"Двести лет вместе. Часть первая. В дореволюционной России" - читать интересную книгу автора (Солженицын Александр Исаевич)

Глава 5. После убийства Александра II

Убийство царя-Освободителя – произвело полное сотрясение народного сознания, – на что и рассчитывали народовольцы, но что, с течением десятилетий, упускалось историками – кем сознательно, кем бессознательно. Что смерти наследников или царей предшествующего века – Алексея Петровича, Ивана Антоновича, Петра III, Павла – насильственны, оставалось даже и неизвестно народу. Убийство 1 марта 1881 вызвало всенародное смятение умов. Для простонародных, и особенно крестьянских, масс – как бы зашатались основы жизни. Опять же, как рассчитывали народовольцы, это не могло не отозваться каким-то взрывом.

И – отозвалось. Но непредсказуемо: еврейскими погромами, в Новороссии и на Украине.

Через 6 недель после цареубийства погромы еврейских лавок, заведений и домов «внезапно с громадной эпидемической силой охватили обширную территорию» [620]. «Действительно… сказались черты стихийного характера… Местные люди, которые по самым различным побуждениям желали расправы с евреями, – они расклеивали призывные прокламации, организовывали основные кадры погромщиков, к которым вскоре добровольно, без всякого увещевания, примыкали сотни людей, увлекаемые общей разгульной атмосферой, лёгкой наживой. В этом было нечто стихийное. Однако… даже разгорячённые спиртными напитками, толпы, совершая грабежи и насилия, направляли свои удары только в одну сторону, в сторону евреев, – разнузданность сразу останавливалась у порога домов христиан» [621].

Первый погром произошёл в Елизаветграде, 15 апреля. «Беспорядки усилились, когда из окрестных селений прибыли крестьяне, чтобы поживиться добром евреев». Сперва войска, по неуверенности, бездействовали, наконец «значительным кавалерийским силам удалось прекратить погром» [622]. «Прибытие свежих войск положило конец погрому» [623]. «Изнасилований и убийств в этом погроме не было» [624]. По другим данным: «один еврей убит. Погром был подавлен 17 апреля войсками, стрелявшими в толпу громил» [625]. – Однако «из Елизаветграда движение перекинулось в соседние селения; в большинстве случаев беспорядки ограничились разгромом шинков». А через неделю погром случился в Ананьевском уезде Одесской губ., затем в самом Ананьеве, «где движение было вызвано неким мещанином, распространявшим слух, будто царь убит евреями, и есть приказание об избиении евреев, но власти это скрывают» [626]. 23 апреля возникла погромная вспышка в Киеве, но вскоре остановлена военными силами. Однако 26 апреля в Киеве разразился новый погром, и ещё на следующий день, и перекинулся на киевские предместья, – и это был самый сильный погром изо всей череды их; но они «обошлись без человеческих жертв» [627]. (Другой том той же Энциклопедии сообщает, напротив, что «несколько евреев было убито» [628].)

После Киева погромы произошли ещё в полусотне поселений Киевской губернии, при этом «имущество евреев подверглось разграблению, а в единичных случаях произошло и избиение». В конце апреля же произошёл погром в Конотопе, «учинённый, главным образом, рабочими и мастеровыми железной дороги и сопровождавшийся одной человеческой жертвой; в Конотопе были случаи самообороны со стороны евреев». Ещё был отголосок киевского погрома в Жмеринке, в «нескольких селениях Черниговской губернии», в начале мая – в местечке Смела, где «он был подавлен прибывшими войсками на другой день» («разграблен… магазин готового платья»). Отголосками в течение мая, ещё и в начале лета погромы вспыхивали в Екатеринославской и Полтавской губерниях, в отдельных местах (Александровск, Ромны, Нежин, Переяславль, Борисов). «Незначительные беспорядки произошли кое-где в Мелитопольском уезде. Были случаи, когда крестьяне тотчас же возмещали евреям убытки» [629].

«Движение в Кишинёве, возникшее было 20 апреля, было подавлено в зародыше» [630]. По всей Белоруссии ни в том, ни в следующих годах погромов не было12[631], хотя в Минске возникла паника среди евреев при слухах о погромах в Юго-Западном крае – по полной неожиданности явления [632].

Затем и в Одессе. Именно Одесса, единственная, уже знала в XIX веке еврейские погромы – в 1821, 1859 и 1871 годах. «Это были случайные явления, вызывавшиеся, главным образом, недружелюбием к евреям со стороны местного греческого населения» [633], то есть торговой конкуренцией евреев и греков, в 1871 году – трёхдневный погром сотен еврейских шинков, лавок и домов, но без человеческих жертв.

Об этом погроме подробнее пишет И.Г. Оршанский и свидетельствует, что еврейское имущество именно уничтожалось: кучи часов от ювелира – не воровали, а выносили на мостовую и разбивали. Он соглашается, что «нерв» погрома был – вражда к евреям со стороны греков-купцов, особенно вследствие того, что после Крымской войны одесские евреи отбили у греков торговлю бакалейными и колониальными товарами. Но было и «всеобщее нерасположение к евреям со стороны христианского населения Одессы… Вражда эта обнаруживалась гораздо сознательнее и глубже у интеллигентного и зажиточного класса, чем у рабочего простонародья». Однако ведь уживаются в Одессе разные народности, «почему же одни евреи вызывают всеобщее к себе нерасположение, переходящее при случае в жестокую ненависть?» Один гимназический учитель объяснял своему классу: «Евреи “стали в неправильные экономические отношения к остальному населению”». Оршанский возражает: такое объяснение снимает «бремя тяжкой моральной ответственности». Сам же он видит причину и в психологическом влиянии российского законодательства, выделяющего евреев тем, что кладёт только и именно на них ограничения. А в попытке евреев вырываться из ограничений люди видят «нахальство, ненасытность и захват» [634].

Так вот теперь, в 1881, одесская администрация, уже имея опыт, которого не имели другие местные власти, – сразу подавила возобновлявшиеся несколько раз беспорядки, и «массы громил были помещены на судах, отведенных от берега» [635], – весьма находчивый приём. (В противоречие с дореволюционной, Энциклопедия современная пишет, что и в этот раз погром в Одессе продолжался три дня [636].)

Дореволюционная Энциклопедия признаёт, что «правительство считало необходимым решительно подавлять попытки насилий над евреями» [637], так оно и было, новый министр внутренних дел граф Н.П. Игнатьев, сменивший Лорис-Меликова с мая 1881, твёрдо проводил усмирение погромщиков, хотя справиться с возникшими беспорядками «эпидемической силы», при полной неожиданности события, крайней малочисленности тогдашней российской полиции (несопоставимо даже с западноевропейскими полицейскими штатами, а тем более советскими) и редкой дислокацией военных гарнизонов в тех местах, – было нелегко. «Для защиты евреев против погромщиков было употреблено огнестрельное оружие» [638]. Была и стрельба в толпу, были и застреленные. Например, в Борисове «солдаты стреляли и убили несколько крестьян» [639]. Также и «в Нежине войска остановили погром, открыв огонь по толпе крестьян-погромщиков; несколько человек было убито и ранено» [640]. В Киеве было арестовано 1400 человек [641]. – Всё вместе создаёт весьма энергичную картину. Но правительство признавало и недостаточную свою оперативность. Официальное заявление гласило, что в киевском погроме «меры к обузданию толпы не были приняты достаточно своевременно и энергично» [642]. В июне 1881 директор департамента полиции В.К. Плеве в докладе Государю о положении в Киевской губернии называл «одною из причин “развития беспорядков и не вполне быстрого их подавления”» – то, что военный суд «отнёсся к обвиняемым крайне снисходительно, а к делу весьма поверхностно». Александр III сделал на докладе пометку: «Это не простительно» [643].

Но и по горячим следам и позже не обошлось без обвинений, что погромы были подстроены самим правительством, – обвинение совершенно необоснованное и тем более нелепое, что в апреле 1881 правительство возглавлял всё тот же либерал-реформатор Лорис-Меликов и в высшей администрации стояли его люди. После 1917 группа исследователей – С. Дубнов, Г. Красный-Адмони и С. Лозинский – тщательно искали доказательств по всем открывшимся государственным архивам – и нашли только противоположное, начиная с того, что энергичного расследования требовал сам Александр III. (Но кто-то безымянный изобрёл и пустил по миру ядовитую клевету: будто Александр III – неизвестно кому, неизвестно когда и при каких обстоятельствах – сказал: «А я, признаться, сам рад, когда бьют евреев!» И – принялось, печаталось в эмигрантских освобожденческих брошюрах, вошло в либеральный фольклор, и даже вот через 100 лет, поныне, это выныривает в публикациях как историческая достоверность [644]. И даже в Энциклопедии: «Власти действовали в тесном контакте с приехавшими» [645], то есть не местными. Да уж если и Толстому в Ясной Поляне было «очевидно»: всё дело у властей в руках. «Захотят – накликают погром, не захотят – и погрома не будет» [646].)

На самом же деле не только не было подстрекательства со стороны правительства, но и, как отмечает Гессен: «возникновение в короткий срок на огромной площади множества погромных дружин и самое свойство их выступлений устраняют мысль о наличии единого организационного центра» [647].

А вот и ещё привременное живое свидетельство, и с довольно неожиданной стороны – из чернопередельского «рабочего листка», то есть прокламации к народу, в июне 1881. Революционный листок описывает картину так: «Не только все губернаторы, но и всякие другие чиновники, полицейские, войско, попы, земства, газетчики – все вступились за кулаков-евреев… Правительство охраняет личность и имущество евреев», от губернаторов объявлены угрозы, «что с виновниками беспорядков будет поступлено по всей строгости законов… Полицейские высматривали людей, которые были в толпе [погромщиков], арестовывали их, волокли в участок… Солдаты и казаки расправлялись посредством прикладов и нагаек… били народ ружьями и нагайками… Кого отдали под суд и упекли в тюрьму и на каторгу, а других… выдрали розгами там же в полиции» [648].

Через год, в 1882, весной же, «погромы возобновились, но уже не в таком числе и не в таких размерах, как в предыдущем» [649]. «Особенно тяжёлый погром пережили евреи г. Балты», беспорядки произошли также в Балтском уезде и ещё в нескольких. «Однако и по числу случаев, и по своему характеру беспорядки 1882 г. в значительной степени уступают движению 1881 г., – истребление имущества евреев не было столь частым явлением» [650]. – Дореволюционная Еврейская энциклопедия сообщает, что в Балте во время погрома убит один еврей [651].

Известный еврей-современник писал: в погромах 80-х годов «грабили несчастных евреев, их били, но не убивали» [652]. (По другим источникам, зафиксировано 6-7 смертей.) Тогда, в 80-90-е годы, никто не упоминал массовых убийств и изнасилований. Однако прошло более полувека – и многие публицисты, не имеющие нужды слишком копаться в давних российских фактах, зато имеющие обширную доверчивую аудиторию, стали писать уже о массовых и преднамеренных зверствах. Например, читаем в многократно изданной книге М. Рейзина: что погромы 1881 привели «к изнасилованию женщин, убийству и искалечению тысяч мужчин, женщин и детей. Позже выяснилось, что эти беспорядки вдохновило и продумало само правительство, которое подстрекало погромщиков и препятствовало евреям в их самозащите» [653].

А Г.Б. Слиозберг, так разумно же знакомый с деятельностью российского государственного аппарата, – за границей в 1933 внезапно заявил, что погромы 1881 возникли не снизу, а сверху, от министра Игнатьева (который тогда и министром ещё не был, отказала память старику), и «нет… сомнения, что уже тогда нити погромной работы могли бы быть найдены в Департаменте Полиции» [654], – так и опытный юрист позволил себе опасную и дурную безосновательность.

Да вот – и в серьёзном нынешнем еврейском журнале, от современного автора мы узнаём, вопреки всем фактам и без привлечения новых документов: и что в Одессе в 1881 состоялся «трёхдневный погром»; и что в балтском погроме было «прямо[е] участи[е] солдат и полицейских», «убито и тяжело ранено 40 евреев, легко ранено 170» [655]. (Мы только что прочли в старой Еврейской энциклопедии: в Балте убит один еврей, а ранено – несколько. А в новой, через век от события, читаем: в Балте «к погромщикам присоединились солдаты… Несколько евреев было убито, сотни ранены, многие женщины изнасилованы». О погроме в Киеве: «около 20 женщин изнасиловано» [656].) Погромы – слишком дикая и страшная форма расправы, чтобы ещё манипулировать цифрами жертв.

И вот – закидано, заметено – и надо снова начинать раскопки?

Причины тех первых погромов настойчиво исследовались и обсуждались современниками. Ещё в 1872, после одесского погрома, генерал-губернатор Юго-Западного края предупреждал в докладе, что подобное событие может повториться и в его крае, ибо «здесь ненависть и вражда к евреям имеют историческую почву и только материальная от них зависимость крестьян в настоящем удерживает, вместе с мерами администрации, взрыв негодования русского населения против еврейского племени». Генерал-губернатор свёл суть дела к экономике: «подсчитал и расценил торгово-промышленное имущество, принадлежащее евреям в Юго-Западном крае, а вместе с тем указал на то, что, усиленно занявшись арендой помещичьих земель, евреи переуступали эти земли крестьянам на очень тяжёлых условиях». И такая причинная связь «получила общее признание в погромный восемьдесят первый год» [657].

Весной 1881 докладывал Государю также и Лорис-Меликов: «В основании настоящих беспорядков лежит глубокая ненависть местного населения к поработившим его евреям, но этим несомненно воспользовались злонамеренные люди» [658].

Так объясняли тогда и газеты. «Рассматривая причины, вызвавшие погромы, лишь немногие органы периодической прессы упомянули о племенной и религиозной ненависти; остальные считали, что погромное движение возникло на экономической почве; при этом одни усматривали в буйствах протест, направленный специально против евреев в виду их экономического господства над русским населением», другие – что народная масса вообще экономически стеснена, «искала, на ком излить свой гнев», – и таким объектом подошли евреи из-за своего бесправия [659]. Современник тех погромов упомянутый просветитель В. Португалов тоже «в еврейских погромах 1880-х гг. …видел выражение протеста крестьян и городской бедноты против социальной несправедливости» [660].

Спустя десятилетия Ю.И. Гессен и подтверждает, что «еврейское население южных губерний» всё же находило «источники к существованию у евреев-капиталистов, между тем местное крестьянство переживало чрезвычайно тяжёлые времена»: не имело достаточно земли, «чему отчасти содействовали богатые евреи, арендуя помещичьи земли и тем возвышая арендную плату, непосильную для крестьян» [661].

Не упустим и ещё одного свидетеля, известного своим беспристрастием и вдумчивостью, которого никто не упрекал в «реакционности» или «антисемитизме», – Глеба Успенского. В начале 80-х годов он писал: «Евреи были избиты именно потому, что наживались чужою нуждой, чужим трудом, а не вырабатывали хлеб своими руками»; «под палками и кнутами… ведь вот всё вытерпел народ – и татарщину, и неметчину, а стал его жид донимать рублём – не вытерпел!» [662].

Но вот что отметим. Когда вскоре вослед погромам, в начале мая 1881, к Александру III пришла депутация видных столичных евреев во главе с бароном Г. Гинцбургом, Государь уверенно оценил, что «в преступных беспорядках на юге России евреи служат только предлогом, что это дело рук анархистов» [663]. И в тех же днях брат царя в. кн. Владимир Александрович заявил тому же Гинцбургу: что «беспорядки, как теперь обнаружено правительством, имеют своим источником не возбуждение исключительно против евреев, а стремления к произведению смут вообще». Также и генерал-губернатор Юго-Западного края докладывал, что «общее возбуждённое состояние населения обязано пропагандистам» [664]. И в этом власти оказались осведомлены. Столь скорые от них заявления показывают, что власти не роняли сроков в расследовании. Но по обычному недоразумию тогдашней российской администрации, непониманию ею роли гласности, – не довели результатов расследования до публичности. Слиозберг ставит это центральным властям в упрёк: почему они не сделали «попыток оправдаться от обвинения в допущении погромов?» [665] (Так-то так, упрёк справедлив. Но ведь обвиняли правительство, как мы видели, и в нарочитом поджигании, и в руководстве погромами. Нелепо начинать с доказательства, что ты не преступник.)

А – не всем хотелось поверить в подстрекательство от революционеров. Вот вспоминает еврей-мемуарист из Минска: для евреев Александр II не был «Освободителем» – он не уничтожил черты оседлости, и всё же евреи искренно горевали при его смерти, однако и ни одного дурного слова не выговаривая против революционеров, с уважением о них, что ими двигали героизм и чистота помыслов. И при весенне-летних погромах 1881 года никак не верили, что подстрекали к ним социалисты: это всё – от нового царя и его правительства. «Правительство желает погромов, оно должно иметь козла отпущения». И когда потом уже достоверные свидетели с юга точно подтверждали, что то подстраивали социалисты, – продолжали верить, что это вина правительства [666].

Однако к началу XX века тщательные авторы уже признавали: «В печати имеются сведения об участии в погромах отдельных членов партии Народной Воли, но размеры этого участия ещё не выяснены… Судя по партийному органу, члены партии считали погромы соответствующими видам революционного движения; предполагалось, что погромы приучают народ к революционным выступлениям» [667]; «что движение, которое легче всего было направить против евреев, в своём дальнейшем развитии обрушится на дворян и чиновников. В соответствии с этим были приготовлены прокламации, призывавшие к нападению на евреев» [668]. Сегодня-то об этом как общеизвестном уже говорится бегло: «активная пропаганда народников (как членов “Народной Воли”, так и “Чёрного Передела”), готовых поднять народное движение на какой угодно почве, в том числе и антисемитской» [669].

Из эмиграции тогда приветствовал начавшиеся погромы и неуёмный Ткачёв, предшественник Ленина по заговорной тактике.

Народовольцы (и ослабшие «чернопередельцы») и не могли долго ждать после того, как убийство царя не вызвало предвидимой и ожидаемой ими мгновенной всеобщей революции. При той растерянности умов, какая возникла в народной массе после убийства царя-Освободителя, – не слишком-то большой и толчок требовался, чтобы шатание умов переклонилось в какую-то сторону.

При общей тогда непросвещённости этот переклон мог, вероятно, произойти по-разному. (Например, в те недели было и такое народное толкование, что царь убит дворянами в месть за освобождение крестьян.) На Украине существовали, и мотивы противоеврейские. Первые движения весной 1881 ещё, возможно, предвосхитили умысел народовольцев – но тут же и надоумили, в какую сторону следует дуть. Пошло против евреев – так не отстать от народа! движение из недр масс – как же не использовать? Бей евреев, а там доберёмся и до помещиков! И неудавшиеся погромы в Одессе и Екатеринославе скорее всего раздувались уже народниками. А движение погромщиков именно вдоль железных дорог и участие в погромах именно железнодорожных рабочих – позволяет предположить подстрекательство легкоподвижных агитаторов, особенно с этим возбуждающим слухом, что «скрывают приказ царя»: за убийство его отца бить именно евреев. (Прокурор одесской судебной палаты так и выделил, «что, совершая еврейские погромы, народ был вполне убеждён в законности своих действий, твёрдо веруя в существование Царского указа, разрешающего и даже предписывающего истребление еврейского имущества» [670]. И, по Гессену, тут действовало «укоренившееся в народе сознание, что еврей стоит вне закона, что власть не может выступить против народа, защищая еврея» [671]. Это – призрачное – представление и хотели использовать народовольцы.)

Для истории сохранилось и несколько таких революционных листков. Такова – листовка 30 августа 1881, подписанная Исполнительным Комитетом Народной Воли (и из типографии Народной Воли), сразу по-украински: «Хто забрав у своi рукi землi, лiса, та корчми? – Жиди. – У кого мужик, часом скрiзь слезы, просить доступитьця до свого лану…? – У жидю. – Куди ни глянешь, до чого нi приступит, – жиди усюди. Жид чоловiка лае, вiн его обманюе, пье его кров»… И кончается призывом: «Пiдиймайтесь-же честнi робочi люде!…» [672] И потом в газетке «Народная Воля» № 6: «Всё внимание обороняющегося народа сосредоточено теперь на купцах, шинкарях, ростовщиках, словом на евреях, этой местной “буржуазии”, поспешно и страстно, как нигде, обирающей рабочий люд». И вослед, в приложении к Листку Народной Воли (уже 1883), несколько «поправляясь»: «погромы – начало всенародного движения, “но не против евреев как евреев, а против 'жидив', т. е. народных эксплуататоров”» [673]. И в упомянутом уже листке «Зерно» чернопередельцев: «Невтерпёж стало рабочему люду еврейское обирательство. Куда ни пойдёт он, почти повсюду наталкивается на еврея-кулака. Еврей держит трактиры и кабаки, еврей землю снимает у помещика и потом втридорога сдаёт её в аренду крестьянину, он и хлеб скупает на корню, и ростовщичеством занимается, да при том дерёт такие проценты, что народ прямо назвал их “жидовскими”… “Это кровь наша!” говорили крестьяне полицейским чиновникам, которые пришли забрать у них назад еврейское имущество». Но та же «поправка» и у «Зерна»: «… и среди евреев далеко не все богаты… не все они кулаки… Отбросьте же вражду к иноплеменникам и иноверцам» – а соединяйтесь с ними «против общего врага»: царя, полиции, помещиков и капиталистов [674].

Только «поправки» эти пришли уже поздно. Такие листовки размножались потом и в Елизаветграде и других городах Юга, и «Южнорусским Рабочим Союзом» в Киеве, – уже и миновали погромы, а народники всё раскачивали их ещё и в 1883, надеясь возобновить, а через них – размахнуть всероссийскую революцию.

Погромная волна на Юге вызвала, конечно, обширные отклики в привременной столичной прессе. Также и в «реакционных» «Московских ведомостях» М.Н. Катков, и всегда защищавший евреев, клеймил погромы как исходящие от «злокозненных интриганов», «которые умышленно затемняют народное сознание, заставляя решать еврейский вопрос не путём всестороннего изучения, а помощью “поднятых кулаков”» [675].

Выделились статьи писателей. И.С. Аксаков, постоянный противник полной эмансипации евреев, ещё в конце 50-х годов пытался удержать правительство «от слишком смелых шагов» на этом пути. Когда вышел закон о предоставлении государственной службы евреям с учёными степенями, он выступил с возражениями (1862): что евреи – «горсть людей, совершенно отрицающих христианское учение, христианский идеал и кодекс нравственности (следовательно все основы общественного быта страны), и исповедующих учение враждебное и противоположное». Он не допускал уравнение евреев в правах политических, хотя вполне допускал их уравнение в правах чисто гражданских, чтобы еврейскому народу «обеспечена была полная свобода быта, самоуправления, развития, просвещения, торговли… даже… допущение их на жительство по всей России». В 1867 писал, что экономически «не об эмансипации евреев следует толковать, а об эмансипации русских от евреев». Отмечал глухое равнодушие либеральной печати к крестьянскому состоянию и нуждам. И теперь волну погромов 1881 Аксаков объяснил проявлением народного гнева против «гнёта еврейства над русским местным народом», отчего при погромах – «отсутствие грабежа», только разгром имущества и «какое-то простодушное убеждение в правоте своих действии»; и повторял, что следует ставить вопрос «не о равноправности евреев с христианами, а о равноправности христиан с евреями, об устранении бесправности русского населения пред евреями» [676].

Статья М.Е. Салтыкова-Щедрина, напротив, была исполнена негодования: «История никогда не начертывала на своих страницах вопроса более тяжёлого, более чуждого человечности, более мучительного, нежели вопрос еврейский… Нет ничего бесчеловечнее и безумнее предания, выходящего из темных ущелий далёкого прошлого… переносящего клеймо позора, отчуждения и ненависти… Что бы еврей ни предпринял, он всегда остаётся стигматизированным» [677]. Щедрин не отрицал, «что из евреев вербуется значительный контингент ростовщиков и эксплуататоров разного рода», но спрашивал: как же можно за счёт одного типа переносить обвинение на всё еврейское племя? [678]

Озирая всю тогдашнюю дискуссию, нынешний еврейский автор пишет: «либеральная и, говоря условно, прогрессивная печать выгораживала громил» [679]. То же заключает и дореволюционная Еврейская энциклопедия: «Но и в прогрессивных кругах сочувствия к еврейскому народному горю не было проявлено в достаточной мере… взглянули на эту катастрофу с точки зрения насильников, в лице которых представлялся обездоленный крестьянин, совершенно игнорируя нравственные страдания и материальное положение погромленного еврейского народа». И даже радикальные «Отечественные записки» оценивали так: народ восстал против евреев за то, что они «взяли на себя роль пионера капитализма, за то, что они живут по новой правде и широкою рукою черпают из этого нового источника благоустроение собственного благополучия на несчастие околодка», а потому «необходимо, чтобы “народ был ограждён от еврея, а еврей от народа”, а для этого надо улучшить положение крестьян» [680].

Сочувственный к евреям писатель Д. Мордовцев в «Письме христианина по еврейскому вопросу», в еврейском журнале «Рассвет», пессимистически призывал евреев «эмигрировать в Палестину и Америку, видя лишь в этом решение еврейского вопроса в России» [681].

В еврейской публицистике и воспоминаниях этого периода высказывалась обида: ведь печатные выступления против евреев, как с правой, так и с революционно-левой стороны, следовали непосредственно за погромами. А вскоре (из-за погромов тем более энергично) и правительство вновь усилит ограничительные меры против евреев. Эту обиду нужно отметить и понять.

Но в позиции правительства следует разобраться объёмно. В сферах правительственно-административных шли и дискуссии, и искались общие решения проблемы. Новый министр внутренних дел Н.П. Игнатьев в докладе Государю обрисовывал её объём за всё минувшее царствование: «Признавая вредные для христианского населения страны последствия экономической деятельности евреев, их племенной замкнутости и религиозного фанатизма, правительство в последние 20 лет целым рядом предпринятых мер старалось способствовать слиянию евреев с остальным населением и почти уравняло евреев в правах с коренными жителями». Однако, нынешнее антиеврейское движение «“неопровержимо доказывает, что, несмотря на все старания правительства, ненормальность отношений между еврейским и коренным населением этих местностей продолжает существовать по-прежнему”, благодаря обстоятельствам экономического характера: со времени смягчения правовых ограничений евреи захватили в свои руки не только торговлю и промыслы, но приобрели значительную поземельную собственность, “причём, благодаря сплочённости и солидарности, они, за немногими исключениями, направили все свои усилия не к увеличению производительных сил государства, а к эксплуатации преимущественно беднейших классов окружающего населения”». И теперь, подавив беспорядки, оградив евреев от насилия, «представляется “справедливым и неотложным принять не менее энергичные меры к устранению нынешних ненормальных условий… между коренными жителями и евреями, и для ограждения населения от той вредной деятельности евреев”» [682].

И, соответственно тому, в ноябре 1881, были образованы в 15 губерниях черты оседлости, а также в Харьковской [683] – губернские комиссии «из представителей от всех сословий и обществ (не исключая еврейских), которые и должны были осветить еврейский вопрос и высказать свои мысли об его разрешении» [684]. А предлагалось комиссиям ответить, среди многих сугубо фактических, и на такие вопросы: «Какие вообще стороны экономической деятельности евреев особенно вредно влияют на быт коренного населения данных местностей?» Какие затруднения мешают применять узаконения о евреях относительно покупки и арендования земель, торговли крепкими напитками, ростовщичества? Какие изменения признавались бы необходимыми, дабы устранить обход евреями законов? «Какие вообще следовало [бы] принять меры законодательные и административные, дабы парализовать вредное влияние евреев» в разных родах экономической деятельности? [685] Созданная двумя годами позже либеральная «Паленская» межминистерская «Высшая комиссия» по пересмотру законов о евреях отметила, что в этой программе, заданной губернским комиссиям, как бы заранее были уже и признаны – «вред от евреев, их дурные качества и свойства» [686].

Однако и сами администраторы, воспитанные александровской бурно-реформенной эпохой, были многие основательно либеральны, и ещё же состояли в тех комиссиях общественные участники. И министерство Игнатьева получило изрядный разнобой ответов. Некоторые комиссии высказывались за уничтожение черты оседлости. «Отдельные же члены [комиссий] – и их было не мало» – признали единственным правильным решением еврейского вопроса – отмену вообще всех ограничений [687]. – Напротив, виленская комиссия формулировала, что евреи «овладели экономическим господством, “благодаря ошибочно понятой общечеловеческой идее равноправности, вредно применённой по отношению иудейства в ущерб коренной народности”»; еврейский закон дозволяет «пользоваться всякою слабостью и доверчивостью иноверца». «Пусть евреи отрекутся от своей замкнутости и обособленности, пусть откроют тайники своей общественной организации, допустят свет туда, где посторонним лицам представляется лишь мрак, и только тогда можно будет думать об открытии евреям новых сфер деятельности, без опасения, что евреи желают пользоваться выгодами национальности, не будучи членами нации и не неся на себе долю национального бремени» [688].

«В отношении проживания в деревнях и сёлах комиссии признали необходимым ограничить права евреев»: или вовсе запретить там жить, или обусловить согласием сельских обществ. Права владения недвижимостью вне городов и местечек – одни комиссии предлагали вовсе лишить евреев, другие – установить ограничения. Наибольшее единодушие проявили комиссии в том, чтобы запретить евреям питейную торговлю в деревнях. Министерство собирало мнения и от губернаторов и, «за редкими исключениями, отзывы местных властей были неблагоприятны для евреев»: изыскивать, как оградить христианское население от столь надменного племени как еврейское»; «от еврейского племени нельзя ожидать, чтобы оно посвятило свои дарования… на пользу родины»; «талмудическая нравственность не ставит евреям никаких преград, ежели дело идёт о наживе на счёт иноплеменника». Но, например, харьковский генерал-губернатор не считал возможным предпринимать ограничительные меры против всего еврейского населения, «без различия правого от виноватого»; он предлагал: «расширить право передвижения евреев и распространить среди них просвещение» [689].

Той же осенью по представлению Игнатьева был учреждён специальный (уже девятый по счёту) «Комитет о евреях» (из троих постоянных членов, из них двое профессоров), с задачей: обработать материалы губернских комиссий и составить из того единый законопроект [690]. (Существовавшая же с 1872 «Комиссия по устройству быта евреев», есть восьмой комитет, была вскоре упразднена, «по несоответствию её назначения с настоящим положением еврейского вопроса».) Новый Комитет исшёл из убеждения, что цель слияния евреев с прочим населением, к чему правительство стремилось последние 25 лет, – оказалась недодостижимой [691]. Поэтому «трудность разрешения запутанного еврейского вопроса вынуждает обратиться за указанием к старине, к тому времени, когда разные новшества ещё не проникли ни в чужеземное, ни в наше законодательство и не успели ещё принести с собой тех печальных последствий, которые обыкновенно наступают, когда к данной стране… применяются начала, противные духу народному». Евреи издавна считались инородцами и должны считаться таковыми [692].

Комментирует Гессен: «дальше… не могла пойти самая реакционная мысль». А: если уж заботиться о национальных устоях, то за минувшие 20 лет можно было позаботиться о подлинном освобождении крестьянства.

И правда же: Александрово освобождение крестьян – дальше разворачивалось в смутной, недоконченной и развращающей крестьян обстановке.

Однако: «в правительственных кругах ещё находились люди, которые не считали возможным вообще изменить политике предшествующего царствования» [693], – и они были на крупных постах, и сильны. И часть министров воспротивилась предложениям Игнатьева. Видя сопротивление, он разбил предлагаемые меры на коренные (и потому требующие нормального процесса, продвижения через правительство и Государственный Совет) и временные, которые по закону допустимо было принять и ускоренным, упрощённым порядком. «Дабы сельское население убедилось, что правительство защищает его от эксплуатации евреев», – воспретить евреям постоянное проживание вне городов и местечек (где и «правительство бессильно защищать их от погромов в разбросанных деревнях»), воспретить покупать и арендовать там недвижимость, также и торговать спиртными напитками. А по отношению к уже живущим там евреям: предоставить сельским обществам право «выселять евреев из сёл по приговорам сельских сходов». – Но другие министры, особенно министр финансов Н.Х. Бунге и министр юстиции Д.Н. Набоков, не дали Игнатьеву осуществить эти его меры: отклонили законопроект, опираясь на то, что нельзя принимать столь обширные запретительные меры, «не обсудив их обычным законодательным порядком» [694].

Вот и толкуй о безграничном злостном произволе российского самодержавия.

Коренные меры Игнатьева не прошли, а временные прошли в сильно усечённом виде. Отвергнуты были: возможность высылки из деревень уже живущих там евреев; запрет им заниматься там питейной торговлей; и – запрет аренды и покупки земель. И только под опасением, что вокруг Пасхи 1882 погромы могут повториться, – было принято, и как временная же мера, до полной разработки всех законов о евреях: запретить евреям вновь, отныне поселяться и вступать во владение или пользоваться недвижимым имуществом вне городов и местечек, то есть в сёлах, а также «торговать по воскресениям и христианским праздникам» [695]. На тамошнюю недвижимость «приостановить временно совершение купчих крепостей и закладных на имя евреев… засвидетельствование… арендных договоров на недвижимые имущества… доверенностей на управление и распоряжение сими имуществами»77[696]. Этот обломок от всех задуманных Игнатьевым мер был утверждён 3 мая 1882 как «Временные правила» (известные как «майские»). Обломок – и Игнатьев через месяц уже вышел в отставку, созданный им «Комитет о евреях» прекратил своё недолгое существование, а новый министр внутренних дел граф Д.А. Толстой тотчас издал строгий циркуляр против возможных новых погромов, возлагая на губернские власти полную ответственность за своевременное предупреждение беспорядков [697].

Таким образом, по «Временным правилам» 1882 евреи, поселившиеся в сельских местностях до 3 мая, не выселялись; их экономическая деятельность там существенно не ограничивалась. К тому же правила эти «применять лишь в губерниях постоянной оседлости евреев», не в губерниях глубинной России. Ограничения не распространялись и на врачей, адвокатов, инженеров, т. е. лиц, имеющих «право повсеместного жительства по образовательному цензу». Ограничения эти не касались также «существующих ныне еврейских колоний, занимающихся земледелием»; и ещё был немалый (а потом всё возраставший) перечень сельских посёлков, в которых «в изъятие» от «Временных правил» разрешено селиться евреям [698].

Вослед изданию «Правил» потекли запросы с мест и в ответ им – сенатские разъяснения. Из них следовало, например: что «разъезды по сельским местностям, временные остановки и даже временное в них пребывание лиц, не имеющих право на постоянное пребывание, законом 3 мая 1882 г. не воспрещаются»; что «воспрещена аренда одних лишь земель и земельных угодий, аренда же всех прочих недвижимых имуществ, как то винокуренных заводов, оброчных статей, зданий для торговли и промыслов и квартир для жилья, не воспрещается»; также «Сенат признал дозволенным засвидетельствование лесорубочных договоров с евреями, хотя бы для вырубки леса назначался продолжительный срок и хотя бы покупщику леса предоставлено было пользование подлесной землёй»; и наконец, что нарушения закона 3 мая не подлежат уголовному преследованию [699].

Разъяснения Сената нужно признать смягчительными, во многом и благожелательными, «в 1880-х гг. Сенат боролся с… произвольным толкованием законов» [700]. Однако сами эти правила, сам запрет «вновь селиться вне городов и местечек» и вновь «владеть недвижимостью крайне стеснили евреев в отношении винокурения», а «участие евреев в винокурении до издания временных правил 3 мая 1882 г. было весьма значительным» [701].

Вот эта мера – ограничить евреев в сельской виноторговле, впервые намеченная ещё в 1804 и даже вот в 1882 осуществлённая лишь крайне частично, – разожгла повсеместное негодование на «исключительную жестокость» «Правил 3 мая». А правительство видело перед собой трудный выбор: расширение винного промысла при крестьянской слабости и углубление крестьянской нужды, или же ограничение свободного роста этого промысла, чтобы только жившие в сёлах евреи оставались, а новые бы не ехали. Его выбор – ограничение – был признан жестокостью.

А – сколько евреев к 1882 году жило в сельских местностях? Мы уже встречались с послереволюционными оценками, при использовании государственных архивов: в деревнях жила одна треть всего еврейского населения «черты», в местечках – тоже треть, 29% в средних городах и 5% в крупных [702]. «Правила» – мешали теперь «деревенской» трети возрастать дальше?

Теперь – эти «майские правила» изображаются как решающий и бесповоротный репрессивный рубеж российской истории. Еврейский автор пишет: это был первый толчок к эмиграции! – сперва «внутренней» миграции, потом массовой заокеанской [703]. – Первая причина еврейской эмиграции – «игнатьевские “временные правила”, насильственно выбросившие около миллиона евреев из сёл и деревень в города и местечки черты оседлости» [704].

Протрём глаза: как же они выбросили, да ещё целый миллион? Они, кажется, только не допустили новых? Нет, нет! – уже подхвачено и покатилось: будто с 1882 евреям не только запретили жить в деревнях повсюду, но и во всех городах, кроме 13 губерний; что их вселяли назад в местечки «черты» – оттого и начался широкий отъезд евреев за границу [705].

Остужающе можно было бы вспомнить. Что первую идею о еврейской эмиграции из России в Америку подал съезд Альянса (Всемирного Еврейского Союза) ещё в 1869 – с мыслью, что первые, кто устроятся там, с помощью Альянса и местных евреев, «стали бы… притягательным центром для русских единоверцев» [706]. Что «начало эмиграции [евреев из России] относится к середине 19 века, а значительное развитие… приобретает после погромов 1881 г. Но только с середины 90-х гг. эмиграция становится крупным явлением еврейской экономической жизни, принимает массовые размеры» [707], – заметим: экономической жизни, а не политической.

Затем, поднимаясь на огляд всемирный: что иммиграция евреев в Соединённые Штаты была в XIX столетии огромным вековым и мировым историческим процессом. Что было три последовательных волны той еврейской эмиграции: сперва испано-португальская, потом немецкая (из Германии и Австро-Венгрии), лишь потом из Восточной Европы и России [708]. По причинам, о которых не здесь судить, в XIX веке происходило крупное историческое движение мирового еврейства в Соединённые Штаты, далеко-далеко не только из одной России. В аспекте предолгой еврейской истории трудно переоценить значение этой эмиграции.

А из Российской Империи «поток еврейской эмиграции шёл из всех губерний, входивших в состав черты оседлости, но наибольшее число эмигрантов давали Польша, Литва и Белоруссия» [709], значит не с Украины, как раз и испытавшей погромы, – и причина была всё та же: скученность, создающая внутриеврейскую экономическую конкуренцию. – Более того, опираясь на российскую статистику, В. Тельников обращает наше внимание, что в два последние десятилетия века, как раз после погромов 1881-82 годов, переселение евреев из Западного края, где погромов не было, в Юго-Западный, где они были, – численно не уступало, если не превосходило, еврейские отъезды вовне из России [710]. И если в 1880 во внутренних губерниях жило, по официальным данным, 34 тысяч евреев, то по переписи 1897 – уже 315 тысяч, в 9 раз больше [711].

Погромы 1881-82, конечно, вызвали шок – но даже по всей ли Украине? Например, Слиозберг пишет: «Погромы 1881 г. не разбудили евреев в Полтаве, и вскоре о них позабыли». В 80-е годы в Полтаве «еврейская молодёжь не знала о существовании еврейского вопроса, не чувствовала себя выделенной из русской молодёжи вообще» [712]. Погромы 1881-82, при их полной внезапности, могли казаться и бесповторными, а побеждала неизменная экономическая тяга евреев: расселяться гуда, где они живут реже.

Но что несомненно и неоспоримо: с рубежа 1881 года начался решительный отворот передового образованного еврейства от надежд на полное слияние со страной «Россия» и населением России. – Г. Аронсон с поспешностью заключает даже, что «разбил эти иллюзии ассимиляции» «одесский погром 1871 г.» [713]. Нет! никак ещё не он. – Но если, например, проследить биографии виднейших русских образованных евреев, то у многих мы заметим, что с рубежа 1881-82 резко изменилось их отношение к России и к возможностям полной ассимиляции. Хотя уже тогда выяснилась и не оспаривалась несомненная стихийность погромной волны и никак не была доказана причастность к ней властей, а напротив – революционных народников, однако не простили этих погромов именно русскому правительству – и уже никогда впредь. И хотя погромы происходили в основном от населения украинского – их не простили и навсегда связали с именем русским.

«Погромы 80-х годов… отрезвили многих [сторонников] ассимиляции» (но не всех, идея ассимиляции ещё оставалась жить). – И вот, иные еврейские публицисты уклонились в другую крайность: вообще невозможно евреям жить среди других народов, всегда будут смотреть как на чужих. И «палестинское движение… стало… “быстро расти”» [714].

Именно под впечатлением погромов 1881 года одесский врач Лев Пинскер опубликовал (в 1882 в Берлине и анонимно) свою брошюру «Автоэмансипация. Призыв русского еврея к своим соплеменникам», «произведш[ую] огромное впечатление на русское и западно-европейское еврейство». То был воззыв о неискоренимой чуждости евреев окружающим народам [715]. Об этом мы будем говорить в главе 7-й.

П. Аксельрод уверяет, что и радикальная еврейская молодёжь именно тогда обнаружила, что русское общество вовсе не приняло их как своих, – и в эти годы они стали отходить от революционного движения. А вот это утверждение – видится очень-очень преждевременным. В революционных-то кругах, исключая названную народовольческую попытку, евреев всегда считали за самых своих.

Однако, вопреки охлаждению еврейской интеллигенции к ассимиляции, в правительственных кругах ещё продолжалась инерция эпохи Александра II, ещё и несколько лет не было полностью сменено сочувственное отношение к еврейской проблеме на жёстко-ограничительное. После годового министерствования графа Игнатьева, испытавшего столь устойчивое противостояние ему в еврейском вопросе от либеральных сил в верхах правительственных сфер, – была высочайше утверждена в начале 1883 «Высшая комиссия для: пересмотра действующих о евреях в Империи законов», или, как её именовали по председателю графу Палену, – «Паленская комиссия» (значит – десятый по счёту «еврейский комитет»). Она вобрала в себя полтора-два десятка лиц из высшей администрации, членов министерских советов, директоров департаментов (иные – со звучнейшими фамилиями, как Бестужев-Рюмин, Голицын, Сперанский), а также включила в себя семерых «экспертов из евреев» – влиятельнейших финансистов, как барон Гораций Гинцбург и Самуил Поляков, и видных общественных деятелей, как – Я. Гальперин, физиолог и публицист Н. Бакст («весьма возможно, что благоприятное отношение большинства членов комиссии к разрешению еврейского вопроса было вызвано в известной степени влиянием» Бакста) и раввин А. Драбкин [716]. Эти еврейские эксперты во многом и подготовили материал для рассмотрения комиссией.

Большинство Паленской комиссии выразило убеждение, что «конечная цель законодательства о евреях [должна быть] не что иное, как его упразднение», «существует лишь один исход и один путь, это – путь освободительный и объединяющий евреев со всем населением под сенью одних и тех же законов» [717]. (И действительно, редко что в российском законодательстве наслоилось так многосложно и противоречиво, как, за десятилетия, законы о евреях: 626 статей к 1885 году! И ещё потом добавлялись, и в Сенате то и дело исследовали и трактовали их формулировки…) Что если евреи даже и не выполняют государственных обязанностей в равной мере с другими, тем не менее нельзя «лишать еврея тех основ, на которых зиждется его бытие, его равноправие как подданного». Соглашаясь с тем, «что некоторые стороны внутренней еврейской жизни требуют реформы, что отдельные виды деятельности евреев представляют эксплуатацию окружающего населения», большинство комиссии осудило систему «репрессивных и исключительных мер». Комиссия ставила целью законодательства «уравнение прав евреев со всеми другими подданными», хотя и рекомендовала при этом «величайшую осторожность и постепенность» [718].

Но практически комиссии удалось произвести лишь некоторые частные смягчения ограничительных законов. Наибольшие усилия её были направлены на смягчение «Временных правил» 1882, особенно в отношении аренды земли евреями. Комиссия строила доводы как бы в защиту не евреев, а помещиков: что запрет евреям арендовать помещичьи земли не только тормозит развитие сельскохозяйственных промыслов, но приводит к тому, что в Западном крае отдельные направления хозяйства остаются, к убытку помещиков, вовсе в бездействии: их некому брать, не находится желающих арендаторов. – Однако министр внутренних дел Д.А. Толстой согласился с меньшинством комиссии: запрета на новые земельно-арендные сделки не отменять [719].

Паленская комиссия просуществовала 5 лет, до 1888, и в работе её постоянно сталкивалось либеральное большинство с консервативным меньшинством. Отначала «у графа Толстого не было намерения направить пересмотр законов непременно к репрессивным мерам» – и 5-летнее существование Паленской комиссии подтверждает это. В тот момент и «Государь не желал влиять лично на своё правительство в деле усугубления репрессий против евреев». Заступив на трон в столь драматичный момент, Александр III вовсе не проявил суеты ни в смене прежних либеральных чиновников, ни в выборе жёсткого государственного курса: он долго присматривался. «В течение всего царствования Александра III вопрос об общем пересмотре законодательства о евреях оставался открытым» [720]. Но к 1886-87 годам взгляд Государя уже склонялся в сторону отвердения частных ограничений к евреям – и так работа комиссии осталась без заметных результатов.

Одним из первых побуждений к более строгому контролю или стеснению евреев, нежели то было при его отце, мог послужить постоянный недобор евреев-призывников к отбыванию военной службы – пропорционально к призывникам-христианам очень заметный. – А по уставу 1874, отменившему рекрутчину, воинская повинность теперь раскладывалась на всех граждан без различия состояний, но с условием, что неспособные к службе заменяются: христиане – христианами, евреи – евреями. В случае евреев это правило осуществлялось с трудом. Тут была и прямая эмиграция призывников, и уклонения, использующие большую путаность и небрежность в учёте еврейского населения, в ведении метрических книг, в достоверности сведений о семейном положении призываемого и точного места жительства каждого. (Традиция всех этих неопределённостей тянулась от времён кагалов, и сознательно поддерживалась для облегчения платимой подати.) «В 1883 и 1884 гг. не редки были случаи, когда евреев-новобранцев, вопреки закону, арестовывали из одного предположения, что они могут скрыться» [721]. (Этот приём, впрочем, и раньше применялся местами к рекрутам-христианам.) Кое-где стали требовать с еврея-призывника фотокарточку, вообще в то время не употреблявшуюся. – А в 1886 был издан «весьма стеснительны[й]» закон «о некоторых мерах к обеспечению правильного исполнения евреями воинской повинности», установивший между другими мерами «300-рублёвый штраф с родственников за каждого уклонившегося от призыва еврея» [722]. – «С 1887 г. евреев-вольноопределяющихся [то есть использующих в ходе службы льготы образования] перестали допускать к держанию экзамена на офицерский чин» [723]. (При Александре II евреи могли получать офицерские чины.) Но офицерские должности военных врачей оставались открытыми для евреев постоянно.

Однако если сопоставить, что в те же годы от воинской повинности были вовсе освобождены до 20 миллионов других «инородцев» Империи, – то не следовало ли бы тогда освободить от неё и евреев, тем польготив за другие стеснения?… Или тут продолжалось наследие замысла Николая I – присоединить евреев к российской общности через военную службу? занять «бездельных»?

Наряду с тем евреи в массе вливались в общие учебные заведения. С 1876 по 1883 год число евреев в гимназиях и прогимназиях почти удвоилось, университетских же студентов с 1878 по 1886 – тоже за 8 лет, ушестерилось и достигло 14,5% [724]. Ещё и при конце царствования Александра II на то поступали от местных властей тревожные жалобы. – Так, в 1878 минский губернатор докладывал, «что, обладая денежными средствами, евреи лучше обставляют воспитание своих детей, чем русские, что материальное положение еврейских учащихся лучше того, в котором находятся христиане, а потому, чтобы еврейский элемент не взял перевеса над остальным населением, надо ввести процентную норму для приёма евреев в среднюю школу» [725]. – Затем, после волнений в некоторых южных гимназиях в 1880, с подобным же представлением выступил попечитель одесского учебного округа. В 1883 и 1885 – и два последовательных новороссийских (одесских) генерал-губернатора: что там произошло «переполнение учебных заведений евреями» и надо либо «ограничить число евреев в гимназиях и прогимназиях» пятнадцатью процентами «общего числа учеников», либо «более справедлив[ой] нормой, равной отношению еврейского населения к общему» [726]. (В 1881 в некоторых гимназиях одесского округа евреев состояло до 75% от общего числа учащихся [727].) – в 1886 поступил доклад от харьковского губернатора, «жаловавшегося на наплыв евреев в общую школу» [728].

Во всех этих случаях комитет министров не считал возможным принять ограничительные общие решения, лишь направлял доклады на рассмотрение в Паленскую комиссию, где они не получали поддержки.

А с 70-х годов проявилось преимущественное участие в революционном будоражении – именно студенчества. После убийства Александра II общее намерение подавить революционное движение не могло обойти и студенческие «гнёзда революции» (а уже подпитывали их и старшие классы гимназий). И тут возникла ещё та тревожная для правительства связь, что вместе с умножением евреев среди студенчества – заметно умножалось и их участие в революционном движении. Среди высших учебных заведений выделилась революционерством: Медико-Хирургическая (затем она Военно-Медицинская) Академия. А в неё – евреи особенно охотно шли. И уже в судебных процессах 70-х годов мелькают евреи-слушатели этой Академии.

И первой частной ограничительной мерой стал приказ 1882 года, чтобы среди поступающих в Военно-Медицинскую Академию евреи не составляли бы более 5%.

В 1883 такой же приказ последовал относительно Горного института, в 1884 – об институте Путей Сообщения110[729]. – В 1885 был ограничен десятью процентами приём евреев в харьковский Технологический институт, а в 1886 – полностью прекращен их приём в харьковский Ветеринарный: так как «г. Харьков всегда был центром политической агитации, и пребывание в нём евреев в более или менее значительном числе представляется вообще нежелательным и даже опасным» [730].

Так – мнили ослабить удары революционных волн.