так называемому секретарю Распутина еврею Симановичу, который устраивал через Распутина преимущественно еврейские дела. Симанович оповестил Распyтинa. Распутин уже и так нервничавший несколько дней, перетрусил. В квартире поднялась настоящая тревога. Незадолго перед тем, по совету Белецкого, дабы напугать "Старца", Комиссаров накричал на него так сильно, что тот пожаловался в Царское Село в полной уверенности, что против него что-то замышляется нехорошее. Предчувствие увеличилось, когда Комиссаров вдруг снял охрану.

И вот теперь, когда Симанович передал, что его хотят убить, хочет сам Хвостов, все стало ясно. Акилина рвала и метала. 5 февраля, когда вернувшийся лишь в шестом часу утра пьяным, Распутин проспался, состоялось совещание близких - что {43} делать.

Спешно была поставлена в известность обо всем происшедшем А. А. Вырубова. Было написано письмо Императрице с просьбой защитить.

Во дворце были встревожены. Государь был в Ставке. Дворцового Коменданта нет. К кому же обратиться, если министр Внутренних Дел, органы которого охраняют "Старца", - сам организует убийство. Дамы решили искать защиты и помощи у помощника военного министра генерала Беляева, которого А. А. Вырубова знала по Петрограду. Беляев был вызван во дворец на 6-ое февраля. Белецкий, узнав о тревоге у Распутина, приказал вновь поставить охрану около "Старца".

6-го февраля вечером генерал Беляев явился в Царскосельский дворец. Его провели в гостиную. К нему вышла, прежде всего, Вырубова. На костылях, взволнованная, перепуганная она просила генерала охранить Распутина, которого хотят убить. Рассказала кто. Она почти плакала. Генерал был поражен и старался, как мог, успокоить Анну Александровну. Вскоре вышла Императрица. Спокойная, холодная, величественная Царица рассказала генералу какую большую дружбу питает она к Анне Александровне, как та расстроена и как она хотела бы помочь подруге. Ее Величество ни слова не проронила про ,,Старца" и только прибавила, что ей приятно если бы генерал помог ее подруге. Императрица подала руку. Аудиенция была окончена. Гоф-фурьер проводил генерала. Удивленный до крайности всем происшедшим, виденным и слышанным, генерал Беляев, вернувшись в Петроград и посоветовавшись с кем надо, понял, что это не его дело. Генерал переговорил по телефону с Белецким и последний уверил генерала, что примет все меры, дабы охранить Распутина и что предполагаемый будущий убийца ему известен и будет арестован.

В ночь с 6 на 7 февраля, по приказанию Белецкого, Охранное Отделение произвело обыск у Бориса Ржевского и арестовало его. При обыске было найдено письмо Ржевского к министру Хвостову о переговорах Ржевского с Илиодором по поводу Распутина. Жандармский офицер упомянул о письме в протоколе обыска и приобщил письмо к нему, несмотря на протест Ржевского. Утром 7 числа Хвостов {44} горячился, узнав об обыске Ржевского и о том, что адресованное ему письмо приобщено к протоколу. Он вызвал начальника охранного отделения и офицера, производившего обыск, и распек их.

Генерал Беляев по телефону успокоил Вырубову, что преступник арестован. Белецкий торжествовал. А к генералу Беляеву, которому только во дворце и доверяли, явился друг Распутина (он же "секретарь") Арон Симанович. Подробно рассказал ему, что он узнал о подготовке убийства Распутина от Гейне и от гражданской жены Ржевского, которая ездила за границу вместе с ним и была в курсе всего дела.

В этот момент на сцену выступает официально Манасевич-Мануйлов. Он повидался с Распутиным и узнал все подробности, поговорил с Белецким, Симановичем и быстро схватил, как выгодно может использовать всю эту грязную историю его патрон премьер Штюрмер против Хвостова. Он сделал доклад Штюрмеру, а тот сообщил ему, что к нему уже обращалась по телефону Вырубова, прося помощи и защиты от Хвостова.

В общем, во дворце, у Вырубовой, в квартире "Старца", у Штюрмера, у Хвостова и Белецкого и даже в контрразведке Генерального Штаба, у ген. Беляева (генералы Леонтьев и Потапов) всюду царил большой переполох, тем более, что 8 числа должен был приехать Государь.

8-го февраля, по возвращению Его Величества, произошло описанное в предыдущей главе. Государь был очень расстроен.

Воейков виделся с Беляевым и Хвостовым. По инициативе Мануйлова, к Штюрмеру был вызван Арон Симанович, допрошен формально и дал убийственное против Хвостова показание. Ржевский же написал письмо к Распутину, в котором сознавался перед "Старцем" в подготовке, по инициативе Хвостова, убийства, просил прощения и умолял защитить его. У Гейне, в Союзе журналистов, был произведен обыск, причем было обнаружено письмо Илиодора, которым устанавливалась готовность Илиодора участвовать в деле. Допрошенная же "жена" Ржевского дала формальное показание жандармскому офицеру о поездке с {45} Ржевским в Христианию, о переговорах с Илиодором и о плане использования для покушения его поклонников-фанатиков.

Развертывание дела очень встревожило Хвостова, который, однако, был очень отвлечен посещением Государем Думы. Настраиваемый, отчасти, и Андрониковым, Хвостов решил свалить все дело на Белецкого. Он пустил слух, что устранение Распутина подготовлялось именно Белецким и; спроектировал немедленное, но весьма почетное, удаление Белецкого в Сибирь на пост Иркутского генерал-губернатора.

Хвостов вызвал Белецкого и разразился потоком упреков за неискренность и интриги. Белецкий обвинял в том же Хвостова, доказывая ему, что если бы он, Хвостов, не скрыл от него, Белецкого, своего предприятия с Ржевским и Илиодором, то никакого бы скандала не произошло и вместе они бы сумели избавиться от "Старца". Белецкий лгал, конечно. Но лгали оба. Каждый хотел перехитрить другого. Теперь Белецкий стал уговаривать Хвостова свалить "Старца" открытым, законным путем.

Он предлагал подать Государю подробный доклад o Распутине, обосновав его на документах Охранного Отделения и скрепив подписями начальника Охранного Отделения и начальника личной охраны "Старца" - Комиссарова. Хвостов, дабы усыпить бдительность и подозрительность Белецкого сделал вид, что надуманный проект ему очень понравился и приказал составить такой доклад немедленно. Целую ночь в Охранном Отделении составляли настоящий обвинительный акт против Распутина, подкрепляя его документами. Доклад подписали генералы Глобачев и Комиссаров. Белецкий вручил два экземпляра доклада Хвостову и тот делал вид, что он в восторге. Хвостов обещался 10-го же числа доложить всю правду Государю и вручить Его Величеству доклад. А в ночь на 10 число Хвостов, не предупредив Белецкого, приказал арестовать Симановича. Это возбудило подозрение Белецкого, но он смолчал.

10 февраля утром Хвостов был с докладом у Его Величества, но сделал он доклад не против Распутина, а {46} против Белецкого. Хвостов обвинил Белецкого в интригах и против его, министра, и против Распутина. Хвостов просил Государя удалить почетно Белецкого из столицы, назначив его Иркутским генерал-губернатором. Государь, не знавший тогда еще всей правды и веривший еще Хвостову, немедленно же написал повеление Штюрмеру.

Вернувшись с аудиенции из Царского Села в отличнейшем настроении, Хвостов весело рассказал поджидавшему его с нетерпением Белецкому, что все устроилось отлично. Государь оставил доклад у себя. Он очень рассердился на Распутина и даже тотчас же имел крупный разговор с Царицей в соседней комнате. Хвостов картинно изображал, как именно сердился Государь, как Он барабанил по стеклу окна пальцами, что-де, у Государя всегда является признаком крайнего неудовольствия. Министр торопился и, извинившись, постарался освободиться от Белецкого. Они расстались.

Однако, полицейский нюх Белецкого уловил фальшь в рассказе и поведении министра. И после его ухода, Белецкий ловко поинтересовался содержимым министерского портфеля, с которым Хвостов ездил к Государю. Оказалось, что оба экземпляра доклада о Распутине привезены обратно и ни на одном нет ни резолюции, ни обычной пометки Государя о прочтении; Белецкий понял, что Хвостов его обманул, что он все лгал. В тот же день Андроников первый злорадно сообщил Белецкому новость о его назначении в Иркутск, а на следующий день он выслушал о своем назначении и от самого Хвостова. Обескураженный, со слезами на глазах, Белецкий только и мог произнести: - "За что?". Хвостов расхохотался, развел руками, а затем, делая легкий поклон, заметил насмешливо, что все поправимо, стоит лишь ликвидировать "Старца"...

13 февраля появился указ о назначении сенатора Белецкого Иркутским Генерал-Губернатором. Вместо него, Товарищем министра Внутренних Дел был назначен Могилевский губернатор Пильц. Потерю же опытного в полицейском деле Белецкого Хвостов, восполнил (как он думал), добившись у Государя назначения Директором Департамента Полиции Московского Градоначальника генерала {47} Климовича. То был опытный и ловкий молодой генерал, порекомендованный Хвостову одним московским финансистом, которого Хвостов проводил на пост министра финансов. К тому же Климович был хорош с неким г. Решетниковым, другом Распутина, дарившим А. А. Вырубовой немало денег на ее госпиталь. Климович сразу понял обстановку около Хвостова и при первом же знакомстве предложил Вырубовой в дар "клочок" земли в Крыму, от чего А. А. Вырубова категорически, однако, отказалась. Климович Вырубовой не понравился. Не понравился он своею сладостью и Распутину. За то Алексей Хвостов был от него в восторге.

Свалив Белецкого, Хвостов торжествовал. Он всюду и везде хвастался, что разделался с самым главным покровителем Распутина. Что теперь он свалит и самого "Старца". Он арестует всех его друзей, вышлет его самого. Он не поцеремонится и с Вырубовой. Хвостов шумел, шумел и шумел. Среди друзей Распутина началась паника. Сам Распутин нервничал, кричал на "Аню". Анна Александровна чисто по-женски стала бояться Хвостова. А тот, пользуясь отсутствием Государя, отсутствием Дворцового Коменданта, бахвалился, позволяя себе даже скабрезные намеки на Царское Село. Отъезжающий Белецкий видел весь цинизм разошедшегося министра и решил бороться. Он бросился за помощью к Распутину, к Вырубовой, к митрополиту Питириму. Он, не стесняясь, рассказывал, как Хвостов уже очень давно подготовлял убийство Распутина. Но Белецкому уже не верили. Почему же он во время не предупредил про то. Почему во время не разоблачил Хвостова.

Белецкий обратился тогда за поддержкой к генералу Спиридовичу, однако я отказался быть ему полезным. Он приехал ко мне в Царское Село, заверял меня в его дружбе и обещал, что если он получит обратно пост Товарища министра, он возьмет меня Директором Департамента полиции. Рассмеявшись, я напомнил ему, что, почему же, когда незадолго перед тем Хвостов добивался моего назначения Директором, именно он, Степан Петрович, провалил проект, сказав, что тогда в Царскосельском дворце будут знать все, что делается у них в министерстве. Белецкий {48} вскочил, отыскал глазами образ и перекрестившись широким крестом повторил свое обещание. Я обратил все в дружескую шутку и пожелал ему счастливого пути и хорошо устроиться в Иркутске.

Между тем скандал разрастался. О министре, который подготовлял убийство, говорили всюду и везде. Особенно же в редакциях газет и кулуарах Государственной Думы. Царица знала все эти слухи. Таково было настроение в Петрограде к 18 февраля, когда в Царское Село вернулся из Ставки Государь. Я сделал доклад генералу Воейкову, но он слушал рассеянно, очень торопился и почти немедленно уехал в свою деревню. Там у него производилась большая операция по финансированию его предприятия "Кувака". В его отсутствие Государь просил Штюрмера произвести расследование дела. Им занялись друг Штюрмера и его семьи видный чиновник Гурлянд и состоявший при Штюрмере - Мануйлов. Гурлянд опытный и пожилой чиновник, старался выгородить Хвостова и, если не замять дело, то окончить его без нового скандала для правительства. Мануйлов старался потопить Хвостова. В нем говорил больше журналист.

Ржевский на первом же допросе дал вполне искреннее убийственное для Хвостова показание. Гурлянд стал влиять на него и после нескольких допросов в неофициальной обстановке Ржевский отказался от самых важных против министра показаний. Хвостов объяснил Штюрмеру, что он посылал Ржевского к Илиодору, чтобы купить у того рукопись его книги: "Святой чорт".

Вообще же в Петрограде Хвостов рассказывал, где считал то нужным и полезным, что он боролся с Распутиным и его влиянием за это его и преследуют. Хвостов первый пустил тогда клевету, что Распутин немецкий шпион. Министр-авантюрист не постеснялся лично передать эту сплетню представителям прессы, заявив, что Распутин принадлежит к группе "интернационального шпионажа" Хвостов всюду говорил, что с ним согласен, его поддерживает Дворцовый Комендант и это придавало вес его словам и окрыляло его. А Воейков, как нарочно, отсутствовал. Его отсутствие чувствовалось тогда очень. Было ли оно {49} обусловлено необходимостью по его личным делам, или было ловким дипломатическим маневром, в тот щекотливый момент, сказать трудно. Царица думала, что он уехал нарочно и не одобряла его поведения. Она говорила, что он держит нос по ветру, когда это в его интересах.

25-го февраля генерал Воейков вернулся. Хвостов выслал ему навстречу по железной дороге Андроникова, который и проехал с генералом в поезде часа полтора, и уже до Петрограда успел информировать его так, как это нужно было Хвостову. Я встретил генерала на вокзале. Мой первый по его возвращении доклад видимо мало заинтересовал его. В Петрограде он повидался с Хвостовым и вернувшись в Царское передал мне, чтобы 26-го утром я был бы у Министра Внутренних Дел. Что он мне сделает какое-то предложение, чтобы я одел парадную форму. Никакого настроения против Хвостова у генерала я не заметил.

26-го, в назначенный час, со всеми орденами и в ленте я был в роскошной приемной министра. Мне пришлось подождать, так как Хвостов принимал редактора "Нового Времени" Суворина и редактора "Речи" - Гессена.

Хвостов встретил меня как хорошего, давнишнего знакомого. Усадил в удобное кресло. Он начал с извинения, что не может предложить мне ни поста Петроградского градоначальника, ни поста Московского. Первый еще занят, а в Москву по желанию Царицы Александры Федоровны назначается генерал Шебеко. При этих словах Хвостов нехорошо улыбнулся и развел неопределенно руками. Он предложил мне пост Одесского градоначальника, сказав, что переведет оттуда Сосновского губернатором в Тверь на место Бюнтинга, которого устроит в Государственный Совет. Я поблагодарил и спросил, как скоро может состояться мое назначение. Министр ответил, что в самом ближайшем времени, как только ему удастся провести в Совет Бюнтинга. Затем быстро переменив разговор, откинувшись поудобнее в кресло и приняв какой то особенно весело-игривый тон, Хвостов предложил поговорить о Распутине или как он выразился - "о Гришке". Бросив мне: -"Вы все равно все знаете", Хвостов довольно цинично рассказал мне {50} как он дружил с "Гришкой", как бывал с ним в веселых домах и, как решил избавиться от него. Он рассказал мне, как еще в прошлом году он пытался отправить Распутина в поездку по монастырям с тем, чтобы на одном из переездов игумен Мартемиан столкнул бы пьяного Распутина с площадки вагона под поезд. Но все расстроил хитрый Степан (Белецкий).

- Я ведь, - говорил Хвостов, - человек без задерживающих центров. Мне ведь решительно все равно ехать ли с Гришкой в публичный дом или его с буфера под поезд сбросить...

Я не верил ни своим глазам, ни своим ушам. Казалось, что этот упитанный, розовый с задорными веселыми глазами толстяк был не министр, а какой то бандит с большой дороги. А он, поигрывая цветным карандашом, продолжал рассказывать, как его провел в этом деле и одурачил Белецкий. Он ведь опытный старый полицейский, а Хвостов лишь любитель, неопытен... Он рассказал, что под видом охраны за Распутиным ведется тщательное филерское наблюдение, что ему известно все, что Распутин делает. - "А знаете ли вы, генерал, как-то особенно выразительно сказал Хвостов, - "ведь Гришка-то немецкий шпион!" И взяв пачку филерских рапортичек, он бросил их перед собой на стол и прихлопнул рукой.

Я насторожился недоуменно, вопросительно.

- Да, да, да, немецкий шпион, - продолжал все также весело улыбаясь Хвостов, но повышая тон. Я принял сразу серьезный тон.

- Ваше Превосходительство, - сказал я, - со шпионажем трудно бороться, когда не знаешь где он, когда не знаешь за кем смотреть. Но если известно хоть одно лицо к нему причастное - нет ничего легче раскрыть всю организацию. Благоволите протелефонировать в контрразведывательное отделение Главного штаба, генералу Леонтьеву, дайте имеющиеся у вас сведения, и я уверен, что, в течение недели, двух, вся организация будет выяснена и все будут арестованы, вместе с Распутиным.

Такого простого, но твердого ответа Хвостов не ожидал. Он как-то беспокойно {51} заерзал на своем шикарном кресле. Его пальцы менее решительно барабанили по рапортичкам. Он что-то довольно несвязно стал объяснять мне и, наконец, поднялся. Аудиенция окончилась. Мы распрощались. Министр любезно проводил меня до дверей. Я поехал завтракать. Часа в три меня позвали к телефону. Один из приятелей сообщал мне, что, придя после разговора со мной в свою столовую, Хвостов рассказывал, смеясь, как он только что одурачил Спиридовича предложением ему Одесского градоначальства.

Как он ловко: - "смазал ему физиономию сметаной"...

Что, конечно, он не получит никогда Одессы, но пообещать ему надо было, чтобы по моменту, иметь его на своей стороне. Переданная мне гадость ничуть меня не удивила, настолько Хвостов был для меня совершенно ясен. Я расхохотался, поблагодарил за информацию и принял ее к сведению.

Спустя полчаса, я ехал на автомобиле в Царское Село. Невесело было у меня на душе. Дорога отвратительная. Кругом белая пелена снега. Больно глазам. За час с лишком езды передумалось многое. Бандит министр произвел на меня удручающее впечатление. Ведь его сплетня, что Распутин шпион метила дальше. Ведь это все из той же серии: измена, сепаратный мир и т. д. И это пускает Министр Внутренних Дел. Какая низость, какая подлость.

Когда Воейков принял меня, я доложил обо всем разговоре с Хвостовым. Я доложил об его открытии, что Распутин немецкий шпион. Я особенно упирал на то, что у меня с Хвостовым нет никаких иных отношений, кроме официальных. Его сведения о причастности Распутина к шпионажу требует немедленного разъяснения и обследования. Ведь Распутин иногда посещает дворец. Генерал Воейков слушал очень внимательно. Он при мне же вызвал одного из высших чинов своей канцелярии и приказал немедленно же, сославшись на доклад генерала Спиридовича, запросить официальным письмом Министра Внутренних Дел: какие у него имеются данные о причастности Распутина к шпионажу и какие он, Министр Внутренних Дел, принял по этому поводу меры.

{52} Хвостов ответил Дворцовому Коменданту, что никаких сведений о причастности Распутина к шпионажу у него не имеется. Что, очевидно, генерал Спиридович что-то не понял, или перепутал, почему и произошло видимое недоразумение. Воейков удовольствовался ответом. Он понял все и даже не осведомил меня о нем.

Но после революции, когда генералы Спиридович и Воейков сидели арестованными в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, это обстоятельство было обследовано одним из следователей Чрезвычайной Следственной комиссии Временного правительства, т. к. в бумагах Воейкова нашли ту переписку. Меня, Воейкова, Хвостова следователь допрашивал. Расследование лишь подтвердило вздорную болтовню Хвостова. В свое время эта клеветническая болтовня министра, лидера правой фракции Государственной Думы, принесла много вреда.

27-го февраля, в субботу, отговев на первой неделе Великого поста, Их Величества с детьми причащались в Федоровском соборе. Все они причастились на солее, как обычно, перед царскими вратами. Когда же отец Василий вернулся со Святыми Дарами в алтарь, он причастил стоявшего в алтаре в течение всей обедни Распутина. До службы он был проведен туда ктитором собора полковником Ломаном, который даже не предупредил о том Дворцового Коменданта.

После службы, по переданному через полковника Ломана приглашению, Распутин был проведен во дворец для беседы, где и принес поздравление Царской Семье. Его угостили чаем. О факте причащения Распутина за одной службой с Их Величествами узнали, конечно, в Петрограде и досужие сплетники или сплетницы исказили то, что было. В некоторых светских гостиных с ужасом передавали, что, в отсутствие Государя, Царица и Вырубова причащались с Распутиным при какой-то особенной обстановке. Сенсационную сплетню принесли даже иностранным послам.

Сам же Распутин, вернувшись после причастия из Царского Села в Петроград, с гордостью рассказывал о причастии за одной службой с Государем. Как поздравлял Царскую Семью и как за чаем просил Государя защитить {53} его от Хвостова, который хочет его убить. Государь успокаивал Григория, (как он называл его) и сказал, что предполагает уволить Хвостова от должности Министра Вн. Дел. Сенсационная новость дошла до Хвостова, и он полетел к Штюрмеру и убедил его начать действовать, дабы Старец уехал на родину. В его отсутствие Хвостов надеялся вновь упрочить свое положение. По совету Хвостова Штюрмер решил действовать на Распутина через митрополита Питирима.

1-го марта Государь ездил, по обыкновению, в Петропавловскую крепость на панихиду по деде, убитом революционерами, Императоре Александре II. После панихиды Дворцовый Комендант предложил мне сесть с ним в автомобиль. Он был встревожен тем, что делается в Петрограде и просил меня по отъезде Государя остаться в Петрограде и разузнать, что делается около Хвостова. Я подумал, что, видимо, генерал говорил с Государем. Что-то поколебало его спокойствие и самоуверенность, которая так не нравилась Царице.

Едва я успел вернуться домой, проводив Его Величество, как зазвонил телефон. Белецкий и Мануйлов разыскивали меня и желали срочно повидаться. Это очень кстати подумал я, и просил их приехать. Через полчаса они оба были у меня и привезли с собой близкого митрополиту человека, его секретаря, Осипенко. Возбужденный, веселый, одетый с иголочки Штюрмер приехал в Лавру к митрополиту. Туда же вызвали Распутина, которого привез Мануйлов, исполнявший с этого времени, по поручению Штюрмера, роль начальника охраны Распутина. С уходом Белецкого Комиссаров был устранен. Началась беседа. Штюрмер стал уговаривать Распутина уехать на время из Петрограда. Распутин вспылил и стал кричать на Штюрмера:

- Вот ты каков. Вот ты каков. Мне папа и мама приказали здесь оставаться, сами приказали, а ты меня гонишь. Ты заодно с убийцами... Не поеду, слышь не поеду... Распутин бегал, как бешеный.

- Убить меня хотите по дороге. Как тогда. Всех моих друзей арестовать хотите... Не поеду. Папа, мама приказали {54} остаться и останусь. Останусь... А ты, старый, слышь - смотри сам к весне полетишь... Я тебе, старому, покажу!..

Штюрмер пытался успокоить разошедшегося "Старца". Митрополит крестился и шептал какую то молитву. Распутин носился по комнате и продолжал кричать на Штюрмера. Успокоившись немного, попросил у владыки перо, бумаги и чернил. Осипенко принес все. Усевшись за столом и поставив на бумаге крест, Григорий заявил, что пишет письмо самому Папе. Он просил Государя "зищитить его от убийц", просил - "гнать всех убийц вон". Письмо вложили в митрополичий конверт и с нарочным, от имени митрополита, отправили в Царское Село Его Величеству.

Засунув руки в карманы шаровар, Распутин широко шагал по комнате, а затем, уставившись на Штюрмера, снова стал кричать на него и, наконец, схватив за рукав Мануйлова, с криком: - "Пойдем, ну их!" - выбежали из зала. Штюрмер бросился за "Старцем". Все стали успокаивать, уговаривать остаться. Он и остался было, сел, щипал бородку, но вдруг решительно встал и уехал с Мануйловым домой.

Живой, с интонацией и жестами, рассказ Мануйлова, подтверждал кивками головы, вставками нескольких слов Осипенко, бывший свидетелем всей сцены. Белецкий кивал головою, поглаживая бородку. Когда рассказ кончился, Белецкий мерным, бархатным голосом стал утверждать, что Хвостов сильно сплетничает по городу, не щадя Их Величеств и всюду афиширует тем, что его, мол, поддерживает генерал Воейков.

Белецкий просил меня, во имя старой дружбы (?!) доложить обо всем этом генералу Воейкову и предупредить его насколько сильно компрометирует его сейчас Хвостов. Я обещал доложить все слышанное, не ручаясь, конечно, за результаты. Гости уехали.

Повидав еще кое-кого, я протелефонировал генералу, когда могу его видеть. Он просил встретить его на вокзале т. к. он едет обедать к тестю. Мы встретились. Он взял меня в автомобиль. Я сделал ему доклад и особенно подчеркнул ему то, что Хвостов слишком связывает себя с ним.

{55} Расставшись, я вернулся на Петроградскую квартиру. Вскоре мне протелефонировал некто X, деловой и почтенный человек, прося разрешения приехать с Григорием Ефимовичем. Он подчеркнул, что это "по срочному и нужному делу". Я был очень удивлен и ответил, что жду их. Я знал, что X. ведет с Распутиным дела, но только не по политике. Велел приготовить чай. Они не заставили себя долго ждать.

Распутин в голубой шелковой рубахе, в поддевке, черных бархатных шароварах, высоких лаковых сапогах, чистый и причесанный, казался встревоженным. Поцеловавшись трижды, он поблагодарил меня, что я сразу их принял. Сели в гостиной. Теребя бородку, "Старец" стал жаловаться, что ему не на кого положиться. - "Нет, паря, верных людей... Все убийцы". Он жаловался, что Хвостов хочет его убить. Он хотел и просил, чтобы я взял на себя его охрану и охранял бы его моими людьми. Тогда он будет спокоен, а то его убьют. "Все убийцы".

Я стал успокаивать его, что Петербургское Охранное Отделение очень хорошо охраняет. Но что ни я, ни мой отряд, мы не можем его охранять, не имеем права. Что у нас одна забота, одна обязанность - это охрана Государя и его семьи. Вы знаете это отлично, Григорий Ефимович. Ведь, кроме Государя с Семьей и Императрицы-матери, мы никого не охраняем. Даже великих князей и тех охраняет Петербургское Охранное Отделение. Я старался быть убедительным. Он слушал внимательно, впиваясь в меня пытливо. Казалось он хотел прочесть мои мысли. Глаза его кололи, как иглы. Казалось, он понял. Казак доложил, что готов чай. Пошли в столовую. Распутин попросил мадеры. Ее не оказалось. Случайно нашлась бутылка шампанского. Он обрадовался. Выпив стаканчик, два - повеселел, стал речистей. Рассказал, что у него произошло вчера со Штюрмером у митрополита. Все сходилось с тем, что мне уже было известно. Хотят чтобы он уехал, а он не уедет. Никуда. Ни за что.

- Они, милой, по дороге-то убьют меня! Беспременно убьют! А если не убьют, то так сошлют, что и сам Царь не узнает, куда упрятали. "Старец" разволновался. Он горячился по адресу Хвостова. Он рассказал, как Хвостов {56} старался напортить мне у Государя, когда узнал, что Дворцовый Комендант выставил мою кандидатуру на пост Петроградского Градоначальника.

- Они (Хвостов) против тебя, милой. Он УБИДИЛ Папу против тебя, парень. Понимаешь ли - У-БИ-ДИЛ, подчеркивал он. Он много говорил, ну и У-БИ-ДИЛ...

И вновь посыпались упреки и жалобы на Хвостова. - ,,Нехороший человек. Обманщик. Все взял, что надо было и обманул. Совести нет. Жулик. Просто жулик. Ну и капут ему. Капут!

Распутин рассказал, что Государь приказал Штюрмеру указать трех кандидатов на место Хвостова. Что некоторые уже забегали к нему.

- А я сказал, - не мое дело. Папа сам знает. Буду вот звонить сегодня Папе: пусть не принимает завтра "Толстого". Он добивается... Пусть откажет... Гнать его надо убийцу. Убивец! Убивец!.

Старец осушил стакан, вскочил и засунув руки в шаровары, зашагал по комнате. Казак убирал со стола. - "Ишь ты, всю бутылку осушил один", - заметил он. - "Да, пьет здорово", - ответил я. А видимо, большой сумбур идет, приходило мне в голову, если Распутин так сильно перетрусил и обращается к нам за защитой. Не верит Петрограду. Все изолгались, изъинтриговались. Результат работы первого министра из рядов Государственной Думы.

Я спешил одеться и поехал в Царское в автомобиле. Было уже поздно. Миновали город. На душе нехорошо. Десять лет я в Царском Селе. Государь знал и ценил мою службу. Был высоко милостив. Верил. И вот является министр от ,,общественности", лжет, клевещет Государю и доверие колеблется... Так из-за чего же тогда служить... Пора уходить... Было уже очень поздно, когда добрались до Царского. Утром предстоял отъезд в Ставку, надо было собираться.

2-го марта, в 10 утра, я входил к Дворцовому Коменданту. Накануне, приглашая меня на этот час, генерал сказал, смеясь: -"И я вам дам отчет о моих свиданиях". Это была, {57} конечно, только шикарная любезность. Генерал умел молчать.

- Ну, я был у них, начал он, торопясь и укладывая несессер. - Мне все говорили про внутреннее положение, точно это мое дело. Точно я могу тут что-либо сделать, чему-либо помочь... Ну, а Хвостов,... тут что-то очень не чисто... очень... Вот и все, что я услышал от генерала. Он укладывал маленькие бутылки "Куваки". Тон его был настолько прост, шутлив и неофициален, что и я позволил себе в том же тоне сказать ему попросту: - "Да не поддерживайте Вы его Ваше Превосходительство. Ведь дрянь же он чистейшая. Подведет вас. Вы сами видите, как он запутался, как увяз". Генерал расхохотался и со словами: - "Да, да, конечно" - стал прощаться, торопясь во дворец. Кургузкин уже подавал шашку.

А во дворце в это время решался вопрос о Министре Внутренних Дел. Об удалении Хвостова Государь уже решил твердо. Он так ясно видел всю некрасивую правду этого "дела", что держать Хвостова, при своей моральной чистоте, Государь просто не мог. Ведь он читал все документы до покаянных писем Ржевского и Илиодора включительно. Он знал "дело" лучше всякого Штюрмера. И еще накануне Штюрмер по требованию Государя дал список трех кандидатов на пост министра, вместо Хвостова: князя Николая Голицына, графа Алексея Бобринского и егермейстера Петра Стремоухова. Государь повелел быть Министром Вн. Дел Штюрмеру.

Ровно в полдень императорский поезд унес Государя в Ставку.

Оставшаяся в Царском Селе Царица была глубоко потрясена всем случившимся. У Нее начались невралгические боли головы. Пришлось прибегнуть к массажу и электризации головы. Морально Царица страдала очень, вполне сознавая свою вину в деле назначения Хвостова министром.

"Я в отчаянии, писала Она 2 марта Государю, - что мы через Григория рекомендовали Тебе Хвостова. Мысль об этом не дает мне покою. Ты был против этого, а я сделала по их настоянию...

Им овладел сам дьявол, нельзя этого иначе понять".

{58} Однако и этот тяжелый, наглядный урок не остановил Царицу от советов своему Августейшему Супругу. Искренно веря, что она умно помогает Государю, она продолжает советы. Царица советует удалить адмирала Нилова, сменить Поливанова, Сазонова, Бонч-Бруевича. Выдвигает Иванова на пост Военного министра. Предостерегает Государя относительно Игнатьева и даже Воейкова и т. д. и т. д. Царица была искренно уверена, что весь круг преданных и верных людей Государю это: Распутин, Вырубова, Саблин да еще несколько человек и это всё. Все остальные на подозрении: кто больше, кто меньше.

Она верила в это и убеждала в этом Государя. Но Государь отлично это понимал и очень часто поступал против Ее советов, руководясь своим опытом. Но иногда его решения совпадали с желанием Царицы. Утверждать же огульно, что Государь делал по управлению (только то, что хотела Царица - это большая ошибка.)

Это значит - не знать фактов и не знать характера и Принципов Государя. Император Николай II вовсе не был так прост и бесхарактерен, как думали многие.

{61}

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Март и апрель 1916 года. - На пути в Могилев. - Остановка из-за лопнувшего рельса. - Прибытие в Ставку. - Отношение Государя к Франции. - Французский посол Морис Палеолог. - Отъезд Пильца и его доклад про Распутина. - Моя поездка в Петроград. - Хвостовский скандал продолжается. - Разоблачение Белецкого в прессе. - Увольнение Белецкого. - Государственное значение скандала. - Главная вина Хвостова. - Распутин не был шпионом. - Хвостов и Белецкий нанесли тяжкий удар режиму. - Подготовка революции в Военно-Промышленных комитетах. - Гучков и Коновалов. - Генерал Поливанов, его тактика и увольнение. - Назначение следствия над Сухомлиновым. - Мой визит к Вырубовой. - Съезды Земского и Городского союзов в Москве. - Возвращение Государя в Царское Село. - Отъезд на фронт. - Назначение генерала Брусилова вместо Иванова. - Смотры в Каменец-Подольске. - Под угрозой неприятельских аэропланов. - Возвращение в Ставку. - Военный совет. - Страстная неделя в Могилеве. - Письмо Царицы Государю. - Пасха в Ставке. - Пожалование ген. Алексееву звание генерал-адъютанта. - Христосование Государя. - Возвращение 19 апреля в Царское Село. - Тревога за внутреннее положение. - Нехорошие слухи. Арест ген. Сухомлинова. - Возвращение Распутина. - Выезд Государя в Ставку 24 апреля.

Невесело было в нашем вагоне этот раз на пути в Могилев. Все разговоры вертелись на хвостовском скандале. Все ругали Хвостова. На одной из станций узнали про остановку императорского поезда. Путевой сторож Павел Орлов заметил во время лопнувший рельс и остановил поезд, в котором следовал Государь. Орлову Государь пожаловал часы с Государственным гербом и сто рублей. Не знаю, кто докладывал Его Величеству о той награде, чью оплошность покрыл Орлов своею бдительностью, но награда мне кажется очень недостаточной.

3 марта в Орше императорский поезд встретился с эшелоном Л.-Гв. Литовского полка. Государь пожелал видеть солдат. Те высыпали из вагонов веселые, радостные. Государь дважды обошел их, благодарил за службу, желал успехов. В 2 ч. 45 м. приехали в Могилев.

На вокзале среди встречавших новый губернатор Явленский.

Через час после приезда, Государь уже занимался с ген. Алексеевым. Вскоре на фронт уже передавались депеши о предстоящем наступлении. Приводился в исполнение план, выработанный на предыдущем военном совете, с целью помочь французам. События у Вердена интересовали Государя и всю Ставку. Государь горел желанием помочь союзникам нашим наступлением. Государь относился к Франции особенно сердечно. Мы ведь почти все, русские царского режима, сами не зная за что и почему, а любим Францию. Этому много способствовал тонкий дипломат французский посол Морис Палеолог. Прошедший хорошую школу, Морис Палеолог (его настоящая фамилия была другая) быстро разобрался в русском обществе, в партиях, завел, где надо было, агентуру, т. е. информаторов, отлично использовал некоторых дам русского высшего общества, как осведомительниц, и в результате ловко выбрал правильную линию {62} поведения. И его любили. Любил и Государь. И как это ни парадоксально, но представитель Республики пришелся у нас больше "ко двору", чем представитель Королевской Англии. И республиканский посол сумел быть более лояльным по отношению Их Величеств, чем королевский посол. И в то время, как Бьюкенена вспоминают теперь с ненавистью, к Палеологу относятся с симпатией, хотя и он частенько дает "клюкву" про Россию.

27-го февраля Палеолог был приглашен во дворец на сеанс кинематографа. Показывали фильм обороны Вердена, а на другой день Государь на аудиенции обещал ему помочь Франции при первой возможности. И вот наше наступление началось 9-го марта, несмотря на неблагоприятные атмосферные условия. Наши войска имели большой успех, но несли и большие потери. Немцы должны были взять с французского фронта несколько дивизий.

Но наступившая 15-го марта оттепель заставила приостановить наступление. Дороги были испорчены. Окопы залиты водою. Не было возможности сражаться. Стихия побеждала волю человека. Приходилось ждать. В Могилеве стояли туманы. Днепр разлился. Был ледоход. Быстро неслись льдины, сталкивались с треском, наваливались одна на другую, громоздились в кучи и падали с грохотом. Нам петербуржцам вспоминалась Нева...

6-го марта старый губернатор Пильц, назначенный товарищем министра Внутренних Дел, вместо Белецкого, покинул Могилев. Хороший человек, честный службист, тактичный и образованный он сумел понравиться и Государю, и свите. Воейков был с ним в самых добрых отношениях. На последней аудиенции он дерзнул со слезами на глазах, предостеречь Государя относительно Распутина. Это было, конечно, несвоевременно, потому что он лишь ехал принимать должность, по которой и должен был познакомиться с значением "Старца". Это было преждевременно, почему и не могло иметь цены в глазах Государя. Делу это, конечно, и не помогло, а службе его в Петербурге помешало. Царица, узнав про то от Государя, очень на Пильца рассердилась. И как только через несколько дней открылась {63} вакансия на пост генерал-губернатора в Иркутск, Пильц и был туда назначен.

Вскоре меня вновь послали в Петроград. Хвостов, получив 3-го марта отставку, будировал. Он имел нахальство рассказывать повсюду, что не знает, за что в сущности его уволили и даже написал в таком смысле письмо Его Величеству, но Государь переслал письмо Штюрмеру, положив резолюцию, что примет Хвостова, если он заслужит это своим дальнейшим поведением. Хвостов продолжал сплетничать, обвиняя по-прежнему во всем Белецкого и распространяя всякие вздорные слухи про Вырубову. Он даже имел нетактичность показывать в кулуарах Государственной Думы письмо, которое он получил от Вырубовой с вопросом правда ли, что он хочет арестовать Распутина.

Анна Александровна была в панике. Она боялась какой-либо новой выходки со стороны Хвостова и против нее и против "Старца". Государыня была расстроена. В конечном счете, все нарекания обрушились на нее. Штюрмер воображал, что он, благодаря Гурлянду, закончит все дело тихо и спокойно. Нельзя выставить на показ публике министра, как организатора политического убийства. Но, вдруг, произошел новый скандал. Редактор ,,Биржевых Ведомостей" - Гаккебуш-Горелов, в интимной беседе с Белецким, получил от него полную исповедь о "деле" со всеми именами и подробностями. Как истый журналист, Горелов и поместил в газете полностью интервью "с сенатором Белецким".

Сенсация была полная, так как публике преподносился весь скандал с организацией предполагавшегося убийства, как занятный бульварный роман. А через день или два появилось в газете и разъяснительное письмо самого Белецкого, которое косвенно подтверждало все сообщенное Гаккебуш-Гореловым. Дальше идти было некуда. Все дело Хвостова и Ко. было выброшено на улицу. Толпа ликовала. Но выходка Белецкого, вынесшего на страницы повседневной печати "дело", о котором еще производилось расследование, встретило самое горячее осуждение в правительственных и политических кругах. С выгодной позиции обвинителя он попал в обвиняемые. Он переинтриговал. Ему пришлось {64} подать прошение об увольнении его с поста генерал-губернатора. С большим трудом удалось ему устроиться так, что его не лишили звания сенатора.

В конце концов, "дело" осталось в портфеле у Штюрмера, а Хвостову и Белецкому было предложено уехать на время из Петрограда.

А 13-го марта, по совету высоких друзей, уехал на родину и Распутин. Уезжал он неохотно, боясь, что по дороге его убьют. Перед отъездом он прислал во дворец фрукты и цветы. Один цветок и яблоко Царица послала Государю в Ставку.

Так закончился описанный колоссальный скандал. Он имел огромное влияние на увеличение настроения против правительства, против режима, против Их Величеств. Он вскрыл и выбросил в публику, на улицу всю закулисную кухню распутинщины.

Там не было разврата полового, но там в ярких красках выявился разврат моральный, в котором копались высшие представители правительства. Вина Алексея Хвостова усугубляется тем, что он первый пустил сплетню-клевету о том, что Распутин - немецкий шпион, что у него, министра, имеются на то доказательства. Сплетня была подхвачена во всех кругах общества и повторялась затем многими до революции и во время революции со ссылками на Алексея Хвостова.

Он, Алексей Хвостов, автор этой ужасной клеветы. Через голову Распутина эта гнусная клевета падала на голову Императрицы и позорила самого Государя. Сплетня-клевета повторялась из года в год и вошла даже в книгу Соколова об убийстве Царской семьи, как показание некоторых из опрошенных им лиц, опять-таки со ссылками, как на первоисточник, на министра Хвостова.

Чтобы покончить с этой легендой о шпионаже Распутина я рекомендую познакомиться с трудом генерала Спиридовича: "Распутин" Изд. Пайо. Париж 1935 г. Там этот вопрос разобран подробно. Здесь же ограничусь следующим доказательством.

После февральского переворота 1917 года, при Временном Правительстве была образована Чрезвычайная {65} следственная комиссия для обследования действий высших чинов царского правительства. Следователи Чрезвычайной Комиссии с особым вниманием обследовали вопрос о государственной измене по отношению лиц, окружавших Их Величеств и, главным образом, относительно Распутина. И вот, что пишет по этому поводу бывший судебный деятель Гирчич, состоявший в той следственной комиссии.

"До конца сентября 1917 года, я заведывал 27-ою следственною частью комиссии, где были сосредоточены все указания, даже малейшие, на измену со стороны высших представителей в Империи и даже членов Императорского Дома. Все указания были проверены с исчерпывающей полнотой, полным беспристрастием и ясным сознанием, что в подобных делах непроверенное до конца подозрение как недорубленное дерево, по выражению Суворова, быстро отрастает и, что благо России и честь заподозренных требовали полного света на волновавшие общество обстоятельства".

"Среди близких к Царю людей было мало верноподданных в благородном значении этого слова, НО НЕ БЫЛО ИЗМЕННИКОВ".

"Распутин этот умный с огромной волей подтаежный мужик, после многолетнего аскетического стажа, сбитый с толку петроградским высшим светом - НЕ БЫЛ ШПИОНОМ и ИЗМЕННИКОМ". ("Вечерне Время" Париж.)

Таково едва ли не самое авторитетное, самое "категорическое опровержение этой легенды, пущенной впервые Алексеем Хвостовым. Она повторялась затем охотно всеми, кто хотел, так или иначе, ударить через голову Распутина по Их Величествам.

Никто не нанес Царскому режиму и престижу царской власти удара более предательского и рокового по своим последствиям, как нанесли - министр Внутренних Дел, лидер Монархической партии Государственной Думы, чин Его Величества Алексей Николаевич Хвостов, потомственный Дворянин Орловской губернии и его помощник Степан Петрович Белецкий. К ним, прежде всего, вопиет кровь всех погибших в революцию.

{66} А пока высшие чины министерства Внутренних Дел занимались своими интригами, в Военно-Промышленном комитете в Петрограде подготовлялась революция. Ее подготовляла Рабочая фракция того комитета под председательством соц.-демократа меньшевика Гвоздева, чему покровительствовали А. И. Гучков и А. И. Коновалов. Они наивно воображали, что при перевороте, о котором они мечтали, рабочие явятся орудием в их руках...

Рабочая Группа состояла из десяти представителей от рабочих Центрального Военно-Промышленного Комитета, в котором председательствовал Коновалов и шесть представителей Областного Петроградского комитета, у коих председательствовал Гучков.

Сконструировавшись окончательно в конце предыдущего года, группа стремилась сделаться руководящим органом всего рабочего класса. Она выработала ряд резолюций с революционными требованиями и огласила их (безнаказанно) 3 декабря 1915 года на собрании Цент. Военно-Пром. Комитета. Тогда же она приняла ряд мер для организации подобных групп по всей России. Гучков и Коновалов содействовали работам Рабочей Группы. Первый поддерживал ее требования перед правительством, а второй помог образованию самостоятельной Рабочей группы при Московском Военно-Промышленном Комитете.

Характернее всего, что для Московской группы не нашлось иного секретаря, как Харьковский гласно-поднадзорный Соломон Моносозон. Москва - сердце России. Московская группа сразу же зарекомендовала себя, и 22 февраля на пленарном заседании Московск. Област. Воен.-Промышл. Комитета рабочий Черногородцев внес от имени Петроградских и Московских рабочих доклад с революционными требованиями. Там Государственной Думе рекомендовалось: "Решительно стать на путь борьбы за власть и добиваться создания правительства, опирающегося на организованные силы всего народа".

В том же феврале организовалась Рабочая группа в Киеве, где ее поддерживал Предс. Киевск. Военно-Промыш. Комитета миллионер Терещенко.

{67} С 26 по 29 февраля в Петрограде состоялся Всероссийский съезд представителей Военно-Промышленных комитетов. На нем Гвоздев огласил декларацию революционного характера, где говорилось о МИРЕ без аннексий и контрибуций, о том, что спасение возможно при коренном изменении политических условий и вручении власти правительству, поставленному народом и ответственному перед народом. Ему аплодировали и горячо.

Представитель же от Самары, еврей Кацман, был еще откровеннее. Он закончил свою речь так: "Мы, рабочие, не только на словах призываем к борьбе за власть, но и умеем эго делать. Предлагаем вам предпринимателям поддержку со стороны рабочих, не считаясь с жертвами". Председатель Коновалов не протестовал против этих призывов к революции. Присутствовавшие аплодировали. Другие ораторы из рабочих говорили в унисон. Представители буржуазии говорили в рамках прогрессивного блока. И только представитель военного ведомства запротестовал, когда один из ораторов стал очень поносить армию. 29 февраля на общем собрании была принята резолюция, где в числе разных требований к Государственной Думе были и такие: - "полная амнистия по политическим и религиозным делам и восстановление в правах депутатов членов Соц. Дем. фракции". Это касалось большевиков, арестованных в начале войны и затем сосланных по суду. Резолюция предлагала Государственной Думе встать решительно на путь борьбы за власть. "Только этот путь приведет нас к миру без аннексий и контрибуций", говорилось там.

Так представители буржуазии помогали организации рабочих революционных кадров. Так в их присутствии оглашались резолюции о необходимости "мира без аннексий и контрибуций", в то самое время, когда те же господа Гучковы, Коноваловы, Некрасовы нападали на правительство за то, что оно, как клеветали на него, хочет заключить сепаратный мир. Такова была двойственная, лицемерная тактика Гучкова, Коновалова и Ко., мечтавших не о победе над немцами, а о победе над самодержавием. Капитал стремился к власти.

Победа русской армии ему была страшна, {68} так как она лишь бы укрепила самодержавие, против которого они боролись, правда тайно, лицемерно. Так в недрах Военно-Промышленных Комитетов работали рука об руку на государственный переворот представители рабочих и буржуазии. Пока им было по пути.

Все это мне с горечью докладывали в Охранном Отделении, показывали документы. Начальник Отделения генерал Глобачев был хорошо осведомлен, что делается по подготовке революции. Но он был бессилен, так как на верхах министерства слишком были поглощены личными интригами и, в сущности, не понимали того процесса, который происходил в недрах общества, в его разных классах.

По Военно-Промышленным комитетам докладывал Поливанов и Алексеев. Государь считал, что за тактику комитетов ответствен Военный министр, т. е. Поливанов, почему и покарал за революционные выпады съезда именно Поливанова. Очень популярный в думских кругах, Поливанов не пользовался любовью Государя и был очень нелюбим большинством коллег, министров по кабинету. Мелочный, желчный, мстительный, антипатичной наружности, он мало с кем ладил. Надеясь на общественную поддержку, он позволял себе резкие выходки против Совета министров и самого Штюрмера. Государь знал это.

Не пользовался он симпатиями и среди лиц, окружавших Государя. От военных, которые разговаривали с Государем откровенно, Его Величество знал много нехорошего про Поливанова. Наконец, в самое последнее время, Государю стали известны факты, нехорошо рекомендовавшие Поливанова. Особенно много шума наделал случай с полковником К. Открылась вакансия на один очень важный по военному снабжению и по военным поставкам пост. Пост хлебный. По просьбе заинтересованного в том Гучкова и при большой поддержке Родзянко, который, кажется, даже не знал полковника К., Поливанов ходатайствовал перед Государем о назначении на тот пост именно полковника К. Между тем К. был изгнан официально из одного столичного клуба за неправильную, чтобы не сказать сильнее, игру в карты.

Жена его была большевичка и подвизалась в Швейцарии. Я был тогда в {69} Петрограде. Предполагаемое назначение производило большой шум. Ко мне приехали два лица, знавшие хорошо за что был исключен К., возмущавшиеся предполагаемым назначением и тем более, что санкцию на назначение должен был дать Государь, значит и новые нарекания за позорное назначение пошли бы на Государя. А для войны тот пост в тылу был очень важен. Проверив факты мне сообщенные, я срочной телеграммой, шифрованной, предупредил о том генерала Воейкова. Воейков выполнил свой долг. Представленный Поливановым кандидат был Государем отклонен.

После этого случая подошло дело Военно-Промышленных Комитетов и наконец, с 7 по 13 марта у Поливанова происходило большое принципиальное несогласие со Штюрмером по рабочему вопросу, в связи с забастовкою на Путиловском заводе. Поливанов действовал и выступал в Думе, не считаясь ни с Советом министров, ни с его председателем. А 13 марта вопреки распоряжениям правительства, Поливанов способствовал тому, что в прессе появились сведения о закрытом заседании Государственной Думы 7 марта, о прениях и резолюциях. Это переполнило чашу долготерпения Государя. В тот же день Его Величество письмом объявил генералу Поливанову, что освобождает его от занимаемой должности, будучи недовольным его политикой по отношению Военно-Промышленного Комитета. 16 числа Государь подписал приказ, пометив его 15 числом. Почти все министры были довольны уходом Поливанова. Правые тоже. Оппозиция приписала увольнение влиянию Царицы Александры Федоровны.

Новым Военным министром был назначен генерал Шуваев. Он зарекомендовал себя очень хорошо, как главный интендант. То была фигура серая и бесцветная. Многие тому назначению удивлялись. Говорилось тогда много и о том, что Поливанов был уволен без рескрипта, без всякой гласной благодарности. В письме же генералу Государь поблагодарил его "за девятимесячные труды в это кипучее время".

В те же дни, 12 марта состоялось Высочайшее утверждение заключения 1-го Департамента Государственного {70} Совета о назначении судебного следствия над генералом Сухомлиновым. В таком исходе дела большую роль сыграл Поливанов. В угоду общественности он добивал своего старого врага.

15 марта, по просьбе А. А. Вырубовой, я заехал к ней. Она очень волновалась. Вся история с Хвостовым отразилась на ней. Она даже похудела. Ее засыпали анонимными письмами. Ее пугали тем, что убьют. В общем, вопрос шел об ее охране. Я посоветовал ей кое-что в смысле техническом, советовал не очень доверять высказываемым в глаза симпатиям, быть настороже, не гулять в парках общего пользования. Странно было давать эти советы предостережения больной женщине на костылях. Казалось бы, ну, кто может напасть на больную женщину, да еще на костылях. Но тогда возбуждение против нее и против Императрицы было очень обострено. В том большую роль сыграл Хвостов с его сплетнями. Особенно были возбуждены военные, по госпиталям, так как главная легенда была шпионаж.

В те дни Хвостов сплетничал, находясь в Москве. Стараясь успокоить Анну Александровну, я сказал ей, что, так как ее домик посещается иногда Их Величествами, то я установлю постоянную около него охрану. Что старший из охранников будет действовать согласно с ее санитаром при ее выходе из дома, особенно когда она садится в экипаж. Я ее успокоил за наше Царское Село, посоветовав относительно Петрограда переговорить со Штюрмером, и уверив, что генералу Глобачеву она может вполне верить, советовал ездить в Петроград предпочтительнее автомобилем, а не поездом, разъяснил, почему именно. Я обещал охранять ее при ее поездке в Евпаторию.

Дома Анна Александровна была обаятельна. Ее невинные глаза ласкали. Улыбка, голос тянули к себе. Вспоминались слова "Старца" - "Аннушка украла мое сердце". Живи она с ним "На Горах" Мельникова-Печерского, была бы она "богородицей". (см. ldn-knigi)

12-13 марта происходили Съезды Земского и Городского союзов в Москве. Настроение было приподнятое. Оппозиция усиливалась. Земский съезд еще оставался {71} при старой форме пожелания министерства доверия, Городской же союз уже высказывался за ответственное министерство. Последнее требовалось все тверже и решительней. Об этом много говорили правые. Это дошло и до дворца. Бывший министр Маклаков добился того, что его приняла Царица и умолял, дабы Государь не соглашался на требование Съездов.

Он очень настраивал Царицу против Съездов, забыв, что в свое время сам проглядел их сформирование и что только его и Джунковского политической близорукости Союзы обязаны образованием и бесконтрольным, до абсурда, существованием. Оба съезда, однако, протекли вполне лояльно. Оба прислали телеграммы Его Величеству и удостоились милостивых ответов. Правда, что съезды послали телеграммы и Вел. Кн. Николаю Николаевичу, который и расшаркался в ответах перед общественностью. Все показывало, что оппозиция усиливается, и что правительство бессильно сделать что-либо против этого.

19 марта Государь вернулся в Царское Село и пробыл там неделю. Затем выехал на фронт. Ехали на Юго-Западный фронт. Злободневною темою разговоров было смещение Главнокомандующего того фронта генерала Иванова. Его не любил Алексеев. Ставка не была им довольна. 17 марта Государь подписал рескрипт Иванову и назначил его состоять при своей особе. Старик брюзжал, что он устал плакать от обиды. А позже болтал, что будто бы Алексеев объяснил ему его смещение желанием Императрицы и Распутина.

Это была очередная глупейшая сплетня. Кто выдумал ее трудно сказать. Главнокомандующим Юго-Западного фронта был назначен генерал-адъютант Брусилов, которого Алексеев тоже не любил. Но Брусилов пользовался популярностью среди войск и показал себя выдающимся вождем. В противоположность Иванову, боявшемуся движения вперед, Брусилов горел наступлением. В пути узнали про смерть генерала Плеве. Он умер в Москве.

28 марта Государь прибыл в Каменец-Подольск. Встречали почетный караул и Брусилов. Последний имел доклад у Государя. Ему оказывали особое внимание. Он держался {72} красиво и независимо. Война набивает цену генералам, особенно в их собственных глазах.

На другой день состоялся смотр войскам под Хотиным. То были части девятой армии. Погода была скверная. Шел дождь и град при сильном ветре. До места смотра мчались на автомобилях верст сорок. Высоко реяли наши аэропланы. Их целая завеса, т. к. противник стал делать налеты. Вчера его аэроплан сбросил снаряд в районе вокзала в Каменец-Подольске. Его обстреляли, но безрезультатно. Вечером узнали, что Брусилов, боясь обстрела императорского поезда, советовал Государю не задерживаться в Каменц-Подолъске, но Государь пожелал выполнить всю намеченную программу.

30 марта был теплый день. Императорские моторы долго неслись к месту, где была построена Заамурская дивизия. Во время смотра появился над ним неприятельский аэроплан. Бывшие настороже наши зенитные батареи начали его обстреливать. Государь продолжал обход войск, как бы ничего не замечая. А вверху высоко, высоко то там, то здесь вспыхивали белые клубы, барашки, рвавшихся снарядов. Зрелище было красивое и занимательно. С непривычки было не по себе. Когда вернулись к поездам, стало известно, что то был налет неприятельской эскадрильи и, что одним из сброшенных с аэроплана снарядов, убит часовой у моста, через Днестр, по которому мы дважды проезжали накануне. В те дни императорский поезд подвергался действительно большой опасности, которая была предотвращена нашими аэропланами и нашей артиллерией.

Выехав в тот же день в Ставку, Государь вернулся туда 31-го в 9 ч. 30 м. вечера.

1-го апреля в Ставке, под председательством Государя Императора, как Верховного Главнокомандующего, состоялся военный совет, в котором участвовали: Главнокомандующий Северо-Западным фронтом ген.-адъютант Куропаткин со своим Нач. Штаба Сиверсом, Главноком. Западным фронтом ген-адъютант Эверт с Нач. Штаба Квицинским, Главноком. Юго-Зап. фронтом ген.-адъютант Брусилов с Нач. Шт. Клембовским, ген.-адъютант Иванов, военный министр {73} Шуваев, ген.-инспектор Артиллерии Вел. Кн. Сергей Михайлович, адмирал Русин, Нач. Штаба Ставки ген. Алексеев и ген.-квартирмейстер Пустовойтенко.

Открыв совещание в 10 ч. утра. Государь сообщил, что главный вопрос, который надлежит обсудить совету, это план предстоящих военных действий и передал слово Алексееву.

Алексеев изложил, что летом предрешено общее наступление. Западный фронт, которому будет передан общий резерв и тяжелая артиллерия, находящиеся в распоряжении Ставки, начнет свой главный удар в направлении на Вильно.

Северо-Западный фронт Куропаткина начнет наступление с северо-востока также на Вильно, помогая Западному фронту. Он также получит часть тяжелой артиллерии и часть резерва.

Юго-Западный фронт Брусилова должен держаться сначала оборонительно, и перейдет в наступление лишь тогда, когда обозначится успех двух первых фронтов. Куропаткин, медлительный, осторожный и нерешительный, заявил, что, при сильно укрепленных немецких позициях надеяться на прорыв немецкого фронта трудно, на успех надеяться трудно, и что мы понесем крупные потери, особенно при недостатке снарядов тяжелой артиллерии.

Алексеев оспаривал Куропаткина, но заявил, что тяжелых снарядов у нас пока еще недостаточно. Великий Князь и Шуваев заявили, что пока в изобилии будут даваться лишь легкие снаряды.

Эверт, слишком методичный и пассивный, но упорный, присоединился к мнению Куропаткина и считал, что пока тяжелая артиллерия не будет снабжена в изобилии снарядами, лучше держаться оборонительно.

Брусилов, живой, энергичный и порывистый, на которого Генеральный Штаб смотрел высокомерно и презрительно, так как он не окончил их Академии, не согласился с высказанными мнениями Куропаткина и Эверта. Не разделял он и мнения Алексеева. Он стоял за общее наступление всех фронтов. Он считал, что его фронт должен наступать одновременно с другими, а не бездействовать, когда те будут сражаться.

{74} Он как бы ручался за успех своих армий и просил разрешения на наступление. Такое мнение не могло не нравиться Государю, который вспоминал подчиненных теперь Брусилову, генералов Щербачева, Левицкого. Алексеев заявил, что в принципе он ничего не имеет против того, что высказал Брусилов, но только он предупреждает Брусилова о невозможности дополнительного усиления и снабжения его армий. Брусилов отвечал, что он на это не рассчитывает.

После энергичного выступления Брусилова (он был природный кавалерист и его ученые военные называли "берейтором") отяжелевшие Куропаткин и Эверт как бы спохватились и заявили, что, конечно, и их армии могут наступать, но только ручаться за успех они не могут.

В конце концов было решено, что все три фронта должны быть готовы к наступлению к середине мая. Были обсуждены и еще некоторые менее важные вопросы. Государь не стеснял генералов своими мнениями, давал им полную возможность высказываться свободно. Он лишь, как Верховный Главнокомандующий, санкционировал окончательно выводы, делавшиеся его Начальником Штаба, Алексеевым. Рядом с Государем сидели Куропаткин и Брусилов. Против Государя Алексеев, а рядом с ним Эверт и Великий Князь. Иванов сидел в конце стола и не проронил ни слова.

Совещание прерывалось для завтрака у Государя и окончилось в 6 часов. Участники совещания были сфотографированы за столом и приглашены к Высочайшему обеду. Поздно вечером приезжавшие отбыли к местам службы.

В те дни мне принесли преинтересный документ: "Записку" по поводу операций на Юго-Западном фронте в декабре 1915 г. и на Северном и Западном фронтах в марте 1916 г. То был научно-военный разбор и спокойная, деловая, жестокая критика тех военных действий и действий высших начальников (Куропаткина, Эзерта, Щербачева и других), составленная в Ставке, под редакцией и при главном непосредственном участии Алексеева. Некоторые отделы писал Борисов. Записка давала целый ряд указаний высшим начальствующим лицам о допущенных ими ошибках и инструктировала их, что и как надо делать впредь. Она была разослана во все армии начальствующим лицам до начальников дивизий {75} включительно и являлась более чем своевременной именно теперь, ввиду предполагавшегося наступления. Очень там попадало генералам и по распределению и по использованию артиллерии; указывалось на неумелую организацию артиллерийского снабжения. Как исходившая из Ставки и рассылавшаяся по повелению Верховного Главнокомандующего, она имела бесспорное высокоавторитетное значение.

Наступила весна. Шла страстная неделя. Присутствие Государя в те дни в Ставке носило в себе что-то трогательное. Не хочется ли каждому православному быть в те дни со своими близкими. И Государь был в центре своей многомиллионной армии. Государь посещал все службы. В пятницу, при выносе плащаницы, ее несли: Государь, Нилов, Иванов и Алексеев. Народ смотрел с изумлением. Царила особенная тишина. Государь был особенно серьезен. Кто знал Государя, те понимали, как бы хотел он быть теперь среди своей семьи и насколько большое религиозное значение придает Он тому, что остался среди армии.

Царица Александра Федоровна еще более чувствительно переживала одиночество Страстной седмицы и приближение Пасхи. Около Нее не было ни горячо любимого мужа, не было в Петрограде и Ее религиозного учителя, "Старца". Вся последняя кампания против него лишь увеличила к нему симпатии Их Величеств. Вот что писала Царица в те дни Государю:

"Во время вечернего Евангелия я много думала о нашем Друге, как книжници и фарисеи преследовали Христа, утверждая, что на их стороне истина, как они теперь далеки от этого. Действительно, пророк никогда не бывает признан в своем отечестве. А сколько у нас причин быть благодарными, сколько молитв было услышано. А там, где есть такой слуга Господний, лукавый искушает его и старается делать зло и совратить его с пути истины. Если бы они знали все зло, которое они причиняют. Он живет для своего Государя и России и выносит все поношения, ради нас. Как я рада, что все мы были у св. причастия вместе с ним на первой неделе поста".

Комментарии излишни. В этом письме весь смысл отношения Царицы к "Старцу". Достаточно отметить, что везде {76} слово Друг пишется с большой буквы.

Перед Пасхой Распутин прислал из Сибири Царице такую телеграмму:

"X. В. праздником дни радости в испытании радость светозарнее; я убежден церковь непобедимая, а мы семя ее. Радость наша вместе с воскресением Христа".

6 апреля у Наследника заболела рука. "Старцу" в Сибирь была послана телеграмма с просьбой помолиться. Медицина не помогала. Царица просила Государя поздравить "Старца" со Светлым Праздником.

Могилев. 9 апреля. Суббота. В 9 часов вечера генерал Воейков протелефонировал дежурному офицеру Штаба, что через полчаса туда придет Государь. Доложили Алексееву. Он, как всегда, встретил Государя на верху лестницы. За Государем шел лишь вестовой казак-конвоец. Он нес на левой руке пальто Государя и сверток. Взяв у казака сверток, Государь прошел с Алексеевым в кабинет. Там Государь поздравил Алексеева своим генерал-адъютантом и вручил ему погоны с вензелями и желтые аксельбанты. По рассказу Алексеева, Государь был очень ласков, коснулся его семьи и пошутил - почему жена Алексеева приезжает к мужу тогда, как уезжает Государь.

Весть о высоком пожаловании и о том, как оно произошло, облетела Ставку. Большинство радовалось. В общем, Алексеева любили.

У заутрени был уже генерал-адъютант Алексеев.

10 апреля. Пасхальная заутреня, в присутствии Государя, казалась еще светлее и радостнее. После заутрени Государь разговлялся с лицами свиты. Были приглашены старшие чины Ставки, военные иностранные представители, местные власти. Утром, в 10 ч. 30 м. Государь принимал поздравления и христосовался с духовенством, чинами Ставки, чинами всех частей охраны, с прислугой. Едва ли не впервые за все царствование это христосование происходило без Царицы. Государь сам вручал каждому яйцо. На прелестных фарфоровых яйцах с ленточками был вензель Государя. Свите, а также Иванову, Алексееву, Пустовойтенко и о. Шавельскому Царица прислала мраморные яички.

Я, со своими офицерами и младшими чинами охраны, после христосования, пошел {77} сниматься. Придворный фотограф, пресимпатичный и прелюбезный Ган-Ягельский, снял нашу большую группу. Тоже самое проделывали и другие, удостоившиеся той большой чести. Время войны и место особенно отмечали ее. Мы снимались на воздухе, недалеко от Штаба. День был теплый, солнечный. Колокольный звон весело разносился над городом. Разлившийся по полям Днепр переливал серебром под лучами весеннего солнца. Хорошо и радостно было на душе. Особенно весело раздавалось повсюду - "Христос Воскресе".

После завтрака Государь проехал на автомобиле к пристани и затем катался по Днепру на двойке с Ниловым. При проезде к пристани и обратно народ особенно восторженно приветствовал Государя. Махали платками. Некоторые дамы, дети кричали: "Христос Воскресе!" Государь кланялся, улыбаясь. Едва ли когда-нибудь Могилев переживал так радостно наш Праздник из Праздников.

Общее радостное настроение увеличивалось, когда узнавали подробности взятия нашей Кавказской армией 5-го числа турецкого Трапезунда.

На Кавказском фронте дела шли хорошо. Все приписывали это Юденичу.

19 апреля Государь выехал в Царское Село и пробыл там 10 дней.

Тревога за внутреннее состояние России беспокоила тогда многих. Даже в Департаменте полиции составили записку, в которой указывалось на возрастающее оппозиционное движение интеллигенции и рабочих. Департамент подтверждал то, что уже неоднократно докладывал высшему начальству начальник Петроградского Охранного Отделения. Общественные круги добивались ответственного министерства. Говорили, правда, исподволь еще, о необходимости государственного переворота. В столичном высшем обществе называли кандидатов на престол.

20 апреля, производивший следствие о Сухомлинове, сенатор Кузьмин арестовал генерала. Сплетни в Петрограде усилились. Значит все верно, что говорили про измену. Измена, немецкие влияния, - передавалось по Петрограду и летело на фронт. - Все это сплетни и интриги, - отвечали люди, знавшие хорошо Сухомлинова. Не верил в его измену {78} и Алексеев. И опять, в расположенных к Государю кругах с горечью говорили: как же мог Государь допустить во время войны арест бывшего военного министра, своего генерал-адъютанта. Ведь один факт ареста лучше всяких революционных прокламаций развращал народ и солдатскую массу.

А политиканы из общественности, во главе с Гучковым, ликовали. Через Сухомлинова они били по трону.

23 апреля, в день Ангела Императрицы, из Сибири вернулся "Старец". За ним Царица посылала в Покровское двух дам и те привезли его. Он был горд, что его вызвали. Значит, он нужен. Когда Распутину сказали про арест Сухомлинова, он укоризненно покачал головой и промолвил: "Малесенько не ладно. Ма-ле-сень-ко". Простым мужицким здравым умом Распутин верно понял весь абсурд и вред ареста Сухомлинова, чего не понимало правительство. Русский мужик сказал тогда то, что позже высказал один из виднейших английских политических деятелей.

Арест Сухомлинова был нужен и полезен только тем, кто подготовлял тогда государственный переворот.

24 апреля Государь выехал в Ставку, в Могилев.

{81}

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.

Апрель и май 1916 года. - Приезд Государя в Ставку 25 апреля. - Вести о бомбардировке Евпатории. - Приезд французских министров. - Генерал Алексеев и Союзники. - Приезд в Сгавку Царицы с детьми. - День 6 мая. - Принесение поздравлений Государю. - Впечатление от Царицы. - Кинематограф. - Обед. Выезд на Юг. - В Виннице. - Смотр в Вендорах. - Генерал Брусилов. - Посещение Одессы. - Смстр славянской дивизии. - В Севастополе. - Осмотр Романовского Мнсгитута. - Смотр флота. - Поднесение Государю почетной сабли на ,,Императрице Марии". - Государь на миноносце "Дерзкий". - Атака ,,Дерзкого" и Гневного" на ,,Бресау". - Приезд А. А. Вырубовой. - Осмотр укреплений Результаты инспекций Государя. - Замена адмирала Эбергардта Колчаком. Поездка 15 мая в Евпаторию. Губернатор Княжевнч и его работа. - Постройка железной дороги. Встреча и осмотры. - Проект грязелечебницы. - Содействие Государя. - Царская Семья у Вырубовой. - На пляже. - Отъезд. - В поезде. - На Север. - Разговоры. - Фронт и тыл. - Съезд губернаторов и доклад Штюрмера. Все обстоит благополучно. - Государя обманывают, скрывая истину. - На Курском вокзале. - Поднесение Государю денег крестьянами. - Отъезд Царицы с Вел. Княжнами в Царское Село и Государя с Наследником в Ставку. - Италия просит помощи. - Наступление Брусилова. - Наши победы. - Гибель лорда Китченера. Глупая, но вредная сплетня. - Прибытие иконы Владимирской Божией Матери. Прошлое иконы. - Отбытие иконы на Западный фронт.

К вечеру 25 апреля Государь приехал в Ставку. Кроме обычной свиты, Государя сопровождали его друг детства, флигель-адъютант граф Шереметьев и Князь Игорь Константинович. Погода стояла дивная. Кругом всё в зелени. Для высочайших завтраков и обедов в саду дворца разбили большую палатку. Первое сведение, которым встретила Ставка, - это обстрел крейсером "Бреслау" нашей Евпатории. Как же это могло случиться, где же наш флот? было у всех на устах. И снова стали критиковать Эбергардта. Алексеев положил на телеграмме весьма нелестную резолюцию. Кое-кто позлорадствовал над моряками вообще, которых-де так любит Государь, Федоров подшучивал над Ниловым. Тот сердился и чаще требовал сода-виски.

27-го приехали французские министры Тома и Вивиани. Были совещания с Алексеевым. Последний встретил министров сдержанно. К их требованию присылки от нас на французский фронт солдат и солдат, он относился очень критически. Отношение к союзникам Алексеева было вообще более серьёзно и более патриотично, чем у старой Ставки. При Вел. Кн. Николае Николаевиче в Ставке союзников "обожали", перед ними распростирались по земле, для них жертвовали своими русскими интересами. И это было всё. При Алексееве на союзников стали смотреть деловитее. От союзников, кроме прекрасных слов, стали требовать взаимной и своевременной поддержки, фактической, на деле. Гостей пригласили к высочайшему обеду. За обедом Государь много и оживленно разговаривал с гостями. Министры получили высочайшие подарки.

2 мая Государь был в кинематографе, в театре. Показывали фильм военных действий на Кавказе. Взятие Эрзерума {82} и Трапезунда было представлено интересно. Опять все вспоминали Юденича.

5-го в Могилев приехала Царица с детьми. Уже за два дня до этого можно было заметить, как начали нервничать в свите. В день приезда я записал в дневнике: "Сейчас приехала Императрица. Всё трепещет".

Все приехавшие остались жить в поезде. Дневной чай Государь пил с семьей в поезде. Все, кроме Наследника, были у всенощной и обедали у Государя. Никто, кроме свиты, не был приглашен к обеду. После обеда Государь проводил семью до поезда.

6 мая - день рождения Государя. После торжественной службы, где была вся Семья и Великие Князья Кирилл и Борис Владимировичи и Сергей Михайлович, состоялось принесение поздравления Его Величеству.

В зале дворца, спиною к окнам, стояли Их Величества, Цесаревич, Великие Княжны. Все в ряд. Государыня и Княжны в белых платьях и белых шляпах с перьями. Свита официально. Мы подходили один за другим. "Счастье имею поздравить Ваше Императорское Величество", произнес я. "Благодарю Вас", ответил Государь и подал руку. Затем поцелуй руки Ее Величества, поклон Наследнику, который подал руку и поцелуи ручек у Великих Княжен.

Государь, как всегда, в подобных случаях, смотрел ласково и улыбался; Царица сурово, серьёзно, сжав губы; Ольга Николаевна улыбалась так же хорошо, как Государь; Татьяна Николаевна смотрела пытливо, по детски приветливо Мария и Анастасия Николаевны. Наследник играл во взрослого и стоял навытяжку. Он был в форме, с медалью, не хватало только оружия. После приходилось слышать, что Царица производила невыгодное для нее впечатление на чинов Ставки. ,,Какая она злая, несимпатичная" - был отзыв тех, кто ее не знал. Отзыв неверный. Всегдашняя застенчивость и недомогание Царицы придавали ей этот серьёзный, столь неверно толкуемый вид. Это отталкивало от нее. А тут еще всё более и более проникавшие на фронт слухи о ее нехорошем, будто бы, влияния на Государя. Сплетням верили; это еще больше отталкивало от Царицы всех, кто ее не знал. А Царица, уверяемая своими друзьями, думала, что ее в армии любят, и что ее приезд всем приносит счастье.

{83} В шесть часов, в городском театре был кинематограф для офицеров. Присутствовала вся Царская Семья, все Великие Князья. Все прошло очень торжественно. Совсем не так просто, как это бывало при одном Государе. Странно, но мы даже потом говорили про это. Великие Княжны и Наследник были очень довольны. Обед был особенно многолюден. Царица сидела рядом с Государем, имея справа Наследника. Слева от Государя сидел Алексеев. В тот день собственный Его Величества Железнодорожный полк получил права гвардии. Его ловкий командир, генерал Цабель, сумел покорить Воейкова и тот провел это. Но, надо сказать, что Цабель подтянул прежний батальон и он нес службу блестяще. Мы в нашей гофмаршальской столовой справили это событие, выпив по бокалу шампанского.

7 мая у Государя завтракала вся Семья и члены династии. Юный Князь Игорь Константинович так подходил к Царским Детям.

После завтрака Государь с Семьей поехал в императорский поезд, в который были включены вагоны Семьи и в 3 ч. 20 м. все отбыли на Юг.

8 мая императорский поезд остановился в Виннице. Их Величества посетили несколько госпиталей и складов. Шел проливной дождь. На Великих Княжен жалко было смотреть, как они усаживались без зонтиков под ливнем. Весел и доволен и был, кажется, один Наследник. Он храбро шагал по лужам и шалил под дождем, в высоких военных сапогах.

9-го числа Государь смотрел вновь сформированную дивизию в Бендерах. Там Государя встретил Брусилов.

Выше уже говорилось, как его недолюбливал Генеральный Штаб. Но на своем фронте он был популярен. Государь отдавал Брусилову должное. Он хорошо и давно знал его по службе в Петрограде, по Красному Селу. Брусилов считался когда-то любимцем Вел. Кн. Николая Николаевича. В свите про него говорили, как про молодца-генерала, на войне показал себя и "заткнул за пояс" ученый Генеральный Штаб. Надо признать, что по адресу офицеров Генерального Штаба в массе, с фронта неслось много нелестного. "Черное войско", прозвали их. Насколько та оценка правильна, судить не берусь. Но доля правды, наверно, в том есть. Не любил Генеральный {84} Штаб и Брусилов, а они, как уже говорилось выше, прозвали его "берейтором". Однако, кажется, за войну блестяще выдвинулись только два генерала: Ген. Штаба Юденич, да не проходивший его школы Брусилов. А было-то их много.

10 мая, в 6 ч. вечера, Государь с семьей прибыл в Одессу. На вокзале обычная торжественная встреча, которая в Одессе как-то всегда выходила более праздничной и нарядной, чем где-либо. Там градоначальствовал пресимпатичный "Ваничка" Сосновский. А в городе блистала его красивая жена, "Любочка", державшая высоко знамя своего супруга.

С вокзала Царская Семья проехала в собор, где ожидал весь цвет одесской интеллигенции. Проезд по широким, нарядным, разукрашенным улицам был, как всегда в Одессе, великолепен. Правая Городская Дума, умевший со всеми ладить градоначальник и умный жандармский генерал Заварзин общим взаимодействием достигали блестящих результатов. Энтузиазм населения, восторг детей, растянувшихся с гирляндами цветов и флажками по всему пути, веселые крики ура и над всем этим перекатывавшиеся волны "Боже Царя храни" и гул колоколов церковных - все это давало удивительную радостную картину.

После собора, Их Величества посетили один из госпиталей и вернулись в поезд. Государыня устала и к обеду не вышла.

Вечером я обедал с несколькими, приехавшими с Государем, лицами и с несколькими одесситами, крайними правыми, занимавшими в Одессе выдающиеся общественные посты. Тем обедом интересовался Государь. Все было отлично. Мы обменялись мнениями. Нам сообщили много интересного. И самый обед был хорош. Но, вот, самый интересный из одесситов, уже за сладким, начал речь, похожую на тост.

Говорил красиво, но говорил о том, что для укрепления правительства, режима, надо немедленно начать организацию погромов, сначала немецких, а затем еврейских. Это, по его мнению, поднимет настроение народа и очень поможет войне. Вышло нехорошо. Стали заминать, вышучивать, что и он хочет воевать и т. д.

Один из нас, приехавших, стал доказывать, что такие приемы неприемлемы. Что в свое время местный Кишиневский погром принес так много вреда режиму и {85} обрушился последствиями на Монарха. Беседа была испорчена. Было досадно. Расстались мы дружески, но чувствовалось, что здесь, на Юге много провинциализма, много старой "крушеванщины".

На следующий день Государь смотрел сербскую дивизию, составленную из австрийских пленных славян. Дивизия была хороша. Но у нее не было артиллерии.

Вечером Царская Семья выехала в Крым. Один мой помощник с людьми уже заблаговременно был послан туда.

12 мая утром прибыли в Севастополь. День был дивный.

На царской пристани обычная парадная встреча. Моряки в белоснежных кителях. Такая прелесть, так нарядно. Как картинка - Эбергард. В палатке букет дам. Цветы, зелень, красивый широкий ковер стелется до самой воды. А на рейде спокойно красуется только что вернувшийся с похода флот. Сказочно быстро построенные дредноуты "Екатерина Великая" и "Императрица Мария" приковывают всеобщее внимание. Государь и вся Семья в самом хорошем настроении. Царица улыбается. Я уже много раз говорил, как сильно они любили флот и моряков.

После встречи, Их Величества, без предупреждения, проехали в недавно открытый Романовский институт физических методов лечения. Последнее слово науки. Гордость Крыма. Надо было видеть, что произошло там, когда узнали, кто приехал. Переполох, суета, радость, волнение. Их Величества были очень довольны, что видели все так, как обычно, без приготовлений. Все было прекрасно и блестяще.

После завтрака, Государь с детьми поехал на эскадру. Парадный катер под брейд-вымпелом Государя скользил по рейду. С кораблей неслось ура. Прежде всего, Государь посетил "Георгий Победоносец", где Эбергард сделал подробный доклад о действиях Черноморского флота. Флот хорошо работал, но Ставка не была довольна Эбергардом. Начав затем с дредноутов, Государь посетил в тот приезд все боевые корабли, беседовал с офицерами и матросами, расспрашивал о подвигах, благодарил. На дредноуте "Императрица Мария", которым командовал князь Трубецкой, Государю поднесли от корабля почетную саблю, вместо жетона. Сделано это было с разрешения Григоровича, но против желания {86} Эбергарда. Государь был очень доволен.

На миноносце "Дерзкий" Государь узнал того молодого офицера Федосеева, о котором говорилось в моем предыдущем томе. Федосеев был артиллерийским офицером на миноносце и показал себя блестяще. 25 мая миноносцы "Дерзкий" и "Гневный" встретились ночью с крейсером "Бреслау". Минная атака крейсера не удалась, но меткий артиллерийский огонь "Дерзкого" произвел пожар на "Бреслау" и тот был принужден бежать. Позже узнали, что на "Бреслау" был убит командир и несколько десятков матросов. Лейтенант Федосеев был награжден георгиевским оружием. Наследник очень обрадовался, увидав Федосеева, дружески поздоровался с ним и внимательно выслушал его рассказ про бой с "Бреслау".

13 числа, из Евпатории приехала к Царской Семье, отдыхавшая там, А. А. Вырубова. Она пробыла в царском поезде несколько часов. Царская Семья была довольна, а в свите можно было слышать неприятные по ее адресу вещи. Анна Александровна хлопотала, чтобы Их Величества приехали в Евпаторию. Следующий день прошел в осмотрах некоторых военных учреждений по окрестностям.

15-го были в церкви. Государь посетил несколько укреплений и к вечеру поездом выехали в Евпаторию. Это посещение Государем Севастополя имело для войны большое значение. Решено было заменить Эбергарда молодым и энергичным адмиралом. И вскоре на его место был назначен адмирал Колчак. Эбергарду же был пожалован орден Александра Невского и он был назначен в Государственный Совет. Всё это произошло по представлению министра Григоровича, которого поддержал Алексеев. В широких общественных кругах эта перемена была встречена сочувственно.

Поездка Их Величеств в Евпаторию явилась триумфом для Таврического губернатора, Свиты Его Величества генерала Княжевича, о котором не раз упоминалось в предыдущем томе. Назначенный губернатором в ноябре 1914 года, Княжевич развил необычайную энергию, как администратор и уже успел сделать многое для своей губернии. Двинул он вперед и железнодорожное строительство в Крыму. {87} Благодаря своим связям Княжевич добился того, что правительство отпустило деньги на постройку железнодорожной ветки от станции Сарабаз (магистраль Харьков - Севастополь) до Евпатории. Эта ветка, правда, пока кустарная, была построена в три с половиной месяца, и уже 21 октября 1915 года состоялось ее открытие. Отныне на первоклассный, единственный в Европе, грязелечебный курорт Саки (Сакские грязи) и в Евпаторию можно было проехать по железной дороге. Княжевич принялся за сооружение в Евпатории грандиозной грязелечебницы - здравницы, как стали называть по-модному.

Предполагалось назвать ее по имени Наследника, на себе испытавшего все действие тех грязей. Зарождался новый курорт, где, после грязей, можно было отдохнуть на Евпаторийском пляже. Работа кипела. Городское самоуправление оценило всю выгоду предпринятой губернатором работы и в Евпатории уже появился (может быть и слишком преждевременно) "бульвар генерала Княжевича". На самой ветке одна из станций названа Княжевичи.

Тихо, как бы ощупью, двигался императорский поезд по новой ветке среди огромной песчаной пустыни. От станции Саки стали встречаться живописные места и, наконец, открылась морская даль. Последние несколько верст до Евпатории дорога идет вблизи морского берета.

На станции торжественная встреча. Княжевич подносит Царице колоссальный букет белой акации, перевязанный старинным татарским полотенцем. Букеты роз подносятся другими. Их Величества с детьми проехали в собор, оттуда в мечеть и в караимскую кеннасу. Кажется, посещение караимской молельни Государем случилось впервые.

(о караимах - напр. http://community.migdal.ru/article-times.php?artid=622 и "История Еврейского Народа" средние века, у нас, ldn-knigi)

Убранство кенассы, старинные хрустальные люстры, спускавшиеся с потолка, пение, напоминавшее иногда, как будто бы, наши православные мотивы, всё это произвело на нас всех, православных, сильное впечатление. Служил главный караимский гахам, С. М. Шаптал, человек с университетским образованием, красивой наружности, он и служил красиво и говорил хорошо. В тот сезон он сумел понравиться А. А. Вырубовой, подружился с ней и ему благоволили во дворце. После службы, провожая Их Величества, он удостоился {88} многих вопросов Государя. Их Величества посетили затем несколько госпиталей, но уже один Государь поехал со свитой и губернатором на место предполагаемой грязелечебницы. Княжевич изложил Государю свой грандиозный проект. Ему уже были отпущены два с половиной миллиона рублей на первые работы по созданию курорта. Для больных и раненых возводилось грандиозное учреждение. Фантазия Княжевича создавала отдельные павильоны для сербов, французов, англичан, итальянцев. Масштаб проекта был грандиозен. Государь одобрял проекты Княжевича, видя, как он работает не только на словах, но и на деле и обещал ему, где надо, поддержку. Начато было большое общегосударственное дело.

К завтраку все вернулись в поезд. Губернатор, городской голова, еще несколько человек местных властей были приглашены к столу.

После завтрака вся Царская Семья проехала в гости к А. А. Вырубовой, на ее дачу, которую она снимала у г. Дувана.

Дача выходила на море, и Царская Семья провела несколько часов спокойно на берегу моря. В смысле охраны беспокоиться было нечего. На даче, с Анной Александровной, для ее охраны, жили всё время три моих стражника. Царица называла их "желтые люди" по цвету хаки их кителей. В одном из писем Царицы к А. А. Вырубовой из Царского Села Ее Величество просила передать им свой привет. Надо ли говорить, как мои люди были счастливы, и как горд был их начальник.

Я расположился с одним из спутников по поезду на пляже. Дабы не привлекать внимания публики, легли на солнце. Стоял жаркий день. На море штиль. Так и хотелось войти в воду и не выходить оттуда. Бесконечно длинный пляж как бы подтверждал то, что говорил энергичный губернатор о развитии в Евпатории первоклассного курорта. Пока это было захолустье. Евпаторийцы уже хвастались и злорадствовали, что их курорт забьет, утопающую в цветах и зелени, красавицу Ялту. В их воображении уже вырастал богатый "парк генерала Княжевича", около него уже бродили диковинные экземпляры зверей из соседней Аскании Новой... Уже журчали фонтаны, как когда-то в Бахчисарае...

А бесконечная желтизна песков, насыщенный солью воздух, и полное отсутствие зелени, под палящими лучами {89} знойного южного солнца, пока что, давали безмолвный, но красноречивый ответ, чего можно и чего нельзя ожидать от Евпатории.

Перед обедом Их Величества покинули Евпаторию. Восторженная толпа преимущественно простого народа с энтузиазмом провожала редких дорогих гостей. И вновь плавно, осторожно, потихоньку покатился царский поезд по новой железной дороге.

- Конечно, - с апломбом бросал, попыхивая сигарой, у себя в купэ, Воейков, - конечно, по условиям военного времени, Его Величество может ездить и по таким железным дорогам, но, вообще говоря, это недопустимо.

- Ревнует к Княжевичу, - острил, ухмыляясь, лейб-хирург Федоров, намекая на нелады двух генералов-однополчан. А в царском купэ, уставшая Царица, впивала дивный аромат куста белых акаций, что поднес Княжевич. Великие Княжны с любопытством рассматривали замысловатую татарскую вышивку.

- Какая счастливая идея, - сказала Императрица, глядя на цветы. Этими немногими словами как бы подводился итог поездки в Евпаторию. В Сарабузе, на магистрали, Государь распрощался с Княжевичем, поблагодарив его за кипучую деятельность. Императорский поезд пошел обычным нормальным порядком на Север. Чины инспекции императорских поездов вздохнули свободно.

После последних хлопотливых дней приятно было спокойно отдохнуть в комфортабельном купэ императорского поезда. Мы, пассажиры поезда литера В, обменивались нашими впечатлениями виденного и слышанного за последнее время.

Нельзя было не удивляться той большой созидательной военной работе, которая энергично велась повсюду. Не договаривали, храня формальную тайну, но знали, что вот-вот должно начаться большое наступление. За фронт не боялись. "На фронте-то мы победим" - говорил старик генерал. Рано ли, поздно ли, но победим. А вот наш "проклятый тыл". Вот тут может выйти очень плохо."

В ,,проклятом" тылу, действительно, было нехорошо. 16-го числа возобновляла работу Гос. Дума.

Значит вновь начиналась агитация против правительства с открытой трибуны. Это только могло ухудшить {90} и без того смутное положение в тылу. Беда была в том, что у нас еще не привыкли к парламентаризму и его приемам, у нас еще принимали всерьез речь каждого с трибуны депутата. Как некогда, для простого народа каждая печатная строчка считалась непреложной правдой, так теперь верили каждому слову, что произносилось с трибуны Государственной Думы. А говорилось там нередко много всякого вздора и вздора вредного. 1916 год особенно показал, что правительство не умело умно и авторитетно парировать этот вздор.

Штюрмер, опытный бюрократ и человек умный, не мог не видеть и не понимать, что происходит в тылу, тем более, что он знал многое из закулисных действий. Но помочь делу он не мог и, прежде всего, потому, что был не только очень стар, но даже дряхл. На одном большом заседании в Москве он заснул. Вызвав меня однажды к себе, в Петрограде, в 9 час. вечера, он задремал при разговоре, да как задремал. Конечно, не такой премьер и не такой министр внутренних дел нужен был теперь для России. Понимая, однако, что надо что-то делать, Штюрмер, в начале мая, вызвал в Петроград 15 губернаторов из более важных губерний. Позже предполагалось вызвать следующую серию. Съехавшимся было предложено высказаться о положении вещей на местах, а также и о том, что надо предпринять после победоносного конца войны. Первая группа имела пять заседаний, и никто из вызванных губернаторов не высказал какой-либо серьезной тревоги за будущее в смысле какого-либо переворота. Никто не коснулся вопроса о Распутине, о чем кричала вся Россия.

8 мая Штюрмер подал Государю доклад о результате того съезда губернаторов. В докладе указывалось на подпольную работу немцев по развалу тыла, на противоправительственную работу Земского и Городского Союзов, на пропаганду среди крестьян и рабочих. Но в нем указывалось и на полное довольство и богатство крестьянского сословия, а также и на то, что дворянство, как и встарь, является надежным оплотом режима и правительства. Выходило по докладу, что внутри страны, в конечном результате, все обстоит благополучно. Позже мне пришлось слышать, будто бы многие из съехавшихся тогда губернаторов, в частных беседах с министром, говорили про тревожное настроение умов в {91} связи с именем Распутина. Будто бы говорили об упадке престижа Монарха. Если это так, то приходится заключить, что ни у одного из пятнадцати губернаторов не хватило смелости заявить о том официально, на заседаниях. Не хватило мужества у министра Штюрмера поднять эти вопросы официально на заседаниях. Иными словами, представляя Государю тот доклад о благополучии, Штюрмер сознательно обманывал Государя, скрывая от него истину.

Государь читал этот доклад в Севастополе. Два главных положения доклада материальное довольство крестьянства и верность дворянства не могли не действовать на него успокоительно. Государь положил на докладе резолюцию, которой благодарил губернаторов и выражал надежду, что все "доложенное будет принято в серьезное соображение всеми ведомствами".

17 мая приехали в Курск. На станции торжественная встреча. Старик крестьянин с седой бородой, депутат от крестьян, стоял с деревянным блюдом, на котором была горка денег. Когда Государь подошел к нему, старик просил принять эти деньги от "их общества".

"На что же вы хотите, чтобы я употребил эти деньги? - спросил Государь. Старик молчал. Блюдо дрожало у него в руках. Глаза заморгали и он расплакался.

"На что хочешь, Царь Батюшка, тебе это лучше знать", чуть слышно шептал он. Государь подхватил чуть-чуть не упавшее блюдо и обласкал старика. Сцена эта произвела на всех незабываемое впечатление.

В Курске Царская Семья разделилась. Государыня с дочерьми, пересев в свой поезд, продолжала путь в Царское Село, Государь же с Наследником направился в Могилев.

В начале мая по старому стилю итальянская армия понесла большое поражение. На нее обрушилась сильная, хорошо снабженная артиллерией, австрийская армия под командой эрцгерцога Евгения. Итальянское командование настойчиво просило нашей помощи наступлением. Ставка решила ускорить то наше общее наступление, которое было решено на военном совете.

На рассвете 22 мая по всему фронту генерала Брусилова загремела наша артиллерийская канонада. Наша артиллерия {92} сметала проволочные заграждения врага, уничтожала убежища, укрепления. Вслед за этой подготовкой началось наступление по всему Юго-Западному фронту, К полудню 24 мая нами было взято в плен 900 офицеров, свыше 40.000 солдат, 77 орудий, 134 пулемета, 49 бомбометов. Войска одерживали победу за победой. К 27 мая нами уже было взято в плен 1240 офицеров, свыше 71.000 нижних чинов и захвачено 94 орудия, 157 пулеметов, 53 бомбомета и минометов и громадное количество всякой другой военной добычи. В Ставке царило приподнятое настроение. Радовались нашим победам, радовались, что помогли итальянцам. Австрийцы приостановили свое на них наступление и стали перебрасывать оттуда войска против нас.

Радостное настроение было омрачено несколько известием о гибели, ехавшего в Россию, английского главнокомандующего Китченера. 25 мая была получена телеграмма, что крейсер, на котором ехал Китченер, погиб. Государь не скрывал своего огорчения в разговорах после завтрака и обеда. Царица прислала телеграмму, в которой говорила: "Как ужасна гибель Китченера". А в письме Государю Царица писала:

"Какой ужас с Китченером. Сущий кошмар, и какая это утрата для англичан".

Через несколько времени кем-то была пущена несуразная нелепая гнусная сплетня, будто бы Китченер погиб потому, что о его пути Царица Александра Федоровна предупредила Императора Вильгельма. Сплетня полетела по России. Надо полагать, что ее распространяли немецкие агенты для развала тыла. Для подрыва престижа Монарха. Но русские люди подхватили тогда эту сплетню, и многие смаковали ее.

23 мая, по Высочайшему повелению Государя, в Ставку была привезена из Москвы икона Владимирской Божией Матери, главная святыня Успенского собора. Заступничеству именно этой иконы Богоматери народная молва приписывала много военных успехов в прошлом России.

По преданию эту икону писал евангелист Лука. Написав, он показал ее Богоматери. Пречистая сказала: "Отныне ублажат меня все роды. Благодать родившего от меня и моя да будет с этой иконой".

{93} Из Иерусалима икона перешла в Царьград.

В 12-м веке икона была перевезена в Киев сыном Владимира Мономаха В. Князем Мстиславом. Племянник последнего, Андрей Боголюбский увез икону во Владимир на Клязьме и построил для нее великолепный храм. Икона сопровождала князя в походе против крымских татар, и когда князь с войском служил молебен перед ней, икона вдруг заблистала необычайным светом.

В 1185 и в 1238 гг., при нашествии Батыя, икона чудесно уцелела при пожаре храма.

Летом 1395 года, при нашествии бича народов Тамерлана, В. Князь Василий Димитриевич, встретив врага у Коломны, по решению военного совета, обратился за помощью к Богоматери. За иконою во Владимир было снаряжено посольство. С плачем и рыданием провожали владимирцы свою святыню. Десять дней шла икона к Москве, сопровождаемая множеством народа. Вся Москва с духовенством и семьей Великого Князя вышла встречать икону на Кучково поле. И чудо совершилось. В час той встречи Тамерлан в испуге проснулся у себя в шатре, под Коломной. Он видел странный сон. С большой горы к нему спускаются многие святители с золотыми жезлами. Над ними же в воздухе, в неописуемом величии парила Святая Дева в сиянии золотых лучей. Тьмы ангелов с огненными мечами окружали Деву. Тамерлан созвал своих мудрецов и с ужасом рассказал им сон, требуя его объяснения. "Это мать христианского Бога, Бога русских", отвечали мудрецы. "Она их заступница. Не сладить с ними".

И приказал Тамерлан своим полчищам повернуть обратно. Татары ушли. "И бежал Тамерлан, гонимый силою Пресвятыя Девы", записал летописец то событие.

А на месте той встречи Москвы с иконою, 26 августа 1395 года, построили Сретенский монастырь. Икону же водрузили в Московском Успенском соборе. Для Владимира же Рублев написал список той иконы.

Этой же иконе приписывает народ избавление от врагов в 1408, 1459 и 1480 годах. Перед нею молились, собираясь в поход Великие Князья и Цари московские. При избрании патриарха жребий трех кандидатов клали на пелену той иконы, веруя, что Богородица укажет имя достойнейшего. Перед {94} нею знатные люди присягали в верности царям своим. Верил народ, что и в 1547 году, при сильном пожаре в Кремле, когда пытались вынести икону из Успенского собора, она не сдвинулась с места и, как бы, приросла к нему. Отмечали и то, что Бородинская битва, подорвавшая силу "Антихриста", произошла 26-го августа. В этот день, а также 21 мая и 23 июня в Москве совершались крестные ходы с иконой. Сама Москва часто называется в летописях "Домом Богоматери".

Все эти факты, предания, легенды дошли до наших дней. И, когда в 1912 году, Наследник впервые приехал в Москву, Московское дворянство поднесло ему дивный образ именно Владимирской Божией Матери, окруженной собором московских святителей. Вот и теперь, Царица советовала Государю перевезти перед наступлением, хотя бы на время, икону в Ставку и, где можно, на фронт. Государь и Алексеев исполнили просьбу.

Государь со свитою и высшими чинами Ставки встретил икону на вокзале. Затем икона, с крестным ходом, с множеством народа была пронесена городом к церкви Штаба. Государь же с Наследником, встретив икону, вернулся домой на автомобиле и вышел вновь к крестному ходу, когда он подошел ко дворцу.

С иконой Государь прошел в церковь, где она и была водружена. Государь прослушал всенощную.

Прибытие иконы произвело на солдат большое впечатление. Холодновато отнесся к событию протопресвитер Шавельский. Он был Священник-реалист, больше дипломат.

30-го числа, перед иконой отслужили молебен перед дворцом. Лил проливной дождь, присутствовал Государь с Наследником. После молебна Государь приложился с сыном к иконе и пошел работать. Народ прикладывался к святыне под проливным дождем. Затем икону отвезли на Западный фронт. Там всё готовился и никак не мог перейти в наступление генерал Эверт. А он должен был поддержать Брусилова. Говорили, что Эверт просто боялся сплоховать перед Брусиловым, который был настоящим героем последних дней. Ведь на фронте разыгрывался Луцкий прорыв.

{97}

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Лето 1916 года (июнь, июль, август). - Успехи на фронте к 10 июня.Наступление. - Слухи о диктатуре. - Родзянко в Ставке 24 июня. - Совет министров 28 июня. - Полномочия Штюрмера. - Замена министра Иностранных Дел Сазонова Штюрмером. - Недовольство на Штюрмера Царицы и Распутина. - Царица в Ставке 7-12 июля. - Блестящие результаты летних операций. - Прием Государем графа Олсуфьева и Протопопова. Свидание Олсуфьева и Протопопова в Стокгольме с немцами. - Возвращение Воейкова из отпуска. - Царица в Ставке с 27 июля по 3 августа. - Царица и "Старец". - Передача образка от Распутина Алексееву. Отъезд Распутина в Сибирь. - Румыния присоединяется к Союзникам. - Наступление фронта Брусилова. - Приезд Царицы 23 августа с детьми и Вырубовой. - Приезд Пуришкевича. - Назначение генерала Спиридовича Ялтинским градоначальником и начальникам Ялтинского гарнизона. - Прощальные визиты. - Беседа с Вел. Кн. Георгием Михайловичам и Димитрием Павловичем. - У генерала Алексеева. - У А. А. Вырубовой. - Высочайший прощальный завтрак. - Аудиенция у Его Величества. Милостивый разговор и пожалование портрета Его Величества. Отъезд из Могилева. - Аудиенция у Императрицы. - Взгляд на прошлую десятилетнюю службу по охране Царя.

Быстро промелькнул в Ставке июнь месяц. На фронте дела шли очень хорошо. Наступление армий генерала Брусилова продолжалось успешно. К 10-му июня подчиненные ему армии взяли в плен 4.013 офицеров, около 200.000 солдат, 219 орудий, 644 пулемета, 196 бомбометов, 46 зарядных ящиков, 38 прожекторов, до 150.000 винтовок, много вагонов и всякого военного материала. После некоторого перерыва, 21 июня, армии Леша и Каледина вновь перешли в наступление и к 1 июля заняли прочное положение на реке Стоходе. Отлично держался Сахаров, продвинулся вперед Щербачев, занял район Делатыня Лечицкий. Имя генерала Брусилова было у всех на устах. Но в Ставке потихоньку говорили и то, что Эверт струсил и под разными предлогами не начинает своего наступления. То есть, Брусилова не поддерживают и этим дают возможность неприятелю перебрасывать свои войска против Брусилова. Алексеев как бы подтверждал нерешительность Эверта. Брусилов негодовал. Его фронт бился один.

С чувством особого удовольствия говорили в Ставке, что Брусиловское наступление ослабило нажим немцев на Верден. Они вынуждены были снять с французского фронта несколько дивизий и перебросить их против нас. Государь работал больше обычного. Только после завтрака он уезжал на моторной лодке с Наследником за несколько верст от Могилева, где и гулял и играл с сыном. Алексей Николаевич был произведен 25 мая в ефрейторы. Он чувствовал себя не совсем хорошо и в конце июня начался курс лечения его грязями.

В половине июня начали усиленно говорить о диктатуре в тылу. Все чувствовали, что в тылу что-то неладно, большой хаос, что надо с ним покончить. Отсюда мысль о диктаторе. Забывали одно - диктаторы не назначаются.

Они {98} появляются самочинно и сами забирают власть в руки, не спрашивая никого, нравится ли это или не нравится. Все разговоры кончились после расширения некоторых прав Штюрмера, как премьера. Пользы это не принесло. Большинство министров были настроены против него. Его же одолевала старость, и он плохо справлялся с бременем лежавшей на нем власти. К тому же против него велась теперь интрига его товарищем по должности товарища министра Внутренних дел Степановым и Директором Департамента полиции Климовичем. Каждая сторона старалась привлечь на свою сторону Распутина, через него Вырубову, а через двух последних найти поддержку в лице Императрицы.

Положение Распутина было прочней, чем когда-либо. С возвращением Вырубовой он чувствовал себя лучше. Около него появилась новая поклонница, фрейлина Никитина, дочь генерала, коменданта Петропавловской крепости. Она была другом семьи Штюрмера, и в Петрограде шутили, что она секретарь министра Внутренних дел при Распутине. Распутин сердился на ее, якобы, влияние у Штюрмера, а Вырубова сердилась на появление ее около Распутина. Красивая, крупная брюнетка, с большими глазами, не была приятна для Анны Александровны, но всё как-то уладилось благополучно. Свидания Штюрмера с Распутиным стали происходить или в квартире коменданта крепости, или на квартире одного из чиновников Штюрмера. Первое обставлялось особой конспирацией и потому сделалось известно в высших кругах, заинтриговало некоторых и было сообщено одним из информаторов даже французскому послу Палеологу, о чем он позже сам говорил мне, смеясь. Однако прежние дружеские отношения были испорчены. Распутин уже не доверял Штюрмеру, требовал особого внимания. Штюрмер же боялся огласки, хитрил и начал стараться отделаться от управления министерством Внутренних дел. Только этого и нужно было Степанову с Климовичем.

24 июня в Ставку приезжал председатель Государственной Думы Родзянко. Ни Государь, ни окружавшие Его лица не принимали Родзянко всерьёз. Некоторые знали его по Петербургскому свету. Отдавали должное его громкому {99} голосу, но и только. Самомнение его возрастало с каждой сессией. В этот приезд он смело посоветовал Государю заменить Штюрмера адмиралом Григоровичем, а вместо князя Шаховского, про которого в Петрограде шла молва, что его поддерживает "Старец", он советовал взять его товарища по Государственной Думе Протопопова. Государь поблагодарил за советы и затем вышучивал за них Родзянко. Царица не любила Родзянко за его явно недоброжелательное отношение к "Старцу" и за его излишнюю болтовню.

28 июня Государь принимал Совет министров, причем подчеркнул свое милостивое отношение к Штюрмеру.

На этом совещании был похоронен вопрос о диктатуре. Вместо диктатуры, на утверждение Государю поднесли 1 июля постановление Совета министров "О возложении на председателя Совета министров объединения мероприятий по снабжению армии и флота и организации тыла". Конечно, это было не под силу Штюрмеру.

3-го июля Штюрмер был вызван в Ставку и в этот приезд он сумел, не предупредив никого из своих друзей, получить от Государя назначение на пост министра Иностранных дел, вместо Сазонова. Его сокровенная мечта. Об этом не знал никто. Не знала даже Царица. Государь отправил Сазонову письмо, которым освобождал его от должности. То письмо Сазонов получил 7 июля, живя на даче в Финляндии, и тотчас, ответным письмом поблагодарил Государя за оказанное ему в ответственные моменты доверие и пожелал ему "долго и славно" царствовать.

Государь считал, что в России министр Иностранных дел должен быть лишь исполнителем воли Государя, который лишь один руководит имперской политикой, один направляет ее. Так завещал ему отец - Александр III. И он уже давно был недоволен Сазоновым. Сазонов слишком ухаживал за союзными державами и слишком любил угождать им. Это не нравилось. Государь был самым верным и стойким другом наших союзников, но он не допускал, чтобы его министр выступал впереди его. Иностранная политика это - дело Монарха. Он один ответственен перед Россией и историей.

К тому же, Сазонов слишком усердно принял сторону {100} общественности и Прогрессивного блока. Его истерическое, неприличное поведение в июле и августе 1915 года не было забыто. Таких вещей Государь не забывал. Государь лучше, чем кто-либо, знал и понимал все достоинства и промахи Сазонова. Последней каплей, переполнившей чашу долготерпения Государя был вопрос о даровании Польше конституции.

Сазонов, заигрывавший с поляками, представил Государю 16 июня проект этой конституции. Государь повелел обсудить вопрос в Совете министров. Последний нашел дарование конституции полякам теперь несвоевременным. Этот факт и решил окончательно удаление Сазонова.

Новое назначение Штюрмера произвело сенсацию и большой шум в обществе и среди дипломатического мира. Сплетники всяких категорий приписали это назначение проискам "немецкой партии" при Дворе, Царице и Распутину. Они не только им поверили, но и стали повторять их. Они даже предприняли кое-какие шаги, чтобы отстоять Сазонова, чем еще больше повредили ему в глазах Государя. Министр Иностранных дел, которого слишком любят иностранцы и их дипломаты, уже подозрителен для своего Монарха, для своей страны.

Но, вместе со своим назначением, Штюрмер добился у Государя, в ту свою поездку в Ставку, и еще двух новых назначений. Министром Внутренних дел был назначен сенатор Александр Хвостов (занимавший пост министра юстиции), а министром юстиции - сенатор Макаров. Назначения были подходящие. То были честные, благородные люди, с соответствующим служебным стажем и опытом. Но назначения были сделаны без предварительного согласия тех лиц, что обычно Государь не делал.

Все эти назначения и, особенно, назначение Штюрмера, очень смутили Царицу. Она не одобряла их, была удивлена и решила немедленно ехать в Ставку, считая, что там кто-то стал нехорошо влиять на Государя.

Штюрмер, по мнению Царицы, не годился на новую роль. Макаров уже скомпрометировал себя на посту министра Внутренних дел, а Хвостов, дядя Алексея Хвостова, несправедливо преследует Сухомлинова и очень стоял за его арест.

{101} К тому же и "Старец", который "понимает и чувствует всё правильно" , узнав про назначение Штюрмера, пришел просто в ярость. Он повидался с Вырубовой и всё повторял: "С этим ему будет конец, "крышка". По просьбе "Старца" Царица ваяла с собой Вырубову и 6-го числа выехала в Могилев.

Приехав в Могилев 7-го июля, Царица пробыла там по 12 число. Едва ли она не улавливала, едва ли не понимала чисто женским инстинктом ту антипатию, с которой ее встречали военные, исключая, конечно, свиту Государя. Но Царица считала, что долг жены-друга повелевает ей приезжать время от времени и подкреплять морально Государя. А "Старец" не раз говорил, что поездка Царицы на фронт принесет помощь войскам. Царица верила в это. А в Ставке перешептывались: - "Опять приехала".

На Государя приезд супруги производил всегда самое благотворное впечатление. Близкие люди знали, как любил Государь эти приезды. Их Величества составляли исключительное, по взаимной любви и дружбе, супружество. Трудности, сплетни лишь сплачивали их. И, будучи доволен приезду Царицы, Государь считал, что и все окружающие довольны этому. В этом он жестоко ошибался. Но этого ему, конечно, никто не высказывал.

Пребывание Царицы в Могилеве совпало с видимым затишьем на фронте. С 1-го по 15 июля в армиях Брусилова шла перегруппировка войск. 15-го же июля все его армии перешли снова в наступление. На Ковельском направлении шли упорные бои. С большими потерями наши армии одерживали всё новые и новые победы. По общему подсчету, за время с 22 мая по 30 июля армиями фронта генерала Брусилова было взято 8.255 офицеров, 370.153 солдата, 496 орудий, 144 пулемета, 367 бомбометов и минометов, около 400 зарядных ящиков, около 100 прожекторов, громадное количество винтовок, патронов, снарядов и всякого иного военного материала.

В конечном результате, армии Юго-Западного фронта взяли на Севере часть нашей территории, а в центре и на левом фланге вновь завоевали часть Восточной Галиции и {102} всю Буковину. Вся эта операция связана с именем Брусилова. Его имя и имена командовавших армиями: Лечицкого, Щербачева, Каледина, Сахарова, Леша передавались с гордостью. В то же время очень критиковали бездействие генерала Эверта, не поддержавшего наступление Брусилова. Это бездействие было настолько очевидно вредным, что даже проникло в сознание массы солдат. Там это было понято упрощенно. Молва называла Эверта изменником и считала, что он не наступал, чтобы помочь немцам.

Следующие месяцы наступление Брусиловских армий продолжалось не менее интенсивно, и к концу октября приостановилось. К тому времени наши армии взяли в плен до 450.000 солдат и офицеров и вывели из строя у противника убитыми и ранеными до полутора миллиона человек. Блестящая страница русской военной истории.

18 июля Государь принимал члена Государственного Совета графа Олсуфьева и члена Государственной Думы Протопопова. Оба они были в составе той нашей парламентской группы, что ездила летом с визитом в союзнические страны. Протопопов возглавлял группу. Возвращаясь в Россию, они имели в Стокгольме свидание с немецким агентом Варбургом. Свидание это наделало много шума. После же назначения Протопопова министром, это свидание было раскрашено левою общественностью, как шаг к заключению сепаратного мира, делавшийся чуть ли не Их Величествами. Ввиду последней сплетни, на нем надо остановиться.

Александр Димитриевич Протопопов, товарищ председателя Государственной Думы, председательствовал той группой визитеров. Он произвел заграницей такое чарующее впечатление, что ему, со всех сторон говорились комплименты, а Английский Король даже посоветовал Государю использовать его в качестве министра. И Протопопов и Олсуфьев любили поговорить, и часто больше, чем надо было. Возвращаясь из Англии в Россию, они ехали с веселыми попутчиками. В Стокгольме известный русский журналист Колышко угостил путешественников хорошим завтраком, после которого Олсуфьев высказал желание побеседовать с кем-нибудь из интересных немцев. Колышко (который {103} при Временном правительстве привлекался по шпионажу) схватился горячо за эту мысль и часа через три у него был устроен чай, на котором были: Олсуфьев, Протопопов, супруги П., Стокгольмский банкир Ашберг и немец Варбург, прикомандированный к Германскому посольству, как консультант по продовольственным делам. Его брат банкир в Гамбурге. Часа полтора длилась интересная беседа.

Варбург высказал мысль, что Германия ничего против России не имеет, что дальнейшее продолжение войны бесцельно, что войну вызвала Англия, что она одна извлечет из нее пользу, что она хочет мирового господства и что дружба с Германией дала бы России гораздо больше, чем союз с Англией, что Англия не позволяет Государю заключить сепаратный мир. Все развивалось красиво, логично, кое-кто противоречил и, наконец, разошлись так же просто, как сошлись.

По приезде в Петроград, Протопопов, со свойственным ему легкомыслием, рассказывал повсюду о Стокгольмской беседе, причем мало-помалу придал ей некое серьезное значение, которого она не имела. Разговор заинтересовал министра Сазонова. Он пригласил к себе Протопопова, доложил Государю, и Государь, по совету министра, вызвал и Протопопова и Олсуфьева. Протопопов подробно доложил обо всей поездке группы и передал с точностью разговор с немцами. Он произвел на Государя самое хорошее впечатление. Сам же Протопопов был положительно очарован Его Величеством и, как любил повторять затем, влюбился в Государя. Беседой заинтересовались и обе Императрицы.

Граф Д. А. Олсуфьев, камергер, член Государственного Совета по выборам от Саратовского земства, один из инициаторов Прогрессивного блока, богатый человек, либерал и большой говорун, был лично известен Их Величествам. Его родственница состояла при Вел. Кн. Елизавете Федоровне. Он знал всю свиту. Был приглашен к высочайшему столу. Свита хотела, чтобы и он рассказал Государю о поездке парламентской группы. Гофмаршал Долгорукий учил его: "Когда после обеда в саду Государь на тебя уставится, ты и подходи и начинай"...

{104} - Кончился обед, - рассказывал мне граф, - все в саду. Государь гулял с Лейхтенбергским. Потом остановился и смотрит на меня. Я и решил, что Государь "уставился", по выражению Вали Долгорукого, и подошел. Мы отошли в аллею. Государь стал расспрашивать про поездку и просил рассказать попросту. Я и доложил свои впечатления.

Англичане поразили графа своей национальной силой, сознанием ее, верой в нее. Французы - героизмом. Бриан был очень важен, высокомерен, даже не предложил сесть. Пуанкаре просил передать Его Величеству, премьеру и министру путей сообщения Трепову просьбу, чтобы Мурманская дорога была закончена к осени. Министры и были предупреждены. Но ни один из них не доложил о этом Государю. Государь вспомнил Пуанкаре и как тот предвидел войну и говорил:

"Ваше Величество, я чувствую войну в воздухе".

Государь спросил графа, не видел ли ой Альберта Томаса, и, услыхав - нет, сказал: "жаль, что вы с ним не познакомились, это замечательный человек". Разговор продолжался 25 минут. Подбежал Наследник. Олсуфьев не удержался сказать: "Ваше Императорское Величество, какая прелесть Ваш Наследник Цесаревич". Государь улыбнулся и ответил: "Это единственное мое утешение".

Граф Олсуфьев был очень доволен беседой. Государь показался ему "здоровым, очаровательным, тонким человеком". Про разговор с немцами в Стокгольме Олсуфьев не говорил. Графу показалось, что в Ставке на Государя очень давили представители иностранных держав. Давили, скажем мы, старались влиять, но и только. Никто так твердо и самостоятельно не вел русскую национальную линию с иностранцами, как Император Николай Второй, Слабость в этом отношении Сазонова, его угодничество перед союзниками были одной из причин его увольнения. Этой излишней угодливостью страдала Ставка Вел. Кн. Николая Николаевича.

Граф Олсуфьев был принят Императрицей Александрой Федоровной. Императрица показалась ему сухой, холодной, не знающей о чем говорить. Это не удивительно. Царица считала графа москвичом и близким к оппозиционному окружению Вел. Кн. Елизаветы Федоровны.

{105} У Императрицы Марии Федоровны прием графа был теплый, симпатичный обаятельный.

Зимою 1916 года граф Олсуфьев оказался в явной оппозиции правительству. Одна из его речей в Гос. Совете была очень резка.

21 июля вернулся из отпуска мой начальник генерал Воейков. Его возвращение произвело настоящую сенсацию. В ту поездку он, кажется, кончил с финансированием своей Куваки. Он показал чек на миллион рублей Наследнику, с которым очень дружил. Наследник побежал и рассказал о миллионе и Государю, свите и всей прислуге. Вскоре все только и говорили о Воейкове, Куваке и о миллионе. Мы, подчиненные генерала, кажется, радовались больше всех, что он разделался, наконец, с Кувакой, которая так много вредила ему в глазах общества. 27 июля в Могилев вновь приехала Царица. Ей снова нездоровилось. Накануне своего отъезда Государыня видела у Вырубовой "Старца". Он лишь за несколько дней перед тем вернулся из Сибири. Он уже успел передать через Вырубову, что на фронте не надо очень упорно наступать. Что всё равно победа будет на нашей стороне. Не надо лишь торопиться. Это только увеличивает потери. Царица привезла и лично передала Алексееву образок от "Старца".

Пробыв в Могилеве неделю, Царица уехала 3 августа в Царское Село. То был период прилива религиозного увлечения "Старцем".

Он совпадал, обычно, с его отсутствием. Вызывался предстоящим отъездом. 6 августа Царица видела "Старца" у Вырубовой. Он передал для отсылки Государю привет и цветок. 7-го Царица исповедывалась, а 8-го причащалась. 9-го Распутин уехал в Сибирь. С ним поехали его поклонницы: Вырубова и Ден. Они ехали в Тобольск поклониться мощам вновь прославленного угодника. Перед отъездом Распутин имел длинный разговор со Штюрмером и советовал ему видеть почаще Царицу и советоваться с ней по всем делам государственным. - Она, ты знаешь, парень, ух какая, всё знает, всё понимает лучше нас. Так говорил "Старец".

Совет этот Штюрмер выполнял усердно. В этот период {106} по Петрограду пошла сплетня, что Царица хочет быть регентшей, дабы облегчить уставшего Государя. Слух шел от одной дамы, близкой Штюрмеру, и потому считали его верным. Слух дошел и до иностранных посольств, которые легкомысленно верили ему, слишком полагаясь на своих светских информаторов обоего пола. У посла Палеолога эти сплетни отразились даже в его воспоминаниях, изданных в Париже, не к чести серьёзного автора-дипломата.

В начале августа Румыния, после долгого колебания и бесконечных переговоров, стала на сторону союзников. Штюрмер считал это своим дипломатическим успехом. Кто знал, как работал над этим Сазонов, подсмеивались. Генерал Алексеев смотрел на присоединение к нам Румынии пессимистически. Румынская армия была в весьма плохом состоянии. Была необучена и плохо снабжена всем необходимым. Присоединение Румынии к союзникам только лишь увеличивало длину нашего фронта войны и возлагало на Россию новую тяжелую обязанность по охранению Румынской территории и по помощи Румынской армии. То была тяжелая для нас обуза. Военные, понимавшие дело и знавшие истинное плачевное состояние Румынии, бранились. Дальнейшее показало, насколько эти пессимисты были правы. Вскоре в Ставке появилась Румынская военная миссия. То были блестящие, элегантные, в красивых формах, офицеры.

18 августа Юго-Западный фронт перешел в наступление всеми своими армиями. Снова стали приходить хорошие вести об успехах.

В этот день Государь принимал генерала Безобразова, о чем много говорили. Безобразов Владимир Михайлович, лейб-гусар Его Величества по началу службы, бывший командир Кавалергардского Ее Величества Марии Федоровны полка, командир Гвардейского корпуса, один из представителей русской родовитой аристократии, подвергся жестоким нападкам и нареканиям за действия на Стоходе. В прошлое наступление фронта Брусилова, Безобразов, как начальник гвардейского отряда на Стоходе, со своим начальником штаба, графом Игнатьевым, как утверждали тогда военные того фронта, были виновниками больших потерь гвардии.

{107} Вследствие плохой предварительной рекогносцировки, часть гвардии была заведена при наступлении в болото и подверглась жесточайшему артиллерийскому, пулеметному и авиационному огню неприятеля. Действительными виновниками той катастрофы были два офицера Генерального штаба, производившие ту рекогносцировку, но ответственность пала, прежде всего, на высшее гвардейское начальство. Это начальство: Безобразов, командиры 1-го корпуса В. Кн. Павел Александрович, 2-го корпуса генерал Раух и Начальник штаба граф Игнатьев, по утверждению Брусилова, не отвечали своему назначению. Блестящая гвардия находилась в прекрасных руках для мирного парадного времени, но не для войны. Отовсюду шли жалобы. Родзянко, у которого сын был в Преображенском полку, а три племянника в Кавалергардском, после боев на Стоходе, посетил некоторые места того фронта, беседовал с Брусиловым и наслушался много жалоб, как от Брусилова, так и от молодежи. Все возмущались и просили доложить Царю. По уговору с Брусиловым, Родзянко написал ему о том письмо, а тот, при своем уже письме, сообщил всё Алексееву, прося доложить Государю о смене того высшего начальства. Со своей стороны и Царица, наслышавшись много в Петрограде, неоднократно писала Царю о том, что все винят Безобразова за напрасные потери и советовала сместить Безобразова.

Выслушав доклад Алексеева, по совещанию с ним, Государь сместил Безобразова, Вел. Кн. Павла Александровича, Рауха, Игнатьева и еще несколько более мелких начальников. Начальником Гвардейского отряда, который стали называть Особой армией, был назначен генерал Гурко.

Теперь, представившись Государю, Безобразов получил отпуск для лечения на Кавказ и просил Государя, если поправится, дать ему соответствующее назначение на фронте, что ему и было обещано.

23 августа в Могилев приехала Царица с детьми и с А. А. Вырубовой. Все остались жить в поезде. Приезду Великих Княжен, после Государя, больше всех был доволен Князь Игорь Константинович, дежурный флигель-адъютант. Отлично воспитанный, как все Константиновичи, молодой Князь не {108} успел еще схватить правильную манеру почтительного отношения к Государю при посторонних, оставаясь родственником, что безукоризненно и красиво подчеркивали старшие Великие Князья. У Игоря Константиновича это выходило угловато, не в его пользу. Вел. Кн. Дмитрий Павлович забивал Игоря Константиновича своею элегантностью и красивой развязностью. Тогда он еще не был настроен против Их Величеств и был любим всей Царской Семьей. Он много забавлял всех тем летом. Позже я спрашивал себя, не в этот ли приезд Царицы с Вырубовой, встречавшийся с ними ежедневно в поезде, Димитрий Павлович стал понимать о пагубной роли Вырубовой и "Старца", что натолкнуло его, три месяца спустя, принять участие в заговоре против Распутина.

После описанных выше случаев с предложением мне министром Алексеем Хвостовым должностей Астраханского губернатора и Одесского градоначальника, я попал в кандидаты на получение какой-либо должности по администрации. Почему я решил уходить с моего места при Государе? Не знаю. Да позволено мне будет не углублять этого вопроса, а сказать одно слово - судьба.

И вот, в августе, приехавший в Ставку, новый министр Внутренних Дел Александр Хвостов (дядя Алексея Хвостова), сообщил генералу Воейкову об освободившихся вакансиях градоначальников в Ростове на Дону и в Ялте, где, умиравший генерал Думбадзе подал в отставку. Министр просил доложить о том Государю в связи с моим именем. Воейков доложил Его Величеству и, вызвав меня в тот вечер, передал мне следующее: Государь повелел сообщить министру Внутренних дел, что генерала Спиридовича Его Величество в Ростов на Дону не отпустит, а в Ялту никого другого, кроме Спиридовича, не назначит.

Это повеление Его Величества уже и передано министру Внутренних Дел. Объявив мне это, генерал Воейков поздравил меня с таким лестным отзывом Его Величества и посоветовал поехать спешно на вокзал, представиться министру и поблагодарить его. Я поблагодарил генерала. Мы расцеловались. Никто не выдвигал меня так по службе, как генерал {109} Воейков. Переодевшись в соответствующую форму, я поспешил на вокзал. Вагон министра еще ждал своего поезда. Я представился своему будущему начальнику и поблагодарил за выставленную им мою кандидатуру. Хвостов очень симпатично заявил мне, что он тут не при чем и поздравил меня с лестной оценкой моей службы, которую он услышал здесь и с лестной формой, в которую Государю угодно было облечь мое назначение. Я откланялся.

Вскоре затем, увидев меня у пристани, Государь подошел ко мне и сказал: "Поздравляю вас Ялтинским градоначальником. Но не торопитесь уезжать туда. Поживите еще здесь". Государь милостиво пожал мне руку. Я благодарил Его Величество. С этого момента меня начали поздравлять с новым назначением.

Моим заместителем был предназначен один из моих помощников полковник В. X. Невдахов. Этим назначением обходился мой старший помощник полковник М. К. Эвольд-Измайлов, которого не хотели отзывать из Киева, где он с командой нес охрану Императрицы Марии Федоровны. Это было несправедливо. М. К. Эвальд-Измайлов был и старше и опытнее Невдахова. Он был выдающийся офицер по своим нравственным качествам. Но так случилось. Да простит он и мне эту допущенную относительно его несправедливость.

24 августа, опять на пристани, Государь вновь подошел ко мне, подал руку и сказал: - Я второй раз подписал ваше назначение.

Должно быть моя физиономия очень ярко выразила удивление, потому что Государь, улыбнувшись, прибавил:

- Я подписал приказ по военному ведомству.

Государь назначил меня и начальником Ялтинского гарнизона. Совмещение этой последней должности с должностью градоначальника Государь считал для Ялты необходимым. Я был очень рад этому.

24 августа уезжал в отпуск лейб-хирург С. П. Федоров. Я попрощался с ним, а затем и проводил его на вокзал. Он уверял меня, что я скоро вернусь обратно в Петроград, но, как и почему, не объяснял, а только загадочно улыбался и говорил - увидите. Так как он попросту и зачастую {110} разговаривал с Государем и дружил очень с Ниловым, можно было делать всякие хорошие предположения.

25 августа я больше часу провел с доктором Ее Величества Боткиным. Я пришел к нему попрощаться, а он, по поручению Царицы, прочел мне целую лекцию о постановке дела призрения раненых в Ялте и дал указания, что там надо делать, на что надо обратить внимание. По его мнению, там предстояло много работы, и он советовал мне побывать в Петрограде у принца А. П. Ольденбургского и получить от него указания и полномочия. Я съездил с ним в поезд, он впустил капли в глаз Вел. Кн. Анастасии Николаевны и условился с А. А. Вырубовой, когда я смогу приехать к ней попрощаться. Затем мы с ним еще немного позанимались.

Днем мне протелефонировал Воейков и начал шутливым топом: - Я только что прочел в агентских телеграммах, что состоящий в распоряжении Дворцового Коменданта, генерал-майор Спиридович назначен Ялтинским градоначальником. И вот я поздравляю вас; а я этого не знал! - дальше он снова поздравлял и говорил много хорошего.

Я пошел помолиться у Владимирской Божией Матери.

Вечером, в военном кинематографе Вел. Кн. Сергей и Георгий Михайловичи много шутили со мной, вспоминая Ялту. Георгий Михайлович просил зайти, т. к. ему надо о чем-то поговорить серьезно.

Сергей Михайлович шутил, с кем же он будет собирать грибы. Однажды мы собирали с ним грибы в лесу около моей дачи; он подружился с моей дочерью, пил затем у нас чай. В частной жизни он был приятный, остроумный собеседник. Встретился с Н. А. Базили, дипломатической канцелярии. Он стал критиковать мой отъезд; надеялся что мы, все-таки, встретимся скоро по службе, но не в Крыму, а в Петрограде. Граф Граббе, командир Конвоя, присоединился к нему и тоже желал встретиться поскорее в столице.

28 августа, условившись с Дворцовым комендантом, я уже не пошел, как всегда, на пристань с Его Величеством. Генерал представлял всем полковн. Невдахова, как моего преемника. Нервы напряжены до крайности. Как всегда, в последние дни охраны, все кажется, что вот что-нибудь случится.

{111} 29 числа, в три часа дня, Государь осматривал у вокзала санитарный поезд члена Думы Пуришкевича. На платформе выстроилась большая, около батальона, воинская часть и прислуга поезда. Сам Пуришкевич, в походной форме, в погонах статского советника, с Владимиром на шее, молодцевато отчетливо отрапортовал Государю. И когда Государь подал руку, он низко склонился и поцеловал Государю руку. Момент был великолепен. Государь поздоровался со строем. Ответили лихо, весело. Осмотрев весь поезд, Государь был очень доволен. Особенно понравилась солдатская походная библиотека. Государь горячо благодарил Пуришкевича и весь персонал. Когда Государь уходил, все кричали ура, весь батальон махал фуражками, сестры платками. Пуришкевичу все жали руку, поздравляли. Среди солдат и офицеров на фронте он был очень популярен. У него всегда все было.

В тот же день я прощался с командой. Поблагодарил за службу, желал успехов, передал, что Дворцовый комендант принял от меня в последний раз наградной список к 6-му декабря и обещал, что все награды будут даны. Мне поднесли икону Спасителя. Расцеловался со всеми. У многих слезы на глазах, некоторые просто плакали. Благодарили задушевно. Схватили и стали качать. Вынесли в автомобиль на руках. Расстроился я сам очень.

30 августа Дворцовый комендант передал мне, что на вопрос, когда Его Величеству будет угодно принять меня, он получил в ответ, что Его Величество сообщит, когда примет меня. В эти последние дни генерал Воейков почти каждый вечер приглашал меня к себе после обеда. Мы много говорили с ним о будущем. Он посвятил меня в организацию "здравниц" Ее Величества вообще, и в Крыму в частности.

Наступили дни прощальных визитов. Я начал с Великих Князей. Вел. Кн. Сергей Михайлович был болен, не мог меня принять, и я у него лишь расписался. Вел. Кн. Георгий Михайлович спросил, правда ли, что идет большая пропаганда в войсках.

Я ответил, что - да и высказался о том, что, прежде всего фронт надо оберечь от таких господ, как А. И. Гучков и ему подобные. Гучкова, - сказал я, - нельзя и близко подпускать к фронту. Он вносит разврат в среду старших {112} начальников и в офицерство. В смысле развала армии это самый опасный человек. Я развил эту тему.

Великий Князь слушал внимательно и сказал, что при случае он передаст наш разговор Его Величеству.

С Вел. Кн. Дмитрием Павловичем прощание вышло еще более необычайным. Великий Князь встретил меня очень любезно. Он сказал, что сперва он не любил меня, так как ему наговорили на меня всяких нехороших вещей, но, с годами, узнав меня, он переменил свое мнение, и вот, теперь, расставаясь, даже высказывает всё это мне и заверяет меня в своей симпатии. Я поблагодарил и стал откланиваться, но Великий Князь задержал меня, вновь усадил, предложил курить, сам закурил и спросил мое мнение про текущий момент, намекая на Распутина. Считая Князя храбрым офицером (он даже получил Георгия), но очень легкомысленным и несерьёзным человеком, я уклонился от обстоятельного ответа и отшутился тем, что он, как родственник, может легче, чем мы, говорить с Его Величеством на эту тему. Князь расхохотался и просил высказать ему мнение насчет генерала Джунковского. - Только откровенно, - прибавил он. - Правду скажите.

Я знал, что сестра Джунковского, фрейлина, была воспитательницей Великого Князя и его сестры Марии Павловны, когда они были детьми, в Москве. Великий Князь любил генерала. Вопрос поставил меня в трудное положение. Но я решил быть искренним. Я высказал следующее:

- Генерал Джунковский очень хороший человек; по отношению ко мне был всегда очень хорош, но как товарищ министра, заведующий полицией, он был никуда негодным и принес делу много вреда. Во-первых, он уничтожил работу политической полиции по освещению войск, т. е. уничтожил агентуру в войсках и во флоте. Благодаря этому, правительство не знает, что делают революционеры в войсках, а работа у них идет, особенно во флоте. А. И. Гучков, по приказу Джунковского освобожден от негласного наблюдения, которое за ним велось. А он ведет самую пагубную интригу против Государя. Во-вторых, не понимая совершенно дела политического розыска, не зная революционного движения, Джунковский уничтожил Охранные отделения в провинции и {113} передал агентуру снова в руки Губернских жандармских управлений. То есть, вернулся к той старой, отжившей системе политического розыска, которая была изменена умным и опытным министром Плеве, большим знатоком революции и полицейского дела. Недаром же его и убили социалисты-революционеры. Сделал это Джунковский, дабы угодить общественности. Уничтожены Охранные отделения - и Джунковскому пели дифирамбы. Думали, что он уничтожил совсем розыск, но он не уничтожил его, а только из опытных, хороших по организации рук передал в неопытные, дурные, старые. В-третьих, что самое главное, Джунковский провалил самого главного информатора, "сотрудника" Департамента Полиции большевика Малиновского, ведшего, под руководством Белецкого, разрушительную работу среди большевиков и освещавшего перед войной самый центр большевизма - Ленина и его окружение.

Это уже не только ошибка, не только политическое невежество, эго преступление по должности. За подобное действие, за раскрытие сотрудничества Евно Азефа на Департамент Полиции, Лопухина судили и по суду сослали в Сибирь... Вот, что такое Джунковский. Очаровательный светский и свитский генерал и вредный для государства высший начальник политической полиции.

Если у нас что случится в смысле революции, в том будет большая доля вины Джунковского, - так закончил я.

Я увлекся, у меня вышла целая лекция. Князь слушал внимательно. Поблагодарил. Мы распрощались хорошо. Много позже, уже в эмиграции, когда я читал лекции по истории России в организации Димитрия Павловича, Великий Князь сам напомнил мне однажды тот наш разговор. Он соглашался, что революцию делают далеко не одни патентованные, партийные революционеры...

Я зашел попрощаться к генералу Алексееву. Пожелав мне успеха на новом месте, генерал сказал: - ну, что же была у вас служба, теперь в Ялте будет житие!

В Морском отделе Ставки мне разъяснили, что, как Начальник Ялтинского гарнизона, я подчиняюсь Начальнику морских сил, адмиралу Колчаку.

Я навестил А. А. Вырубову в ее купэ, в поезде Ее Величества. Я придал беседе подчеркнуто светский характер. Ни {114} слова о политике. Спросил о здоровье, помогла ли ей Евпатория, была ли довольна моими людьми в Крыму. Говорили друг другу приятные вещи. Оба были неискренни. Я не подавал виду, что знаю про ее интригу против меня с Хвостовым. Она смотрела на меня ясными, детски невинными глазами и мечтала о Крыме. О том, как хорошо и приятно в Ялте. Сказала, что Их Величества очень довольны, что будут иметь в Ялте своего человека. Я оказал, что я счастлив этому и звал приезжать в Ялту поскорее. Просила писать про раненых.

Сделал визиты старшим чинам Ставки. Попрощался с лицами Свиты Государевой, со всеми спутниками по поезду "Литера В." Трогательно расстался с адмиралом Ниловым. Хороший то был человек. Он очень любил Государя. Много тревожных часов пережили мы с ним во время плавания за годы революции. Мало кто знал это. То касалось охраны.

Попрощался дружески с бароном Р. А. Штакельбергом. То был человек долга и с "принципами".

Сделал я визит и, состоявшему при Ставке, генералу Александру Давыдовичу Гескету, бывшему Начальнику Привислянских железных дорог. Он очень был дружен с моим покойным начальником, Дворцовым комендантом Дедюлиным. Отец Гескета, из древнего английского рода, в молодости состоял воспитателем Принца Александра Георгиевича Ольденбургского, того самого, который теперь, во время войны, наводил на всех страх по санитарной части.

Младший его сын, Александр Давидович, которому я делал прощальный визит, окончил 1-ый Кадетский корпус, Николаевское Инженерное училище и Николаевскую Инженерную Академию, участвовал в Русско-Японской войне. Великая война застала его Начальником Привислянских железных дорог. С оставлением нами Края, генерал Гескет был прикомандирован к Ставке. Его считали большим знатоком своего дела и очень ценили.

31 августа я был приглашен к прощальному высочайшему завтраку. Я был в парадной форме. За завтраком была вся Царская Семья. Завтракали в палатке, в саду. Вот меню того памятного для меня завтрака.

{115} На толстой бумаге, в восьмую долю листа, украшенной золотым государственным гербом, отлитографировано рукописью:

Завтрак

31 августа 1916 г.

Суп-похлебка.

Пирожки.

Сиги на белом вине и раки с рисом.

Левашники с яблоками.

Слива.

За завтраком я встретился дважды глазами с Императрицей. Она потупила взор. То же невольно сделал и я. После завтрака я прощался с Великими Княжнами и с Наследником. Они, смеясь, говорили про Ялту. Я звал их приезжать скорее туда. Мне было сказано, что Ее Величество еще не прощается со мною, а примет меня в Царском Селе. К Его же Величеству я должен был явиться в 4 часа дня.

В назначенный час я был во дворце. В парадной форме. Камердинер Его Величества пригласил меня в кабинет Государя. Я вошел, волнуясь. Государь стоял около письменного стола. Подав мне руку, Государь поздравил еще раз с назначением.

- Как бы я хотел быть на вашем месте и ехать в Ялту, - сказал Государь, улыбаясь. Государь стал перебирать все десять лет моей службы при нем, в Царском Селе. Это была простая, задушевная беседа воспоминаний... Поблагодарив несколько раз за службу, Государь подал руку. Я преклонил колено и прильнул к ней. Государь поднял меня за локоть и, взяв со стола большой свой фотографический портрет с подписью, подал мне его со словами - Это вам на память о службе при мне.

Едва я вышел за дверь, как генерал Воейков, с присущим ему шармом, отобрал от меня портрет, сказав, что его сейчас привезут ко мне домой. Через полчаса ко мне, в гостиницу, явился гоффурьер с большим футляром. В нем находился пожалованный мне Его Величеством портрет, но вложенный в великолепную раму серого птичьего глаза с серебряной отделкой. Императорская корона украшала раму {116} сверху. Четыре венка с концами в стиле ампир были по углам, а два двуглавых орла украшали ее по сторонам. То была последняя и самая дорогая для меня награда за всю мою двадцатипятилетнюю службу Царю и Родине при Империи.

В тот же день я уехал в Царское Село сдавать должность. Там же я должен был распрощаться окончательно с генералом Воейковым.

Проехать в Киев и представиться Императрице Марии Федоровне мне, по обстоятельствам военного времени, не удалось. Я увидел вдовствующую Императрицу уже после революции, в Крыму, и тогда просил у Ее Величества извинения, что не мог представиться в 1916 году.

В Царском Селе я сдал должность полковнику Невдахову. Донесли рапортами Дворцовому Коменданту, явились ему. Формально все было кончено.

Через несколько дней меня приняла, вернувшаяся из Могилева, Императрица Александра Федоровна. Я был приглашен в Александровский дворец. Мне пришлось довольно долго ждать, так как Царица принимала нового обер-прокурора Синода. Видимо, Государыня заговорилась с ним.

Меня попросили в гостиную Ее Величества. Государыня стояла, сложив руки у талии. Она казалась очень усталой. Улыбнувшись и сжав губы, Государыня подала руку с легким поклоном головы.

Она обратилась ко мне с несколькими фразами относительно Ялты. Вспомнила несколько дам ялтинских, принимавших участие в благотворительном базаре. Попросила меня не беспокоить жену генерала Думбадзе с выселением из их казенной квартиры, где лежит больной генерал. Я успокоил Ее Величество, что подыщу себе квартиру и думаю, что министерство не откажет мне в деньгах. Потом Царица стала кланяться и подала мне руку. Я поцеловал руку, Царица направилась к двери. Я вышел.

Какая странная женщина, думал я, едучи домой. Ни слова благодарности за десятилетнюю службу по охране Ее супруга, Ее сына, а за охрану Ани, в Крыму, в письме благодарила моих людей. Странная, но, безусловно, хорошей души человек.

Позже генерал Воейков писал мне: "Когда заходила речь о вашей деятельности, Царица всегда лично мне выражала {117} полное к вам доверие и благорасположение, но в одном вопросе была против моего постоянного ходатайства перед Его Величеством - о назначении вас Петроградским градоначальником".

И, действительно, 22 сентября того же года, в письме Государю, Царица пишет, между прочим: "Протопопов ищет заместителя Оболенскому, так как это более чем необходимо. Он, было, наметил Спиридовича, я сказала, что нет, что мы с тобой это обсудили еще раньше и нашли, что он больше подходит для Ялты, чем для столицы".

Прощальной аудиенцией у Царицы как бы ставился последний штрих на моей службе в царской охране. Десять с половиной лет я мог с успехом выполнять возложенную на меня почетную обязанность только благодаря моим подчиненным и моим начальникам. Первыми у меня были младший чины охраны т. е. запасные унтер-офицеры армии, гвардии и флота, и жандармские офицеры: полковники Эвальд-Измайлов, Управин, Невдахов, Озеровский. Таких подчиненных, по их редко хорошим служебным и нравственным качествам, могла дать только Русская Императорская Армия.

Моими начальниками были: министр Императорского Двора граф Фредерикс, как главный начальник охраны Его Величества (1906-1916) и Дворцовые Коменданты, генералы: Трепов (1906-1907), Дедылин (1907-1913) и Воейков (1913-1916). Эти, столь разные по характеру и по уму четыре человека, были по отношению ко мне настолько хорошими начальниками, что я затрудняюсь сказать, который из них был лучше.

Все они своим доверием, своею поддержкою, своими поощрениями лишь помогали нам свято и толково исполнять наш долг.

Наконец, я распрощался и с генералом Воейковым. Мы были связаны только службой. Но эта служба спаяла нас, и я унес о нем самые лучшие воспоминания, как о человеке и начальнике.

{121}

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Осень 1916 г. в Петрограде. - Сенсации в общественно-политических кругах. - Арест банкира Рубинштейна и чиновника Мануйлова. - Увольнение министра Внутренних дел Александра Хвостова и директора Департамента полиции Климовича. - Распутин и усиление его влияния на Царицу. - Тибетский врач Бадмаев. - Его хлопоты около Распутина за своих друзей. - Проведение Протопопова в министры Внутренних Дел - Генерал Курлов и сенатор Белецкий. - Назначение Протопопова министром Внутренних Дел. - Ялтинский градоначальник Спиридович у Протопопова. - Впечатление от нового министра из рядов Государственной Думы

Той осенью общественно-политические круги столицы были в большом волнении. "Батюшинская комиссия" (Контрразведка Северо-Западного фронта и Комиссия по борьбе со спекуляцией) арестовала за спекуляцию банкира Рубинштейна, известного всем под именем Мити Р., а Департамент Полиции директор Климович арестовал Ф. Манасевича-Мануйлова. Это были два события, о которых говорил и спорил весь Петроград. Оба арестованных дружили с Распутиным. Рубинштейн давал деньги на благотворительные учреждения А. А. Вырубовой и говорил о том направо и налево. Задавал приемы, вел крупные дела.

Мануйлов состоял в распоряжении Штюрмера и исполнял обязанности начальника личной охраны Распутина. Прославился в деле Ржевского-Хвостова. Дела двух арестованных как-то странно сплелись в один клубок с именами Распутина и Вырубовой, что увеличивало сенсацию. Догадкам и предположениям не было конца. Особенно интриговал всех арест Мануйлова. Директор Департамента Полиции Климович, ставленник Алексея Хвостова, как бы продолжал политику интриг своего провалившегося с таким треском патрона. Ухаживая подобострастно за "Старцем" и Вырубовой, Климович, в сущности, интриговал против них, направляя свои удары на их друзей: на Штюрмера и Мануйлова. Воспользовавшись отсутствием Распутина, он подстроил арест Мануйлова, которого своим непротивлением как бы предал Штюрмер. По плану Климовича, Хвостов, родственник уволенного Алексея Хвостова, договорился о каком-то деле за известный гонорар. Хвостов принес Мануйлову на квартиру несколько тысяч рублей, пронумеровав бумажки. Сделка состоялась. Но как только Хвостов вышел из квартиры Мануйлова, туда поднялась сидевшая в засаде полиция. Произведя обыск, нашли помеченные {122} деньги, составили протокол и арестовали Мануйлова. Дальше пошли показания Хвостова и т. д.

Так был разыгран классический пример "провокации" для любой полицейской хрестоматии. Штюрмер понял, что арестом его чиновника "за взятку" били рикошетом по нему, и ополчился еще более на Климовича, от которого вообще уже давно хотел отделаться. Мануйлова хватил удар, а Климовичу пришлось расстаться с Департаментом Полиции после убийственного доклада Государю Штюрмера. Климович ушел, но ушел в Сенат, который ему в свое время был обеспечен, лишь бы он согласился быть при Алексее Хвостове директором. Но Мануйлов был тесно связан с Распутиным, был своим человеком в нескольких газетных редакциях, хорош с артистическим (хотя и не первой марки) миром, а главное, уже двадцать лет был чиновником Министерства внутр. дел и носил Владимира в петлице, который, действительно, заслужил за то, за что офицера армии наградили бы Георгиевским крестом. Не мудрено, что об аресте Мануйлова говорили все и вся, и во всю. Скромный по уму, хотя и хитрый, Климович не соображал, что скандалом Мануйлова он прежде всего подрубал тот сук, на котором сам сидел. Своим, не по разуму, усердием, он уже нанес вред правительству поддерживая некогда в Москве группу правых террористов, а позже он также навредил и Белому движению, при Врангеле, будучи одурачен большевиками с их трестами. Так уподоблялся он то Крыловскому медведю, дуги гнувшему, то его героине "под дубом вековым"...

Но почти одновременно с Климовичем был уволен и министр Внутренних дел Александр Хвостов. Серьёзные круги волновались - кто будет назначен на этот важный пост, всегда имевший в России первейшее значение. Мне, благодаря новому назначению, пришлось тогда побывать во многих учреждениях, знакомиться с новыми людьми, много говорить о текущем моменте. Впервые, после десяти лет службы при Государе, со мной говорили просто про Двор, про Царское Село, не боясь, что я оттуда и подчинен Дворцовому коменданту. В этих, белее откровенных теперь со мной разговорах, имя Распутина упоминалось всегда, и всегда в {123} очень нехорошей окраске. Распутин лишь в первых числах сентября вернулся из Сибири, куда с ним ездили на богомолье его поклонницы. Ездили поклониться святителю Иоанну Тобольскому. В Петербурге много говорили про это богомолье, но в его серьёзный религиозный характер не верили, а он, безусловно, был. Оказывается, мы, царскоселы, гораздо серьезнее смотрели на всю идейную религиозную сторону "Распутинщины". Здесь на все, что было связано с ней, смотрели гораздо проще, чем мы. Для нас, во всех этих разговорах, Царица была Императрица и только.

Здесь она понималась только, как женщина со всеми женскими недостатками характера. Мы знали больше, чем здесь. Мы знали всё нехорошее, что делал Распутин, но знали и то небольшое, что было у него хорошего; здесь верили только дурному, не желая знать ничего хорошего. Для нас А. А. Вырубова была его фанатичной религиозной поклонницей, здесь она считалась его любовницей и только. Да простит меня Анна Александровна за то, что я это говорю, за эту вульгарность, но, не веря ей, я только повторяю, что тогда "говорили" в столице, что передавалось в провинцию и что, с другими слухами и сплетнями, подготовило, в конце концов, необходимую для революции атмосферу, или, как говорят французы, - "ле климат". Здесь всё упрощалось, делалось более понятным, вульгарным, скверным.

Образ жизни Распутина в Петрограде давал право смеяться над всеми этими религиозностями, богомольями по святым местам, над всем иным хорошим. К этому времени Распутин уже совершенно определился, как человек последних месяцев своей жизни. Распутин пил и кутил без удержу. Когда домашние в слезах упрашивали его не пить, он лишь безнадежно махал рукою и говорил: ,,все равно не запьешь того, что станется. Не зальешь вином того, что будет". Махал рукой и снова пил. Больше, чем когда-либо, он был окружен теперь женщинами всякого сорта. После ареста Мануйлова, его уже совершенно никто не сдерживал.

Распутин осмелел, как никогда. Среди своих поклонниц и приятелей он высказывался авторитетно по всем вопросам, волновавшим тогда общество. Годы войны очень развили его {124} политически. Теперь он не только слушал, как бывало, а спорил и указывал. Спекулянты всех родов окружали его. За выбытием, поочередно, из строя, по разным причинам, князя Андроникова, Мануйлова, Комиссарова, его политическим осведомителем в этот последний период его жизни сделался доктор Тибетской медицины Бадмаев. Умный, опытный, старый человек, он знал многое в Петрограде. Но Распутин ему не доверял. Может быть, тут играла роль ревность, как бы он не начал лечить Наследника. Бадмаев был очень хороший врач, своеобразный, лечил по способам Тибетской медицины и имел большую в Петрограде клиентуру, большую популярность. Совсем же близким человеком к Распутину, к его семье стал услужливый, ловкий, когда-то совсем маленький комиссионер, а теперь разбогатевший при войне делец, еврей Арон Симанович. Он был обязан Распутину излечением сына и был предан "Старцу", пожалуй, искреннее, чем кто-либо другой. В деле заговора Ржевского он оказал Распутину большую услугу, был выслан Хвостовым, затем возвращен и остался верным при нем человеком.

В это же время около Распутина, как при начале его карьеры, появляется окружение из духовных лиц. Но если десять лет тому назад то были хорошие, хотя и не совсем душевно здоровые люди, то теперь к нему приблизились люди духовного звания сомнительной нравственности. Сошелся с ним тогда приехавший с Кавказа некий епископ М. Театрально служивший, он позировал на отца Иоанна Кронштадского. Про него говорили много нехорошего, но, насколько то было верно, судить не берусь. Но совсем тесно сдружился тогда с Распутиным бывший епископ Вятский Исидор. За неподобающее сану поведение он был лишен кафедры. То был опустившийся, спившийся человек. Он пил с Распутиным. Оба эти духовных лица часто бывали у Распутина. Для придания себе соответствующей благочестию рамки, Распутин ввел их в домик Вырубовой. Анна Александровна, переставшая к этому времени вообще разбираться, с кем она знакомилась по делам и кому протежировала, представила новых духовных друзей Императрице. Они сумели произвести хорошее впечатление и поднимали в глазах {125} Царицы духовную ценность "Старца". Архиепископ Варнава и митрополит Питирим как бы закрепляли, санкционировали окончательно эту ценность Распутина.

Атмосфера высокого религиозного настроения окутывала Императрицу. Над ней парил ,,Старец" с его молитвами. Это и обусловливало его влияние. Царица преклонялась перед "Старцем", как перед Божьим человеком. Всё, что через него - это от Бога.

- Я всецело верю в мудрость нашего Друга, - пишет Царица Государю 4-го сентября, - ниспосланную ему Богом, чтобы советовать то, что нужно тебе и нашей стране. Он провидит далеко вперед и поэтому можно положиться на его суждение...

Три дня спустя Царица пишет:

- Слушай его - он желает тебе лишь добра и Бог дал ему больше предвидения, мудрости и проницательности, нежели всем военным вместе. Его любовь к тебе и к России - беспредельна. Бог послал его тебе в помощники и руководители и он так горячо молится за тебя...

Распутин же в это время напористей, чем когда-либо, влиял на Вырубову, заставляя ее передавать Царице то одно, то другое его мнение.

В такой-то момент Бадмаев и принял все меры, чтобы использовать влияние Распутина для назначения Протопопова министром Внутренних дел. Протопопов стал видеться с Распутиным, льстил "Старцу", и разыгрывал человека, уверовавшего в его святость. Тактика была совсем иная, чем у Алексея Хвостова. Хвостов шел от кабака, попойки и разврата, вместе с "Гришкой", Протопопов же - от мистики, от благочестия, от веры в угодность Богу "Григория Ефимовича". Пусть это было шарлатанство, но оно было более по душе, более понятно для высоких покровителей Царского Села.

Бадмаев уверял Распутина, что Протопопов полюбил его. Он сам льстил Распутину и играл на его благочестии. Лесть правилась Распутину. Распутин угадывал в Протопопове несерьезного человека, но он чувствовал, что этот мягкий человек не предаст его, "не убьет", как тот "толстяк, разбойник".

{126} Вырубову уверяли, что Протопопов сумеет обеспечить Распутину и личную безопасность и оградить его од нападок Гос. Думы. Ведь он там свой человек. Всё это Вырубова передавала Царице и Царица решила, что Протопопов подходящий человек. А когда Распутин стал стараться за него, как бы благословил выбор именно его, Царица решительно стала на сторону Протопопова. И, как раньше, настойчиво хлопотала она за Хвостова, так же настойчиво начала она советовать Государю назначить именно Протопопова. Государь, которому Протопопов понравился при свидании, которого советовал ему и Родзянко, но для министерства Торговли и Промышленности, остановил свой выбор на Протопопове.

Петербург волновался, все ждали указа.

Одновременно с хлопотами о Протопопове, Бадмаев хлопотал и за своего старого друга и клиента, за генерала Курлова. Еще Вел. Кн. Николай Николаевич назначил было его в Ригу, но "общественность" съела его; его отчислили, назначили ревизию, и хотя ничего дурного не нашли, приходилось доказывать, что он был прав. Курлов был хорош с Протопоповым: они были однополчане. Ожидаемое назначение Протопопова окрыляло его. Он начал действовать. Он заехал ко мне. Правая нога у него загребала. Видно было, что удар дал последствия. После убийства Столыпина, мы с ним не встречались. Приезд его удивил меня. Уселись в кресла. Павел Григорьевич закурил обычную сигару и стал пускать клубы дыма. Немного щуря один глаз, он рассказал, что министром Внутренних дел будет назначен Протопопов, его давнишний друг. Что сам он будет призван вновь к работе. Что директором Департамента полиции будет назначен его старый приятель А. Т. Васильев.

Я ахнул. - Да что вы, Павел Григорьевич, да ведь он только пьет! Пьет и в карты играет. Какой же он директор Департамента полиции; да еще в теперешнее-то время... Курлов ухмылялся. Я вспомнил, что с Васильевым у него старые, денежные отношения. Наш разговор не клеился. Мы смотрели на вещи по-разному... Я знал, что он снова "стал варить кашу". Живые, острые глаза, слегка насмешливая улыбка из-за {127} дымившейся сигары напоминали мне прежнего умного генерала Курлова; но осторожная поступь и загребание ноги указывали на пережитый паралич... Нет, думал я, провожая его, пора в Сенат. Он думал иначе.

Телефонировал мне и Белецкий. После ухода Хвостова, он старался сойтись со мной. Хотел перед моим отъездом повидаться. Не верил, что я долго останусь в Крыму. Он тоже говорил про Протопопова, как про своего старого друга. Как же, думалось мне, эти два врага Курлов и Белецкий, как же поделят они министра. Очевидно, метят оба попасть ему в товарищи... Белецкий сказал, что завтра привезут подписанный указ. Я высказал сожаление, что я завтра уезжаю, взят билет и, таким образом, я не увижу нового министра.

Белецкий очень предупредительно предложил устроить наше свидание с министром завтра утром, хотя бы и до получения указа. Вскоре он протелефонировал, что Протопопов просил меня приехать завтра к нему на квартиру в 10 часов утра.

Без пяти минут десять я звонил у входной двери в квартиру Протопопова. Меня попросили в кабинет. Навстречу мне быстро шел, улыбаясь, симпатичный блондин среднего роста, с усами. Он протянул мне обе руки со словами:

- Я давно, давно знаю вас хорошо, хотя мы и не знакомы. Мой друг и однополчанин, Павел Григорьевич Курлов, так много говорил про вас хорошего. Я благодарил. Хозяин старался усадить меня поудобнее. Передо мною был удивительного шарма, преинтересный, красиво говоривший человек. Он сразу же начал про мое назначение в Ялту, сказав, что это только на время, т. к. он считает, что меня необходимо назначить Петербургским градоначальником.

- Вы согласны, надеюсь?

Я, конечно, благодарил. Он говорил про необходимость выбрать хорошего командира Корпуса жандармов и просил сказать откровенно, кого бы я считал пригодным для занятия этой должности. Я назвал генерала Герасимова и еще одного жандармского генерала, которого я не мог терпеть. Протопопов вскочил, смеясь. Да, ведь, они вас так не любят. Я ответил, что и я их не люблю, но ответил на его вопрос, {128} как начальника, - по совести, правду. Он стал превозносить Курлова, считая, что он будет идеальным командиром Корпуса жандармов, и что это назначение явится для него реабилитацией за все несправедливости, понесенные по делу Столыпина. С этим я не мог не согласиться. Затрещал телефон. Я сделал движение выйти в салон, хозяин радушно удержал меня и подошел к телефону. Невольно слыша разговор, я старался отвлечься рассматриванием кабинета. Богато, уютно, удобно. По-русски. Стены в фотографиях, в картинах. Выделяется большой фотографический портрет Гучкова. Ну, ну, - подумал я, - думцы, общественность.

А хозяин оживленно беседовал с председателем Гос. Думы Родзянкой. Разговор кончился.

- Вот, видите, - начал быстро, подойдя ко мне вплотную, хозяин, оказывается я не имел права принимать назначения от Его Величества, не спрося разрешения у Родзянко

Протопопов волновался и стал передавать мне свой разговор с Родзянкой. Судя по разговору, в Думе уже узнали о состоявшемся в Ставке назначении и некоторые недовольны, что Протопопов входит в Кабинет Штюрмера. У нас уже начали играть в парламентаризм.

- Да, ведь, Родзянко сам предлагал вас Государю на пост министра Торговли, - оказал я.

- А вы знаете это? Ну да, сам предлагал. А вот, когда Государь захотел меня на пост министра Внутренних дел, не спросясь Родзянко, оказывается, я должен был отказаться...

Разговор взволновал хозяина. Перейдя в столовую, где подали утренний кофе, хозяин понемногу успокоился и стал развивать планы на будущее. Он очень тепло и сердечно говорил об Их Величествах и особенно о Государе. - Я положительно влюбился в него. Какой шарм. Какое образование, как быстро схватывает каждый вопрос, его суть...

Продержав меня более двух часов, любезный хозяин, наконец, проводил меня до передней, пожелав мне на прощанье еще раз доброго пути и мы расстались. Какой очаровательный человек, думал я про Протопопова, едучи домой. Но, как мало похож он на министра, да еще Внутренних дел... Да, в такое время...

{129} Повидав еще кое-кого из тех, кто должен был писать мне в Крым и информировать меня обо всем, условившись о способе пересылки корреспонденции, чтобы она не попадала в нескромные руки перлюстрационных бюро, которые, к слову сказать, не имели ничего общего с жандармерией, я вечером выехал в Крым.

Дивная служба по охране священной особы Государя Императора и Его Семьи, незабываемых десять лет оставались позади... Должен ли я был уходить оттуда, не следовало ли мне оставаться там? Кто знает! На все воля Божия!

{133}

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

На южном берегу Крыма с сентября по конец 1916 года. - Ялтинское Градоначальство. - Приезд в Ялту, первые шаги. - Еврейский вопрос. - Работа на раненых. - Вел. Кн. Мария Павловна Старшая. - Вел. Кн. Ксения Александровна. Вел. Кн. Павел Александрович. - Вел. Кн. Михаил Александрович. - Переписка с королевой Греческой. - Брак княгини Е. А. Барятинской с кн. Оболенским. Касса первой помощи. - Отзывчивость Государя. - У адмирала Колчака. - Генерал Эбелов. - Меры по продовольствию и транспорту. - Н. К. Денисов и его проекты. - Проект по улучшению Ялты. - Что удалось начать. - Оценка имения Форос Г. К. Ушакова. - Георгиевский праздник 26 ноября. - Приезд Милюкова и его интервью. - Отклики на убийство Распутина.

Ялтинское Градоначальство было учреждено, по желанию Императора Николая 11-го, 18 июня 1914 года, и сразу же, после переворота 1917 года, было упразднено Временным Правительством.

Оно занимало южный берег Крыма, от Байдароких ворот и мыса Ласпи до деревни Ускута, что восточное Алушты, включительно, что составляло полосу земли до ста километров длиною.

Северною границею Градоначальства был горный хребет Крымских гор, высотою до 555-800 сажен, называемый в общежитии Яйла, хотя, собственно, слово Яйла (пастбище) обозначает плоскую верхнюю поверхность самого горного кряжам

Вся Яйла, со своими вершинами: Ай-Петри (576 с.), Кемал-Егерек (716 с.), Демир-Капу (721 с.), Роман-Кош, самая высокая (723,4 с.), Зейтин-Кош (718,9 с.), Чатыр-Даг (714,5 с. - Эклиз-Бурун) и Демерджи представляет могучую, более ста, верст длиною стену, которая и защищает южный берег от северных ветров и холодов.

У Байдарских ворот та могучая стена теснится к морю и даже обрушилась в него колоссальными скалами Фороса, но затем, как бы испугавшись утонуть, отступает от моря и отодвигается от него у Алупки на 4 версты, у Ялты - на 6 верст, а у Алушты - до 8 верст.

За Яйлой же к Градоначальству относился Козьмо-Демьянский монастырь и находящаяся около него Царская охота, из-за которой вся эта местность и была отнесена к Градоначальству.

Южный берег изрезан большими и малыми бухтами, часто с пляжами, и врезается в Черное море, считая с Запада {134} мысами: Лапси, Сарыч с маяком, Кикенеиз, Ай-Тодор с маяком, Никита, Аю-Даг и Плака.

Это счастливое сочетание горного хребта, береговой линии и теплого моря создало, под горячими лучами южного живительного солнца, из южного берега Крыма благодатный край, титаническую теплицу, царство зелени, плодов и цветов, где созревали виноград и различные нежные фрукты, зрели оливки, винная ягода, раскинулись табачные плантации, круглую зиму цвели розы и фиалки, росли кипарисы, лавровое и масличное дерево, магнолии и олеандры.

Громадная дача Южно-бережного лесничества, начавшись у Массандры, перекинулась через Яйлу на Север гигантским лесным ковром сосны, бука, тисса и орешника и соединяло Южный берег с великолепной, дикой Царской охотой, с горою Чечуль в центре.

Великолепное шоссе, - гордость русских путейских инженеров, бежало через все Градоначальство от Севастополя до Алушты. А в Алуште и Ялте от него шли шоссе в Симферополь и Бахчисарай. Между Мисхором и Ориандой, Ялтой и Гурзуфом было хорошее и нижнее шоссе.

На этой-то замечательной территории, бережно укрытой с Севера, согреваемой южным солнцем и ласкаемой теплым морем, были расположены два города: столица края красавица Ялта и ее ревнивая соперница Алушта, с их дворцами, виллами, громадными имениями, садами, парками, виноградниками и плантациями - города, о которых так много рассказано мною в моих предыдущих томах.

Двадцать татарских деревенек с их садами, виноградниками и табачными плантациями, из которых упомяну лишь: Кикенеиз, Алупка, Кореиз, Ай-Даниль, Ай-Никита, Дегерменкой и Биюк-Ламбат.

Большое количество местечек, разросшихся около культурных центров, около огромных богатейших имений, как например: Симеиз, Мисхор, Алупка, Кореиз, Гурзуф, Суук-Су, Профессорский уголок.

Богатейшие имения частных лиц, перечень которых занял бы много места, из которых упомяну лишь: Тесели - имение Плаутиной, Форос - Ушакова, Алупку {135} Воронцовой-Дашковой, Кореиз - кн. Юсупова, гр. Сумарокова-Эльстона, имения Токмакова, кн. Долгорукой, кн. Трубецкой, гр. Паниной, за Ялтой же: имения Бекетова, Наумова, Денисова, Федосеева, Соловьевой, Партенит - Раевских и много других.

Имения Великих Князей: Александра Михайловича - Ай-Тодор, Георгия Михайловича - Харакс, Николая Николаевича - Чаир, Петра Николаевича - Дюльбер, Димитрия Константиновича - Чикмене.

Удельные имения - Ай-Даниль, Чукурлар, Кучук-Ламбат.

Как венец всего частного землевладения, - принадлежавшие Государю Императору великолепные имения: Ливадия, Массандра и Орианда с их замечательными виноградниками, подвалами, парками, садами, цветниками.

Удивительное упреждение Императорский Никитский сад, с его школами, лабораторией, питомниками и винным подвалом Магарача.

Южнобережное лесничество, оберегавшее край от хищнического истребления и эксплуатации лесов.

Все это вместе утопало в зелени виноградников, парков и садов и создавало нашу русскую Ривьеру, равной которой по красоте, природной роскоши и богатству нет в мире.

Я высадился в Симферополе и поехал в Ялту на автомобиле через Алушту. В Алуште меня встретили с цветами, думая, что я еду с женой. Часов в шесть приехал в Ялту, отслужил молебен в соборе и устроился в ,,России", пока не приищу квартиру, т. к. Императрица просила не беспокоить семью Думбадзе на казенной квартире градоначальника.

На следующее утро явился в Градоначальство. Во дворе стояло довольно много простолюдинов, в большинстве татар. Когда я подошел, все опустились на колени. Я был смущен, просил встать. То были "просители". В канцелярии мне объяснили, что таков обычай. Сказал, что я его категорически уничтожаю и прошу впредь мне такой встречи не делать.

Познакомился со служащими, съездил в полицейское управление, принял полицию. Многих я знал, знал хорошо полицмейстера Гвоздевича.

{136} Всех просил служить "по закону" и поступать по отношению публики тоже "по закону". Я заявил, что прежних обычаев по службе, укоренившихся в течение долгой болезни бывшего градоначальника, я не признаю, слышать про них не желаю, прошу их забыть и предупреждаю, что впредь всякий противозаконный проступок будет мною преследоваться наистрожайшим образом.

В первые же дни моей службы прежний градоначальник генерал И. А. Думбадзе скончался. Похоронили его со всеми полагающимися ему военными и гражданскими почестями. От жизни ушел хороший по душе человек, верный слуга Царя и Родины, администратор безукоризненной честности. Со смертью его мне было легче приняться за искоренение тех неправильностей, что упрочились в Градоначальстве за время его болезни, без его ведома.

Больным вопросом являлось отношение к евреям. Их заставляли периодически подавать прошения о праве жительства, оплачиваемые гербовым сбором. Пришлось объяснить, что этим как бы установили незаконный налог и т. д. Собрал приставов, напомнил мое требование - "всё по закону". Обещали. Но не прошло и нескольких дней, как приехавший в Ялту и остановившийся в "России" известный петроградский адвокат еврей, подвергся нажиму со стороны полиции. Адвокат послал две телеграммы в Петроград, разделывая, конечно, Градоначальство. Меня предупредили. Вызвал пристава. В чем дело? Тот бросился на колени. - Простите, больше не буду. - Предложил урегулировать дело. Закон был восстановлен. Адвокат послал телеграмму: - предыдущие считать недействительными.

Вскоре ко мне явилась группа общественных деятелей и очень деликатно просила объяснить, как я буду относиться к евреям. Я не скрыл моего удивления подобным вопросом и ответил: "по закону".

Визитеры думали, что я шучу. Я разъяснил, что для меня выражение "по закону" есть нечто серьёзное, это целая система. Основа всего. Я разъяснил, что и для меня и для самих евреев будет всё гораздо проще и яснее, раз мое отношение к ним будет регулироваться законом, и только законом.

{137} - Ведь, посудите сами, господа, если я стану действовать до "усмотрению", то сегодня оно может оказаться удобным для евреев, а завтра я могу встать с левой ноги и мое усмотрение окажется для евреев невыгодным. А закон ясен. Будем руководствоваться законом и всё будет в порядке. - На меня смотрели с удивлением, но возражать не приходилось. Распрощались.

Прошло несколько дней. В Градоначальстве стали выселять евреев из местечек, где они имели право по закону селиться, и предлагали переехать в Ялту, как город.

Вдруг получаю письмо от Вел. Кн. Ксении Александровны, которая просила не выселять из Алупки одну еврейку и т. д. Оказывается, еврейка нашла ход к Великой Княгине через одного из бывших у меня визитеров по еврейскому вопросу и через одного доктора.

Я был возмущен бесцеремонностью общественного деятеля. Я поехал к Великой Княгине, доложил всю деликатность моего положения по водворению в крае именно законности и т. д. Я обещал похлопотать об удобствах для еврейки, но только в Ялте. Великая Княгиня поняла меня и на своей просьбе не настаивала. Еврейка была перевезена в Ялту на моем автомобиле, водворена хорошо и т. д.

Окончив с еврейкой, я пригласил бывших у меня визитеров и пристыдил их. Как же, господа, ведь согласились, что лучше действовать "по закону" А что же вышло? Дабы обойти "закон", обратились к Вел. Княгине. И я должен был не исполнить просьбы Ее Высочества. Что же вы думаете, господа, что это приятное и легкое для меня дело не исполнить просьбы Великой Княгини, не исполнить просьбы сестры Государя Императора?.. Что же это, хорошо с вашей стороны? Вот каковы вы, господа, общественники. Вот что такое "закон" для вас. - Много я наговорил тогда истин представителям общественности, хотя и с улыбкой. А на прощание их заверил, что и впредь в Градоначальстве всё будет делаться "по закону".

По условиям войны весь наш чудный край представлял теперь как бы одну колоссальную лазарет-здравницу. Всюду были устроены госпиталя или Комитета Императрицы {138} Александры Федоровны или Красного Креста, Земгора или иных благотворительных организаций или частных лиц.

Не было интеллигентной семьи, в которой бы кто-либо из дам не работал на раненых. Все, кто не мог устроиться на фронт, работали, как могли, на местах. Многие богатые люди имели у себя домовые лазареты. У многих жили выздоравливающие офицеры. В Ливадии был устроен большой лазарет, отчеты о котором, ежедневно отсылались Императрице Александре Федоровне.

Будучи, по должности, представителем Верховного начальника Военно-санитарной части для моего Градоначальства, я представился в Петрограде принцу Ольденбургскому. Его Высочество дал мне руководящие указания и просил, при замеченном где-либо упущении, телеграфировать ему непосредственно. И, когда я воспользовался однажды этим разрешением по поводу одного лазарета Земгора, на администрацию которого ко мне поступило несколько жалоб офицеров и рапорт коменданта, принц не замедлил обрушиться по телеграфу строгою карою.

Всё в крае жило для войны. Я окунулся в новое для меня дело, и оно вскоре захватило меня полностью.

С первых же дней мне пришлось соприкасаться с членами Императорского Дома. Приехав в Ялту, я еще застал в Ливадии Вел. Кн. Марию Павловну Старшую. Великая Княгиня стояла во главе обширной организации по снабжению выходящих из госпиталей теплого одеждою. Организация охватила всю Россию. Но на Южном берегу Крыма было сосредоточено такое количество организаций, находившихся под покровительством Царицы, что возникло несколько вопросов о разграничении компетенции высоких покровительниц.

Великая Княгиня тактично обошла подводные камни. Приняв меня величественно ласково в Ливадийском саду, в садовом кресле, среди цветов, Великая Княгиня объявила, что центр деятельности ее комитета будет устроен в Симферополе, а что в мое распоряжение все-таки будет передано пять тысяч рублей на нужды выздоравливающих. Великая Княгиня упомянула о широкой организации Ее Величества и пожелала мне всяческих успехов.

{139} Сопровождавший Великую Княгиню сенатор Д. Б. Нейгард не замедлил передать мне деньги, причем подчеркнул, что район Градоначальства не входит в круг деятельности Великой Княгини, так как тут всё делается по указанию Ее Величества. Я понял всё. Еще в Петрограде я слышал, что пребыванием Вел. Княгини в Ливадии недовольна Императрица. Ее Величество была задета тем, что Великая Княгиня обратилась за разрешением остановиться в Ливадии не к ней, а к Государю Императору.

Дня через два я приехал проводить Ее Высочество. Она уезжала на Север. А наши выздоравливавшие, перед отъездом на Север, снабжались отличными теплыми вещами из Комитета Великой Княгини в Алуште.

В Ай-Тодоре, в своем имении, жила с детьми Вел. Кн. Ксения Александровна. Великая Княгиня приняла меня с чарующей мягкостью и простотой, что так напоминало добрую вдовствующую Императрицу. Ее свита - полковник князь Орбелиани с женой Верой Владимировной были на редкость симпатичны и предупредительны.

Неподалеку, в Кореизе, жила дочь Великой Княгини - княгиня Ирина Александровна, по мужу Юсупова, с родителями своего мужа. Приезжал ненадолго и ее муж молодой князь Ф. Ф. Юсупов, граф Сумароков-Эльстон.

В Мисхоре жил недолго, отдыхая после командования корпусом, Вел. Кн. Павел Александрович с супругой. Спросив по телефону, когда могу представиться, я был приглашен к чаю. Вел. Князь казался усталым, но готовился вновь работать по инспекции гвардии. Его жена, княгиня Ольга Валериановна, была женщина-дипломат. Приехав с мужем в Россию, она сумела из баварской графини Гогенфельзен стать русской княгиней Палей. Она пошла на героическое средство. Познакомилась с Распутиным и добыла от него личное письмо к Царице с просьбой исполнить ходатайство о даровании ей титула княгини Палей. Великий Князь, испросив аудиенцию у Императрицы, лично вручил то письмо "Старца". Государыня была так поражена неожиданностью, что с ней .случилось головокружение. Оправившись, Государыня лишь смогла сказать Великому Князю, довольно сухо, что просьба будет {140} исполнена. Утром 15 августа 1915 г. Ольга Валерьяновна была сделана княгиней Палей. "Старца" она почитала до его смерти, а после убийства не постеснялась заехать к семье убитого. И все-таки сердце Царицы она не покорила, и симпатии Ее Величества не завоевала, хотя принимала к тому все меры. Но высокое положение супруги дяди Государя Ольга Велерьяновна несла высоко, оставаясь для столицы дамой великосветского Петроградского общества.

Одна из ее дочерей по первому браку была за графом Крейц, другая Марианна вторым браком была за Дерфельденом. Обе были знакомы с Распутиным, и в квартире графа Крейца состоялось знакомство Распутина с французским послом Палеологом. Лучшее доказательство, что никаких данных о прикосновенности "Старца" к какому-либо шпионажу не было.

Если бы была хоть тень подозрения, хитрый Палеолог не пошел бы на знакомство. Всё устраивала Ольга Валериановна.

В Крыму она была мила, любезна. Черты былой красоты были налицо. Встречавшиеся с ней были от "Великой Княгини" в восторге.

Около Ай-Тодора, на одной из дач Шелапутина, в семье московского фабриканта Гужона, отдыхал Вел. Князь Михаил Александрович со своей супругой Наталией Сергеевной Брасовой. Я представился Вел. Князю. Здесь царила буржуазная простота. Красивая и обаятельная, когда хотела, Наталия Сергеевна окутала своего доброго и мягкого супруга атмосферой московской коммерческой буржуазии, со всеми ее характерными черточками, что совсем не шло ни к Великому Князю, ни к его высокому положению.

За Ориандой, на нижнем шоссе, за имением Его Величества "Курпаты", на земле, бывшей Сазонова, высоко над морем, на обрыве стоит только что отстраненный дворец Вел. Кн. Дмитрия Константиновича "Кичкине" (Маленький) в мавританском стиле. Великий Князь отдыхал там. Я представился. Вел. Князь принял меня радушно, как старого знакомого по Царскому Селу и Павловску. Угостил завтраком. Разговор касался только военных дел. Пресимпатичная столовая с {141} видом на море и особое прелестное, я бы сказал, "царское" радушие навсегда остались у меня в памяти. Пожилые Великие Князья: Константиновичи, Николаевичи, Михайловичи сохраняли эту старую традиционную обворожительную привычку обращения времен Императора Александра II-го.

Немного спустя, я доложил Вел. Князю, в порядке информации, как я, не желая того, видимо, огорчил его сестру, вдовствующую Королеву Эллинов, Вел. Кн. Ольгу Константиновну. Вот, что произошло. Русское правительство стало выселять с Южного берега Крыма турецких подданных. Под эту категорию подошли безобидные местные татары, давно живущие в Крыму и считавшие себя турками только по вере. С их стороны начались хлопоты, как бы легально остаться в Крыму. Всё это началось до моего приезда. Ловкий греческий консул в Севастополе быстро понял, что можно сделать большое дело и начал выдавать татарам удостоверения о принадлежности их к греческому подданству. Брал не дорого. Местная власть смотрела на это сквозь пальцы. Начался настоящий хаос. Я собрал татар и обещал им покровительство, но при условии, что они не будут скрывать своего турецкого подданства, будут оставаться турками и работать, как работали, не прибегая к помощи греческого консула. Перекрасившихся турок в греков обещал раскрывать и поступать по закону. К консулу перестали обращаться. Он, очевидно, пожаловался в Петроград. И, вдруг, я получаю телеграмму от Королевы Эллинов Вел. Кн. Ольги Константиновны с просьбой не преследовать греков.

Я ответил Ее Величеству подробной телеграммой, где не постеснялся раскрыть всю махинацию консула и происшедшее из-за того недоразумение.

Послав телеграмму Королеве, я, конечно, отчитался перед министром Внутренних дел и дело замолкло. Всё это я и доложил Вел. Кн. Дмитрию Константиновичу. Великий Князь посмеялся над ловкой находчивостью консула и обещал при случае написать Королеве.

Приезжал в Ялту на несколько дней и Вел. Кн. Николай Михайлович, со специальной миссией от Его Величества. В {142} Ялте жила в то время на даче кн. Барятинской дочь Императора Александра II и Его морганатической супруги Светлейшей княгини Юрьевской, княгиня Екатерина Александровна Барятинская, красавица с чудным голосом. Княгиня в 1910 году потеряла мужа и выходила замуж за князя Оболенского. Посаженным отцом должен был быть Государь Император.

Однажды я получил о том телеграмму из Ставки от генерала Воейкова с указанием, что заместителем Его Величества явится на свадьбу Вел. Кн. Николай Михайлович. На меня же возлагалось поручение приобрести образ Спасителя, которым Великий Князь благословит невесту от имени Его Величества. Образ я должен был вручить Великому Князю.

Времени было всего один день и мне пришлось выбрать образ в местном магазине и взять то, что было в наличности. Переволновался я изрядно. Великий Князь остановился в Кореизе, в имении Юсуповых.

Вел. Князь принял меня в доме направо от въездных ворот. Я доложил о телеграмме из Ставки и вручил образ. Великий Князь был в дурном расположении духа. Он мрачно смотрел на происходящие события. Его Высочество знал меня, и не так давно я лично поднес ему мою последнюю книгу о социалистах-революционерах.

В градоначальстве, при большом количестве госпиталей, довольно часто умирали офицеры. Жены, матери умерших обращались ко мне за помощью, не на что похоронить и т. д. Сумм на этот предмет не было. Обсудив вопрос с комендантом, решили образовать "кассу первой помощи семьям умерших". Обратился через газеты к добрым людям, написал письмо дворцовому коменданту. Он был человек добрый, отзывчивый и понимал жизнь. Не прошло и несколько дней, как генерал Воейков телеграфировал мне, что, по докладу Государю Императору настоящего дела, Его Величеству угодно было его одобрить и пожертвовать в Кассу пять тысяч рублей. Мы были счастливы. Я объявил о том. Телеграмма о Государевой милости была заделана в рамку и вывешена в Военном доме позже. Прилив пожертвований сразу увеличился. А по госпиталям с благодарностью вспоминали про Государя Императора.

{143} Пришлось подумать и о здоровых офицерах, приезжавших в Ялту отдохнуть. Заарендовали дом, устроили номера, столовую, читальню, биллиардную. Получился "Военный дом". Цель оттянуть молодежь от духанов, от учреждений, где офицерство поневоле сталкивалось с неподходящими элементами. В то время, ведь, сознавалось и проводилось в жизнь, "что звание не только офицера, а и солдата, вообще, есть высоко и почетно". Молодежь на Южном берегу была разболтана и частенько вела себя не так, как следует. Надо было прибрать к рукам. Наш ,,Военный дом" должен был явиться своим военным собранием и был отдан под контроль коменданта, полковника Ровнякова, энергичного, работящего дисциплинированного офицера.

Было объявлено, что там, у себя дома, можно не стесняться и с вином, но на улицу своего веселья не выносить. А своеволия в первые дни после моего приезда было несколько случаев. Один молодой вояка даже подрался в парикмахерской. Пришлось усадить его в мой автомобиль и выдворить за пределы градоначальства.

Большим неудобством, подбодрявшим молодежь, было отсутствие в градоначальстве военной гауптвахты. А гауптвахта всегда хорошо действовала на молодежь. Я сговорился с Севастопольским градоначальником, адмиралом Веселкиным, и он с большим удовольствием согласился принимать на свою гауптвахту наших клиентов. И уже одно оповещение о том, правда, в связи с высылкой воинственного молодого кавалериста, произвела магическое действие. Всякие происшествия прекратились. Любезностью Веселкина даже не пришлось ни разу воспользоваться.

Как начальник гарнизона, я подчинялся командующему флотом адмиралу Колчаку; как градоначальник, - Одесскому генерал-губернатору Эбелову.

Поехал представляться. Адмирал Колчак (будущая знаменитость), в белоснежном кителе, принял меня серьёзно-любезно. Я доложил ему все наши нужды, облегчить которые зависело от него, и он пошел широко навстречу. Так он разрешил освещать улицы по вечерам в городах фонарями, {144} пользоваться по вечерам на автомобилях и в экипажах вообще фонарями, что было запрещено, дабы неприятель с моря не мог определить месторасположение наших поселений, как разъяснил мне полицмейстер. Все жизненные неудобства сваливались на распоряжения морских властей, о которых те, зачастую, ничего и не слыхали.

Адмирал выразил уверенность, что на стоверстной прибрежной полосе градоначальства нет военнопленных немцев. Тут я его разочаровал, сказав, что у нас работают свыше двух тысяч. Адмирал ужаснулся. Я обещал удалить их за Яйлу, что и выполнил к большому неудовольствию некоторых хозяев. В общем, мы расстались с адмиралом хорошо. Его начальник штаба адмирал Погуляев, которого я знал по шхерам и о котором писал в моих предыдущих томах, был шикарен, по-прежнему красив и предупредителен.

Со стороны генерала Эбелова я встречал только одно содействие и предупредительность.

7 октября 1916 г. в Севастополе произошло событие, весь ужас которого может понять только моряк, плававший под Андреевским флагом. 6 октября флот вернулся с похода на рейд. А в 6 ч. 10 м. утра 7-го потрясающий громовой удар разбудил весь Севастополь. На рейде, на дредноуте "Императрица Мария" происходили взрывы. Дредноут был окутан дымом. Как молния сверкали огни. Объявлен приказ - боевая тревога.

50 минут грохотал дредноут и, наконец, лег на бок и опрокинулся килем вверх. Все судовые средства спасали тонувших людей экипажа.

Что, как, почему - никто не знал, никто ничего не понимал. Загадка происшедшего несчастья остается неразгаданной и поныне.

С первых же дней я увидел многие неудобства войны для населения, которые не замечал при прежней службе, как меня не касавшиеся.

Некоторых продуктов нет совсем, хвосты у магазинов, дороговизна на некоторые продукты, ничем не оправдываемая, к винограду местного производства нельзя и {145} подступиться, извощики "дерут", не обращая внимания на таксу, за проезд в автомобиле до Севастополя требуют 500-600 рублей, что кажется просто дикостью и т. д. и т. д. Отовсюду жалобы, помогите, примите меры. А в городе по вечерам темень, нет совсем освещения, в магазинах света нет, извощики вечером без фонарей, автомобили тоже. На вопросы, почему, отчего один ответ: война, запрещено из Севастополя.

Присмотрелся, попригляделся, поговорил кое с кем, собрал сведения от обывателей, окунулся в обывательскую жизнь и начал кое-что делать, чтобы помочь обывателю, облегчить ему далеко не сладкую во время войны жизнь. От моих подчиненных в первое время не только не встретил помощи, а скорее нашел скрытую оппозицию.

Всемогущий полицмейстер на все вопросы отвечает со сладкой улыбкой война, Ваше Превосходительство, война. Вижу тут помощи не жди. Тут оппозиция. Пошел к общественности. Побеседовал с милейшим городским головой, Еленевым, просил помочь в интересах населения. Был, видимо, удивлен, но обещал всячески помочь. Поговорил с некоторыми коммерсантами, с общественными деятелями, все ответили очень сочувственно и, как казалось, искренно, но было видно и удивление, что к ним за советом и за помощью обращается сам градоначальник.

А приемная с утра полна и просительницы самые странные. Приходит молоденькая, модная дама и жалуется, что хозяйка дорого берет за комнату, а комната без удобств, приходится бегать через двор и т. д. Объясняю, что это меня не касается. - Как так, - набрасывается на меня барынька - А вот Иван Антонович... - и пошла, и пошла. Другая, посолиднее, жалуется, что в пансионе ей не позволяют готовить на примусе, поспорила с хозяйкой, та ее толкнула и пошла, и пошла. Разнервничалась, пришлось воды давать. Третья прибежала - муж побил. Просит заступиться... Вижу - край патриархальный, и все мои заверения, что, в сущности, это меня не касается, разбивались. А вот Иван Антонович, а вот генерал Думбадзе... Пришлось приспособляться.

С другой стороны, кое-кто жалуется на полицию. Есть привычки традиционные, которые хотелось бы искоренить.

{146} Да полицмейстер-то уж очень старый и опытный, старой школы. Вижу, что мы с ним не уживемся.

Начал я с продовольствия. Пошел к двум мясникам. Познакомился. Разговорились. Помогите, пожалуйста, советом. То мяса нет, а когда есть, хвост предлиннейший. Все жалуются, все бранятся. Мясники довольны. Сам генерал пришел. Никогда того не бывало. Посоветовали просить разрешения пропускать скот с Кавказа. А насчет хвостов так: посоветовали просить у города открыть в другом конце две заколоченные лавки. A мы уже поставим колоды для рубки, ну и будем продавать в трех местах, вот и хвостов не будет. И верно. Обратился к городскому голове, открыли заколоченные лавки, поставили колоды и пошла продажа в четырех местах. Дело-то оказалось проще простого.

А на Кавказ послал я слезницу князю В. Н. Орлову, напомнил о Ялте, как пользовался и он ее прелестями и просил помочь, разрешить вывоз, когда можно, на мой адрес скота для Ялты. Князь откликнулся со свойственной ему добротой и благожелательством. И мы скоро получили первую партию скота через Керчь.

Шли жалобы постоянные на недостаток сахара. Правительство при урегулировании вопроса об отпуске сахара отнесло Ялту, как уездный город, к третьему разряду, а не приравняло его к курортам. Ялта же фактически была не только курортом, а целой всероссийской здравницей. Послал мотивированную телеграмму министру Земледелия и получил в ответ, что, помимо разверстки, буду, как градоначальник, получать в мой адрес под мою ответственность ежемесячно два вагона сахара. Восторг и ликование. Весть об изобилии сахара у нас быстро распространилась и к нам стали ошвартовываться пароходы с продовольствием, шедшие с Кавказа на Одессу. Приезжают капитаны. Просят сахара для команд.

- А вы что нам можете дать, по какой цене? - И стали мы за излишки сахара получать в обмен сено для извощиков, прессованное, и еще кое-что. А чтобы не было спекуляции, учредили комиссию в порту с моим представителем, которая и устанавливала цену на привозимый продукт, по-божески, {147} чтобы никому не было обидно. Извощики были особенно довольны этой мерой.

Но как сбавить цены на продукты? Одной репрессии мало. Одной принудительной таксировки тоже мало. Посоветовался с одним старым опытным русским коммерсантом. Дело касалось только продовольствия.

- А вы, ваше превосходительство, прикажите, под страхом штрафа, выставлять на всех продуктах цену на видном месте. На корзинках, лотках, прилавках и, особенно, во время базаров на возах. Вы увидите, что произойдет.

Опубликовал я обязательное постановление. Цены, действительно, упали. Стыдно стало, хотя бы за виноград, афишировать себя спекулянтом на местном продукте. А на базаре, в первый же базарный день, произошла ссора между продавцами, дошедшая до драки. Товары привозили из-за Яйлы. В конце концов, установились цены средние, но много ниже прежних, когда каждый брал, что хотел. Я поблагодарил старика коммерсанта. Вот что значит свободная конкуренция, но без контроля власти.

Трудней было справиться с извощиками. Брали, что хотели. Помог я им сеном, но и обрушился на них за невыполнение таксы. Штрафовал сильно, но делу то помогало мало.

Бешеные цены за проезд в автомобилях до Севастополя удалюсь сбить следующим способом. Я обратился с просьбой к находившемуся в Одессе адмиралу Хоменко и ведавшему всем транспортом по Черному морю о восстановлении пассажирского сообщения Ялта-Севастополь. Адмирал пошел навстречу и скоро мы получили пароход, который дважды в неделю делал рейсы между Ялтой и Севастополем. Конечно, без гарантии безопасности плавания от неприятеля. Публика была очень довольна. Походило на мирное время. Бешеная цена за автомобили в гаражах сразу упала.

Пришлось подумать и о развлечениях. Городской клуб обратился за разрешением возобновить лото, несколько раз в неделю. Обсудив вопрос и приняв во внимание все соображения, я дал разрешение, но с условием отчисления известно-то процента в пользу местного благотворительного общества для раненых.

{148} Пришлось разрешить по-новому для Ялты и деликатный вопрос: разрешать или воспрещать гостиницам отдавать номера в наем на время менее суток и ночью. Иными словами, разрешать ли приют парочкам на короткое время. Пришел владелец вновь устраиваемой гостиницы и вопрос стал ребром.

Я обратился, прежде всего, к закону. Закон у нас не воспрещал отдачу помещения в наем на короткий срок и срока не указывал. Это самое главное. Всякие же административные воспрещения для гостиниц цели не достигали. Хозяева гостиниц лишь стали брать с клиентов дороже, чем следует, а полиция или брала за молчание или закрывала глаза на обычное злободневное явление. Выходило сплошное лицемерие со стороны власти, оправдываемое только или желанием понравиться высшей духовной власти за борьбу, якобы, с безнравственностью, или заслужить похвалу забывших веселую молодость престарелых ханжей - дам патронесс.

Вопрос был разрешен в смысле положительном. Прежнее распоряжение было отменено. Парочкам не приходилось уезжать из Ялты и искать приюта где-либо и как-нибудь, а кое-кто лишился дохода за попустительство.

Много интересных деловых людей заезжало ко мне, прослышав о моих проектах по развитию Ялты и курортов вообще на Южном берегу Крыма. Побывал инженер, заведовавший постройкой уже разрешенной железной дороги Севастополь-Ялта. Старался доказать ему, что надо приступать к работам, пользоваться моментом, пока есть много рабочих рук - военнопленных и т. д. Поспорили о месте, выбранном для вокзала.

Побывал крупный петроградский банкир, делец, намеревавшийся купить гостиницу "Россия" и переделать ее на манер заграничных роскошных отелей по последнему слову моды и комфорта. Подбодрял и поощрял его в намерениях, которые так отвечали всем моим планам.

Приехал владелец Гурзуфа Н. X. Денисов, модный для края банкир, делец широкой американской складки, молодой, живой, энергичный, говорун и к тому же недурен собой. Он {149} посвятил меня в свои планы о широком развитии Гурзуфа. Об устройстве там после войны игрального казино, рулетки или чего-либо подобного. Я, в ответ, развил и продолжил его план, стараясь доказать, что думать только о Гурзуфе мало. Надо охватить все градоначальство, весь Южный берег. Один Гурзуф мал. Устройте так, чтобы богатый турист, попав к вам, в Гурзуф, живя у вас, мог поехать хорошо позавтракать к Байдарским Воротам. Постройте там красивую гостиницу с хорошим рестораном, чтобы можно было там отлично провести ночь и любоваться поутру восходом солнца, смотреть, как разбиваются о скалы Ворот и Фороса плывущие облака, как вырисовывается и развертывается, наконец, во всей красе голубое море...

Устроите так, чтобы ваш турист поехал пить пятичасовой чай на Ай-Петри и нашел бы там не теперешний грязный духан, а элегантный красивый павильон с террасой, откуда бы он мог спокойно любоваться со своей спутницей безграничной картиной лежащего перед ним моря, бегущей к нему зелени с группами домиков, дворцов, и всё под розовеющими лучами уплывающего вправо к Байдарам солнца, которые постепенно краснеют и нежат и беспокоят вас и заставляют искать чего-то...

А Алушта с Чатыр-Дагом, Демеожджи, с их сталактитовыми пещерами. И ведь это я указал только пограничные, крайние пункты градоначальства. Я не коснулся главной нашей красавицы Ялты, с ее ближайшими окрестностями. Вот и свяжите всё это в одну сеть с центром у вас для ваших клиентов-туристов; тогда выйдет дело. Им не будет скучно. Но не забывайте, что столица-то всего края, всего Южного берега - Ялта. Здесь должно быть и роскошное казино, и театр, и купальни, и всё это будет, уверяю вас. Здесь надо многих разбудить...

И вы найдете во мне большую поддержку, конечно, и для вашего Гурзуфа, но только смотрите на дело шире. Не давайте пробираться к нам иностранцам. Видите, у вас под боком, англичане хотят приобрести Суу-Су. Не давайте. {150} Откупите. Это должно быть ваше, раз уж Соловьева решила с ним расстаться. Не зевайте...

Николай Хрисанфович удивленно смотрел на меня. Но, видимо, как человек широкого полета, понимал меня. Пожертвовав мне изрядную сумму на выздоравливающих раненых, расписав кровати на всё правление своего банка, он распрощался со мной, пообещав, что к весне приедет ко мне от него инженер с проектами учреждений на Ай-Петри и у Байдарских Ворот, где он заарендует нужные земли. А от Гурзуфа до Ялты начнут ходить моторные катера... Мы расстались дружески. Каждый горел своими проектами, которые были затем смыты нахлынувшей революцией, как и многое другое в России. В Ялте, конечно, было много опытных общественных деятелей, желавших родному городу всяческого процветания, но было у городского самоуправления и не мало инертности. Еще в 1910 году, доктор медицины И. И. Иванов, Директор санатории для диетических и физических методов лечения, прочитал в апреле того года в Ялтинском медицинском обществе замечательный доклад о насущных нуждах Ялты, как курорта.

Указав, почему Ялту должны считать за климатолечебную местность, докладчик заявил: "Всё, что дано Ялте от Бога в климатическом отношении, все это, по большей части, прекрасно и благотворно для климатического лечения больного организма". Но, перейдя затем к тому - а что же сделал человек, чтобы использовать эти дары природы, - докладчик нашел, что человек сделал очень мало и "в итоге Ялта за последние годы начала всё более и более падать в своем курортном значении и над этим надо остановиться и принять меры, так как иначе получатся непоправимые последствия".

Докладчик указал, что необходимо выполнить следующее:

Прежде всего, озаботиться приобретением парка или большого приморского сада, просить о разрешении пользоваться парком Массандры; устроить пешеходные дорожки, {151} удобные для гуляний и постепенного восхождения; исправить горные тропы Боткинскую и Штангеевскую и проложить новые; устроить защищенные от ветров и дождя галереи и веранды; улучшить купальные заведения; взять в руки городского самоуправления дело лечения виноградом и организовать это дело самым широким и рациональным образом; улучшить канализацию, водоснабжение и мостовые; учредить бесплатную городскую больницу; упорядочить надзор за пансионами и меблированными комнатами, за молочными фермами и т. д.

Перейдя к отделу культурных развлечений и жизненных удобств, докладчик заявил: "Мы должны констатировать, что отделы эти представлены в Ялте довольно жалким образом".

Докладчик указал на необходимость постройки хорошего современного казино по примеру Висбаденского.

Работа должна быть выполнена городским самоуправлением, а общества медицинское и техническое должны быть ему пособниками, всё же население должно помочь делу морально и материально.

Докладчик находил, что многое может быть достигнуто только при правительственной помощи.

Он считал, что, прежде всего надо добиться введения курортного положения, т. е. законоположения "о санитарной охране курортов и официального признания Ялты курортом".

Организовать немедленно курортную комиссию при Гор. управе, которая, вкупе с приглашенными сведущими лицами, должна выработать план общего благоустройства Ялты и начать ходатайства перед правительством и заведующими разными отраслями курортного дела.

Докладчик наметил и программу работы Медицинского Общества, поставив в пример работу "незабвенного доктора В. Н. Дмитриева".

Докладчик закончил так: "Милостивые государи и милостивые государыни, общими дружными силами за работу. Первый шаг к курортному прогрессу попробуем сделать мы, врачи. В Ялте мы являемся наиболее людной научной корпорацией и, в силу местных условий, занимаем наиболее видное, {152} но за то и наиболее ответственное положение. Посему дам первым и книгу в руку. Итак, за работу!"

Всё это говорилось в 1910 году. И только говорилось.

Летом 1915 года было основано "Крымское общество для развития, усовершенствования и благоустройства Крымских лечебных местностей", учредителями которого были: А. И. Еленев, Д. С. Богданов, К. Н. Ассеев, Д. Г. Томашевич, А. А. Российский, А. А. Силич, Н. Я. Макаровский, Л. Н. Шаповалов и Ф. Н. Ивашин-Надтон.

Но дело не делалось. И, приехав в 1916 году, я застал все то же положение, которое охарактеризовал шесть лет тому назад доктор Иванов. Кто в этом был виноват - трудно сказать. Но факт был налицо.

Надо было удивляться, как при частых наездах в Ливадию Их Величеств, ни местная власть, ни городское самоуправление не сумели использовать пребывание Их Величеств, которые так любили Крым.

Положение было печальное. Я начал действовать. Надо было разбудить спящих, вдохнуть новую энергию в живых, опустивших руки.

Я много беседовал с городским головой, с местными деятелями, работниками, но сознавал, что без широкой правительственной помощи, без правительства дело не получит наг стоящего размаха. Но кругом забурлило. Воспрянула городская управа. Однажды городской голова просил меня приехать на их собрание с участием некоторых местных деятелей. Поехал. Слушал речи, мнения. Просили высказаться. Я развил широкий план в духе доктора Иванова, разубедил, дабы город не думал, что Уделы подарят им низ Массандры, советовал торопиться и купить земли, что по берегу в направлении Ливадии и т. д. Но свою заветную мечту - образование комитета из нескольких нужных министров, под высоким покровительством Его Величества, который бы и двинул всё дело преобразования Ялты, конечно, не высказал, считая это, без предварительных переговоров в Петрограде, преждевременным.

Меня благодарили, а через некоторое время я был обрадован сообщением, что город закупил землю г-жи {153} Желтухиной, на берегу, к Чукурлару, и начнет там что-то делать. Начало было положено. Первый шаг.

Это подбодряло на дальнейшую работу.

С помощью энергичных сотрудников и, главное, добрых отзывчивых людей, нам удалось поставить прочно: "Кассу первой помощи" и "Военный дом", о которых говорилось выше, устроить "Ясли" для детей, куда бесплатно принимались на рабочие часы дети матерей работниц. Началось оборудование в предоставленном в мое распоряжение городом помещении большого общежития для раненых с мастерскими, где должно было происходить бесплатное обучение полезным, доходным ремеслам. Предполагалось начать с сапожной мастерской.

Познакомившись с водолечебным заведением доктора Иванова, который из любезности и человеколюбия принимал клиентов из разных госпиталей для военных, я начал с ним переговоры, по результатам которых, сделал представление в Елизаветинский Комитет о приобретении в казну этого учреждения, с тем, чтобы доктор Иванов остался во главе его, как заведующий директор-распорядитель

Мое предложение имело такой успех, что центр уполномочил меня приобрести учреждение доктора Иванова и фактически отпустил на это просимые суммы. Это уж был колоссальный успех. Революция смела и это дело.

Таково было начало того огромного проекта, в который я окунулся, которым увлекся.

Я получил телеграмму от Главноуправляющего государственным здравоуправлением в Империи, Г. Е. Рейна, что, по соглашению с министром Внутренних дел, на меня возлагалось дело по оценке имения Форос, принадлежавшего Г. К. Ушкову.

В Петербурге возник проект приобрести это имение в казну для устройства там сперва громадного госпиталя, а затем лечебного курорта.

Имение Форос находилось на берегу Черного моря, под Байдарскими Воротами, в 38 верстах от Севастополя по Ялтинскому шоссе и в 43 верстах от Ялты. Оно занимало 279 дес. {154} 860 кв. саж., из коих под старым парком, прилегающим к морю - 7,200 кв. с., под молодым парком и фруктовым садом - 62,774 кв. с. Земли, годной для разбивки дачных участков - 236,154 кв. с. и прочей неудобной земли -364,33 кв. саж.

Имение имело около двух верст береговой линии. Форос защищался отвесными скалами и стеной гор (Яйлы) с севера и, по своей красоте живописности площади и величины, являлся одним из лучших имений Южного берега Крыма, и, как писал тогда Харьковский Земельный банк: "недаром английские капиталисты обратили на него свое внимание и составили грандиозный проект превращения его в первоклассный курорт, с затратою 27 миллионов рублей".

Имение включало: каменный господский дом с флигелями и многими постройками, здание бывшего конского завода, с конюшнями, лазаретом, и парк, фруктовый сад, вновь закладываемые виноградники, виноградники под люцерной.

Проработав несколько дней на месте, комиссия оценила имение в три с половиной миллиона рублей, о чем и был составлен соответствующий акт. К акту я счел нужным приложить заключение о водах Фороса, составленное техником путей сообщения M. H. Казариновым, и мнение гидролога И. Педдакоса, которые устанавливали богатую наличность в именье воды.

Кажется, эта работа была последней серьёзной работой для Градоначальства перед революцией.

Приближался день 26 ноября, день памяти Великомученика и Победоносца Георгия, орден имени которого считался почетнейшим в Русской армии. Его носил сам Государь Император и многие Великие Князья.

Мы задолго стали готовиться к празднику. В градоначальстве жило много георгиевских кавалеров. Жил сам председатель Георгиевского Комитета Вел. Кн. Михаил Александрович. Хотелось устроить действительный праздник для героев. Хотелось привлечь к нему членов династии, живших тогда в градоначальстве, но это оказалось очень трудным. Великие князья отказывались принимать какое-либо участие.

{155} Это грозило неприятным скандалом в глазах всех простых Георгиевских кавалеров.

Я решил идти напролом и привлечь всех членов династии к участию в празднике. Город решил устроить обед для всех Георгиевских кавалеров солдат. Я решил дать обед всем Георгиевским кавалерам офицерам в гостинице "Россия". Вечером предполагался парадный спектакль в городском театре. Утром парад. Но парад в тот день без Великих Князей, при наличности их на территории градоначальства - вещь недопустимая, - полагал я. Я решился на крайнее средство.

Никого не предупредив, послал подробную телеграмму Дворцовому коменданту, прося помочь. Я был уверен, что Воейков, как человек военный и понимающий политический момент, поймет меня. Стал ждать ответа.

А на месте надо было примирить непримиримое взаимоотношение членов династии из-за женского вопроса. Отношения между великокняжескими семьями не были урегулированы. Я пригласил Великую Княгиню Ксению Александровну с дочерью, Княгиней Ириной Александровной Юсуповой, на офицерский обед в "Россию". Великая Княгиня обещалась быть.

Великого Князя Михаила Александровича с супругою я просил почтить своим присутствием парадный спектакль в театре, на что тоже получил согласие. Оставался парад. Я волновался. Вдруг, около полуночи, 25 ноября, телефон от Вел. Князя Димитрия Константиновича. Просит немедленно приехать. Спешу на автомобиле. Великий Князь, взволнованный объявляет мне, что он получил телеграмму от Государя Императора, которой Его Величество поручает Великому Князю, как старшему генерал-адъютанту в градоначальстве, принять 26 числа парад Ялтинского гарнизона.

Великий Князь показывает телеграмму, спрашивает, в чем дело, почему это так. Я выразил радость, но слукавил, и на вопрос - почему, ответил полным незнанием. Стали обсуждать о параде, я обещал приехать завтра и доложить всё подробно. Зная, что Вел. Князь большой строевик, я заранее извинялся, что, может быть, я, отвыкнув от строя, допущу {156} какую-либо ошибку и потому прошу меня заранее извинить.

Великий Князь шутил и ободрял меня.

Наступил день 26 ноября. Наши газеты вышли с соответствующими статьями. Город украшен флагами. Парад происходил на большой рыночной площади. Великий Князь перед парадом заехал ко мне на квартиру. Меня уже там не было и Его Высочество принимала моя дочка Ксения. Она сделала соответствующий реверанс и очень занимала Великого Князя, что он потом весело вспоминал.

Парад прошел отлично. Великий Князь был великолепен, представителен, шикарен. Он приветливо обласкал раненых героев. Пехота, пограничная стража, артиллеристы, жандарм мы, полиция - все проходили отлично и заслужили похвалу Великого Князя. Была и публика, кричали ура и более чем отлично играл оркестр учеников местной гимназии. Не сделал никакой ошибки и генерал Спиридович, не посрамил старый "Павлон" своего родного Первого Военного Павловского училища. Фотография этого памятного для меня парада, когда я салютовал Великому Князю, хранится у меня и поныне.

На завтраке, в "России", собралось до 200 офицеров. Великая Княгиня приехала с дочерью. Я запоздал с парадом и их встречала моя жена с моей дочерью. Великая Княгиня и княгиня Ирина Александровна очаровали офицеров. Офицеры, большинство которых впервые видели высочайших особ и имели счастье говорить с сестрой Его Величества, были в восторге. Больше: они были счастливы. Милая простота при некоторой застенчивости Великой Княгини и молодая изумительная красота княгини Ирины Александровны, покорили всех. Двадцать лет спустя офицеры, участники того завтрака, с восторгом вспоминали их и благодарили за доставленное им тогда счастье.

А вечером на спектакль приехал Вел. Князь Михаил Александрович с супругой Наталией Сергеевной. Они попросили мою жену и дочь быть с ними в ложе. Спектакль удался на славу. Публика была в восторге. Играли гимн, кричали ура, овации были восторженные.

{157} В общем, в Ялте прошло всё хорошо. В Алуште и Алупке лазареты устроили празднование местными силами. В Алупку, поблизости, я мог приехать на праздник и пробыть там недолго.

На следующий день я ездил благодарить высочайших особ, а Дворцовому коменданту послал подробный отчет и особенно благодарил его за парад. Великий Князь доложил Его Величеству об исполненном Высочайшем повелении и получил в ответ благодарность Государя Императора.

Два раза моя мирная работа по продовольствию и благоустройству нашего края была нарушена ворвавшейся к нам с Севера политикой, от которой мы были, как нам казалось, так хорошо защищены нашей Яйлой.

Взволнованным пришел ко мне однажды редактор нашей официальной газеты и доложил, что он получил телеграфное поручение из Москвы, от газеты "Русское Слово", получить интервью по текущему моменту от П. Н. Милюкова, находившегося в Гаспре у Астровых или у графини Паниной. Редактор спрашивал - как поступить. Я посоветовал ехать к Милюкову и исполнить поручение "Русского Слова". Милюков дал ему настоящую программу того, как настойчиво будет действовать Гос. Дума против правительства с целью добиться ответственного министерства и как она его добьется и сбросит, наконец, Протопопова. Действие намечалось легально-парламентарское, но в борьбе с правительством это казалось тогда ходом революционным. Редактор был взволнован и спрашивал совета опять, как поступить. Я посоветовал телеграфировать всё в "Русское Слово", как выполненное поручение, а там уже дело московской цензуры, пропускать или нет статью. Он так и сделал. Я же, по телеграфу предупредил и Московского градоначальника и министра Внутренних дел. Думаю, что заряд П. Н. Милюкова на этот раз пропал даром.

Вторая волна политики хлестнула нас в связи с убийством Распутина и была особенно неприятна.

Выстрелы по Распутину эхом прокатились и у нас. В Кореизе жили родители и жена молодого князя Ф. Ф. Юсупова. Я знал о телеграммах, полученных в Кореизе в связи с {158} убийством, но это меня служебно не касалось, я принял то к личному сведению и даже не посвятив в новость моих домашних, не говоря уже про канцелярию, про подчиненных.

Но редакторов двух наших местных газет я пригласил к себе и сказал им, что теперь, когда получена официальная телеграмма об убийстве Распутина, они могут перепечатывать всё, что будут печатать столичные газеты, но своих статей и комментариев я просил бы не делать, не писать во избежание недоразумений. Террор есть террор, убийство есть убийство, а причастность к убийству семьи живущих у нас Юсуповых, да еще одного великого князя - всё это заставляет отнестись к делу особенно осторожно. Лучше не высказывать своего личного мнения, а ограничиться перепечатками из столичных газет. Публика будет вполне информирована, а это всё, что надо. Редакторы согласились с правильностью такого взгляда и, на этом порешив, мы расстались.

Но не прошло и дня после нашей беседы, как в газете "Русская Ривьера" появилась следующая статья:

ИЗ ЗАПИСНОЙ КНИЖКИ.

"Великосветские молодые люди собрались играть в карты. Но они не сели сразу за зеленое сукно. Прежде всего, они созвали гостей. Много гостей. Говорят, свыше 250 человек, Были среди них и графы, князья, были представители литературы, общественности. Были поющие, играющие, танцующие и был "Неизвестный".

Милый хозяин дома, несколько, правда, задумчивый, насколько мог, развлекал гостей. Было весело и оживленно. Пили вино, искрился смех. Гремела музыка. Но, чем больше разгорался пир, тем ярче вырисовывались на стене роковые слова: "Мене, факел, фарес".

Но лишь эта фраза принимала яркие очертания и бросалась в глаза "Неизвестному", он хмурил брови и срывался с своего места. Но молодой хозяин, с ласковой улыбкой, подходил к "Неизвестному" и развлекал его приятными разговорами.

Пир закончился. Начался разъезд. И когда поднялся "Неизвестный", молодой хозяин сказал решительно: "Пора!" И, {159} обратившись к присутствовавшим, произнес.: "Друзья, сыграем в карты... Пора!"

Увлекли "Неизвестного" в соседнюю комнату, где были приготовлены столы.

-Туз выбирает место, - решили игроки.

- Туз! - Крикнули присутствовавшие и в упор смотрели на молодого хозяина.

В ответ грянули выстрелы. "Неизвестный" грохнулся на белый блестящий паркет. Забился в предсмертной агонии.

Игра окончена... "Неизвестного" уложили в автомобиль и повезли. Его везли, а за ним гнались, кричали: "Держи, держи!"

И вместо роковой фразы "Мене, факел, фарес" раздалась другая фраза радостная, мощная, звучная, сказанная с необычайно твердостью: "Не мешайте! Совершается всероссийское дело".

И фраза эта пронеслась по России, трепетно коснулась миллионов сердец. Вскружились головы, раздалось мощное дружное ура, прозвучали звуки Народного гимна.

И все, и любители азарта, и ненавидящие карточную игру, все в этот день поклонились - Тузу".

Н. Дулин.

Дулин, как доложили мне, имел какое-то касательство к Союзу Русского Народа, что и придавало ему смелости, с другой же стороны, играл в либерализм. В статье было много фантазии, много лжи, но, по существу, она отражала правильно тогдашнее общественное мнение повсюду в России. По-обывательски, не заглядывая в будущее, и я, лично, в первые дни, как и большинство интеллигенции, порадовался исчезновению "Старца", но, как представитель власти, как градоначальник, да еще в местности, так близко связанной с Царской Семьей, я не мог оставаться по отношению статьи г. Дулина равнодушным. Не мог оставаться равнодушным к прославлению террора, ко всем намекам, белее чем ясным, на кого.

Я поговорил с представителем прокуратуры и, не найдя в нем нужной поддержки, арестовал Дулина в порядке {160} усиленной охраны, представил дело генерал-губернатору Эбелову и г. Дулин был выслан из пределов градоначальства,

В общем, и у нас, в Ялте, все были довольны исчезновением Распутина, но здесь ясней чувствовался страх за то, что будет, что станется, т. к. здесь, более, чем где либо, многие знали всё действительное значение - значение мистическое Распутина для Царской Семьи.

Сочувствия А. А. Вырубовой по поводу убийства "Старца", в те дни, я не высказал, но, поздравляя ее с Новым Годом, я не посчитал себя в праве воздержаться и сказал несколько слов по поводу постигшего ее горя.[лдн-книги1]

{163}

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

Октябрь и ноябрь 1916 г. - Осада власти. - Клевета - главное средство подготовки переворота. - Разрушительная работа Гучкова. - Конспиративное собрание либералов в октябре месяце и решение добиться свержения Государя. Поддержка Земгора. - Конспиративное собрание у Челнокова. - Выбор Временного правительства на случай переворота. - Правительство и заговор. - Влияние Царицы растет - Царица в Ставке. - Выезд Государя 18 октября в Царское Село. Отъезд 25 октября обратно в Ставку. - Поездка Государя в Киев. - У Императрицы Марии Феодоровны. - Возвращение в Ставку. - Прием 1 ноября Вел. Кн. Николая Михайловича и его доклад против Царицы. - Речь-клевета депутата Милюкова в Гос. Думе 1 ноября и ее революционное значение. Приезд в Ставку Вел. Кн Николая Николаевича и его предупреждение Государю. - Участие генерала Алексеева в заговоре и его болезнь. - Назначение генералов Гурко и Лукомского в Ставку. - Увольнение премьера Штюрмера. - Назначение премьером А. Ф. Трепова. - Борьба Царицы из-за Протопопова. - Приезд Царицы в Ставку. Немилостивый прием Государем Родзянко. - Скандал в Гос. Думе 19 ноября и выступление Пуришкевича. - Приезд Государя 26 ноября в Царское Село.

С осени либеральная оппозиция перешла в открытое наступление против правительства. Боролись за ответственное министерство, что, в условиях режима, означало государственный переворот. К нему и шли. На закрытых и конспиративных собраниях все чаще и чаще говорили о низвержении Государя и передаче трона Наследнику. За малолетством последнего, намечали регента. Одни думали о Вел. Кн. Михаиле Александровиче, другие называли Вел. Кн. Николая Николаевича, третьи - Вел. Кн. Кирилла Владимировича. Говорили, что за первых двух старались представители общественности, а за последнего умно действовала Вел. Кн. Мария Павловна. Так говорили, так болтали и, главное, этому верили круги интеллигенции, и в этом было знамение времени. Создавалось впечатление, что против Государя есть комплот даже среди династии. Это была неправда, это была сплетня, но ей верили.

Наступление на правительство началось с осени, после возвращения из заграницы депутации Гос. Думы и Гос. Совета. Некоторые говорили особенно доверительно, что во время посещения некоторых стран, кое-кто из депутатов получил руководящие указания от масонского центра, с обещанием моральной поддержки. В качестве главного подготовительного средства выдвинули клевету.

Клеветали, что Царица по своим симпатиям чистейшая немка и работает на Вильгельма. Клеветали, что с целью подчинения Государя влиянию Царицы его опаивают каким-то дурманом, что расслабляет ум и волю Государя. Клеветали, что Распутин состоит в интимных отношениях с Царицей и не щадили клеветой даже чистых, как хрусталь, детей Их Величеств.

Клевета не знала пределов, и потоки грязи зачастую имели источником высшие круги петроградского общества, откуда разливались по {164} стране и проникали на фронт. Теперь, когда после февральского переворота, образованная Временным правительством Чрезвычайная следственная комиссия доказала абсурдность этих слухов, теперь, когда переписка Государя с его супругой опубликована, когда опубликованы многие другие документы, все это ясно, как светлый день, но тогда верили каждому абсурдному слуху. Среди членов Гос. Думы была такая сильная уверенность в том, что Царица Александра Федоровна помогает немцам, что депутат П. Н. Крупенский даже спросил о том министра Сазонова.

- Вы знаете, - ответил Сазонов, - я не люблю Императрицу, но я вам категорически заявляю, что это неправда. И этому серьезному авторитетному заявлению Сазонова все-таки не все верили. А когда молодой и неуравновешенный Вел. Кн. Дмитрий Павлович бросал легкомысленную и ни на чем не основанную фразу о том что Государя спаивают каким-то дурманом, этой галиматье также верили и ее передавали дальше и дальше и мы знаем теперь, какую роль сыграла, именно, эта сплетня в решении князя Юсупова убить Распутина.

Во всех кругах общества была как бы одна цель: как можно сильнее скомпрометировать, опорочить Верховную Власть и ее правительство. А, между тем, никто в России не желал так чистосердечно и фанатически полной победы над немцами, как Император Николай II, и едва ли кто так самоотверженно и упорно отдавал общему делу союзников все свои силы и помыслы. Казалось, что большой успех, достигнутый в последние месяцы на Юго-Западном фронте, дал новое основание и надежду на победоносный конец ужасной войны. И вот, этот-то успех на фронте едва ли не больше всего толкал оппозицию на совершение переворота. "Надо спешить, а то не успеем добиться конституции. С победой самодержавие усилится и, конечно, не пойдет на уступки. Надо спешить..."

Так говорили. Будущий "герой" революции, А. Ф. Керенский, однажды, не побоялся высказать эту мысль на общем собрании присяжных поверенных в Петрограде. Призывая собрание к борьбе с властью, Керенский, в {165} пылу спора с председателем собрания, известным Карабчевским, (адвокат, см. ldn-knigi) бросил такую фразу. "Поймите, наконец, что революция может удастся только сейчас, во время войны, когда народ вооружен, и момент может быть упущен навсегда".

Все политиканы говорили в тылу о борьбе с немцами и все в действительности боролись со своим правительством, боролись с самодержавием. С тем самым самодержавием, победить которое мечтали немцы, да и одни ли немцы, Все, считавшие себя патриотами, работали на ту самую революцию, о которой так мечтали немецкие генералы, начиная с Людендорфа, понимая, что в ней залог их успеха и конец России. Все обвиняли правительство в германофильстве и все вели себя, как заправские немецкие агенты и провокаторы. Немцам только оставалось раздувать и усиливать это, столь полезное для них, разрушительное в тылу настроение. И они, конечно, это и делали самым тонким и умным образом через своих действительных агентов. Одним из важных центров этой немецкой работы была Швейцария.

В этой борьбе с правительством выдающуюся роль играл Гучков. Он как бы отмежевал себе область пропаганды среди высшего состава армии. Он вел самую опасную, самую конспиративную работу по организации заговора против Государя, в чем ему помогал Терещенко. Он, с Коноваловым, прикрывал революционную работу рабочей группы Военно-промышленного Комитета. Рабочие не верили, конечно, ни Гучкову, ни Коновалову, но, признавая их пользу по подготовке революции, шли с ними рука об руку. В настоящий же момент Гучков широко распространял свое письмо к генералу Алексееву, в котором он широко нападал на отдельных членов правительства. В нем он раскрывал такие тайны правительства военного времени, за оглашение которых любой военный следователь мог привлечь его к ответственности за государственную измену. И только по содержанию этого письма он, Гучков, мог бы быть повешен по всем статьям закона, куда более бесспорно и заслуженно, чем подведенный им под виселицу несчастный Мясоедов.

Штюрмер доложил Государю о происках Гучкова, но в общих чертах доложил и о письме Гучкова к Алексееву.

{166} Государь спросил Алексеева. Тот ответил, что он не переписывается с Гучковым. Тем дело и закончилось. Слабость правительства и генерал Алексеев спасли тогда Гучкова. Верил ли Государь в его революционную роль - трудно сказать. Но Царица правильно оценивала весь приносимый им вред и правильно считала, что его надо арестовать и привлечь к ответственности.

В октябре месяце, в Петрограде состоялось собрание общественных деятелей, в числе которых были: Милюков, Федоров, Гучков, Терещенко, Шидловский и еще несколько человек. Председательствовал Федоров. Обсуждали вопрос - что делать. Было решено, что Император Николай II не может более царствовать. Необходимо добиться его отречения. Почти все высказались, что отречение должно быть "добровольным". Престол должен перейти к законному наследнику Алексею Николаевичу, а, по его малолетству, надо учредить регентский совет во главе с Вел. Кн. Михаилом Александровичем.

Гучков, имевший уже свой план об отречении в добровольное отречение не верил; своего плана, конечно, не открывал, Милюкова же как и вообще всю его партию ка-де, ненавидел. Он уехал до конца собрания и, на тесном совещании со своими главными сообщниками, решил продолжать свое "дело". Уже после переворота, хвастаясь перед Чрезвычайной следственной комиссией своей работой по подготовке революции, Гучков показывал:

"План заключался в том (я только имен не буду называть), чтобы захватить по дороге между Ставкой и Царским Селом императорский поезд, вынудить отречение, затем, при посредстве воинских частей, одновременно, на которых здесь, в Петрограде можно было рассчитывать, арестовать существующее правительство и затем уже объявить как о перевороте, так и о лицах, которые возглавят собою правительство". ("Падение Царского режима". Том 61, стр. 278).

В действительности все "дело" было решено прочно в конце 1916 года. Если бы Государь не отрекся, его убили бы. Так было решено. Об этом заговоре никакая полиция ничего {167} не знала. Кое что было приоткрыто одним из участников, но об этом ниже.

Принятое на совещании под председательством М. М. Федорова принципиальное решение о государственном перевороте было доведено до сведения лидеров Земского и Городского союзов.

Для координации действий, оба эти Союза имели съезды своих представителей в Москве в конце того же октября месяца. По результатам совещания представителей Земского союза, его представитель, князь Львов, послал председателю Гос. Думы Родзянке (25 окт.) письмо, в котором, раскритиковав все действия правительства, упоминал об измене и предательстве, о желании заключить сепаратный мир и приходил к заключению, что такое правительство не может управлять страной. Князь Львов заканчивал свое письмо фразой, что "собравшиеся единогласно уполномочили его довести до сведения Гос. Думы, что в решительной борьбе Гос. Думы за создание правительства, способного объединить все живые народные силы и вести нашу родину к победе, Земская Россия будет стоять заодно с народным представительством".

Главноуполномоченный же Союза Городов, Челноков, также прислал Родзянке письмо (31 окт.), где обвинял также во многом правительство и даже в том, что оно нарочно расстраивая тыл, дабы затруднить ведение войны и подготовляет заключение сепаратного мира. Он заканчивал свое письмо так: "Главный Комитет Всероссийского Союза Городов поручил мне просить Вас довести до сведения Гос. Думы, что наступил решительный час - промедление недопустимо, должны быть напряжены все усилия к созданию, наконец, такого правительства, которое, в единении с народом, доведет страну к победе".

Так официально и открыто лидеры Земгора подталкивали Государственную Думу на штурм власти. Конспиративно же они, в те же самые дни, даже наметили будущее Временное правительство. Лидеры-либералы собрались однажды негласно у Челнокова и наметили на случай переворота Временное правительство во главе с князем Львовым. В него {168} входили все будущие министры исторического Временного правительства, кроме Керенского и Некрасова. Начальник московского Охранного отделения, умный, толковый и блестящий жандармский офицер, А П. Мартынов, получил тогда подробную о том информацию и доложил о случившемся исполнявшему временно обязанности градоначальника, полковнику Назанскому. Сам же градоначальник, генерал Шабеко, находился в это время случайно в Петрограде. В Петроград был послан подробный доклад и генералу Шабеко, и в Департамент полиции. В Петрограде доклад был прочитан генералом Курловым, который исполнял обязанности товарища министра Внутренних дел и был как бы правой рукой Протопопова. Генерал Курлов не придал докладу серьезного значения, отнесся к нему иронически и положил на нем резолюцию, что он уже пережил одну революцию, и что новая, подготовляемая революция будет подавлена с таким же успехом, как это было сделано в 1905 году.

Министр Протопопов отнесся к докладу еще более легкомысленно; не обратил на него должного внимания и директор Департамента полиции Васильев Узнав об этом, полковник Мартынов лишь мог пожать плечами.

Таковы были тогда высшие представители министерства Внутренних дел.

Между тем, один из видных общественных деятелей счел своим патриотическим долгом предупредить о задуманном перевороте Дворцового коменданта Воейкова. Он приехал в Могилев и осветил положение дел Воейкову доверительно секретно и довольно подробно. Генерал Воейков был настолько серьезно встревожен всем услышанным, что в тот же вечер отправился с докладом к Государю и доложил о привезенных из Москвы сведениях. Куря папиросу, Государь долго и спокойно слушал Воейкова, а затем вдруг перевел разговор на хозяйственные вопросы, касающиеся Ливадии, там, где Спиридович, и стали говорить о решетке для Ливадийского дворца. Так был пропущен первый, едва ли не самый важный момент по предупреждению задуманного нашими либералами государственного переворота во время {169} войны. Государь был большой фаталист и еще более патриот. По своей глубочайшей моральной честности он не мог поверить, не мог себе представить, чтобы русские серьезные политические деятели пошли бы на заговор, на государственный переворот во время войны. Такое легкомыслие, такое преступление против родины просто не укладывалось в уме Государя.

Позже, после революции, на мой заданный генералу Воейкову вопрос о том, предупреждал ли его тогда Протопопов о задуманном перевороте, Воейков писал мне:

"Официального доклада о задуманном перевороте, о составлении списков Временного Правительства от министерства Внутренних дел, насколько мне помнится, я не получил. Сведения об этом доходили до меня разными путями. Протопопов, при каждом со мной разговоре, клялся, что в моих сведениях нет ничего серьезного, и чтобы я не беспокоился, так как, в случае чего-либо подобного, первый, кто будет знать обо всем от него, буду я".

Таково было поведение легкомысленного, опьяненного властью, уже не совсем психически здорового министра Внутренних дел Протопопова.

Со времени назначения Протопопова министром, влияние Царицы на Государя все более и более усиливалось. Штюрмер и Протопопов втягивали Царицу в дела управления страной. Были и другие министры, которые, льстя Царице, посвящали ее в дела своих министерств. Так поступал иногда адмирал Григорович. Сам Государь в это время уже признавал, что Царица приносит ему большую пользу и является как бы помощницей ему. Она его глаза и уши в столице, во время его отсутствия. Это влияние Царицы и ее, как бы непосредственное участие в разрешении некоторых государственных дел подали некоторым рьяным из ее поклонников мысль, что она может стать, если понадобится, даже регентшей. От лиц самых близких Штюрмеру шел этот слух, причем ссылались на слова самого Штюрмера, а он, дескать, говорил на основании бесед с Императрицей. Сплетне верили, она плыла по Петрограду и неприязнь к Царице все увеличивалась и увеличивалась. Сплетня доходила до иностранных {170} посольств наших союзников и производила самое неблагоприятное впечатление. Имя Штюрмера у них было синонимом германофильства. Это было совершенно не верно, но этому верили упорно. И всё это снова обращалось во вред Царице.

3 октября Царица приехала в Ставку и пробыла там до 12-го, а 18-го Государь приехал в Царское и пробыл до 25 октября. В опасность положения в тылу Государь не верил. Протопопов уверял, что справится со всеми осложнениями. Государь верил ему и был спокоен.

25 октября Государь выехал в Ставку с Наследником. Кроме обычной свиты, Его Величество сопровождали: Вел. Кн. Дмитрий Павлович, граф Шереметев и Н. П. Саблин - самые близкие, любимые люди, которым доверяла Императрица.

27 октября Государь выехал с Наследником в Киев, где жила Императрица Мария Феодоровна и был встречен на вокзале Императрицей и Вел. Князьями Павлом Александровичем и Александром Михайловичем. В Киеве же были Ольга Александровна и Мария Павловна старшая.

Все они относились очень отрицательно к Распутину, все были очень хорошо информированы обо всем том, что делалось в тылу, и потому поездка Государя в Киев интриговала очень многих. Думали, что, может быть, там близкие Государю люди, пользуясь отсутствием Царицы Александры Федоровны, расскажут Государю многое, чего он, как думали, не знает. Генерал Алексеев даже просил Вел. Кн. Георгия Михайловича передать его просьбу Вел. Кн. Александру Михайловичу, дабы тот повлиял на Императрицу-мать, чтобы она посоветовала Государю расстаться со Штюрмером и заменить его другим премьером. Эту же просьбу передал Вел. Кн. Александру Михайловичу один из сопровождавших Государя флигель-адъютантов. Вел. Князь обещал исполнить просьбу. Все взоры императорской семьи, в широком смысле слова, были устремлены на Киев. Царица Александра Федоровна волновалась. Государь пробыл в Киеве два дня. Его Величество смотрел выпускной класс школы прапорщиков и произвел {171} их в офицеры. Как всегда, Государь оказал твердое, но ласковое слово молодежи, напутствуя их на ответственную службу Царю и Родине. Посетил военные училища и несколько лазаретов. Государь посетил лазарет Вел. Кн. Ольги Александровны и дал сестре формальное разрешение на брак с ротмистром Николаем Александровичем Куликовским. Оба дня Государь завтракал и обедал с Императрицей-матерью и проводил с ней вечера в долгих беседах. Царица-мать много сказала тогда Государю и сказала откровенно. Государь писал 30 октября своей супруге о тех беседах так:

"Из Киева я вынес самые лучшие впечатления. Мама была очень добра и ласкова. Мы по вечерам во время игры в пюцль вели долгие разговоры". В этих беседах Царица-бабушка коснулась вопроса о воспитании великих княжон внучек и просила двух старших отпустить погостить к ней в Киев.

30 октября Государь вернулся в Могилев. Слышанное в Киеве от своих близких очень расстроило Государя. Он казался очень нервным, что бывало с ним очень редко.

1 ноября - знаменательная дата того года. Вечером Государь принимал В. К. Николая Михайловича. Под влияние просьб Императрицы-матери и Великих Княгинь Ольги Александровны и Ксении Александровны, чувствуя как бы поддержку их, Великий Князь решился на откровенную щекотливую беседу с Государем. Он откровенно обрисовал Государю положение дел в России, но главным образом коснулся его супруги Александры Федоровны. Великий Князь советовал Государю не поддаваться влиянию Царицы потому, что ее обманывают близкие ей люди и политиканы и потому она, веря им, невольно вводит в заблуждение самого Государя. Он предупреждал Государя, что тот находится накануне больших волнений и даже покушений. При весьма многих и самых разносторонних знакомствах Великого Князя он много знал, но знал в самых общих чертах, и его сведения не заключали ничего конкретного. Он очень волновался, Государь же был совершенно спокоен, ничего не оспаривал и своею любезностью даже поразил Великого {172} Князя. Он предложил курить, а когда у того несколько раз гасла папироска, Государь каждый раз передавал спички, помогал закуривать.

Он распрощался с князем очень приветливо и когда тот вручил ему письмо, в котором излагал все им сказанное, Государь любезно взял его. Он переслал его Царице. Царица была рассержена до крайности. Она припомнила все рассказы о тех пересудах, которые позволял себе В. Князь в яхт-клубе, считала его вредным болтуном, достойным быть высланным в Сибирь.

- "Он воплощение всего злого, - писала Царица в ответ Государю 4 ноября, все преданные люди ненавидят его, даже те, что не особенно к нам расположены, возмущаются им и его речами... Он и Николаша - величайшие мои враги в семье, если не считать черных женщин и Сергея".

Царица показала письмо Распутину и тот сказал по поводу его: - "Не проглянуло нигде милости Божией, ни в одной черте письма, а одно зло, как брат Милюков, как все братья зла..."

В тот же самый день 1 ноября, в Петрограде, лидер Кадетской партии Милюков произнес в Гос. Думе речь, которую позже сам назвал: "штурмовым сигналом". Делая вид, что у него имеются какие-то документы, Милюков резко нападал на правительство и особенно на премьера Штюрмера, оперируя выдержками из немецких газет. Он упоминал имена Протопопова, митрополита Питирима, Манасевича-Мануйлова и Распутина и назвал их придворной партией, благодаря победе которой и был назначен Штюрмер и которая группируется "вокруг молодой царицы". Милюков заявлял, что от Английского посла Бьюкенена он выслушал "тяжеловесное обвинение против того же круга лиц в желании подготовить путь к сепаратному миру". Перечисляя ошибки правительства, Милюков спрашивал неоднократно аудиторию - "Глупость это или измена" и сам, в конце концов, ответил: - "Нет, господа, воля ваша, уже слишком много глупости. Как будто трудно объяснить все это только глупостью".

{173} Дума рукоплескала оратору. Со стороны правых неслись крики "клеветник, клеветник", председатель не остановил оратора, а сам оратор на выкрики протестующих правых ответил: - "Я не чувствителен к выражениям Замысловского".

Произнося свою речь, Милюков, конечно, понимал, чего стоят во время войны утверждения немецкой газеты, на которую он ссылался. Он знал что никаких данных на измену кого либо из упоминавшихся им лиц не было. Он клеветал намеренно. И эта клевета с быстротою молнии облетела всю Россию и имела колоссальный успех. Вычеркнутые из официального отчета слова Милюкова были восстановлены в нелегальных изданиях его речи. Листки с полной речью распространялись повсюду.

Монархист депутат Пуришкевич, пользуясь своим санитарным поездом, развозил по фронту целые тюки той речи и развращал ими солдат и офицеров. Все читали об измене, о подготовке сепаратного мира и верили. Правительство как бы молчало. Храбрившийся, что он скрутит революцию, министр Протопопов просто не понял этого первого удара революции. Ни один из шефских полков Государыни не обрушился на клеветника. Таково было общее настроение. Безнаказанность поступка Милюкова лишь окрылила оппозицию и показала ей воочию, что при министре Внутренних Дел Протопопове и при министре Юстиции Макарове все возможно. И кто хотел, тот продолжал работать на революцию.

7 ноября в Ставку приехал с Кавказа В. К. Николай Николаевич. Приехал с братом В. К. Петром Николаевичем. На Кавказе около В. Князя был один из центров самой большой ненависти к Царице. Это отлично знали в Царском Селе. Царица с большим подозрением смотрела на окружающих В. Князя лиц, помня хорошо, какие интриги сплетались около него в прошлом году. Царица была осведомлена, что самые близкие В. Князю лица желают Государю всяческих неудач в надежде, что "общественность" вспомнит бывшего Верховного Главнокомандующего, и обратится к нему.

{174} Николай Николаевич имел горячий, и даже резкий откровенный разговор с Государем. Он уговаривал Государя дать ответственное министерство. Он даже предостерегал его, что он может потерять корону. Государь был невозмутимо спокоен, и это только нервировало импульсивного В. Князя. Он, по его собственным словам, старался вывести Государя из терпения, находя что тогда ему будет легче спорить с Государем. Но Государь оставался невозмутимым. Он слушал и только. В. Князь упрекал Государя за то, как мог он в прошлом году усомниться в его верности, как мог поверить, что В. Князь мечтает овладеть престолом. Государь все слушал и только. На другой же день В. Князь уехал обратно на Кавказ. Государь же, сообщая Царице относительно беседы с Николаем Николаевичем, писал: - "До сих пор все разговоры прошли благополучно". Насколько царица была права в своем недоверии к Великому Князю, насколько ее правильно предостерегал ее чуткий женский инстинкт и некоторая осведомленность - увидим ниже.

Царица Александра Федоровна не придала речи Милюкова должного значения. Она посмотрела на нее, как на личный выпад против Штюрмера, и только. А последним она уже давно была недовольна. К тому же он и в министры иностранных дел попал помимо ее и вопреки ее мнению. Протопопов, по-видимому, сам не понимал всего значения происшедшего и укреплял Царицу в ее мнении относительно речи. Но все-таки Царица склонялась к тому, что Штюрмер должен уйти, но раньше, как бы по нездоровью, уехать в отпуск. Государь же взглянул на дело много серьезнее. Он понял, что Штюрмер должен оставить свои должности. Он оказался слаб, как премьер. Надо сильного, с характером человека. За внешнюю политику Государь не беспокоился. Он один, он сам, Государь, и только он направлял всегда русскую политику. И какой бы ни был министр Иностранных Дел, он явится только исполнителем воли Государя. А Государь был самый идейный, самый фанатичный сторонник союза с Францией и Англией. Самый энергичный сторонник продолжения войны до полного и победоносного конца.

{175} 9 ноября, вызванный в Ставку Штюрмер был принят Государем. Государь обласкал его и объявил об освобождении его от занимаемых должностей. Он представил тогда очень важный доклад по текущему моменту, но он, очевидно, из-за перемен остался незамеченным.

В тот же день Государь принял Министра Путей сообщения Трепова Александра Федоровича и предложил ему пост премьера. Польщенный высоким назначением, Трепов высказал Государю откровенно свое мнение на текущий политический момент и просил снять Протопопова с поста министра Внутренних Дел. Государь согласился. Согласился Государь на смещение и еще двух министров которые были непопулярны, как поклонники Распутина. В тот же день Штюрмер и Трепов выехали в Петроград, а Государь на следующий день послал Царице обычное очередное письмо, в котором сообщал, о намеченном уходе Протопопова. Государь писал, между прочим: "Мне жаль Протопопова. Он хороший, честный человек, но он перескакивает с одной мысли на другую и не может решиться держаться определенного мнения. Я это с самого начала заметил. Говорят, что несколько лет тому назад он был не вполне нормален после известной болезни. (Когда он обращался к Бадмаеву). Рискованно оставлять в руках такого человека министерство внутренних дел в такие времена... ...Только прошу тебя не вмешивай нашего Друга. Ответственность несу я и поэтому я желаю быть свободным в своем выборе" (Письмо от 10 ноября 1916 г. из Ставки).

А. Ф. Трепов, которого призвал Государь на должность премьера, был старый, крепкий бюрократ с большим жизненным и административным опытом, умный, ловкий и энергичный человек, понимающей необходимость работать дружно с Гос. Думой. Предлагая Государю к увольнению некоторых министров, он намеревался сформировать кабинет, который бы понравился Думе. Но он не мог указать Государю подходящего Министра Внутренних Дел. Только он сам годился тогда на эту роль. Не мог не помнить Трепов и того, что фамилия их семьи была для широких кругов {176} общества слишком правая исторически. Еще недавно имя Трепов было для левых, что красный плащ для разъяренного быка.

10 числа Штюрмер и Трепов вернулись в Петроград и были приняты Императрицей. Хитрый Штюрмер воздержался говорить Царице о предстоящих больших переменах. Трепов был откровеннее и погубил все дело. В Петрограде оппозиция уже трубила победу над Протопоповым. Бадмаев и комп. нажали на Распутина, на Вырубову. Царица, получив 11 числа письмо от Государя, была поражена, как громом. В проекте Трепова, которого она вообще не любила и считала, что он дружит с Родзянко, она увидела интригу, направленную, главным образом, против ее влияния. Это новый поход на всех, кто предан Их Величествам. И Царица употребила все свое влияние помешать плану Трепова, чтобы спасти, прежде всего, Протопопова. Телеграммами и письмами она умоляла Государя не сменять Протопопова, не делать новых назначений, не принимать с докладом Трепова до личного свидания с нею, Царицей. - "Не сменяй никого до нашего свидания, умоляю тебя, давай спокойно обсудим все вместе, - писала царила мужу 11 ноября и продолжала: - "Еще раз вспомни, что для тебя, для твоего царствования и Беби и для нас тебе необходимы прозорливость, молитвы и советы нашего Друга..."

12 ноября Государыня выехала с дочерьми в Могилев. С ней ехала и А. А. Вырубова. Свидание Их Величеств изменило принятые было Государем решения. Протопопов остался на своем посту. Приехавший с докладом Трепов склонился пред Высочайшею волею. Вскоре он очень уронил себя морально в глазах Их Величеств. По совету генерала Мосолова, его шурина, он поручил Мосолову переговорить с Распутиным, предложить ему 150-200 тысяч рублей единовременно, а затем ежемесячную помощь с условием, дабы он не вмешивался в его министерские распоряжения. Распутин сначала разгорячился, как бешеный, затем, выпив хорошо с генералом, поуспокоился и сказал, что он посоветуется с "папой", а что генерал пусть заедет к нему за ответом дня {177} через два. Испросив разрешение приехать в Царское Село, Распутин рассказал все как было Их Величествам. Конфуз с попыткой подкупить "Старца" вышел полный. Теперь Царица потеряла уже всякое доверие к Трепову, что очень затрудняло работу последнего.

15 ноября Государем был принят председатель Госуд. Думы Родзянко. Родзянко изложил о том вреде, который приносит родине вмешательство в государственные дела Царицы Александры Федоровны. Говорил о вреде Распутина, о непригодности Протопопова, как министра, о заискиваниях некоторых министров перед "Старцем". Доложил о разных слухах, волнующих общество, до слуха об измене, включительно. Государь слушал спокойно, молча, курил и смотрел на ногти. После слов Родзянки об измене и шпионах Государь спросил насмешливо: - "Вы думаете, что я тоже изменник". Когда же Родзянко стал уверять, что Протопопов сумасшедший, Государь заметил, улыбнувшись, - "Вероятно с тех пор, как я сделал его министром". Докладчик не имел успеха. Государь вообще не принимал всерьез того, что говорил ему Родзянко, на этот же раз он остался им недоволен и даже не разрешил гофмаршалу пригласить его к высочайшему столу. Это был большой афронт, вызвавший в Ставке большие пересуды. В Петербурге же неуспех Родзянки возбудил большие разговоры, как в Думе, так и в высшем кругу общества и дал лишний повод к нареканиям по адресу Царицы.

В те же дни окончательно слег переутомившийся генерал Алексеев. Доктора находили необходимым, чтобы он ехал в Крым. Государь настоял на этом, и 12 числа ему был дан отпуск и он уехал в Севастополь. Штабные жалели, Государь был непроницаем, Царица была довольна. Она не доверяла Алексееву. До нее доходили какие-то неясные слухи об его враждебности к ней. Она не могла переварить его сношений с Гучковым. И тут чуткий инстинкт Царицы не обманул ее. Уже после революции, в своей книге "На переломе" (Стр. 22), П. Н. Милюков, со слов князя Львова утверждает, что генерал Алексеев "собирался перед своею {178} болезнью арестовать Императрицу, если бы она приехала в Ставку". Мельгунов в книге: "На путях к дворцовому перевороту" дает некоторое уточнение этому проекту. По его данным, в ноябре, к генералу Алексееву приезжал от князя Львова посланный и ему было отвечено генералом: "передайте князю Львову, что всё, о чем он просил будет выполнено". Подтверждают участие Алексеева в заговоре так же в своих книгах и Брусилов, Керенский и Лемке. Видимо, болезнь Алексеева помешала тогда плану заговорщиков. Во всяком случае, ни Дворцовый Комендант с его органами охраны, ни Министр Внутренних Дел с его политической разведкой, - никто, кому ведать надлежало, не знал тогда о том заговоре. Заместителем уехавшего Алексеева был назначен генерал В. И. Гурко. Скоро последовало затем и еще одно новое назначение: генерал-квартирмейстером Ставки, вместо генерала Пустовойтенко, был назначен генерал Лукомский. Умный, ловкий генерал администратор, женатый на дочери покойного генерал-адъютанта Драгомирова. Я знал его еще по службе в Киеве в 1903-1905 годах. Он был молодым капитаном Генеральн. Штаба. Его ценил тесть, ценил его и заместитель генерал-адъютант Сухомлинов, который и взял его в Петербург, где он и продолжал свою карьеру.

Между тем, борьба за власть в Госуд. Думе выражалась все ярче и ярче. Милюковское выступление 1 ноября, оставшееся безнаказанным, имело колоссальный успех по всей России. Клеветнической речи верили. Торгово-промышленная Москва отозвалась на то выступление письмом на имя председателя Гос. Думы, которое заканчивалось словами:

"Торгово-промышленная Москва заявляет Государственной Думе, что она душей и сердцем с нею". Письмо было подписано представителями Московских Биржевого Комитета, Купеческой Управы, Комитетов - Хлебной биржи, Мясной биржи и Биржи пищевых продуктов.

Через Военно-Промышленные Комитеты в рабочую среду бросались мысли о необходимости преобразования государственного строя и о поддержке в борьбе за то Гос. Думы.

{179} 19 ноября возобновились заседания Гос. Думы. На трибуне впервые появился новый премьер Трепов. Левые встретили его такой обструкций, что понадобилось исключение восьми депутатов, в том числе Керенского, Скобелева и Чхеидзе. Только на четвертый раз мог Трепов произнести свою речь. Она успеха не имела. Дума уже зарвалась. Она шла на открытую борьбу с властью. Прения открыл вышедший накануне из фракции правых монархистов Пуришкевич. Пуришкевич резко обрушился на правительство, упоминал о темных силах, которые окружают Государя, очень некрасиво обрисовал деятельность Дворцового коменданта Воейкова. Он заявил, что Воейков получил от министерства Путей Сообщения миллион рублей на постройку ветки в свое имение с минеральной водой "Кувака". То была ложь, которую через три дня опровергнул с той же трибуны сам министр. Ни одной копейки субсидии Воейков не получил, а железнодорожная ветка туда никогда и не проводилась. Но клевета была пущена и она облетела всю Россию. Надо было дискредитировать представителей власти, близких к Царю. Но при Дворе отлично знали безупречность Воейкова по отношению казенных денег, знали и подкладку речи Пуришкевича. При предшественнике Воейкова, при генерале Дедюлине, Пуришкевич получал от него ежегодно субсидию 15.000 руб. Воейков нашел подобную выдачу излишней и перестал субсидировать Пуришкевича на его партийные, очевидно, предприятия. Пуришкевич стал всюду и везде критиковать и бранить Воейкова и вот теперь громил того с его водой "Кувакой". Врагов у Воейкова было достаточно много, и речь Пуришкевича имела большой успех. Генерал "от кувакерии" сделалось нарицательной кличкой. Партийные страсти в Думе разгорались. 22 ноября правый депутат Марков Второй выступил с возражениями против нападок на власть и с опровержениями на речи Милюкова и Пуришкевича. Речь Маркова затронула оппозицию. Поднялся шум, крик, ругательства. Председатель Родзянко не принял мер к прекращению их, когда же сам Марков подал резкую реплику по адресу шумевших, то Родзянко призвал его к порядку, а затем прервал его речь и потребовал ухода с {180} кафедры.

Возмущенный явным пристрастием Марков 2-ой бросил председателю: "Мерзавец, мерзавец, мерзавец!". Обратившись затем к Думе, Марков 2-ой пояснил, что он считает "мерзавцами" также и весь "Прогрессивный Блок". Скандал получился большой. Маркова исключили на 15 заседаний. Родзянке большинство депутатов и министры выражали сочувствие. Когда о скандале узнали в городе, многие завозили Родзянке визитные карточки. Сочувствие выражали и иностранные послы.

26-го ноября Государь приехал из Ставки в Царское Село с семьей.

{183}

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ.

- С конца ноября по 16 декабря (убийство Распутина), включительно. Провал Тренева, усиление Протопопова и апогей Распутина. - Попытка купить Распутина, как причина того. - Разговор Царицы с В. К. Викторией Федоровной. - Письмо Царице от кн. Васильчиковой. - Письмо Балашова Государю. - Приезд В. К. Елизаветы Федоровны, разговор и ссора с Царицей. - Отъезд Государя в Ставку 4 декабря. - День 6 декабря. - Слух о конституции. - Назначение В. К. Ольги Николаевны и Вел. Кн. Бориса Владимировича шефами Пластунских батальонов. Политический приказ Государя 12 декабря. - Доклад Кауфмана-Туркестанского о Распутине и его откомандирование от Ставки. - Всеобщее наступление оппозиции. - Московские Съезды и их революционные резолюции. - Собрание у князя Львова и заговор против Государя. - Предложение короны В. К. Николаю Николаевичу. Отклики Гос. Думы на призывы общественности, общий натиск и бессилие правительства. - Паломничество Царицы в Новгород. - Впечатление от поездки и ее последствия. - Последняя встреча с Распутиным и его предостережения. Воздействие царицы на Государя. - Настроение перед убийством Распутина.

За время пребывания Государя в Царском Селе, с 26 ноября по 4 декабря, окончательно окреп Протопопов, окончательно провалился Трепов, влияние же Распутина достигло своего апогея. Тому помогла сделанная Треповым оплошность с попыткой подкупить Распутина.

Друживший с Распутиным генерал А. А. Мосолов, шурин Трепова, нравившийся "старцу" и умением интересно говорить и хорошо выпить, подал Трепову мысль купить Распутина. Положившись на дипломатическую и житейскую ловкость шурина, Трепов согласился. Условившись с Распутиным, Мосолов приехал к нему и от имени Трепова предложил ему единовременный подарок в 200 тысяч рублей и ежемесячное затем вознаграждение, с условием не поддерживать Протопопова, уехать в Покровское и не вмешиваться в управление Трепова. Распутин сперва рассвирепел до бешенства, затем, под влиянием выпивки и уговоров Мосолова, отошел и, выпив с генералом до двух бутылок мадеры, совсем успокоился и в конце концов сказал: - "Я посоветуюсь с папой, а ты вот заезжай ко мне за ответом дня через два". Облобызавшись трижды, расстались. - "Вы понимаете, говорил мне позже генерал, что за ответом я к нему предпочел не заезжать, а затем уехал в Румынию". Распутин же рассказал о случившемся Их Величествам. Царица негодовала. В окружении "старца" смеялись. Бадмаев с друзьями злорадствовал. Протопопова, конечно, предупредили. В Царском Селе вера в бескорыстие и искренность Распутина возросла, как никогда. Никогда Распутин не стоял так высоко в глазах Их Величеств, как в этот последней месяц своей жизни. Репутация Трепова была окончательно испорчена. Доверие к нему пропало окончательно. Неудача {184} Трепова с попыткой ликвидировать Протопопова нашла широкий отклик в политических кругах. Во всем обвиняли Императрицу. Делались последние попытки повлиять на нее.

26 ноября к Царице, испросив разрешение, приехала В. К. Виктория Федоровна, жена В. К. Кирилла Владимировича. Ее родная сестра была королевой Румынской и, благодаря присоединению Румынии к союзникам, Виктория Федоровна стала как бы связующим звеном между двумя царствующими домами и ее личные отношения с Их Величествами к этому моменту весьма улучшились. Последнее обстоятельство и толкнуло ее на разговор с Царицей.

Расцеловавшись, как обычно, Царица спросила не про Румынию ли хочет переговорить Вел. Княгиня. Виктория Федоровна стала рассказывать все, что она слышала от тех лиц, которых общество считало полезными для привлечения в состав правительства. Царица разволновалась. Она не соглашалась с В. Княгиней и заявила, что уступка общественности это первый шаг к гибели. Те, кто требуют уступок - враги династии. Кто против нас? - спрашивала Царица и отвечала: "Группа аристократов, играющая в бридж, сплетничающая, ничего в государственных делах не понимающая... Русский народ любит Государя, любит меня, любит нашу семью, он не хочет никаких перемен..." И в доказательство своей правоты Царица указывала на многочисленные письма, полученные ею со всех сторон России от простых людей, от раненых солдат и офицеров. Как последний довод, В. Княгиня просила разрешения пригласить оставшегося у адмирала Нилова ее супруга, В. К. Князя Кирилла Владимировича, который может подтвердить то, что говорила она. Царица не пожелала. Они расстались. Царица вывела заключения из разговора, что "Владимировичи" настроены против нее, против ее влияния на Государя. Болезненное воображение рисовало, что они лишь мечтают о наследовании престола после смерти Наследника.

В этот же период княгиня Софья Николаевна Васильчикова, жена князя Б. А. В-ва, члена Гос. Совета, прислала Царице резкое письмо про Распутина, написанное {185} карандашом на листке блок-нота. Их Величества и особенно Государь были настолько возмущены неуместностью и невежливостью письма, что княгине, 2 декабря, было предложено выехать в ее именье Новгородской губернии, куда с ней поехал и муж. Высылка княгини всполошила всю Петроградскую аристократию. Одна из родственниц стала собирать подписи под коллективным протестом. Но многие дамы, во главе с почтенной, заслуженной графиней Воронцовой-Дашковой, вдовой покойного Наместника Кавказа, были против. Протест не состоялся. Но высланная княгиня получила большое количество сочувственных писем. - "Она мечтательница, думала сделать доброе дело, - говорила про нее одна ее знакомая, - но, конечно, она должна была знать, в какой форме следует писать Ее Величеству".

Много шло тогда и анонимных резких писем по адресу Царицы, а еще больше получала их ее подруга А. А. Вырубова.

Тогда же обратился с письмом к Государю член Государственного Совета, обер-егермейстер Иван Петрович Балашов. Изложив много откровенного по текущему моменту, он советовал отстранить Царицу и Распутина от всякого влияния на дела. Царица негодовала и упрашивала Государя лишить Балашова звания члена Госуд. Совета.

Сделала тогда усилие повлиять на Царицу и ее сестра В. К. Елизавета Федоровна. По судьбе своего растерзанного взрывом бомбы мужа, по ужасам последнего немецкого погрома в Москве, Елизавета Федоровна знала хорошо, что такое наша политическая борьба... Женское ее окружение хорошо осведомляло ее, что делается в общественных Московских кругах. И близкие люди, друзья и некоторые общественные Московские деятели, встречавшиеся с Великой Княгиней и не стеснявшиеся высказываться при ней откровенно, убедили ее поехать и повлиять на Их Величеств. О том, что такое "старец" и его окружение она отлично знала, зачастую даже с преувеличением, от С. И. Тютчевой.

3 декабря к вечеру, Великая Княгиня приехала в Царское Село. Она хотела говорить с Государем, но Царица {186} категорически заявила, что Царь очень занят, он завтра утром уезжает в Ставку и видеться с ним невозможно. Тогда Елизавета Федоровна стала говорить с сестрой-Царицей. Она старалась открыть ей глаза на все происходящее в связи с Распутиным. Произошел резкий серьезный спор, окончившийся разрывом. Александра Федоровна приняла тон Императрицы и попросила сестру замолчать и удалиться. Елизавета Федоровна, уходя, бросила сестре: "Вспомни судьбу Людовика 16-го и Марии Антуанет". Утром Елизавета Федоровна получила от Царицы записку, что поезд ее ожидает. Царица с двумя старшими дочерьми проводила сестру на павильон. Больше они не виделись.

О том, что произошло в действительности между сестрами, даже во дворце знали лишь немногие, самые близкие лица. В Москве же, из окружения Вел. Кн., в общественные круги сразу же проник слух, что Вел. Княгиня потерпела полную неудачу. Распутин в полной силе. И это только усилило и без того крайне враждебное отношение к Царице. В Москве, больше чем где-либо, Царицу считали главной виновницей всего тогда происходящего и оттуда этот слух расходился повсюду. От самой же Вел Княгини самые близкие люди узнали и о сказанной ею сестре последней ужасной фразе. Та фраза стала известна даже французскому послу Палеологу. Надо полагать, что это последнее свидание двух сестер и было причиной тому, что Вел. Кн. Елизавета Федоровна так сочувственно отнеслась даже к убийству "Старца", а после революции даже не сделала попытки повидаться с Царской Семьей.

4 декабря Государь с Наследником выехал в Ставку. Накануне Их Величества были у Вырубовой и видели там Распутина. Прощаясь, Государь хотел, чтобы Григорий перекрестил его, но Распутин, как-то странно, сказал: "Нет, сегодня ты меня благослови". Больше его Государь уже не видал. 6 декабря, в день Ангела, Государь назначил Вел. Кн. Ольгу Николаевну шефом 2-го Кубанского пластунского батальона, а Вел. Кн. Бориса Владимировича шефом 5-го батальона. В тот день в Ставке почему-то ждали дарования {187} Государем конституции, которой объявлено, конечно, не было. Вероятно, кто-то пустил тот слух, слыша кое-что про приготовляющийся особый Высочайший приказ. Приказ был подписан 12-го декабря. То был приказ политический и явился как бы ответом на вздорные сплетни о сепаратном мире. В нем говорилось, что Германия истощена, предлагает союзникам вступить в переговоры о мире, но что время к тому еще не наступило, и что мир может быть дан "лишь после изгнания врага из наших пределов". Приказ был очень красив, очень академичен и прошел совсем незамеченным. Автором приказа являлся генерал Гурко, а в составлении политической части принимал участие его брат, член Гос. Совета.

Находившийся тогда в Ставке Главноуполномоченный Красного Креста Кауфман-Туркестанский взял на себя смелость доложить Государю про пагубное влияние Распутина. Государь выслушал доклад спокойно, поблагодарил Кауфмана, проводил его до дверей кабинета, а через несколько дней Кауфман был откомандирован от Ставки и вернулся в Петроград. Случай этот широко комментировался затем в Петрограде.

Между тем вся организованная общественность, уже переставшая, при никчемном министре Внутренних дел Протопопове, бояться правительства, перешла в дружное наступление. С 9-го по 11-ое декабря в Москве был сделан ряд попыток собраний Съездов Земского и Городского Союзов. По распоряжению Протопопова полиция старалась мешать собраниям. Но те, все-таки приняли заготовленные резолюции и разослали их по всей России. Резолюция Земского съезда, принятая под председательством князя Львова, требовала создания нового правительства, ответственного перед народным представительством.

Представители того же Земского Союза, Союза Городов, Военно-промышленных Комитетов, Московского биржевого Комитета, Хлебной биржи и кооперативов выпустили резолюцию явно революционного характера. Резолюция объявляла "Отечество в опасности" и говорила между прочим:

{188} "Опираясь на организующийся народ, Гос. Дума должна неуклонно и мужественно довести начатое великое дело борьбы с нынешним политическим режимом до конца. Ни компромиссов, ни уступок... Пусть знает вся армия, что вся страна готова сплотиться для того, чтобы вывести Россию из переживаемого ею гибельного кризиса".

Съезд представителей Областных Военно-промышленных Комитетов принял 14-го декабря резолюцию, которой призывал на борьбу за создание ответственного министерства" приглашал все общественные организации "не терять бодрости и напрячь все свои силы в общей борьбе за честь и свободу страны". В заключение Съезд обращался к армии и говорил: "В единении усилий страны и армии лежит залог и победы над общим врагом, и скорейшего водворения в России, требуемого всем народом, измененного политического строя".

Рабочая делегация Совещания областных Военно-промышленных комитетов 13-15 декабря пошла еще далее и еще откровеннее. Она требовала использования текущего момента "для ускорения ликвидации войны в интересах международного пролетариата". Заявляла, что пролетариат должен бороться за заключение мира без аннексий и контрибуций, и что очередной задачей для рабочего класса является "решительное устранение нынешнего режима и создание на его месте временного правительства, опирающегося на организующийся самостоятельный и свободный народ".

В Москве же, в первый день недопущения, якобы, съездов, после 10 часов вечера, у князя Львова собрались, по его приглашению: М. М. Федоров, М. В. Челноков, Н. М. Кишкин и А. И. Хатисов. Князь Львов обрисовал общее положение дел и, как выход из него, предложил свержение Государя Николая II и замену его новым Государем, ныне Вел. Кн. Николаем Николаевичем, и составление ответственного министерства под председательством его - князя Львова. Эту свою кандидатуру князь мотивировал желанием большинства земств. Государя Николая II предполагалось вывезти заграницу, Царицу заключить в монастырь. Переговорить {189} с Вел. Кн. Николаем Николаевичем было поручено А. И. Хатисову. При согласии Великого Князя, Хатисов должен был прислать Львову телеграмму, что "госпиталь открывается", при несогласии - что "госпиталь не будет открыт". Хатисов это предложение принял и через несколько дней выехал в Петроград, а затем в Тифлис, где, как увидим ниже, и выполнил данное ему поручение.

Выступило против правительства и объединенное дворянство, всегда считавшееся до сих пор опорой трона и его правительства. На съезде 28 ноября новым председателем был выбран, вместо Струкова, Самарин. А в принятой 1-го декабря резолюции, между прочим, говорилось, что

" Необходимо решительно устранить влияние темных сил на дела государственные; необходимо создать правительство сильное, русское по мысли и чувству, пользующееся народным доверием и способное к совместной работе с законодательными учреждениями". За оппозиционную резолюцию из 126 участников голосовало 121. Правого депутата, Маркова 2-го даже не допустили на Съезд. Среди депутатов оппозиционеров Съезда некоторые носили придворные мундиры. В пылу спора П. Н. Крупенский крикнул одному из них: "Да вы, господа, прежде чем делать революцию, снимите ваши Придворные мундиры. Снимите их, а потом и делайте революцию".

Государственная Дума не замедлила ответить на присылавшиеся ей из Москвы призывы. В заседаниях 13-15 декабря депутаты резко нападали на правительство. Тучами прокламаций разносились по России принятые на Съездах резолюции. Участники Съездов непосредственно разносили по разным городам России директивы о подготовке государственного переворота и, в сущности говоря, сами стали продолжать на местах начатое на Съездах действо. Происходил могучий напор на правительство, напор, подготовлявший не только переворот, но и революцию; напор соединенных общественно-революционных сил. Справиться с подобным напором могло только сильное, решительное, действующее дружно, заодно с Монархом, правительство, как это было у {190} нас в 1905 году, во время нашей первой революции. Но ныне в 1916 году, у нас, на наше несчастье, такого правительства не было. Витте, Дурново, Столыпин, душившие одной рукой революцию и анархию и творившие другой необходимые реформы, - эти сильные люди спали в могилах. Наше правительство 1916 года, по своему личному составу, было бессильно, слабо, неспособно противодействовать тому, что уже делалось и что подготовлялось. В такое исключительно важное время, у нас не было, в сущности, министра Внутренних дел. Его место занимал полубольной психически, болтун от общественности и политический шарлатан. Помогавший ему, и то нелегально, его "товарищ министра" по делам позиции, генерал Курлов был надломленный физически человек, но и он, под давлением общественности и по слабости того же Протопопова, должен был уйти. 3 декабря состоялся указ Сенату о его назначении и увольнении. Вместо него, с конца ноября осталось, в полном смысле, пустое место. Председателя Совета министров, в действительности, тоже не было. Трепов, потерявший всякое доверие Монарха, со дня на день ждал увольнения. Эти два упора, на которых держится весь внутренний порядок, в действительности не существовали. Поэтому-то никто и не боялся действовать почти открыто революционно.

Ни Дворцовый комендант, ни политическая полиция министерства Внутренних дел ничего не знали про заговоры против личности Монарха

Переживая тогда, часто случавшиеся с нею, приливы особо повышенной религиозности и веры в молитвы и богоугодность "Друга", Императрица решила совершить паломничество в Новгород. Там древние святыни, простой провинциальный народ, хороший человек губернатор Иславин. Вызванный в Царское Седо обер-прокурор Синода, кн. Жевахов доложил все нужные исторические справки, дал даже адрес одной "старицы". С Государыней поехали все четыре дочери, фрейлина графиня Гендрикова и А. А. Вырубова. Это последнее было даже вредно, но того хотел Распутин. Это же- постоянный передатчик его воли и желаний. Его медиум.

{191} 11 декабря, в 9 ч. утра императорский поезд подошел к дебаркадеру Новгорода. Встречали: губернатор, предводитель дворянства и начальник гарнизона. Губернатор рапортовал. Царица любезно подала всем руку. В зале вокзала губернаторша Иславина, с двумя дочерьми, встретила с букетами цветов. Во дворе вокзала маршевый эскадрон Лейб-гвардии Ее Величества уланского полка, в конном строю, приветствовал своего шефа. То была последняя встреча полка со своим любимым шефом.

Сели в автомобили и тихо двинулись к знаменитому Софийскому собору. По пути шпалерами стояли войска. За ними народ. Кричали ура, махали шапками, платками. В кремле восторженная встреча учащихся всех школ. Машут флажками, бросают цветы, кричат восторженно. В соборе архиепископ Арсений, человек твердый и почтенный, встретил Царицу задушевным словом, которое понравилось, что не всегда случалось. Собор был полон народу. Обедня и молебен продолжались два часа. Царица как бы не чувствовала утомления. После службы приложились к святыням, посетили епархиальный лазарет, беседовали с больными. Царица дарила образки. Прошли в музей древней иконописи, где Царица, сама большая художница, восхищалась старым письмом. Затем вернулись к завтраку в поезд. Царица, утомившись, завтракала одна в купе, к столу же Вел. Княжен были приглашены князья Иоанн Константинович и Андрей Александрович. Они были в строю со своими полковыми эскадронами из Кричивецких казарм (л.-гв. Кавалергардского и Конного полков). Князья все время затем были при Великих Княжнах. В 2 часа приехали в Земский лазарет, оттуда в Десятинный женский монастырь. Поклонились мощам Св. Варвары Великомученицы. Царица навестила игуменью Людмилу и пожелала навестить "старицу" Марью Михайловну.

Это внесло некоторое смятение. Попытались отговорить. Не помогло. Старица была известна далеко в окружности. Знал ее и Петроград. Многие приезжали к ней, прося молитв, советов, предсказаний. Лежала она уже много лет в темной комнатке. Молилась. Около лежали вериги, которые раньше носила, теперь же, по слабости, уже не могла. Идя к {192} Старице, захватили свечку. С Царицей вошли к Старице игуменья, архиепископ, Великие Княжны. На кровати лежала старушка. У нее тонкое овальное лицо. Лучистые глаза. Седая. Поздоровалась. Она улыбалась и сказала Царице: "Ты, Царица, хорошо, не серди своего мужа. Передай ему от меня этот образ, а сыну дай это яблоко". Потом стала говорить Царице что-то на ухо. Царица как бы просияла и стала целовать Старицу. Царица говорила позже, что Старица сказала ей: "А ты, красавица, тяжелый крест несешь. Не страшись". Государыня послала к ней князей и Вырубову. Затем посетили беженецкий детский приют и Юрьевский монастырь. На пути автомобиль застрял в снегу. Толпа бросилась к Царице. Хватали за руки, целовали, плакали. Пожилые крестили автомобиль. Крестились, глядя на Царицу. Из монастыря проехали в Дворянское собрание. Там был великолепный лазарет. Были приготовлены санитары поднять Царицу в кресле на второй этаж. Она сказала губернатору: "Я так себя хорошо чувствую у Вас, что готова подниматься по какой угодно лестнице, мне не надо санитаров".

Дамский комитет встретил Царицу и поднес 5.000 рублей на раненых. После обхода был предложен чай. К нему пригласили офицеров и сестер милосердия. Царица просто разговаривала с Иславиной, высказала ей похвалу за то, что та с дочерью работают, как сестры милосердия. Рассказала, как сама работает, как конфузится, когда приходится вести заседания, как председательнице. Поехали в Знаменский собор. Приложились к чудотворной иконе Знамения.

Царица купила маленькую иконку для Государя. Послав ее в Ставку, просила повесить над кроватью. В собор привезли и чудотворную икону Николая Чудотворца. Все прикладывались. Царица восторгалась храмом. Посетили затем часовню с новоявленной чудотворной иконой, лазареты Земского и Городского Союзов и к 6 часам вернулись на вокзал. Хор трубачей запасного гвардейского кавалерийского полка встретил уланским маршем. Городской голова и купеческий староста поднесли икону, букет, фрукты. Дебаркадер был полон публикой. Царица сердечно благодарила Иславина, передала ему поклон от Государя и пообещала приехать с Государем весной.

{193} Под звуки гимна и крики ура поезд тронулся и через четыре часа Царица с семьей уже была у себя в Царском Селе. Она была в восторге от посещения Новгорода, от всего того, что видела, слышала и перечувствовала. - Я вам говорила, - повторяла она близким, - что народ нас любит. Против нас интригует только высшее общество и Петербург.

На другой же день Царица стала приготовлять подарки для новгородских церквей и монастырей, и скоро князь Жевахов повез туда несколько ящиков царских подарков. Иконку, украшенную драгоценными камнями, повез князь и Старице Марье Михайловне. Она скончалась 1 февраля 1917 года. На гроб был послан Царицей белый крест из живых цветов.

12 декабря Царица обедала у А. А. Вырубовой с Распутиным. Она рассказывала о своих впечатлениях посещения Новгорода, о восторженной встрече. Старец слушал довольно равнодушно. Все последние дни очень нервничал. Было не по себе. По телефону то и дело угрожали, что его убьют. Протопопов же, а особенно Бадмаев, Белецкий и Мануйлов, каждый по-своему, растолковали ему, что готовится в России, как серьёзно надо предупредить обо всем Царицу. И вот, выслушав Царицу, он стал говорить. Дума, Союзы, либералы, революционеры, газетчики - все против Царя, против нее. Трепову верить нельзя - якшаетая с Родзянкой. Верить можно только Протопопову. Только на него можно положиться. Надо действовать.

И Царица верит предостережениям Старца. Он чувствует. Он провидец. И, встревоженная, она старается встревожить и Государя. Она умоляет его в письмах начать действовать против надвигающейся опасности. Умоляет закрыть Гос. Думу, принять еще и другие меры.

"Будь Петром Великим, Иваном Грозным, Императором Павлом, сокруши всех", писала Царица мужу 14 декабря. "Я бы повесила Трепова за его дурные советы. Распусти Думу сейчас же. Спокойно и с чистой совестью перед всей Россией я бы сослала Львова в Сибирь. Отняла бы чин у Самарина. Милюкова, Гучкова и Поливанова - тоже в Сибирь.

{194} Теперь война, и в такое время внутренняя война есть высшая измена. Отчего ты не смотришь на это дело так, я, право, не могу понять?"

Так думала Царица, так внушала она мужу и, надо признаться, что в смысле репрессий, она была во многом права, но только..., но только начинать-то устранения и удаления надо было с Распутина.

А по Петербургу уже ползли слухи, что Распутина убьют, убьют и Вырубову, убьют и Царицу. В то время в кабинете одного положительного правого журналиста собиралась группа офицеров гвардейских полков, которые серьёзно обсуждали вопрос, как убить Императрицу. Один гвардейский офицер предупреждал тогда А. А. Вырубову о предстоящем террористическом акте, но это казалось бравадой, шуткой и ему не верили.

15-го декабря Распутин приезжал к А. А. Вырубовой. Он хотел лично поблагодарить Царицу за помилование его друга Мануйлова. Царица не пожелала приехать. Старец был огорчен.

16 декабря Гос. Дума была распущена на Рождественские праздники. В этот день Царица поручила А. А. Вырубовой отвезти в Петербург Старцу икону, привезенную ею из Новгорода. На оборотной стороне иконы Царица, все четыре дочери и Вырубова написали свои имена. Вырубова исполнила поручение. Она пила у Распутина чай с М. Головиной, Шаховской и Сухомлиновой. Старец сказал, что вечером он приглашен к молодому князю Юсупову и познакомится с княгиней Ириной Александровной. Вернувшаяся из Петербурга А. А. Вырубова передала благодарность и эти слова Старца Государыне. Царица удивилась и ответила, что Ирина Александровна в Крыму и что тут какое-то недоразумение. Поздно вечером к Распутину заезжал ненадолго епископ Исидор, затем министр Протопопов, а около часу ночи за ним заехал князь Феликс Юсупов и увез Старца к себе в гости.

{197}

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

С 17-го по 31 декабря 1916 года. - Убийство Распутина. - В Царскосельском дворце. - В Петрограде. - 17 и 18 числа в Ставке. - Военный Совет и выезд Государя в Царское Село. - В Царском Селе. - Доклад Протопопова. - Борьба за место похорон. - Отношение ген. Воейкова. - Увольнение Макарова и назначение Добровольского. - Похороны Распутина. - Настроение во дворце после похорон. Решение членов династии. - Вел. Кн. Александр Михайлович у Государя. - Письмо Вел. Кн. Павла Александровича - Хлопоты за прекращение дела. - Прекращение преследования. - Высылка В. К. Дмитрия Павловича на персидский фронт, а князя Юсупова в деревню. - Сочельник во дворце. - Слухи из Петрограда. - Первый день Рождества. - Прием и назначение кн. Голицына премьером, вместо Трепова. Прием детей Распутина у А. А. Вырубовой. - Болезнь Наследника и вера в рубашку Распутина. - Митрополит во дворце. - Назначение генерала Гротена помощником к ген. Воейкову. - Письменная просьба членов династии о переводе В. К. Дмитрия Павловича. - Ответ Государя. - Обида и неудовольствие. - Вел. Кн. Николай Михайлович и его высылка - Слухи о готовящемся государственном перевороте и предупреждение о том Государя. - Записка кружка Римского-Корсакова. - Письмо Маклакова. - Доклад адмирала Нилова. - Предупреждение Тихановивича. Предупреждение крестьянина. - Английский посол Бьюкенен и его роль. Последний день года. - Друг царской семьи Н. П. Саблин. - Встреча Нового Года.

В ночь на 17 декабря 1916 года произошло в России самое важное политическое событие последнего царствования - убийство Распутина. Убийство описано и разобрано в моей монографии "Распутин", опубликованной в Париже, в издании Пайо, в 1935 году. Здесь будет говориться, главным образом, о тех ужасных и пагубных последствиях для России, которые явились ближайшим результатом этого убийства.

Продиктованное любовью к родине, наивно задуманное с целью спасения России, плохо и несерьёзно продуманное, выполненное же гадко и аморально, это убийство явилось не спасением России, а началом ее гибели. Стрельба по Распутину явилась первым выстрелом русской революции и даже больше. По словам поэта Блока: "пуля, прикончившая Распутина, попала в самое сердце царствующей династии". Поэт был прав, но он не договорил всей истины.

Та пуля не только убила Царя и его семью и многих членов династии, но убила и весь политический и социальный строй императорской России и нанесла глубочайшую и тяжелую рану нашей родине.

Психоз кровавого военного времени, атмосфера сплетен, самонадеянность молодости, политическая наивность и большая доля аморальности и авантюризма обусловили выполнение того действа, не говоря про возможное влияние и еще одной силы, игравшей большую роль в русской революции. История разберется и в этом последнем.

Распутин был убит в квартире молодого князя Ф. Ф. Юсупова, графа Сумарокова-Эльстона, в доме его отца, на Мойке, в Петрограде.

{198} Убийство было задумано молодым Юсуповым и явилось результатом заговора, в котором, кроме Юсупова, участвовали Вел. Кн. Дмитрий Павлович и член Гос. Думы Пуришкевич. В ту ночь князь Юсупов, прельстив Распутина обещанием познакомить его со своей женой (которая, в действительности, находилась в Крыму), привез его к себе в гости, где для него уже была приготовлена западня. Юсупов услаждал Распутина пением цыганских романсов под аккомпанемент гитары и угощал его усердно отравленным цианистым калием вином и пирожными. Распутин пил и ел много, но яд не действовал. Обескураженный хозяин посоветовался с находившимися наверху сообщниками, откуда слышались и голоса, и смех, и звуки граммофона, и стал действовать револьвером. Заинтересовав Распутина красивым Распятием, он дважды выстрелил в него в тот момент, когда тот рассматривал Распятие. Тяжело раненый, Распутин упал, но когда Юсупов стал ощупывать его, он очнулся и поднялся. Юсупов, в ужасе, убежал к сообщникам. Распутин же вышел во двор и побежал к воротам. За ним погнался Пуришкевич, дал по нему несколько выстрелов и добил его окончательно. Над трупом надругались. С Юсуповым произошел нервный припадок. Труп внесли в дом. Между тем во двор пришел привлеченный выстрелами постовой городовой и справлялся, в чем дело. Ему ответили сначала, что ничего не случилось, а затем позвали в комнаты и там Пуришкевич, назвав себя, объявил ему, что он убил Распутина и просил никому о том не докладывать.

Городовой ушел. Труп одели в шубу, завернули в ковер и свезли на Петровский мост, что через Невку, где и бросили в реку, в полынью, которая была облюбована заранее Пуришкевичем. Сбрасывали в реку: Пуришкевич и служившие у него в санитарном поезде доктор Лазаверт, поручик Сухотин и солдат из поезда. Отвез же их туда с трупом Вел. Кн. Дмитрий Павлович на своем автомобиле, сам им управляя. Казалось, что теперь, в буквальном смысле "и концы в воду". Но это только казалось...

Окончив операцию, Вел. Кн. отвез спутников в город, распрощался с ними около своего дворца и они уехали в свой поезд. Великий же Князь передал автомобиль прислуге.

{199} Убирая автомобиль, прислуга нашла одну калошу-ботик Распутина и заметила, что коврик запачкан густо кровью. Доложили Вел. Князю. Он приказал калошу и коврик сжечь, и вызвал, состоявшего при нем, прежнего воспитателя, генерала Лайминга. Его он посвятил в то, что случилось и лег спать.

А в квартире Распутина часов с семи утра 17-го числа началась тревога. Распутин не возвращался. Дочери, племянница Акулина стали волноваться. Стали наводить справки по телефону у знакомых, нигде нет. Исчез. Приехал Симанович, епископ Исидор. Стали искать. Предупредили по телефону А. А. Вырубову и передали ей, что уже есть слух, что Распутин убит. Взволнованная Анна Александровна отправилась во дворец и предупредила о случившемся Императрицу. Вскоре и министр Протопопов доложил по телефону во дворец, что Распутин-Новых исчез и что есть основания предполагать, что он убит ночью во дворце князя Юсупова, что в дело замешаны Вел. Кн. Дмитрий Павлович, Пуришкевич и еще несколько лиц, что полиция производит розыск.

Царица была потрясена. Ведь если это правда, то всё погибло. И больной сын, и Государь, и вся Россия, все, все. Ведь "Он" же говорил... И кошмарному известию не хотелось верить. Этого не может быть. Это какое-то недоразумение. И Царица надеялась, молилась и побуждала Протопопова действовать энергичнее. К себе Государыня вызвала Лили Ден. Шли беспрерывные переговоры с Петроградом, откуда разные лица сообщали все новые и новые сведения о слухах в городе.

К написанному уже очередному письму Государю Императрица приписала следующие строки карандашом: "Мы сидим все вместе. Ты можешь себе представить наши чувства, мысли - наш Друг исчез. Вчера А. видела его и он ей сказал, что Феликс просил его приехать к нему ночью, что за ним заедет автомобиль, чтобы он мог видеть Ирину. Автомобиль заехал за ним, военный автомобиль с двумя статскими. И он уехал. Сегодня огромный скандал в Юсуповском доме. Большое собрание, Димитрий, Пуришкевич и т. д., все {200} пьяные. Полиция слышала выстрелы. Пуришкевич выбежал, крича полиции, что наш Друг убит... Полиция приступила к розыску и тогда следователь вошел в Юсуповский дом - он не смел этого сделать раньше, так как там находился Димитрий. Феликс намеревался сегодня ночью выехать в Крым, я попросила Калинина (Протопопова) его задержать...

Феликс утверждает, будто он не являлся в его дом и что он никогда не звал его. Это, по-видимому, была западня. Я всё еще полагаюсь на Божье милосердие, что его только увезли куда-либо. Калинин делает всё, что может... Я не могу, я не хочу верить, чтобы его убили. Да смилуется над нами Бог. Такая отчаянная тревога, я спокойна - не могу этому поверить. Приезжай немедленно..."

Не имея около себя тогда ни одного серьёзного человека, Императрица в 4 ч. 37 м. отправила Государю телеграмму с просьбой прислать генерала Воейкова.

Днем Государыне доложили, что князь Юсупов просит принять его. Государыне уже было доложено раньше, что Юсупов побывал у градоначальника и министра Юстиции и уверил их в своей невиновности. Играя на своем свойстве с Династией, князь Юсупов своим великолепием, необыкновенным шармом и великосветской беззастенчивостью не только покорил и генерала Балка, и министра Макарова, но и в полном смысле одурачил их. Градоначальник отменил распоряжение об обыске в его квартире, а министр Юстиции отменил уже начатое было следствие, и обнадежил князя в полной его личной неприкосновенности и в его праве уехать из Петрограда.

Полный самомнения от своих дипломатических успехов, князь, испрашивая аудиенцию у Государыни, мечтал ловко обмануть и Ее Величество. Но Государыня приказала на просьбу в приеме отказать и предложить Юсупову сообщить Государыне письмом, что ему нужно.

Приехав к Вел. Кн. Дмитрию Павловичу, Юсупов и стал сочинять свое письмо, сообща с Вел. Князем и с вызванным на помощь Пуришкевичем.

{201} Письмо было составлено и к вечеру доставлено с нарочным во дворец. Вот его содержание:

" Ваше Императорское Величество,

Спешу исполнить Ваше приказание и сообщить Вам всё то, что произошло у меня вчера вечером, дабы пролить свет на то ужасное обвинение, которое на меня возложено. По случаю новоселья, ночью 16 декабря, я устроил у себя ужин, на который пригласил своих друзей, несколько дам. Великий Князь Дмитрий Павлович тоже был. Около 12 ч. ночи ко мне протелефонировал Григорий Ефимович, приглашая ехать с ним к цыганам. Я отказался, говоря, что у меня самого вечер и спросил, откуда он звонит. Он ответил: "слишком много хочешь знать" и повесил трубку. Когда он говорил, то было слышно много голосов. Вот всё, что я слышал в этот вечер о Григории Ефимовиче.

Вернувшись от телефона к своим гостям, я им рассказал мой разговор по телефону, чем вызвал у них неосторожные замечания. Вы же знаете, Ваше Величество, что имя Григория Ефимовича во многих кругах было весьма непопулярно. Около трех часов у меня начался разъезд и, попрощавшись с Великим Князем и двумя дамами, я с другими пошел в свой кабинет. Вдруг мне показалось, что где-то раздался выстрел. Я позвонил человека и приказал ему узнать, в чем дело. Он вернулся и сказал - слышен был выстрел, но неизвестно откуда.

Тогда я сам пошел во двор и лично спросил дворника и городового, кто стрелял. Дворники сказали, что пили чай в дворницкой, а городовой сказал, что слышал выстрел, но не знает, кто стрелял. Тогда я пошел домой, велел позвать городового и сам протелефонировал Дмитрию Павловичу, спросив, не стрелял ли он. Он мне ответил, смеясь, что выходя из дому, он выстрелил несколько раз в дворовую собаку, и что с одной дамою сделался обморок. Когда я ему сказал, что выстрелы произвели сенсацию, то он мне ответил, что этого быть не может, так как никого другого не было.

Я позвал человека и пошел сам на двор и увидел одну {202} из наших дворовых собак убитой у забора. Тогда я приказал человеку зарыть ее в саду.

В четыре часа все разъехались и я вернулся во дворец Великого Князя Александра Михайловича, где я живу. На другой день, т. е., сегодня утром, я узнал об исчезновении Григория Ефимовича, которое ставят в связь с моим вечером. Затем мне рассказали, что, как будто бы, видели меня у него ночью и что он со мною уехал. Это сущая ложь, так как весь вечер я и мои гости не покидали моего дома. Затем мне говорили, что он кому-то сказал, что поедет на днях познакомиться с Ириной. В этом есть доля правды, так как когда я его видел в последний раз, он меня просил познакомить его с Ириной и спрашивал меня, тут ли она. Я ему оказал, что жена в Крыму, но приезжает числа 15 или 16 декабря. 14-го, вечером я получил от Ирины телеграмму, в которой она пишет, что заболела и просит меня приехать вместе с ее братьями, которые выезжают сегодня вечером.

Я не нахожу слов, Ваше Величество, чтобы сказать Вам, как я потрясен всем случившимся, и до какой степени мне кажутся дикими те обвинения, которые на меня возводятся. Остаюсь глубоко преданный Вашему Величеству Феликс.

"Когда письмо было закончено и запечатано, - писал позже Пуришкевич, Дмитрий Павлович вышел из кабинета отправить его по назначению, хотя мы все трое чувствовали некоторую неловкость друг перед другом, ибо всё в письме написанное было умело продуманною ложью и изображало нас в виде незаслуженно оскорбленной добродетели".

Пуришкевич слишком снисходителен. У каждого порядочного человека письмо это вызывает гадливое, брезгливое, презрительное чувство.

Государыню это письмо не обмануло и не ввело в заблуждение, как то думали его составители. Оно лишь явилось беспощадной самохарактеристикой, выданной себе самим князем Юсуповым. Императрица приказала отправить письмо министру Юстиции, министру же Протопопову было подтверждено о невыезде Юсупова из Петрограда.

{203} Вечером Государыне показали вечерний выпуск газеты "Биржевые ведомости", где было напечатано: "Сегодня, в шестом часу, в одном из аристократических особняков центра столицы, после раута, внезапно окончил жизнь Григорий Распутин-Новых".

Последняя искра надежды исчезла. Из Петрограда передавали, что там, среди интеллигенции, настоящее ликование. Что совершившееся - лишь начало террора. Что готовятся новые покушения. Что, в первую очередь, намечена А. А. Вырубова.

Государыня приказала Ане остаться ночевать во дворце, Лилю Ден просила переночевать у Анны Александровны и утром явиться во дворец и выполнять, что надо по части приемов.

Вечером была получена телеграмма от Государя с советом обращаться за помощью к Протопопову. Около десяти вечера Протопопов доложил по телефону, что повеление относительно задержания отъезда Юсупова выполнено. Что князю Юсупову, приехавшему на Николаевский вокзал с князьями Федором, Никитой и Андреем Александровичами, дабы ехать в Крым, жандармским офицером было объявлено повеление Ее Величества не покидать столицы, и князь Юсупов, проводив князя Андрея Александровича с его воспитателем, вернулся во дворец Вел. Кн. Александра Михайловича, где и живет. С ним вернулись и князья Федор и Никита Александровичи.

После этого доклада Императрица послала Государю последнюю, за этот "Тревожный день, телеграмму такого содержания: "Калинин (Протопопов) делает всё возможное. Пока еще ничего не нашли. Ф., намеревавшийся уехать в Крым, задержан. Очень хочу, чтобы ты был здесь. Помоги нам, Боже".

Протопопов так сильно напугал возможностью покушения А. А. Вырубову, что в квартире ее был помещен сильный наряд охраны. И г-жа Ден провела там весьма тревожную ночь, боясь какого-то фантастического нападения. Охранное отделение установило в те дни очень курьезный факт. {204} Оказалось, что самые фантастические сплетни и слухи о предполагавшемся, будто бы, терроре распространялись несколькими молодыми дамами "высшего" общества, знакомыми участников убийства. В их числе была и Марианна Эриковна Дерфельден, рожденная Пистолькорс. Лет шесть тому назад она была замужем первым браком за гвардейским гусаром Дурново. Она вела знакомство с Распутиным. Однажды Дурново, явившись внезапно на небольшое собрание почитателей Старца, застал момент, когда Старец обнимал его жену. Сильным ударом гусар сбил Старца с ног, увел жену, а Распутин, лежа, кричал: "я тебе припомню".

Скоро затем супруги развелись. Вот эта-то Марианна, по свидетельству А. А. Вырубовой, вела теперь среди рабочих агитацию против Императрицы.

К вечеру 17-го числа весь великосветский Петроград, посольства, думские круги, редакции, вся полиция - все уже были уверены, что Распутин убит, и что убили его Вел. Кн. Дмитрий Павлович, Юсупов и Пуришкевич. "Биржевые Ведомости" оповестили об убийстве весь Петроград.

Этой осведомленности помогали и следы преступления и сами участники дела. Пуришкевич послал в Москву телеграмму: "Всё окончено" и ее копия уже находилась у Протопопова.

Князь Юсупов сам явился к своему дяде М. В. Родзянке, который знал о готовившемся убийстве. Увидав племянника, госпожа Родзянко, со слезами на глазах, обняла и благословила его. Родзянко одобрил, как писал позже Юсупов "своим громовым голосом обратился ко мне со словами одобрения". От Родзянко, конечно, по секрету, узнали некоторые его великосветские и думские знакомые.

Юсупов же рассказал о случившемся и своему другу, английскому офицеру Рейнеру, служившему в английской разведке в Петрограде, начальником которой был известный сэр Самуель Хоар. То был один из способов, которым освещались ваш Двор и придворные круги. Отсюда осведомленность английского посла Бьюкенена.

{205} Французский посол Палеолог имел хорошую информацию - агентуру, и много приносили ему сведений и великосветские дамы.

Пресса имела сведения и от полиции и из квартиры Распутина, где Акулина, епископ Исидор и, так называемый, секретарь Симанович открыто и с негодованием называли имена убийц.

В Яхт-клубе, за обедом, конечно, обсуждали сенсационную новость. Вел. Кн. Николай Михайлович, поговорив по телефону с премьером Треповым, авторитетно и громко заявлял, что весь слух об убийстве - всё это вздор и "что все это новая провокация Протопопова". Но приехавший обедать Вел. Кн. Дмитрий Павлович, поразивший всех своею бледностью, и севший отдельно за стол, сказал кому-то, что Распутин исчез и, возможно, что он убит. После обеда Вел. Князь отошел в сторону с графом Д. А. Олсуфьевым. Граф спросил, запачкал ли он свои руки в крови. "Честное слово, нет, не запачкал", - ответил Великий Князь, и рассказал, что его и князь Горчаков спросил: "Ну, что, Митя, ты убил Распутина?" На что он также отвечал категорическим нет. В обоих вопросах по тону чувствовалось сочувствие тому, что произошло. Великий Князь уехал из клуба в Михайловский театр, но привлек к себе настолько сильное внимание публики, что уехал из театра.

Поздно вечером пришел телеграфный ответ из Верхотурья, от ревностной поклонницы Распутина, Лохтиной, которая спасалась там, в скиту около блаженного Макария. К ней обратились с просьбой передать Макарию, дабы он помог в случившемся несчастье. Лохтина телеграфировала, что блаженный Макарий ответил: "Я мертвых не воскрешаю". Ответ передали Императрице.

Районная полиция и, особенно, Охранное отделение, знали уже всё. По приказанию Протопопова, специальное дознание вел жандармский генерал Попов. Это обеспечивало полное беспристрастие и независимость от каких либо влияний. Таким образом, министр Внутренних дел Протопопов имел полную осведомленность о случившемся преступлении, {206} не хватало только самого трупа. Судебные же власти, благодаря непростительной оплошности министра Юстиции Макарова, бездействовали.

18 декабря принесло много нового. Накануне, 17 числа, вследствие честного исполнения своего служебного долга городовым Власюком, слышавшим ночные выстрелы во дворе князя Юсупова, начались розыск и дознание. Вечером же, когда во все отдаленные участки дошла циркулярная телеграмма о розыске трупа, выспавшийся, после трудной ночной службы (с 16 на 17 число), городовой района Петровского моста доложил, что утром 17-го декабря, проходившие рабочие говорили ему, что на мосту много следов крови. Обследовать что-либо, за наступившей ранней зимней темнотой, нельзя было. Вот почему полиция начала осмотр Петровского моста с рассветом 18-го декабря, обнаружила следы крови, а по ним уже обнаружила и одну калошу-ботик, которую показали дочерям Распутина и те признали ее за калошу их отца.

Были вызваны водолазы и начались поиски трупа около моста. Из квартиры Распутина протелефонировали А. А. Вырубовой. Протопопов доложил о находке Императрице, подчеркнув при докладе, как накануне министр Юстиции не позволил следственной власти начать судебное следствие, и он, Протопопов должен был ограничиться своим дознанием генерала Попова. Он же доложил вскоре, что Юсупов переехал жить во дворец Вел. Кн. Дмитрия Павловича. Ясно было, что, исчерпав вчера все средства, дабы доказать властям свою невиновность, князь ищет теперь защиты в неприкосновенности великокняжеского дворца Дмитрия Павловича. Императрица распорядилась, дабы генерал-адъютант Максимович, исполнявший обязанности министра Двора, отправился немедленно к Вел. Кн. Дмитрию Павловичу и объявил бы ему, что он арестован при квартире, что Максимович и исполнил. Великий Князь просил было, чтобы Императрица приняла его, но Ее Величество ответила категорическим отказом. Ему, как и князю Юсупову, во дворце уже не верили.

Государыня отправилась в церковь и, после обедни, телеграфировала Государю: "Только что причастилась в {207}домовой церкви. Всё еще ничего не нашли. Розыски продолжаются. Есть опасение, что эти два мальчика затевают еще нечто ужасное. Не теряю пока надежды. Такой яркий солнечный день. Надеюсь, что ты выедешь сегодня. Мне страшно необходимо твое присутствие".

В три часа Императрица телеграфировала: "Приказала Максимовичу твоим именем запретить Димитрию выезжать из дому до твоего возвращения. Димитрий хотел видеть меня сегодня, я отказала. Замешан главным образом он. Тела еще не найдено. Когда ты будешь здесь?"

Между тем, из Петрограда во дворец продолжали передавать, что в высшем обществе ликование. То было воскресенье. Некоторые хозяйки "принимали". Некоторых визитеров встречали поцелуями, как на Пасху. Передали, что во дворце Дмитрия Павловича веселятся, поют, играют. Однако с объявлением ареста настроение несколько упало. Но с переездом Юсупова сюда нахлынула волна сплетен. Явилась сплетня, что будто бы сторонники Распутина хотят мстить и решили устроить покушение на Великого Князя. Стали просить об учреждении охраны, но охране Протопопова не доверяли и обратились к премьеру Трепову. Трепов, помимо Министра Внутренних Дел Протопопова, распорядился об учреждении особой военной охраны, чем как бы косвенно подтверждал абсурдный слух о возможности какого-то покушения. Шла явная борьба Трепова с Протоповым. Конечно все это усердно передавалось во дворец, Императрице.

Наконец, Императрица получила телеграмму, что Государь выехал в Царское Село, а около 8 ч. вечера принесли и вторую телеграмму:

- "Только сейчас прочел твое письмо. Возмущен и потрясен. В молитвах и мыслях вместе с вами. Приеду завтра в 5 часов". Вечером Протопопов доложил по телефону, что с наступлением темноты работы в реке пришлось прекратить, но что они возобновятся утром.

19-го утром поиски трупа около моста возобновились. Наконец, около одной полыньи, нашли примерзшую изнутри под льдом шубу, а затем и примерзший к льду труп {208} Распутина. Съехались власти. Полиция торжествовала. В 12 ч. 30 м. на берег реки около моста, где на салазках лежал труп Распутина, прибыл знаменитый в Петрограде судебный следователь Середа. Началось судебное следствие с опозданием на 36 часов, благодаря трусости Министра Юстиции Макарова.

Сконфуженный министр тоже побывал у моста. Теперь он, по просьбе прокурора палаты Завадского, стал добиваться, чтобы генерал Попов прекратил свое дознание, доказывая, что осуществляемое параллельно со следствием оно лишь будет мешать следователю. Протопопов уступил.

При осмотре трупа на нем были обнаружены три огнестрельные раны: в голову, в грудь и спину. Труп был слишком замерзший и делать более подробный осмотр тут на месте нельзя было. Было приказано отвести труп в здание Чесменской богадельни, что на Царскосельском шоссе, за городом, чтобы там, после оттаяния трупа, уже и произвести надлежащее судебно-медицинское освидетельствование.

Распутин оказался одетым в голубую шелковую рубашку, вышитую колосьями. Все это Протопопов по телефону подробно доложил Ее Величеству, упомянув и о поведении министра Макарова.

Дамы, дети плакали. В два часа Государыня отправила навстречу Его Величеству телеграмму, в которой была фраза: - "нашли в воде".

Все во дворце с нетерпением ждали Государя.

В Петрограде слух о находке трупа распространился быстро. В. К. Николай Михайлович привез эту новость во дворец Дмитрия Павловича. Настроение участников дела стало унылым.

В Могилеве, в Ставке, в эти дни происходило следующее.

17 декабря в Ставку съехались на военный совет главнокомандующие фронтами генералы Брусилов, Эверт, Рузский и военный министр Беляев. Они были приглашены к высочайшему завтраку. После завтрака Государь совершил {209} обычную прогулку на автомобиле в архиерейский лес и вернулся к чаю. Подали первую телеграмму (17 ч. 7 м.) от Ее Величества. - "Горячо благодарю за письма. Не можешь ли немедленно прислать Воейкова. Нужно его содействие, т. к. наш Друг исчез с прошлой ночи. Мы еще надеемся на Божье милосердие. Замешаны Феликс и Димитрий".

Государь видимо не обеспокоился и, переговорив по содержанию телеграммы после чаю с Воейковым, поручил ему справиться о поездах и отправился на военный совет.

На совете обсуждался план военных действий на 1917 г. Государь и заместитель Алексеева генерал Гурко стояли за проведение в жизнь программы, принятой на военной совещании союзников в Шайти в ноябре 1916 года. Но Государь, председательствуя, не высказывал своего мнения дабы не стеснять присутствующих. Перед обедом был объявлен перерыв, а Государь, выслушав доклад Воейкова, что поездов сегодня нет, телеграфировал Царице (в 20 ч. 5 м.):

- "Сердечно благодарю. Ужасно, что для Воейкова нет поезда до завтра. Не может ли помочь Калинин (Протопопов) ".

Затем Государь снова председательствовал на совете.

Между тем слух об убийстве Распутина облетел вечером Ставку. Из Петрограда было передано сообщение "Биржевых Ведомостей". Генерал Воейков доложил слух Его Величеству. В 23 часа 15 м. (принята в 23 ч. 10 м.) подали телеграмму от Государыни: - "К. (Протопопов) делает все возможное. Пока еще ничего не нашли. Феликс, намеревавшийся уехать в Крым, задержан. Очень хочу, чтобы ты был здесь. Помоги нам Боже..."

Государь взволновался. Схватился за голову. Быстро пройдя по коридорчику, Е. В. отмахнул пытавшегося что-то доложить гофмаршала. Свита в смятении. Вышедший через несколько минут от Государя камердинер на обращенные к нему вопросы махнул безнадежно рукой и прошептал, что Его Величество в ужасном расстройстве и ничего не хочет слышать. Разошлись по своим комнатам. Воейков, вызвавший в такой неурочный час своего начальника канцелярии, сказал только {210} о том, что произошло. В свите сторонников Старца не было. С ним дружил только Н. П. Саблин. Но к убийству все отнеслись серьезно сдержанно и ожидали больших и серьезных последствий. Барон Штакельберг долго беседовал с Воейковым, а вернувшись к себе, еще дольше разговаривал о случившемся о ген. Дубенским, сын которого дружил с Вел. Кн. Дмитрием Павловичем и отец естественно волновался за сына, не замешан ли. Он уже узнал, что офицерство в Ставке ликует. В столовой потребовали шампанского. Кричали ура.

18-го, воскресенье, Государь с Наследником были у обедни. Многие с любопытством вглядывались в Государя, стараясь прочесть, что либо по его лицу, но напрасно. Государь, как всегда, спокоен. После обедни Государь прошел в штаб. Доклад должен был делать генерал-квартирмейстер Лукомский. Как всегда спокойный, Государь поздоровался, закурил.

- "Ну, что нового" - послышался обычный, ровный приветливый голос. Генерал стал делать доклад. Как рассказывал он мне позже о том, он от волнения о случившемся почти не спал всю ночь. Служивший последние годы в Петербурге генерал разбирался в событиях. Убийство Распутина встревожило его. Оно казалось началом чего-то сложного нехорошего. И хотелось предупредить Государя. И вот он один на один с Государем. Удобный момент. И не отдавая себе отчета, как он будет говорить, Лукомский закончив доклад, не без волнения, попросил у Государя разрешения сделать доклад по вопросу постороннему, не относящемуся к военному докладу... Государь поднял на Лукомского глаза, как-то особенно внимательно посмотрел на него и затем, взяв генерала за руку повыше локтя, сказал мягко с доброй улыбкой - "Нет, Лукомский, у нас нет времени. Нас ждут на совещании... А вот я вижу у вас два набитых портфеля, так я вам помогу и возьму один..." И как ни старался растерявшийся генерал помешать Его Величеству, Государь взял один портфель. Много лет спустя, волнуясь, Лукомский рассказывал мне эту сцену. Государь спокойно провел совещание.

{211} На высочайшем завтраке в числе приглашенных был и Вел. Кн. Павел Александрович. Государь был спокоен и приветлив, как всегда, между тем как перед самым завтраком он получил телеграмму от Царицы в которой говорилось: "Есть опасение, что эти два мальчика затевают еще нечто ужасное".

После завтрака Государь спросил ген. Гурко много ли осталось вопросов на совещании, которые требуют его личного участия. Генерал ответил, что потребуется с час времени. Тогда Государь сказал, что в таком случае, закончив совещание, он сегодня же выедет в Царское Село. Затем Государь сообщил генералу, что он предполагает сказать в виде заключительного слова на совещании. Последнее вполне соответствовало взглядам и желанию Гурко. Так совещание и было Государем закончено. На нем было решено произвести весною 1917 года общее наступление, причем главный удар предполагалось нанести армией генерала Брусилова. Все армии были уже настолько готовы во всех отношениях, что в успехе предстоящего решительного удара по противнику можно было не сомневаться. Веря в армию, в ее вождей Государь был в том вполне убежден.

После трех часов, Государь с Наследником приехали в царский поезд. Государь несколько минут прогуливался с генералом Гурко, говорил о делах, но ни одним словом не обмолвился о Петербургском событии.

В 4 часа 30 м. императорский поезд отбыл в Царское Село.

Только что императорский поезд отошел, как привезли из Штаба телеграмму для Его Величества от Государыни об аресте Вел. Кн. Димитрия Павловича, о которой сказано выше. Ее передали вслед поезду.

За пятичасовым чаем Государь оживленно беседовал со Свитой о разных предметах. И когда разговор перешел на старообрядцев, Государь внимательно слушал рассказ графа Шереметьева, как он, в качестве флигель-адъютанта Его Величества, объявлял в Москве в 1906 году Высочайшую {212} волю об открытии церквей. Государь спрашивал подробности, Видно было, что это его действительно интересует.

Перед Оршей был встречен фельдъегерь с почтой из Петрограда и передана телеграмма, что шла вслед поезда из Ставки.

Телеграмма отправленная из Царского Села в 3 часа (15 ч.) гласила:

"Срочно. Приказала Максимовичу твоим именем запретить Д. (Димитрию) выезжать из дому до твоего возвращения. Д. хотел видеть меня сегодня, я отказала. Замешан главным образом он. Тело еще не найдено. Когда ты будешь здесь..." Полученное же письмо от Царицы от 17 числа, приведенное выше, впервые знакомило Государя подробно с тем, что случилось в Петрограде. Государь был крайне взволнован и из Орши, в 18 ч. 38 м., отправил Ее Величеству такую телеграмму:

"Только сейчас прочел твое письмо. Возмущен и потрясен. В молитвах и мыслях вместе с вами. Приеду завтра в 5 ч. Сильный мороз. Заседание окончилось в 4 ч. Благословляю и целую".

Эта характерная телеграмма, второй факт (первый был вчера, когда Государь схватился за голову), которым Государь выдает свое действительное отношение к убийству Распутина, за время до приезда в Царское; выдает какое впечатление произвела на него действительно смерть Распутина. Эта смерть задела самое таинственное, самое сокровенное Государя, чего он не скрывает только от Царицы, так как он с ней "едино". Это вера в Распутина, как в посланника Божия, вера в Ами де Дье, его не станет - все кончится, будет катастрофа...

Но в это святая святых души Государевой доступ только Царице. Для всех остальных Государь - монарх.

И вот почему, послав Царице телеграмму, Государь за обедом и после него кажется всем спокойным, как всегда. Даже с генералом Воейковым, единственным человеком, с которым вне Царского Государь говорит об убийстве, даже с ним Государь разговаривает так, что тот введен в {213} заблуждение и думает, что Государь как будто чувствует некоторое облегчение от ухода из жизни Распутина. Между тем смерть Распутина настолько сильно ударила по психике Государя, что она надломила его.

19-го числа, в Малой Вишере, в два часа дня Государь получил телеграмму от Царицы, в которой были и такие слова: "нашли в воде". Получил телеграмму о находке трупа и Воейков и доложил Его Величеству.

В 6 часов приехали в Царское. Государыня с дочерьми встретила на павильоне. Красные пятна заливали лицо Ее Величества. Крепче обыкновенного сжаты губы. В двух автомобилях все проследовали во дворец.

Как только генерал Воейков вошел в свою квартиру, он тотчас же протелефонировал Министру Внутренних Дел Протопопову о приглашении его с докладом к Его Величеству в 9 с половиной часов. Генерал высказал ему несколько соображений, считая ошибкой, что результаты розыска трупа стали известны публике. Это было странное мало понятное ошибочное мнение Воейкова, с которым не соглашался Протопопов. Перед докладом Протопопов заехал к Воейкову, переговорили о случившемся. Воейков считал, что тело Распутина надо увезти скорее в Покровское, на родину. Протопопов, как будто, соглашался с этим мнением и обещал заехать к генералу после доклада.

Во дворце Протопопов был встречен очень милостиво. Его энергичные действия по дознанию об убийстве и по розыску трупа нашли полное одобрение. Докладывая, как министр, он изображал в то же время собою не только сторонника, но и поклонника умершего Старца, который был для него Григорием Ефимовичем, провидцем, молитвенником. То была неправда. То было политическое шарлатанство. Но не надо забывать, что Протопопов был министр не бюрократ, а министр из нашего парламента, министр общественник, министр политик.

Он и политиканствовал с Распутиным так же, как некогда политиканствовал первый парламентский министр Алексей Хвостов. Но только тот спекулировал на живом Распутине, а {214} Протопопов, схватив всю мистическую подкладку отношения к Старцу с первого же доклада, после его смерти, стал спекулировать мертвым Распутиным. Милостивый прием приободрил его. Он сделал подробный доклад Их Величествам...

Пользуюсь перлюстрацией, он доложил, что о готовившемся убийстве знали многие. Что молодых энтузиастов подталкивали на убийство люди пожилые, с положением, люди, которых знала Царская семья. Что говорилось об устранении не только Распутина, но и А. А. Вырубовой и даже самой Императрицы. Министр представил две телеграммы Вел. Кн. Елизаветы Федоровны. Одна гласила:

"Москва. 18 декабря 9 ч. 38 м. Великому Князю ДИМИТРИЮ ПАВЛОВИЧУ. Петроград. - Только что вернулась вчера поздно вечером, проведя неделю в Сарове и Дивееве, молясь за вас всех дорогих. Прошу дать мне письмом подробности событий. Да укрепит Бог Феликса после патриотического акта, им исполненного. Елла".

Вторая телеграмма:

Москва. 18 декабря. 8 часов 52 м. КНЯГИНЕ ЮСУПОВОЙ. Кореиз. Все мои глубокие и горячие молитвы окружают вас всех за патриотический акт вашего дорогого сына. Да хранит вас Бог. Вернулась из Сарова и Дивеева, где провела в молитвах десять дней. Елизавета".

Представил копию письма княгини Юсуповой, матери, к сыну от 25 ноября. 3. H. ЮСУПОВА писала:

"... Теперь поздно, без скандала не обойтись, а тогда можно было все спасти, требуя удаления управляющего (т. е. Государя) на все время войны и невмешательства Валиде (т. е., Государыни) в государственные вопросы. И теперь я повторяю, что пока эти два вопроса не будут ликвидированы, ничего не выйдет мирным путем, скажи это дяде Мише, от меня".

{215} Представил министр также и копию письма жены Михаила Владимировича Родзянко к княгине ЮСУПОВОЙ (3. H.) от 1 декабря, в котором была такая фраза:

"... Все назначения, перемены, судьбы Думы, мирные переговоры - в руках сумасшедшей немки, Распутина, Вырубовой, Питирима и Протопопова".

Протопопов доложил Государю как отнеслись ко всему делу премьер Трепов и Министр Юстиции Макаров. Спрошенный Императрицей о том, где хоронить Распутина, Протопопов, знавший уже желание поклонниц похоронить в Царском Селе, высказался именно здесь, приведя в числе доводов и тот, что перевозка тела в Сибирь вызовет в пути демонстрации.

Протопопов имел полный успех. Государь его благодарил и поручил благодарить полицию. Сам Протопопов был утвержден в должности Министра Внутренних Дел. Покидая дворец, Протопопов чувствовал себя настолько окрепшим в своем положении, что даже не заехал, как обещался, к Дворцовому Коменданту, а уехал на моторе в Петроград.

Генерал же Воейков в тот вечер окончательно провалился в глазах Императрицы. Не будучи тонким психологом, а глядя на дело прямо - честно, по военному, генерал не учел всей деликатности того момента по отношению "мистицизма" Царицы. Он, как и многие тогда, наивно посчитал, что с физическим исчезновением Распутина прекратилось и его влияние. Допустил он и некоторую оплошность при разговоре с Протопоповым. Он раскритиковал его действия по розыску трупа, которыми Протопопов по праву гордился, так как его полиция всех видов блестяще выполнила свою обязанность и в короткий срок раскрыла все дело, не побоявшись высокого положения преступников и, несмотря на пассивность самого генерал-прокурора, министра Юстиции.

Генерал очевидно не понимал, что за эти дни действительным генерал-прокурором, воодушевлявшим всех на работу, являлась Императрица Александра Федоровна. Затем генерал считал, совершенно правильно, что тело {216} убитого надо увезти в Сибирь. Повидав тогда А. А. Вырубову, генерал старался убедить ее в этом, но напрасно. Он доказывал, что погребение в Царском, чего хотела Анна Александровна поведет лишь к скандалам, а могилу Старца просто будут осквернять. Вырубова спорила и, конечно, передала все Царице.

Сейчас же после отъезда из дворца Протопопова, в двенадцатом часу ночи, генерал Воейков был вызван к Их Величествам.

Императрица прямо поставила ему вопрос, где по его мнению надо хоронить; и генерал прямо же ответил, что надо увезти тело в Сибирь и похоронить на родине, каковое желание покойный, будто бы, высказывал близким. Это был неудачно придуманный экспромт, неправда, что отлично знала Императрица. Как неправда, она сразу настроила Царицу против генерала. Когда же генерал доложил, что здесь, в Царском, могила подвергнется осквернению, Государыня очень рассердилась. Для Царицы осквернение могилы Старца казалось просто святотатством.

В конце концов, Их Величества решили, что погребение состоится на земле, принадлежащей А. А. Вырубовой, между Александровским парком и деревней Александровкой, и оно было назначено на 21 число. На этом и расстались. Когда же на следующий день генерал Воейков, узнав о желании Государя быть на погребении, попытался уговорить Его Величество не делать этого, Государь лишь молчал. Императрица же еще больше разгневалась на генерала, как говорил он мне лично и как писал позже, рассказывая о тех тревожных днях.

Доклад Протопопова, рассказы Императрицы и дам с бесконечными комментариями из Петрограда, ввели Государя в полный курс всех событий истекших дней со всем ужасом их мельчайших гадких житейских подробностей. Безысходное горе Императрицы охватило Государя тяжелой атмосферой потери как бы близкого человека. Ожидание же неизбежной катастрофы, нависшей над Государем, сразу при известии о смерти Распутина, здесь, в Царском Селе, {217} сделалось длительно тяжелым. Атмосфера во дворце была подавляющая. А. А. Вырубова рассказывала, что Государь не раз повторял тогда: - "Мне стыдно перед Россией, что руки моих родственников обагрены кровью этого мужика". Государыня же была буквально убита письмами и телеграммами, представленными Протопоповым. Все, что казалось раньше только гадкими сплетнями, оказалось жестокой правдой. Государыня "плакала горько и безутешно".

Отношение к "делу" заинтересованных, но не оправдавших доверие Государя министров, нашло суровую и правильную оценку Его Величества. 20-го числа Макаров был уволен от должности Министра Юстиции и заменен сенатором Добровольским, которого Государь и принял того же 20 числа. Он уже раньше был рекомендован Щегловитовым и за него хлопотал Распутин.

В тот же день был принят с докладом и освобожден от должности премьер А. Ф. Трепов. Умный и энергичный вообще человек, Трепов своей попыткой денежного подкупа Распутина в начале премьерства и странным, непонятным поведением после его убийства окончательно запечатлел себя в глазах Их Величеств, как человек нехороший и потому неподходящий.

Тяжелый по настроению был тот вечер во дворце. Государь записал в дневнике: - "После обеда вечер провели вместе".

А с 10 ч. вечера в покойницкой палате Чесменской кладбищенской церкви известный профессор Косоротов в присутствии полицейской и следственной власти произвел вскрытие и осмотр трупа Распутина. Были установлены три пулевые раны: одна через левую часть груди в желудок и печень, вторая через правую сторону спины в почки и третья через лоб в мозг. Мозговое вещество издавало спиртной запах. Присутствие яда не обнаружено.

На покойном оказался нательный золотой крест с надписью: "спаси и сохрани". На руке же браслет из золота и платины с застежкой, на которой буква H с короной и двуглавый орел. Эти вещи и голубая рубашка покойного были вытребованы {218} через несколько дней во дворец и следователь выдал их под расписку Министра Юстиции.

После полицейского медицинского осмотра и вскрытия, к трупу были допущены дочери, племянница покойного, Акулина, и Муня Головина. Последнюю в этот день князь Юсупов предупреждал по телефону, чтобы, она не была на похоронах, так как возможно, что будут бросать бомбы. Муня не поверила. Акулина убирала тело. Наступило уже 21 число. Приехали епископ Исидор и друг покойного Симанович. Уложили в гроб. Акулина положила в гроб икону, которую 16 числа А. А. Вырубова привезла Распутину от Императрицы. Она была привезена из Новгорода. На оборотной стороне Государыня, все Великие Княжны и А. А. Вырубова написали свои имена.

Епископ Исидор отслужил заупокойную обедню (чего не имел права делать) и отпевание. Говорили после, что митрополит Питирим, к которому обратились об отпевании, отклонил эту просьбу. В те дни была пущена легенда, что при вскрытии и отпевании присутствовала Императрица, что дошло и до Английского посольства. То была типичная очередная сплетня, направленная против Императрицы.

После отпевания дубовый гроб был погружен в фургон и, в сопровождении родных и Акулины, направлен к Царскому Селу, к месту погребения. Это место находилось к северо-востоку от так называемой Елевой дороги Царскосельского Александровского парка, между парком и деревней Александровкой, у опушки леса. Оно было куплено А. А. Вырубовой для постройки на ней подворья. Там уже была приготовлена могила, куда гроб и опустили в присутствии священника Федоровского Собора отца Александра Васильева. Приехали порознь А. А. Вырубова и г-жа Ден. Было серое, морозное утро.

В 9 часов, проследовав мимо фотографии, в двух моторах прибыли Их Величества с четырьмя дочерьми. Никого из Свиты не было. Даже не было Дворцового Коменданта, которому своевременно доложили о заказе экипажей. Императрица держала пук белых цветов. Отец {219} Александр, духовник Их Величеств, отслужил литию. Царица поделилась с детьми и дамами цветами. Их бросали в могилу с землей. Стали закапывать. Их Величества отбыли во дворец. Государь сделал обычную утреннюю прогулку и начался прием министров.

Предупреждение генерала Воейкова сбылось. Через несколько времени могила была осквернена. Пришлось для охраны установить военный пост. Часовому вменялось в обязанность охранять находившиеся вблизи лесные склады. Часовой наряжался от артиллерийской команды подполковника Мальцева, ведавшего батареей воздушной охраны. Он был подчинен Дворцовому Коменданту. Вот когда генералу Воейкову пришлось таки ведать охраной Распутина... Чины, подчиненной ему охраны, наблюдали за дорогой, которая вела к могиле. Туда иногда во время прогулки заезжала Царица с кем-либо из дочерей или с А. А. Вырубовой, и привозила на могилу друга цветы. Там Царица почерпала бодрость и энергию.

За исключением Их Величеств и их детей, вся Царская фамилия встретила повсюду известие об убийстве Распутина с радостью. В убийстве увидели избавление России от величайшего зла. На убийство смотрели, как на большой патриотический акт.

Даже умудренная большими годами вдовствующая Императрица Мария Федоровна, по словам Вел. Кн. Александра Михайловича, который первый сказал Ее Величеству об убийстве, реагировала так: - "Слава Богу, Распутин убран с дороги. Но нас ожидают теперь еще большие несчастья..."

Как Императрица, она сочувствовала, но как христианка она не могла не быть против пролития крови, как бы ни были доблестны побуждения виновников. И как только Императрица получила достоверные сведения о происшествии, Ее Величество телеграммой просила Государя прекратить дело. Хлопотать за виновных стали приехавшие в Петроград отец Димитрия Павловича, Вел. Кн. Павел Александрович и тесть князя Юсупова Вел. Кн. Александр Михайлович.

("Книга воспоминаний" см. ldn-knigi) Последний в детстве играл с Государем - мальчиком Ники, в первые годы царствования дружил с {220} Государем, имел на него влияние, он в полной мере член семьи Императора Александра III-го, помнящий с молодых офицерских лет личное обаяние Царя-Миротворца. Стали думать, как помочь виновным и все бывшие в Петрограде члены династии.

21 числа у больного Вел. Кн. Андрея Владимировича, по инициативе Вел. Кн. Павла Александровича, собрались его матушка, оба брата, Вел. Кн. Павел Александрович и Вел. Кн. Александр Михайлович. Обсуждали положение и решили, что Павел Александрович и Александр Михайлович от всей фамилии будут просить Государя прекратить дело и изобразят Государю всю политическую обстановку страны.

Вел. Кн. Павел Александрович рассказал, что Димитрий Павлович поклялся ему, что его руки не запачканы в крови, что он уже был у Государя и просил его об освобождении сына, но получил письмом отрицательный ответ. Он составил проект письма Государю и прочел его, и оно понравилось. На этом и расстались.

Великий Князь Александр Михайлович получил аудиенцию у Государя на 9 часов 22 числа. Государь встретил Вел. Кн. тепло и ласково, что сразу сбило у того агрессивный тон. Великий Князь произнес горячую защитительную речь в пользу виновных, прося не смотреть на Юсупова и Димитрия Павловича, как на обыкновенных убийц, а смотреть, как на патриотов, пошедших, правда, по ложному пути, но вдохновленных желанием спасти родину. Государь слушал внимательно, сказал даже комплимент по поводу красноречия Вел. Кн. и возразил лишь, что никому, ни мужику, ни Великому Князю не дано права убивать... С этим спорить было невозможно. Прощаясь, Государь обещал быть милостивым при выборе наказания.

Великий Князь старался воздействовать и на Министра Юстиции и на Трепова, но Трепов был бессилен, Добровольский же сам считал, что дело надо прекратить. Наши законы не предусматривали суда над членом династии. Чтобы поставить Вел. Кн. Димитрия Павловича на одинаковый {221} уровень с другими обвиняемыми, его надо лишить прерогатив династических. Уже одно это вызовет скандал. А самый суд - новый скандал. Здравый смысл требует прекращения дела.

Все говорило за прекращение дела, а главное - просьба Императрицы-матери. И 23 декабря Государь телеграфировал Императрице Марии Федоровне: - "Благодарю за телеграмму. Дело будет прекращено теперь. Целую. Ники".

23 декабря Государь, не касаясь производившегося следствия, повелел прекратить судебное преследование лиц, замешанных в убийстве Распутина или в сокрытии следов того преступления. Повелел князю Ф. Ф. Юсупову выехать немедленно в его именье Курской губернии, что и было выполнено в тот же день.

Утром же Вел. Кн. Димитрий Павлович был вызван к Ген.-Адъютанту Максимовичу и ему было объявлено Высочайшее повеление отправиться немедленно на Персидскую границу в распоряжение начальника действовавшего там отряда генерала Баратова. Поезд был назначен на 2 часа ночи. Для сопровождения Великого Князя назначался генерал Лайминг и флигель-адъютант Кутайсов.

Почти все члены династии заехали попрощаться к высылаемому, в 2 часа ночи на 24-ое число Вел. Кн. Димитрий Павлович выехал по назначению.

Таким образом, виновники сенсационного убийства остались ненаказанными. Нельзя же было считать наказанием командировку боевого офицера из одной армии в другую, или высылку молодого человека в именье. Про Пуришкевича же вообще и не говорили. За его неприкосновенность, как за члена Думы, горой стоял... Протопопов.

Наступил сочельник, 24 декабря. Утро в Царском Селе было ясное, морозное. Государь с семьей ездил в Федоровский собор к обедне. Дежурным флигель-адъютантом, по желанию Государя, был Н. П. Саблин. Он был приглашен к Высочайшему завтраку. Перед пятичасовым чаем во дворце была зажжена елка для царских детей и для офицеров частей охраны. В 6 ч. 30 м. Царская семья была у {222} всенощной. К семейному обеду были приглашены А. А. Вырубова и Саблин. Саблин близкий человек, десятилетний друг Царской семьи, единственный друг Государя после смерти генерала Орлова. Когда-то молодой лейтенант "Штандарта", в которого влюблены были все дети, теперь это уже солидный капитан первого ранга, командир одного из батальонов Гвардейского экипажа, что на фронте. Приехав на отдых в Петроград, он, перед убийством Распутина, предупреждал Императрицу о том нехорошем настроении, которое царило в столице. Теперь у Государыни даже мелькнула мысль о назначении его командиром Сводного полка, вместо полковника Ресина. Ресин, строгий для солдат, распустил офицеров (так думала Императрица). Надо их прибрать к рукам. Николай Павлович сумеет это сделать. И затем это свой, верный человек. На него можно положиться.

С Саблиным говорят откровенно, даже и о политике. В тот день, разговаривая о министрах, Государь высказал ему, что при назначении их он руководствуется только пользою дела и никогда не считается и не будет считаться с мнением общественности.

Вечером во дворце стало известно, что в тот день председатель Гос. Думы Родзянко завтракал у Вел. Кн. Марии Павловны (старшей) и что там, после завтрака, происходило совещание, на котором резко критиковались переживаемые события и порицали Императрицу Александру Федоровну. Разговор принял настолько резкий против Их Величеств характер, что Родзянко, извинившись, уехал домой. Выражалось удивление дружбе Владимировичей с Родзянко.

25 декабря. Рождество Христово. Хороший солнечный, морозный день. Царская семья ездила к обедне в Федоровский собор. В два часа, в манеже была зажжена елка для первой очереди нижних чинов различных частей охраны. Как всегда, играл прелестно оркестр балалаечников Собственного полка, пел хор песенников, лихо танцевали лезгинку казаки. Государь благодарил.

Младшие Великие Княжны развлекались около елки. Вел. Кн. Ольга Николаевна раздавала подарки за Императрицу. В первом томе у меня подробно {223} описаны эти елки. Они доставляли много радости и счастья не только детям, но и всем нам, взрослым людям. Уловить на себе мимолетный взгляд Их Величеств, услышать ласковое слово Государя, детский смех царских детей было счастьем.

Вернувшись с елки, Государь гулял с Вел. Кн. Ольгой Николаевной. Играл с любимыми собаками. Затем принимал Протопопова. Третий раз в течение шести суток министр Внутренних дел делал доклад Его Величеству. Вещь необыкновенная, указывающая на тревожность переживаемого времени. Министр доложил, между прочим, и об обыске, произведенном по его ордеру у Марианны Э. Дерфельден, дочери княгини Палей от первого брака. То был отзвук убийства и обыск касался кампании великосветских агитаторов-сплетников. Обыск был произведен в особом порядке генералом Поповым и отобранная по обыску переписка была сдана директору Департамента полиции.

После чая Государь принял члена Гос. Совета, старого князя Н. Л. Голицына, состоявшего председателем комитета по оказанию помощи русским военнопленным. По этой должности князь довольно часто имел доклады у Императрицы Александры Федоровны и заслужил доверие Ее Величества. Он был приглашен к Императрице, но когда явился во дворец, был принят самим Государем. Государь оказал, что Царица пока занята и начал с ним разговаривать, но затем, улыбнувшись, сказал: "Я с вами хитрю. Вас вызвал я, а не Императрица. Я долго думал, кого назначить председателем Совета министров, вместо Трепова, и мой выбор пал на вас". Поблагодарив, Голицын заметил, что при его преклонных годах ему будет трудно справиться с новой трудной заботой. Государь как будто и согласился с ним и милостиво распрощался. Через два дня был опубликован Указ об его назначении.

После обеда вся Царская семья, кроме Наследника, провела вечер у А. А. Вырубовой. Туда была приглашена семья Распутина. Их Величества обласкали детей убитого. Все были растроганы.

Следующие два дня были обычные елки для второй и третьей очередей частей охраны. Всё, казалось, было, как {224} всегда. Только отсутствовала по нездоровью Императрица, Но на третий день Наследник, играя, ушиб руку. Это причинило ему большие страдания. Ничто не помогало.

Императрица принесла вытребованную от следователя голубую рубашку Распутина, положила больному под подушку и просила перед сном подумать об ушедшем Старце. Он поможет. После говорили, что Наследнику стало лучше. Императрица приписала это влиянию Друга.

28 числа, по старому обычаю, в 12 с половиной часов дня, Митрополит Питирим с братией "славили Христа" у Их Величеств. Им было затем устроено соответствующее угощение. А к завтраку были приглашены А. А. Вырубова и генерал П. П. Гротен. Последний получил назначение помощником Дворцового коменданта, т. е. Воейкова.

Блестящий строевой гвардейский генерал, б. офицер Л.-гусарского Его Величества полка, б. командир Сумского гусарского полка, Гротен, с осени 1915 года командовал Л.-гв. Конно-Гренадерским полком. Он пользовался любовью Их Величеств и был в давних хороших отношениях с А. А. Вырубовой и Воейковым. Об его назначении генерал рассказал мне следующее. Ощутив той зимой необходимость иметь официального помощника по делам охраны, он решил провести на новую должность одного, давно известного ему по совместной службе, генерала. Он осторожно высказал эту мысль Государю, не назвав, однако, фамилии генерала. Через несколько времени Государь, совершенно неожиданно, сказал однажды Воейкову: "А я нашел вам помощника". Удивленный генерал поинтересовался, кого именно. Государь назвал одесского градоначальника Княжевича. - Вы понимаете, говорил Воейков, - что, по нашим взаимным отношениям, это являлось для меня неприемлемым. Надо было убить эту кандидатуру, равнозначащей картой. Княжевич - Свиты генерал, лейб-гусар, бывший командир полка Императрицы, лично известен Их Величествам. Как молния у меня мелькнуло - Гротен. Я поблагодарил Государя и сказал, что Его Величество забыл одного своего генерала. Удивленный, Государь спросил: "Кого?". Я ответил: "Свиты Вашего {225} Beличества, генерал Гротена". Государь улыбнулся и сказал:

"В самом деле, вы правы".

Императрица одобрила выбор. Я получил отличного помощника, но только не по охранной части, в чем я нуждался.

В тот же день Государю являлся и новый председатель Совета министров, князь Голицын, по случаю его назначения. Ему было 66 лет. За ним был богатый административный опыт. В 1885 году он уже был Архангельским губернатором. В 1903 - сенатором, в 1915 - членом Государственного Совета, принадлежал к правой его группе. Имел отличную репутацию, как человек.

Арест Вел. Кн. Дмитрия Павловича, его высылка и резкий ответ Государя на ходатайство за него объединили в те дни всех членов династии в общем недоброжелательстве против Императрицы. Всеобщее злорадство по поводу убийства Распутина и дальнейшие разговоры и критика всего, что делали в Царском Селе, были настолько резки и открыты, что в тогдашней сгущенной атмосфере создалась легенда о "заговоре" Великих Князей. Центром заговора считали Вел. Кн. Марию Павловну-старшую и, вообще, "Владимировичей". Их, через жену Вел. Кн. Кирилла Владимировича, Викторию Федоровну, связывали с английским посольством. Легенда ширилась и ей верили. Правда же заключалась в следующем:

Члены династии, желая помочь высланному Дмитрию Павловичу, совещались, как бы помочь ему и, по чьей-то инициативе, решили обратиться к Государю с письменной просьбой. Было составлено письмо, авторство которого княгиня Палей (жена Вел. Кн. Павла Александровича) приписывает себе, в котором родственники, ссылаясь на слабое здоровье Димитрия Павловича, просили заменить высылку на персидский фронт разрешением жить в имении Усове или Ильинском.

29-го, днем, во дворец Вел. Кн. Марии Павловны собрались все те, кто согласился подписать письмо. Подписались:

Ольга (Королева Греции), Мария (старшая), Кирилл, Виктория, Борис, Андрей, Павел, Мария (младшая), Елизавета {226} (Маврикиевна), Иоанн, Елена, Гавриил, Константин, Игорь, Николай Михайлович, Сергей Михайлович.

Среди собравшихся было большое возбуждение. Не скрывалось резкое негодование против Императрицы. Молодежь и дамы были особенно воинственно настроены, а Вел. Кн. Николай Михайлович выражался про Императрицу просто грубо. Кто-то предложил даже не ехать во дворец с новогодним поздравлением, но этот проект не прошел. Дав приведенные подписи, члены семьи разъехались.

Письмо было отправлено, а вечером Их Величества уже знали все подробности о царившем во дворце Марии Павловны настроении и обо всех резких там разговорах.

На следующий день это коллективное письмо было прислано обратно Вел. Кн. Павлу Александровичу, что жил в Царском Селе, с такой резолюцией Государя Императора:

"Никому не дано права заниматься убийством. Знаю, что совесть многим не дает покоя, т. к. не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай".

Эта резолюция окончательно вооружила всю семью против Императрицы, влиянию которой и приписывали резкость ответа. Резкие разговоры увеличились, легенда о "заговоре" разрасталась. Был пущен вздорный слух об аресте Вел. Кн. Андрея Владимировича.

Из всех членов династии больше всех будировал, кричал, всё и вся критиковал Вел. Кн. Николай Михайлович. Великий Князь уже и до того вызывал к себе разных политических деятелей до революционера Бурцева, включительно. Он критиковал положение вещей, рассказывал про свое письмо от 1 ноября Государю и даже читал это письмо некоторым из своих гостей. После убийства Распутина, Великий Князь особенно горячился. Он вызывал к себе некоторых судебных деятелей. Высылка же Дмитрия Павловича привела Николая Михайловича в чрезвычайно нервное состояние.

Главным местом, где Великий Князь любил много и громко говорить, был Яхт-клуб. Русские члены клуба, знавшие хорошо Великого Князя, серьёзного значения его {227} разговорам не придавали, но иностранцы к ним очень прислушивались. Ведь повествователь и критик был весьма пожилой Великий Князь, Генерал-адъютант Его Величества. К тому же историк, писатель, автор многих трудов.

Государя предупреждали о поведении Великого Князя с нескольких сторон, и Его Величество решил положить тому конец. 29-го, вечером, по повелению Государя, министр Двора граф Фредерикс пригласил к себе Вел. Князя и передал ему о неудовольствии Государя и просьбу прекратить неподобающие его положению разговоры. Вел. Князь дал министру разъяснения и написал Государю письмо, в котором повторил сказанное министру. На свое письмо Вел. Князь получил 31 декабря следующий ответ от Государя:

"Очевидно, граф Фредерикс перепутал. Он должен был передать тебе мое повеление об отъезде из столицы на два месяца в Грушевку. Прошу это исполнить и завтра не являться на прием. Комиссией для выработки мирных переговоров заниматься больше не надо. Возвращаю бумаги разных министров по юбилейной комиссии. Ники. 31 декабря 1916 г."

Вечером Вел. Князь протелефонировал о том Вел. Кн. Марии Павловне, был приглашен к ней и встретил у Великой Княгини Новый Год со всеми "Владимировичами". 1-го числа некоторые из знакомых нанесли визиты Вел. Князю, а вечером Вел. Князь выехал на Москву.

Высылка Вел. Князя произвела большое впечатление на всех членов династии и в высшем обществе. Стали говорить осторожнее. Вскоре затем почти все члены династии разъехались по своим делам. Но Вел. Кн. Кирилл Владимирович был командирован Государем на Север, что было понято всей семьей за почетную высылку. Вел. Кн. Андрей Владимирович уехал по болезни в отпуск на Кавказ, а в половине февраля уехала на Кавказ и сама Вел. Кн. Мария Павловна.

Передавали, что будто бы Вел. Кн. сказала одному генералу, что она вернется в столицу, когда всё кончится. С разъездом слухи о "заговоре" прекратились в Петрограде, но они прошли в провинцию и на фронт.

{228} Таковы были ближайшие последствия убийства Распутина на взаимоотношения Царской фамилии.

Через "Владимировичей" легенда о "заговоре" Великих Князей связывалась с английским посольством. Английский посол, сэр Джордж Бьюкенен, как говорили, джентльмен, как настоящий англичанин, да еще дипломат, считал, что он отлично понимает Россию и знает, что и как надо делать русскому правительству и монарху. На Россию и на все в ней происходящее Бьюкенен смотрел глазами наших оппозиционеров Прогрессивного блока и московских коммерческих кругов. Он дружил с Милюковым, принимал Гучкова и кн. Львова, с москвичами же и их взглядами его объединял умный и энергичный консул Локарт, под большим влиянием которого и находился Бьюкенен. В общем, как настоящий парламентарий, Бьюкенен смотрел на нашу Гос. Думу, как на английский (в своем роде, конечно) парламент и искренно был уверен, инспирируемый своими русскими друзьями, что Россия управляется какими-то фантастическими "темными силами".

Царская же семья и Двор освещались английской разведкой полковника Самуэля Хоара и личными связями посла и его семьи с петроградским высшим светом и, главным образом, с Вел. Кн. Викторией Федоровной, женой Вел. Князя Кирилла Владимировича.

Семью Бьюкенена с Вел. Кн. Викторией Федоровной связывало то давнее прошлое, когда Виктория Федоровна (тогда Виктория Мелита) принцесса Кобург-Готская, внучка английской Королевы Виктории, была замужем первым браком за Вел Герцогом Гессенским, Эрнестом Людвигом, братом Императрицы Александры Федоровны, которая была также внучкой Королевы Виктории, по матери. В то время представителем английского правительства в Гессене был этот самый Джордж Бьюкенен. Брак великогерцогской четы не был счастливым И Королева Виктория, желая знать истинную причину семейного разлада своих внука и внучки, потребовала от Бьюкенена подробного освещения того деликатного вопроса. Представленные данные были не в пользу Великого Герцога. Состоялся развод. То было начало тесной {229} дружбы Виктории Федоровны с семьей Бьюкенена.

Дивный портрет одной из Бьюкенен, великолепная работа самой Виктории Федоровны, украшал ее будуар. Но тот момент, завязавший узел дружбы английской принцессы Виктории-Мелиты с Бьюкенен был и моментом начала недоброжелательных отношений ее с сестрой мужа - Императрицей Александрой Федоровной. Императрица стояла за брата. Эти недоброжелательные взаимные отношения увеличились, когда б. Вел. Герцогиня вышла замуж за Вел. Кн. Кирилла Владимировича и стала русской Вел. Княгиней Викторией Федоровной. Это повело к дальнейшим недоразумениям с Вел. Кн. Владимиром Александровичем, с "Владимировичами". Теперь это старое недоброжелательство Царицы и Вел. Княгини как бы ожило, усилилось, приобрело новую окраску. А старая дружба Виктории Федоровны с Бьюкенен в глазах Их Величеств стала вырисовываться, как некий политический комплот, направленный против Государя.

Шло своеобразное освещение этой дружбы. В Петрограде верили в слух, что английское посольство помогает русской революции. Этому верили и об этом шептались. Это настраивало Их Величества на "Владимировичей" вообще, причем считалось, что всю интригу возглавляет, как старшая по годам и по положению, Вел. Кн. Мария Павловна.

Резкие фразы В. Кн. Марии Павловны подливали масла в огонь. Встретились и столкнулись три сильных, властных, неуживчивых женских характера.

Английский же посол Джордж Бьюкенен верил в "легенду" о германофильстве Императрицы Александры Федоровны. Верил в ,,легенду" ее работы на заключение сепаратного мира с Германией. Как англичанин, он думал, что всё спасение России заключается в нашей общественности, в Гос. Думе, как парламенте, на которую и должен опираться Государь. Волнуясь слухами о темных силах, настраиваемый своими русскими друзьями и некоторыми бывшими министрами, а в том числе Коковцевым, Сазоновым, Бьюкенен решил высказать Государю несколько политических советов. С разрешения правительства, он испросил аудиенцию у {230} Государя и она была назначена на 30-ое число. По заведенному международному порядку, министр Иностранных дел осведомлял предварительно Монарха, о чем будет говорить иностранный представитель. Вот почему Государь был подготовлен к предмету доклада. За несколько дней перед тем, Государь принимал французского посла Мориса Палеолога. И когда тот, по собственной инициативе, попытался, было коснуться нашей внутренней политики, Государь резко перевел разговор на внешнюю политику и спросил посла, как поживает Царь Болгарский... И только. Вот почему Морис Палеолог, будучи издавна в хороших отношениях с Бьюкененом, по прежней совместной службе в одних и тех же городах, не советовал ему касаться внутренней политики, но тщетно.

Государь, осведомленный про дружбу Бьюкенена с представителями оппозиции, принял Бьюкенена строго официально, по этикету и холодно. Даже не попросил сесть. Выслушав о внешней политике, Государь сообщил, что вместо умершего в Лондоне нашего посла графа Бенкендорфа, туда предполагается назначение Сазонова. На неуместное же представление Бьюкенена о необходимости изменить внутреннюю политику, Государь дважды дал резкий ответ, а на третью попытку распрощался с послом. Бьюкенен был обескуражен. Вернувшись в Петроград, он пригласил к себе Мориса Палеолога и поведал ему о своей неудаче.

А во дворце еще прочнее установилось мнение, что английский посол стоит на стороне тех, кто подготовляет переворот. В некоторых гостиных перешептывались, что, будто бы Бьюкенен поддержит проведение на престол одного Великого Князя. Легенда фантастическая, дикая, но и время было дикое и фантастическое.

Недаром же один из убийц Распутина серьёзно говорил после убийства о возможности возведения его на царский престол.

Время было дикое.

Вел. Князь Александр Михайлович, вспоминая про свое пребывание в те дни в Петрограде, писал позже: "Самое печальное было то, что я узнал, как поощрял заговорщиков {231} британский посол при Императорском Дворе, сэр Джордж Бьйкенен. Он вообразил себе, что этим своим поведением он лучше всего защитит интересы союзников... Император Александр III выбросил бы такого дипломата за пределы России, даже не возвратив ему его верительных грамот". Так говорит Вел. Князь, во многом критикующий то время.

Позже б. полковник Самуель Хоар, сделавшийся знаменитостью, негодовал в своих воспоминаниях на то, что правые круги считали его и то время подстрекателем к убийству Распутина. Но он признается, что Пуришкевич, придя к нему, сообщил ему лично, что они убьют Распутина. Было бы интересно знать, кого же из русских властей предупредил тогда полковник Хоар о подготовляющемся убийстве, когда получил о том заявление в официальном учреждении при Русском генеральном штабе. А если он никого не предупредил, то, как надо рассматривать подобный его поступок?

Правда, после русской катастрофы, сэр Самуель Хоар написал- ,,Я понял позже, что было бы предпочтительнее, чтобы убийство Распутина никогда бы не имело места" (Пари Суар 1936).

В этот период времени, независимо от описанного, Их Величествам не раз пришлось слышать о готовящемся государственном перевороте. Еще в ноябре месяце, в кружке члена Гос. Совета А. А. Римского-Корсакова, около которого группировались солидные люди правого направления, была составлена записка о мерах, которые необходимо принять для предупреждения готовящегося государственного переворота. Записка была вручена Государю через князя Голицына, который позже был назначен премьером.

Перед Рождеством, бывший министр Внутренних дел, член Гос. Совета Н. А. Маклаков прислал Государю горячее письмо, в котором убеждал Его Величество, для предотвращения готовящегося переворота, распустить немедленно Государственную Думу.

Флаг-капитан Его Величества, генерал-адъютант, Нилов (адмирал) доложил Государю телеграмму из Астрахани от некоего Тихановича, предупреждавшего о заговоре.

{232} Но все подобные предупреждения как бы считали, что против Государя и режима идет только Гос. Дума, интеллигенция, но что весь простой народ горой стоит за Государя, и что, самое главное, за Государя горой стоит его армия с высшим командным составом.

В эту любовь народа и армии беспредельно верили Их Величества. Пачки телеграмм от организаций Русского Народа лежали на столе Государыни, с клятвами любви и преданности. На них ссылались. О том, что многие из них являлись лишь ходульным красноречием, не отвечавшим действительности, не думалось. Им искренно верили. И, как на один из примеров этой народной любви, тогда указывали на следующий факт. Пришел ко дворцу один старик крестьянин и добивался видеть лично Государя. Свели его к дежурному флигель-адъютанту и он поведал, что на Государя готовится заговор. Он говорил: "Задумалось злое дело... Хотят погубить батюшку Царя, а матушку-Царицу и деток спрятать в монастырь. Сговаривались давно, а только решено это начать теперь. Самое позднее через три недели начнется. Схватят сначала Царя и посадят в тюрьму и вас, кто около Царя и главное начальство также посадят по тюрьмам. Только пусть батюшка-Царь не беспокоится. Мы его выручим... Нас много".

Когда вечером дежурный флигель-адъютант доложил Государю о том, Государь сказал: "Ах, опять заговор, я так и знал, что об этом будет речь, мне и раньше уже говорили".

Старика обласкали, одарили, успокоили и отпустили с Богом. А о трогательной любви "народа" говорили.

Вот почему всякие оппозиции казались вздором. Во дворце думали, что с ними легко справится такой умный и энергичный министр, каким казался Протопопов. Ведь он сам из Государственной Думы.

Он так хорошо знает и понимает думцев, думали во дворце. А затем - затем на все воля Божия.

Наступил последний день старого года. Вновь, по желанию Их Величеств, дежурным флигель-адъютантом был назначен свой верный и любимый Н. П. Саблин. Он был {233} приглашен к завтраку и к обеду. Весь день Государь занимался с министрами и принимал доклады: Шуваева, Кульчицкого, графа Фредерикса, премьера Голицына и генерала Беляева. В шесть часов Царская Семья была у всенощной в Федоровском соборе. После обеда Государь вновь занимался, а около полуночи Их Величества с детьми пошли на молебен в домовую церковь, чтобы встретить Новый Год за молитвой. Были только свои и прислуга.

В ту ночь Государь записал в дневнике:

"Горячо помолились, чтобы Господь умилостивился над Россией".

Конец 2-го тома