"Вампирский Узел" - читать интересную книгу автора (Сомтоу С. П.)

2

— Как вы вошли? — спросила Карла немного нервно, потому что она не любила, когда в ее кабинете на Парк-авеню происходило что-то такое, что нарушало заведенный порядок.

— Дверь была приоткрыта.

Мягкий голос, необычный ритм речи, может быть, даже легкий европейский акцент. И вот он стоит, прислонившись к высокому подоконнику огромного, во всю стену, окна — на фоне ломаной линии небоскребов из освещенных квадратов-окон, сверкающих в темноте.

Карла уселась в свое любимое старое кресло с клетчатой обивкой. Под жутковатого вида черно-белой мандалой на полстены — увеличенной копией одной из работ ее давнего пациента, — что висела напротив окна.

— Вы настояли на том, чтобы я вас приняла поздно вечером, — говорит она. — И не отказались, когда я назвала явно безумную цену.

Он не должен ей нравиться, этот мальчик. Она смотрит на него и пока что не предлагает сесть. Да, он действительно очень красивый. В жизни он выглядит точно так же, как на телеэкране. Значит, дело не в гриме. Его волосы, разметавшиеся в беспорядке (но мы-то знаем, скольких трудов стоит такой изящный якобы беспорядок: каждая прядка лежала именно так, как это было задумано дорогим стилистом), так черны, что в приглушенном свете ламп отливают синим. Лицо утонченное, бледное. Почти болезненно белое. Огромные черные глаза — чарующие, гипнотические. Угрюмое, даже суровое выражение. И в то же время — по-детски невинное. Карла мысленно отметила про себя все это и постаралась запомнить первое впечатление. Еще раньше, слушая его песни, она сделала кое-какие пометки в блокноте. Она ни капельки не сомневалась, что тексты для песен он пишет сам. И в этих текстах явно прослеживаются следы прогрессирующего психоза… если искать их специально и если ты зарабатываешь на жизнь именно поисками психозов.

— Пожалуйста, Тимми, садитесь. Куда вам больше нравится. На диван, в кресло, прямо на пол — там есть подушки.

Он выбрал диван. Он смотрел на нее не отрываясь. Карле стало не по себе. Ее раздражал даже не сам его взгляд, а манера смотреть вот так — настойчиво, чуть ли не сладострастно.

— Ваш агент, кажется, постарался изрядно, чтобы найти вам психиатра именно школы Юнга…

— Сейчас это модно.

— Я вас внимательно слушаю.

— За сто долларов в час каждый станет внимательно слушать.

— У вас остается всего пятьдесят одна минута.

Короткая пауза. Тимми, похоже, слегка расслабился. Карла повертела в руках блокнот, машинально притронулась к скрытой в подлокотнике кресла кнопке включения диктофона на запись, намотала на палец прядь волос. Звонок Стивена взволновал ее больше, чем ей бы хотелось. Ей даже пришлось напомнить себе, что она получает немалые деньги отнюдь не за то, чтобы в рабочее время размышлять о своих проблемах, и о проблемах бывшего мужа, с которым она развелась и который, если его спровоцировать, может устроить поджог.

— Я выбрал вас потому, что вы занимаетесь архетипами.

Тимми все же ответил на ее вопрос.

Начитанный мальчик. Развитый не по годам.

— Да.

— Но возможно такое, чтобы подвергнуть анализу сам архетип? Вот что мне надо выяснить, поэтому я и пришел. — Он говорил так серьезно и в то же время — так по-детски.

— Что вы имеете в виду?

Он что — смеется над ней?

— Я имею в виду, — продолжал он все так же серьезно, — что если некая сила, некий образ из коллективного бессознательного вдруг сфокусируется и обретет объективное бытие… скажем так, воплотится в жизнь?

Она не поверила своим ушам. Мальчики его возраста так вообще не говорят. В душе шевельнулся страх, но она задавила его в зародыше.

— Мне бы хотелось понять себя, — сказал мальчик. — И в первую очередь — научиться жить со своим одиночеством.

Карла слегка успокоилась. Разговор пошел о вещах, ей знакомых. Вне всяких сомнений громкая слава, которая валом обрушилась на него, вылилась в паранойю и пробудила глубинные детские комплексы. В частности — комплекс незащищенности. Она молча слушала, не желая давить на него.

— Как вы считаете, есть у человека душа?

— Эй, послушайте. Здесь я психиатр.

— Так есть или нет?

— В каком смысле, религиозном?

— У вас есть душа?

— Ну, в каком-то смысле… Карл Бег верил в существование души…

— А где доказательства, женщина? Если сейчас я вспорю тебе грудь, оттуда выйдет душа или нет?

…Все-таки интуиция не подвела. Что-то такое в нем было. Что-то очень серьезное. Карла сидела тихо, не желая прерывать ход его мыслей.

— В каком-то смысле я сам архетип, — продолжал он. — У меня нет души. Я существую и как бы живу только вашими страхами, вашими самыми сокровенными фобиями. И поэтому я одинок. И это не просто чувство отчуждения. Это именно одиночество. Страшное одиночество.

— Я не понимаю.

— Я вампир.

Спокойно, сказала она себе. Не выдавай себя.

— То есть песня «Вампирский Узел»…

— Метафора и не более того. Понимаете, я собираю модели поездов… у меня дома большая коллекция, я вам как-нибудь покажу. — Он обезоруживающе улыбнулся и тряхнул головой, чтобы отбросить волосы с лица. И на секунду Карле показалось, что она разглядела другое лицо. Глаза, сверкающие, как кристаллики льда. Холодные, страшные. По-настоящему страшные.

— Вы видите сны? Анализируя сны, многое можно понять. — Она потакала ему, чтобы он разговорился.

— Никогда.

— А все обязательные атрибуты… чеснок, распятия, выходить только ночью, родная земля, текущая вода?

Он рассмеялся высоким и чистым, совсем детским смехом.

— Кто я, по-вашему? Лугоши, Ли, Лангелла [5]?

— Я не знаю. Вы мне скажите.

— Сейчас век безверия. Символы без веры теряют силу, и их влияние на меня убывает.

Снаружи, в приемной, зазвонил телефон. Черт, подумала Карла. Не буду брать трубку.

— Эти фильмы, которые так увлекают вас, смертных, — продолжая Тимми, — основаны только на мифологии. А я никакой не миф, миссис Рубенс. Я — квинтэссенция всех самых глубинных человеческих страхов, конечное воплощение их представлений о предельном отчуждении. Вот почему я теперь стал реальнее, чем когда бы то ни было. Вот почему меня мучает голод, какого я никогда не испытывал прежде…

Карла невольно поежилась.

— …потому что впервые за все это время меня увидели миллионы. Дети мне поклоняются, как божеству. Взрослые вожделеют меня.

Этот чертов телефон!

— Женщина, посмотри на меня! — Такой повелительный голос. Неодолимый. — Ты мне веришь. Должна мне верить, потому что твое подсознание — тоже часть этой силы, которая вызвала меня в мир…

…телефон все звонит и звонит…

— Простите, я на минуту. — Карла срывается с кресла, бежит в приемную, захлопывает за собой дверь и хватает трубку. — Алло, алло. — Она никак не может отдышаться. Этот ребенок… тяжелый случай. За таких пациентов она не берется. Депрессивный психоз — это одно. Но здесь уже явная шизофрения. — Алло.

Она уже взяла себя в руки. Она очень умело скрывает свое беспокойство.

На репетиции он несколько раз бегал к себе в гримерную — где был телефон и где никто не стоял над душой — и пытался звонить своей бывшей жене. Он начинал набирать номер, но всякий раз леденящий страх сковывал его пальцы, и он отгонял его, проигрывая в уме ритмические удары молотов по наковальням из третьей сцены «Золота Рейна»: дум-ди-дум да-да-да дум-ди-дум дум-ди-дум да-да-да дум-ди-дум…

Уже потом — в другом гостиничном номере и совсем в другом городе — он выложил на стол свою записную книжку и старые газетные вырезки и принялся их разбирать. Он давно уже перестал собирать вырезки из газет и программки концертов. Но именно эти уже пожелтевшие вырезки — из времен первых его выступлений — он постоянно возил с собой. Как талисман на счастье.

Он нашел, что искал, и долго и мрачно разглядывал эти кусочки бумаги. Потом заказал в номер полбутылки водки. Он даже задумался, а не сжечь ли весь этот хлам. Можно выключить свет и смотреть на пламя… но он лишь поднял телефонную трубку и набрал номер.

— Карла?

— Иди ты к черту, у меня пациент!

— Он.

Он едва не выронил трубку — так у него тряслись руки. Пришлось прижать ее к уху плечом.

— …послушай, он действительно полоумный… или просто хороший актер… но случай действительно интересный, и мне бы хотелось скорее…

— Карла, мне нужно его увидеть. Ты можешь устроить нам встречу?

— Что?! Ты мне звонишь и просишь устроить тебе встречу с моим пациентом — с человеком, с которым ты даже не знаком?!

— У тебя странный голос. Похоже, ты чем-то встревожена. Это нервирует, правда? Когда тебе кажется, будто он тебя гипнотизирует… взглядом, голосом.

— Откуда ты знаешь? — выдыхает она с тревогой.

— Устрой нам встречу.

— Позвони его агенту. Я тебе не раба. Я избавилась от тебя еще раньше.

Он кладет трубку на рычаг и выключает свет.

Он думает.

В комнате темно. В телевизоре Питер Кашинг сосредоточенно протыкает колом сердце Кристофера Ли под зловещую музыку, но звук приглушен почти до шепота [6].

В дверь стучат. Он испуганно приподнимается на подушках. — Обслуживание номеров. Он встает и включает свет.

Когда официант ушел, Майлс налил себе водки и разложил на кровати старые газеты.

Вот они — все программы его выступлений в первом турне по оперным театрам провинциальной Германии. Это было спустя пару лет после войны, 0н впервые вернулся в Европу, откуда уехал еще ребенком, когда его родители погибли в пожаре и его отправили к родственникам в Америку. Ах эта Германия с ее маленькими городочками, где в каждом буквально есть собственный крошечный opernhaus, оперный театр. Ага, вот оно.

Оперный театр, Тауберг, Вольфгассе, 13. Три недели гастролей. Очень достойный репертуар. «Волшебная флейта», «Фиделио», «Тоска» (на немецком, естественно) и другие. Программы спектаклей. Теперь имена исполнителей не говорят ни о чем, за исключением некоторых: Ротштейн, Делла Страда, которая, собственно, и тянула на себе весь спектакль… и в самом низу в роли мальчика-пастуха из «Тоски» и одного из трех гениев храма в «Волшебной флейте» Конрад Штольц.

В газетах были и снимки. И в том числе — трое мальчиков-гениев, ведущих принца Тамино к Зарастро, чернокнижнику и жрецу. Все трое обряжены в длинные балахоны. Все трое в припудренных париках. В руках у них — короткие жезлы со звездами на концах. Выдающийся китч. Предел безвкусия.

Он подносит газету со снимком поближе к лампе. Да, все правильно. Он не ошибся. Ему вспомнился голос этого мальчика — высокий, волшебный, до жути красивый голос, берущий высокие ноты без всякого напряжения. Этот мальчик, казалось, вообще никогда не дышал. Потому что он выпевал даже самые длинные фразы, не набирая воздуха. Майлс был в этом уверен. Музыкант никогда не забудет такой необычный голос.

Мальчик, который идет впереди… с ясными черными глазами и восторженным взглядом. Мальчик, которого взяли в спектакль в самый последний момент, потому что певец, исполнявший эту роль раньше, как-то странно погиб при невыясненных обстоятельствах. И еще потому, что его лицо смутно напомнило Майлсу о каком-то забытом событии из детства. И разумеется, из-за голоса. И теперь этот мальчик вернулся.

В образе Тимми Валентайна.

Майлс выключает свет и пытается заснуть. Когда он закрывает глаза, на телеэкране восходит солнце, и Дракула рассыпается пылью…

Черт бы его побрал, этого Стивена! Карла бросила трубку и вернулась к себе в кабинет.

Пока ее не было, мальчик даже не пошевелился. Она была в этом уверена. Так не бывает, и тем не менее.

Ей опять стало жутко.

С чего бы Стивену вдруг понадобилось встречаться с Тимми Валентайном? Стараясь унять дрожь, она опустилась в кресло.

— Вы мне не верите, — говорит Тимми.

— Я верю.

— Нет. Вы только так говорите, что верите. Вы меня поощряете, чтобы я продолжал говорить, и вы бы составили более полное представление о моих психозах. Может быть, у меня действительно есть психозы, миссис Рубенс, но это не те психозы, которые можно как-то классифицировать. А сейчас вы, наверное, думаете, что я… нагло вру, чтобы над вами поиздеваться.

— Да, мне приходила такая мысль.

В соседней комнате большие напольные часы, свадебный подарок Стивена, начали отбивать полночь. Тимми молчал, дожидаясь, пока бой часов не утихнет совсем.

— Ведьминский час, — сказал он. — Что мне сделать, чтобы вы мне поверили? Может быть, превратиться в летучую мышь?

Он исчезает. Кожистые крылья хлопают в воздухе, чуть ли не задевая ее лицо. Она испуганно вскрикнула, в приглушенном свете влажно блеснули клыки…

Он снова сидит на. диване, сцепив ладони.

— Ничего этого не было, — медленно говорит Карла. — Я ничего не видела.

— У вас есть зеркало?

Она встает, не сводя с него глаз, нащупывает на столе косметичку, достает пудреницу, открывает. В зеркальце отражается ее лицо. Обвислые щеки — не сильно, но все же… Морщинки вокруг глаз. Ладно, думает Карла. Зато у меня до сих пор очень красивые волосы. Она знает свои недостатки и свои достоинства. Глянув в зеркальце еще раз, она поворачивает его к Тимми.

Зеркало рассыпается у нее в руках. Осколки падают на ковер.

— Это мое сознание его разбило, — говорит она. — Или твое. Мы видим лишь то, что хотим увидеть.

— И трогаем то, что хотим потрогать, — говорит этот странный ребенок. Он встает, и подходит к ней, и гладит ее по щеке. Медленно, очень медленно… его тонкие пальцы холодны, как сосульки.

— Если ты вправду вампир… — она запинается, потому что он смотрит ей прямо в глаза, и от этого взгляда никак не укрыться, — …порождение коллективного бессознательного, воплощение нашей тоски, нашей ненависти и отчаяния… тогда зачем ты пришел сюда? Что тебе нужно от меня?

— Вы читали Петрония? Странный вопрос, неожиданный.

— Нет, не читала.

— В «Сатириконе» он пишет о посещении пещеры Сивиллы Куманской, высохшей древней старухи, заключенной в стеклянный сосуд. Ей прислуживают юные мальчики. И они говорят ей на греческом: «с Sibyla, ti thеleis?» Чего ты хочешь, Сивилла? И она отвечает: «Ароthaпеin thelo. Я хочу умереть».

— Стало быть, ты бессмертный? И тебе хочется умереть?

— Я не знаю! — Он едва не кричит. Ну вот, думает Карла, все-таки что-то его задевает. И задевает, похоже, больно. — Я помню только ее лицо, искаженное яростью. Яростью вечности.

— Ты помнишь?

— Раньше, еще до того, как я стал вампиром, я прислуживал Сивилле Куманской.

Она не знает, верить ему или нет. Но вот что странно: ей хочется, чтобы все, что он говорит, было правдой. В душе поселяется странное ощущение. Как будто все это время она спала и вот теперь в первый раз проснулась. Все эти годы бесконечных бесед с богатыми неврастениками, которые изливают ей свою душу, недолгий и скучный брак со Стивеном, томление, тягостные раздумья, бегство в мир невозможных фантазий… теперь это кажется дурным сном. Щемящая нежность, от которой становится страшно. Она влюбляется в этого мальчика. Дитя ночи.

Руди, смотри. Таймс-сквер [7]. Притормози. Сколько же здесь людей, и каждый живет своей крошечной жизнью. Я голоден, Руди. Мне надо насытиться. Может быть, прямо сейчас? Вон там яркий свет. Наверняка я кого-нибудь там найду. Но сейчас надо быть осторожным. Сейчас у многих в крови наркота, ядовитые химикаты, от которых мне плохо. Давай поедем еще помедленнее…

Как ты думаешь, Руди, я правильно сделал, что пошел к этой женщине? Может быть, то, что я есть, — это болезнь и ее можно вылечить? Видишь тех двух старух. Интересно, что у них в пакетах? А вон там идет фильм про вампиров. Вон те мужики явно ищут себе подруг на ночь. Они похожи на хищников в поисках жертвы. В нашем звуконепроницаемом лимузине ты, Руди, не слышишь, как шумит улица. А я слышу все. Я всегда слышу звуки из внешнего мира. Никогда не умел закрываться.

Вам уже нужно пить?

Да. Уже нужно.

Здесь вы точно найдете кого-нибудь подходящего.

Да. Да. Давай подъедем поближе к тротуару. Вон там, где секс-шопы и порнотеатры. Знаешь, Руди, еще до того, как мы с тобой познакомились, я пил одну женщину в Кембридже. Я ее выпил всю, до последней капли. Ее хотели убить, принести в жертву. Она была очень похожа на ту, которую я выпил тогда, в ночь концерта. Она меня разозлила. Слишком самоуверенная. Думала, она знает меня как облупленного. Думала, меня можно использовать… Я бы не стал ее пить, если бы не разозлился. Правда. Но потом мне стало ее жалко. Вот почему я вырвал ей сердце и свернул шею. Чтобы она не проснулась к этому вечному холоду. Но та, из Кембриджа… я просто оставил ее лежать. Представляю, как это было ужасно, когда она проснулась к нежизни, совсем одна… даже не зная, что она умерла… не понимая той жажды. Которая гложет ее изнутри и сводит с ума… Но я был зол и растерян, меня снова взбесило, что эти люди так бессмысленно убивают друг друга… ведь они не пьют кровь! Они убивают друг друга, потому что не знают ни жалости, ни сочувствия!

Погоди, Руди. Остановись. Это она, я ее узнал! Видишь, рядом с пожарной колонкой…

Да полно вам, мастер Тимоти, мало ли на свете похожих девушек…

Это она… я не мог ошибиться. Теперь нас так мало, мы так одиноки… она заворачивает за угол. Смотри, как она растворяется в сумраке. Она тоже соткана из темноты и теней, как и я…

Хорошо, Руди. Заберешь меня здесь, на углу, за час до рассвета. И не волнуйся: со мной все будет в порядке. Они меня не увидят. Они увидят собаку, которая потерялась и ищет дорогу домой.

Черный череп на бумажной тиаре… нож падает на каменные ступени, кровь хлещет из ран… запах курящихся благовоний… волк выходит из сумрака за алтарем… волк с лицом ребенка…

— Нет! — кричит Стивен, и дирижерская палочка падает на пол. Оркестр смолкает, запутавшись в какофонии нот, высокое чистое «ля» сопрано обращается сдавленным бульканьем…

Возьми себя в руки, выговаривает он себе.

— Джон, ты давай сам отсчитывай, когда вступать. — Это он обращается к первому фаготу. — Я просто физически не в состоянии дать тебе знак на вступление, мне и так рук не хватает. У меня арфы, полухорие за сценой… в общем, сам понимаешь.

Он боится закрыть глаза. Если закрыть глаза, он снова увидит череп и почувствует запах ладана…

— Вы хорошо себя чувствуете, мистер Майлс? — спросил кто-то из вторых скрипок.

— Замечательно, — рявкнул он. — Ладно, делаем перерыв. Пять минут. — Он направился за кулисы, по дороге споткнулся и с раздражением отбросил руку молодого скрипача, который хотел его поддержать. — Мне, знаете ли, далековато еще до пациента гериатрической клиники [8].

Спустя шестьдесят лет…

Она все же вернулась к нему в виде навязчивого кошмара — та сцена из детства. Это случилось на самом деле. Это был никакой не сон и не фантазия воспаленного разума из тех, которые Карла раскладывает по полочкам и перебирает в поисках, архетипических ситуаций.

Телефон-автомат обнаружился за боковым занавесом из тяжелого синего бархата. Как его звали, того человека? Как звали их всех? Боги Хаоса… Боги Хаоса…

Карла не хочет иметь со мной дела, размышлял он. Ей больше не хочется разбираться с моими безумными, с ее точки зрения, идеями. Но есть один человек, который мне поверит. Потому что он знает, что это не бред. Вот только… как же его зовут? Предводитель Богов Хаоса, который тогда — шестьдесят лет назад — шантажом и угрозами втянул Майлса в их нечестивые игры… тогда Майлс был совсем ребенком, хористом в школе церковного пения при часовне Святой Сесилии, в Кембридже…

— Алло, справочная? Мне нужен номер. Англия. Нет, не Нoвая Англия. Просто Англия. Сэр Фрэнсис Локк. Уолдроп, графство Чешир.

И пару минут спустя:

— Мне нужно сделать международный звонок по кредитной карточке. Код страны — 44, код города…

Долгая пауза, трески на линии. Потом трубку подняли.

— Говорит Джереми Локк. Какого черта вы тут трезвоните?! Ночь на дворе, люди спят! — Сухой старческий голос, раздраженный донельзя. Безупречный итонский акцент [9].

— Простите, пожалуйста. Я звоню из Америки. Мне нужно срочно переговорить с вашим… отцом.

— Боже правый. — На том конце провода возникла заминка. — Он здесь не живет уже сорок лет. У него квартира в Лондоне. Но сейчас его нет. Он в Таиланде, у принца Пратны. — Да, теперь Майлс вспомнил: среди Богов Хаоса был какой-то азиатский принц. — У них там встреча старых друзей. Вспоминают былые деньки в Кембридже… в общем, вы понимаете.

— Туда можно как-нибудь позвонить? У меня очень срочное дело.

— Да, я сейчас посмотрю…

За спиной у Майлса возник тот самый молодой скрипач, который пытался его поддержать.

— Вы точно хорошо себя чувствуете, мистер Майлс? Может быть, Ермакова пока вас подменит?

— Да, пусть подменяет. И оставьте меня хоть на десять минут в покое. Ольга прекрасно справится с этой сценой. — Ольга Ермакова была концертмейстером. — А теперь я вас очень прошу… мне бы хотелось побыть одному.

Репетиция возобновилась с мстительного трио Брунгильды, Гунтера и Хагена. Через пару минут на сцену выйдут хористы и вынесут на плечах Зигфрида и Гутруну. Это была совершенно дурацкая постановка «Гибели богов», в духе нелепого авангарда с претензией на модерн — вместо коня Брунгильды они приспособили мотоцикл, а над Рейном зачем-то поставили Бруклинский мост из папье-маше. Ладно, летом он едет в Байрёт [10]. В один вечер он заменяет Карела Грунера, в другой — Ханса Оккервальда. Это почти так же почетно, как если б тебя пригласили специально.

Он тупо уставился на телефонный номер, который только что нацарапал на обрывке листочка. Неужели он правда отважится позвонить человеку, которого видел в последний раз шестьдесят лет назад, — человеку, который запомнился ему как беспринципный злодей, терзавший испуганного ребенка, как жестокий и хладнокровный убийца… как существо, обезумевшее от страха?

Но только Локк сможет понять про мальчика.

Он робко снял трубку и попросил оператора международной связи соединить его с Таиландом.

Ждать пришлось долго.

Наконец трубку подняли:

— Sawaddi, krai phud krab?

Слабый далекий голос. Чужой мелодичный язык.

— Мне хотелось бы поговорить с сэром Фрэнсисом Локком. В трубке раздался щелчок. Видимо, линию переключили.

— Слушаю.

— Локк? Это Майлс…

Шипение и треск как-то разом прекратились. Теперь голос в трубке был чистым и четким, как будто звучал в той же комнате. Скрипучий, надтреснутый голос. Стивен испуганно вздрогнул — как и в тот день, когда он услышал его в первый раз, когда стоял и смотрел на пламя, пожиравшее старый дом. Шестьдесят лет назад…

— Стивен Майлс, — проскрежетал Локк и вдруг рассмеялся, как киношный злодей. — А мы с Пратной все думали; когда же ты нам позвонишь.