"Чехов-журилист" - читать интересную книгу автора (Есин Борис Иванович)

Писатель и газета. Из опыта Чехова-новеллиста

Активное участие Чехова и многих его современников в газетной печати последней трети XIX в., многочисленные высказывания писателей о журналистском труде, и в частности о газетной работе, все увеличивающаяся роль газет к концу XIX в. создают благоприятные предпосылки для рассмотрения вынесенной в заголовок проблемы. На примере творчества Чехова и некоторых его современников представляется интересным выявить персональный и общий характер взаимоотношений художника слова и периодической печати газетного типа во второй половине XIX в.

Чем ближе XX век, тем роль ежедневных изданий в системе периодической печати становится значительнее, газета получает преимущество перед журналом как орудие политической борьбы, как средство формирования общественного сознания и до известной степени как фактор литературного развития.

Однако до сих пор газетная печать все еще не привлекает внимание исследователей творчества Чехова и других писателей 80-х - 90-х годов. Пренебрегая газетами как таковыми, мы обедняем представление о литературном процессе, о литературно-общественной борьбе всего XIX в. Не только в практике толстых журналов складывался литературный процесс. В каких-то существенных моментах он формировался и в ежедневных, еженедельных изданиях, особенно во второй половине XIX - начале XX в. Об этом все настойчивей говорили современники, начиная с конца 50-х годов.

В период 1848 - 1890 гг. «журналистика играла важную роль... - считал Н. К. Михайловский, - обойти ее нет никакой возможности в истории новейшей литературы... Журнал, а потом и газета определяли собой нередко и форму и содержание произведений даже выдающихся талантов, в журналах и газетах группировались большие и малые силы для общего дела; журналы и газеты клали или старались класть свои штемпеля на произведения даже таких писателей, которые стояли, по-видимому, вне всяких отношений к «возникновению, падению и взаимным отношениям различных органов печати»; на журнальную или собственно редакторскую работу тратилась значительная часть сил выдающихся писателей... Но журналы и газеты служили, кроме того, точкою приложения для работы второстепенных и третьестепенных сил, в массе имевших, однако, большое значение и выражавших собою известное литературное течение» (Михайловский Н. К. Полн. собр. соч., т. 7. Спб., 1909, с. 121-122. Курсив мой. - Б. Е.).

Сейчас игнорировать роль ежедневной и еженедельной печати в литературоведческих трудах становится все трудней. Не случайно в новом 3-томном исследовании «Русская литература конца XIX - начала XX в.» (М., 1968 - 1972) дается подробная летопись литературных событий, в которую широко включен материал, отразившийся в ежедневных газетах.

Хотя подобная летопись не заменит исследования о значении ежедневной печати в ходе литературного процесса (это еще только материал для исследования), но ее было бы полезно иметь и для всего XIX в., не только для 90-х - 900-х годов.

В историко-филологической науке проблема «писатель и газета» практически не нашла своего решения. В новом издании Литературной энциклопедии в статье «Писатель и газета» признается значение ежедневного издания для творчества и политической деятельности писателя: «Газета порой играет роль школы для начинающего писателя» (Краткая литературная энциклопедия, т. 5. М., 1968, с. 759.). В качестве примера приведена деятельность Ч. Диккенса, Э. Хемингуэя, А. Чехова, Л. Андреева и др., но литература, указанная к статье, крайне бедна. Несколько лучше обстоит дело с изучением вопроса применительно к советской журналистике (См.: Варустин Л. Э. В.И. Ленин о союзе писателя и газеты. - «Вести. ЛГУ. Сер. История, язык к литература», 1971, N° 14, вып. 3; Бережной А. Ф. «Писатель и газета». Л., 1960; и др.) и все Же приходится согласиться с утверждением проф. М. В. Урнова, что «зависимость творчества от характера издания (особенно газеты.- Б. Е.), влияние типа издания на результат творчества - проблема существенная и еще не обследованная» (Урнов М. В. Послесловие к роману Т. Гарди «Мэр Кэстер-брнджа». М., 1971, с. 327.).

Исследовать проблему «писатель и газета» достаточно трудно, так как невозможно всех писателей подвести под один ранжир, одну закономерность. Путь каждого писателя в литературу, в периодическую печать своеобразен. Здесь нет чистых линий. Например, Н. С. Лесков шел к газете от толстого журнала, А. П. Чехов, наоборот, от еженедельника, газеты пришел к ежемесячнику. М. Е. Салтыков-Щедрин почти не печатался в газете (не считая его публикаций в «Русских ведомостях»), а Л. Н. Толстой в конце жизни часто обращался к услугам газет. Г. И. Успенский много сотрудничал в газете, но все же его очерки и рассказы, напечатанные в периодических органах, почти не несут на себе яркой специфики изданий, их публиковавших. И очень яркую специфику обретают газетные рассказы Лескова и Чехова.

Все это, однако, не мешает установлению некоторых общих положений, общих закономерностей.

Во второй половине и особенно в конце XIX в. крупные писатели-беллетристы все активней втягивались в газетную работу. Это относится к Н. С. Лескову, Г. И. Успенскому, А. П. Чехову, В. Г. Короленко, Д. Н. Мамину-Сибиряку, Н. Г. Гарину-Михайловскому, И. А. Бунину, А. И. Куприну, А. М. Горькому, Л. Н. Андрееву, А. С. Серафимовичу и многим другим (Количество газет, где сотрудничали видные русские писатели второй половины XIX в., не поддается пока еще точному учету, но речь идет о десятках ежедневных изданий. Например, Лесков сотрудничал в 15 ежедневных изданиях, Успенский в 9, Чехов в 7, Серафимович (до 1901 г.) в 3 и т. д.) .

Газета использовалась не только как оперативный орган для какого-нибудь неотложного заявления, корреспонденции или фельетона на злобу дня. Здесь вырабатываются специфические газетные художественные формы, прежде всего очерк, зарисовка, рассказ, новелла. Газета выступает как средство художественного воспитания масс, проведения передовыми писателями в народ, потянувшийся к культуре, здравых понятий, благородных идей, просто полезных сведений, в конечном счете - пропаганды идей гуманизма и демократии, утверждения реалистических художественных принципов. Роль газеты в личной судьбе писателя увеличивается.

Если Салтыков-Щедрин, Достоевский, будучи активными и постоянными читателями газет, лишь черпали сюжеты, темы и факты для своих произведений из ежедневной прессы, то писатели более позднего поколения были не только читателями газет, они росли как литераторы в газетной среде, вращались в мире газетчиков, работали секретарями редакций, корреспондентами, корректорами (например, Г. Успенский, Александр Чехов, В. Короленко), хорошо знали эту среду, принимали к сердцу ее интересы, судьбы отдельных газет и газетчиков (См. издание Лесковым книжки «Три рассказа» в 1863 г. в пользу наборщиков типографии «Северной пчелы», хлопоты о материальной помощи семье Пальма; заботы Чехова о сотруднике «Будильника» Ф. Ф. Попудогло, сотруднике «Развлечения» С. А. Епифанове. ).

Выступая в газете, они прежде всего ценили ее как надежный способ общения с массовым читателем, ибо русский ежемесячник не носил массового характера, а чем ближе к XX в., тем больше утрачивал позиции массового средства пропаганды: тиражи газет намного превышали тиражи журналов. В лучшем случае в лучшие времена влиятельный ежемесячный журнал был массовым изданием преимущественно одной лишь прослойки общества - дворянской или разночинной интеллигенции, ибо народ был неграмотен.

А были журнальные издания, которые сознательно чурались массовой аудитории, или велись слишком неумело, чтобы стать массовыми: их сухость, безжизненность содержания отталкивала широкого читателя.

Не случайно Н. С. Лесков в 1870 г., желая помочь редактору журнала «Беседа» С. А. Юрьеву, указывал в письме: «...бога ради оживляйте Ваш журнал статьями и художественной мелочью, отвечающими требованиям легкого читателя! Недостаток таких вещей не проходит безнаказанно для финансовых средств издания, а это не вздор. Что делать? Надо мешать дело с бездельем... Что же нет у Вас писем о петербургском театре и о петербургской жизни - особенно о петербургской семье?.. Полноте только говорить «о матерьях важных». Разве жизнь дня сего тоже не важная материя?» (Лесков П. С. Соч. в 11 -ти т., т. 10. М., 1951, с. 301.).

Однако издатели и редакторы подобных журналов не всегда откликались на такие призывы, именно не желая расширения популярности журнала вне определенных сфер.

Ограниченный характер ежемесячного журнала как типа издания хорошо чувствовали все русские писатели второй половины XIX в. Высокая цена, слабое распространение журналов книготорговцами и агентствами н массе читателей из простонародья были фактом (Наивысшие тиражи «Современника» в 60-е годы - 7700, «Отечественных записок» - в 80-е - 10 000, «Русского богатства» в 90-е - 14000 экз.). И это понимали писатели, журналисты, например Лесков, о чем он пишет в письме Суворину от 16 мая 1888 г.: «толстых журналов мужикам не набраться, а газетный лист до них доводят...» (Лесков Н. С. Соч., в 11-ти т., т. 10, с. 389. Ср. Окт. Мильчевский: «Мещане, цеховые и вообще беднейшие горожане.., если что-нибудь читают и выписывают периодически, то, конечно, не толстые журналы, а разве газеты и то дешевые...» («Книжный вестник», 1865, № 13, с. 254).).

Желание послужить своим творчеством массовомy читателю играло не последнюю роль в действиях писателей конца XIX в. Такое положение сохранилось и в начале XX в. Образовательный ценз журнального читателя оставался очень высоким. Короленко, например, хорошо чувствовал особый характер журнального читателя. Возвращая рукопись М. П. Новикова Л. Толстому, он писал в апреле 1908 г.: «По основному своему содержанию статья совершенно для журнала не подходит... Если бы эта статья... попала в среду читателей, еще всецело находящихся во власти этих суеверий, то, конечно, могла бы, несмотря на недостатки изложения, вызнать некоторое движение мысли. Но журналы распространяются в среде читателей, которым выводы автора давно известны, а доводы его стучатся в давно открытую дверь. Здесь статья не только не вызовет никакого движения мысли, но просто останется неразрезанной и представит в журнале мертвый баласт. Те, кому она будет доступна на страницах журнала,- ею не заинтересуются, а те, кому она могла бы сказать нечто новое в журнале ее не найдут» (Короленко В. Г. Соч. в 10-ти т., т. 10. М., 1956, с. 434.).

Во второй половине XIX в. подлинно массовым изданием могла быть только газета или еженедельник. Писатели понимали, улавливали подобный характер ежедневного, еженедельного типа изданий.

Лесков, в силу особых причин, ранее других стал много работать для газеты, хорошо осознавал широту газетной аудитории по сравнению с журнальной и книжной. Уже в конце 60-х годов, включая в свою статью о романе Л. Толстого «Война и мир» подробное изложение отдельных эпизодов, Лесков замечает по поводу пересказа и цитации отрывков: «Мы смело надеемся доставить много интереса всем нашим читателям, которые не устели еще сами прочесть пятого тома «Войны и мира», я таких должно быть немало по всем углам и захолустьям русского царства, куда заходит наша газе-га и куда дорогой роман графа Толстого... попадет, вероятно, еще весьма не скоро» (Лесков П. С. Соч., т. 10, с. 102.).

Г. Успенский в 1876 г. в письме О. К. Нотовичу проводит ту же мысль - «единственное средство бедному, малообразованному читателю узнать, что делается на белом свете - газета, дешевое периодическое издание» (Успенский Г. И. Соч., т. 9, с. 289.).

Не изменилось это положение и позднее.

И Лесков и Чехов должны были в 80 - 90-е годы считаться с тем, что так называемые массовые дешевые газеты читались тысячами простолюдинов (Как писал Н. Г. Чернышевский, «народ-то есть большинство простолюдинов» (Чернышевский Н. Г. Полн. собр. соч., т. 10, с. 506 - 507). Прежде всего это мужики и мещане. Они противопоставлены купцам, чиновникам, дворянам.). Отсюда их стремление дать в эти издания нечто полезное, нравственное, ради воспитания читателя самого низшего уровни, его чувств, мировоззрения. Делали они это достаточно сознательно, не снижая требований к себе, не меняя общей невысокой оценки роли и места подобных изданий в системе печати.

В письме Льву Толстому от 4 января 1891 г. Лесков писал по поводу публикации в «Петербургской газете» святочного рассказа: «...ждал, что похвалите за то, что отстранил в этот день приглашения литературных «чистоплюев» и пошел в «серый» листок, который читает 300 тысяч лакеев, дворников, поваров, солдат и лавочников, шпионов и гулящих девок. Как-никак, а это читали бойко и по складам и в дворницких, и в трактирах, и по дрянным местам, а может быть кому-нибудь что-нибудь доброе и запало в ум. А меня «чистоплюи» укоряли - «для чего в такое место иду» (Лесков Н. С. Соч., т. 11, с. 472.).

Здесь у Лескова нельзя не отметить налета проповедничества, желания пропагандировать в народе религиозно-нравственные идеалы, но это ни в коей мере не меняет верного взгляда на газету как более массовое, доступное народу издание, по сравнению с журналом. Причем конкретно речь идет о газете, не отличающейся ясностью своих идейных позиций.

В воспоминаниях Л. Грузинского приводятся такие слова Чехова: «Далось им «Новое время». Ведь поймите же, тут может быть такой расчет... У газеты 50000 читателей, я говорю не о «Новом времени», а вообще о газете, этим пятидесяти, сорока, тридцати тысячам гораздо полезнее прочитать 500 моих безвредных строк, чем те 500 вредных, которые будут идти в фельетоне, если своих я не дам. Ведь это же ясно! Поэтому я буду писать решительно и каждой газете, куда меня пригласят...» (Чехов А. П. Литературный быт и творчество по мемуарным материалам. Л., 1928, с. 99 - 100. Курсив мой - Б. Е.)) .

Как видим, это стремление дойти до массы было так велико, что литераторы не пренебрегали и заведомо безыдейными, но распространенными изданиями.

Для Чехова такое положение оправдывалось еще и тем, что идейный уровень всех толстых журналов конца 80-х годов резко понизился по сравнению с эпохой Белинского, Герцена, Чернышевского, о чем говорит Чехов в письме Я. Полонскому в 1888 г.: «Разница между самым толстым журналом и дешевой газеткой представляется только количественной, т. е. с точки зрения художника не заслуживающей никакого уважения и внимания» (XI, 183). И отсюда как вывод - «относительно сотрудничества в газетах и иллюстрациях я вполне согласен с Вами. Не все ли равно, поет ли соловей на большом дереве или в кусте» (XI, 182. Курсив мой. - Б. Е.).

Немаловажным обстоятельством для многих писателей недворян, не имевших наследственных капиталов, было и то, что газета давала, хотя и небольшой, но скорый заработок. Переписка литераторов: Лескова, Чехова, особенно Г. Успенского и др. показывает, каким подчас важным являлся для них заработок к сроку. А в газете легче было получить место для публикации. Газет становилось все больше, издатели испытывали постоянную нужду в литературных силах и искали их.

Однако, без сомнения, главным, решающим здесь остается желание писателей иметь реальную массовую аудиторию. Русские литераторы, стоившие близко к жизни, отличались достаточно ясным пониманием социальных сдвигов в обществе пореформенного периода, прежде всего изменения читательской аудитории.

После реформ 60-х годов читательская аудитория демократизировалась, сделалась сложной и многослойной. Это понимали и Чехов и Лесков. Необходимость удовлетворить потребности среднего слоя населения в печатном органе ощущал в 70-е годы Г. Успенский. В 1876 г. в письме О. К. Нотовичу он писал: «В настоящее время с каждым днем увеличивается масса таких читателей, которых жизнь ставит в необходимость - знать и понимать очень много. Такой читатель большею частию беден, а главное, мало развит, мало образован. Единственное средство для него выйти из затруднительного положения, т. е. узнать, что и как делается на белом свете,- газета, дешевое периодическое издание. Вот такое-то издание я и считаю возможным сделать из «Библиотеки»; несмотря на ее незначительную программу, я считаю возможным за дешевую цену давать читателям книгу, по возможности отвечающую на все вопросы данной минуты» (Успенский Г. И. Соч., в 9-ти т., т. 9, с. 289.).

Речь шла о журнале «Библиотека дешевая и общедоступная», которую в 1876 г. пытался приобрести Нотович.

В 1886 г. в «Письмах с дороги», опубликованных в газете «Русские ведомости» 18 мая (№ 134), Г. Успенский пишет о своем знакомстве с «народной средой, несравненно более многосложной, чем это было двадцать пять лет назад», т. е. в 1861 г.

Понимал Г. Успенский и то, что издание с годовой подпиской свыше 10 рублей недоступно для массового читателя. «Ведь нас читает и выписывает наше издание образованное общество, обеспеченные классы: ведь не мужик дает нам по 17 руб. за экземпляр» (Русские писатели о литературе, т. 2. Л., 1939, с. 358.). Интересно в этой связи суждение Г. Успенского о своих работах. Посылая А. И. Пыпипу 9 февраля 1889 г. свои очерки и рассказы, многие из которых первоначально публиковались в периодической печати, для предполагаемого дешевого отдельного издания, Успенский замечает: «Они (книги. - Б. Е.) расходятся среди людей среднего образования и круга» (Успенский Г. И. Соч., т. 9, с. 550.).

Вот это желание сблизиться с новым малообеспеченным слоем читательской аудитории играло не последнюю роль в сотрудничестве литераторов па газетной полосе. Не случайно и Чехов пишет Суворину из Москвы 18 декабря 1893 г.: «На днях я был у Сытина и знакомился с его делом. Интересно в высшей степени. Это настоящее народное дело. Пожалуй, это единственная в России издательская фирма, где русским духом пахнет и мужика-покупателя не толкают в шею» (XII, 39). «Мужика-покупателя не толкают мимо» это выражение постоянного интереса Чехова к новой прослойке читающей луб лики.

Запросы среды хорошо чувствовал и Короленко. В письме М. Горькому от 12 мая 1895 г., откликаясь па максималистские требовании писателя к газете, литературе, он писал: «Вы что-то унываете и оскорбляете самарского обывателя в Ваших письмах огулом. Бросьте, Алексей Максимович. Всюду люди, всюду большинство такое же, как в Самаре... А главное оно есть такое, как есть, надо его таким брать и самому делать свое дело в этой среде... Нельзя противопоставлять газету остальному миру...» (Короленко В. Г. Соч., т. 10, с. 229-230).

Придя в газету, литератор прежде всего сталкивался с проблемой формы произведения, его объема. Требования, диктуемые типом издания, не могли им игнорироваться.

Во второй половине XIX в. существовали и другие дополнительные причины, которые подталкивали к выработке новых форм художественной прозы.

Трудности с печатанием в периодических органах произведений больших форм возникали неоднократно. Вспомним, что еще в 60 - 70-е годы в подцензурном журнале «Дело» цензоры требовали представления романов и повестей целиком, а не только тех частей, которые непосредственно предназначались в номер. С аналогичными требованиями сталкивались и редакции «Русской мысли» в 80-е годы и «Русского богатства» - в 90 е. В частности, Короленко встретился с подобным требованием, когда готовил к печати рассказы «Прохор и студенты», «Художник Алымов» (см. его письма И. С. Ивановской от 12 января и 24 января 1897 г. и В. А. Гольпеву от 11 марта 1894 г.). Это обстоятельство в условиях срочной работы, материальной необеспеченности заставляло разрабатывать произведения малых форм, законченных в своих отдельных частях, которые можно прерывать печатанием, хотя для развития литературы в целом это не могло быть решающим обстоятельством. Но и игнорироваться оно не могло. Такое положение (при растущем предложении со стороны газет) увеличивало возможности коротких публикаций.

Еще больше трудностей возникало при публикации романов (вообще материалов больших форм) в газетах. Об этом красноречиво говорит, например, отзыв цензуры на публикацию в 1873 г. романа Бело «Огненная женщина» в газете «Новости» (в данном случае мы сознательно уклоняемся от оценки содержания произведения).

Газета «Новости» в 70-е годы относилась к массовым, дешевым изданиям, надзор за которыми, как изданиями популярными среди простонародья, был особенно жестким. 23 мая 1873 г. Главное управление по делам печати предписывало Петербургскому цензурному комитету относиться к подобным публикациям с -продолжением «с особой строгостью, так как при таком способе печатания рассказов и романов то, что могло бы быть опровергнуто или разъяснено в дальнейшем движении романа, остается для читателя не опровергнутым и тем может способствовать распространению вредных мыслей...» (Центральный Государственный исторический архив СССР (в дальнейшем ЦГИА). Дело по изданию газеты «Новости», 1871, ф. 777, oп. 2, ед. хр. 35, л. 147.).

Такие условия заставляли писателей искать новые формы газетной беллетристики (Впрочем, это касалось не только беллетристики, но и критики. Скажем, вместо литературно-критической статьи, литературного обзора в газете появлялась статья-отчет, где пересказ, перепечатка лучших мест разбираемого произведения становились чуть ли не главным признаком жанра. Вместо фельетона появился маленький фельетон и т. д.).

Если цензура испытывала трудности, наблюдая за романами с продолжениями, то и у литераторов возникали свои трудности в связи с необходимостью печатать произведения частями. В ежемесячном журнале все-таки условия сохранялись более благоприятные для публикации повестей и романов, чем в газете или еженедельнике. Лесков, Чехов и другие писатели стали преодолевать эти трудности, создавая газетный тип беллетристики, рассказ-новеллу, способствуя постепенно его внедрению и в толстом журнале. Чехов считал, что «написать недурной рассказ с содержанием и дать читателю 10 12 интересных минут - это, как говорит Гиляровский, не баран начихал» (XI, 542).

Анализ писем русских беллетристов конца XIX в. показывает их исключительную чуткость к условиям публикации произведений: отдельное книжное издание, журнал или газета.

Лесков в статье «Большие брани» четко проводит разницу между газетой и журналом, чувствует специфику газетной публикации: «Газеты, посвященные разработке вопросов дня, не могут, да и не обязаны отдавать большого места явлениям литературным... Газета, по всем условиям ее издания, не может так внимательно заниматься критикою, как может делать это ежемесячный журнал... Газета различествует от журнала не одним сроком выходов и формою издания: у нее есть свои задачи, между которыми литературная критика занимает не первое место... Здесь закон разделения труда» (Лесков Н. С. Соч., т. 10, с. 55, 56, 58.).

Исходя из этого Лесков и строил свою работу в газете: человек, близко стоящий к литературно-критической работе, в газете предпочитает выступать как рассказчик, фельетонист, корреспондент, но не критик или романист. Тип диктует в известной мере жанр. Специфика издания учитывалась даже в заглавиях. Рассказ Лескова «Очарованный странник» в первоначальном варианте для журнала «Русский вестник» назывался «Черноземный Телемак». В газете же «Русский мир», где он был напечатан, рассказ получил более понятное для массового читателя заглавие «Очарованный странник, его жизнь, опыты, мнения и приключения».

Не менее чуток был к типу издания и Чехов. «Я Вам не дам этого рассказа, - писал он Суворину 18 августа 1893 г.,- потому, что решил не давать в газеты рассказов с «продолжением следует». Газетная беллетристика не должна повторять того, что давали и дают журналы: для нее практика выработала особую форму, ту самую, которую Мережковский... называет новеллой» (Русские писатели о литературе, т. 2, с. 474.).

Решил он это еще в 80-е годы. «Сотрудничеству в толстых журналах нельзя отказать только в одном удобстве: длинная вещь не дробится и печатается целиком. Когда я напишу большую вещь, пошлю в толстый журнал, а маленькие буду печатать там, куда занесут ветер и моя свобода»,- так он писал Я. П. Полонскому в январе 1888 г. И действительно, все большие повести 80-х годов он отдал в журнал («Степь», «Скучная история» и др.), а не в газету.

«Какое количество строк потребно для «Петербургской газеты?» - спрашивает Чехов в одном из писем 1885 г.

«Спроси Суворина или Буренина: возьмут ли они напечатать вещь в 1.500 строк? - наказывает он брату в другом письме.- Если да, то я пришлю, хотя и сам лично против печатания в газетах длинных канителей с продолжением шлейфа в следующем №» (XI, 160).

Подчас исполняя работу для газеты, Чехов видел невозможность ее печатания в ежедневном издании, если объем превышал газетную норму - печатный лист.

«...Я писал рассказ в полной уверенности, что пишу его для «Рус[ских] ведомостей]», но рассказ растянулся больше чем на лист, и пришлось отправить его в другое место» (XII, 387). Так случилось и с рассказом «Александрит» Лескова (Лесков в письме И. С. Аксакову сообщал 10 ноября 1884 г. «Поспеваем лишь подавать то, что вприспешню требуется; но трафится штучка, которую облюбуешь и для своего удовольствия сделаешь по-иному. То случилось и ныне. Стал я заготовлять к Р(ождеству) Х(ристову) фантастический рассказец и увлекся им и стал его отделывать, а потом, как отделал, стало мне его жаль метнуть туда, куда думалось...») .

В. Г. Короленко понимал необходимость писать для газеты коротко. Иногда это приводило к творческой неудовлетворенности, но все же законы газетного жанра им соблюдались.

«Я долго не решался на переделку, - писал он с «Слепом музыканте», - но, с другой стороны, - совесть мучила меня при всяком новом издании. Дело в том, что «Слепой музыкант» первоначально писался в фельетонах «Русских ведомостей». Я совсем не могу так работать, и на второй части повести, по моему мнению, это отразилось особенно сильно. Многое, что нужно было сказать образами,- было сказано формулами» (Короленко В. Г. Соч., т. 10, с. 276.). Из этого письма видно, что необходимость писать кратко в газете была очевидна, заставляла искать особой формы («сказано формулами», а не образами).

Еще раньше в 1894 г. в письме М. А. Саблину Короленко, обещая статью о Гацисском, замечает: «я ее значительно сократил, применительно к газете, но все же будет еще фельетона три - четыре...» (Там же, с. 223.), т. е. газета заставляла .писать короче даже статейный материал.

А. П. Чехов в этом отношении оказался самым чутким и гибким, наиболее подготовленным литератором. Отсюда и его наибольший успех как газетного рассказчика. Л. Н. Толстой записал в дневнике, что Чехов «как Пушкин, двинул вперед форму. И это большая заслуга». А беседуя в Ясной Поляне с Б. А. Лазаревским в 1903 г., сказал о Чехове: « - Чехов... Чехов - это Пушкин в прозе» (Летопись.., с. 761.).

Не удивительно, что Чехову было трудно переключаться «а большую работу. В ряде писем 1888 г. можно прочитать такие суждения: «Привыкнув к маленьким рассказам, состоящим только из начала и конца, я скучаю и начинаю жевать, когда чувствую, что пишу середину» (XI, 270). «Я учусь писать «рассуждения» и стараюсь уклоняться от разговорного языка. Прежде чем приступить к роману, надо приучить свою руку свободно передавать мысль в повествовательной форме. Этой дрессировкой я и занимаюсь» (XI, 308) и т. д.

Заслуги Чехова в создании жанра новеллы общепризнаны, но небезынтересно проследить связь этой литературной формы с его участием в ежедневной прессе.

Начало разработки этой формы произошло в юмористических еженедельниках 80-х годов. Там были созданы первые шедевры чеховских новелл, которые обратили на себя внимание Григоровича и других литераторов, критиков.

Сам Антон Павлович без ложной и излишней скромности указывал, причем неоднократно на протяжении 1887 - 1888 гг., что за ним остается заслуга в том, что газетная беллетристика стала достойна внимания критиков и толстых журналов, что к ней стали относиться с уважением.

«Газетные беллетристы второго и третьего сорта должны воздвигнуть мне памятник или по крайней мере поднести мне серебряный портсигар; я проложил для них дорогу в толстые журналы, к лаврам и сердцам порядочных людей» (XI, 275).

«Я счастлив, что указал многим путь к толстым журналам и теперь не менее счастлив, что по моей милости те же самые многие могут рассчитывать на академические лавры... Пути, мною проложенные, будут целы и невредимы-в этом моя единственная заслуга» (XI, 283).

С именем Чехова связано широкое проникновение художественного рассказа на газетную полосу, а с газетной полосы рассказ-новелла прошел в «толстый» журнал.

«Пятью рассказами, помещенными в «Новом времени», я поднял в Питере переполох»,- пишет он брату в мае 1886 г.

В конце XIX в. рассказ, а не роман становился ведущим жанром литературы, и успех газетного маленького рассказа, вобравшего глубокое содержание, сыграл свою роль в закреплении этого жанра в литературном процессе. Чехов в своих суждениях был прав и объективен: он способствовал развитию этой формы творчества. И не случайным выглядит его внимание к творчеству Лескова, дружба с ним, несмотря на разницу в возрасте: Лесков первый много и плодотворно работал в области газетной беллетристики, хотя и не сделал там эпохи.

К выработке новой жанровой формы литераторов толкали, разумеется, не только рамки газетной периодики и характер газет, как более массового типа изданий, по сравнению с журналом. Это лишь одна, пожалуй, внешняя сторона вопроса. Не могли быть решающими и цензурные придирки, трудности печатания в журналах непривычной жанровой формы - небольшой новеллы, рассказа.

Значительно важнее было само содержание произведений, предназначавшихся для газеты. К газетной беллетристике массовых изданий тяготели произведения с определенной, «городской» преимущественно, тематикой.

Чтобы пояснить нашу мысль, остановимся еще раз на Лескове и Чехове. Разница в возрасте, положении, идейных симпатиях этих двух литераторов лишь подчеркивает то общее, что связано с их работой в ежедневной печати.

Оба писателя, сотрудничая в газете, должны были творчески осмыслить те условия, те рамки, в которых им приходилось действовать. Как чуткие натуры, они понимали, что художественные произведения, напечатанные в журнале и газете, должны отличаться не только объемом, но и жанром, композицией, сюжетом, а главное - сферой отображения жизни.

Чехову и Лескову по характеру воспитания, жизненному опыту, социальному положению было легче других определиться как рассказчикам, новеллистам ежедневной прессы.

Дело в том что и Лесков и Чехов избирали предметом своего изображения такие слои русского общества, которые как раз и являлись в 80 - 90-е годы основной читательской массой газетной периодики, были порождены социальными сдвигами пореформенной жизни.

А. М. Горький одним из первых пересмотрел негативную оценку литературной деятельности Лескова. Он ценил в творчестве Лескова внимание к таким слоям русского общества, которых почти не касались другие писатели. Простонародье, люди странных и редких профессий, люди, выломившиеся из своей среды, люди русского захолустья, окраин, «озорники» и чудаки - вот герои его рассказов и повестей. Лесков не проходил мимо интереса со стороны других писателей-современников к людям невысокого звания, не получившим отражения в русской литературе предшествующего периода. «Разве Лейкин «е выразил жизни рыночного быта и мастеровщины?» - спрашивал он, и сам же отвечал: «Лейкин, Атава и Мельников всегда останутся хорошими знатоками и описателями занимавшей их группы русских людей» (Лесков Н. С. Соч., т. 11, с. 459.).

И, видимо, не случайно первые выступления Лескова сходны, напоминают по тону, сюжетам более поздние, но также первые публицистические опыты М. Горького, связанные с провинциальной жизнью, городской тематикой.

Как справедливо отмечает Б. М. Другов, Лесков в ранней публицистике сатирически резок. В статьях: «О рабочем классе», «Заметки о зданиях», «О русском расселении» и других писатель повествует о тяжелом быте рабочих, об антисанитарном состоянии фабричных помещений. Лесков пишет о неблагоустройстве городов, об учителях начальной школы, библиотеках, о женском образовании, об эксплуатации так называемых «мальчиков», находящихся в услужении у купцов. Все это темы, имеющие явно общее с ранними фельетонами и сатирическими набросками М. Горького в «Самарской газете». Масса забытых литературой слоев, профессий, обстоятельств жизни были предметом изображения того и другого писателя.

Это же можно сказать и о Чехове. В статьях, рассказах писателя также встречается широкое освещение жизни, быта городских людей всех состояний: кучеров, дворников, мастеровых, прислуги, «мальчиков» в услужении, хористок, людей массовых интеллигентных профессий. Опыт Лескова, его интерес к людям разных сословий были близки и понятны Чехову.

Изображение жизни мелкого городского сословия, отдельных происшествий в жизни людей, не способных на самооценки, людей без мировоззрения не требовало больших художественных форм. Сами герои, их незначительные интересы, мимолетные встречи и личные, бытовые столкновения в городских условиях определяли характер рассказов-новелл. (Другое дело, что и в этой мимолетности можно было уловить большие жизненные проблемы, социальные и общечеловеческие, но удавалось это лишь настоящим художникам, отнюдь не всей массе газетных беллетристов.).

А. П. Чехов. Портрет худ. И. Э. Браза, 1898 г.

Сам Чехов определял свои газетные рассказы как «маленькие», «мелкие».

Новелла, короткий рассказ, отражающий отдельное событие в жизни человека, характеризуется сжатым, напряженным действием. Автор избегает длинных описаний и ненужных подробностей, опускает некоторые обстоятельства жизни героя и некоторые моменты действия, которые проясняются неожиданно в конце произведения.

Новелле свойствен отчетливый, неожиданный поворот, который сразу приводит действие к развязке. Очень часто в новелле вводятся рассказчик, повествователь, обрамляющие мотивы.

Для этой жанровой формы характерна простота фабулы, ограниченный круг действующих лиц, сокращение диалога (диалог частично заменяется сообщением о его содержании, о теме разговора), определенная экономия поэтических средств.

Чехов преподал много советов начинающим писателям в жанре маленького рассказа, новеллы, причем экономия художественных средств была чуть ли не главным его требованием к жанру. Не всегда Чехов мог это сделать убедительно с теоретической точки зрения: «В маленьких... рассказах лучше не досказать, чем пересказать, потому что... потому что... не знаю почему!..» - писал он И. Л. Леонтьеву (Щеглову) 22 января 1888 г. Но от этого дело не менялось. В целом его суждения о жанре газетного рассказа точно вписываются в теоретические понятия о новелле.

«Ваши вещи местами кажутся растянутыми, загроможденными, в них нет той компактности, которая делает живыми короткие вещи», «лишние фамилии только громоздят» (письма Е. М. Шавровой от 17 мая 1897 и 20 ноября 1896 г.). «Разговор... надо передавать с середины» (письмо Авиловой от 21 февраля 1892 г.).

«По моему мнению, описания природы должны быть весьма кратки...» (письмо Ал. П. Чехову от 10 мая 1886 г.). «Красочность и выразительность в описаниях природы достигаются только простотой, такими простыми фразами как «зашло солнце», «стало темно», «пошел дождь» и т. д. (письмо А. М. Горькому от 3 января 1899 г.). Количество примеров можно умножить.

«Очевидно, сама судьба гнет к роману, если при всяком желании написать рассказ вас начинает искушать целая масса образов, и вы никак не можете отказать себе в удовольствии втиснуть их всех в одну кучу» (письмо Е. М. Шавровой от 25 марта 1896 г.).

Итак, творческое задание, позиция автора, и главное - сфера изображения жизни, содержание определяют жанр короткого рассказа, и этот жанр оказывается наилучшим, наиболее пригодным для газеты.

На страницы газет легче других художественных форм проходил святочный рассказ, рассказ нравственно-религиозного содержания для рождественских, новогодних и реже - пасхальных номеров изданий. Разработка религиозного, религиозно-нравственного содержания уже была известной гарантией благонамеренности автора и поэтому такие рассказы легче проходили цензуру, редакционные препоны. По этому пути пошли и Лесков и Чехов. Подтверждают нашу мысль и другие писатели. Л. Андреев писал о себе в Автобиографии: «...сперва репортаж, потом маленькие фельетоны, потом большие, потом робкая пасхально-праздничная беллетристика и так далее. Здесь мой путь, как мне кажется, ничем не отличается от пути всякого иного беллетриста, начавшего свою литературную деятельность в газете» (Сб. «Первые литературные шаги». М., 1911, с. 31. В какой-то степени это относится и к Короленко. Правда, Короленко начинал печатать свои рассказы не в газете, а в журналах. Но в данном случае нас интересует отношение к жанру, его судьбе. Некоторые из первых рассказов Короленко были выполнены как святочные. Это относится к рассказу «Сон Макара» («Русская мысль» за 1885 г.), рассказу «По пути» («Северный вестник» за 1888 г.). Характерна история второго рассказа. «По пути» является переделкой первого варианта рассказа «Федор Бесприютный», не пропущенного цензурой в 1887 г. для того же журнала. Рассказ был переделан с учетом цензурных требований и ему был дан подзаголовок: «святочный рассказ», и представлен он был в цензуру 9 декабря 1887 г., т. е. в канун рождества. Цензор, рассматривая этот вариант, заключил: «рассказ Вл. Короленко легко оцензурить, если только комитет (цензурный. - Б. Е.) признает возможным дозволить упоминаемый рассказ по существу» (ЦГИА. Дело Петербургского комитета по изданию журнала «Русская мысль», 1885, ф. 777, оп. 3, ед. хр. № 43, л. 144 об.)- На докладе цензора резолюция «разрешено оцензурить». О том, как был обезображен рассказ, см. в письме Короленко Чехову от 4 февраля 1888 г. ).

Н. С. Лесков в силу своих нравственно-религиозных настроений до конца жизни одобрял форму святочного рассказа, придерживался достаточно строго законов этого жанра, хотя и вносил существенные изменения в содержание и поэтику святочного рассказа. Если он и испытывал трудности со святочным рассказом в конце творческого пути, то особого характера: ему неприятно было опошление жанра бездарными литераторами, наивные сентенции в них, обесценение жанра, спекуляция на жанре. Говоря об этом в письме к Суворину от 11 декабря 1888 г., Лесков заключает: «Я совсем не могу более писать этой формой» (Лесков Н. С. Соч., т. 11, с. 406. Не мог пройти мимо этого несколько поздней и Л. Толстой: «Ну, вот теперь святки, посмотрите, какие в последние годы вошли в моду слащавые святочные рассказы» (Русанов Г. А., Русанов А. Г. Воспоминания о Л. Н. Толстом. Воронеж, 1972, с. 178).) .

Не исключено, что здесь уже сказывалось ощущение кризиса формы святочного рассказа. Но это можно только предполагать. Главное же, это утрата художественной структуры, замена тонкого нравственно-психологического воздействия голой дидактикой.

Лесков, как никто другой, был внимателен к истории интересующего нас жанра. В ряде его писем содержатся суждения по поводу судьбы святочного рассказа. Как на наиболее яркого представителя этого жанра он неизменно указывает на Ч. Диккенса. Лесков признавал, что форма рождественского, святочного рассказа «была возведена в перл в Англии Диккенсом» (Лесков Н. С. Соч., т. 11, с. 406.). В России он считал лучшими рождественскими рассказами - рассказы и повести Н. В. Гоголя. Себя считал в известной мере продолжателем и преемником Гоголя. «У нас не было хороших рождественских рассказов с Гоголя до «Запечатленного ангела». С «Запечатленного ангела» они опять пошли в моду» (Там же.).

Рассказ Лескова «Запечатленный ангел» был опубликован в 1873 г. Он представлял собой журнальный тип «рождественского рассказа» (как назовет его сам автор) объемом около 4 печатных листов. Таким образом, расцвет жанра Лесков относил к первой половине 70-х годов.

Характерной особенностью жанра святочного рассказа писатель считал фантастику, «элемент чудесного», в смысле сверхчувственного и таинственного, как он заявил в предисловии к сборнику святочных рассказов 1886 г. Но вместе с тем Лесков понимал известную искусственность архитектоники и приемов жанра, причем в лучших образцах. Однообразие он находил даже в лучших рождественских рассказах Диккенса. Нелогичную связь (или, как он говорил, «смазь», ибо нарушение логики, здравого смысла было именно смазью, недостатком) он считал неизбежной данью поэтики жанра. «Она очень часто сверкает белыми нитками даже у Диккенса» (Лесков Н. С. Соч., т. 10, с. 468.).

Лесков понимал, что винить автора в этом нельзя, «потому что это такой род литературы, в котором писатель чувствует себя невольником слишком тесной и правильно ограниченной формы. От святочного рассказа непременно требуется, чтобы он был приурочен к событиям святочного вечера.., чтобы он был сколько-нибудь фантастичен, имел какую-нибудь мораль, хоть в роде опровержения вредного предрассудка, и, наконец, - чтобы он оканчивался непременно весело. В жизни таких событий бывает немного, и потому автор неволит себя выдумывать и сочинять фабулу, подходящую к программе. А через это в святочных рассказах и замечается большая деланность и однообразие» (Лесков Н. С. Жемчужное ожерелье. Святочные рассказы. М., 1886. Предисловие, с. 3.).

Лесков был сторонником отступления от некоторых строгих канонов жанра. Он считал, что «святочный рассказ, находясь во всех его рамках, все-таки может видоизменяться и представлять любопытное разнообразие, отражая в себе и свое время, и нравы».

Он полагал, что в святочном рассказе можно показать «событие из современной жизни русского общества... и между тем все бы это отвечало, форме и программе святочного рассказа, то есть было бы и слегка фантастично, и искореняло бы какой-нибудь предрассудок, и имело бы не грустное, а веселое окончание...».

Отвергая чудесное как сверхчувственное, таинственное, он требовал, чтобы в основе рассказа было «истинное происшествие!» (Там же, с. 4.). Так и писались его святочные рассказы большого объема - «Запечатленный ангел», «Жемчужное ожерелье» и другие, не говоря уже о рассказах для газет.

История о «запечатленном ангеле» рассказывается в канун Нового года, оканчивается благополучно, и, не смотря на то, что она и «священная» и даже «страшная», «чудесное» получает в ней самое простое объяснение, хотя «белые нитки» полностью не устранены (Критика указала на неправдоподобие финала рассказа: переход через Днепр по цепям, скоропалительное принятие православия рабочими-старообрядцами.).

«Жемчужное ожерелье» как бы иллюстрирует то утверждение Лескова, что святочный рассказ должен иметь мораль «в роде опровержения вредного предрассудка», в данном случае - предрассудка о том, что дарить жемчуг - к слезам.

Лесков больше всего ценил, и это вполне понятно, не мораль, а художественное впечатление, которое оставалось от рассказа. Святочные рассказы Лескова, публиковавшиеся в газетах, в отличие от журнальных носят характер более легкого, занимательного и подчас веселого чтения. Как многие рассказы писателя, они построены на каком-то анекдотическом случае, за которым скрываются серьезные жизненные ситуации. И «Чертогон» (1879) и «Путешествие с нигилистом» (1882) несут в себе элементы приключения, фантастики (борение котов в «Чертогоне», появление нигилиста, исчезновение шулера в «Путешествии»), декларируется нечто «загадочное» и «страшное», в них есть чудесное (хотя и с полуироническим наполнением) и благополучный конец. Но, главное, все рассказанное - «истинное происшествие». Лесков «иногда не позволяет себе увлечься слащавой сентиментальностью, не разрешает себе художественной бестактности. Реализм не приносится в жертву слабым сторонам жанра. Лишь в отдельных журнальных рассказах, таких, как «Неразменный рубль», можно найти отзвук сентиментальности.

Лесков затушевывает некоторые черты святочного рассказа, например, обнажение социального неравенства, но вместе с тем не включает в него и чувствительной благотворительности как средства разрешения социальных противоречий.

В этом отношении Лесков, безусловно, сходен с Чеховым 80-х годов. Теория и практика святочного рассказа Лескова не могла не привлекать Чехова. Анекдотический случай, «страшное», переходящее в комическое, и, главное, истинность происшествия характерны для рассказов раннего Чехова, его первых святочных рассказов.

Не чуждо было и другое - Лесков был сторонником «художественной экономии», отвергал и «фельетонный приступ» и «необходимость обобщений в конце», как случилось с рассказом «Чертогон» (Лесков Н. С. Соч., т. 10, с. 468 (письмо Суворине от 25 декабря 1879).). Больше всего он ценил художественность. Чехов, сохранив черты поэтики святочного рассказа Лескова, пошел, однако, дальше.

Наиболее острый из всех святочных рассказов Чехова раннего периода - «Сон». Писался он для «Осколков» в 1884 г., но Лейкин отклонил его и через год передал в «Петербургскую газету». «Рассказ... длинен по изложению, но бросать я его не стану...», - писал он Чехову (Летопись.., с. 98.).

Трудно согласиться с мнением редактора «Осколков».

Скорее всего острота ситуации, обнаруживающей крайнее неблагополучие жизни городской бедноты («безысходное горе, болезнь, преступление, продажный разврат»), испугала Лейкина. (А иначе почему бы и не бросить рассказ, как предлагал сам автор).

Сюжет рассказа сводится к тому, что бедный служащий ссудной кассы и одновременно ее сторож вместо того, чтобы задержать воров, проникших ночью в кладовую, помогает им, раздает ценные вещи, находясь в состоянии полусна-полубодрствования, за что и оказывается в тюрьме.

В этом рассказе есть ряд характерных признаков святочного произведения. Здесь налицо и страшное, и фантастика, и бедность, и благодеяние, и действие происходит в ночь под рождество. Но в рассказе нет счастливого конца. Полуфантастический сон оказывается действительностью. А человеколюбие, благодеяние героя рассказа - оценщика кладовой ссудной кассы - стало преступлением в системе норм официального мира. Да и благодеяние бедным оказывает в рассказе бедняк, что не входило в каноны святочного рассказа, ибо такое благодеяние выглядело протестом, а не доброй, чувствительной благотворительностью, смягчающей нравы. Такое построение рассказа является дальнейшим, по сравнению с Лесковым, разрушением жанра. Как и у Лескова, но в еще большей степени, фантастическое несет в себе яркие черты реальности. Реплика грабителя: «Не стучи!.. Разбудишь того ирода... Сними сапоги!» полностью разрушает иллюзию полусна-полубодрствования героя, его видений.

В отличие от Лескова, Чехов, добившись к 1885 - 1886 гг. самостоятельности в литературе, фактически взрывает указанную жанровую форму. Он, как и Лесков в лучших рассказах, заменяет нравственную, нравственно-религиозную проблематику святочного рассказа общественно-нравственной, общественно-политической. В рассказах, которые он предлагает газетам в рождественские номера, - общегражданская тематика. Чехов отказывается от условностей сюжетного построения жанра, сводит на нет фантастический элемент (А иногда вводит и элемент пародийности, чего не было у Лескова.). «Белые нитки», свойственные жанру, устраняются решительно. В 1888 г. Чехов уже выражает недовольство теми своими рассказами рождественских номеров, которые выполнены по канонам святочного рассказа. Так было с оценкой рассказа «Сапожник и нечистая сила».

С 1886 г. у рождественских рассказов Чехов снимает подзаголовок «святочный», но традиция помещать рассказ именно 25 декабря в газетах и еженедельниках сохраняется («Ванька», «На пути» и др.).

24 декабря 1886 г. Чехов писал Лейкину: «Три недели выжимал я из себя святочный рассказ для «Нового времени», пять раз начинал, столько же раз зачеркивал, плевал, рвал, метал, бранился и кончил тем, что опоздал и послал Суворину плохую тянучку...» (IV, 636). Речь идет о рассказе «На пути».

Однако Григорович, Короленко, Рахманинов, Киселева, Александр Чехов оценили рассказ как высокохудожественное произведение.

«То была она», «Ночь на кладбище» (1886) - были последними юмористическими рассказами с подзаголовком «святочные». «Ванька», «На пути», «Зимние слезы» («Из записок госпожи N»), «Гусев», «Страх» - это уже новое качество святочного рассказа. Если фантастический элемент играет крайне незначительную роль уже в рассказе «Ночь на кладбище», а в рассказе «То была она» сводится только к разговору о привидениях в старом помещичьем доме, то «Ванька», «На пути» полностью лишены фантастики. Они связаны с рождественской темой только тем, что действие происходит в ночь под рождество.

Рассказы «Гусев», «Страх» уже и этой связи не сохраняют. Нет здесь и фантастики. Рассказ «Сапожник и нечистая сила», опубликованный в 1888 г. в рождественском номере «Петербургской газеты», где автор снова обращается к фантастическому сну, ему не нравится, не удовлетворяет его. В письме Суворину от 19 декабря Чехов назвал тему рассказа «жалкой», а в письме от 23 декабря просит не читать его: «мне стыдно за него» (VI, 493; XI, 313).

«Гусев» - страшный своей правдивой безжалостностью рассказ о совести и человеколюбии, об ужасах той стороны русской действительности, которая связана с солдатчиной. Рассказ, написанный под впечатлением поездки на Дальний Восток, как бы предваряет ужасы русско-японской войны. Целый мир русской жизни отразился в этом рассказе, опубликованном 25 декабря, в канун рождества. Бессмысленность многолетней солдатчины, лицемерие и безжалостность военных медиков, деревня с ее заботами, капитализм (символом которого становится бездушная машина - пароход), протест личности против бесчеловечности, готовность русского человека, темного, иногда беспричинно жестокого, погибнуть за другого, и наконец, призыв беречь человека - вот далеко не полный перечень проблем, отразившихся в этом произведении.

В рассказе «Страх» рассуждения героя о таинственном, фантастическом, о загробной жизни включены в ткань произведения лишь для того, чтобы показать: самым страшным оказывается для героя не загробная жизнь, о которой он говорит вскользь, а земная «обыденщина», неразличение «правды» и «лжи», ему страшна бессмыслица жизни. «Если же цель жизни и смысл жизни - в нужде и непроходимом, безнадежном невежестве, то мне непонятно, кому и для чего нужна эта инквизиция...» (VII, 182). Нелепа любовь, лживы и нелепы супружеские отношения и т. д.

Святочный рассказ - это только один из примеров проникновения на страницы газет, еженедельников содержательного рассказа-новеллы, усиления роли писателя-беллетриста в газете второй половины XIX в. И произошло это для прессы как бы незаметно, исподволь, благодаря самостоятельности и авторитету Чехова.

А это, в свою очередь, привело к росту роли газет в литературном процессе, чего не мог не отметить в своих суждениях о журналистике такой опытный публицист и литературный критик, как Михайловский. В истории русской литературы второй половины XIX в., считал он, никак нельзя обойти важную роль журналистики, потому что «журнал, а потом газета» определяли характер литературных произведений (См.: Михайловский Н. К. Полн. собр. соч., т. 7. Спб., 1909, с. 121 - 122.).

Чехов всю жизнь мечтал о подлинно народной газете. Как вспоминал Сытин, писатель «рисовал передо мною тип настоящей народной газеты.- Газета должна быть и другом и учителем своего читателя. Она должна приучить его к чтению, развивать в нем вкус и проложить ему пути к книге. Газетный читатель должен дорасти до книжного читателя...» (Сытин И. Д. Жизнь для книги. М., 1962, с. 123.).

Однако Чехову, как и Лескову, приходилось печатать свои рассказы в газетах отнюдь не передовой ориентации. Каждый по-своему объяснял участие в изданиях, подобных «Петербургской газете», «Биржевым ведомостям», «Новому времени». В основе их выбора лежало сознание того, что газета, особенно дешевая, читается массами, тысячами простолюдинов, тех самых людей, которых они избирали героями своих произведений. И Лесков и Чехов, понимая свою роль и значение в литературе, сознательно стремились к общению с массовым читателем, к воспитанию его нравственных и социальных чувств, формированию его мировоззрения.

Тем не менее их сотрудничество в газете вызывало много нареканий у современных литераторов. В частности, Н. К. Михайловский резко порицал Чехова за сотрудничество в газете «Новое время». Он, казалось, еще убедительнее оспаривал точку зрения Чехова на сотрудничество в газетах, подобных «Новому времени»: «Вы пишете, что лучше уж 'пусть читатели «Нового времени» получат Ваш индифферентный рассказ, чем какой-нибудь «недостойный ругательный фельетон». Без сомнения, это было бы лучше, если бы Вы в самом деле могли заменить собой что-нибудь дрянное. Но этого никогда не будет и быть не может. Ради Вашего рассказа не изгонится ни злобная клевета Буренина, ни каторжные писания «Жителя», ни «патриотическая» наука Эльпе...

Вы своим талантом можете дать только лишних подписчиков и, стало быть, читателей Буренину, «Жителю», Эльпе, которых Вы не замените, и разным гнусным передовицам, которых Вы заменить не пожелаете. Колеблющиеся умы, частью благодаря Вам, .въедятся в эту кашу и, привыкнув, найдут, что она не так уж дрянна,- а уж чего дряннее!.. Не индифферентны Ваши рассказы в «Новом времени» - они прямо служат злу» («Слово», сб. 2. М., 1914, с. 218.).

Но Чехов оставался при своем мнении - в газете работать надо (Характерно в этом отношении письмо Чехова Е. П. Егорову от 11 декабря 1891 г. Соглашаясь с адресатом, что русские корреспонденты - «саврасы», «газеты врут», он все же утверждает: «А не писать нельзя» (XI, 538. - Курсив Чехова).). И исторически он был прав.

Короленко, казалось, был ближе к позиции Михайловского. Он очень строго оценивал возможность участия в дешевых столичных газетах своего времени, но и он все же печатался, вынужден был печататься, не только в «Руских ведомостях», но в ряде провинциальных газет либерально-буржуазного склада: «Нижегородский листок», «Полтавщина» и др.

А. П. Чехов и М. Горький в Ялте, 1901 г.

Лесков, Успенский, Чехов, Горький, Серафимович, Гарин-Михайловский и другие печатались в газетах широкого либерально-буржуазного диапазона.

Кто же был до конца прав, Чехов или Михайловский? Насколько велика была разница между либерально-буржуазным журналом «Русская мысль», либерально-народническим «Русским богатством», в которых печатался Михайловский, и газетами «Русские ведомости», «Курьер», «Одесские новости», «Нижегородский листок»? Велика ли была разница между названными газетами, хотя сотрудничество в «Русских ведомостях» Михайловский никому в укор не ставил?

С классовой позиции разницы между ними по существу не было. Это обстоятельство и заставило многих писателей-демократов широко расходиться по нескольким десяткам изданий, не группируясь вокруг немногих или одного, выдержанного по направлению демократического издания (ибо его не существовало), как было в 60-е годы.

Но конечно, сотрудничая в газетной периодике 80- 90-х годов, и Лесков, и Чехов, и Короленко осознавали, что всему есть предел.

Короленко считал, что писать в газету не значит применяться ко вкусам публики. «Между работой для публики и применением к ее дурным вкусам - нет решительно ничего общего»,- писал он В. М. Сухотиной (Короленко В. Г. Соч., т. 10, с. 394 - 395.) . В письме С. С. Вермелю по поводу издания литературы для народного чтения, Короленко писал: «Я выработал себе на этот предмет взгляд совершенно определенный. Все хорошее - для народа годится. Пора давно выбросить этот предрассудок и не кормить народ умственной мякиной сюсюкающей и шепелявящей морали, детскими побасенками» (Короленко В. Г. Соч., т. 10, с. 173.) . Такого же мнения был и Чехов. Еще колоритнее выдержка из письма Лескова Аксакову: «Виссарион Комаров был у меня на сих днях, предлагал мне написать роман для фельетонов Черняева: «чтобы было совсем не художественно, а как можно базарнее и с похабщиной». Никак не мог и на это согласиться. Комаров предлагал, что он мне «сочинит сценарию», а я чтобы только «исполнил...» (Лесков Н. С. Соч., т. 10, с. 435.).

И они работали, не изменяя себе. Не случайно мы оцениваем их не по характеру изданий, в которых они печатались, а по содержанию их собственных произведений, по их вкладу в русскую печать и литературу.

Вместе с тем не следует, конечно, идеализировать сложившееся в XIX в. положение, переоценивать роль писателей в развитии ежедневной периодической печати в целом.

Газетная пресса 60 - 90-х годов ставила свои жесткие, прежде всего идейные, условия писателям, подчиняла себе их творчество и далеко не каждый из них мог отстоять свою самостоятельность.

Опытный журналист и внимательный критик, Н. К. Михайловский, оглядываясь в 90-е годы на прошлое, отмечал, что периодические издания подчиняли себе литераторов достаточно откровенно.

«Журналы, а потом и газеты определяли собою нередко и форму и содержание произведений даже выдающихся талантов... журналы и газеты клали или старались класть свои штемпеля на произведения даже таких писателей, которые стояли, по-видимому, вне всяких отношений к «возникновению, падению и взаимным отношениям различных органов печати...» (Михайловский Н. К. Полн. собр. соч., т. 7, с. 121 - 122.).

Газетная печать была достаточно сильной и литературным произведениям отдавала лишь небольшую часть своей площади. Для развития литературных форм это было важно: выяснились потенциальные возможности газетной беллетристики, но в журналистике в целом это ничего изменить не могло. Даже публикация рассказов М. Горького в «Русских ведомостях», «Кавказе», «Самарской газете» или Серафимовича в «Приазовском крае» не меняла их лица, и только достаточно мощный коллектив сотрудников-единомышленников мог изменить характер газеты и то до известной степени. Определяли лицо газет издатели.

Вот голоса современников.

Чехов: «Ты для «Нового времени» нужен, - писал он в сентябре 1887 г. старшему брату Александру. - Будешь еще нужнее, если не будешь скрывать от Суворина, что тебе многое в его «Новом времени» не нравится. Нужна партия для противовеса, партия молодая, свежая и независимая... Я думаю, что, будь в редакции два-три свежих человека, умеющих громко называть чепуху чепухой» г. Эльпе не дерзнул бы уничтожать Дарвина, а Буренин долбить Надсона...» (XI, 153).

Короленко: «...Несколько очень порядочных людей, рассорившись с «Самарской газетой», начинают скопом сотрудничать в «Самарском вестнике». Надеются ли они ее улучшить? - без всякого сомнения...

Они провинились, по Вашему, в том, что пошли в «подлую газету». Для меня вопрос - подлая ли она теперь, когда они там работают. А если судить лишь по прошлому, да по издателю - то ведь Пороховщиков тоже негодяй изрядный, а «Русская жизнь» была вначале гадость полнейшая. И, однако, это не помешало кружку хороших людей войти в нее и сделать то, что теперь, как бы то ни было, именно «Русской жизни» не вычеркнуть из истории русской газетной прессы. С этой точки зрения Вам не следовало недавно работать в «Волгаре», а А. А. Дробышевскому в «Листке» и т. д. и т. д. Что же делать - провинциальная пищущая братия есть пока Израиль, бродящий в пустыне самого пошлого аферистского издательства... А пока - он вынужден толкаться от двери к двери, и по-моему, если люди добросовестно полагают, что, входя кружком, гарантированы от подлостей во время своей работы,- этого достаточно, и мы уже должны смотреть лишь на печатный лист, а не на богомерзкую фигуру издателя - ибо мало их не богомерзких-то...» (Короленко В. Г. Соч., т. 10, с. 231.).

Также поступал Короленко в своей журналистской практике. Но из этой же практики видно, что такая тактика не могла привести к изменению лица легальной печати, а могла только уберечь литератора от «подлостей».

Особенно ярко это давление газеты на писателя проявилось в газетной работе Лескова. Лесков после публикации своих первых крупных произведений - романов антинигилистической направленности - в силу идейной неустойчивости, тяжелых нравственных и материальных условий должен был долгие годы искать литературного пристанища.

С 1860 по 1894 г. он печатался, кроме журналов, приблизительно в 15 газетах и нескольких иллюстрированных еженедельниках. Письма его переполнены скорбными жалобами на свою неустроенность, зависимость от работодателей.

Подробно рассказывая о начале своей литературной деятельности в письме председателю Литературного фонда Е. П. Ковалевскому в 1867 г., Лесков пишет: «Существую я исключительно одними трудами литературными... Год целый работал в газете «Русская речь» Евгении Тур; писал в «Современной летописи» Каткова; потом два года кряду... писал передовые статьи в «Северной пчеле» у г. Усова. Год провел в Париже корреспондентом этой газеты» (Лесков Н. С. Соч., т. 10, с. 261.).

О своей неустроенности в газетной жизни и о затягивающем влиянии газетной работы пишет он в письме И. Аксакову в 1881 г.: «За мною действительно немножко ухаживают, но не то мне нужно и дорого. Имя мое шляется везде как гулевая девка, и я ее не могу унять. Я ничего не пишу в «Новостях» и не знаю Гриппенберга, но когда мне негде было печатать,- я там кое-что напечатал, и с тех пор меня числят по их департаменту. Не отказать же Татьяне Петровне Пассек.., не откажешь своим киевлянам, трудно отказать и Лейкину... Суворин действительно запасся от меня маленьким пустяком, ...Гатцуку я написал давно обещанный рассказец рядового святочного содержания...» (Лесков Н. С. Соч., т. 11, с. 255 - 256.).

В 1884 г. в письме П. К. Щебальскому мы читаем: «Лучшие годы жизни и сил я слонялся по маленьким газеткам, да по духовным журнальчикам, где мне платили по 30 р. за лист, а без того я умер бы с голоду со всем семейством» (Лесков Н. С. Соч., т. 11, с. 295.).

Письмо Суворину от 24 января 1887 г. Снова жалоба: «Я уже привык слоняться, где бы только просунуть то, что считаю честным и полезным» (Там же, с. 327.). Ему же через год: «Одно забываете, что лучшие годы мне негде было заработать хлеба... В самую силу сил моих я «завивал в; парикмахерской у монаха» статейки для «Православного обозрения».., изнывая в нуждательстве и безработице,, когда силы рвались наружу... Не укоряйте меня в том, что я работал. Это страшная драма! Я работал что брали, а не что я хотел работать. От этого воспоминания кровь кипит в жилах. Героем быть трудно, когда голод и холод терзает...» (Там же, с. 384 - 385.) .

Один из лучших своих рассказов «Чертогон», опубликованный первоначально под заглавием «Рождественский вечер у ипохондрика», писался по-газетному второпях, по просьбе Суворина для рождественского номера. «Делано лежа и наскоро, - пишет Лесков Суворину.- Я только не хотел Вам отказывать и делал, как мог. Теперь и переделал, как хочется Вам» (Недатированное письмо за декабрь 1879 г. Цит. по кн.: Лесков Н. С. Избранные сочинения. М., 1946, с. 455.). Это поистине была драма!

Лесков лучше других чувствовал и понимал, что журнал, газета уже в 70-е годы подчиняли себе писателя, делали его сторонником своего направления. Писатель не мог оставаться вне этого направления. Отстаивание своего я, своего лица было весьма непросто. Об этом он пишет в ряде писем И. С. Аксакову в 1874 г. Причем он чувствовал, что его подчиняли себе и «Русский вестник», и «Русский мир» и другие органы, например, газета «Новости». «Мне надо выбиться из-под давления журнализма,., стать вне зависимости от всеподаввляющего журнализма» (Лесков Н. С. Соч., т. 10, с. 362, 364.),- считал он. Так оно и было в массе случаев: газета подчиняла себе литератора.

Ведь не случайно Михайловский удивлялся «неиспорченности» Чехова, тому, что Чехов сумел избежать и лейковщины и нововременства. Это было необычно. Нормой было другое - подчинение писателя газете, журналу, их направлению и ориентации.

И здесь, заметим, говорить о всеядности, безразличии Лескова к изданию, где он печатал статьи и рассказы, надо очень осторожно и тем более не спешить с осуждением писателя. Лесков не одобрял идейной неразборчивости, пестроты буржуазного типа издания, «аферистичности» его, издателя Трубникова называл «плутом», а о его газете «Биржевые ведомости» говорил как о «трубниковском «биржевом сквере» (Лесков Н. С. Соч., т. 10, с. 326.). Но где-то надо было печататься. Субъективно Лесков понимал и хотел сохранить независимость («в деятельности писателя особенно важно сохранить независимость»), но объективно ему это не всегда удавалось, ибо политическая невоспитанность мешала этому многие годы.

Но мы не можем смешивать и не смешиваем Лескова с изданиями, где он подчас работал. Не смешивало его и цензурное ведомство, накладывая кары на многие его произведения, публиковавшиеся в заведомо консервативных, благонамеренных изданиях, особенно в газетах (Так было со статьей «Об уборе духовенства», опубликованной в газете «Новости» в 1878 г. Характерна мотивация цензора: «Статья... обращает на себя внимание изобилием пренебрежительных неприличных отзывов о всем костюме духовенства... Подобные площадные, ругательные выражения... не должны быть терпимы в газете, имеющей в среде своих читателей по преимуществу простой народ, способный соблазниться печатным словом и потерять уважение к духовному сану» (ЦГИА. Дело по изданию газеты «Новости», 1871. ф. 777, оп. 2, ед. хр. № 35, л. 290).).

Поэтому и Чехов очень осторожно относился к оценке многих работников периодической прессы. Он не мог отозваться плохо, скажем, о Гиляровском, хотя тот сотрудничал в ряде газет сомнительной репутации («Московский листок», «Современные известия», «Русская газета»).

Интересный факт биографии Чехова, иллюстрирующий его отношение к деятельности газетного корреспондента сохранил цензурный архив «Петербургской газеты». Зимой 1891 г. Чехов посетил Петербург. 22 января в качестве сотрудника газеты «Новое время» писатель участвовал в осмотре новых городских скотобоен. После осмотра Городской думой был дан для присутствующих завтрак. Когда были провозглашены дежурные тосты в честь городских властей, выступил представитель журнала «Коннозаводство» и Общества покровителей животных гвардии поручик В. Линдер с резкой критикой статьи «От великого до смешного» в № 21 «Петербургской газеты», в которой высмеивались заседания Общества покровителей животных. На основании того, что «читатели «Петербургской газеты» в подавляющем процентном отношении состоят из посетителей трактиров разряда ниже среднего, из содержателей и служащих мясных и иных лавок, дворников и всех прочих», Линдер потребовал не только осуждения, но и «преследования» газеты, а также журналиста, написавшего указанную заметку (ЦГИА, ф. 776, оп. 3, ед. хр. № 452, л. 226 - 228. Оригинал текста опровержения Линдера для «Петербургской газеты». В газетном тексте опровержения Линдера вместо слов «непременно окрашенные возможно более ярким глумлением» читаем: «отчеты определенного направления» («Петербургская газета», 1891, № 44, 14 февраля), а сама газета слова Чехова изложила следующим образом: «Господа, зачем же обвинять корреспондента. От него требуют, чтобы он писал веселым тоном. Читатели газеты любят этот тон...» (Там же, № 21, 22 января).).

«Присутствовавшие все согласились», - отмечает Линдер.- Один лишь сотрудник «Нового времени», А. П. Чехов, заметил, «что не следует обвинять репортера, так как он обязан, по долгу службы, представлять в редакцию отчеты, непременно окрашенные возможно более ярким глумлением. Можно не одобрять направления газеты, в котором сотрудник часто невиновен, но его самого винить и преследовать не следует» (Там же, с. 228, 228 об. Сам факт присутствия Чехова при осмотре петербургских скотобоен и выступление на завтраке против Линдера не был отмечен в «Летописи жизни и творчества А. П. Чехова».).

Приведенные слова Чехова не вызывают сомнения в их близости к сказанному на завтраке, поскольку в письмах Чехова мы находим не раз созвучные высказывания. Так, в письме М. В. Киселевой от 14 января 1887 г. Чехов горячо защищает рядовых сотрудников газетной печати, их право писать об отрицательных явлениях жизни. «Снисходительно-презрительный тон по отношению к маленьким людям за то только, что они маленькие, не делает чести человеческому сердцу. В литературе маленькие чины так же необходимы, как и в армии - так говорит голова, а сердце должно говорить еще больше...» (XI, 114).

«Что бы вы сказали, если бы корреспондент из чувства брезгливости или из желания доставить удовольствие читателям описывал бы одних только честных городских голов, возвышенных барынь и добродетельных железнодорожников?» (XI, 113).

А именно этого и требовал Линдер от печати. Чехов в полемике с ним показал ясное понимание положения писателя, репортера, который мог быть и неплохим человеком, но целиком подчиненным программе, направлению газеты, наконец, редактору издания, в котором сотрудничал.

Чехов воздерживался от резких публичных оценок отдельных журналистов и по политическим мотивам, ибо очень часто такие порицания в условиях царизма, «в азиатской стране, где нет свободы печати и свободы совести, где правительство и 9/10 общества смотрят на журналиста, как на врага,... такие забавы, как обливание помоями друг друга... ставят пишущих в смешное и жалкое положение зверьков, которые, попав в клетку, откусывают друг другу хвосты» (XII, 321).

«При современном зависимом положении печати всякое слово против журнала или писателя является не только безжалостным и нетактичным, но и прямо-таки преступным» (XI, 430), - писал он.

Так было и в случае с Линдером, который фактически воспользовался завтраком в думе, чтобы донести на «Петербургскую газету», ее репортера. И не случайно газета откликнулась на речь Линдера заметкой под названием «Тризна о прессе».

Итак, мы видели, каково было положение крупных, талантливых, признанных писателей и каково было положение менее известных и авторитетных литераторов. Не одна писательская судьба была загублена в газете дореволюционной России!

Но идейная устойчивость Чехова, Короленко и позднее целой плеяды талантливых газетных беллетристов вплоть до Горького и Серафимовича была несомненна. Газетам, где они печатались (как правило, либерально-буржуазным по своему направлению), не удалось повлиять на их мировоззрение и художественные принципы. Скорее они влияли на газету, особенно в том смысле, что воспитывали определенную традицию.

Может быть поэтому и проистекает разное восприятие, разная эмоциональная оценка своего сотрудничества в ежедневной и еженедельной прессе 80-х годов у Чехова и Лескова. Лесков склонен к драматической оценке (ибо не всегда умел отстоять свои прогрессивные позиции), Чехов же к насмешливо-юмористической и даже подчас к внешне беззаботной, веселой оценке, поскольку он, как никто другой, умел хранить свою независимость и верность общедемократическим идеалам.

Михайловский и другие либерально-народнические критики переоценивали влияние «Нового времени» на Чехова, но их ошибка была не принципиальная, а конкретно-персональная. Опасаться за судьбу писателя в «Новом «времени», безусловно, следовало. Буржуазная печать порабощала писателя. Но не была она и всесильной.

Многие произведения Чехова-журналиста, особенно сибирские очерки, очерки о Сахалине, такие статьи, как «Н. М. Пржевальский», вошли в золотой фонд русской публицистики.

Огромной сатирической силы исполнены созданные писателем в рассказах «Унтер Пришибеев», «Человек в футляре», «Хамелеон» образы унтера Пришибеева, учителя Беликова, полицейского надзирателя Очумелова. Драматически страшен и ненавистен больничный сторож Никита, отвратителен Чимша-Гималайский. Все произведения Чехова в совокупности, и те, в которых он протестовал против самодержавного гнета, и те, в которых он выразил горячую веру в лучшее будущее своего народа, служили великому делу освободительной борьбы.

У него, крупнейшего мастера художественного слова, как подчеркивала Н. К. Крупская (См.: Громов Л. П. Этюды о Чехове. Ростов, 1951, с. 106.), учились и учатся новые поколения журналистов-общественников вглядываться в жизнь, в людей, учатся замечать в людях талант, энергию, самоотверженность в труде, героизм, их стремление к миру и лучшему будущему.

Чехов не просто участвовал в периодической печати как писатель. Своим творчеством, общением с литераторами и журналистами он существенно влиял на ее содержание, способствовал выработке новых форм газетно-журнального жанра новеллы, короткого рассказа, без которого немыслима сегодня ни одна современная газета.

Чеховские традиции газетной работы близки и дороги всем советским писателям и журналистам.

Не случайно К. Федин писал в юбилейном номере «Правды», отмечавшей свое 50-летие: «Я всегда вспоминаю отношение к газете Алексея Максимовича Горького и думаю об отношении к газете Антона Павловича Чехова. Это как будто совершенно разные вещи, а по существу - одно и то же. Горький и Чехов не гнушались газеты - они любили ее. Многие из их лучших рассказов прошли газету. И это было уместно. Мне кажется, и в «Правде» писательские рассказы очень уместны. Ее тиражи насчитывают сейчас миллионы экземпляров. Это означает огромное влияние на множество людей».

И далее: «Связь газеты с писателями чеховского склада, отличающегося строгим реализмом в изобразительности и поэтичными, мягкими красками,- такая связь может быть очень плодотворной. Она не меньше нужна газете, нежели выступления художников, отражающих нашу современность языком рассказа аналитического, поучительного или же языком очерка, имеющего познавательный интерес... Оттого что в России был Чехов, мы очень богаты».

Чехов являет собой высший образец журналиста патриота и демократа, отдавшего весь свой талант на службу своему народу, своей родине.

Все творчество Чехова и сейчас служит воспитанию высоких нравственных качеств человека нового коммунистического общества.