"Я тоскую о тебе, брат…" - читать интересную книгу автора (Свешникова Людмила Николаевна)

II

— Как-то получилось — не остались, — сказал он следователю.

— Мухин торопился?

— Вроде бы… Точно не могу сказать.

Женька нёс рюкзак с рыбой и котелком, обёрнутым в старые газеты, чтобы не испачкать остального. Автобусы давно не ходили. Они шли по тёмному, спящему городу, пахло дождём — он, видно, пролился где-то неподалёку, но небо всё ещё было плотно забито тучами.

На ходу Женька резко остановился и посмотрел вверх. Ножнин решил, что он опасается дождя, и пошутил:

— Не сахарный, не размокнешь.

Тот с минуту постоял столбом, криво усмехнулся и зашагал быстрее. Ножнин решил, что парень продрог: много купался, оскользнулся в кедах с мостков, моя котелок из-под ухи. Дома он предложил Женьке выпить чаю, но тот отказался, занёс рюкзак в прихожку и сказал, непонятно к чему:

— Спасибо вам за всё!

Чёрт возьми, а он же прощался! Значит, собрался куда-то исчезнуть!

— Да, — уверившись, сказал Ножнин. — Торопился он…

— Вот видите… Как спалось в ночь после рыбалки?

— Часа три поспал, не больше. Значит, в шестом проснулся, а в семь к Евгению пошёл.

Женька ушёл, и Ножнин сразу лёг. Уснул быстро. Приснилась война. Первые годы после демобилизации по ранению война снилась часто, потом всё реже и реже. Ножнин был рад этому, не хотелось видеть войну даже во сне.

Той ночью война приснилась опять. Он лежал на краю глинистого окопчика, за ним было безрадостное поле — мешанина из грязного снега и вздыбленной снарядами земли. По полю на окоп ползло огнистое облако. Ножнин понимал: надвигающуюся опасность надо остановить залпом орудийного расчёта, но голос пропал, губы онемели. Можно подать команду взмахом руки — рука не поднимается, как перебитая. А огонь клубится всё ближе — это гибель.

Неожиданно откуда-то сбоку наперерез бросается Женька, широко распахнув руки, преграждая пламени доступ к окопу. Волосы у него почему-то белые, вроде совсем это не Женька, а незнакомый мужик громадного роста. Он оборачивается к окопу и кричит Женькиным голосом: «Я тоскую о тебе, брат!»…

Часы на стене с усилием проскрипели пять раз. Лёжа в постели, Ножнин вспоминал кошмар и вдруг понял, что пробудился от голоса из сна, когда уже ощущал рядом привычную обстановку и знакомо высвечивался прямоугольник балконной двери.

Он встал, вытащил из морозилки рыбу и вывалил в раковину. Прикосновение к холодным рыбьим телам рассеяло остатки сонливости. Хотелось пожарить рыбу с луковым гарниром — Женька любил такой гарнир, — но в холодильнике нашлись только две привядшие луковки, на базар идти было рано, стучаться к Женьке тоже рано — пусть парень доспит.

Пожарив рыбу без лука, Ножнин лёг, но сна не было, и неизвестно отчего возникло беспричинное беспокойство. Он лежал, прислушиваясь к звукам зарождающегося дня. Заскребла метла дворника. Он заворчал слышимо на какой-то беспорядок, зазвенел ведром. Проехала грузовая машина, тяжко громыхнув на выбоине дороги, проехала вторая, тоже громыхнула и стеклянно прозвякала — в магазин повезли молоко.

Без пятнадцати семь Ножнин поднялся на пятый этаж позвать Женьку завтракать, позвонил. Женька не отозвался, и Ножнин решил, что тот тоже встал рано, убежал на стадион крутить утреннюю гимнастику. Он собрался отойти от его двери, но за ней вдруг ясно раздался стон.

Испугавшись, Ножнин забарабанил в дверь кулаком. Из квартиры напротив появилась заспанная женщина в шлеме из бигудей и раздражённо сказала:

— Людей ни свет ни заря тревожите, совесть надо иметь!

— Там что-то случилось! — пояснил ей Ножнин, и соседка заинтересованно заглянула в замочную скважину:

— Ключ вставлен изнутри, а что такое?

Не боясь перебудить всех соседей, Ножнин забарабанил в дверь. Появился муж соседки, тоже заспанный и рассерженный. Она сказала ему:

— Стонут там, и ключ вставлен. Надо по ноль два звонить, пусть дверь ломают.

— С ними только свяжись! — сказал муж и принёс топор. Вставив лезвие между косяком и дверью, сильно нажал. От косяка отскочила щепка. Соседкин муж поинтересовался:

— А кто отвечать будет? Я отвечать не хочу.

Ножнин вырвал топор, нажал, вставив промеж косяком и дверью. Она хрустнула сухим деревом, лязгнула отогнутым замком. Ключ выпал на пол прихожки…

— Скажите, что бросилось вам сразу в глаза? — спросил следователь.

— Ну, мальчонка этот… Одёжка раскиданная.

— О раскиданной одежде прошлый раз вы забыли? Пожалуйста, подробнее…

Скомканные брюки валялись у порога, рядом кеды с оборванными шнурками, словно Женька сдирал всё это с себя в страшной спешке. А на тахте в комнате лежал незнакомый мальчик лет восьми, неестественно прямо вытянув тонкую шейку. Он мутно смотрел в потолок и стонал. Рубашка больничного покроя из застиранной бязи задралась, открыв впалый живот в частых круглых синяках. Кто-то одёрнул рубашку, но она сразу сползла с острых приподнятых коленок.

Ножнин слышал, как за спиной скапливается народ, но не оглядывался, стоял и смотрел на мальчика, понимая, что тот умирает, а судорога, шевелящая худое тельце, скоро должна прекратиться. Он насмотрелся на смерть на фронте и знал: вслед за слабеющими конвульсиями наступает неподвижность.

— Какой подлюга избил ребёнка?! — сказали рядом. Ножнин вздрогнул, но опять не обернулся и всё глядел на мальчика, стараясь понять, отчего он умирает. Тогда он как-то и не подумал, откуда взялся мальчик.

Рядом опять сказали:

— Острижен-то как! В инфекционке, видно, оболванили!

Народ, набившийся в квартиру, шарахнулся к двери, что-то зазвенело и покатилось. Ножнин вспомнил: в прихожке стоял пустой круглый аквариум, Женька всё собирался завести вуалехвосток, но в зоомагазине торговали невзрачными гуппи.

Возле дома завыла «неотложка», в квартире появились две женщины в белых халатах и всех выгнали. Потом к дому подкатила милицейская синяя машина, из неё вышли мужчины в штатском с фотоаппаратом. Со своего балкона Ножнин видел, как в «неотложку» грузили носилки, — под простынёй чуть угадывалось очертание маленького тела, — и это вселило в него надежду: мальчик не умер, его вылечат. Он долго стоял на балконе, ожидая Женьку: тот придёт, и всё разъяснится.

— Не был ваш друг на турбазе, — сказал следователь, — доехал поездом до Фрунзе, дальше автобусом через перевал в Алма-Ату. Жил несколько дней в гостинице «Казахстан». Куда тронулся потом, пока не знаем. Врал вам, зачем — неизвестно. О родне тоже, родня есть — сестра. В войну потерялась, но она его отыскала. Сомневаетесь? Если не очень устали, можете присутствовать. Пересядьте, пожалуйста, от стола.

Женщина робко вошла в кабинет, неудобно присела на краешек стула и промакнула рот концом пёстрой косынки. Веки заметно припухли, наверное, плакала здесь, в коридоре, дожидаясь вызова.

Конечно же эта женщина, тридцати с небольшим лет, Женькина сестра! Те же вьющиеся на висках волосы с золотистым отливом, знакомый разрез глаз, серо-зелёных, в густых рыжих ресницах.

— Гражданка Ковалёва Евдокия Игнатьевна? — спросил следователь.

Женщина испуганно мотнула головой:

— Чо плохое натворил брат Евгеша?!

— Не нужно волноваться, — сказал следователь, — хорошо доехали? Я пригласил вас уточнить некоторые данные о Мухине. Расскажите, как и где вы разыскали брата. Попрошу подробнее.

Женщина трудно сглотнула, удерживая слёзы, следователь налил стакан воды из графина. Ножнин заметил, как дрожит у неё рука и вода капает на тёплую потёртую кофточку. Судя по фигуре, у этой женщины несколько детей — Женькиных племянников! Зачем он врал о сиротстве?! Могла быть ссора, обида какая-то, но всё же…

— Разыскала брата-то за сто километров от своего посёлка, — сказала женщина. — ФЗО окончила, на станке работала, писала, писала — всё нет… Рядышком оказался. Сразу не признал, а ведь всего три года не видались! Пряников привезла на патоке, ржаных, таких, знаете… — Она очертила в воздухе пальцем квадратик. — Мама часто пекла, думала, вспомнит маму! А он понюхал и положил. Смотрит, молчит… Заревела я в голос… Подошёл, по руке погладил. Врачиха ихняя сказала: болел сильно, слова позабыл! Второй раз приехала — стал немножно разговаривать и меня признавать… В отпуск в общежитие брала, гуляли, то по лесу, то у речки, слова разные заставляла повторять и что как называется… Ну там, ромашка… берёза.

— Вы часто встречались с братом?

— Сначала часто. Замуж вышла, дети пошли, а он писал, всё хорошо, не тревожьтесь… Мы с мужем помогали как могли. Стал сам работать — каждый месяц присылал. Да нам его деньги не нужны были… А недавно вдруг тысячу прислал. Я и подумала: что-то не так…

— Деньги у него водились, — вмешался Ножнин. — Премии получал, по рацпредложениям тоже… Тряпками не увлекается, не пьёт.

— Где он?! — спросила женщина. — По адресу пошла, на двери печать и соседи говорят — мальчика убитого нашли! Правда?

Глаза у неё налились слёзами, и следователь поспешно сказал:

— Успокойтесь, ребёнка не убивали, ребёнок был тяжело болен и его не лечили нужными медикаментами. Я же пригласил вас уточнить личность Мухина.

— А синяки? Почему синяки? — решился спросить Ножнин.

— Синяки? Ничего криминального — симптом инфекционного менингита. Можете идти, гражданин Ножнин, до свидания.

— Если надо переночевать, — сказал Ножнин женщине, — адрес тот же, квартира двадцатая.

Он вышел, осторожно прикрыв за собой дверь, и сразу же в кабинете следователя испуганно вскрикнула Женькина сестра. Резко звякнул звонок, и по коридору заспешила женщина в белом халате с аптечным пузырьком в руках. Ножнин понял, что Женькина сестра отчего-то вдруг расстроилась, но не задерживаясь — от боли в голове подташнивало, — вышел на улицу и прислонился, расслабляясь, к фонарному столбу. Он закрыл глаза, испытанное средство при боли, но тут же подумал, что так смахивает на пьяного, и пошёл в направлении дома.