Солнцев РоманОчи синие, деньги медные

Роман СОЛНЦЕВ

Из "Сибирских хроник"

ОЧИ СИНИЕ, ДЕНЬГИ МЕДНЫЕ

Посмотри на меня, Василиса!

Без тебя все горилки я пе'репил!

Посмотрела глазами василиска

стал я пепел...

Из стихов А. Сабанова

Глава первая. НЕВОЗМОЖНОСТЬ ПОНЯТЬ

1.

Зашел в магазин купить плавленых сырков и замешкался - отгораживая пространство, здесь теперь торчали никелированные столбики, соединенные сияющими цепями, - магазин работает опять, как в советские времена, - с кассой по выходе. О да, Андрей не обратил внимание - над входом появилась красочная вывеска с колбасой, виноградом и цветами по краям: "СУПЕРМАРКЕТЪ". Добавились проволочные корзинки, обязательные для покупателей, да форма на молоденьких продавщицах, похожая на форму стюардесс.

Девушки сегодня - редкое дело - молчали, меж собой не переговаривались, но, стоя по другую сторону витрин, старательно улыбались посетителям, как тот стюард - почему-то вспомнилось - из романа про знаменитого капитана Немо, который (стюард) умирал молча и с улыбкой - то ли из нежелания открыть перед незнакомцами свою национальность, то ли привыкнув к бессловесному героизму.

Однако, плавленых сырков не было. Между массивными комками ветчины, обтянутыми крест-накрест фабричной леской и напоминавшими морды бульдогов в намордниках, и как бы под их охраной, имелись, конечно, имелись в наличии сыры немецкие и голландские, венгерские и бельгийские, круглые и овальные, как хлебы, и в виде труб и в виде квадратных кирпичей, в разноцветных одеждах, - нежные, они мерцали под мягким светом ламп, позевывая на разрезе маленькими ртами дырок, интригуя иноземными названиями, но все они были явно дороги. И дело не в их огромных размерах - лежали тут и мелко расфасованные, в серебряной бумаге, как раз годящиеся - как и наши плавленые - для намазывания на хлеб. Но эти были сложены плотными клинышками в круги и эллипсы, и представляли собой, судя по крохотным разъясняющим картинкам, чудесные сорта с креветками, с ветчиной, грибами, травами, к тому же были запечатаны сверху прозрачными крышками... Небось, всего парочку долек выковырять и продать не захотят? Нет, не захотят.

Оставалось почесать в затылке, как чешут в затылке все персонажи из сказок, ибо в таком магазине человек начинает ощущать себя персонажем, попавшим в несомненно сказочный мир. А поскольку Андрей Сабанов - русский, простой, так сказать, мужичонка из похоронного оркестра (первая скрипка, господа!), он и чесал в затылке. Точно таким образом чешут пальчики знакомой арфистки Оли по струнам, когда она выводит ласковые мелодии-переборы Рамо или Глюка. Когдато она поглаживала-почесывала именно так затылок Андрею (тренировалась и в полусне)... Хотя зачем вспоминать милую белогрудую, как свеженаметенный вешний снег, Оленьку, если она уже давно замужем, да и Андрей совсем еще недавно был женат и даже любил абсолютно неразвитую в музыкальном отношении даму...

Надо уходить. Пришел с пустым карманом - надо уходить. Время приходить - и время уходить... Если явится новый Сталин, то, вне сомнения, он более усердно, чем тот, усатый вурдалак, учитывая усталость народа от политики, примется использовать слова и ритмы из Книги всех времен. Время "кюшать" и время "нэ кюшать". Время разбрасывать камни - и время собирать оторванные головы...

Андрей и вправду хотел уже удалиться ( был нетерпелив, стоял из чистого мазохизма), да вдруг заметил повернувшуюся возле (и ниже) своего правого плеча тоненькую, обрызганную насмерть духами горделивую молоденькую женщину. Стоит как солдатик или как балерина в классе перед зеркалом. Надо сказать, почти девочка, но очень изысканно и дорого одета.

На ней - голубая шелковая блузка, синяя юбочка с оборками, синие бархатные туфельки с синими камушками на ремешках. Да на левом запястье серебряный браслет с голубыми камушками, в правой ручке портмоне из синей опять-таки кожи. Личико у девочки будто в белой маске ( грим или тонко помолотая мука?) - господи, зачем так мажется? Юная, чтобы показаться еще юнее? А вот волосы светло-рыжие, о которых вполне можно сказать золотые... нарочито спутанные, как бы мокрыми локонами спускаются до плеч, как у красавицы Венеры на картине Боттичелли... Правда, у той глаза зеленые, а у этой, разумеется, синие, да еще обведены синим карандашиком... русская дуреха. Хоть и выпятила подбородочек, как какая-нибудь американка. Наверное, предобрая душа.

Но когда Андрей заглянул ей в лицо, как шмель в подсолнух, эти глазки, даже не заметив человека, сонно перескочив, уставились на сверкающую витрину. Это уже всерьез. Это уже хамство.

- Вам что-нибудь еще?.. - прыгала птичкой с той стороны прилавка продавщица, видимо, не первый день зная юную гостью.

И юная гостья тихо что-то молвила. То ли "цванциг", то ли "тильзицер"... В общем, нечто иностранное, скорее всего немецкое, со всякими "ц" - близкое к Моцарту. И верно, вот уже продавщица режет ей роскошный, цвета спелой дыни сыр. Лучше бы она этим своим широким ножом взяла да зарезала незнакомку, гордую - ишь, личико вскинула. С такой красотой да с деньгами мелькать в постсоветской стране, когда у многих граждан в кармане пусто, а у отдельных господ с высшим музыкальным образованием, живущих в однокомнатной квартирке на первом этаже, стоят на столике всего лишь три сиротливые бутылки пива (кто угадает - российского или баварского, тому приз - машина "Volvo"! Ха-ха!..) в связи с собственным днем появлением на свет, где уже побывали Моцарт, Пушкин, Вавилов, Микельанджело, но ведь не удержались ( грустная шутка), а я еще живу!.. И надо бы чем-то закусить, да зарплаты нет четвертый месяц, если не считать подарка алкашей - червонца - за то, что сыграл им вчера с завязанными глазами "Гоп со смыком"... Да, да, всё так. А когда растерян, и не ты один, когда многие вокруг еще и озлоблены, лица у людей становятся некрасивыми.

Это Маяковский написал когда-то: "Запомните, в шестнадцатом году в Петербурге исчезли красивые люди?.." Так вот, они опять исчезли. И в этакой угрюмой стране выходить на яркий свет подобным красоткам просто негуманно. А она, юная сияющая леди из новобуржуазной семейки, не понимает. Как сказал бы, желчно смеясь, любимый писатель Андрея В.П. Астафьев: "Не понимат! Потому что не проходила ни истмат, ни сопромат!" Вот у нее в проволочной корзинке уже покоятся палка сервелата, кусок сыра в желтой накидке, жестяная баночка с черной икрой и еще стеклянная конусообразная - с красной. И ведь не уходит, зараза, что-то еще берет!

Ясно, как то, что до-диез - это и есть си-бемоль, живет неподалеку, пришла в магазин, где ее знают. Еще раз равнодушно скользнула гляделками своего намазанного отрешенного личика мимо Андрея, мимо всех живых. Вот она, тряхнув золотыми, как бы мокрыми локонами, расплачивается с кассиршей, которая от восторга едва не плачет, принимая ее деньги... Вот красотка-манекен уже за пределами ограды перекладывает покупки в большую кожаную, опять-таки синюю да еще - опять-таки - с синими камушками по углам хозяйственную сумку. Андрей, естественно, ничего не взяв, шагнул следом за светлые цепи и стоял, не сводя глаз с этого равнодушного чуда.

Как дрыгается в кармане в полузабытом детстве гибкий обрывок хвоста, сброшенного ящерицей, так внутри всего существа Андрея, как это бывало с ним только в самые счастливые минуты, запрыгал-засверкал обрывок обольстительной мелодии из "Кармен" Бизе, того самого, о ком сестренка изумленно когда-то спрашивала у нервного угрюмого братца, пилившего на скрипке: "Без чего? Без "э"?"

Что-то в этой синеглазке было ему непонятно. Хотя неспроста она ему в день рождения встретилась, ой не неспроста. Оркестр, вечно звенящий в мозгу Сабанова, замолк. Палочка дирижера, взлетев, замерла.

Спокойно, очень деловито в свои пятнадцать-шестнадцать лет сложив купленное, вскинув небесные глаза - но не высоко, а только до уровня горизонта - чтобы видеть дорогу, да и глядя-то перед собой как-то неопределенно (уж не слепая ли она?), юная богиня пошла себе, неторопливая - цок-цок... не обращая внимания ни на то, что справа, ни на что, что слева ( не из английской же королевской она семьи!..) - словно абсолютно уверена, что так и должно быть - она богата и ослепительна, а все вокруг не стоит ни малейшего интереса. И даже когда некий южный товарищ в серебряной двужопой иномарке лихо подвернул к тротуару и, откинув дверцу, золотозубо, горячо, щедро что-то ей предложил на своем орлином языке, она словно и не расслышала его - даже не отодвинулась от края тротуара... Плыла как пава дальше.

А может, у нее горе? Она будто в обмороке? На ее глазах, как на переспелой смородине, дымка печали? Андрей, Андрей, нельзя же так легко судить о человечке! Псих, ты не внимателен! Но увы, нет на ее ласковых глазках никакой дымки печали, а просто они, глаза, струятся мимо всех чужих глаз, словно играют в игру, словно созданы из синего воздуха, как помнишь в школьные годы колечки табачного дыма выпускали изо рта... уплывают, проплывают мимо, не удостаивая внимания.

В прежнюю эпоху так вели себя, должно быть, дети и внуки членов Политбюро... но те вряд ли сами ходили за покупками? А если этакая блажь и влетала в их пустые, как гитары, головы, то, небось, следом за ними топали секретные охранники.

Оглянувшись, Андрей никакой охраны, конечно, на заметил. Брели, сося розовые шарики на палочках, два молодца в спортивных бликующих костюмах зеленого цвета, да толстая беременная мамаша катила на коляске двойню...

Да хрен с ней, с юной девицей! Может, он встретит сегодня еще и другую. Мало ли на свете иных милых прелестниц, готовых помочь Андрею скоротать вечер, а то и оставшиеся 70 (60, 50, 40, 30, 20, 10...) лет. И вообще, зря мы придаем значение событиям, совпавшим по времени с неким важным для нас событием. Встреть он ее вчера, не в день рождения, - и внимания бы не обратил, ибо не ждал ничего такого уж особенного от жизни, был весел, сыт, рассеян.

Так что же он, до сих пор стоит, глядя вслед пропахшей парфюмерией до пят незнакомке?! Уставился на пустышку, которую родители нарядили, как елку!.. Андрей скрипнул зубами, крутнулся на стертых каблуках и пошел вон. Да, да, именно - вон, ему всегда нравилось это слово. "Вышиб дно - и вышел вон. Пушкин."

И замерший было оркестр грянул продолжение - и его, Андрея, скрипка там ослепительно пела и царствовала...

В этот вечер он медленно пил пиво, заедая копченой рыбьей мелочью, купленной у мужичков на углу, и тускло смотрел, раздвинув тюлевые шторы, на улицу. Квартира ему попалась при размене, как уже отметил автор этого печального повествования, на первом этаже. Ночью в окно совались любопытствующие бомжихи - приплющивали к стеклу широкие носы и свинячьими глазками многообещающе моргали. В ответ на это Андрей хватал инструмент и, встав в демоническую позу, изрыгал несколько резких диссонирующих звуков. Испуганные дамы бальзаковского возраста мгновенно исчезали, как странные видения ночи. Державин бы написал "нощи".

Но тоска - это не ария Тоски, это ближе к волчьему вою... Андрей недавно и сам, напившись вдрызг после удачной панихиды (хоронили местного уголовного авторитета, заставили играть два часа подряд, но и заплатили щедро...), приплелся домой уже ночью и, открыв форточку, высунул далеко в темноту руку - вдруг ктото заметит да и пожмет ее... Точно так делал Андрейка в детстве, в звездные ночи, надеясь, что ему пожмет ее с небес марсианин!

Но сегодня-то что делать? Взять скрипочку да заиграть бешено? Новые, еще мало знакомые соседи начнут стучать в стены. А если сказать им: платите, тогда не буду играть? И кто знает, может, и заплатили бы? Говорят, в Ереване есть ( или был? Слышал лет семь назад, во времена СССР) некий хирург-академик, которому несли взятки, лишь бы не он оперировал... Но ведь Андрей замечательный скрипач, умеет и хорошо играть... Правда, теперь желательны, господа, помедленнее вещи... Рука, рука. Но что о ней говорить?! Андрей пил и не пьянел, хотя был голоден с утра, как в светлые консерваторские годы... Но тогдато грели мечты о мастерстве и всемирной не меньше! - славе.

Всю-то я вселенную проехал

нигде милой не нашел!..

Я в Россию возвратился

сердцу слышится привет...

Открыл футляр - похожая на маленькую тупую женщину, красная скрипка возлежала на черном бархатном ложе. Каждый раз нужно цепко ее хватать, уговаривать, учить говорить чистым голосом. Скрипочка была недорогая видимо, беспородная. Андрей купил ее еще в юности в комиссионке - заработал в речном порту за полтора месяца погрузкой картошки и цемента... Корпус по цвету, как кипрейный мед или даже сургуч. С одного бока, на обечайке, царапина в виде буквы "V"... Впрочем, она аккуратно замазана прозрачным лаком. Колки по форме несовременны - с крылышками, как у бабочек. В эфы заглядывай, не заглядывай - никакой этикетки мастера на нижней деке не увидишь. Но звук радостный, плотный, если не форсировать игру... Кто знает, кому ранее принадлежал инструмент. Андрею покупка досталась в годы первого исхода евреев из СССР... еще Брежнев был жив... Имелась, правда, еще одна скрипка, на которой Андрей играл в восьмидесятые годы, солируя в оркестре филармонии. Почти черная, плоская, с чуть удлиненной "талией" - говорили, будто бы изделие Витачека... Но она есть собственность филармонии, покоится ныне в специальном сером сейфе в кабинете директора... доведется ли еще Андрею взять ее в руки?.. Выскочил на улицу. Нет ничего горше одиночества в позднелетние вечера, когда уже рано темнеет, улицы пахнут фруктовой гнилью, когда низко носятся ласточки в померкшем серо-багровом небе... впрочем, скорее всего, летучие мыши. Да, да, морда одиночества - это сморщенная мордочка летучей мыши, которая вцепилась лапками в твои волосы и нюхает их...

Постоял - вернулся в подъезд, сунул походя, машинально руку в почтовый ящик - странно, шебаршит некая записка. Прошел к себе, включил свет: " Г. Сабанов! (Раньше написали бы "Т." или "Тов." Сабанов. А "Г." - это как говно. Уж пишите "Гос.") Мы приглашаем вас выступить у нас, в детском приюте по ул. Свердлова, 3-А завтра, в 14 часов. К сожалению, оплатить игру не сможем, но чем сумеем отблагодарим. Убедительная просьба - не отказать. Дети ждут." Неразборчивая подпись. Дети ждут? Хорошо, он сыграет им. Что исполнить? Вокализ Рахманинова? "Лебедя" Сен-Санса? Ну и, если захотят петь, Андрей подыграет несчастным сиротам... Детям надо бесплатно помогать. Он тоже был дите. Ей богу.

Спал, накрывшись с головой, и грезил музыкой... И до сих пор он так спит, и до сих пор грезит. И всю жизнь ночами мерзнет...

2. СОН САБАНОВА

И вот иду я, как по льдинам, по облакам - и я предстал перед суровым властелином всех этих рек, огней и скал.

Похож он чем-то на Толстого, и на Бетховена похож. В одной руке - святое слово, в другой сверкает дух, как нож!

Я лепечу ему: скажите, мы Вашим движимы умом, иль в муравьином общежитье своими мыслями живем?

Заранее, скажите, Боже, любая пишется судьба, иль я могу свободно тоже, как Вы, туда лететь, сюда?

Иль все обман - и труд напрасный, и это только сны мои. Я как машина в день ненастный не выскочу из колеи.

Иль есть простор, пусть малый, право, как у боксера, что в углу подныривает влево, вправо - и выскочил... и я могу?!

И рек Господь страшнее грома, да так, что онемел я весь: ты не доволен кровом дома? В тебе к чужому зависть есть?

В тебе от злобы кровь застыла? Что' гнешься, аки ствол свечи? Уж не мечтаешь ли постыдно прелюбодействовать в ночи?

Или воруешь? В тайном блуде и пьянстве тратишь жизнь свою? Но есть вокруг святые люди - не любишь их? - Я их люблю.

Я всех люблю и всех жалею. Но я хотел бы все же знать могу ль пойти тропой прямее, куда никто не станет звать?

Могу ль дерзнуть на то, о чем я мечтаю в самом сладком сне? Иначе жизнь моя никчемна - как с черным спрутом на спине.

Иначе жизнь моя нелепа - я тридцать лет в толпе плетусь?.. Но потемнев, молчало небо. Пила и пела наша Русь.

А может, сами сочинили мы Бога?.. Людям нужен стыд, и нужен тот, кто в страшной силе нас всех, безмолвствуя, простит?

А чтоб ступни его весомей - он должен выше быть людей... И снится мне земля соломой - с пожаром мчащимся по ней...

3.

Детский приют располагался в двухэтажном деревянном доме, обитом зелеными плашками в "елочку". Одна из стен - левая, если смотреть с улицы, с пустыря, - выпучилась, словно там некий карман, куда дети насовали всякого своего добра. Дощатая крыша также казалась зеленоватой, но не от краски - от плесени и наросшей травы. Зато над ней горделиво торчала самодельная телеантенна и вертелся флюгер с жестяным петушком.

Ворот не было - от них сохранились выщербленные кирпичные столбы, между которыми стояла женщина средних лет в белом халате, с ячменем на левом глазу и шерстяной ниткой на правом безыменном пальце. Она держала в руке пучок желтых хризантем.

- Вы Сабанов? - Она протянула человеку со скрипкой цветы. - Вера Александровна. - Мятое доброе ее лицо улыбалось. - Мы уж боялись, что не придете... Дети так готовились.

По скрипучей деревянной лестнице, где некоторые истертые ступени напоминали седла, они поднялись на второй этаж.

- Сразу к людям? - волнуясь, спрашивала воспитательница. - А может, вам что нужно? Вы скажите!

- В каком смысле? - нахмурился Андрей. Проклятая память... Почему-то вспомнилась знаменитая фраза Державина, которого лицеисты с благоговением ждали в зале, а он, появившись, с порога: "А где тут у вас, голубчики, нужник?"

- Нет, нет, - повторил Андрей. - Мне ничего не нужно, я сразу.

Вошли в большую комнату. Увидев дядю с футляром, дети вскочили и зааплодировали. Андрей, смущенно озираясь, кланялся. Видимо, это их "красный уголок" - висят портреты Ломоносова, Гагарина, Ельцина и Александра Матросова ( с каких же времен он сохранился тут - точно такой висел в школе у Андрея?..) И конечно, неизбежный лозунг, начертанный зубной пастой на красном ситце: "Учиться, учиться и учиться!" Фамилия Ленин стерта, почти не угадывается - на этом месте клубится лишь бледное облачко.

Знали бы они, какая буря спит в этом облачке..

Андрей достал скрипку и смычок. Дети замерли. Собираясь в приют, Андрей надел свой единственный приличный костюм с заштопанным еще Людмилой левым локтем, но был, конечно, без галстука - хомуты на горле мешают работать. Впрочем, любимую "бабочку" вишневого цвета нацепил бы для важности, да потерял на каких-то поминках еще зимой...

Среди детишек, которые сидели поближе, Андрей сразу выделил для себя главного слушателя (он всегда так делал) - мальчика лет шести-семи в сиротской белой рубашке. Стриженый наголо, красноухий малыш уставился на гостя с трогательной гримаской - вот-вот расплачется. Наверное, любит музыку.

- Дети, вот это - скрипка, вы, конечно, знаете. Она из дерева и струн, как гитара. Когда-то считалась вульгарным инструментом простого народа. Но постепенно все поняли - это божественный, самый таинственный источник наслаждения. Она может петь, как человек... - Андрей повел рукой, и нежная мелодия пролетела по комнате. - Может - как флейта. - Андрей приложил смычок в самом низу, у подставки - и возник свистящий звук... А если вот эту штуку надеть сверху... гребешок... - Он посадил на струны сурдинку. - Голос у скрипки становится тихий, ласковый, как у мамы... - Ох, зря он сказал, как у мамы. Сразу глаза у детей намокли. И торопясь отвлечь музыкой повеселей, Андрей заиграл менуэт Боккерини...

Дети слушали, затаив дыхание, открыв рты, а стриженый мальчик - весь точно обмирая, наклонился вперед, веки как у птички легли на зрачки... И когда Андрей закончил, и все захлопали в ладоши, он не сразу опомнился и тоже захлопал зябко согнутыми ладошками.

В детстве Андрей точно так же обостренно воспринимал музыку. Не отходил от радиотарелки. А когда мама привезла из города патефонную пластинку и под иглой сверкающий страшный оркестр и хор грянули что-то мучительное и мрачное из оперы "Мефистофель", Андрей, корчась, лег на пол, словно ему в живот ткнули гвоздем... Его трясло, как электрическим током.

Исполнив для детей вокализ Рахманинова, скрипач увидел - бледный мальчишка спрятал от холода и переживаний руки меж коленками. И Андрей заиграл песенку про Антошку, которого зовут копать картошку...

А ведь у Сабановых мог быть такой сынок. И уже намечался ребенок, засветился, как новая звезда в космосе... Но скудость жизни и устойчивое неверие Люси в талант мужа привели к беде - жена тайком сбегала в больницу... Если бы хоть немного помедлила!.. В связи с неким новым праздником демократической России городские власти пошли на неслыханный шаг - дали музыкантам филармонического оркестра квартиры. И им, Сабановым, тоже выделили, и они с Люсей, не веря в свое счастье, переехали - да что "переехали"?!. Пешком перебрались - с улицы на улицу - из общежития химзавода в светлую двухкомнатную квартиру с кухней и ванной.

Но что-то уже надорвалось в их отношениях. Люся ночами плакала, а днем злилась по любому поводу. И глядя однажды на ее пухлое кошачье лицо, Андрей вдруг понял, что не любит ее. И даже в иные минуты ненавидит в глубине души эти покатые плечи грузчицы пороховых мешков, квадратный зад... и особенно ее теперешние поползновения как бы поинтересоваться музыкальной карьерой Сабанова...

Но как бросишь человека? Мы все воспитаны на русской классической литературе, проповедующей крест, который нужно достойно нести. К тому же остались и в новом времени "советскими людьми". Вот если бы Люся изменила... а тут просто не мила. Наверное, и ЗАГС не разведет? И женился-то Андрей на Люсе легкомысленно: вернулся из армии - на танцах в ДК Сибстали именно Людмила Николаевна Иванова первой попалась ему в горячие нервные руки...

И что же теперь было делать? Андрей пил и, разумеется, не с ясного разума пошел на грех. Он давно понял, видел ясно - рука больна (это лечить умеют только за границей), и ему никогда уже не стать великим скрипачом... И Андрей поехал летом к родственникам Люси, чего раньше избегал. Работая на строительстве новой бани, позволил шурину, алкашу в темных очках, уронить себе на пальцы тяжелые листы шифера... но перестарался в своем мазохизме... Листы, поданные с кузова машины, скользнули друг по дружке и своими извилистыми краями чуть не оттяпали, как тесто на пельмени, обе ладони Андрея. Слава богу, косточки остались целы, но шрамы долго не заживали.

И вот квиты - Андрей теперь не будет мучить равнодушных к музыке людей своей скрипкой, зато у Люси отныне есть квартира... готов уйти-с... Но Люся, понимая, что это как бы она погубила окончательно судьбу музыканта, настояла на размене... И уже сколько?.. года полтора Андрей Сабанов живет одиноко в однокомнатной. Слышал, что Иванова будто бы вышла замуж за парня из ее деревни - вместе учились в школе.

Дай ей бог счастья. Но, конечно, не с человеком искусства. Даже если ты во прахе лежишь, волосами оброс, ракушками покрылся, женщина должна верить в твои запредельные силы - иначе она не может считаться Музой...

Мальчик слушал скрипку - Сабанов играл неизбежного на подобных концертах романс Свиридова из кинофильма "Метель" - и круглые глаза сироты напомнили Андрею его собственные глаза на детской фотокарточке. Только у этого мальчика носик вздернут, а треугольные губки скорбно поджаты, как у Д.Д. Шостаковича. Наверное, много недоброго испытал...

- А теперь, дети, - поднялась женщина в белом халате, - мы поблагодарим нашего замечательного музыканта. Как мы это сделаем?

- Можно мне?.. - вышла девица в черном узком платьишке с красным бантом в волосах и вдохновенно-заученно начала ( такие девицы есть и будут всегда):

- Музыка вдохновляет на труд, музыка утешает в часы горя. Музыка дает силы, как волшебная вода - только испей ее. Одной любви музы'ка уступает, сказал Пушкин, но и любовь мелодия. Вы, Андрей Михайлович, в нашем городе - как Паганини в Италии... Мы знаем и любим ваше творчество. Ваше удивительное мастерство помогает всем нам жить...

"Да позвольте, откуда вы знаете про мое творчество?.." - помрачнел и согнулся от стыда над столом Андрей. Всегда вспыльчивый, уже хотел замахать руками и выбежать, но перехватил умоляющий взгляд доброй воспитательницы ( бровки вскинулись, как мамины прищепки на бельевой веревке). Мол, пусть говорит - это же она своим сверстникам говорит...

Андрей более старался не слушать - только сердце ныло от выспренней лжи, среди бела дня он будто в сон погрузился.

- ...Мы обожаем ваш вкус, ваш ровный чистый звук... мы гордимся, что живем с вами в одном городе... в одно время... - лепетала где-то вдали девица с красным бантом.

Ну не для издевки же они! Что-то про звук... Наверное, прочитали аннотацию столетней давности в буклете симфонического оркестра, еще первого состава, когда его, Сабанова, - неслыханное дело - похвалил заезжий дирижер. Но служба в армии, беготня с гранатометом на морозе, ледяные ночи в казарме ослабили пальцы...

Словно сжалившись над скрючившимся музыкантом, Вера Александровна громко зааплодировала девице, которая тут же послушно умолкла и сгорбившись - чтобы выглядеть скромнее - пошла на место... Воспитательница торжественно объявила:

- А теперь, Андрей Михайлович, дети приглашают вас в нашу столовую... не откажите.

Детвора вскочила, однако тут же, сдерживая себя, образовала примерную колонну, которая медленно потекла мимо гостя в коридор, а уж оттуда - с топотом и визгом - посыпалась вниз, на первый этаж.

Столовая была тесная, низкая, здесь пахло хлоркой, на сдвинутых буквой "П" алюминиевых столиках стояли тарелки с хлебом и валялись россыпью алюминиевые ложки и вилки - некоторые из них скручены в пропеллер. На обед поварихи подали - среди них и сама Вера Александровна в белом халате вермишель с тушенкой, жидкую манную кашу, кисель.

- Кушайте! - укоризненно глянула воспитательница на Сабанова, который сидел, зажав между колен футляр с инструментом. - Инструмент можете отставить в сторону - никто не украдет. Верно, дети? А мы сейчас, раз-два, вспомнили... вилку надо держать в какой руке?

- В ле-евой... - ответили дети, уже хлебая ложками кашу и вермишель, но держа в левой вилки.

Андрей тоже взял легкую, жирную на ощупь ложку и увидел, что мальчик с круглыми глазами сидит неподалеку - смотрит на музыканта. Вдруг он встал, подошел и протянул гостю кусок хлеба.

- Ты чего?.. - неловко спросил Андрей. - Кушай сам.

- Ну, сядь рядом, раз уж подошел сюда, - разрешила Вера Александровна. Мальчик продолжал стоять. - Он у нас славный. Да вот - потерялся. Не знает, где его родители... - И шепотом, на ушко Андрею. - Сняли с поезда... Говорит, три раза проехал страну... вроде немного повредился умом. А так - умный, таблицу умножения знает.

В разговор вмешался лысый старичок - его Андрей сразу и не заметил. То ли завхоз, то ли тоже - воспитатель, он вышел с благодушным видом из-за столиков - пузатенький, в подтяжках крест накрест, весь сверкает - лысиной, пряжками и зубами, белыми, неправдоподобно молодыми :

- Молодой чел-эк!.. Рады видеть вас в наших пенатах! Вы кушаете с нашими детьми, мы оценили ваш поступок... не брезгуете! Но вы не можете не видеть, в каком положении пребывает бездомная молодежь России. И ее все больше, не побоюсь этого слова. - Он клонит круглую обритую голову к плечу и, вынув белый платочек из кармана, мелко смеется, радуясь быстрым смелым словам, которые летят из его рта. - А президенту наплевать с высокой башни, и всем его опричникам наплевать. Не правда ли? - Он тщательно вытирает уголком платка зубы и убирает его. - Вы кушайте, кушайте! Я отвлеку только на минуту.

Вынув из кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги, он нацепил очки - и сразу лицо его стало пугающе строгим, значительным. Андрей тут же вспомнил несколько человек, похожих на этого старика - идиота-военрука в школе, ефрейтора в армии (который командовал: копать отсюда до обеда!..) и собственного отца - да, таким он тоже бывал...

- Молодой чел-эк, мы уже обратились ко многим знаменитым писателям и художникам. Нас поддержали. Подпишите и вы наше требование - президента и правительство немедленно в отставку. Согласны? Дети, которые так любят вашу музыку, все до единого подписали, верно, дети?

Дети молча и растерянно молчали, глядя то на гостя, то на старика.

- Я вообще-то музыкант, вне политики... - краснея, пробормотал Андрей.

- Но вы гражданин, - подскочил на каблуках толстяк, сверкая очками. - Вы же видите - страна в руинах... искусство не поддерживается... Вам в филармонии не платят зарплату уже сколько? Пятый месяц?

- Четвертый... ну, не важно...

- Нет, это очень важно! Очень!

- Владимир Ильич, - остановила его нерешительно воспитательница. - Может, дадим нашему гостю подкрепиться?.. А все остальное сделаем позже, в рабочем порядке? - Она тоже знала необходимые старые слова.

- Да конечно, вы ешьте, ешьте! - сняв очки, заулыбался старичок и снова достал белый платочек. Но продолжал цепко, не мигая, разглядывать жидкого в кости, с мальчишеской русой челкой гостя. - Потом так потом.

Но кусок уже не лез в горло. Андрею показалось - дети разочарованы его нерешительностью.

- Я хочу сказать, - невнятно заговорил Андрей, обращаясь, пожалуй, именно к ним. - Я понимаю, ужасно, что вот так пока не налажена наша жизнь... Но мы будем к вам приходить... я поэтов приведу, сказочников... - Он говорил не то, но коли начал, надо было что-то сказать. - Очень желаю, чтобы нашлись ваши родители... ваши близкие...

- А то возьмите да усыновите! - воскликнул старичок, обрадованный возможностью продлить разговор. - Вот будет почин! Всем починам почин! Если все музыканты-писатели России возьмут себе по одному ребенку... это же целое поколение образованных людей вырастет! - И он снова вытер платком свои сверкающие зубы.

В столовой стало тихо - только слышно, как хрипит в легких у сидящей рядом доброй воспитательницы. .

- Да я неженатый... мне пока затруднительно... Возможно, попозже... да?.. - бормотал Андрей, глядя под ноги.

Снова Вера Александровна выручила его:

- Да выпейте хоть киселя!.. Вот ваш кисель, - она пододвинула по столу стакан с красной жидкостью. - И не брезгуйте... до дна.

Еще не поняв, что это может означать, и чтобы хоть как-то уйти, наконец, от страшной для детей темы, Андрей взял и махнул - считай, до дна - жгучий спирт, разведенный сладким киселем. Поперхнулся и под общий хохот - дети-то вряд ли поняли, что он выпил - сам заулыбался.

И не зная, что еще тут можно делать дальше, Андрея достал из футляра между ног скрипку. Играл, что в голову придет - "Спи, моя радость, усни" Моцарта, вальс из оперы Вебера "Волшебный стрелок"... А потом стал торопливо рассказывать, не мог остановиться:

- Самым знаменитым мастером, изготовлявшим скрипки, был Страдивари. Он жил в Италии. Вот он ходит, рассказывают, вдоль заборов, пощелкивает по доскам, выстукивает... звук понравился - оторвал доску и унес домой. И никто на него не обижался. Понимали - из этих деревяшек он делал скрипки, которые стоили дороже золота... Конечно, я не призываю вас отламывать чужие доски, - вдруг стушевался Андрей, увидев, как насмешливо смотрит на него старик. - Я к тому, что талантливые руки могут из ничего сделать что-то очень хорошее... Один бездарный мастер купил у него самую бесценную скрипку, разобрал на части, чтобы из таких же частей повторить самому... Но его скрипка не пела, а визжала, хрипела... Даже дети Страдивари, от которых отец не прятал своих секретов, не смогли создать такие волшебные инструменты. Это дар божий... И любой талант - дар божий...

- Талант принадлежит народу... - погрозил пальцем лысый старик. - Он дан вам народом, через школы... через родителей...

- Да, да, - кивнул Андрей, лишь бы отвязался человек. И продолжал, обращаясь к детям. - И в каждом из вас он есть... надо только понять, в чем он...

Когда, наконец, вся эта мука - напряженные глаза детей, поминутные попытки круглоголового старичка перевести разговор на политические проблемы - кончилась, и можно бы убежать, воспитательница взяла гостя под руку, обмякшего, будто ослепшего, и повела в комнатенку дирекции, здесь же, на задах столовой.

В кабинете стояли двухтумбовый стол, два стула и складские весы. В углу белели метровые мешки с чем-то сыпучим. Криво висел портрет Макаренко.

Женщина достала из-за стола и протянула музыканту тяжелый полупрозрачный пакет размером с подушку.

- Это что? - смутился Андрей.

- У нас нету денег, - жалостно заглядывала ему в глаза Вера Александровна. - Мы - товарами. Вы уж извините, Андрей Михайлович, просто так отпустить не можем. Мы же знаем, что и людям искусства кушать надо...

- Нет, нет!.. - Андрей попятился, споткнулся о весы.

- Сами дети так проголосовали, не верите? Они же все теперь понимают... - Женщина держала перед ним мешок. Веко с ячменем на ее левом глазу дергалось.

- Что там? - в сотый раз краснея в этом заведении, тихо спросил Андрей.

- Сахар. Манка.

- Я не ем сахар и не ем манки.

- Ну, хоть что-нибудь возьмите! - Воспитательница повела взглядом по комнате.

Андрей топтался у самой двери.

- Чего они не едят?.. - наконец, с кривой улыбкой выдавил из себя. - Чего не любят?

- Морскую капусту, - легко ответила женщина. Рассмеявшись, показала на подоконник, на котором высилась горка жестяных банок с зелеными наклейками.

Но только раскрыла она зев пустого пакета с Кремлем на боку, как на пороге возник бритоголовый старичок, в руке он держал лист бумаги.

- Нет, нет... - запротестовала воспитательница, вдруг перейдя на тоненький голосок. - Умоляю вас, Владимир Ильич!.. мы договорились обо всем этом в следующий раз? Вот, берет только капусту... говорит, то, что дети не любят.

- Это он молодец. Хотя морская капуста тоже полезна, - закивал старичок, с сожалением убирая документ в карман. - Вы играете на свадьбах и похоронах, молодой человек. Ничего, скоро сыграете на похоронах этой власти. Вы же не можете поддерживать власть воров? Разрешили воровать. Ленин разрешил производить и торговать, а эти - воровать. Кто успел, тот и съел. - Он ухмыльнулся до ушей и достал белый платочек. - На деньги, которые выделил коллектив, получится... банок десять?

- Возьму три, - отрезал Сабанов. - Раз уж вы настаиваете. - И, кивнув воспитательнице, зажав подмышкой футляр со скрипкой, с гремящим пакетом в руке выбежал вон из деревянного дома, чтобы не видеть больше, как этот старик будет протирать до блеска свои молодые белые зубы.

И вообще, Господи, как все это мучительно!

Нужно ли говорить, что теперь, оказавшись на улице, Андрей вмиг опьянел. И побрел медленно, не зная сам, куда ноги приведут.

"Почему же я не спорил с этим старым хреном? - начал он вяло упрекать себя. - Сегодня есть главное - свобода. Да, да, но почему стыдно об этом говорить?.. Особенно в детском приюте. Старик закричит: свобода от родителей?.. свобода от нравственности?.."

И увидел, что стоит возле магазина, того самого супермаркета, где вчера встретил набрызганную духами, намалеванную - словно в белой маске актрису японского театра - юную дурочку с глазами, высокомерно глядящими сквозь всех. И подумал: "А вдруг она и сегодня тут что-нибудь берет?" И сам себе признался, что девочка - красоты невозможной.

И вдруг его обожгло: "Болван! Да она из таких же сирот, каких ты сегодня видел! Ее удочерили! Нарядили! И учат ни с кем не разговаривать. Идиот! Вот кто она!.."

И она показалась в дверях супермаркета - да, да, это не кто-нибудь другой!.. - видимо, все уже купила и собралась домой. Одетая точь-в-точь как вчера, намазанная как вчера, только личико грустнее да синевы вокруг глаз побольше. Может, приемные родители поругали, а то и побили ее.

"Да, да, как же я сразу не заметил! Она и шагать-то старается, как модели на подиуме, бедрами вперед. А смотреть на других людей просто боится."

Опьянев почему-то еще сильнее (надо было поесть каши-то, поесть!), Андрей с футляром в одной руке и брякающим пакетом в другой, тащился следом за девчушкой. Остановить. А о чем спросить?

Она шла по прямой, высоко подняв голову. Андрей вспомнил, как в приюте детей учат не торопиться к столу, а в столовой - держать вилку в левой руке. Она тоже учится держаться, как воспитанная юная дама. Конечно, детдомовская.

Ах, как хорошо - на пути светофор! Да здравствует красный цвет даже в эру демократии! Все остановились - и, представьте себе, красотка тоже. Андрей, пользуясь моментом, чтобы получше рассмотреть ее, быстро ступил на асфальт улицы в полосах "зебры", и этак лихо повернулся к своей возможной судьбе... Ведь ничего на свете нет случайного, ничего нет случайного! Увы, юная мамзель с белым накрашенным личиком стояла, слегка морща лобик и глядя сквозь Андрея, словно он был стеклянный.

Впрочем, пауза не затянулась, Сабанова тут же едва не сбила машина - за спиной завизжали тормоза... зашипели колеса, как сало на сковородке... И грянули хриплые выкрики:

- ... твою мать!.. мать!.. мудак!.. Ты чего тут?.. обосрался, чего стоишь?.. мать!..

К счастью, не оказалось рядом милиции, забрали бы музыканта... ведь еще и нетрезвый... Ах, если бы забрали - девица, возможно, обратила бы внимание на уводимого в наручниках... хоть засмеялась бы вослед... Но вряд ли! Минуты две уже гремел, как гром из облаков, русский мат-перемат со всех сторон, а незнакомка и бровью не повела - все так же стояла, наморщив озабоченно лобик, перед несносным красным светофором. Спокойно, как умудренная жизнью старушка.

А может, она и есть старушка??? Ей сделали подтяжку на морде или как там называется? И ей уже ничего не интересно?

В секунду, когда загорелся желтый, и красотка с удовлетворением уже чуть подняла правую ножку в синей туфельке с синими камушками на ремешке, чтобы ступить на асфальт, Андрей нарочито громким, актерским голосом спросил - правда, глядя в сторону - на случай, если она оскорбит насмешкой ( а он тут же ответит, что обращался не к ней, а... к кошке, рыжей, безухой, которая сжалась возле дымящей урны):

- Вы тоже - любите - немецкие - сыры?

Не слышит!!! Может, глухая? Говорить говорит, но не слышит? Прошла мимо, вильнув бедром. Наверное, ей папа наобещал в мужья красавца шотландца или негра с золотым гнутым ломом на шее. Может, именно такому гостю в доме и несет юная раскрашенная особа всякие вкусности из магазина. Ступает звонко по каменной земле, не глядя ни вправо, ни влево, отчуждая всех.

Андрей снова обогнал ее и, дурашливо раскинув руки с футляром и пакетом, замычал в лицо:

- Слушай, давай я тебя удочерю? У меня тебе будет лучше! Я из тебя человека сделаю!

И только тут незнакомка словно споткнулась, ее глазки быстро - словно в молнию - раза два заглянули в душу Андрея - и отлетели:

- Вы с ума сошли, - тихо сказала она. - Я - женщина. Пропустите.

- Ну-у, если женщина... - Андрей никак не мог понять, что его с такой силой тянет к пустенькому существу. Хватит же, болван, отойди в сторону. - Если женщина - выходи за меня... Я буду любить тебя больше, чем твой миллионер. - Он продолжал бормотать скорее по инерции. - Буду любить как небо - и птиц... как попугай - музыку... А?

Ничего не ответив, только снова озабоченно наморщив белый лобик, она скользнула мимо - и, нажав на кнопки, скрылась за железной дверью подъезда краснокирпичного дома с арками и башенками - он недавно тут вырос, на проспекте Мира, прямо в центре города. Вот оно что. Действительно, жена богача.

Шел бы ты подальше, Андрей, пока тебе рыло не начистили, в скрипку не нассали, да еще твоими же банками с капустой в спину не засадили.

И правда - он услышал негромкий насмешливый голос:

- Чё ищешь, парень? Вчерашний снег?

Обернулся - двое громил, впрочем, с добродушными лицами, в зеленых шелковых спортивных костюмах. Да, он их уже где-то видел. Это ее охранники? Ну, тут и вовсе круто. Вали домой, Андрей Сабанов. Кто ты такой для таких девушек?

И он побрел домой - со своей дешевой скрипкой в футляре и тремя банками морской капусты...

4. СОН САБАНОВА

И я спускаюсь к Вельзевулу. В аду вокзальный душный гул. Сидит, ружьишку дуя в дуло, на старом стуле Вельзевул.

Мычит, ногой бутыль катая. Лицо - как кованая медь. О чем спросить бы негодяя? - Могу я раньше умереть,

знаком с шагреневою кожей... Добавил бы таланту мне! Моргает тускло глаз заросший, как ноготь мертвеца на дне.

- Не прыгай предо мной, как заяц! Итак, я помогу тебе - но дашь, о чем и сам не знаешь, чему лишь быть в твоей судьбе.

(Чего еще я сам не знаю? Что явится в судьбе моей? Да вряд ли... только скука злая да пара скомканных рублей.

Давно я одинок на свете, давно в ночах я одинок. И может быть в моем ответе одно согласье, видит Бог.)

И сатана рычит довольный: - Коли согласен - по рукам... И только в сердце стало больно, как будто побывал он там.

Зато идти по красным углям не жарко и не трудно мне... И вот к себе вернулся утром - а что же это на стене?!.

Висит посол нечистой силы - моргает глазом паучок... Нет, показалось. Отпустило. Я все ж договориться смог!

А он того не знает - знайте! - жизнь моя в будущем пуста... А я прибавил ли в таланте? О, пятипалая звезда!

Рука работает на скрипке, как десять самых быстрых рук. Но почему же без улыбки стоит во тьме мой старый друг?

Но почему же звука нету - хоть весь я изодрал смычок? И я кричу живому свету: какой же в договоре прок?!

И вдруг встают сверкая залы, где лампы - будто виноград, где мчится - на меня, пожалуй - аплодисментов водопад!

Дворцы Парижа, Вены, Бонна... газетный снег... радиогам... И только сердцу больно, больно, как будто побывал он там...

5.

"Все бред. Возможности упущены. И мы не Моцарты, не Пушкина. Если бы в свое время не жил в сырой избе на свайках у болотистой протоки... да и другой наш сельский дом возле оврага был не лучше - весь в щелях... если бы уехал в молодости учиться в Ленинград, а ведь советовал один бывший ссыльный музыкант, дед с лицом Мефистофеля, даже адреса питерских коллег предлагал... Впрочем, и Питер - сырой город... и дело не только в артрите... В конце концов, полечился бы на грязях... совсем рядом есть озеро Учум, многие музыканты приезжают руки-ноги там погреть... Вот если бы ты умел верить в себя, сковывать свои нервы... не падать в обморок, когда работа идет не так прекрасно, как хотелось бы... если хладнокровно медлил бы, не летел на сладостный огонь - женился не на Людмиле, а на девушке высокообразованной, нежной, которая любит музыку... если бы... то был бы сейчас не Андрей-скрипун, а маэстро АНДРЕЙ МИХАЙЛОВИЧ САБАНОВ. Не таскался бы по свадьбам-панихидам... Если бы."

Все - если бы. Да у самой матушки-России каждое десятилетие в судьбе это "если бы"! Но что на Россию ссылаться? Тебе кто мешал?..

Поел с хлебом морской капусты, запил водой из-под крана и сел у окна, подперев лицо ладонью, как Аленушка у озера на картине Васнецова. Его и дразнили в детстве девчонкой. Он был, как девчонка, хил телом, его били ровесники. Но упрямый и бледный, отрастив волосы до плеч, Андрейка постепенно отвоевал себе пространство в стороне. По настоянию матери пошел учиться в седьмом классе еще и в музыкальную школу, которую закончил на пятерки. Всегда на чем-нибудь тренькал - на пиле, когда дрова пилили, на стаканах, налив в них разное количество воды...

"Но разве тебе не везло? Мама, продав теленка, не тебе купила в детстве скрипку-четвертинку? И все в деревне вокруг терпели, когда ты во дворе пиликал на ней до ночи. Даже Райка, рыжая дворняга, тебе подвывала... Все впустую. Ничего из тебя не вышло. Ты - посредственность. Способная посредственность."

Уже тогда от боли в пальцах мутилось сознание... переигрывая, торопясь, доводил себя до бешенства... и нет, не тщеславие подгоняло, било в спину кнутом - страсть к совершенной игре. Падал возле дров, жевал в бешенстве опилки... И опускались руки, неделями ничего не делал. Шлялся с двоечниками из младших классов.

Получив "аттестат зрелости", по совету сестры без особой надежды поехал в город, в недавно открывшуюся консерваторию. И его в этом огромном белом доме с колоннами и зеркалами - бывшем дворянском собрании - приняли с первого захода! Профессор, похожий на Чайковского, проверил слух и внимательно осмотрел пальцы бледного сутулого парнишки... Ласково посоветовал немного укоротить космы: "Попадет волос под волос смычка - запутаетесь как ведьма..."

В школе Андрей не блистал знаниями, а здесь не пропускал ни одного занятия - не только сольфеджио и прочие обязательные уроки, но и бегал на класс композиции, он помнил - Паганини был еще и композитор... И профессор Куликов поощрял Сабанова - и Андрей делал, по словам учителя, грандиозные успехи, играл соло на студенческих вечерах... Но неожиданно Куликов упал на лестнице консерватории, умер от разрыва сердца. А новый учитель - старец Рокетский со впалыми щеками (они у него как эфы на скрипке) из Одессы - сказал, что Андрей не так держит пальцы, слишком шикует смычком, надо строже:

- De'tache', если оно связное, должно быть плотным, как кирпич (это про серию кратковременных штрихов смычком)... А пиано не должно быть рыхлым, как сидение дивана... - Одним словом, начал переучивать. И дело у Андрея пошло наперекосяк.

И не с кем было посоветоваться. Друзья-завистники с ухмылкой отворачивались: каюк любимцу Куликова... Ему б уехать в Ленинград, где командуют несколько "куликовцев", но Андрей нерешителен... А дома в селе трагедия - даже письма получать оттуда мучительно... Сабанов-старший, служивший в милиции райцентра небольшим начальником (пожалуй, даже сейчас Андрей затруднился бы назвать должность), был уволен по причине задиристости: толкнул кулаком в грудь сослуживца, который ругал Сталина. Старику бы радоваться, что теперь сокращения проводятся тихо, без расстрелов (вон что пишут про его любимые 30-50-е годы!), а он запил. Еще вчера ходил надутый, важный, подолгу отчитывал пьющих плотников, заваливших улицу обструганными бревнами, а теперь сам стоял у какого-нибудь оврага, глядя вниз, покачиваясь и скрежеща зубами. То ли от срама сгорал ( отстранили от власти! Люди могут подумать: тоже - из-за пьянства! А его - по политическим мотивам! ), то ли не представлял себе, каким еще делом может заняться - власть, даже маленькая, многих в России развратила...

Мать Андрея, тихая ласковая женщина, призывала к смирению, указуя на иконы, лила слезы, уговаривая Михаила Илларионовича не писать больше никуда писем, а он писал. Наконец, отца устроили на работу по линии сельского хозяйства в райисполком, но он продолжал оскорбленно отчуждаться от мира. Андрею еще в школе было совестно за него - надо же, уважает кровопийцу в кителе! Портрет его держит в избе над столом...

Сестра Андрея Лена ( она старше его) с радостью уехала в областной город, вернее даже - в закрытый пригород на окраине, куда и при желании приглашающей стороны не всегда и всякого пустят - вышла замуж за инженерафизика Диму. Отец пару раз наведывался за сорок километров пьяный на КП, показывал стертые красные корочки, но его вежливо разворачивали обратно, в родимое Старо-партизанское. Правда, иногда дочь сама являлась, привозила диковинные в те времена в сибирской тайге апельсины...

К Адрею же в городе отец не заезжал - не тем занимается волосатый сын. Когда Андрея с четвертого курса консерватории забрали в армию, в пехоту ( пойти в военный оркестр он не захотел - и поступил, упрямец, глупейшим образом!), то узнал из писем матери: Сабанов-старший едва не умер, сильно болел, говорить не мог - только мычал. Но зато, как писала мама, прекратил пить водку - засел сочинять самую правдивую историю современной России, за каким занятием и застал его сын, вернувшись из армии.

Важный, лысый, в очках, как тот говорун с бумагой из детского приюта, отец показал сыну пять школьных тетрадок: там все было расписано по годам - участие М. И. Сабанова в войне... участие М.И. Сабанова в восстановлении народного хозяйства страны... борьба М. И. Сабанова с хулиганами и ворами... В последней главе он, как истинный сталинец, проклинал за распад СССР Горбачева и Ельцина... Анафема, писал он, "Иуде с отметиной"... Анафема - "Беспалому"...

Дочь звала, и мать не раз предлагала старику перебраться в закрытый город - там снабжение лучше, нет преступности, да и некому водиться с народившимся внучатами. Но отец бунтовал в своем райцентре, где даже элеватора нет, зерно возят в соседний район, а имеется лишь воняющий на всю округу рыбзавод да не менее вонючая маслобойня... Сабанову-старшему все мнилось - вспомнят о нем, вспомнят и с пионерами под оркестр придут, попросят прощения. Но никто к нему не приходил... бывшие секретари райкома все куда-то подевались - говорили, в бизнес ушли... И наконец, старик согласился-таки переехать к дочери как в изгнание - и то лишь ко времени, когда волна бедности и бандитизма достигла и секретных зон. Мать увезла его, почти уже невменяемого, жалкого, что-то невнятно бормочущего, с мокрыми кривыми, как волнушки, губами, за колючую проволоку.

А Андрей... что Андрей? Да ну его как пистон под курок, и вообще всех этих музыкантов и поэтов! Михаил-то Илларионович мечтал: сын станет генералом и всем врагам великой страны покажет, где раки зимуют... Надо - и до Индии дойдет. Правильно призывает политик Жириновский. Даже не верится, что у Андрея отец с такими смешными взглядами... Если бы старик нал, что для сына тягчайшими днями в жизни оказались именно два года в армии. И не из-за учений на морозе, не по причине чистки сортиров и не по причине прочих прелестей службы. Нет. Из-за хамства полу-офицерья , из-за унижений и поборов, которым "деды" подвергают первогодков, из-за страшного закона: "Молчать, пока зубы торчать!.." А уж юмор армейский! Андрей никогда не забудет:

- Девушка - консервная банка, один раскрывает, другие пользуются.

- Что такое девушка? В 16 лет - дикая, как Австралия, в 17 - жаркая, как Африка, в 18 лет - открытая, как Америка, в 19 лет - разбитая, как Германия.

- Лучше слышать вой шакала, чем клятву девушки.

- Снимай ремень и бей в п-здень... Ха-ха-ха!.. Га-га-га!.. Гы-гы-гы!.. - Самые низменные чувства вместе с черными кишками через рот выворачивает эта армия. Правда, говорят, в войну иначе...

Отец мог бы рассказать - он-то совсем юнцом попал на фронт, в 1944-ом. Но уже вряд ли расскажет - Андрей для него стал чужим, можно сказать, политическим противником, понимаете ли (его любимое выражение "понимаете ли"). После развода сына ( и кого узнал о разводе? Наверно, земляки из села, заезжавшие к Андрею переночевать, доложили...) прислал писульку с каракулями, напоминающими колючую проволоку: "Как можно рушить ячейку государства?! Это влияние буржуев с их "свободой" любви!.." Андрей отбрил в ответ: "А как же тогда твой Ленин и его отношения при живой Крупской с красоткойреволюционеркой Инессой Арманд?"

Лысый угрюмый батя не ответил. И более не писал сыну. Верно, окончательно и бесповоротно обиделся на сына. И теперь сочиняет, как Пимен, шестую тетрадь - про Чубайса и прочих демократов...

И остался Андрей один-одинешенек в России. Где друзья по консерватории? Самые талантливые - опять-таки в Питере и в Москве. А с бездарностями встретиться, водки купить? Захохочут, как вороны: "Снизошел?! Ну и чем ты лучше? Сшибаешь, как и мы, червонцы..."

О многом сегодня вспомнил Андрей после встречи в детском приюте (никак из головы не выходит мальчонка со скорбными губками)... До ночи просидел, думая и о своей надломленной жизни...

Мимо окна, жужжа, быстро летели подростки на шариковых коньках ( "А мы когда-то на велосипедах ездили"). Промелькнули на бешеной скорости округлые таинственные иномарки. Наверное, в одной из них сидит, блаженно вдавившись в богатое кожаное кресло, и та девица с набеленным личиком. Идиотка.

Ничем не лучше бывшая жена - грудастая, холодная, как пингвин... Когда уходила, Андрей отдал ей телевизор - смотрите свою политику! У него есть свое высекание огня из кремня - скрипка. И уже давно не интересовался новостями, разве что местными. Если застрелили какого-нибудь банкира или хоронят ветерана в орденах - из разговоров в толпе скрипач похоронного оркестра что-то узнавал... Страна катилась черт знает куда.

Правда, Людмила оставила бывшему мужу старенький "кассетник" - пусть слушает до одури свою любимую музыку... И он иногда включал магнитофон, ставил наугад одну из захватанных кассет - там уже не разглядеть надписей, и никогда не знаешь, что сейчас заиграют. Нажимал на "play" - и засыпал... И сквозь сон было слышно, как тренькает и тихо рассыпается веером весенних сосулек на асфальте рояль Моцарта, и жалобно, жалобно поют скрипочки, и взмывают, как ласточки, в небо...

Но сегодня не до сна. И не до музыки. Всю ночь сквозь мглу на него смотрят круглые глаза потерявшего родителей мальчугана, который чувствует музыку так же болезненно и сладостно, как серебряная листва ветлы - ветер... Может, правда, - усыновить? Но на какие шиши растить его?

И еще эта девчонка-женщина... два раза быстро заглянули в душу ее растерянные фиалковые очи... Да кто она такая и что он к ней пристал? Еще не хватало увлечься малолеткой. Тоже мне, Лолита постсоветской эпохи... И все же таится в ее облике загадка... не полная же дура - так мазаться! Видит Бог, есть в лице ее запрятанное страдание... Но ты и ей не поможешь. Гол, как сокол. С гундосой магазинной скрипкой. Хватит! Спать! И забыть - эту прежде всего.

Включил магнитофон - заело, хотел вынуть кассету - потянулась пленка, вырвал метра два... выключил. Спал плохо.

Утром ожесточенно полез под ледяной душ и выскочил на улицу.

Хватит. Он сегодня, он сейчас идет в ненавистный цыганский оркестр - приглашали. Будет играть вместе с кудлатыми веселыми хлопцами, тряся задом, по ресторанам. Там хорошо платят.

Но судьба поворачивает, куда ты не ожидал... Еще не раз Андрей задумается во снах и среди бела дня, что же это такое - случайность в жизни... Случайность - корнями восходит к случке собак? Нет! Случай - безумие с луча лунного... Или: случай - слушай чаянность... Престань, доморощенный лексиколог! Твое дело - пила, смычок. Но ведь и смычок - смыкает... Сомкнутые губы - тайна. Сползаешь с ума? Больше не пьешь.

Так вот, не зайди он по пути к автобусной остановке на почту (вдруг от мамы и сестры письмо?), он бы не встретил никогда ту самую задаваку. И скорее всего, через день-два забыл бы о ней. Сколько можно?..

Но он забрел на почту, здесь у него имелся, как нынче у многих, свой абонементный ящик - в подъездах все жестяные ящички грубо вскрыты, пацаны воруют газеты и письма, а то и просто поджигают (если замочек не отпереть). Андрей открыл дверь в пахнущее расплавленным сургучом почтовое отделение - и увидел в двух шагах: намалеванная маленькая женщина беспокойно роется в открытом отсеке номер 8432. Она в слезах. Вот это да! Заревана. Впрочем, быстро поморгав, вынула красочные журналы, длинные конверты и, сложив в большую кожаную сумку с синими камушками, вышла.

Сегодня она была еще более нарядна, чем обычно, - в розовом и кремовом, вся - как торт. И духи, духи всех стран мира... Но почему плакала?! Не дали на уши золотые сережки повесить? Или ноздрю просверлить не разрешили - сейчас молодежь и в носу украшения носит...

Андрей выскользнул вслед за ней - красотка медленно ( может, нарочито медленно? Но она, кажется, не заметила Андрея?) направлялась в сторону краснокирпичного с арками дома. Медленно, но и не глядя по сторонам - опустив голову - прямо монашенка. Но если ты не хочешь ни с кем говорить, пошла вон. Купили тебя с потрохами - и живи.

Однако ноги Андрея сами несли его в ту же сторону - за юной дамой. Вот и подъезд ее. Шаг. Еще шаг. Нажала на кнопки и - исчезла, словно впиталась, как алый дымок в эти алые стены. Новые времена - новые герои. Почему-то полюбили именно этот, так называемый кремлевский кирпич. Но если все так хорошо, почему она ревела?

Во дворе на кривых железных качелях качаются девочки в раздуваемых на ветру юбчонках. Они тоже, как взрослые, в клипсах, кольцах, браслетах. Маленькие мальчишки стреляют из автоматов, валяясь за бревнышками, - стоявший здесь некогда терем разломан. Ничего не жалко богатеньким детям. Надо - родители завтра новый терем закажут. Так что же эта-то юная женщина тут делает?! Может, уборщицей работает, как Золушка? Удочерили - и давай, трудись. Да, да, конечно. Так и есть. А что женщина - сделали и женщиной...

Вдруг Андрей вспомнил - она отпирала абонементный ящик. Надо хоть узнать фамилию. Сердясь на себя (зачем, зачем тебе это?!), вернулся на почту.

На почте работала Люба - смешливая толстая девица с собакой. Запрокинув голову и рассмеявшись: "Ха-ха!..", здоровалась с Андреем: "Привет, холостой патрон". На что он отвечал: "Потому что пьющий." Вот к ней в раздаточную комнату и зашел Андрей.

Люба разбирала газеты, белый в серых пятнах пес лежал у ее ног, как живой сугроб.

- Слышь, Люба-голуба, а кто это - ящик 8432?

Она оглянулась:

- На Наташку глаз положил?

- Да нет... Я насчет хозяина.

- Хозяина? Ха-ха! - и вдруг нахмурилась. - Зачем тебе хозяин? Хочешь поиграть ему? Он музыку не любит. - И почти шепотом добавила. - Мамина Валеру не знаешь? Неужто не слышал?

Андрей пожал плечами. И уже уходя, как можно более небрежно, спросил:

- А эта... вся в одеколоне... жена ему?

- В одеколоне!.. - снова зашлась в смехе Люба, и даже пес, поднявшись, ткнулся мордой в колени Андрею - молодец, мол, ровня моей хозяйке - тоже веселое существо на двух ногах. - Да это "Шанель" и черт те что в три ручья. А насчет жена - не жена, не знаю... Говорят - племянница...

Племянница. Вот оно как. Андрей вышел на улицу, постоял, криво скалясь на солнце ( от нерешительности в мозгу нарастает шумовой фон из скрипок - crescendo...) - и в газетном киоске купил наиболее горластые городские газеты: "Шиш с маслом", "Бирюльки", "Дочь правды"... Может, там есть что про дядюшку этой девицы.

Сел в сквере - отсюда видно, как во дворе краснокирпичного дома качаются на качелях дети - и начал читать.

И сразу же наткнулся на любопытный текст.

Интервью начальника милиции области полковника Куденко: "У нас к господину Мамину претензий нет. Он чист. Если человек предприниматель, то непременно жулик? Нет. Именно Валерий Петрович в свое время помогал организовывать в городе народные дружины, а в последние годы много денег вложил в спорт. Наша м молодежь боготворит Валерия Петровича. Он патриот области, и у нас к нему никаких претензий, кроме искренней благодарности".

А в другой газете - фотография, на ней изображены спортсмены, готовящиеся к отлету на чемпионат по вольной борьбе, и среди них - В.П. Мамин... видимо, он самый?! Еще совсем молодой парень, высокий, сутулый, с широкой улыбкой мальчишки.

В третьей газете - фельетон: "Лучше свои воры, чем зарубежные". Оказывается, Мамин - владелец если не контрольного пакета акций местного алюминиевого завода, то весьма солидной их части. У него, говорят, дом в Лондоне, счета в Цюрихе и Нью-Йорке... У него два мерседеса, четыре сменных охранника с автоматами и мобильными телефонами. Ни фига себе!

В двух других газетах о Мамине ничего, а в еженедельнике "Шиш с маслом" - интервью самого Валерия Петровича: "Я люблю мою родину... здесь мой дом... И никуда уезжать я не собираюсь."

Значит, счастлив, и племянницу вместо домработницы держит. А что? Родня - самое верное дело. Родня не подведет, даже если видит, что неправедные дела делаются. Вспомни дона Карлеоне из "Крестного отца" - какая тесная и надежная семья вокруг стеной стояла, ощетинясь ножами. Не суйся в чужую жизнь, иди в цыгане.

Йехали на тр-рой-й-йке с бубена-цами...

А ва-дали мели-кали огоне-ки...

6. СОН САБАНОВА

Не видя Бога ежечасно, но и не веря Сатане, я так решил - хотя и страшно - но их посредник нужен мне!

Так кто же здесь - веселый, наглый - во тьме как огонек течет? Когда-то согрешивший ангел или раскаявшийся черт.

На нем что шахматы одежды - весь черно-белый, как циркач, мурлычет песенки Одессы и на башке катает мяч.

Ты, проживающий охотно меж двух великих грозных сил, скажи мне - рыжий, беззаботный - все в мире истины вкусил?

Ты знаешь, почему страдаю? кого ищу я и зову? Во тьме бессмысленно стенаю и рву созвездья как траву?

Вот-вот в руке судьба-синица... - А глянь - цыпленок табака?! Мой собеседник веселится, хотя в глазах тоска, тоска...

- Ну, право ж... воду пью - водица чиста... - И вдруг десятый сорт?! Кто это - ангел веселится, иль это веселится черт?

- Нет, право ж... вот иду - дорога... - И вдруг свивается как лист?! - Кто это - выученик бога иль сатаны семинарист?

Довольно глупого веселья! Иль сам не знаешь ничего? Дай смертного любого зелья - но я хотел бы одного:

зреть каждый день, что будет завтра, или хотя бы через час... чтобы увидеть: сам я автор судьбы - иль дело леших, вас?

Ну, хоть ты бейся головою об стену, трижды будь талант - но если суждено судьбою - я буду просто глупый франт.

И хоть я вешайся - веревка порвется... прыгнешь ли с моста - зацепишься о край неловко... Не стоит и рубля мечта.

Но что же - так и жить бараном?.. - Мол, в небе лысому видней? Мой собеседник со стаканом хохочет над душой моей.

И говорит: - Вот пей, мудрило, и ты узришь все впереди. Но ты забудешь то, что было вчера... Не хочешь? Уходи.

Согласен? - Как же это можно? - А помнишь прошлое к чему?! Оно уж было... это ж тошно все помнить - как жевать пчелу.

- Я все забуду?.. - Все забудешь. (Но маму-то уж никогда... а остальное...) Плакать будешь, но память сгинет навсегда.

Согласен? - Черт возьми, согласен! Давай стакан... И выпил я. Напиток тепел был и красен. Как будто это кровь моя.

И словно занавес, мерцая, поднялся - и передо мной стояла дева молодая - в руках с моею головой...

7.

Будь проклят этот день и час,

как яд из самых красных чаш,

как жирных скрипок диссонанс,

как черти в нас!

Из стихов А. Сабанова

У Андрея своих забот хватало - болел если не друг, то ближайший приятель, поэт. Звали его Володя Орлов. Был он грузный, в сивых кудрях, в сивой бороде, ходил в коротковатых штанах, как толстый школьник, любил глубокомысленно строить страшные гримасы на своем мясистом лице, к чему не сразу привыкали малознакомые, и курил безостановочно трубку. В синем облаке возле него кашляла милая молчаливая жена Лия, у ног дремал пес Рекс, такой же мохнатый, как сам Володя. Детей у Орловых не было.

Владимир с Андреем здесь, в провинции, оказались по судьбе своей как бы ровней - талантливые люди, да бог славы не дал.

- Мне б до пенсии дожить, - вздыхал Володя, щерясь и зевая, как лев. - Ауув!.. Вот уж я поэму напишу.

- Какую поэму? - тихо спрашивала Лия, маленькая женщина с накрашенными красным ртом, врач по профессии. Из-за отсутствия денег у государства она работала теперь лишь три дня в неделю. - А тебе не кажется, что пенсии и на чай с хлебом не хватит? И что ты на этих калориях сочинишь?

Грозно округлив глаза, он отвечал:

- Именно то и сочиню - поэму про время. Как время само вкалывает на меня. Хоть лежи я тут, хоть водку пей - кажный месяц пенсия. - "Кажный" - это чтобы не показаться выспренним. Ближе к народу.

К сожалению, до пенсии было далеко, а писал он мало. Да и кому в эпоху дикого капитализма нужна поэзия? Только ироническая протоплазма еще хоть как-то печатается да всякие рифмованные скабрезности, сочинение коих Володя не мог позволить себе, несмотря на свою нарочито комическую внешность и манеры. Андрей иной раз подначивал его, на ходу шаля и выдумывая глупейшие куплеты:

- Самолет вперед летит турбореактивный. До чего же я пиит творчески активный. Он записку сунул: "Чхи!.." Думал я: пародия, а когда надел очки, получил по морде я.

В ответ на что Володя громогласно, как пещера, в которой работает трактор, хохотал. Потом скривившись, исказив лицо в очередной гримасе - например, один глаз выпучен, а другой зажмурен, а зубы оскалены - молчит минуту, две, три... Худы у него нынче дела.

Он заболел зимой. У него заныл "ливер", как называет он кишочки и прочие внутренности. Жена с трудом вытащила тяжелого на подъем стихотворца в больницу, и там ему выписали много бумажечек: надо сдать анализы на кровь и мочу.

- А что мне анализы сдавать? Я сам знаю - в моем спирте мало гемоглобина... - бормотал он, изображая из себя матерого таежного волка ( когда-то поработал пару сезонов в геологии). - Нам это ни к чаму.

Но жена не отступала, и выводы врачей последовали самые мрачные. Ему, конечно, правды не сказали, объяснили - так, язвочка... надо подлечить. Немножко лучами посветим, немножко химией почистим органы.

- Вы бы заодно органы КГБ-ФСБ почистили... - щерился кудлатый Володя и закуривал свой вонючий, наидешевейший (брал на рынке) табак... И глядя на приятеля, Андрей не мог понять: знает Володя об истинном положении вещей или вправду наивен и благодушен, как любой человек, которому не хочется верить, что над ним нависла смертельная опасность.

Жили Орловы на Лесной горбатой улице, автобусом минут двадцать. Как-то ночью, уже после одиннадцати, когда транспорт практически не ходит, к Андрею прибежала Лия, бледная, как ее блузка с розовыми пуговками. Из коротких, сбивчивых слов женщины можно было понять: Володя умирает.

Она не плакала, но было бы лучше, если бы поплакала. Но перед кем плакать? Сабанов все же чужой для нее человек, и только потому она к нему пришла, что они с Володей дружат. У Володи матери нет, отец живет в Подмосковье, с мачехой, довольно угрюмой, если судить по фотографии, женщиной. У самой у Лии родители далеко - в заполярном Норильске...

- Врачи говорят, есть лекарство... - продолжала говорить Лия, заглядывая в бумажку, как будто сама не врач. - Вот, записала... двенадцать миллионов... Но где такие деньги взять? Мать пишет, на Севере по году не платят зарплату. Может, квартиру продать?

Андрей не знал, что и ответить. Он сам был беден, как любой современный музыкант, не работающий на громовой эстраде с прыгающими в дыму полуголыми старыми мальчиками.

- Я думаю, надо все-таки сообщить отцу Володи... ну, не может же не откликнуться. Володя говорил, в космической промышленности... лауреат какой-то премии...

Лия, кивнув, ушла. В памяти взвилась жалобная мелодия из "Адажио" Альбинони... И еще почему-то вспомнился, перебивая, хор-вопль женщин из чаплинского фильма "Огни большого города". Спохватившись, Андрей выскочил проводить Лию, но ее на ночной улочке уже не было - то ли укатила, от отчаяния схватив такси, то ли рыдает где-нибудь за углом...

Миновал месяц - Володю облучали, он стал хмур и безразличен. Лишь иногда, привычно развалясь на диване, разевал рот, как старый лев, - рычал на послушную тихую жену:

- А вот почему ты нам с улицы пива с воблой не принесешь? Вобла - во, бля!.. Так возникло слово "вобла".

- Не стыдно?.. - как бы ужасалась Лия ( скорее всего, у нее не было денег). - "Вобла". Гостя бы постеснялся. Видишь, хмурится.

Извинившись и сославшись на желание похмелиться (хотя пить вовсе не хотелось), Андрей, не смотря на протесты Лии и самого Володи, шел за пивом. Володя с наслаждением высасывал бутылку темного "Купеческого" и закрывал глаза. Отец его, как Андрей узнал от Лии, на ее письмо (написанное, конечно, втайне от Володи) не откликнулся. Хотя это ни о чем еще не говорит - может, Орлов-старший в отъезде, за границей. А возможно, и собирается что-то прислать...

Но сегодня-то что делать?! Человек на глазах гаснет. На рынке продают золотой корень, маралий корень, мумие... толченый белоголовник... надо бы все перепробовать. Но таежные лекарства тоже денег стоят.

И вот Андрей Сабанов, нарочито взъерошив русые волосенки, в джинсовой куртке и мятых штанах, в красных китайских кроссовках (под цыган рядимся, под цыган!) со своей скрипкой подмышкой стоит перед девятиэтажным унылым бетонным зданием, весь фасад которого облеплен стеклянными и медными дощечками:

"Эсквайр", ООО "Симпатия", "Гранд", "Свежий ветер", ТОО "Контакт", АО "Глобус", Цыганский ансамбль "Ромэн-стрит". Да, нам сюда. "Буду хоть вприсядку плясать, но заработаю деньги для Володи. И насчет себя не придется беспокоиться - этих молодцов в любом ресторане бесплатно кормят".

Андрей поднимается на самый верхний этаж и еще из разболтанного лифта слышит визгливые голоса поющих дам и мяукающее тренькание электрогитар. Музыкант идет по вонючему коридору, где-то здесь приемная. Обшарпанные двери справа и слева открыты - на вешалках, как в магазине, висят разноцветные костюмы, шали, юбки, ходят полуобнаженные люди, пробуют голоса - гаркают, мекают, кудрявые, как истинные цыгане, но все же, кажется, других национальностей. Во всяком случае человек, сидящий под табличкой "ДИРЕКТОР" за столом с телефоном, носит фамилию Колотюк (его Андрей знает, оказались на одном концерте в администрации области по случаю избрания президента России).

Глаза у него с желтыми белками, навыкате, усы - предмет особой гордости - висят до шеи, говор, понятное дело, мягкий - на "х", но может и чисто по-русски говорить. Что Дмитрий Иванович немедленно и продемонстрировал:

- Сабанов? Наконец-то. Зря кобенился, сразу бы к нам. Ну, как это - цыгане - и без хорошей скрипки?! Тэно вущяв па като ттан!.. - Позже Андрей узнает, что это означает: не встать мне с этого места. - Прямо сегодня - играем. Плясать умеешь?

- Плясать? А зачем мне-то плясать?

- Надо и плясать. Эй, Аня! - Влетела золотозубая смуглая Аня с черной косой на груди, в руке - крохотная телефонная трубка. - Опять в Кишинев звонишь? Мне эти переговоры в копеечку влетают. Только ради твоей красоты прощаю. Идите в зеркальную, поучи двигаться на сцене...

Аня схватила Андрея за руку и завела в пустое помещение, по стенам которого, как в комнате смеха, висели слегка кривоватые зеркала. Отняла футляр со скрипкой, отставила в угол, бесцеремонно обняла гостя, как мужчина женщину в аргентинском танго, и дохнула в лицо конфетами:

- Проснись, красавец!.. - и Андрей завертелся, заходил, повторяя ее движения.

Главной сложностью оказалось - отбивать чечетку. Да еще - в пухлых кроссовках.

- А ты разуйся! - приказала Аня. - Надо уметь даже голыми пятками. Ты рома? Рома. Работай! Ты и в постели такой ленивый?

- Когда один - конечно, - вяло отозвался Андрей и вызвал этим ответом восторг у Ани.

- Какой остроумный! Ты не еврей? Я полукровка. Я сейчас подружкам перескажу, а ты пока работай ногами... - И она, хихикая, зашептала что-то в трубку, оглядываясь на Андрея, который с видом идиота стоял перед ней и время от времени дергал коленями...

Вечером вместе с новыми коллегами поехал на первое свое выступление в качестве солиста ансамбля "Ромэн-стрит". В автобусе - три гитары, ударник, контрабас, Аня с немыслимо подведенными глазами (вроде черных морских ежей), Колотюк -певец, и он, Андрей, со скрипкой.

Новый ресторан, где он еще и не был ни разу, расположен на самом берегу реки, обнесен жгуче-красной (опять-таки красной!) кирпичной стеной, плотно обсажен голубыми елями и называется "Яр". На въезде - в воротах - молодые люди в пятнистых афганках проверили документы у водителя и заглянули в автобус, под сиденья. В самом ресторане, в дверях, два паренька в строгих серых костюмах прошлись чем-то вроде маленьких утюжков - магнитными детекторами - по инструментам, по одежде приехавших, обхлопали карманы и щиколотки (знают, где можно спрятать пистолет или нож).

Само здание отделано снаружи и внутри огненным кедром и желтой сосной, много узорной резьбы. В зале нарочито затемнено, лазерные лучи играют в воздухе, как спицы. Музыканты - на возвышении. Внизу, в сумраке, за деревянными лакированными столами расселись могучие молодые люди с неразличимыми лицами. И среди них - две три роскошно одетых - в пеньюаре, что ли? Такая нынче мода... - молоденькие женщины. Батюшки!.. да среди них... - Андрей даже сфальшивил от волнения, взвизгнул на квинте, на верхней металлической струне, что, впрочем, вызвало веселую радость у братьев-цыган: понашему начал!.. молодец!.. Да, да, уважаемый читатель, среди хозяев вечера - Наташа, та самая, уже известная нам "красотка".

Сидит, маленькая, надувшись, с маленьким своим личиком, в облаке кружев, - бледная, красоты бессмертной.

"Да хватит же тебе попадаться на моем пути! - как бы взмолился Андрей, но он знал: врет себе, он знал: эти встречи с ней неспроста. И уже более пристально всмотрелся в хозяев жизни: - Кто же это около тебя? Да уж не благодетель ли твой - Мамин?.."

И точно - рослый, выше других над столом, сидит, слегка сутулясь, обнажив в мальчишеской улыбкой лошадиные зубы, весь такой простой, в голубенькой рубашке, в белесой ветровке со шнурками на груди, воротила местного бизнеса, которого шпана обожает, а милиция выдала ему, как с завистью сквозь зубы сказал Колотюк, на оба "мерса" под стекло картонку: ПРОЕЗД ВЕЗДЕ. Да Мамина и без картонки побоятся остановить, его номера - 666 и 999 знают все.

Справа от него держит хрустальный бокал на пальце, жонглируя, круглолицый весельчак, нос картошкой. Слева от Мамина, спиной к Андрею, пируют еще трое широкоплечих молодцов. Их дамы - лицом к сцене. Но глаза Андрея текут, как ртуть по наклонному столу, к ней, к Наташе...

Что так торжественно? Заказали прямо, как у Толстого, "Не вечернюю". Может, они Наташу сегодня замуж выдают вот этому, толстому??? Ишь, подбросил, поймал фужер, поставил на стол косо - фужер не падает... веселится, десны кажет. Но ни Мамин, ни он не пьют спиртного - только иностранную минеральную воду, которую подливают им официанты в широких красных галстуках. Перед женщинами в синеватых бокалах шипит шампанское. Водку пьют те, что спиной к сцене, а один из них еще и запивает водку пивом, после чего громко хохочет и трясет головой.

А вот и нет - не свадьба - Мамин обнял Наташу, закрыл глаза и странно, блаженно улыбнулся. Хорошо иметь такую красавицу- племянницу, можно выдать замуж хоть за директора лучшего банка страны, хоть за самого главного уголовного авторитета планеты.

"Видит она меня или нет?" Нет, конечно. Наташа на цыган и не смотрела, она сидела, как беломраморная статуэтка, принимая знаки восхищения от дружков Мамина - они ей все ручку целовали, а она этак грациозно ее подавала. Пальчики в синих и зеленых (бриллиантовых?) перстнях. И вдруг - она даже отшатнулась: узрела, наконец, над собой, наверху, Андрея. Узнала! Немножко нахмурилась, отвернулась и снова глянула на него, чтобы удостовериться - тот ли это странный прохожий, что приставал на улице, - кажется, тот, хоть и на скрипке играет, неумело подпрыгивая... и снова убрала в сторону синие свои небесные, глубокие, таинственные...

Потом хозяева изволили кушать - и Наташа на Андрея больше не смотрела, вилка и ножик в ее ручках грамотно и быстро работали. Колотюк устроил перерыв и для своей команды - их усадили в другом углу ресторана, где угостили наповал, как лесорубов или грузчиков. Андрей не хотел пить, но это было его первое выступление в ансамбле, да еще предложили тост за его "бешеную" скрипку ( он здесь постарался, хотя сразу занемела кисть, стал сбаивать мизинец), и пришлось под бдительным оком усатого атамана хватить пару стаканчиков коньяка.

А потом Колотюк, жарко дохнув, прошептал ему:

- Твоя игра Валерию Петровичу понравилась, пойди, подойди к их столу и сыграй. Как цыган сыграй, понял, поганый русский?!

Андрей видел в каком-то кинофильме, как играл в дыму и звоне "шалмана" скрипач-цыган. Андрей приблизился, спотыкаясь от смущения, но все же как бы игривой походкой к столам богачей и сел с размаху у ног Мамина и Наташи и, блаженно закрыв глаза, как это делает и Мамин, завинтил самую, пожалуй, серьезную из всех ресторанных вещей на свете - "Цыганские напевы" Сарасате. Ее все хотя бы раз, да слышали. О, Сарасате! В десять дет он изумил своей игрой королеву Испании, и та подарила ему скрипку Страдивари! И он, как Андрей, всю жизнь был одинок, любил только музыку, тлько скрипку! О, если бы Андрею такую!..

Сабанов изобразил из себя несомненно пьяненького, что позволило спрямить некоторые мелизмы, все эти неизбежные украшения - пальцы не успевали. Но все равно эффект был колоссальный.

Мамин взял со стоявшего за спиной пустого стула кожаную сумочку (наверное, там и оружие), вынул несколько денежных бумажек и бросил музыканту на колени. Как потом увидел Андрей, это были хорошие деньги, но перед Наташей он не мог их взять. Как бы не заметив, роняя их на пол, поднялся. Из-за стола мгновенно выскочил круглолицый, присел и, рассовывая деньги Андрею по карманам, буркнул в ухо - как поцеловал:

- Сбацай еще что-нибудь... Валерке нравится. Ну?!

"Валерка" моргал от слез, откинувшись на спинку стула, опустив руки чуть не до полу, расслабленно глядя на человека со скрипкой. Откуда было ему знать, что Андрей и Наташа знакомы? А она и не смотрела больше на скрипача - отложив ножик и вилку, напряженно улыбалась, как куколка, у которой повернули в спине ключик. Но красивая, да, да.

Андрей "сбацал" еще, по просьбе толстомордого, - "Мурку", девицы завизжали от восторга, "женихи" угостили водкой, Андрей выпил и снова сидя играл. Кстати сказать, сидя играть очень трудно. Гениальный Иегуди Менухин будучи в Индии, куда он ездил к йогам лечить руки, чуть с ума не сошел, так был потрясен игрой некоего индуса, который играл на скрипке именно сидя на каменном полу. Но Наташа на Сабанова больше не смотрела - картинно отворотясь, рассеянно перебирала кружева платья, а Мамин зажмурился, ресницы его были в слезах. И Андрей тоже заплакал, играя, - было страшно жалко свою жизнь и жизнь Володи, жизнь Наташи и вообще жизнь всех хороших людей...

Ночью его привезли домой - он стонал, еле держался на ногах. И все боялся, что оставил скрипку. Ему сунули подмышки несколько бутылок пива, одну он разбил тут же у автобуса, цыгане хохотали - для них не впервой были щедрые подарки заказчиков. С трудом отперев дверь, Андрей, не раздеваясь, упал на кровать.

Всю ночь, как наяву, в ушах орал хор: "Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая... здравствувуй, моя Мурка, и прощай... Ты зашухерила всю нашу малину, а теперь "маслину" получай. И лежишь ты, Мурка, в кожаной тужурке, в голубые смотришь небеса..."

Проснулся часов в пять утра - сердце грохочет в груди, как вживленный будильник. Выпил пива и несколько отошел. Прощай, Наташа. Теперь ты знаешь, кто я, а главное, знает Мамин, и уж конечно ни под каким видом он тебя за меня не отдаст.

Днем забрел еле живой на почту - в ящике лежала записка: "Цыган, позвоните 223322. Н."

"Господи!.. Кто это?! Она??? С ума сошла?.."

Купил в киоске жетон, позвонил из уличной будки.

Мужской голос ответил:

- Слушаю. Вам кого? - И поскольку Андрей молчал, добавил. - Вы звоните с автомата. Возможно, он не сработал. Наберите с другого.

Этим своим небрежным знанием, откуда звонит Андрей, человек на другой конце провода совершенно напугал бедного музыканта. Вот так аппаратура! Ну и на хрен всех вас. Андрея вчера исцеловала Аня, даже следы зубов оставила на его щеке... волосами своими черными шею ему обматывала, на узел завязала - умирая от смеху, еле развязали... С ней, с Аней, и надо ему контакт держать. А Мамин - страшная личность. Говорят, вся шпана города ему подчиняется, он их герой, выходец из Березовки, самого бандитского района в городе, но своими руками ничего не делает - он чист, он в деле.

Этому танку, украшенному цветами, лучше под траки не попадаться.

Всё так, господа, всё так... Но что вы скажете, если вмешивается сама судьба?! Как вы заметили, с нашим героем мы уже устали думать-размышлять, что же это такое - судьба, и как движется ее лезвие в темных травах бытия.

А именно следующей ночью, вернее - в половине двенадцатого в квартирку Сабанова постучали, хотя есть звонок... Андрей открыл - и отступил, не веря: из темноты, оглядываясь, вошла Наташа.

Она прикрывала ладошкой подбородок, скулила, как собачонка, и смотрела то на дверь, то на Андрея, намалеванная, как матрешка, но сегодня - в длинном сереньком плаще, скрывающем ее платье и коленки, на голове - шляпка с пером, надвинутая на глаза.

- Ты - Андрей?.. - Задохнулась. Голос упал до шепота. - Андрей... Увезите меня сейчас же... спрячьте где-нибудь. - Она заплакала в голос. - Почему стоите?!

- Что такое? Куда спрятать?.. - Андрей не понимал. Как она сюда попала? Наташа опустила руку - он увидел под ее нижней губой синяк с багровой ниточкой сбоку - на что-то наткнулась в темноте? Андрей, повинуясь ее мокрым затравленным глазам, запер дверь.

- Ты же с цыганами?.. - Поднырнув сбоку под его вытянутые руки, она приникла к нему. - Я могу намазаться смуглой... Вы же меня любите? - Ночную гостью трясло. Ее коленки тыкались в его коленки. Может, наркотиков накололась? - Бу... будешь любить? Ты позавчера сказал... правда?

- Правда, правда, - прошептал Андрей, заражаясь ее страхом. Неужели не сон?! Она сбежала? И сбежала к нему? Плачет, размазывая по круглому лицу синие капли с век. - Прямо вот сейчас?.. - Да, да. Выключите свет!..

Он выключил. - Сегодня... сегодня он Костю застрелил... охранники рассказали... Они напились и много чего рассказали. Это... это мафиози, крокодил Гена... страшный дядька. И меня ударил. Я больше не могу. - Ее руки, вцепившиеся в руки Андрея, были ледяные.

- Он тебе действительно... дядя? - глупо спросил Андрей, уже все прекрасно поняв и боясь поверить.

- Да при чем тут дядя? Он... он.. - и не умея объяснить, что Мамин - ее любовник, муж, она навзрыд заплакала, как-то даже подпрыгивая, приникнув узкими плечами к Андрею, шляпкой под горло. - Увези! Как можно дальше!.. А то достанет и в чемодан с дустом сунет. Ему ничего не стоит.

В голове у Андрея пламенем кружились мысли, что нет денег, что надо, конечно, бежать, да куда?.. надо бы обдумать... что эта встреча с Наташей должна была, видит Бог, произойти... но он толком ничего не продумал... Ах, будь что будет.

8. СОН САБАНОВА

Да это - голова живая была моя... глаза мои... я руки протянул, рыдая, - но руки близко не дошли.

Я закричал - она молчала... я замолчал - она кричит... Так что это - конец, начало судьбы моей? Кто объяснит?

Господь, не верю я чертенку или ангелочку-дурачку. Позволь же к твоему чертогу припасть - не лодырю-сачку.

Коль есть там у тебя бинокли, ты видел - я немало лет

смычком работал... аж промокли мои одежды до штиблет.

Хотел я страстно совершенства, в трудах изнемогал вполне, но звуки легкие блаженства давались очень редко мне.

Хотя меня порой хвалили прославленные мастера - я видел, что бескрылы крылья, смычек грузнее топора.

А годы как в сугробах вешки - не разглядишь, вперед гоня... И в этой гонке, этой спешке себя загнал я, как коня.

Но почему ж не получилось? Ведь так я музыку люблю... Господь, ты оказал бы милость и объяснил судьбу мою.

Жить серой мышкой, прозябая, съедая хлеб, куря табак... а если бы судьба другая, все быть могло совсем не так.

И глупая жена, увидев, какой я славой окружен, меня б могла не ненавидеть... бывает так у русских жен.

И я бы не ходил со взором упрятанным, как в ворот клюв, себе бы не казался вором, который лишь пьянчужкам люб.

Кричу "дур-рак", как "попка" в клетке, весь день себе лишь самому, но бьют меня не только детки, считая - это я ему.

Господь, зачем на свет родятся? Чтоб только землю потоптать? Или с тобою поравняться?

Господь, я не хочу роптать

понять желаю смысл творенья живого, нежного всего. Но где ответы в утешенье? Молчишь ты, наше божество.

Иль нет тебя - а есть кислоты, металлы, химия вещей?.. И наши страстные заботы лишь только для работы сей?

Мы, появившись, одиноки - нам размножаться и гореть... Мы сами - дьяволы и боги. И в праздник нечего говеть.

И нету смысла в благородстве... задача - дольше проползти. Пусть в оглуплении и скотстве - пробормотав: господь, прости.

И где таланты? Кто их видел? Прославить может ОРТ, коль ты деньгами не обидел пройдох наглее в той орде.

Иль зря ярюсь?.. и это сон лишь. И я сейчас, сейчас проснусь. И я проснулся... мама, помнишь, пила и пела наша Русь.

Ведь это ты стоишь, родная, в толпе у мертвой головы?.. Зову тебя - а ты: - Не знаю, чего хотите, сударь, вы.

Сбылось пророчество дурное? И я тебя забыл в пути? И значит, мне с моей судьбою должно отныне повезти?

Смычок как молния прекрасно скользнет - до неба вознесет? И страшно, страшно просыпаться... Но пробуждение - вот-вот...

9.

Он долго не размыкал слипшихся ресниц, хотя уже светало - у кого-то из соседей заговорил телевизор. Андрею казалось, при свете утра он увидит рядом с собою несомненно пустую постель и в который раз ужаснется снам, ставшим явственнее реального мира. Но нет, маленькая беглянка лежала возле правой его руки, чуть отстранясь, глядя вверх тусклыми от усталости и страха глазами. Золотистые ее, рыжие на изгибе космы вились колечками по грязноватому одеялу, кулачки были сплетены под подбородком.

Вчера ночью, выключив свет, они час, а может, и два стояли у окна, выглядывая на ночную улицу, думая, что же теперь делать. Пробираться на железнодорожный вокзал? К междугородним автобусам? В аэропорт? Пешком за город куда-нибудь в тайгу? Стояли, обнимаясь изо всех сил, и Наташа продолжала бессвязно рассказывать о своем недавнем господине... Что это он поместил наташину маму - у нее инсульт - в дом для престарелых большевичек под Москвой, хотя мама, конечно, никогда не была в начальстве и даже в партии не состояла. Да, да, времена изменились, но санаторий под Москвой остался, под тем же названием в народе, да и не выгонять же старушек, бывших некогда женами членов ЦК или сами по себе знаменитыми героинями труда и войны. Там летчицы, шахтерки... за них заплатило государство. А Валерий Петрович отдал за маму Наташи сколько-то миллионов, и маму приняли... Ее лечат, но, как сказали, скорее всего, мамочка уже никогда не заговорит, только жалобно смотрит... Наташа рассказывала шепотом, по детски громко шмыгая носом и вздрагивая всем телом при каждом стуке и бряке за стеной, при каждом шорохе за окнами... А там уже летела, скреблась по асфальту первая жухлая листва с берез и тополей.

На синеватом зеркале улицы под горящими фонарями пустынно, как на Луне, и выйти туда невозможно - любой прохожий, тем более парочка, станут заметны со всех сторон с самого далекого расстояния. Андрей вдруг вспомнил, что не спросил у Наташи, уверена ли она, что за ней не следили никто, но она сама догадалась, закивала, стала подробно объяснять:

- Я на двух такси покружила... а чтобы быть некрасивой, сделала так... - Она надула щеку. - А к твоему дому из-за угла подбежала... А твой адрес по телефону у Колотюка днем узнала... а чтобы голос не запомнил, кашляла. Нас не найдут? Ой, давай покурим или выпьем, чтобы не думать... Он мне не разрешает, но ты дай.

Андрей полез в угол, за чемодан. С позавчерашнего концерта у него оставалась бутылка водки "Колесо фортуны", которую вместе с пивом ему сунули в руки в дверях ресторана. Правда, утонченный музыкант (это Андрей о себе) никогда и помыслить не мог, что с юной богиней, о которой безнадежно мечтал эти дни, будет пить вонючую водку. Да еще безо всякой закуски - в квартире лишь обломки старого печенья в тарелке. Впрочем, разливая жидкость в стаканы, исподлобья оглядывая женщину, которая скромно подсела к столу, застланному газетой, Андрей успел подумать: а может, это и хорошо, что сейчас выпьют... Инстинкт подсказал Наталье или ум женский - им надо как можно быстрее, с первых же минут забыться, растаять, стать любовниками, иначе наверняка потом появятся преграды воспоминаний и сомнений...

Выпили и, не опьянев, сделали вид, что опьянели. Можно стать смелей. Сабанов обошел стол и стоя обнял ее, сидящую, и судорога прошла по ее и его телу - это они опять услышали похожие на шаги шорохи за окном - летит, катится листва... наступает осень... А вот и словно топот ног по лестничным пролетам, прогремела вода в трубах. Наташа вскочила:

- Только я сама разденусь... - И совершено не стесняясь Андрея - при свете проплывающих по улице машин, тюлевые шторы не заслон - сняла с себя и аккуратно сложила одежду стопочкой на стул, кольца и браслеты не забыла снять и легла, натянув до подбородка одеяльце. Андрей сделал вид, что убирает со стола, - он медлил, стеснялся... На скрипке, что ли, сыграть? Голый, как сатир, да? Хоть и в темноте... Дубина. Ну, иди же, иди к ней. Сбрасывай с себя все, как на ночном ветру деревья сбрасывают листву...

Она лежала, свернувшись, как зверек в норе, зыркала на него блестящими глазками. И он пошел к ней босыми ногами, прилипая к линолеуму пола, приблизился, как нескладный огромный зверь, спасать и утешать... а чтобы смешливая душа ее отвлеклась на секунду-две на глупость, нарочито запнулся и как бы вынужденно упал плашмя на маленькую, но совершенно развитую, как женщина... белую, гладкую, как мраморная пена, Наташу с ее твердыми грудками...

А потом она все продолжала шепотом, как в бреду, нескончаемый свой рассказ про Мамина. Это правда, он вчера вечером самолично убил в складах на правом берегу Костю Балабола.

- Такой толстый... фужер на пальце держал, помнишь?

Еще, наверно, и милиция не знает. И не узнает! Он ведь, Мамин, может мертвого в одежду эвенка нарядить и через знакомых вертолетчиков в северную тундру увезти и там на дерево повесить... Будет висеть неизвестный человек, пока не склюют птицы, пока гнус и комар не превратят его в картон... Так говорил както сам Костя. А почему его Мамин убил? Они на склады заехали, Костя давно звал шефа отобрать для себя новую "лепень" - из Англии получил роскошные смокинги, клубные пиджаки с позолоченными пуговицами. А так вышло, неделю назад Костя возил именно туда Наташу, где уговорил взять малиновые туфельки, колготки с какими-то пружинками. И вот они стоят, Мамин и Костя, среди ящиков с товаром, а рядом охранник Кости... с двумя подбородками... звать Сергей. Он и говорит, смеясь: "Рассказывают, пока Натка тут себе выбирала, ты прямо на этих тюках с ней и прыгал?.." - "Что такое? - заморгал, улыбаясь, Мамин. - А?.." И сунув руку в карман, закрыв глаза, не глядя, застрелил из пистолета Костю Балабола. Штаны себе испортил. Домой вернулся как бы рассеянный, позевывая, с тем самым Сергеем за спиной и - вдруг кулаком с перстнями по лицу... хорошо, не по губам, по подбородку получилось... "Было?" - "Что?! Нет!.. - закричала она, догадавшись о чем идет речь и приседая от страха... - Мы меряли... и еще телевизор смотрели, пока машина с заправки не пришла." - "Телевизор смотрели?" - улыбаясь, спрашивал Мамин, и Наташе все казалось: он шутит, и Костя сейчас войдет... но Кости не было. Зато появились два хмурых парня, которым было отныне велено сидеть в квартире у входа, когда Мамин уезжает по делам. А если дама (так называл Наташу почему-то при чужих Мамин) скажет, что ей надо в магазин или аптеку, они должны сопровождать ее на расстоянии руки.

Наташа полдня просидела, рыдая. У нее началась икота. Охранники курили на кухне, играли в карты и пили воду из-под крана. Дали и ей воды. Наташа догадалась их угостить мартини, он не пахнет, парни переглянулись и быстро выпили. Подобрели. И слово за слово - от них она и узнала в подробностях, что произошло на складах. Когда Костю Балабола, говорят, уносили, текла красная кровушка, как вино Изабелла из продырявленной бочки... Слушая охранников, Наташа потеряла сознание. Парни испуганно распахнули дверь на балкон, побрызгали на юную женщину водой. "Только Петровичу не говори, что обморок был...".

Всю ночь не спала - лежала, закрыв глаза. Страшно боялась, что Мамин (он рядом) повернется к ней, улыбнется и задушит. Слова Богу, еще не светало, - зазвонили оба телефона. Вызывали из аэропорта знакомые таможенники - что-то там не получалось с "растаможкой". Валерий Петрович напялил галстук, уехал туча тучей. Охранников еще в квартире не было, Наташа быстро оделась и выскользнула на лестничную площадку - и видит, как раз они поднимаются. "Мне в гастроном... - как можно спокойнее объявила Наташа (ах, сумку-то не прихватила! Но деньги, правда, взяла). Подошли к тому самому супермаркету, парни у входа закурили, Наташа зашла и перегнулась через витрину: "Девочки, а где у вас пи-пи?" Они показали - Наташа по коридору и через служебный вход выскочила во двор. И вдруг страшно испугалась - а если охранники видели? Тогда ведь доложат! И Мамин ее точно убьет!.. Словно малый гвоздик в магнитном поле, против воли своей, через ворота вылетела на улицу и, старательно улыбаясь, как невинное дитя, окликнула сзади охранников: "А вот и я!" Парни от страха помертвели. - Как ты вышла?.. Наталья Игнатьевна?.. - залебезили они. - С крыльца... - Наташа сделала круглые глаза. - Проворонили! - Охранники переглянулись, зло швырнули окурки в урну. - Только Валере... Валере не говори... - А посмотрю на ваше примерное поведение... - ответила Наташа словами матери (так когда-то мама провождала дочку в школу). Только поднялась в квартиру, как приехал и хозяин. Ему охранники доложили, что был выход в магазин ( кто знает, не приставлен ли к дому на улице еще кто-то третий, который за ними следит). К счастью, Мамин не догадался спросить, что Наташа купила ( она же ничего не купила). К тому же он явился не один, а с тем самым Сергеем с двумя подбородками. Прошли в синюю комнату к Наташе ( у нее будуар обит синим шелком), она как раз сидела за столиком, мазала губы какой-то помадой, поставив рядом с собой на всякий случай иконку Божьей Матери. - Наталья... - тихо позвал Мамин. От ужаса она мазнула красной палочкой себя по носу, стала стирать, вымазала лицо. - Гляди сюда... - И вдруг зашипел. - С-ссюда!.. - И снова сжал кулак с перстнями. Наташа, отпрыгнув, закричала. - Тихо! Давай, Серок, только подробно!.. Как люди рассказывают. Охранник с раздвоенным подбородком смотрел смеющимися глазками на бледную юную жену Мамина. - Кот сам хвастал: обнимал, грит... содрал одежду... сладкие, грит, поцелуи... - И глядя на готовую свалиться на пол Наташу, пощадил ее. - Только, грит, в самом конце не далась... ударила коленом.

И Мамин, наконец, рассмеялся сипло. (- Как... как туберкулезный зэк... - вспоминала Наташа. - Или как гармонь... когда падает со стула.) - Ну, йето еще ничего... Золотинка моя, урок на будущее! - Закрыл глаза, потянулся и поцеловал ее в озябшее ушко. ...................................................................................................................... Наташа рассказывала Андрею, снова и снова повторялась, а он видел все в лицах, потому что теперь уже знал, как выглядит Мамин, как он любит зажмуриться, при этом как бы доверчиво улыбаясь. Как бы подставляясь под удар. Охранник с широким подбородком, конечно, придумал все, что касалось приставаний Кости к Наташе, - решил занять его место в империи Мамина. И здесь нет более верного оружия, чем донос. - А Костя и не приставал... - это Наташа зачем-то уже Андрею говорила. - Так, руку целовал... веришь?

Все они - Мамин, Костя, другие - выросли на городской окраине, в Березовке, в ее избах и бараках над двумя оврагами. Брат Валерия Павел сел в тюрьму, когда Валерий перешел в пятый класс, а через три года, когда Валерий учился в восьмом, был забит до смерти охранниками в карцере - за гордыню, за то, что во все горло издевался над ними, называя "шмакодявками" и "шестерками". Думал, не тронут, побоятся... Тюрьма, прознав о смерти пахана, было восстала, но всем выдали двойную порцию каши и сахару, привезли кино про любовь, разрешили свидания... Довольно дорого оценили начальники смерть старшего Мамина.

Но брат за брата не ответчик. Юноша окончил школу. И больше нигде не учился - занимался спортом. Правда, некоторое время числился в политехническом, на радиофакультете. Получил звание кандидата в мастера по боксу и борьбе и был призван в армию. Вернулся улыбчивым, молчаливым, устроился работать тренером в спортобщество "Труд". Постепенно имя его обросло темными пугающими слухами. Будто бы все эти годы он был хранителем общака парней из Березовки и мировым их судьей. Один всего раз его хотели убить - возле магазина "Грампластинок" среди бела дня из проезжавшей мимо "Нивы" застрочили по нему из двух автоматов... и не попали. Наверно, от страха промахнулись, хотя АК выдает в секунду десять пуль! Или двадцать? Валерий остался стоять с растерянной улыбкой, а Костя и еще один охранник Мамина погнались на "BMW" за той машиной да по дороге в сторону ГЭС столкнули ее на знаменитом повороте - "тещиным языке" - в распадок. Нужно ли говорить, что живыми из нападавших никто не остался...

Теперь Валерий Петрович Мамин в фаворе у местной милиции, у него в записной книжке прямые телефоны всех начальников. Он купил им, для ГАИ и РУОП, десяток мощных "джипов" и рации южно-корейского производства. И вишневую сверкающую "Сонату" - для дочери генерала УВД на день ее рождения. Кстати сказать, она замужем за приятелем Мамина - Шуриком, который всю жизнь в профсоюзах. С тремя волосками на лысом темени, как мандолина, на пальцах левой руки выколото ЛЕНИН, на пальцах правой - ТАНИН. А на груди - дама в шляпе. Об этом покойный Костя рассказывал - они же всей компанией часто вместе в баню ездили...

Но сколько можно о Мамине да о Мамине?! Вот ведь страшилище с такой доброй фамилией. Андрей уже и сам начинает бояться этого человека. Надо вскакивать, уноситься... но куда?! Кое-какие деньги он позавчера заработал, но если с Наташей лететь сейчас куда-нибудь далеко ( в Москву, чтобы затеряться? На Камчатку, где никто не подумает искать?), денег только на билеты в одну сторону и хватит... Да и есть ли у нее паспорт.

- У тебя есть паспорт? - хрипло спросил Андрей, глядя в потолок.

- Еще нет. - И она хихикнула, дернув левой ножкой. - Не успела получить. Мне он обещал сразу иностранный... У Валеры-то дипломатический из Узбекистана и синий такой, служебный...

"Валера". Многому же он ее научил... Первые же слова юной девочкиженщины, сказанные вчера ночью в постели, Андрей никогда не забудет... Не вспоминать. В другой когда-нибудь раз. Только вдохнул животное ее тепло, только обнял, ставшую вмиг мягкой, как талый воск, она и брякнула... В конце концов, она простодушна, как дитя. И пока все это - любовь, секс - для нее не более, чем забавная долгая игра...

Как же бежать и куда? Если Мамин так оберегал от всех ее, окраины города уже оцеплены, ГАИ проверяет машины, маловозрастная шпана бегает по сараям и оврагам - ведь какой-нибудь враг Мамина мог выкрасть красотку для выкупа ( по телевизору каждый день показывают подобные истории), а то просто убить и выбросить...

- Пора... - прошептал Андрей и стал одеваться...

Через мгновение они стояли, готовые к бегству, возле окна, выглядывая через тюль цветом в переваренный творог - подарок жены при расставании... По улице медленно проехала асфальто-моечная машина, обдавая грязью и каплями воды стекла нижних этажей. Пролетела милицейская с синей лампочкой наверху. Шли люди, не особенно глядя по сторонам. -Так, - сказал Андрей. - Мы сейчас... сейчас... - Черт побери, что "сейчас"? Куда они сейчас? И в каком виде? Модную шляпку с пером ей, конечно, придется снять. В некоем фильме был сюжет: мужчина закатывает подружку в ковер и уносит на плече. Но у Андрея нет ковра. В чемодан? И чемодана большого у Андрея нет. Вот, только размером с портфель, чуть шире. А что, если дать ей свою одежду? Старую кожаную куртку на плечи... закатать брючины... кепку на голову...

- Нет!.. - простонала Наташа, когда Андрей шепотом объяснил ей вариант ухода. - Где я потом это куплю?

- Да мы с собой возьмем, сложим...

- Помнется же... если скрипку тоже сюда? Ах, да, скрипка.. с ней-то в руке Андрей запомнится любому. Ее тоже надо в чемоданчик... Но скрипка с футляром не лезет. Если вынуть из футляра - инструмент, похожий на маленькую женщину, по диагонали умещается. А что делать с футляром? И как потом с голой скрипкой ходить, работать, зарабатывать? Придется покупать новый? А если в отсутствие Андрея залезут в квартирку, сразу обнаружат - Сабанов исчез со скрипкой, зачем-то оставив футляр... Значит, сбежал, по какой-то причине пряча от людей инструмент?.. - Одевайся, одевайся, одевайся... - бормотал Андрей, заминая в чемоданчик вокруг скрипки дорогие одежды Наташи. - Быстрее! - В голове застучала торопящаяся изумительная скрипичная мелодия из увертюры Россини к "Цирюльнику": - Та-тата-татта... та-та-та-татта... На пол из наташиных вещей выпала маленькая записная книжка с золотой надписью "Афоризмы". - Это надо? - Нет, выкинь!.. Это его... Он поднял и открыл. " Любовь сильнее смерти, но хрупка, как стекло. Мопассан." - Ого, решил приобщаться к ценностям цивилизации... и тебя приобщать?.. Она зарделась, выхватила у него книжечку и швырнула под кровать. И вдруг полезла за ней: - Ой, там адрес мамы!.. - Достала, принялась листать, искать нужную страницу.

И в эту минуту в дверь постучали. - Господи!.. - побелела Наташа и опустилась на стул. - Это он!.. Он!.. - Тихо!.. - прошипел Андрей, схватив ее за плечо.

За дверью топтались. Слышались негромкие голоса. И снова позвонили. - Андрюша?.. - послышался женский гортанный голос. Это была Аня-"цыганка". Вам плохо? Вам еще не лучше?.. - И Андрей вспомнил - она вчера приходила к нему, но, не желая ее видеть (после пьянки на концерте чувствовал себя ужасно), он сказал через дверь, что болит сердце, что отлежится. - Вы в поликлинику не ходили?

Андрей, естественно, молчал. И было слышно, как солистка "Ромэн-стрит" объясняет вышедшей на шум соседке-старушке: - Он аракадиля телай бахтали чергай... родился под счастливой звездой... талант... я с ним вместе работаю... но не дай Бог инфаркт... Надо бы "скорую". У вас нет телефона?

К счастью, у бабули не было телефона. Случайности, вы посланы судьбой... Как хорошо, что Аня сейчас побежит куда-нибудь звонить. - Понимаете, у него цветок на окне... значит, дома... - О господи, болван! Что-то такое ты еще ей про цветок наговорил? Язык тебе вырвать. Вялый, бордовый цветочек в горшке... герань - память о семейной жизни. Люся уверяла: гасит нервность. - Да, да... Пойду позвоню. Видимо, без памяти... Надо бы и милицию - дверь ломать... И в подъезде стало тихо. Бабушка зашла к себе, а певица и в самом деле унеслась - вон ее каблучки, цок-цок мимо окна. Надо немедленно уходить! А если бабушка осталась у подъезда, разинув рот? Или еще кто из соседей увидит? О, Сабанов, у тебя же в ванной висит на гвозде старый белый халат жены - она в нем на химическом заводе работала, оставила бывшему мужу на тряпки - посуду и окна протирать. - Надевай!.. - подал халат Наташе. - Зачем? - не поняла она, но Андрей торопливо накинул белую маскировку на нее. Они сделают вид, что медсестра увозит его на "скорой". Но чемодан и футляр от скрипки взял в руки почему-то он.

На лестничной площадке никого. И у подъезда только некая собачонка нюхает асфальт. Выбежали за угол, на улицу - катится "жигуленок" в желтых "шашках", самозваное такси. Наташа, поддерживая Андрея под руку, как бы помогла ему сесть. - Заболел? - весело прохрипел толстяк за рулем. - Куда? В БСМП? - он мотнул башкой в сторону Студенческого городка. И Андрей вспомнил - там же недавно в березовом лесу открылась новая, большая больница в пять или шесть корпусов... и даже знакомая девица там работает, Нина... очень любит музыку. Однажды увязалась после благотворительного концерта в католическом храме - пришла домой и осталась на сутки... Потом долго молилась перед зажженной свечкой и, уходя, сказала, что, если он вспомнит о ней, она его будет рада видеть, потому что он своей музыкой облагораживает даже самое плотское. Но лучше в пятницу вечером. Нина работает в инфекционном отделении.

Именно туда и надо запрятать Наташу! Именно в инфекционное отделение! А там посмотрим.

Когда вышли из машины и оказались среди оголенных на ветру берез, Андрей спросил у Наташи: - Ты сможешь изобразить больную?

- Я?! Почему я?.. Ты же больной!.. - но тут же возвела очи к небу и губки, изогнув скобой, оттянула вниз. Получилось очень смешно. - Годится. Да, сними-ка халат... - И швырнув его в кусты, только сейчас вспомнил: а не здесь ли должны оперировать сегодня Орлова? Именно сюда, он слышал, завезли летом из ФРГ какой-то особенный томограф, искусственную почку и прочую аппаратуру... Господи, не слишком ли много совпадений?! Или, как сказал бы чуткий к слову Орлов, сов-падений, совместных падений в одну бездну... А может быть, операция состоится не здесь, а в первой областной, в центре города, как раз рядом с красным домом миллиардеров - наискосок от памятного гастронома, через сквер? Даже трудно сказать, как бы должно быть лучше.

Они вошли в темный после улицы холл, к стеклянной отсверкивающей отгородке регистрации. Как во всех больницах, пахло эфиром и хлоркой. Но если Андрей найдет здесь Нину, как объяснить ей, кто такая Наташа? Если догадается, сделает все наперекор, как любая ревнивая женщина.

И снова помог случай - обмолвка пожилой женщины в белом халате, сидящей за стеклом, с марлевой повязкой на лице:. - Дочку привезли? - Ее не смутил мальчишеский наряд юной Наташи. Сейчас молодежь одевается бог знает как. - Да, да... - обрадовался Андрей. - Знаете... нам бы найти Нину... Нину из инфекционного. - Так пройдите к ней... это во дворе, в левый дальний корпус. Через полчаса красотка была пристроена. Андрей объяснил остроносой, внимательно слушавшей Нине, что девчонка приехала от мамы, из деревни, что у нее была желтуха и надо бы проверить, а то и долечить (Андрей сам перенес в детстве желтуху и знал симптомы)... Наташе выдали пижаму чернильного цвета, тапки, и под фамилией Сабанова она осталась в двухместной, но еще незанятой более никем палате номер 3, на стене - эстамп неведомого северного художника: "Курупатки на снегу", где действительно нарисованы куропатки на снегу под звездным небом. Улыбнувшись малышке на прощание быстрой профессиональной улыбкой, Нина взяла Андрея под руку и повела в ординаторскую, где, заперев дверь и опустив жалюзи на окне, чтобы стало темно и не был так явственно виден полуметровый крест над столом, бросилась целовать обреченного скрипача... Часа полтора тут никого не будет, так понял Андрей из ее шепота. - Да что с тобой?

- Сегодня режут моего друга, поэта... - нашелся Андрей, и эта новость, как ни странно, была очень серьезно воспринята Ниной. Она тут же включила электрический свет и, позвонив по внутреннему телефону, узнала, что да, именно в этой больнице, во втором корпусе, в хирургии, готовят к операции больного Орлова. Но к нему сейчас никак нельзя - во избежание волнения и опять же инфекции. - Съезжу в город, куплю яблок...- буркнул Андрея и, оставив у Нины незапирающийся чемодан со скрипкой и тряпками Наташи, выбежал к воротам больницы.

- Но ты вернешься? - успела спросить Нина.

- Конечно! - Господи, хорошо, что он вспомнил о ней. Случайности жизни, вы не случайны... В инфекционной Наташу искать никто не будет. А как быть самому Андрею? Не ложиться же и ему сюда. Да и заляжет он с помощью Нины в какойнибудь палате - не трудно будет сообразить тем, кто ищет Наташу, что неспроста она вместе с ним в один день исчезла... Значит, любовь, значит, немедленно объявят и его, Андрея Сабанова, розыск.

Лучше возникнуть сейчас в городе, как ни в чем не бывало. Но без скрипки? Ах, что-нибудь придумается.

И он сел в подкативший автобус и поехал в центр - навстречу неизвестности, как написали бы в старинных романах... или, как скажем мы, современники Андрея Сабанова, - навстречу явной опасности. Ибо мы-то знаем, что везение обычно кончается неожиданно. Сила ожидаемого невезения нарастает пропорционально квадрату свершившегося везения... приблизительно так написано в самиздате компьютерных программистов... Там интегралы, тензоры и прочие термины высшей математики и физики, но поверьте, что суть мы постарались передать верно.

10. СОН САБАНОВА

"Случайности, вы не случайны...", - так думал я в мгновенном сне, пока бежал кривой, как чайник, автобус по лесной стране.

Он припадал на поворотах на правый бок, на левый бок, и вдруг меня окликнул кто-то... Иль, может, это сделал Бог?

Держа детишек на коленях, иль сумки ( там кефир, морковь), вокруг дремали на сиденьях все, с кем я постигал любовь.

Сидела школьница немая, которую я целовал, тогда еще не понимая - запомнит по губам слова...

Сидела дурочка из клуба, в веснушках пышка-билетер... А рядом дылда пялит зубы, из пятиюродных сестер.

Молчала рыжая студентка, зажав в ногах виолончель... любившая играть раздетой "Полет шмеля"... а я был шмель.

Сидела и жена майора, тайком любившая меня... Дремала девочка из хора, как конь в ремнях... о ночь моя!

Сплошная "ягода-малина", чуть с тленным запахом вина, дремали женщины картинно вокруг меня... так на же, на!

Твои, увы, завоеванья! Смотри и за стояк держись! А вдруг в томленье, в ожиданье они прожили эту жизнь?

А вдруг же, воздевая руки, они рыдали по ночам? Ловя о дальнем милом слухи, что где-то ходит по цветам.

Не ты ли обещал им страстно любовь до гроба?.. Ну так что ж, покуда не найдешь бесстрашно их всех - покоя не найдешь.

И ни при чем тут заклинанья ночного духа - Сатаны. Прощенье будет на прощанье - тогда тебя отпустят сны.

Но ведь за каждою из женщин, за каждой встречею в ночи сверкает чертик свой, как жемчуг, и лезет огнь в подол свечи...

Беда, коль дьяволу с бородкой ты продал душу, но страшней, коль сотня совладельцев бродят, как по ковру, в душе твоей.

Когда снесло тебя теченье... когда хозяин твой - толпа, а их перстов кривые тени не сгонишь, словно мышь, со лба.

Полуказак, полутатарин, в аду болтаясь, как в раю, по мелочи ты разбазарил жизнь беззаветную свою.

И если уж искать хромого, заносчивого князя тьмы, затем, чтобы он молвил слово: отныне царствуем здесь мы,

чтоб мне средь маяты, напасти, с тяжелым холодом в кости, одной лишь поклониться власти - и этим силу обрести.

Глава вторая. ОТ ПЕРВОГО ЛИЦА

11.

Дверь не была взломана. Правда, перед порогом натоптали, но ключ вошел в замок легко, и я, оглядываясь, как вор, ступил за свой собственный порог.

Здесь было сумеречно - все-таки и в кухне, и в жилой комнатке на окнах тюлевый полог. Я шагнул ближе, зная - с улицы не увидят, и отпрянул: мимо дома шли торопливо двое солдат с овчаркой на поводке. Солдаты были в мешковатых куртках, мятых серых брюках и тяжелых ботинках. Собака же, узкая, остроголовая, с желтым пятном вроде креста на голове рвалась вперед. И не сразу до меня дошло - а ведь голубушка идет именно по мою душу, к дверям моей квартиры - по сладким запахам духов Наташи.

Да быть такого не может - через столько часов учуять! Ведь и ветер дул, и листья летели, и машины воняли бензином... И к тому же собаки остались на службе только у пограничников. Да еще, как я слышал, у таможни. А здесь какая граница? Граница между жизнью и смертью, ха-ха? Конечно же, пес тащится с хозяевами по делам, не относящимся ко мне. Но почему же то остановится, то вернется, ткнет носом туда-сюда и - вперед, к моему тротуару, наискосок - к углу моего дома?

Я отскочил от окна. Да нет же, они что-то другое ищут. Не сошелся же свет клином на маленькой красотке?! Да и не пограничники это и не таможенники - знаю я их форму. Скорее, вневедомственная охрана какая-нибудь... или из зоны хлопчики. Или спецы из армии - им сообщили, что где-то взрывчатка спрятана, а то и наркотик... Собаки в этом деле первые помощники.

Но нежданные гости завернули за угол, в наш двор - слышу, как заливаются лаем возле подъездов родные сявки. Все-таки ко мне?! Господи, сейчас породистые когтистые лапы царапнут коричневый дерматин моей двери - мол, здесь, сюда она вошла... и пришедшие люди, погладив оскалившегося зверя, вышибут ногами филенчатую преграду на пути.

Словно кто подсказал - я вырвал из кармана измятую пачку сигарет "Прима" и, приоткрыв дверь, трясущейся рукой быстро вышелушил, сколько сумел, табака из оставшихся в наличии трех сигареток на пол перед порогом. Видел в кино - так делают. И тут же заперся. И услышал - они вбежали в подъезд. Тяжело дыша, позвонили ко мне в дверь. Не помог табачок.

Я не отвечал. Пес заскулил, ему приказали молчать. Сейчас, сейчас... Сейчас взломают, ворвутся - и овчарка бросится мне на шею. Выдам я, где прячется сейчас Наташа или нет? Как будто кто-то другой за меня холодно рассуждал. Выдам или нет? Жизнь бездарно прожита, но вот такую красоту встретил... "На мой закат печальный блеснет любовь улыбкою прощальной". Не выдам, конечно. А не выдам - на всякий случай прирежут, подозревая, что без меня не обошлось, коли собака сюда привела. А выдам - мне все равно не жить, Мамин не простит...

За дверью о чем-то негромко говорили. И - о радость! - вдруг затопали прочь, бренча спичками в карманах, позвякивая кольцом ошейника. И я понял - им дано было задание найти след, и только. А придут сюда сейчас другие люди. Надо немедленно смываться. Господи, как же повезло! Явись я минутой позже...

Машинально схватив футляр от скрипки (зачем он мне?), выскользнул в огромное пространство подъезда - по счастью, ни на лестнице, ведущей вверх, ни внизу, нигде никого не было... А куда, собственно, бежать? Если он подключил даже военных... Нам с Наташей надо навсегда покинуть этот город, эту область. Но как?

Растерянно стоял я возле своего дома - и не мог двинуть ногой. День был солнечный, почти жаркий, как летом, в Сибири случаются подобные осенние дни. Летит, поблескивая, паутина, снова набухли почки на кустах вербы и смородины, высаженных возле ржавых железных гаражей. У кого-то есть машины. Или хотя бы мотоциклы...

Что же придумать? Переждать врозь?

Совершенно непонятно, почему сразу не вспомнил о своей сестре, которая вместе с нашими родителями проживает не так далеко - в закрытом городке. Да, да, вот же где можно затаиться! Там бы нас не нашли. Но как туда попасть?.. У Наташки паспорта нет. Одному туда забраться?

Время, время идет... Может, мне срочно появиться на новой работе? Как ни в чем ни бывало. Собака указала след... Ну и что? Может, я дома и не ночевал сегодня, а там какие-то нехорошие, незнакомые люди были? Понимаю - уловки наивны... Но будь что будет. Глупо улыбаясь (наверное, так заяц тянется в пасть удава), я медленно побрел к центру города, к длинному бетонному зданию, где располагается фирма "Ромэн-стрит".

Колотюк, увидев меня, дернул себя за ус, заорал: - Кого чую? - и обнял, как отец блудного сына, постукивая лопатой ладони по спине и ( чего я очень не люблю) даже по заднице. - На свако бировли кэрэл авдин... не каждая пчела дает мед, но ты!.. Наконец-то! С кем же загулял? С какими бабами кувыркался? - Да сердце прихватило... - бормотал я, выбираясь из мощных объятий. - В первой областной у знакомой медсестры полежал... - Кто такая? Как зовут? - послышался сзади грудной голос Ани-цыганки. - Еще не спала с тобой, но ревную!..

Мы пошли вместе обедать в дешевое кафе на первом этаже. Мне было тут же объявлено, что вечером мы снова играем в роскошном "Яре". Что публика просит больше тюремных мелодий. - "Мурку" не забыл? - спрашивал, подмигивая, Колотюк. - А "Постой, паровоз, не стучите, колеса"?

Подмывало спросить, не видели ли они благодетеля Валерия Петровича, но я прикусил язык в самом прямом смысле. Сиди, молчи! Наверно, кровь во рту.

- Ах, наш скрипач! А я-то в "скорую помощь"... а они приезжают - там заперто! - мурлыкала Аня. - Теперь я сама тебя буду лечить... материнским молоком! Ха-хаха!.. - И мы еще не поднялись из-за стола, она - видимо, для того, чтобы для интимного разговора удержать возле себя - схватила за ручку футляр от моей скрипки - он лежал на пустом соседнем стуле - и удивленно замигала крашеными черными глазищами. - Такая легонькая?!

И тут я мгновенно понял: здесь, здесь спасение... Медленно насупился и, забрав футляр, положив на колени, открыл его и сделал потрясенный вид:

- Господи!.. - Зачем я так сделал, и какие могут быть последствия, я еще не просчитал. Но инстинкт иногда ведет вернее пули. - Что?.. - побледнела легковерная Анна и заглянула в пустой футляр. - Украли?.. Но никто не подходил? Где метрдотель?..

- Погодь!.. - остановил ее Колотюк. Он недоуменно смотрел на меня. - Ты сюда шел - она была? - Теперь я уж и не знаю.. - медленно цедил я, потирая лоб. - Чувствую себя хреновато... Заехал домой после больницы, забрал ее и сразу к вам...

Колотюк и Анна переглянулись. По их взглядам можно было понять, что меня, конечно же, ограбили.

- А ну, срочно к тебе! И в "ментовку"!..

На "Volvo" подкатили к моему дому. Вот наш подъезд, стоят старушки, испуганно смотрят на меня, и я понимаю - в квартире побывали гости. Да, дверь открыта нараспашку. - Вот так вот ворвется с автоматом... и застрелит! - слышу перешептывания. - Но этот-то сосед наш! Музыкант! - Все они музыканты!.. - А это - цыганка... - Все они цыгане!.. А может, и чеченцы... переоделись... Из разговоров понимаю - сбежал из воинской части солдат с оружием, и вот его ищут по городу с овчарками. Конечно, это остроумная "утка", запущенная людьми Мамина. Ну и тем лучше. Как славно все сложилось. Мы вошли в мою квартиру - все сдвинуто, перевернуто: тахта, стулья... словно Наташа - крохотная "Барби", которая могла спрятаться под лежанкой. - Так ты что, не увидел ничего этого? - поразилась Анна. - Когда за скрипкой-то заходил?

Я осторожно ответил, потирая лоб: - Когда заходил... кажется, тут было побольше порядка... Может, они в два приема? Не знаю, не знаю. - Я застонал.

А в дверях уже стоял милиционер, худенький юноша с тоскливыми глазами, - соседи вызвали.

- Кто будет потерпевший? - спросил он, доставая блокнот.

- Потерпевшим будет... то-есть, потерпевшим может стать любой, - огрызнулся Колотюк, продемонстрировав, как ни странно, чутье к русскому языку. - А вот СТАЛ потерпевшим наш музыкант Сабанов Андрей Михайлович. Скрипочку увели. Что еще Андрей?

Я сделал вид, что оглядываю жилье. - Так, по мелочи... бритва "Филипс"... телевизор "Самсунг", маленький такой... - Я что-то еще бормотал, сам не зная для чего лепил неправду, со страхом ожидая дальнейшего развития событий. Милиционер записывал. Неожиданно вошел еще один сотрудник милиции, судя по погонам - капитан. Он курил и разглядывал меня. Если бы я вспомнил о законах субординации, я бы сразу сообразил: поступок для офицера чрезвычайный. Когда, какой капитан придет к простому ограбленному человеку на дом? И если я всетаки почувствовал что-то недоброе, то именно по взгляду вошедшего.

- Ну, все, иди пока... - он выгнал молоденького милиционера и в лоб спросил у меня. - Где был ночью? - Послушайте, - вдруг закипел Колотюк. - Зумавел э маря ле наеса... пробует море пальцем! Во-первых, не на "ты"! И не он, а его ограбили! Он ночевал в больнице из-за сердечного приступа... а тут кто-то похозяйничал. - Да, - почти не размыкая губ, полу-спросил, полу-согласился капитан. - Поехали.

- Куда?.. - прошептал теперь я сам. Хотя прекрасно понял, куда. - Но мы его не отдадим!.. - заволновалась Аня и перебросила черную пышную косу с груди за спину. - Вы не там ищете! У него, у него украли! Андрей, покажи ему паспорт... Он здесь прописан.

Но хмурый офицер милиции ничего не стал объяснять - кивнул на дверь, и мы вдвоем вышли. Футляр от скрипки я почему-то прихватил с собой. За нами недоуменно последовали Колотюк и Аня. Я с капитаном сел в старый мятый "Жигуленок", а мои коллеги по цыганскому театру - в "Volvo".

Через несколько минут обе машины оказались перед современным синим зданием в семь этажей, с ослепительной алюминиевой крышей в готическом стиле, с отгороженным двором, автоматическими воротами и проходной.

- Что это? - спросила Аня.

- Гостиница "Кристалл"... офис Мамина, - пробурчал Колотюк. Ничего не понимаю, ромалэ. - Но было видно, что он уже о чем-то догадывается, и вся эта история ему очень не нравится.

А я понял - теперь мне надо стоять на своем, иначе хана. - Если хотите, можете с нами подняться, - буркнул офицер "цыганам", может быть, из симпатии к ним - наверняка не раз видел их если не на сцене, то в ресторанах. - Характеристику дадите.

Молодые парни в глаженых костюмах цвета мокрого асфальта расступились, дав нам возможность войти в лифт. Финский лифт мягко поднял на четвертый этаж, и на выходе нас встретили точно такие же молодые охранники, почти мальчишки, но с неподвижными, чекистскими совершенно глазами (сужу по старым кинофильмам). Один из них, достав из кармана маленькую телефонную трубку, шепнул в нее и, услышал ответ, буркнул нам:

- Четыреста первый номер.

Я уже знал, кто нас ждет. Но знать бы, что меня ждет. И хорошо это или плохо, что со мною коллеги по "Ромэн-стриту". Начну врать - поддержат ли?

Мы ступили в огромный гостиничный номер-люкс, уставленный золоченой арабской мебелью в стиле рококо, если я в этом что-то понимаю. Мамин сидел вдали, в углу, за письменным столом, худой, сутулый, в узких поблескивающих очечках на лошадином лице. Не знай я его раньше, подумал бы - какой-нибудь бухгалтер или ученый из Академгородка, ни за что бы в голову не пришло, что это и есть местный "вор в законе" или как там его. Лидер. Авторитет. Мамка с хреном, как зовут его березовские пацаны.

В ушах у меня грянула блатная песня, которую я среди прочих играл Мамину всего два дня назад: "Я ж у тя не спрашиваю, что у тя болить... а у тя я спрашиваю, что ты будешь пить... Пельзенское пиво, самогон, вино, "душистую фиалку" али ничего?" Интересно, "душистая фиалка" - это одеколон?

Едва глянув на нас, Мамин тихо сказал пареньку у входа:

- Гостям кофе, коньяк... пусть в голубом холле подождут.. и сам посиди с ними... пока мы с Андреем Михайловичем... - Ага, и имя-отчество знает.

"А карманы в этот раз не шмонали, - почему-то мелькнула мысль. - И даже футляр не открыли. Запросто мог с оружием пройти. Или в этот раз не заметил каких-нибудь магнитных приборчиков?.. Или со мной уже все решено и обратно не выпустят?"

- Вас не удивило, что я вас пригласили? - все так же тихо издалека спросил Мамин. - Да подойдите сюда. - Я подошел ближе по мягкому, роскошному ковру. Валерий Петрович смотрел на меня поверх очечков со странной, как бы стеснительной полуулыбкой. - Вы все уже знаете?

"Что я знаю? А я ничего не знаю. Пил. Валялся у подруги. А меня ограбили. Скрипку украли. Где валялся? А в больнице... в реанимационном отделении на кислородных подушках... Если позвонить сейчас Нине... телефон узнать просто... и спросить: "Подтверди, был я у тебя в гостях?" Она - фаталист, хоть и молится католическому кресту, она скажет: "Да". За что меня сюда? Недоразумение..." Что-то в этом роде я уже несколько минут бормотал, стоя в трех шагах от человека, который, как было известно всему городу, при первом подозрении может хладнокровно убить даже ближайшего приятеля...

- Пардон, пардон... - поморщился Мамин. И нажал на кнопку. В дверях появились два мордастых парня. Где-то я их видел. А, возле того самого гастронома, где встретил на свою беду или великое счастье Наташу. Тогда они были в шелковистых зеленых спортивных костюмах и лузгали кедровые орехи. - Мелькал?

Парни кивнули.

- Один их них, - прохрипел тот, что пониже ростом, с расплющенным носом. И прохрипел он эти слова, видимо, зря - я сразу заметил неудовольствие на лице Мамина. - Он, он! - поправился охранник Наташи.

Но я уже понял - не один я приставал на улицах к разрисованной юной красотке. Но не стал пытаться сразу же использовать оговорку охранника - сделал вид, что мимо уха пролетело. И заговорил громко о другом: - Пришли бы, спросили, о чем хотели спросить... А двери ломать? Единственную скрипку сбондили... как мне теперь жить?! - Я высоко поднял желтый футляр. - Да и зачем им скрипка? Как на гитаре, на ней не получится...

- Какая еще скрипка? - нахмурился Мамин и снял очки.

Я объяснил. Охранники попятились. - Не брали! Валерий Петрович! Как было? Собака привела...

- Я тебе о другом!.. - зашипел Мамин. - Что-то ты хлебало раззявил? Кто забрал инструмент?

- Не брали, Валерий Петрович!.. Если б взяли, мы бы с этим футляром... в него хорошо "калашников" входит... - оправдывался уже откровенно и, к моему ужасу, вполне доказательно кривоносый охранник. Но Мамин, видимо, знал доподлинно: некоторые его парни нечисты на руку, и уже поверил, что именно они украли. Кивнул подбородком - мол, идите вон. - Валерий Петрович!.. - униженно лепетали, отступая к двери, парни. - Валера!.. - Но ни на секунду не посмели задержать более его внимание - вышли.

Мамин долго смотрел на меня, то закрывая глаза надолго, то открывая. Над ним висел портрет улыбающегося Президента России. По левую руку на секретере высились, мерцая, спортивные кубки, по правую руку из гнезд на стене торчали разноцветные флаги спортивных обществ, сияли шелковые вымпелы с пришпиленными значками.

"Он подошел к нему походкой пеликана... - неотвязно крутилось в голове. Достал визитку из жилетного кармана. И так сказал ему, как говорят поэты: - Я вам советую беречь свои портреты... Выйду я отсюда живым или нет?" - Ты не знаешь, где моя Наталья? - наконец, спросил Мамин.

Голос у него был спокоен, почти равнодушен, и я поразился его самообладанию. Переспрашивать, кто такая Наталья, было глупо. Весь город наслышан о его молодой жене. А уж если я пытался заговорить с ней на улице, то не мог хотя бы не знать о страшной новости. Я сделал понятливое лицо.

- Я думаю, какие-нибудь падлы выкрали, требуют выкуп?.. - И добавил. - За такую красавицу - конечно...

- Зачем она в твой дом заходила?

Я вздрогнул. Вот самый страшный вопрос. И что тут придумаешь? Ну, быстрей же! Отвечай!

- Может, нарочно ее завели? Чтобы следы запутать... Знают же - цыганский ансамбль... иногда встречаемся с вами... - Меня трясло. - А цыгане воруют.

- Цыгане воруют лошадей... - еле слышно отозвался Мамин. И долго молчал. Потом вынул из сверкающей коробочки черную сигарету, чиркнул зажигалкой, прикурил. - Посмотрим. Сколько стоит скрипка? - Что?.. - Кажется, о другом заговорил. - Ну, смотря какая, Валерий Петрович... Хорошая - тысяч двадцать-тридцать долларов. Моя была дешевле.

Он кивнул, не глядя в глаза.

- Вам сейчас отдадут эти деньги. - Он еще минуту помолчал. Я не шевелился. - Я родился в Березовке... на темной, избяной окраине... да вы, наверное, слышали. У моего бати не было законного отца... а мамаша его умерла от туберкулеза сразу, как родила... Вот, видно, и записали: Мамин. Но ведь и мой батя не долго жил... На войне ранили, пил шибко... все тырился против властей, частушки пел... нашли с пробитой головой в Енисее... Все в голос говорят: милиция. Как можно было любить эту власть? Братеник сгинул за проволокой... но мамочка успела воспитать меня верующим... я дал зарок: не мстить. Возвращать добром. - Он помедлил. - И я тут поддерживаю Президента, говорю: не надо раскола... Надо возрождать крепкие семьи... нравственность... духовность. Я в этом смысле очень уважаю серьезных музыкантов. Глинку. Моцарта. - Он глубоко вздохнул, даже с клекотом получилось. Видно, слезы душили. - Так что к вам особая просьба... как к человеку интеллигентному... Если что узнаете про мою половину... или где увидите... В любое отделение милиции... или мне лично. - Мамин протянул узкую визитную карточку. - Но если, Андрей Сабанов... - он отвернулся к окну. - Если обманываете... что-то знаете... или узнаете да скроете... - Он не стал больше ничего договаривать - только уронил серебряную длинную пульку пепла в пепельницу. И даже зевнул. Странный, страшный человек. - До свидания.

В голубом холле в креслах на колесиках возле низенького столика с напитками меня ожидали коллеги по цыганскому коллективу. Они поднялись, опираясь на кресла, которые тут же поехали.

- Ну, что?.. - спросила Аня, едва не упав. - Что происходит?

Я мотнул головой, хотел позвать ее с Колотюком к лифту, как один из парней в галстуке, стоявших в стороне с телефонной трубкой в руке, негромко окликнул: - Подождите.

Подождали еще с минуту. Из коридора вошел, блеснув стеклянными дверями, юноша в кожаной куртке, кожаных штанах, с плоским чемоданчиком. Оглядев нас всех, увидел человека с футляром из-под скрипки, шагнул ко мне, открыл кейс и протянул листок бумаги:

- Распишитесь... Авторучка есть?

Колотюк торопливо протянул мне авторучку с плавающей внутри девицей, и я, понимая, что, возможно, подписываю себе смертный приговор, поставил закорючку на гладкой бумаге.

Когда мы уже ехали по городу, Аня, которая тоже вдруг замолчала, и молчала долго, сказала самой себе со вздохом:

- Какие богатые люди есть на свете!.. Он вам заплатил за скрипку? - Почему-то вдруг перешла на "вы". - Сколько? Не считали?.. - Я вынул из кармана запечатанный серый конверт, она отмахнулась. - Сами, сами посмотрите. Какое благородство с его стороны. Возрождаются меценаты! Ты арракадиля телай бахтали чергай... - Опять она про мою счастливую звезду.

"А если эти деньги в крови?.. - стучало у меня в голове. - Отвалили, не моргнув глазом, двадцать пять тысяч долларов... - я видел цифру. - А тех парней, которые подозреваются, что это они украли скрипку, что с ними будет? Убьют их? Или прежде они меня убьют? А может, Мамин, подумав день-два, догадается: что-то не то с этим Сабановым. Начнут за мной следить, выйдут на сбежавшую Наташу. А может быть, уже следят? А деньги выдали, чтобы усыпить бдительность?"

Колотюк ехал рядом, крутя головой и дергая себя за ус. Может быть, он уже подозревает меня в розыгрыше. Он неглупый дядька. Если я обманываю Мамина, это опасно и для него, Колотюка. Но нет, не похоже... Просто мое столь близкое знакомство с Лыковым и радует его, и пугает.

Колотюк обнял меня за плечи:

- Ну, рома, повезло тебе... За эти деньги можно Страдивари купить, нет?

- А хочешь - пропьем?! - опасно пошутил я. - Слабо? Улетим в Сочи и - месяц в загуле?..

- Ну, ну, - прижалась ко мне Аня. - На водку мы и так заработаем, верно, шеф?

Вечером мы играли в "Яре" - гуляла азербайджанская братва с рынка, усатые мужички заунывные песни, ели виноград и танцевали с белокурыми русскими девицами. Я играл "Мурку" на гитаре и нарочно много пил. Домой я идти боялся. В больницу к Нине не хотел. Оставалась одна покуда дорога - к черноокой Ане домой...

Но постой... сегодня же должны были оперировать Володю Орлова?

Из комнаты метрдотеля я дозвонился в больницу, в корпус хирургии - и сквозь шум и грохот родного ансамбля услышал:

- Не вышел из наркоза... умер.

Я даже не навестил его! Через час, как последняя скотина - впрочем, она хоть шерстью покрыта, а я голый, - валялся на белых простынях с хохочущей и поющей во все горло Аней... мне бы плакать, да не был сил... А Володька лежал сейчас одиноко в каком-нибудь холодильнике - ибо уже ночь, и работникам морга также нужно отдыхать.

12.

Я брел землей Москвы и Рима, кляня свой горестный удел, но ни один владыка мира со мною знаться не хотел.

Я, нерешительный и слабый, пропивший душу и талант, шел гулкой звездною державой - все мимо запертых палат.

Я сам не знал, чего я стою, и сам не знал, чего хочу, я спал в земле и над землею, молясь случайному лучу.

Рыдал, как нищий, на одеждах неся как пуговки грибы: - Не откажите же в надеждах... примите сирого в рабы.

Но, как когда-то в жизни дальней ты нежно прятала свой взгляд, последний дряхлый черт печальный, зажмурясь, улетал в закат.

И не смотрел в глаза мне ангел, и даже божья стрекоза... И глядя в зеркало я плакал, сам прятал от себя глаза...

За что, за что ж такие муки? Я, чтоб уйти от жизни той, беру огонь смертельный в руки - он проливается водой.

Вчера мечтавший жить вовеки, сверкая скрипкой и смычком, я прыгаю в любые реки - но вылетаю поплавком...

И нет мне смерти, нет покоя! Я, оплешивев, почернев, готов приять кривой душою пусть самый страшный божий гнев.

Но нет и Бога во вселенной, в которой я столбом стою... Лишь дождик сыплется нетленный в ладонь засохшую мою.

Иль это слезы человечьи, твои, любовь моя?.. И вот я слышу отголосок речи, звездой рассекшей небосвод: - Пойди к одной, единой Еве, своею страстью услади, пусть сына выносит во чреве - сады для сына посади,

поставь жене одни ворота, и разожги один очаг... И вот тогда увидишь что-то в неотвернувшихся очах.

13.

Я проспал у Ани до обеда, вернее сказать - притворялся, что сплю. Хотя руку, подвернутую под живот, давно свело. Тошно мне было и жутковато. Похороны Володи, наверное, послезавтра? Надо бы срочно передать Лии сколько-нибудь денег... Может, "зеленых"? Для закупки хорошего места, на могилку и гроб куда надежней наших, российских. Но если ЭТИ узнают, что раздаю доллары... окончательно убедятся: тут что-то неладно. Да и Лия не сидит дома, а в больницу мне идти никак нельзя. Пока не придумал, как вывезти Наташу, нельзя. - Кофе будешь? - пропела из кухни Аня. - Ко-офе... - тоном выше. И терцией выше. - Ко-офе. Кстати, ты знаешь, я левша? Если я тебя зарежу, то левой рукой. А скрипачи бывают левши?

Слышал я - есть в Москве, кажется, в оркестре Минобороны, один такой музыкант... Но поскольку при игре левши смычок давит на скрипку иначе, нежели когда играешь правой рукой, скрипку приходится переделывать. Инструмент вскрывают, переставляют пружину, дужки... И само собой, зеркально переворачивают расположение струн... Но рассказывать обо всем этом Ане не было никакого желания, да она болтала уже о другом: - А вот мы спим... а вдруг бы к нам забрался вор и все денежки стибрил... А ты знаешь, как возникло слово "стибрить"? Колотюк говорит, наши моряки из Италии, с Тибра привозили что-нибудь... вино, тряпки... может, воровали на базаре... Но надо узнать, говорит, не пропадало ли что-нибудь в их городе Пизе?

Не люблю я такие шутки. Застонал - и выдал себя. Тут же подскочила, стукая по полу каблуками, как олениха, поцеловала. Пришлось подняться. Но и завтракая с Аней, я продолжал молчать, глядя мимо нее, в огонь ада. Или, если это вам покажется вычурно, - в глазок пистолета. - Да что с тобой? - громко изумилась Аня. - Стесняешься за ночь? Но если тебе чуть поменьше пить - вообще будешь с девочками гангстер. Ну, ладно... - И сделав умильное личико, вытянув губки, нарочито щебечущим, девичьим голоском. - Что вы больше любите, золотой, - фиалки или розы?

А может, эту женщину попросить помочь? Судя по всему, обожает розыгрыши, тайны. Как бы что-то такое придумать, чтобы, допустим, не я, а она навестила Наташу и записку ей передала? Скажу, что сестра... Но она же видела Наташу, и, скорее всего, не раз в ресторане "Яр" с Маминым? Или сделать так, чтобы передала Нине, а та (конверт в конверте) передаст Наташе, именно как сестре? - О чем ты думаешь?.. - Аня приблизила смуглое лицо с золотистыми усиками над губой. - Может, правда, махнуть нам сейчас в Сочи?.. а еще лучше - в Италию?

"В Италию..." О, если бы с Наташечкой в Италию... нам бы на полгода хватило... а потом бы что-нибудь придумали. Неужто не заработаю на жизнь по кабакам со скрипкой? Там, небось, тоже за трапезой музыку любят? Но ведь для того, чтобы выпустили за границу (даже если Наташе купим загранпаспорт), надо для скрипки, самой дубовенькой, специальное разрешение из музея им. Глинки в Москве. Там определяют, государственное достояние у тебя в руках или можно разрешить пересечь границу. Если разрешили выезд, платишь откупные, большие деньги за эту справку. Потом будто бы их могут отдать, если вернешься со своей скрипкой."

Да, есть идея. Наверное, лицо мое ожило.

- Ты чего-то хочешь? - чуткая Аня, разведя полы халатика, повела крутой грудью, как новая машина фарами. - Потом... - буркнул я и поднялся. - Когда будем праздновать покупку. - О!.. - запела женщина. - Все стало вокруг голубым и зеленым!.. Я видел, в музыкальном магазине на улице Робеспьера висят ленинградские, кажется, инструменты. И хорошо, если Аня будет свидетелем моего посещения этого магазина. - Но мне надо одеться!.. - волновалась она. Метнулась к зеркалам трюмо. - Без меня не смей, рома!..

Когда мы вышли из дома, я оглянулся - так и есть, вот еще свидетели. За нами шли два похожих аккуратных паренька, в кожаных куртках, но глаженых брючках, в милицейских крепких ботинках. Неужто всю ночь караулили? Или сменили караул? Ну, пусть, пусть убедятся, что скрипки у меня нет, и я иду покупать. - Ой!.. - удивилась Аня, увидев, что я взял с собой старый пустой футляр. - А егото зачем? С новым футляром, небось, продают? - Не всегда, - сквозь зубы ответил я. Наблюдательная у меня подруга. Давно не был в этом магазине. Он стал куда богаче. Лампы светили золотым светом на скрипочки, возлегшие на черном бархате под стеклом, и на прислоненные к стене контрабас и виолончель. Я глянул на бирки и присвистнул - работа не наша, из самой Италии. Боже мой!.. Да для кого их привезли в забытый богом город? - Берем? - выдохнула Аня. Она видела, как я потер лоб и щеку, вечная привычка, когда волнуюсь. - Или дорого? Скрипочки легкие и сочные на вид ( другого слова не подберу, ) не то что моя обшарпанная, купленная когда-то в советской комиссионке. На одну из этих, сияющих медовым лаком, у меня, пожалуй, хватило бы денег, но не покупать же я сюда пришел, а устроить маленькое представление. Да и нельзя, нельзя (вдруг меня в жар бросило!) за дьявольские деньги святой инструмент приобретать... это действительно получится как в страшных снах моих - душу дьяволу заложил? - Видишь ли, это альты, - наконец, я нашелся, что сказать. - Тоже скрипки, но у них строй сдвинут на квинту. - Я это понимаю, но ты что, на таких не умеешь?! - Я могу на любой. Но мне-то нужен не альт. Если я привык петь теноровые партии, а мне говорят - давай баритоном. Я, может, и спою... - Я заглянул за колонну, увитую разноцветными лампочками, - наши соглядатаи торчали неподалеку, разинув рты, уставясь на духовые инструменты, как на клубки мерцающих питонов.

Мы вышли из магазина, и я, наконец, сообразил, что мне нужно сделать. - На телеграф!.. Сестре позвоню, в "ящик". Может, в их городе есть? А что, сгоняю на автобусе?.. Да и маму с отцом давно не видел.

- Мама - это святое... - разочарованно согласилась Аня. Не хотелось ей отпускать меня. Сквозь гул междугороднего телефона я услышал вечно кричащий голосок сестры: - Проснулся!.. вспомнил!.. Приезжай, а то скоро вымрем тут все... будешь по фотографиям только с нами разговаривать, как ясновидец... Когда? Я прямо сейчас звоню на КП, заказываю пропуск... у меня там Таня Кустова подруга, она сделает. Запомни - Кустова!

Аня взялась меня, конечно, проводить до автовокзала. И когда мы уже стояли возле урчащего "Икаруса", на боку которого было написано красивыми буквами "Железоград", а поверху мелом - "Ракетоград", она вдруг всхлипнула: - Дел тукэ пай щиб!.. - Это у цыган ругательство... что-то вроде "чтоб тебя стошнило!" - Ты теперь не скоро приедешь? - Боже мой, всего одну ночь провели вместе, и уже такие страсти. А как, наверное, ждет меня, пугается и мучается Наташа в инфекционном отделении БСМП?.. Я обнял горячую лже-цыганку в красном платк и через два часа въехал в неизвестный мне, прежде закрытый, а ныне посещаемый даже американскими сенаторами городок - так мне объяснил случайный попутчик с комической загнутой вверх бородкой...

Улица Королева, дом семь. Четырехэтажный, выкрашенный в желтый цвет (как многие дома в Питере, или как дома в нашем городе, построенные когда-то пленными японцами). Квартира два. Тоже на первом этаже. Что-то нам всем, Сабановым, первые этажи достаются. Чтобы не отрывались от земли? А то все рвемся в космос (муж сестры с его ракетами и брат-скрипач)...

Первой меня увидела мать - она, видимо, уже прослышала о возможном приезде сына и стояла в подъезде, тоненькая, в старой болоньевой куртке, как девочка, вышедшая на свидание. Рядом с ней сутулилась такая же старушонка, они о чемто говорили - я успел услышать слова "стиральный порошок" и "Ельцин". - Андрей!.. - Мама припала ко мне. Губами искала мои губы. Боже, после крашеных губ Ани чисты ли мои?.. - Похудел-то как! Войдя в дом, обнялся и с сестрой Еленой, раздобревшей невероятно (такой была некогда наша бабуля), и с белобрысой ее дочуркой лет пяти, которую еще не видел, и подмигнул сыну-пузану, стоящему как Ленин на броневике, в коляске. - Нашей старшей-то нету в городе... учится на менеджера в Англии, - похвасталась сестра. - А этих родили из страха.

Я пожал короткую сильную руку ее мужу, добродушному физику Диме ( у него кривая улыбка, как запятая) и с легким испугом открыл дверь комнаты, куда мне показали глазами мои родные. Там в кресле, раскинув колени, сидел отец и важно листал многостраничную газету. Знал же, что приехал, но не вышел, выдерживая характер.

Боже, как он постарел!.. Лысый, в синих струйках вен, какой-то маленький, мослы плечей блестят, бровки торчат как колоски ячменя... На отце блеклая синяя майка и старые милицейские штаны. Босые ноги в пованивающих тапках. Медленно поднял на меня глаза, синие, круглые, как у ребенка. И я словно услышал скрипочку Моцарта (Es-Dur KV 364, fur Violine, Viola und Orchester, 2. Andante), ту волшебную мелодию отпевания...

- Что долго не был? - почти твердо произнес старик. Только показалось, язык у него теперь стал толще, с трудом ходит во рту. - С демократами митингуешь? - Он кивнул на телевизор. - Я тебя вроде видел в толпе. Просрали СССР... а теперь ищете защитников? Мать из-за моей спины мягко остановила его: - Ну, сколько же можно о политике?.. Он музыкант. Он со скрипкой приехал, он нам сейчас песни сыграет... Нина из своего магазина дубленку ему принесла... сейчас будут мерить...

- Женщинам - выйти прочь! Дайте мужикам поговорить. - И когда мать выскользнула из комнаты, отец поднялся столбиком, подтянул брюки выше живота, выпирающего, как засунутый под одежду воздушный шарик, и угрюмо заиграл скулами, став опять немного похожим на Бетховена. - За встречу-то дернем? Купил бы. Сижу как гэ-кэ-чэ-пист в "Матросской тишине".

Увидев, что я собрался в магазин, мама охнула, а сестра поймала меня за рукав, горячо зашептала:

- Ему нельзя.. нельзя... только-только говорить начал...

Но из спальни донесся зычный рев отца:

- Я здор-ров, здор-ров! И требую, понимашь...

Мы сели обедать и налили старику одну рюмку, он ее быстро, как воду, выпил и с горделивой ухмылкой обвел всех взглядом. Мол, смотрите, каков я, рано хороните. Щекастый Дима пожал плечами, сестра, вздохнув, отвернулась, мама затрепетала, как травинка:

- Налей мне больше!.. чтобы ему меньше осталось.

Но не успел улыбающийся отец поднять кривыми неловкими пальцами вторую рюмочку, как вдруг его глаза закатились, он обмяк и повалился мимо стола мне на колени. Господи, да что с ним? Разыгрывает?

- Он умер?.. - зарыдала мать. - Умер?..

Я поднял отца на руки - мне помог Дима - мы, роняя задами стулья, перенесли старика в спальню и положили на заправленную кровать. Я схватил его за запястье. Оно было мокрым. А пульс оказался таким частым - как тремоло балалайки - что я испугался. Я не знал, что пульс может быть подобным.

- "Скорую"? - я метнулся к сестре, которая задумчиво сидела в большой комнате возле телефона. - Почему не звонишь?

- У него - пьяный обморок. Очнется часа через три. Если очнется. - И пояснила. - Печень ни к черту. Я даже деньги предлагала - врачи отказались под капельницу класть... Говорят, не дай бог еще умрет...

Мать тихо выла, закрыв глаза рукой. И стыдно ей было за старика, и жалко было его... А я не знал куда деться - ведь это я, приехав наконец-то к родным, спровоцировал всех выпить водки.

Время от времени то Дима, то я мяли руку старика. Пульс терялся, уходил, снова возвращался как трассирующая очередь в темноте...

Так все и просидели допоздна, пока отец не очнулся. - Таня?.. - еле слышно позвал он жену.

Мама метнулась к нему, потом к холодильнику, налила в стакан кефиру и - снова в спальню:

- Миленький, вот... вот...

Он что-то невнятно бормотал, булькал питьем, хныкал. И когда мы поняли - беда миновала - все вспомнили, что так и не поели. И сели ужинать. И мы с Димой хватили по полному стакану водки - "чтобы меньше ему досталось". Впрочем, на меня она подействовала не сильнее воды.

Дима рассказывал, что на их на комбинате каждый день крутятся газетчики, тележурналисты, экологические комиссии, расспрашивают рабочих, измеряют вокруг и ниже по реке радиацию.

- Все стали грамотные...Ну, конечно, она есть... Оружейный плутоний-то мы делали? Не конфетами же боевые ракеты начинять? Но в принципе все тут здоровы... рыба в нашем озере не светится... - Он достал из шкафа прибор величиной с крохотный томик Пушкина, называется "Белла". - Вот, можешь включить... Видишь - пять-шесть микрорентген...

- Перестань, Дмитрий! - резко оборвала его моя сестра. - Сами себя успокаиваем. Он же только... бета-лучи фиксирует... Андрюша, сыграл бы, как когда-то!

- Да ну! - Я пренебрежительно махнул рукой в сторону пустого футляра. - Визгливая штука... пусть папа поспит.

- Да он сам как-то сказал - давно не слышали игру Андрея.

- А!.. - Не могу же я объяснить, что у меня с собой скрипки-то и нет.

- Ну, как хочешь, - обиделась сестра. - А что же таскаешь?

- Чтобы не украли.

- Это правильно, - согласилась мама. - Сейчас сплошная преступность, сплошная... Но у нас тут меньше. Хочешь - переезжай... Я думаю, найдутся желающие обменяться на город...

Я покачал головой.

- Совсем стал чужой... - смотрела на меня исподлобья сестра. - Холодный, как сосулька.

- Как сталактит в пещере. Как змея, - добавил я. Она меня всегда любила... Когда-то, безгрешно обнявшись, спали на сеновале. У нее уже грудки были, как у молодой женщины... Но сегодня - хоть плачь... Как я могу поведать, что со мною творится? И решил, видя встревоженные глаза родных, рассказать о том, да не о том. Если со мной что произойдет, потом вспомнят, поймут...

- Знаете, был такой скрипач в Италии - Джузеппе Тартини. Однажды, это случилось в 1713 году, ему приснилось, что он продал душу дьяволу. И в своих записках пишет: "Зато черт исполнял любое мое желание. Я даже решил дать ему мою скрипку, посмотреть, сумеет ли он сыграть на ней. И вдруг услышал прелестную сонату, исполненную столь искусно, что у меня от восхищения перехватило горло... Я проснулся и схватил инструмент, чтобы попытаться вспомнить, что слышал... Да, сочинение, которое вы теперь знаете под названием "Трели дьявола" - мое лучшее сочинение, но можете ли вы поверить, что оно отличается от того, что я слышал, как сырая земля от сверкающего неба?.." Мама, Лена... - продолжал я. - Дима. Вся наша беда, что в жизни у нас не то что нет Бога - нет даже дьявола! А есть мелкие убивцы, чиновники и менты.

- Это ты к чему? - нахмурилась сестра. - И вообще странно слышать от тебя вульгарные слова. Милиция нужна.

- Нужна, - кивнул я. - А когда Вивальди служил священником... однажды, придумав мелодию, оставил алтарь, ушел в ризницу... и только записав ноты, вернулся. На него донесли инквизиторам, однако те, считая его талантливым музыкантом, то-есть сумасшедшим, просто запретили служить мессу. Но не повесили, не сожгли. Но чтобы власть поняла, что ты достоин считаться сумасшедшим, надо быть очень талантливым. А наш век серенький, как крыса с длинным хвостом...

Мать всхлипнула, тронула меня за руку:

- Ты чем-то заболел?..

- Прости... - я обнял ее. - Нет, нет, меня не обидят... я очень, очень талантливый. И это вы мне дали...

Сестра хмыкнула:

- И хвастунишкой стал. Раньше был скромнее... - И погрозила Диме. - Больше не наливай. И сам не пей, хотя... все твои секреты давно уже проданы американцам начальниками...

Слава богу, начался бессмысленный современный разговор...

Утром я отозвал Лену в сторону, тихо попросил: - Можешь сделать одну вещь?

- Так и знала, не просто приехал... - желчно заключила сестра. - Всю жизнь скрытный, как хорек... Тебе что, канифоли купить? Помню, умолял достать для смычка. Сейчас всего как грязи. Тебе килограмм? - Нет. Мне не канифоли... Мне, Лена, нужен чек... Как будто бы я купил в вашем городе... скрипку.

- Зачем? Ты же свою не на свалке нашел? - Можешь сделать чек на сто сорок семь миллионов старыми? - упрямо наступал я, стараясь улыбаться. - Не пугайся, бумага ни в какие инстанции не пойдет... хочу разыграть приятеля. - Так тебе "липа" нужна? No problem... Я вернулся из закрытого города в свой, прижимая к груди футляр из-под скрипки, словно в нем и вправду покоится драгоценный инструмент. Для весу положил внутрь завернутую в газеты пустую бутыль 0, 75 из-под вина - сделал это в ванной у родных. Если за мной продолжают следить, должны поверить - ездил не зря. Справка лежит в кармане пиджака. Деньги - во внутреннем кармане меховой куртки, которую мне подарила сестра. Хорошая Лена, умная... Я спокоен за своих стариков, коли они живут у нее. Но не подумайте, что я всю жизнь такой равнодушный, бесполезный для них... Раньше со своей зарплаты если не каждый месяц, то через месяц я посылал часть денег матери и сестре с ее детьми, но все мечтал приехать, что называется, на белом коне - лауреатом какого-нибудь венского или парижского конкурса... Но чем далее в жизни, тем становился я ниже ростом в своих глазах, а ведь то, каким тебя видят люди, зависит прежде всего именно от того, каким ты видишь сам себя. Да что объяснять, вы и так поняли: я гибну... Единственное, что я не мог не сделать, - перебросил телеграфом деньги (свои, российские) из Железограда Лии Орловой... Прости, Володя.

На автовокзале никто меня, к великой радости, не встречал - ни Ани не было здесь, ни соглядатаев маминских. Да ведь и автобусов по этому маршруту бегает шесть или семь за день, все не проконтролируешь. Особенно в сумерках - я нарочно приехал под вечер. Юркнул в троллейбус, в Студенческом пересел на 38-й автобус и в лесу, возле больницы, сошел. Теперь надо срочно переложить из хранящегося в ординаторской чемодана скрипку в футляр - и у нас с Наташей с этой секунды появятся свободные большие деньги. И мы сможем исчезнуть из города. Я гибну, но я счастлив... Инфекционный корпус темнеет в глубине двора. Светится окно приемного покоя. Я, оглядываясь, зашел - за столиком сидела в очках, слегка откинувшись, читая книжку, толстая бабка, похожая надменностью лица на старого генерала на пенсии.

- Нина у себя?

- Шастина? - Дежурная очень строго поверх очков глянула на меня. - У ей сегодня отгул.

- Ой, ой! (Я же не знаю, где она живет. Да и не нужна она мне сама - мне нужен мой чемоданчик.) Уважаемая товарищ дежурная, мне бы чемоданчик свой забрать... - Какой ишо чемоданчик? - Чемоданчик... в ординаторской... в шкафчике слева, где халаты висят. - Без врачей никуда не впуш-шу. - Так там одежда моя... скрипка... (Ах, зря я про скрипку!) - Вона же у тебя скрипка... - резонно кивнула бабуля на мой желтый футляр. Идиот. Не так повел разговор. А как надо? Я погладил лоб и щеку. Что же, что сказать? - Мы на ремонт отдавали... - пробормотал я. - Там струна была лопнутая... Сейчас же не те струны, что раньше... - Да-а, нынче многое не то... - И вдруг бабуля смягчилась. Оглядела меня еще раз и, видимо, решила: музыкант не может причинить вреда больнице. - Ну, можешь пройти. Там Юрка, медбрат. Ежли отдаст, забирай... Действительно, в ординаторской перед работающим телевизором на коврике сидел в позе лотоса молодой стриженый наголо человек с блаженной улыбкой, с замкнутыми глазами. - Простите... - обратился я к нему. - Тут где-то чемоданчик мой... наверно, Нина говорила. Заберу?

Продолжая улыбаться, медбрат приоткрыл один глаз.

- Что? Ради бога.

Я сунулся в шкафчик - кажется, туда мы сунули мои вещи. В шкафчике висели два белых халата, на дне валялись старые женские туфли, но чемодана не было. Не было его и под столом, и в углу, за плоской кушеткой. Наверное, унесла домой. Придется идти к Нине, черт ее побери...

- Спирт пьешь? - спросил йог, он снова был с закрытыми глазами. - Есть такое неосознанное желание?

- Нет. Как тут моя сестренка в третьей палате? Пройти можно?

- Такая миленькая? Увы, желтуха. Да и дизентерию подхватила. Пожалей себя. Бедная моя красавица!.. Если загляну - бросится рыдая на шею: "Забери меня отсюда!" А куда я ее заберу?.. Может, на поезд купить билеты, на какой-нибудь проходящий после полуночи? Незаметно отсюда на вокзал, как говорится, под покровом темноты? Но и в железнодорожных кассах ныне спрашивают документы. У Нины поклянчить какое-нибудь старое удостоверение? А как объяснить, зачем оно мне? Разве что выкрасть? Придется так и так идти к ней. Ишь, как в сказке, у царя Кощея... жизнь моя в иголке, иголка в яйце, яйцо в сундуке на горе.

- Вы не помните адреса Нины? - спросил я у парня.

Медбрат на полу открыл оба глаза:

- Здорово. А говоришь, что знаешь ее?

- Мы встречались у друзей.

- Лесная, семь, восемь. Запомнить легко. Многие помнят ее адрес, многие, - он снова закрыл глаза, блаженно улыбаясь. - Хорошая женщина, хорошая, любит это дело. И главное - верующая.

Я вышел из ворот больницы, автобуса не было видно. Надо дождаться ночи, чтобы не привести "хвост" к Нине. Иначе найдут через нее и Наташку... Забрел в осенний березняк, разжег крохотный костер в логу, возле черных выворотней. Надо как можно попозже, ближе к полуночи прийти к Нине. Вдруг на мою радость к этому времени у нее окажется в постели какой-нибудь хахаль - ей придется просто выдать через полуоткрытую дверь мой чемодан.

А может, в поезде без документов можно обойтись? Хорошо заплатить проводнице - вдруг устроит и меня, и Наташеньку в какое-нибудь пустующее купе? Боже, как я соскучился по ней... как же ей тоскливо и страшно в угрюмом инфекционном корпусе. Да еще, негодяи, подзаразили в столовой...

Но сейчас главное - вызволить скрипку.

Около одиннадцати ночи я увидел свет фар и малиновые огоньки возле больницы - подъехал и развернулся автобус. Я быстро затоптал ботинком угольки и, выбегая на шоссе, замахал руками. И уже на ходу автобуса запрыгнул в открытые двери. Поднявшись, среди пустых сидений привычно огляделся - все в порядке, здесь я - единственный пассажир.

14.

Что может сниться человеку, коль превратился он во сне в сиющую дрянью реку иль стол обеденный в говне.

Какие могут быть призывы к любви, к высокой красоте, когда облезлый и плешивый стоишь пред миром в наготе.

Какая может быть музы'ка, какой Бетховен и Моца'рт, когда на чреслах только лыко, и вместо скрипки в пальцах сжат

орущий гнусно поросенок... Какая может слава быть, когда мне хочется спросонок себя, себя, себя убить?

Убить, исчезнуть, раствориться, как кот в азотной кислоте... Уйти в колодцы, как зарница... что дым, исчезнуть в пустоте...

Но держит за душу, как ниткой,

как тросом тракторным, стальным любовь твоя - ночной улыбкой и лоном ласковым, живым...

И чтобы выжить, я ль не знаю - совсем не тот я на земле, каким кажусь я негодяю, идущему с ножом ко мне.

Да не покинет душу мужество, и не разверзнется земля, все потому что, потому что ты помнишь лучшего меня...

15.

Мне показалось, что я вошел в церковь - в сумеречной квартирке Нины горели разноцветные свечи, пахло то ли ладаном, то ли подожженными ароматическими травами, на полках и на столе в кувшинах теснились засохшие черные цветы, и тускло поблескивали по стенам пять-шесть русских икон и кресты разной формы и размеров... Шопен, Шопен, траурный марш: там-та-та-там.

Нина открыла дверь, как только я позвонил, - словно стояла возле порога и ждала: - Наконец-то. - Впрочем, она точно так же прошептала, когда мы с ней впервые упали на диван у меня дома.

Она уже была одета ко сну, в черной кружевной ночной рубашке, лицо и без того бледное показалось мне совершенно белым, словно молодая женщина больна. Может быть, у нее не отгул, а что-то серьезней?

Я сразу отстранился - как бы из-за того, что мне показалось, что я на что-то наступил... сел на стул. Поправил на краю стола глиняный горшок с поникшим, но источающим сладкий запах растением...

Как же спросить про чемодан? Сразу - неловко. А вдруг она сдала его куданибудь на хранение? Смотрит же телевизор, там все герои вечно прячут чтонибудь на вокзалах и аэропортах, и вообще мне кажется в последнее время: мы в России начинаем жить по навязанным сюжетам, говорить навязанными бесстыдными фразами, вроде: "Ты под душ?" или "Тебе мартини?" Впрочем, сегодня Нина молчала. Встала передо мной, сидящим, и пристально стала смотреть мне в глаза.

- Куда-то уезжал? Я приходила к тебе после работы...

- Был в Железограде, у сестры. Снова молчание. Сейчас придется с ней спать. И вдруг, вспомнив медбрата на полу в позе йога, я неуверенно пробормотал: - Мне голос был... сегодня я должен войти в медитацию... Может вместе? Я еще не умею... Остроносое бледное Нины лицо омрачилось, но потом медленно - она, видимо, заставила себя - просияло. - Что ж, это тоже важно в жизни. Ты только начинаешь? Вымойся и приходи. Вскоре мы с ней сидели на полу в метре друг от друга (она - в позе лотоса, я - коекак подвернув под себя ноги) и, зажмурившись, думали каждый о своем. Неожиданно она сказала:

- Извини... - Да? - Тебе нравится моя грудь? - Что? - я растерялся. Открыл глаза, глянул на женщину. - Конечно... а что? Не размыкая век, очень серьезно спросила: - Хочу немного увеличить... одобряешь? - Зачем?! Поводя носом, с закрытыми глазами, она прошептала: - Меня... меня назвали плоскодонкой...а у нас уже тоже делают. Андрей, всего пятьсот долларов. Я триста собрала.

- Зачем?! - искренне изумился я. - У тебя вполне нормальная... Зачем тебе искусственная... силикон или еще что-то?..

Она повернулась ко мне, цепко взяла за руку: - Вот потрогай... и честно, честно!

Чувствуя себя актером в идиотской пьесе, я потрогал. Конечно, перси были маленькие, жидкие. Но ведь у женщин, если они родят, мгновенно меняется все... Я начал что-то неуверенно бормотать, успокаивая Нину, но вызвал лишь поток бурных слез. Она обняла меня, прижалась... ее колотила дрожь... - Я никому, никому не нужна... я перепробовала три религии... и это тоже все ерунда, ерунда... Возьми меня замуж, Андрей. Можешь даже сразу развестись, но возьми замуж, чтобы я почувствовала себя женщиной, как все... А то стихи читают, иконы дарят... ночь проведут и - след простыл... "Плоскодонка"... словото! Я спал и не спал. Среди ночи открыл глаза - женщина неслышно лежала, отвернувшись к стене. После истерики, после того, как мы с ней напились разведенного спирта ( более ничего у нее не нашлось), а потом неистово поистязали друг друга в постели, Нина забылась, видимо, надолго. Я поднялся, тихо оделся. Еще перед тем как лечь спать, я заметил - мой чемодан стоял за телевизором на ножках, в темном углу. Может, для Наташи какой-нибудь документ у Нины прихватить? Нет, стыдно. Как-нибудь вывернемся. Прикрывая за собой дверь, потянул посильнее, чтобы ее не открыло сквозняком - английский замок очень громко щелкнул. Не дай бог, Нина проснулась - я покатился вниз по лестницам подъезда, скорей на улицу...

Где тут такси, леваки? Катится микроавтобус "ниссан" в нужную мне сторону - я, подскакивая от нетерпения, поднял руку - меня подобрали. И прежде чем я успел оглядеться, движущаяся дверь с лязгом закрыла выход. Внутри салона не включая света сидели в пятнистых одеждах угрюмые люди неопределенного возраста с автоматами - то ли милиционеры, то ли собровцы. Вот так повезло! Сейчас они меня с моими долларами ограбят и выбросят на асфальт. Но они молча курили. Один только спросил: - Тебе далеко? - До больницы. Друга оперировали.

- После Студенческого сам добежишь. Мы - в сторону. Боже, зачем я сказал "до больницы"? И кто же на рассвете оперирует? Хотя чего не бывает... Но у меня же, кроме чемодана, на коленях футляр от скрипки! Если они люди Мамина, я погиб. Сейчас они мне об этом прямо скажут. "Два туза, а между - дамочка вразрез.. Я имел надежду, а теперь я без. Ах, какая драма, пиковая дама, ты мне жизнь испортила навек... И теперь я бедный, и худой и бледный, никому не нужный человек." Однако то ли это были люди не Мамина, то ли не обратили в темноте внимание на мой багаж, но в Студенческом позволили мне благополучно сойти, и я остался, глядя, как "ниссан" сворачивает в березовую рощу, скорее всего, к спортивным базам. Может, собираются кого-то там "брать", а может, в сауну едут после работы... А я побежал по пустынному шоссе к больнице. Бабули в приемном покое уже не было - сидел лысый старичок с ушами, как у тушканчика, позевывая и листая, кажется, ту же книгу с блестящей обложкой. - У нас мать помирает... - задыхаясь, выпалил я. - Вот... за сестрой. - Приподняв, показал чемодан. - Тут все ее одежки... - Боже, зачем я кощунствую?! Но я же понимаю - на деда это больше всего подействует. - Маманя... А Наташка - в третьей. Ей уже лучше. Ну, чё такое - дизентерия?.. Сами вылечим. - Мать... это, конечно... - закивал старик, приставая и садясь. - Иди сам за ей, если добудишься... - Добужусь... - Я уже шел с вещами по коридору. Вот здесь, направо... с конца вторая дверь. Толкнул - в палате темно. - Наташа?.. Наташечка?.. Послышался шелест - так шелестят листья... По линолеумному полу ко мне бежит маленькая тень. Горячими руками обвила шею, обожгла горючими слезами:

- Ты меня не бросил?.. ты вернулся?.. вернулся?..

От родной моей, маленькой женщины пахнет эфиром и чужими густыми духами. - Быстрей... быстрей... - я завел ее в конце коридора в туалет (может, даже мужской) и стал подавать одежды в приоткрытую дверь. Потом сам туда юркнул - вытащил из футляра бутылку и газеты, попытался футляр со скрипкой втиснуть в опустевший чемодан - не получается! Торопливо обмотал футляр газетами и обвязал своим ремнем, как если бы это была телячья или свиная ляжка... На улице с транспортом повезло - дежурный автобус стоял и бил копытом. Вокзал перед рассветом, к сожалению, был пуст. Все основные поезда с Дальнего Востока и из Китая на Запад уже прошли. Мы затравленно постояли в углу, за деревянной будкой одного из киосков. В шесть десять радио гулко объявило посадку на первую электричку... И я вдруг понял: вот шанс! На электрички билеты продаются без предъявления каких-либо документов. И все электрички не проверить. Доедем, например, до Ачинска с его лесом дымных труб, там можно подсесть на междугородний автобус, который идет из нашего же города в Томск или в Кемерово. И вряд ли уже там, за Ачинском, на дорогах дежурят маминские "гаишники"... Возможно, и совсем прекратили дежурство. Прошло три дня. Вдруг Мамин отступился?

Купив билеты, хватаю Наташу за руку и бегом - на перрон. И в вагон, где нет никого.

Через минуту поезд тронулся. Из вагона в вагон идут редкие пассажиры. Мы сели справа, на заднюю скамейку у окна, я обнял голову Наташи ( как если бы она плакала или спала) и сам закрыл глаза. Человека с закрытыми глазами труднее опознать. Футляр со скрипкой (вернее, безобразный сверток) прижат Наташей к стенке, полупустой чемодан я поставил на столик вплотную к окну - от этого хоть немного, но темней. - Милый... - шепчет еле слышно Наташа. - Я столько пережила... я, наверно, поседела? - Она дергает левой туфелькой, словно нажимает и нажимает на некую педаль, и я вспоминаю - она и в постели так делает, когда задумывается, и я еще сильнее обнимаю мою красавицу. - Все будет хорошо... - А по телевизору мою фотку показывали... ты видел? - Когда?. - Меня снова охватывает страх. - Показывали? - Раза три... "Ушла из дома и не вернулась". Я чуть не умерла.

Боже мой!.. Нас могут опознать - местное телевидение смотрят во всей области. На вокзале Ачинска стоит толпа, смотрит на выходящих - народ готов ринуться в электричку, чтобы занять места - едут в "столицу". Быстро проходим по краю перрона, мимо мертвых деревьев неопределенного рода в коросте пыли - к базарчику, мимо бабушек, продающих кедровые орехи, сникерсы и магазинный кефир, и оказываемся на площади, где нещадно дымя разворачиваются длинные автобусы.

Я подошел к краснолицему водителю, который курит, поглядывая на часы. - Вы в Кемерово? Возьмете нас? - Стойте вон там, у столба, - загорелый как бес парень кивнул. А может, он и есть черт из моих снов? В мире нет случайностей... - Дежурная проверит билеты, я трогаюсь - а дверь открыта... - Он вдруг пристально глядит на мою Наташу. Мы с ней попятились (неужто узнал?!), отошли в сторону. Попроситься немедля на другой автобус? На который? До Томска?

- Ой!.. - вдруг залилась краской Наташа. - Мне надо куда-нибудь зайти... я тогда постеснялась... а сейчас - я не выдержу дорогу... - Ну, конечно. - Как же не подумал, эгоист и болван. Когда она вернулась, кемеровский автобус все еще не двигался, пыхтя компрессором. И к счастью, водитель, забыв про мою Наташу, весело шептался с девицей в черной кожаной куртке, с соломенными волосами по плечам. Они оба лузгали семечки. И ни одного милиционера. - Слушай, а тебе не надо каких-нибудь лекарств? - Они мне выписали антибиотик... я уже допиваю... Взяла с собой, не беспокойся. Через два часа на автобусе с краснолицым водителем мы въехали в чужую губернию, как сказали бы в прошлом веке. Я пытался вспомнить, есть ли у меня знакомые в этих краях. Приятели-музыканты живут в Новокузнецке... джазисты в Новосибирске... а вот в Кемерове... Но, повинуясь неясному чувству, решил: едем именно в угольную столицу. Там шахтеры, там бастуют, там море милиции, там наверняка никакой мафии. А не купить ли мне в самом деле за доллары скрипку получше? Не пускать на ветер деньги, а стать владельцем высококлассного инструмента? Он заставит меня снова, как в юности, работать днями и ночами... трепетать, надеяться... Может быть, удастся победить болезнь пальцев, усиленную - скажем прямо - пьянством, отчаянием, безволием, тихой радостью посредственного таланта - мол, и так неплох в провинции? На безрыбье и ерш - осетр? И женщина бы поняла - любая женщина хочет верить в нечто высокое, несбыточное. И даже чем несбыточнее мечта, тем больше верит любящая женщина, страдает вместе с тобой, жалеет тебя. А уж девчонку и вовсе можно научить любить музыку, полюбить страсть безмерной работы? И начнется для нас новая, красивая жизнь? Но если Мамин так упорно ищет Наташу... а поскольку я исчез, ищут теперь и меня... человека со скрипкой везде заметят, запомнят и - мигом выведут пред блаженно сомкнутые маминские очи. Надо бы и эту-то старую куда-нибудь прочь убрать... Но что я еще умею? Стихи Блока читаю километрами - кому нужен Блок? "... Девичий стан, шелками схваченный в туманном движется окне..." Это перебивается омерзительными текстами про другие окна: "Сижу на нарах, как король на именинах, и пайку серого желаю получить... Гляжу, как сыч, в окно, теперь мне все равно, я никого уж не сумею полюбить!" - О чем думаешь? - шепчет, прижимаясь к мне, Наташа. И игриво смеется. - Я тоже. - Какая она еще глупышка. А мне бы с ума не сойти... Среди елового леса возник красный городок строящихся коттеджей... свежие доски высыпаны на землю, стропилами обозначены ампирные крыши... кое-где блестит жесть, сверкает сварка... Вишневые и цвета перезрелой сливы округлые иномарки приткнулись где попало... Значит, город близко. Не остановиться ли здесь? Помню, мне уважительно говорила родня бывшей жены, что я ловко и точно - как по ниточке - загоняю гвозди. И кирпич кладу аккуратно, как задумчивый картежник карты. Особенно поражало деревенских родственников, почему я красную нитку вокруг головы наматываю. Что ли, в какую-то особенную веру подался? С ума сошли нынче с верами. А это - чтобы волосы не мешали. Да из пижонства тоже, конечно. - Выходим!.. - я поднял Наташу. - Быстро!.. Водитель удивленно покосился, но дверь открыл. Мы остались одни на шоссе. Сыпал мелкий осенний дождь - полутуман-полудождь. Есть такое великое русское слово - дождичек. Так вот, именно он и сеялся, когда мы с Наташей сошли из автобуса на чужую землю. И обгоняя события, сразу скажу, что первый вопрос, который нам задали строители коттеджей, вечно пьяные диковатые парни: - Документы есть? - Нет!.. - догадалась счастливо ответить Наташа. Но я-то, обалдуй, уже протягивал краснокожую книжицу. Один парень, похожий на казаха или хакаса при усах и бородке Христа, быстро выхватил ее у меня: - Тэк... Сабанов... о-о, так вы из вотчины великого Мамина?! Как он там?! Говорят, всех соперников по Енисею пустил - присобачил снизу к плотам?!

И здесь слышали про Валерия Петровича! А может, и телевизор наш смотрят, и Наталью сейчас признают? Усиленно подмигивая, чтобы перенести от нее на себя внимание, я пробормотал:

- Насчет паспорта... он кого-то тамошнего... А фотка - моя. Хорошо приклеил?!

Хакас ( или казах), хохотнув, внимательно оглядел фотокарточку в паспорте: - Класс!.. Так вы сами не оттуда? - С Урала, - соврал я. - С родины президента. Почему-то это сообщение всех развеселило. И один бомж (иначе его не назову - весь грязный, в опилках, со спутанными волосами, в кедах без шнурков) заорал, размахивая руками, как крыльями: - Мы тебя будем звать "Перзидент"! У нас тут у всех клички. - А тебя как зовут? - напористо осведомился я. - Воробей, Воробей меня зовут!.. И вот таким образом мы с Наташей вошли в новый для нас мир.

16. И снилось мне - в угрюмом зале, где две-три лампочки и мгла, мои знакомые стояли - толпа немая замерла. Кто превратил их в белый мрамор? Какой неведомый мороз? Вот это кто? Ах, это - мама. Я обнял и ослеп от слез!

Такая встреча хуже ада... Но вдруг я понял - здесь не смерть. Чтобы мама ожила, мне надо ее теплом своим согреть.

Я обнял крепче - засияли глаза, и поднялась рука... Но закричали в страшном зале другие: - Мы стоим века.

Ты бросил нас!.. - Мои родные, друзья забытые давно, стояли страшные, седые - и ждали друга все равно.

И я метался, я старался их разбудить скорей, помочь... Один - поэт - уж улыбался... но сам я замерзал в ту ночь.

И бегал вновь, не успевая, их обогреть хотя б едва вот засветилась плоть живая любимой... но опять мертва.

Но мама! Я вернусь к старушке... Но - милая вдали зовет... Но - друг!.. По залу, словно пушки, звучат проклятья! И вот-вот

прервется сон... но я же должен успеть их оживить... но нет во мне тепла. О боже, боже!.. Они прождали столько лет.

Стою в бессилье. Надо честно сказать - никчемен я и пуст. Сон удержать пытаюсь тщетно. И верно, одинок проснусь. 17. Нам отвели для жизни чердак трехэтажного коттеджа некоего богача Стукалова по кличке Стук, застреленного год назад из вальтера в туалете оперного театра, после чего, говорят, его жена-красавица осталась нищей, ибо все деньги Стука были в деле, а значит - в темных чужих руках. Но дом за городом остался, братва не стала его отнимать у вдовы. Достраивать хоромы ей не под силу, так и стоит дворец с пустыми окнами на опушке красного бора, над логом, в котором образовано искусственное озерцо.

Из-за того, что в каменном здании холодно ( и зима на носу), мне новые друзья выдали взятую непонятно где ржавую, измятую железную печурку с коленчатой трубой. Дровишек я сам нарубил в лесу, насобирал хвороста и сосновых шишек. Окошечко со стороны леса мы с Наташей завесили толем, а выходящее на свет, юг, к озеру - я, как умел, застеклил. Но втайне я не готовился к долгому здесь житию, к зимовке. Страх тряс мои ноги. Надеялся, что Новому году смотаемся куда-нибудь... утихнет облава, смолкнут разговоры - и мы рванем прочь. Есть хороший поезд Иркутск - Ташкент... кто нас будет искать в Таджикистане? А если уже нет такого поезда - выберем другой. Я слышал, можно безо всякой визы проехать в Казахстан, в Белоруссию... Как хорошо, что я тогда обмотал газетами футляр со скрипкой. Но и в таком виде он вызвал интерес. Мои новые дружки спросили: - Где-то мясцо стибрил? Я, утвердительно кивнув, пробурчал что-то невразумительное в ответ. Но чтобы они остались именно при этом мнении, сходил в соседний шахтерский поселок, купил там рюкзак и ляжку свиньи, которую и вынес вечером к общему костру. Надо сказать, живущие тут бродяги к нам с Наташей поначалу отнеслись по доброму. Кроме печки, приволокли матрас, драную медвежью шкуру, которую мы под матрас и постелили. А пуховое (австрийское) одеяло и простыни мы сами купили.

Конечно, не обошлось без игривых намеков: - Поделился бы... у нас тут кроме волчиц в лесу и коз в деревне труба.

Мы с Наташей в ответ на это весело хохотали, но, оставшись одни, бросались друг другу в объятия, словно нас вот-вот кто-то разлучит, и засыпали - если засыпали - на рассвете в изнеможении... Ее холодные белые грудки, горячий плоский живот... зябкие коленки и жаркая шея... замершие глаза и задыхающийся рот - я целую то верхнюю губу, то нижнюю... Впрочем, через мгновение личико ее может стать совершенно спокойным, скучающим, как бы старушечьим, а левая ножка начинает по привычке дергать левой ступней вверх-вниз, будто нажимает и отпускает неведомую педаль... Может быть, мама в свое время учила ее, маленькую, работать на швейной машине с ножным приводом. Утром мы осторожно спускались по недостроенным кирпичным лестницам и шатким деревянным трапам вниз умыться. Валявшиеся повсюду бруски и доски с гвоздями я перевернул ржавыми остриями вниз. Но не это вызывало в нас опаску и замедляло ежесекундно шаги - пугал крик сороки или гвалт кедровок в стороне, пугал каждый новый человек, вдруг появившийся на мотоцикле или на машине в городке коттеджей.

Всего тут - охранников и строителей - жило человек двенадцать. К счастью, они, видимо, не имели никакого отношения к людям далекого отсюда Мамина, иначе бы уже связали меня и выдали (за хорошие деньги, конечно) его эмиссарам или просто убили бы. Хакас Алеша, похожий на Христа, добрый парень. Бомж Василий, он же Воробей ( вечно в опилках) - весельчак. Но вот бугай Витя, плотник с вечным топориком, засунутым за кушак на животе... у него на красном лице дымчатые, как крыжовник, редко мигающие глаза. Все время так пристально смотрит... Но нет же, нет, если бы он что-то знал или подозревал, это проявилось бы - мы тут жили третью неделю... Порою среди ночи, из-за того, что напряжение не отпускает, я, лежа возле моей уснувшей красавицы, прикидывал и так, и этак, что стану делать, если услышу вдруг приближающиеся снизу шаги. Вот идут, идут вверх по лестницам. Что предприму? Оружия у меня нет, кроме перочинного ножа. Остается одно - бежать. Как? Лестница упирается снизу в люк с дощатой крышкой, которую я днем откидываю в сторону, но на ночь ставлю на место и наваливаю сверху кирпичи, надвигаю длинный брус, забытый здесь теми, кто возводил крышу. Но сам понимаю - сильному человеку эти препоны легче птичьего пера. У нашего изголовья - застекленное окошко. Закутать Наташу в одеяло и - спиной вперед, как в американских боевиках? Но ведь третий этаж... Если я разобьюсь, а она останется жива, сможет ли, напуганная, встать и убежать? Надо подготовить веревку. В ближайший выход в свет, в шахтерский поселок, ничего не объясняя Наташе, купил моток крепчайшей нейлоновой бечевы. Но ведь если придут нас "брать", то именно со стороны входа, со стороны озера будут стоять их охранники. Прыгать надо в лес... и в лес уходить. Ночью не найдут. А если явятся днем? Зачем им беспокоиться ночью? Днем приедут... и куда мы денемся? Нет, зря поселились на чердаке. Надо бы на первом этаже. Но там неуютно, зябко среди каменных стен... И я сказал хакасу Алешке: - У моей Натальи голова кружится наверху... кажется, беременна... - Это на всякий случай, чтобы не приставали... - Да и мне иной раз пьяному с верхотуры идти пописать - можно голову сломать в темноте... Нет у нас лишнего какого-нибудь вагончика? А вагончики имелись, я видел, типовые старые вагончики для строителей. Один стоял у самого оврага, над ручьем, выше озера. Деревянный, кривой, неопределенного цвета, он завалился на бок - видно, когда тащили волоком, задели то ли о камень, то ли о крепкое дерево. И один из полозьев изогнулся и вроде уха отошел в сторону. Вот в этот вагончик мы с Наташей и перетащили наши манатки. Он далеко от всех - как хорошо! Но недолго я радовался новоселью. Беда в том, что единственное здесь окошечко забрано массивной решеткой - не влезть чужому человеку, но и не вылезти самому. Я попросил у парней гвоздодер (дали размером с лом) и несколько ночей, пытаясь работать потише, отламывал решетку... Вытянув корешки из дерева, конструкцию оставил внешне как бы нетронутой, но лишь на первый взгляд - потяни посильнее, и она отпадет. А сама рама со стеклом и вовсе едва держалась в оконной коробке - на ватных и бумажных грязных затычках. Теперь мы спали, запирая обитую жестью дверь на два крюка. У нас был топчан, мы почти не укрывались - печка успевала к ночи раскалить наш новый домик как баню... Если начнут ломиться в дверь, мы быстро вывалимся в окно. А чтобы со стороны входа не было видно, как вылезают через окно, я нагромоздил слева от двери на углу гору поддонов из-под кирпича высотой метра два. Да еще сверху перекинул рваные полихлорвиниловые пленки из-под тех же кирпичных блоков - правда, они все время шелестят среди ночи, пугают, но зато от двери точно не видно окна... Возможность того, что нас поймают, сказать откровенно, больше угнетала меня. Наташа мгновенно привыкла к новому быту, пол подметала полынным веником, однажды и букет осенний рыже-красный набрала и в дрянную расколотую глиняную вазу воткнула. При этом многозначительно заметила: - Называется икебана. - Да иди ты! - удивился я с сарказмом. - Кто сказал? Она смолчала, но смущенно отвела свой бессовестно-яркий синий взгляд, который иногда становился именно бессовестно-ярким. Конечно же, это Мамин, бандит Мамин учил ее изысканным словам в своем роскошном логове... А у нас здесь жизнь была более чем спартанская. Мясо пекли на костре, суп варили в ведре, воду для чай кипятили в котелке вроде каски с проволокой. Вскоре купили в поселке и жестяной зеленый чайник, но он оказался худым - тек. Умывались, поливая друг другу из ковшика. Дощатая кривая уборная стояла в двадцати метрах ( общая для всех), она сверкала щелями, и если Наташа, выросшая в бараке, заходя туда, не особенно робела, то я ужасно стеснялся. Под доброжелательный смех бомжей заколотил щели досками. Но из всех неприятностей самой неприятной оказались мыши. Они шелестели в углах, ночью иногда бегали по нашей постели. Однажды утром Наташа завизжала: - Андрей!.. Это не мыши!... Да, серые, длинные, это были крысы. В нашем городке их развелось множество, потому что здешние обитатели ( да и мы с Наташей) не особенно утруждали себя уборкой остатков еды... Несколько дней я затыкал дыры в вагончике пучками гвоздей, заколачивал их и так, и этак, переплетая крест-на-крест. И еще насыпал повсюду купленный в шахтерском поселке крысид. Так проходила наша жизнь. Миновало два месяца. На носу был морозный декабрь. Но мы до сих пор не решили, куда побежим дальше. Как могли, экономили деньги, старались меньше тратить. Я помогал крыть крыши, мне платили. Я получал чуть больше корейцев, которые недавно появились на стройке и делали в окрестности самую черную работу. Но как быть, если у Наташи нет ни шубы, ни пальто, а только синий плащ (как из стихов Блока). У меня-то хоть теплая куртка. Пришлось съездить на проходящих рейсовых автобусах в Кемерово, прихватив с собой доллары. Наташа не удивилась, увидев у меня "зеленые" деньги, - видно, была избалована деньгами, живя у Мамина, да и по возрасту еще оставалась легкомысленной девчонкой. Если есть, значит, где-то заработал. Без них мы бы, конечно, не оделись, потому что Наташа как увидела серебристую шубу на базаре, так и встала на месте: - Эту!.. Вернувшись в поселок, мы не смогли пройти незамеченными мимо соседей в свою конуру. "Засветили", "засветили" мы денежки. Обмывая вечером у костра обнову, я сказал как между прочим хакасу Леше, что продал золотое кольцо, а Наташа - перстень, - не голой же ей ходить. Остатки долларов ( вернее сказать, основную массу - мы из них истратили-то лишь недостающие для покупки три сотенки) я завернул в старую газету и сунул под матрас ближе к изголовью. Ночью, целуясь, мечтали, как заживем когданибудь где-нибудь на берегу моря... Скрипка лежала в чемодане, а футляр - проклятый футляр - обмотав газетами, я подвесил под потолок над дверью, так, что сразу и не видно. Вроде бы как отверстие наверху прикрыл. И как-то так вышло - постепенно мы привыкли и успокоились. И меня уже не удивила просьба Наташи однажды утром: - А трюмо не купишь? - Зачем? - Он меня учил, чтобы я берегла лицо... - сказала шестнадцатилетняя женщина и покраснела. - Ну, вообще... все так. Из ближайшего поселкового села я принес зеркало размером метр на полметра, повесил в вагончике справа от она. И Наташа тут же села перед ним мазаться всякими кремами. "Для чего?!" - хотел я спросить, но к чему спрашивать? Женщины есть женщины. Да и видел же я - на вольном воздухе личико Наташи посмуглело и слегка огрубело, скулы вылезли... Поняв, что и приобретением зеркала она как бы снова напомнила мне о Мамине, Наташа, накрасив губки, потерлась ухом, как кошка, о мою грудь. - А ты меня... ты учи чему-нибудь другому. Учи музыке... играй и рассказывай... - вспомнила, что я музыкант. Лукавила, конечно. Нет у нее музыкального слуха. Или не развит совершенно... Да и начну играть - услышат. Делать этого нельзя. Здесь не знают, и лучше, если не узнают, что я скрипач.

Но рассказать о скрипке немного можно. Я, заперев дверь и закрыв окошко скомканной своей курткой, достал инструмент из футляра. Он при слабой лампочке в грязном вагончике танствнго светился. Волнуясь, я сказал Наташе:

- Вот моя тайная жена... Я хочу, чтобы ты ее тоже полюбила. Видишь, как устроена? У нее закругленная линия плеч... это дает мне возможность огибать рукою ее тело, играя на верхних регистрах... у нее талия, в которую входит смычок... и свободно движется...

- Понимаю, - сияя ночными глазами, кивала Наташа. Ей в моих словах несомненно почудилось что-то эротическое, что ли, - улыбка стала ТАКОЙ.

- Как ты видишь, здесь нет ладов, как у гитары... мы играем только на слух... зато гладкий гриф позволяет пальцам переходить мгновенно или подъезжать - это называется глиссандо - к нужной точке, к нужному звуку... Господи, как же тебе показать? Это такое наслаждение - играть на ней...

Может быть, как-то заглушить звук? На время концерта пуховым одеялом накрыться? Достал скрипку, попробовал - взмок, жарко. Пошел бродить в раздумье вокруг нашего вагончика, подобрал в кустах драный валенок, сделал разрез... и поперек - для смычка... Если в валенок вложить скрипку и... может, не услышат? Наташа, увидев мое изобретение, завизжала, захлопала в ладоши, как дитя. Но когда я заиграл "Спи, моя радость, усни" Моцарта, как из-за двери (Господи, мы не заперли дверь!) - словно кукушка из часов - просунулась лохаматая голова Алеши-хакаса.

Я мгновенно обнял руками валенок со скрипкой, смычок, естественно, остался на виду. Но не обращая внимания на него, ночной гость простонал:

- Андрей! У тебя нет аспирина? Зуб болит...

- У тебя есть аспирин? - спросил я у Наташи как можно строже, чтобы перенести внимание от поблескивающей в разрезе валенка скрипки и от смычка на нее. - Вечно теряешь! Наташа перепугалась, все поняла.

- Может, керосином или водкой?

- Полбутылки оставалось, - вспомнил я, кивая в дальний угол вагончика. Наташа метнулась туда. Алеша, получив ошеломительный подарок среди ночи, сунул водку под свитер и ушел. Пронесло. Не обратил внимания на странные предметы в моих руках. Что же делать? Очень, очень хотелось музыки. Вот если купить телевизор ( у всех бомжей он тут есть), можно будет, если обратят внимание на музыку, сказать, что играли по телевизору... "А ты учи меня чему-нибудь другому" - сказала она. Чему еще? Неотвязно вспоминалась наша первая ночь, когда прибежавшая ко мне маленькая женщина, доселе совсем незнакомая мне телесно, прошептала в постели буднично, посвойски: "Тебе как лучше - сверху, снизу? Или как?" Решил почитать ей стихи. Вспомнил одно из лучших стихотворений Орлова.

В дубраве пятнами светло.

Черна - и вдруг красна малина.

И как зеленое стекло

Вблизи сверкает паутина.

Стоишь во тьме передо мной.

Но там, где юбка, луч сияет,

Разрез рисует золотой,

Как у Кармен... тебя смущает. Когда я проговорил эти строки , Наташа вопросительно уставилась на меня с тем выражением на лице, с каким смотрят прилежные ученицы на учителя: а теперь объясни, что тут должно нравиться. Но как объяснить, почему луч может быть похож на золотой разрез юбки, и кто такая Кармен... и вообще, что такое поэзия. - А музыка?.. - несомненно поняв, что я затосковал от ее непробиваемой глупости, Наташа вдруг нежно взяла мою руку в свою. - Что она, когда без слов? Как ее сочиняют? И зачем? Я смешной вопрос задала? - Да нет, вопрос как раз очень несмешной... Что есть музыка, трудно рассказать. Можно сказать, что такое мелодия... - Я просвистел фразу "Цыпленок жареный". Запоминается, если ее повторить... И особенно - если в разных тональностях... Нет, дело не в этом. Есть гармония... гармонический лад, услаждающий слух... Но и это не обязательно, чтобы "услаждал"... музыка может быть непривычной, страшной... но одно, наверное, в ее языке обязательно - да, да, повторяемость... Это, знаешь, как идешь по тропинке - и вдруг тебе кажется, ты здесь уже была... Музыка - это напоминание о том, что было... может быть, вчера... может быть, во сне.. а скорее всего - в бездне, где мы еще только фотонами света когда-то летали... Я увидел - Наташа морщит лобик, перестав меня понимать, и поцеловал ее в этот лобик, в розовое ушко, в которое целовал Мамин. Утром предложил купить телевизор. Наташенька, конечно, обрадовалась: - Ой, кино будем смотреть! Ты "Тропиканку" видел?.. Чтобы не вызывать зависти у бомжей, купили с их же рук, старый, маленький черно-белый "Шилялис". Да и приобрети мы хороший, цветной, куда с ним потом? Впрочем, все равно - Наташа как припала к экрану, так и сидела теперь днями и ночами, смотрела все передачи подряд. Попробовал я пару раз среди ночи на скрипке негромко поиграть - подружка исправно слушала, но глазки ее плыли к проклятому голубому экрану.

И случилось так в памятный вечер - простудившись на строительстве крыши коттеджа некоего вора в законе, я лежал на топчане спиной к раскаленной печурке, а Наташа сидела перед телевизором. К нам заявились наши новые друзья - хакас Алеша и великан Витя ( тот самый, круглоглазый, с топором за поясом.) - Ну, фурычит? - улыбнулся Алеша желтыми, почти коричневыми от курева и крепкого чая зубами, кивая на телевизор. - Нормалевич, - отвечала, подпадая под их тон, Наташа, вскакивая и садясь. - Три программы... - И переключила наугад.

И вдруг мы все на экране увидели Мамина. Он сидел, узкоплечий, сутулый, за столиком и улыбался, блаженно закрывая веки и выставив вперед длинные конечности. Алеша и Виктор вряд ли знали владыку наших мест в лицо, но моя Наташенька вскрикнула и пригнулась к коленям, словно ее кто укусил.

Я судорожно подыграл:

- Что, мышка?.. - а самого пронизала оторопь.

Валерий Петрович в прекрасном костюме, в украинской рубашке с голубыми крестиками по воротнику и на груди разговаривал со знаменитым телеведущим передачи "Час пик". Дело происходило, надо полагать, в Москве. Героем дня сегодня на всю страну являлся именно он, сибирский гость Мамин. Оглушенный невероятной встречей, я уловил только одно: Валерий Петрович баллотируется в Государственную думу на место выбывшего по причине смерти предыдущего депутата от сибирских регионов.

- Народ у нас хороший, патриотичный, - говорил несколько в нос, неторопливо Мамин. - Жить и работать во имя его - счастье. - Думаете победить на предстоящих выборах?

- А нам отступать некуда - за нами тайга, - улыбался гость.

Но, видимо, только мы с Наташей уставились во все глаза на экран, Алеше-то и Вите вряд ли Мамин был знаком в лицо, они стояли у порога, озираясь... Явно пришли попросить денег или водки. Лишь бы только гром сейчас не грянул, не назвали бы в телевизоре героя по фамилии... знаменитую фамилию наши гости знают. И тогда по нашему поведению что-то заподозрят. Надо немедленно переключиться на другую программу, но Наташа словно в обмороке пребывала, а я, как сел на лежанке, так и сидел, протянув руку к далекому регулятору. Правда, нарочито позевывал (артист доморощенный!) и медлил, не вставая, играл с огнем: а вдруг что-то еще услышим сейчас, чрезвычайно для нас с Наташей важное? - Как ваша семья относится, что вы собрались идти в политику?..

- Моя семья разрушена, как у многих россиян, преступным миром... Мою жену выкрали...

- Слышали. Примите мои соболезнования...

- Но я обещаю вот сейчас, перед всей матушкой-Россией: из-под земли вытащу мерзавцев... особенно этого... - Наташа и я, мы вместе, вскочив, попав пальцами на пальцы, переключили - с экрана грянули песню дымящиеся старые лысые мальчики с электрогитарами и барабанами.

Я резко обернулся к порогу - как они там. Расслабленно стоят. Кивнул, приглашая гостей к разговору. Алеша рассмеялся и потер пальцами - так и есть, пришли занять денег. Я протянул два червонца и, снова зевая старательно, пробормотал жене:

- Депутаты... херогаты... и эти тоже - педерасты с музыкой... Лучше бы нашла какую-нибудь киношку. Или - спать... я простудился. Гости канули за порог, на ветер с дождем, я босой запер дверь и обнял трепетавшую, как лист на ветру, свою маленькую подругу. - Тихо... Ну-ка включи снова. Но Мамина на первой программе уже не было - шла передача о народной медицине. Что он хотел сказать, начиная фразу словом "особенно"? "Особенно этого скрипача?" Ему ничего не стоило подробно обрисовать меня на всю страну, этому богатому, как Крез, человеку. И разве не могли услышать его дальнейшие слова все мои здешние соседи, живущие в других вагончиках и коттеджах? Тот же Вася-воробей в опилках, например? Он за деньгами не пошел, стесняется своего вида перед Натальей, но телевизор мог смотреть... И вдруг действительно Мамин сказал, что с его украденной женой некий человек со скрипкой, и что он озолотит любого, кто укажет на местопребывание негодяя? И Алеша может потом вспомнить, что видел среди ночи смычок над валенком... расхохочется и все поймет!

А о том, что любой из моих знакомых в лесном городке за деньги и водку продаст хоть мать родную, я прекрасно знал. Видел однажды, как они дрались - человек десять - роясь в листве, когда один из хозяев, современный крутой тип с пузом, насмотревшись, наверно, фильмов, бросил им как псам горсть металлических долларов... А как беззастенчиво корейцев обидели? Когда они объявились, эти молчаливые улыбчивые парни, поначалу мы все решили - китайцы, но нет, у этих - лица тоньше и терпения больше. Взялись за самую тяжкую, малоденежную работу - копку приусадебных участков, раструску навоза, долбление грунта под туалеты. Именно они тащили вручную кирпичи и доски туда, куда трудно подъехать автокрану. Но у большинства корейцев нет паспортов. Из каких краев и как они сюда добрались - трудно сказать. Но наверное, как раз по причине отсутствия документов они безотказны. Вот их и обобрали мои милые соседи, включая желтозубого Алешу. Как только корейцы закончили работу, и должен был с утра в воскресенье приехать хозяин их участка при деньгах, русские бомжи вызвали с трассы милицию... Видимо, такое здесь проделывалось не в первый раз. Милиция прикатила на машине ГАИ. Да какая разница? Сурово посверкивая глазами (мол, что за контингент здесь проживает?), румяные парни в форме ленивой походкой пошли меж строящихся коттеджей... Завидев их, корейцы в страхе убежали в лес и, надо полагать, сев на первый попавшийся автобус, уехали прочь... Явившийся к тому времени хозяин участка положенные за работу деньги отдал Васе-воробью и Алеше (ему-то какая разница, кому отдавать?), бомжи угостили гаишников водкой и еще неделю кутили за чужой счет... Нет, не такие у безобидные у меня здесь соседи. Что же делать? Да и не слишком ли легко я дал сегодня денег Алеше и Вите? Обычно, как и все тут, мы делали это неохотно, жалуясь, что самим не на что купить хлеба и вина... Среди ночи словно кто меня в спину толкнул - я разбудил Наталью и вынул наши деньги из-под матраса. - Что, бежим? - поняла она. - Ой, дождь со снегом...

Я глянул в сторону алешиного вагончика - темно. Наверное, спят, или уползли к знакомым на другую улицу, за оврагом, и там кутят. Оттуда нас не видно.

Надо немедленно уходить. - Золотко мое, - сказал я Наташе. - Шить умеешь? Давай, сделай мне карман... на трусах. - Я ей потянул стиранные. - Быстро.

А сам принялся собирать вещи в рюкзак. В окно что-то забелело, прошло мимо.

- Кто еще там?! - зашипел я, открывая дверь ногой и высовываясь. - Вот подниму парней!.. Но это валил снег. Вот и хорошо. Осень кончилась, пора птицам менять жилье. А то дождемся тут - приедут и тепленькими возьмут... В половине третьего в темноте, не зажигая света, мы оделись в дорогу и вышли на смутнобелый холодный снег. Я - с рюкзаком за спиной (там и скрипка внутри) и с чемоданом в руке, Наташа - с хозяйственной сумкой, куда мы сложили чашки, хлеб, мед в банке. Наташа хотела и зеркало взять, но его видно будет издалека. А закутывать было уже некогда. Впрочем, чтобы запутать следы, мы еще с вечера сочинили записку - оставили на сколоченном мною столике: "Алеша, мы поехали в Кемерово, Наташина сестра квартиру получила, зовет в гости." И для верности адрес выдуманный добавили: "Улица Маркса, 78 квартира 5-а." Наверняка же в городе есть улица Маркса... а если захотят искать, покуда найдут и поймут, что мы обманываем, пройдет время. Мы будем далеко. А пока что мы брели, оскальзываясь, по шоссе, совершенно в другую сторону - на север, к железной дороге.

18. СОН САБАНОВА

И снится сон - внутри огромной машины, словно кит, живой, бреду трубою жаркой, темной, бегу холодной, голубой.

И вдруг я слышу - здесь кувалда, грохочет, что ли? Приготовь разгадку... Это ж сердце, правда! Сжимается и гонит кровь.

Оно в рубцах... хозяин, верно, особо не жалел его. Гулял, кутил обыкновенно. Любил и бабье баловство.

Разодранное, будто ветошь, недолгий вынесешь ты путь... И вдруг я понимаю - это ж стучит мое, не чье-нибудь!

И эта печень - словно печка, в которой не осталось дров, - моя! И крайней плоти свечка - согнулась как бараний рог.

И выйдя под колпак прозрачный и различая - это глаз - я понимаю однозначно: все это я, в недобрый час.

И жить недолго мне осталось, хоть греюсь розовым винцом. Не столько старость, как усталость мне в ноги затекла свинцом.

Но что же делать, коль концерты консерваторские бедны? В домах культуры нету света... Заводам скрипки не нужны...

Играл я снова ту же "Мурку", смотрел я "синекожим" в пасть, но ублажал не только урку, а новую такую ж власть.

Играл столетним иностранцам, пилил на свадьбах, у гробов. И пил я, подгоняем страхом, и стал таков, сейчас каков.

Нельзя никак одновременно быть гением - и богачом. Иль ты блаженный непременно, иль ходишь с золотым ключом.

И я воплю в своей утробе, кляну ее, кричу давно: будь проклята в дубовом гробе! Или в овраге, все равно...

19.

Но бывают в жизни счастливые совпадения. Даже слишком счастливые... Если бы такое случилось во сне, я бы со страхом заподозрил коварные услуги Сатаны, за которые надо дорого платить.

А в жизни было так: шел на рассвете длинный автобус марки "Икарус" полный народу, с горящими фарами, с веселой желтой надписью на боку "Серебряный ключ". Высветив на безлюдном шоссе в лесу двух людей с грузом, автобус остановился. И приоткрыв дверцу, водитель закричал: - Залезайте - подвезу! Мы с Наташей смертельно устали - шли торопливо и безостановочно часа три, она в шубе, я в свитере и куртке. Снег валил, но нам казалось, он на лету уже и таял - так нам стало жарко. Мы нерешительно влезли в автобус - вдруг здесь какие-нибудь земляки, преследователи? Но народ ехал чужой и радушный. Для нас немедленно освободили два кресла, убрав с них сумки и чемоданы. И сразу же начались вопросы: кто такие да откуда... Нам пришлось, подстраиваясь под общий беззаботный тон, улыбаться, что-то придумывать. Эти люди ехали в "Серебряный ключ", расположенный на территории Томской области.

- Дом отдыха или санаторий?.. - Как, вы не слышали?! - А вы куда среди ночи?.. - А нас... нас в одном городе, в гостинице обокрали... и деньги унесли, и паспорта... - ответы я взял на себя. - А в каком городе? - Да лучше не вспоминать. - А что вы в такой плохой город заехали? - А понравился, небольшой такой, в тайге... Это ж наше свадебное путешествие... - Так лучше бы на море! - На море далеко и дорого, - кто-то уже поддерживал нас. - Да лучше бы к людям на постой... - Но, граждане, люди сейчас тоже разные... - А в гостинице, мы думали, в государственном заведении... - Да они сейчас все приватизированы! Может, хозяйка-то и ограбила... Нас клонило, прямо-таки давило в сон, и, возможно, поэтому вялые мои ответы показались людям искренними. Они жалели нас и стали приглашать в санаторий, где, конечно же, найдутся и для нас места... Зима, народу мало, путевки дешевые.

- А место - прямо сказка. Три горы... и серебряный ключ течет, - уговаривала нас круглолицая бабка. И смешливо хрюкнула. - Опять же очень полезно для любви... Там раньше отдыхали аж из ЦК. А до них, говорят, и графья всякие...

- А ты-то чего туда едешь? - засверкал железными зубами старик в соседнем ряду. - Тебе уж поздно о любви думать.

- Если тебе поздно, так мне как раз. А может, еще ты очнешься, из гроба встанешь... - Бабка продолжала, разглядывая мою красотку. - Девка будет отсыпаться, а парень дрова там колоть или еще что... главврач работу найдет. Кто по специальности-то? - Музыкант... - ответил я. - Интеллигент драный. - Гармонист? То, что надо! У него второй год нету массовика-затейника... Проси, чтобы бесплатно пустил.

Кажется, вариант наклевывался для нас в самом деле подходящий. Я буду играть вечерами всякие танго... А почему сказал "музыкант", а не сказал прямо "скрипач", вы же понимаете. Если кто-то из этих моих попутчиков смотрел передачу "Час пик", и если именно скрипачом назвал преступника (если назвал) Мамин, мы погибли...

- Там и пианино есть. Умеете?

- Запросто, - улыбался я, закрывая глаза, как это делает Мамин, перед тем как ударить. Но кого я могу ударить - я сидел, сжавшись, как мышка, верил и не верил нашему возможному счастью, теплой машине, добрым попутчикам рядом...

И самое удивительное - все сбылось. К обеду мы приехали под сказочным снегопадом в дивный сосновый бор на холмах. Подкатили к старинному, белому, с облупленными колоннами особняку. И нас встречал сам главврач - без шапки, в тренировочном костюме, худенький, как подросток, но с седыми короткими волосам, с ласковой фамилией Акимушкин. Узнав, что среди прочих есть и музыкант, раскинул объятия: - Всё ! Вы наш!..

Он выделил нам с Натальей двухместный номер с теплой водой, с туалетом - мечта после полутора месяцев жизни где попало. И главное - узнав, что у нас выкрали документы, только рукой махнул. Мы записались как супруги Ефимовы, имена оставили свои.

И еще была радость для нас - ни в одном номере санатория нет телевизора. Есть, правда, в кабинете у Акимушкина, но на экране ничего не разглядеть, кроме бегающих бесформенных пятен, - то ли серебряные горы вокруг мешают, то ли сигнал не достает досюда ни из Томска, ни из других сибирских городов.

А чтобы еще тверже закрепить в сознании новых наших знакомых историю наших мытарств, мы в столовой как бы между поведали, что убежали из Казахстана, там русских притесняют, но дело не в этом - отец у Наташи тоже русский, но не хотел отдавать за меня дочь... хотел за другого парня, и не только потому, что тот казах, а потому что у него более основательная профессия - строитель. И мы сбежали. Домашний адрес придумали такой: Кустанай, пр. Маркса, 21, квартира 140. Конечно, не дай бог, если среди отдыхающих есть ктонибудь из этого случайно названного города... Пара вопросов - и сразу поймет, что мы с Наташей там сроду не бывали. Но подробно нас никто ни о чем не спрашивал. Я думаю, пожилые женщины старались не беспокоить молодых - пусть, мол, радуются своему медовому месяцу... мол, все мы через это проходили... На танцах под мою скрипку они кружились, обняв друг дружку, иногда вытаскивали за обе руки старика с железными зубами или самого Петра Васильевича - так звали Акимушкина.

Славный он человек. Чтобы тоже наверняка поверил, что нас обокрали ( а значит, поверил и в отсутствие документов), я, пойдя с ним в сауну, показал свои трусы с пришитым карманом - вот, только тут сохранились кое-какие денежки на хлеб. А все, что было в сумочке жены... - Верю, верю!.. - тряс седой узкой головой главврач. - Вот змеи!.. Совсем не стало порядка на Руси!.. Пивка дернем?

И мы сели в предбаннике, двое молодых еще мужчин (ему не больше сорока) и запели:

Бежал бродяга с Сахалина

Звериной узкою тропой...

Петр Васильевич любил выпить, я тоже, но он жилист и скор, как заяц, - поспал полчаса и побежал вместе с краснощекими бабками, вышедшими на моцион, вокруг санатория... А я, если крепко выпил, боюсь не проснуться - и пью еще. Так получилось - я запил. Давно не входил в такой штопор. Может быть, причина в том, что отпустил страх... мы были с Наташенькой далеко-далеко от опасных людей нашего города...

Но народ прощает пьяниц, даже если страдает дело. Несколько дней я валялся в номере, ко мне заскакивал сам главврач то с баночным пивом, то с бутылкой шампанского, чтобы опохмелить и вытащить к народу на вечер танца. Но, не вставая с постели, неверными рукам я ему играл "Рондо Каприччиозо" Сен-Санса, а Петр Васильевич кивал, как кукушка в часах, и утирал слезы, хотя был, пожалуй, трезв... Скрипка - она ведь режет прямо по сердцу.

Мне снились страшные сны. Куранты Кремля отбивали мелодию "Здравствуй, моя Мурка, Мурка дорогая..." Над кинотеатрами и ресторанами светились вывески: "Западло", "Шкары", "Фуфло", "Палец" и пр. Однажды среди ночи увидел - моя Наташа стоит возле постели и смотрит испуганно на меня.

- Ты что? - прохрипел я с трудом. - Почему не ложишься?

Она какое-то время молчала.

- Я боюсь... Ты так кричал... - И вдруг у нее вырвалось. - А вот он не пьет!

Спрашивать "кто" не имело смысла. Наша маленькая светлая сказка опять рушилась.

- Не пьет... - шепотом согласился я, скрючиваясь в постели от обиды. - Зато... режет людей, как холодец, да?..

Наташа закрыла лицо ладонями. Потом подошла ко мне, легла рядом, обняла.

- Прости... Ты меня не так понял... Я не должна была так говорить... Я тебя очень уважаю...

Конечно, я напугал ее. Вряд ли думала, что могу столь безрассудно пить. Да и в самом деле, так я болел всего два или раза в моей жизни.

Перешагнул через нее, поднялся с постели, пошел в ванную и принял долгий - с полчаса - ледяной душ. Я думал, потеряю сознание. Стиснуло голову, словно зажало между двумя дверями. Еле доплелся до кровати. Наташа меня закутала в одеяло (еще и наше, пуховое из рюкзака достала)... на рассвете я забылся. А вечером уже снова тренькал на пианино "Красный Октябрь" аргентинское танго и на скрипочке наяривал "Дорогой длинною и ночкой лунною..." И снова ощущение абсолютного счастья охватило нас. Сидя ночью в постели, обнаженный с обнаженною юной женщиной, я под сурдину тихо играл ей на скрипочке и рассказывал, рассказывал про нее - про мою главную любимую... - Видишь струны? Они разные. Эта, тоненькая, называется квинта... ми второй октавы... стальная. А эти три - жильные... толстая - басок, соль малой октавы... две средние - ре и ля второй октавы... Здесь струна обвита серебром, а здесь - алюминиевой ниточкой... - Зачем? - зачарованно глядя на меня, шепотом спрашивала Наташа - это она поощряла меня. - За три столетия поняли - надо именно так... чтобы звук богаче... На скрипке можно изобразить что хочешь... У Вивальди в его "Временах года" и кукушка, и щегол... Вот так! - Чуть касаясь пальцем струны, я изобразил смычком легкий посвист. - А это что? - Давясь смехом, на басовой струне, используя скольжение пальца, прием портаменто, воспроизвел лай собаки. - Бобик! - угадала Наташа.

- А это? - Быстро и легко закачал смычком то выше, то ниже подставки... Мяу!..

- Киса?

В дверь постучали.

- Товарищ музыкант... - раздался старушечий голос. - Вы или музыку играйте, или спать надо...

- Извините, больше не буду... - ответил я громко и погасил свет. Мы минуту помолчали. Но и в темноте не спалось, я продолжал, ведя тонкие пальчики Наташи по скрипке, объяснять. - Вот эта гладкая планочка вдоль деки называется ус...

- А это?.. - она перевела руку на мое горячее напряженное тело.

Мы совершенно счастливо прожили здесь две недели, но как-то днем к санаторию подкатили сразу три огромных автобуса, приехали угрюмые сутулые люди - шахтеры, с той самой шахты, о которой на днях говорили по "Маяку", она взорвалась и ее временно закрыли. А тех, кто работал на ней, спровадили в санаторий.

Добытчики "черного золота" стояли внизу, в холле, до вечера сердитой толпой, от них разило водкой и потом. Беда была в том, что не имелось свободных комнат, многие, кто должен был выехать, отсюда еще не выехали, многим из них за деньги главврач продлил срок проживания. И теперь приходилось ставить в номерах дополнительно по раскладушке. А нам, живущим здесь бесплатно, Акимушкин, извиняясь, предложил каморку под лестницей - там прежде хранились ведра и пылесосы.

- Горе с этими шахтерами!.. С того раза и одежда всякая осталась, и паспорта...Даже не запросят, чтобы вернуть. Все бастуют, на рельсы ложатся... Да и что сейчас паспорт - заплатишь червонец, и вот тебе новый.

Он сам помог нам занести в каморку кровать ( все же не раскладушку). Вода и прочие удобства - в конце коридора. Правда, в крохотном жилище имелось окошечко - размером с книгу.

Деваться было некуда, мы согласились.

Новый год встретили со всеми в зале. По просьбе трудящихся я рассеянно поиграл на скрипке милые старинные мелодии, стоя возле елки, увешанной стеклянными и бумажными игрушками.

Шахтеры сидели вокруг с бесстрастными темным лицами, которые не высветлит и серебряная вода. И трудно было понять, слушают они меня или нет. Когда я оказываюсь перед стеной непонимания, я волнуюсь, начинаю форсировать звук, сам при этом не нравлюсь себе. К тому же один из морщинистых мужичков буркнул в тишине:

- А чё ты дергаешься, как поплавок?

- То-есть?.. - я растерянно подошел ближе.

- Вот я видел, Виктор Третьяков играл - стоит, как морковь, а музыка льется... А ты и задом, и передом крутишь, головой трясешь...

- Понял, - пробормотал я, обжигаясь стыдом. Не прошли даром мои вечера с цыганским ансамблем, будь он проклят. - Попробую стоять, как морковь.

И я выпрямился, как положено, держа скрипку строго горизонтально, упирая ее в ключицу левого плеча в классической манере, именуемой "а браччо". Более не шелохнувшись корпусом, исполнил певучий романс Свиридова из кинофильма "Метель".

- Вот это другое дело!.. - заметил мужичок. Даже некий блеск пробежал по глазам угрюмых людей. Они мне немного поаплодировали. Еще немного бы поиграть - и они бы у меня захлюпали носами, но тут долговязый парень в истертой замшевой куртке, который все порывался включить принесенный с собой магнитофон, спросил:

- А это не тебя Мамин по телику ищет? С евойной бабой, говорит, сбежал.

У меня, наверное, лицо побелело. Вот это удар в самое солнечное сплетение. Но выручил чей-то уверенный голос:

- Так то цыган... а этот - какой цыган?!

- Да, да, он про цыган говорил... а этот наш, русский, - весело зашумели шахтеры.

Долговязый парень пожал плечами, включил магнитофон - и женщины потянулись танцевать.

Акимушкин, позевывая, глянул на часы, помахал всем рукой и ушел спать. Мы с Натальей переглянулись - пора и нам уходить. Я понял: это наша последняя здесь ночь.

- Иди, - прошептал я на лестнице жене. - Собирай манатки. А я сейчас...

Я быстро пронесся по темному коридору в кабинет главврача - он редко запирал его. И сегодня, конечно, забыл запереть.

В среднем ящике столе лежали те самые, забытые паспорта: красные, в прозрачных обложках, в зеленых... Я торопливо выбрал себе и Наташе документы с фотографиями, наиболее похожими на нас. Если что, я стану Лыковым Алексеем Ивановичем ( на фото я старше, мрачнее - шахтер, господа!), а Наташа - Еленой Михайловной Шагуриной, двадцати лет ( хорошо хоть нашлась такая среди отдыхавших здесь в прежние заезды). Фото словно с Наташи и делали, только губы подмазать порезче и бровки опустить.

Теперь задача - как выбраться из этой тайги к железной дороге. Пешком - это же сколько мы будет идти.

На рассвете, смертельно боясь распросов, мы разбудили Акимушкина. Он не понимал, почему мы уезжаем...

- К маме она захотела... соскучилась по маме... - бормотал я, то пряча взгляд, то старательно глядя в серые наивные глаза Акимушкина. - Привыкла каждый день с ней советоваться... Придется и мне привыкать к теще.

Акимушкин хохотнул, обнял меня и поцеловал ручку Наташе. Мы сели в широченную кабину санаторского грузовика - водителю сегодня все равно ехать за продуктами на железнодорожную станцию.

Всю дорогу я оглядывался - казалось, вот-вот нас догонят... Есть такая дивная мелодия - ею начинается сороковая симфония Амедея Моцарта. Еще немного... еще, еще немного...

И все обошлось. Слава Богу, если он есть. Вечером, глядя на "дрожащие огни печальных деревень", мы уже катились в теплом чистом купе скорого поезда №2 в сторону Новосибирска. Молодые муж и жена - Шагурина и Лыков. (А то, что в ЗАГСе не проштемпелеваны паспорта - кому это нынче интересно? Может, мы в церкви повенчаны...)

И опять же слава Богу - поезд идет без долгих остановок, шахтеры на рельсах не сидят.

Едем. Но куда?..

И я вспомнил, вспомнил - лет пять назад из нашего города уехал в Новосибирск музыкант-ударник Тёпа. Степан у него полное имя, но он выговаривает свое имя нежно - Тёпа... "с" почти не слышно. Тёпа он и был. Тихий, со смущенной улыбкой, лысый, в черном свитерке, белоголубых джинсах... Но садился за свои барабаны и тарелки - и преображался, как бес. Бывает же такая страсть. Мог часами стучать, дребезжать, звенькать, урчать своими деревяшками... Мы с ним не раз ходили на халтурку в ДК 1 мая и в парк. Можно сказать, дружили.

Сунемся-ка к нему. Убежден, Тёпа не женат. Какая жена выдержит такое соседство.

На рассвете, сойдя в Новосибирске и вызвонив через 09 адрес Богомолова Степана, мы поехали к нему на такси. Будет обидно, если Тёпы нет дома или он не примет нас... Обратно на поезд мы уже не успеем - пропали билеты, взятые до Омска.

Но Степан оказался дома! Увидев меня в дверях, да еще не одного, а со смазливой девчонкой, радостно зашептал, отступая в прокуренную холостяцкую квартиру: - Кто стучится в дверь ко мне с толстой фляжкой на ремне?

Он был в майке и трико, моргал не проспавшись розовыми глазами и как бы даже раскланивался, как после концерта. - А подружки у нее нет? - был первый вопрос, и лысый барабанщик захихикал.

Стоит ли подробно рассказывать, как несколько дней подряд мы пили дешевое красное вино и травили анекдоты про музыкантов. Я для Наташи вспомнил чудесный, на мой взгляд, анекдот про дирижера Тосканини:

- Рассказывают, выйдя к оркестру, прежде чем начать дирижировать, великий Тосканини доставал из жилетного кармана крохотную записку, прочтет, спрячет и лишь потом взмахнет дирижерской палочкой... Что это у него было в кармане? Талисман? Письмо от любимой женщины? Когда маэстро умер, бросились доставать записку... А там написано: слева - скрипки, справа - виолончели. - А он что, не мог запомнить? - спрашивала, звонко хохоча, наивная малообразованная Наташа.

Тёпа с улыбкой подмигивал мне: "Класс!.." Ему всегда нравились глупенькие женщины. А может быть, он подозревал, что уже воспитанная мною девчонка валяет дурака.

- Давай-ка, сыграем ей! - и мы немедленно устраивали концерт джазовой музыки, если можно назвать джазом мои каденции на темы всех любимейших на свете мелодий, поддержанные громоподобной работой Тёпы - набор барабанов и прочих устройств стоял у него на некоем возвышении в углу. Играя, Тёпа подпрыгивал, дергался, гримасничал... А над ними висела довольно-таки похабная картина, написанная маслом, изображающая лысого человека (Тёпу), сунувшего голову в оскаленную пасть льву, который ( лев) при внимательном рассмотрении оказывался женской маткой... впрочем, и сама дива с грушеобразными грудями здесь присутствовала... но почти все тело ее как бы утонуло в тени...

Наташа музыку слушала, изумленно открыв рот, а как узрела картину на Тёпой , испуганно отвернулась. И больше вверх не взглядывала. По моей молчаливой просьбе Тёпа картину перевернул - на изнанке суриком было небрежно написано: Лаврин И.А. "Осень". 75х110.

Но я видел - развеселая обстановка, в которой жил Тёпа, потрясла Наташу. Понравилась та небрежность, с которой он пропивал деньги, раздавал полудрагоценные камни - агат, кошачий глаз и прочие - он их насыпал моей жене целый мешочек... И мешочек-то был бархатный, с пояском, который затягивается... И сам Тёпа нравился Наташе. Как он шепотом сам себе подпевает во время перестука по тарелкам и барабанам на английском языке:

- Y lave, lave, lave... - и вдруг на русском. - Пиф-паф!

Наташа никогда прежде не бывала в мире богемы. И она легко приняла с первого же дня сальные шуточки Тёпы, высказанные интеллигентским говорком, без каких либо эвфемизмов, ей льстил его журчащий смех в ответ на любую фразу Наташи, при этом он показывал ей и мне большой палец: мол, какая молодчина. Но вряд ли он слушал, что она лепечет, - просто радовался, что рядом дышит такая свежая молоденькая женщина.

Наконец, и ему захотелось, я понял, пообнимать горячую тварь, как он выразился, - позвонил и привел вечером грудастую рыжую тетку в расстегнутой дубленке. Та увидела Наташу - и сразу к ней. - Ой, какая малявка, котенок на лавке! - Дубленка летит в угол. - А какой размер у тебя бюстгальтер? - Кофту - не глядя на спинку стула. А сама бесстыже смеется. - У меня - как у Синди Кроуфод... А под какую музыку с любимым чики-чики-чик? - Она уже знала, что я скрипач. - Или ему несподручно при этом играть? А можно на коленки... - И обратилась ко мне. На щеках, как розы, румяна. - Почему твоя пятиклассница молчит? Еще классику не знает? Трудно сказать, что больше обидело Наташу. То, что ее обозвали пятиклассницей, или то, что она "классику не знает". - А под "болеро" Равеля сама не пробовала? - вдруг выпалила Наташа, вскинув голову. Конечно, трезвой не стала бы препираться, а вот у пьяненькой вырвалось. Этот Тёпа, перед тем, как привести свою женщину, заставил нас выпить за удачу, хохоча и подмигивая.

Брякнув про "болеро", Наташа тут же и растерялась. - О, о!.. какая школа! - завопила обрадованно шумная гостья. - Да, да, там так страстно кончается. - И кивнула Тёпе. - Надо взять на вооружение! - И мне тоже кивнула со знанием дела. - Хороший, хороший выбор.

Я промолчал. Нет, не со мной Наташа спала под эту музыку, "болеро" Равеля я ей не играл. Ишь, какие новости про Мамина высвечиваются... Не зря он в нашем разговоре про Моцарта и Глинку ввернул. Значит, у него дома и вправду классическая музыка имеется. Наверное, лазерный проигрыватель стоит.

Дина (так звали знакомую Тёпы) от хохота свалилась на колени барабанщика. Наташа вопросительно зыркнула на меня синенькими глазками - поняла, что непоправимое сморозила. Ну да ладно, простим. Вправду еще глупа, как пробка.

Так мы прожили у Тёпы дней десять, дышали гнусным дымом и запахом небрежно погашенных сигарет ( и Тёпа, и Дина курят), спали на нечистых простынях... И что-то новое возникло в наших с Натальей отношениях.

То ли я обиделся на нее за то, что слишком легко она вошла в легкомысленный мир богемы, позволяет Тёпе целовать себя в губы, в пятку ( он шалун), и она мою обиду почувствовала... А то ли дело в том, что Наташа опять вспомнила о Мамине, вспомнила, может быть, еще с какой-то неведомой мне хорошей стороны... Так или иначе, она загрустила.

Надо было что-то делать, на что-нибудь отвлечь друг друга. Я принялся было снова рассказывать о скрипке... как ее делают, какие сорта дерева берут, как сушат, но Наташа плохо слушала. - Своди на концерт, - попросила она. И я обрадовался. В конце концов, сколько можно пить, хохотать... Да и от Дины подальше.

Мы побывали в органном зале, бывшей церкви. Потрясающе играл Баха и Франка молодой музыкант с кудрями из Питера.

Филармонический концерт мне понравился меньше, но Наташу потряс огромный оркестр. Тем более, что мы сидели близко. - Ой, сколько их... А это какой инструмент? А тот, вроде толстой колбасы? А большие скрипки - виолончели?..

Но музыка, если слушать ее днем и вечером суток трое подряд, утомляет, особенно человека, который не очень любит и знает музыку. Но все же как бы снова между нами с Наташей установились тайные светлые связи.

В буфете консерватории, угощая шаманским, я нашептывал ей о великих музыкантах прошлого. Она впервые услышала знаменитую историю про то, как враги подрезали струны Паганини, и он потеряв первую, вторую, третью... продолжал играть на последней, одной, не теряя темпа. Пальцы в кровь.

- Ты такой же!.. - польстила мне Наташа. - Такой же уверенный...

Твоими бы устами...

Вернувшись из красивого мира, где люди нарядно одеты, разговаривают тихо, и то лишь в перерывах, Наташа будто в первый раз увидела квартиру, где мы живем. И взялась сразу же, среди ночи, наводить порядок. Перемыла всю желтую, в окурках, посуду, протерла полки, подоконники. Подмела и вымыла, наконец, пол, и стал виден ромбический рисунок зеленого линолеума...

Но Тёпу не переделать, гостям от дома не отказать. Через день-два здесь снова царил хаос, на пол сыпались новые окурки, по углам стояли и катались, звеня, пустые бутылки. Дина Наташе не помогала. И у Наташи опустились руки.

А тут явились и вовсе страшные новые женщины, которые матом ругались, но их все так же восторженно обнимал лысый барабанщик.

В ванной текло. В дверь с выломанным не раз замком сквозило.

Постирав свое бельецо, Наташа уходила в отведенную нам малую комнатку и ложилась на диван. Личико у нее становилось обиженным, пухлым, как у ребенка. Наверное, снова вспоминает о райской жизни у Мамина...

Как-то ночью я проснулся - плачет. Шмыгает, трясется... Единственное, чем я могу унять ее слезы, - поцелуями и всем тем, что еще есть у Андрея Сабанова... Юная моя спутница тут же становится другой, расцветают глаза, ей все интересно. А мужик я еще не мертвый, черт побери. Хотя иной раз, отвернувшись к стене, начинаю прикидывать: мне - 36, а ей - 16. Когда ей будет 36 - самый требовательный срок у женщины, мне будет 72... Стану совершенный старик.

Опять скитаться одному во вселенной? Люби меня, красавица. Тело твое - под шелковистой кожей словно ремни натянуты... Не бросай. Я все сделаю для тебя. Прости, что покуда масть не идет, как говорят картежники...

20.

И снова - сон!.. В глуши России, в траве зеленой, при луне лежали женщины нагие... Они мертвы, сказали мне. Я замер в стороне с испугу. И вижу вдруг, что все они похожи на мою подругу! Господь, спаси и сохрани!

Там одинаковые лица... все одинаковы тела... Мне говорят: зачем молиться? Ты воскреси - и все дела.

Которая, скажи - очнется, поднимется - и за тобой... Да как узнать? Наталья, солнце, хоть глаз свой синенький открой.

Но неподвижны в бледном свете... У смерти чтоб свою отнять, тела мне ледяные эти немедля надо все обнять.

Мне помнится у ней наивный духов цветочный аромат... А космы - с золотым отливом... И пальчик на ноге поджат...

Но все доподлинно приметы на них повторены на всех! И даже медные браслеты... Стою и слышу чей-то смех!

Иль это песий лай в дубраве? Зажги сильней свой луч, луна! О, да, свой бал веселый правит, в кустах смеется сатана.

То, что я вижу, это - чёрта меня настигнувшая месть, за то, что улыбался гордо, не отдавал всего, что есть.

За то, что сохранить желаю родных и - хоть какой талант... Но обещал - и пожинаю. Стою среди небесных ламп.

О, где же бабочка из сказки - она кружила бы сейчас над головой моей Наташки, коснулась - мимо унеслась.

Любимая! Ну хоть рукою пошевели... или вздохни... Но белою толпой немою лежат передо мной они.

Я опускаюсь на колени. И слышу страшный, страшный стон... И гаснет лунное свеченье... Но не кончается мой сон...

И я кричу: убейте скрипку... берите музыку мою... Верните лишь ее улыбку... я все навеки отдаю.

Готов стоять в снегу годами, дышать цементом и огнем. Верните с синими глазами любимую - она мой дом,

моя вселенная, забава, загадка света, бытия, и воскрешение, и слава... и если надо - смерть моя.

21. Гляжу на нее, спящую, вспоминаю ее рассказы о больной матери, о жизни в ледяном бараке под облаками цементного завода и думаю: откуда в грязи и бедности такая красота могла засветиться? Наташенька, я что-нибудь придумаю, клянусь. Мы уедем скоро. Я жду счастливого момента. Но что делать, если нет и нет подходящего случая, а жизнь торопит, пугает, томит? Так получилось, Наташа помылась в ванной и забыла на раковине свои золотые украшения. А после нее принимала душ Дина ( опять появилась у нас, жарила принесенную камбалу), так вот она и узрела цепочки, кольца и браслет, вышла, держа их на ладонях: - Какая прелесть!.. Твои?.. - и присмотревшись, вдруг воскликнула. - Так это тебе который Мамин подарил? Не наш ли сибирский разбойник? - А кто это? - быстро спросил я, ненатурально засмеявшись. Я увидел, как испугалась Наташа. - Писатель Мамин-Сибиряк? - Так вы не знаете? - завизжала Дина, впиваясь глазами в витиеватую надпись на золотой пластинке. - "Любимой. Твой Мамин." А есть такой... - И с видимой неохотой отдавая украшения девчонке, буркнула. - Я бы на твоем месте показывала всем, кто пристает... Сразу отвянут. Даже если ты знакома с другим каким-то Маминым. - Это идея, - кивнул я. - Что, страшный человек? - Вор в законе... депутат Госдумы... о нем в "Известиях" писали. - Она пристально посмотрела на меня. - У него жену увел какой-то скрипач. - А, слышал по телевизору. Но ее вроде бы в циганский табор увели? - Я показал указательным пальцем на себя. - А я, кажись, скорее на японца похож, чем на цыгана. - Это верно, - охотно рассмеялась Дина. Опасный разговор иссяк, но я подумал: судьба показывает длинные зубы. Надо и отсюда сматываться. Дина может раззвонить про красивый подарок с гравировкой и про шутливые свои подозрения, и кто знает, не задумается ли кто-нибудь всерьез: не те ли беглецы? Немедленно отправив Наташу с Диной в магазин за шампанским в связи с выдуманным своим днем ангела (Дина с радостью пошла), я остался наедине с Тёпой и сказал ему прямо: - Старик, нам надо с Наташей за границу... помоги. Через твою филармонию можно достать загранпаспорта? Я заплачу, сколько скажешь...

- Хочешь совсем рвануть? - удивился Тёпа. - Ты же не еврей. - Она хочет посмотреть свет. А ей еще всего 16, паспорта не успела получить. Но у нас есть паспорт другой одной нашей подруги... очень похожа. Не спрашивай ни чем, сделай. Я тебе буду век обязан. Уверяю тебя, хорошо отблагодарю. Тёпа смотрел на меня изумленными желтыми глазами. - Да ну!.. прямо как в кино... чем ты можешь отблагодарить? - Он заметно волнуясь, закурил. - Кажется, догадываюсь. Но я тебе так помогу... в память о нашей юности. Да, в ОВИРе надо будет кинуть... Сколько могу обещать? - А какая у них такса? - На кого нарвешься. Я думаю, по триста долларов за паспорт надо. - Сделаем, - сказал я. Но чтобы он не подумал, что у нас с Наташей денег куры не клюют, торопливо добавил. - Продадим эти ее цацки... Сделаем. Тёпа улыбаясь смотрел на меня. Он мог бы спросить: "А на какие шиши вы там будете жить?". Но зачем спрашивать? И так ясно, что дело темное ( его любимое выражение). Он побрился опасной бритвой, надел костюм с галстуком и, сделав плаксивое выражение на лице, стал похож на известного лысого бизнесменапрохиндея, которого мы часто видим на экранах телевизоров. - Я-таки пошел. Вечером под великим секретом в ванной мне было сообщено, что его фирма в лице замдиректора, иудея Ваксмана за двести зеленых поручится за нас, а его знакомый в ОВИРЕ обещает за двести же помочь... но это, конечно, за каждый паспорт. Только надо аккуратно заполнить бланки. И фотокарточки, фотокарточки нужны... по шесть штук с каждого. С утра мы с Наташей сбегали за угол, в фотоателье, и через час нам выдали необходимые снимки. К счастью, в квартире второй день не было Дины. Поэтому мы с Наташей, не таясь, сели за стол и принялись за работу. Тёпа, рассеянно улыбаясь, сидел за своими барабанами и тарелками в углу и тихо пощелкивал палочками, время от времени взглядывая на нас. Я написал, что я, Алексей Иванович Лыков, тридцати семи лет, скрипач, адрес такой-то, но в данное время работаю в Новосибирской филармонии. Елена Михайловна Шагурина написала, что она трудится вместе со мной администратором моих концертов. Когда мы закончили, Тёпа вскочил и, мыча "Чу-чу" из "Серенады Солнечной долины", унес наши ворованные паспорта, бумаги и шестьсот долларов в ОВИР. Теперь надо было ждать. Я обнял Наталью - ее бил страх, так бьет температура. Я шепотом спросил, найдя губами ее губы: - Ты еще любишь меня? - Как можно спрашивать?.. - совсем уже взрослыми словами отвечала моя спутница, глядя в глаза. - Мне назад - смерть. - И от волнения села к зеркалу краситься... Через сутки мы получили из рук Тёпы два красных международных паспорта серии 41. - Они действительные? - спросил я у Тёпы. - С ними можно куда угодно ехать? - Хоть в Штаты!.. - барабанщик подмигнул. - А теперь своди меня с Динкой в хороший кабак... и больше ничего! Я же понимаю, тебе там башли будут нужны... - А где Дина? - Я сказал ей, что она мешается... Мы ей позвоним. - Она знает про паспорта? - Конечно, нет! - Тёпа надменно крутнул лысой башкой ( он эти дни был неузнаваем - тщательно побритый, при галстуке, в ботинках, начищенных черной варежкой ), постучал ладонями по животу и по коленкам. - Чем меньше женщине мы шепчем, тем легче бросить нам ее. Пушкин. Мы просидели вчетвером в новом крохотном ресторанчике "Vector" едва ли не утра. На столе горели разноцветные свечи. Под "сладкие звуки Моцарта" ( из "Фигаро") мы танцевали. Тёпа был потрясен: быстро меняются наши "едальни". Появились хорошие вина, грибы, форель... А мебель теперь какая! Довольна была и Наташа - ей нравилось вежливое обслуживание мальчиковофициантов в черном. Только одно тревожило - Дина вдруг стала загадочно молчалива. Пила, тускло глядя перед собой. Завидовала нам? Или уже точно догадалась ли и не продала нас кому надо? Вот вернемся в квартиру Богомолова, а там ждут "менты" или даже в штатской одежде широкоплечие парни. Но нет, дома нас никто не ждал. И можно было спокойно выспаться под свист метели за окном. И все же, уйдя в свою комнатку, мы с Наташей спать не легли. Подождав с полчаса, убедившись, что Дина уснула, собрали свои вещи уже в который раз. Привычно и быстро. - Степан!.. - я шепотом разбудил коллегу и молчаливыми широкими жестами, как дирижер, поднял. И он вместе с нами поехал в аэропорт. В такси ему было сказано, что мы с Наташей летим в Москву ( а на деле мы решили выбираться в Питер). А из Москвы, якобы, купив в первом попавшемся турбюро путевки, покатим в Анталию. Я попросил Тёпу проводить нас именно для того, чтобы он поверил, запомнил: первым же рейсом - это через час - мы летим в Москву... Если его заставит рассказать об всем Дина ( или другие какие люди), они нас будут искать в Москве. Угостив Тёпу убийственной дозой виски в баре аэропорта, я заплатил таксисту и отправил моего коллегу домой, в койку, где его наверняка, проснувшись, ожидала рыжая женщина со стоячими грудями. Рейс на Санкт-Петербург ожидался через четыре часа. Билеты мы купили. Невыносимо хотелось после ночной попойки спать, но все кресла были заняты, да и не отпускал страх... Нельзя спать, нельзя. - Ой, - сказала растерянно Наташа, роясь в своей сумочке. - А где мой перстень с камнем? Перстня с камнем не было. - Ты не оставила его опять в ванной?

Наташа задумчиво качала головой. "Дина!.." - подумал я. Только она могла. Пока мы умывались после ресторана, раздевались и снова одевались, как бы для сна, Дина шастала по всей квартире в коротком халате Тёпы, шатаясь, как пьяная и ненатурально хохоча. В ресторане была печальна, а тут развеселилась. Постой-ка, а деньги? - Я сейчас, - шепнул я Наташе и, поставив к ее ногам чемодан и рюкзак со скрипкой, завернутой в наше замечательное пуховое австрийское одеяло), пошел в мужской туалет. Нашел свободную кабинку с крючком на двери, заперся и, расстегнув ремень, прощупал кармашек на трусах. Конверт с долларами был на месте. Я несколько дней назад вложил "зеленые" в почтовый конверт и, загнув пустые края , втиснул конверт в кармашек. Но словно что-то толкнуло меня - проверь. Высвободив пуговку, вынул конверт, открыл - там лежала простая бумага. Я не верил глазам - бумага! В клеточку, из школьной тетради. Аккуратно так нарезанная. Это шутка?! Это не Наташка сделала?

Я лихорадочно вырвал из кармана куртки бумажник с российскими деньгами. Когда сегодня покупал билеты, мне показалось: подозрительно мало их осталось их у меня... Отпер боковое отделение с "молнией" - боже мой, всего три миллиона старыми... Но я же вчера в ресторане расплачивался. И за такси платил, и Тёпу сейчас угостил шотландским виски... Быть не может, чтобы Тёпа мои доллары выкрал. Это, конечно, Наташа пошутила. И даже не пошутила - вынула на всякий случай, когда я повесил трусы в ванной в углу, на крайнюю струну, как бы для сушки, кармашком к стене. Чтобы не марать раньше времени, постирал и, запрятав валюту, повесил. Из элементарной брезгливости никто не должен был их тронуть. Бегом я поднялся в зал ожидания к Наташе и рассказал о моем печальном открытии, искательно улыбаясь ей и дергая за руку. - Да ты что!.. - обмерла Наташа. - Я не трогала. - И сузив глаза, мстительно прошептала: - Это Дина. Собака. Недаром у нее такое имя. Дина? Когда? Да мало ли когда. Из любопытства тронула мои тряпки... обнаружила... хохотнула, пошла, приготовила стопу бумажек подходящего размера и заменила. Когда мы сидели вчера в ресторане, плавки висели в ванной. Но денег там уже не было, это ясно. Вот почему Дина и казалась такой рассеяннопечальной. Защитная реакция ворюги. Даже Тёпа поразился: - Ты чё, будто лимон без устрицы проглотила? Ты же у меня ядерная бомба!.. На что Дина дернула уголком рта: дескать, я стараюсь, стараюсь казаться веселой, но что же поделать, и у меня есть проблемы... И вот мы с Наташей стояли в аэропорту, ограбленные и растерянные. - Надо сейчас же к ним! - заговорила Наташа. - Поднимем с постели и - за волосы! Мол, отдавай. - А если скажет: не брала? И всю квартиру перероем - не найдем? Мы сели на освободившиеся кресла - как раз объявили посадку на московский рейс. Что делать? В милицию не заявишь. А если и вправду не Дина украла? К Тёпе каждый день ходит столько хохотушек... кто-то и в ванную после туалета заглянет... Нет, ничего сейчас не докажешь. И куда мы теперь с нашими жалкими деньгами? - У тебя ничего не осталось? Наташа достала бумажник. Там - копейки. Ну, прилетим мы в Питер. Как раз хватит на обратный рейс. Надо срочно сдать билеты... Я отдал Наташе ( у нее наивное, честное личико) общегражданские паспорта Лыкова и Шагуриной и поставил в очередь. Сейчас дежурная по смене заберет у нас места и вернет стоимость билетов за вычетом неизбежных процентов. И куда мы дальше? Голова кружилась. Казалось, все происходит во сне. Но это был не сон, а жестокая реальность. Даже если мы сейчас вернемся к Тёпе, и он, хлеща свою рыжую Дину по губам, вырвет у нее признание, что да, украла... она уже поняла главное: мы как раз и есть беглецы от Мамина, о которых говорит народ. Если она сама не смотрела телевизионную передачу "Час пик", но те, кому она рассказала о золотых украшениях Натальи, наверняка смотрели... сейчас вся страна смотрит телевизор... Так вот, если она и признается, что украла, и даже вернет деньги, то уж другого счастья не упустит - за нами будет мгновенно налажена погоня... Мамин ведь не поскупится, всех отблагодарит. А может, потому она и украла, что знает: мы побоимся вернуться для выяснения отношений... Да и наверное, поедем мы сейчас к Тёпе - а ее там уже и в помине нет. Только мы укатили в аэропорт - и она из квартиры. Она же не дура - скорее всего, притворялась спящей, готовая к скандалу еще ночью ( вдруг я раньше обнаружу пропажу!). А уйти после гулянки от Тёпы - тоже могло вызвать подозрение. Итак, если она украла - ее сейчас у Тёпы нет. Позвонить? - Да, да!.. - зашептала Наташа, когда я поделился с нею своими мыслями. Она уже сдала билеты. - Какой ты молодец! Звони!.. Я позвонил. Мне ответил хриплый голос барабанщика: - Кто?.. - Это я, Андрей. Тёпа, ты один? - Почему?! Только что с Монблана на лыжах съехал... А что? Секрет? Можешь говорить, она не слышит... Какая наглая и страшная баба. Украла и спокойно спит. Если это она украла. - Ну, что? Что?.. - спрашивал Тёпа. - Рейс отложили? Приезжайте... Турецкий кофе сварим... - Нет, нет... я позвонил сказать, что через минуту взлетаем... Спасибо за все. Обнимаю. - И я дурашливо пропел первые такты из 5-ой симфонии Бетховена. - Та-та-та-та'-а!..

Мы с Наташенькой прошли в бар, я взял нам по рюмке водки. И чаю. Что уж теперь, не обеднеем.

А если украл Тёпа? Вполне тоже может быть. Он единственный знал, что у нас есть доллары. Перед тем, как я ему отдал шестьсот зеленых, мне надо было хоть на улицу сбегать, якобы в пункт обмена валюты. А я валялся на диване, размышляя о Мамине. О том, какие он мог предпринять действия, чтобы отыскать бывшую жену. Надо бы узнать, избрали его в депутаты или нет. Но не спросишь же у Тёпы и тем более у Дины. Сразу догадаются: не зря спрашиваю... Стало быть, получив шестьсот в руки, Тёпа понял: деньги у нас есть. Опять-таки, куда собрались ехатьто? За границу. Не с рублями же туда лететь. Но неужто человек может так пасть, что вот пил со мной месяц, обнимался, руку Наташе целовал - и нас же обокрал? Ни за что не поверю.

Дина! Или другая какая женщина.

Будь они все прокляты...

Я обнял Наташу. - Милая... я не знаю, как быть... куда ехать... - А ведь у меня есть деньги на предъявителя... - вдруг пролепетала она, сконфуженно глядя в сторону. - Но нету свидетельства о рождении... у Валеры... А сберкнижку прихватила. Может, дадут? - Она полезла в сумочку, набитую красочными открытками и тюбиками. - Если ты сейчас появишься в городе, тебя тут же схватят. - Я понимаю. - Она вздохнула. - А если из другого города запросить? С этим паспортом не получится?.. - Он может быть в розыске... Мы растерянно посидели в аэропорту до вечера, в сумерках сели в автобус и поехали на железнодорожный вокзал. Видно, судьба наша такая. А куда еще деваться? Только на рельсы. Вышли в громе объявлений по радио. - Ну, что?.. Куда глаза глядят? Только не в сторону дома? Хоть выспимся... Измученная Наташа кивнула. Через часа два мы лежали в плацкартном вагоне 76-го поезда, ехавшего на запад... Вокруг кричали дети, тренькали гитары. Где сойдем? Билеты я взял наудачу - до Тюмени... 22. СНЫ САБАНОВА

И снится сон, что я проснулся, и в длинном поезде ночном один лежу - и нету рядом любимой... нету никого... И я бегу через вагоны, и я кричу, и я зову, и ни людей, ни машиниста, ни чемоданов - пустота...

Ах, это ты во тьме мелькнула - внизу бежала по снегам, кричала, мне вослед махая и падая в лиловый снег?..

Я высунулся из вагона - а поезд мой влетел в тоннель... и он часами, днями длится, и ни сойти, ни спрыгнуть мне... И снова будто я проснулся - я в самолете... боже мой, ведь можно так стать сумасшедшим. Я в самолете, я лечу,

но где же милая, где люди... мой самолет пустой насквозь гремит сквозь сумрачные тучи, и сами движутся рули...

А кто же там - не ангел светлый на облаке?.. стояла ты! Я закричал тебе в оконце, но разве можно услыхать?

Я вырвал дверцу - в шуме ветра к тебе желая проскользнуть, но, на крыле стальном повиснув, лечу меж молний и дождя...

И снова я от сна очнулся - иду дорогою в снегу, вокруг блестят глазами волки и нету светлого окна.

Но здесь ты шла - след узкой туфли мгновенно снегом замело... Ты здесь была - на голой ветке сверкает золотой твой шарф...

Но кто же там? Не ты ль блеснула, как юный месяц, в небесах? И подо льдом, как свет, прозрачным - с веселым гребнем в волосах?

И за окном у самовара с чужим мужчиной и детьми? Где ты, счастливая, смеешься... О, черт возьми! О, черт возьми!

И черт уже стоит, осклабясь: - Ты как всегда нетерпелив. Что высших тайных знаний кладезь? Тебе вина бы и олив.

Вернее, самогонки с хлебом... и бабы теплой на всю ночь... А я-то, бегая по склепам, все мыслил, как тебе помочь.

Но у тебя не выйдет счастья - не держишь слово. Как листва меняется под ветром в чаще - твое лицо, твои слова...

Что за народец воспитали в стране рабочих и крестьян? Куда смотрел товарищ Сталин? Один обман, один туман.

Здесь Мефистофелю бы горе с его доверчивой душой... Его бы Фауст объегорил, объехал на козе кривой.

И молодость свою вернул бы, а черта сдал бы в КПЗ. Ты слышал, как запели трубы, когда я о кривой козе?

Се - истина, и ты напрасно нас затеваешь обмануть... Отдай свою любовь, и ясно, что твой до звезд продлится путь.

Отдай ее, и слава грянет, и деньги полетят дождем... И каждый камень будет пряник на розовом пути твоем.

И каждая из лучших женщин твоей готова будет стать... Но эту - нам отдашь. Я вечен - и я дождусь, е... м...!

Но эта - точно наша. То-есть, ты сам о ней тогда не знал?.. ...И я проснулся - темный поезд... в окне - неведомый вокзал.

23.

С нами в вагоне ехала группа студентов: юноша с бородищей не по годам, юноша с усиками и жиденькой эспаньолкой, как у актера, играющего комическую роль короля, и три девицы. Все в синих китайских ватниках и унтах. У них не было ни гитары с собой, ни, к счастью, магнитофона с громкой музыкой. Они читали, передавая другу, ксерокопии печатных текстов, помечали в блокнотах.

Из их слегка хвастливых разговоров мы с Наташей узнали - они с биофака НГУ, готовят для всемирной организации "Гринпис" отчет о положении дел вокруг нефтяных поселков Западной Сибири. Завтра летят на север Тюменщины, на платформу с названием Южная. Наверное, кто-то в шутку так назвал. - А полетим вертолетом, - объявила самая строгая на вид студентка, в тяжелых очках, с тонкими губками. В наши времена несомненно она была бы комсорг. - А не дорого?.. - спросила вдруг Наташа. - Сейчас же тонна керосина шестьсот или даже больше долларов... Я был удивлен - знает о таких вещах. Конечно, от НЕГО знает, который вот так, время от времени, напоминал и будет напоминать о себе... - Дорого, но не для таких, как Алик Концевич, - внушительно произнес бородатый. - У него даже самолет есть. Хочет получить права. Но только не у нас - в Италии. Там дешевле. - А кто это? - теперь уже я ввязался в разговор.

- Не слышали про Концевича?! Президент фирмы. Он нас и повезет. Сойдем на полустанке "Еловка" и - тр-р-р.

Одна из девушек, завистливо смотревшая на браслет Наташи (там как бы две золотые змейки сплелись, и четыре голубых камушка сверкают), вздохнула:

- Холостой, знает три языка.

- Главное не это! - сердясь, заговорил парнишка с усиками и бородкой. - Не побоялся пустить на свою территорию. Другие нефтяные бароны от нас, от экологов, как черт от ладана!..

По вагону шли два милиционера. Я напрягся. Если это люди Мамина, мы пропали - у них наверное есть наши фотографии. Милиционеры были угрюмы, небриты, вот остановились возле босого пьяноватого парня, который изображал перед соседками, что открывает пивную бутылку "глазом" - зажав жестяной колпачок меж скулой и бровью. Парень поставил бутылку на стол, смирно опустил руки, милиция прошла мимо.

"Может, нам с этими экологами и поехать? - подумал я, незаметно для прочих подмигивая Наташе. - В тундре нас никто не найдет."

- А как вы думаете, рабочие ему нужны?.. - спросил я. Я не решился сказать "музыкант" - вдруг студенты, любопытствующий народ, смотрели передачу "Час пик".

- Вряд ли, - значительно нахмурился широкобородый. - Он хорошо платит. К нему только по контрактам едут... Я зевнул и вызвал взглядом Наташу в тамбур посоветоваться. Если мы сойдем на полустанке, а вертолета еще не будет, придется ждать. А поезд уйдет. Что ж, не возьмет нас "барон" к себе - купим билеты на другой поезд и дальше покатим. - Как думаешь? - Ты мой муж, ты и решай... - рассудительно сказала Наташа. Рано утром мы сошли вместе со студентами возле заметенного до крыш крохотного поселка Еловка. Старики, скрипя деревянными лопатами, вычищали коридоры в сугробах. Сладкий древесный дым пьянил как водка. Ровно в одиннадцать по местному времени в сверкающем синем небе показался вертолет, он сделал круг, снизился над единственной улицей и поднял снежную бурю вокруг. Он завис, работая винтами, мягко присев лыжами на белый наст, не давая им провалиться. Открылась дверца - вылез, чуть пригибаясь, в легкой белой курточке и джинсах моложавый мужчина. Он, улыбаясь, быстро перебрасывая глаза, осмотрел девушек. И мою Наташа тоже. - Ну, отдаетесь в рабство? - спросил. - Прошу. - Но дело в том, что они не наши, - девица, которая раньше была бы комсоргом, показала на нас. - Он рабочий. И с таким высокомерием она это сказала... - Не совсем. У меня секретный разговор! - Я успел вклиниться во-время, ибо на лице хозяина вот-вот могло возникнуть выражение смертельной скуки. - Можно вас на семь секунд? То ли Концевича заинтриговали неожиданные "семь секунд", то ли Наташа понравилась... Смуглый, быстрый, он поиграл губами и шагнул в сторону. Я, стоя спиной к студентам и грохочущему вертолету, внятно прокричал: - Я - скрипач! Окончил консерваторию! Но могу делать и черную работу. - Лишь бы он не вспомнил про скрипача, о котором говорил по телевизору Мамин ( удивительное дело, народ запоминает именно такие слухи - кто украл, кто увел!). И поэтому я торопился с новой информацией. - Нам не дала пожениться ее мама. (Ах, надо было сказать не "мама", а "мать". "Мама" тоже опасное слово - близко к "Мамину".) Богатая стерва, директриса магазина. - Я врал и бил наверняка. Моему собеседнику, крутившему миллионами долларов, была, я думаю, смешна фраза о богатой матери Наташи. Так и оказалось. - Деньги... какая чушь собачья. Что выше любви? - У него запел в нагрудном кармане телефон. - Сорри. - Достал трубку, оскалился, как это делаю я, вслушиваясь. - Да. Сейчас еду. - И подмигнул с улыбкой, как заговорщик. - Альберт Иваныч. Будете моим личным музыкантом? А твоя жена - фрейлиной? Летим. "Там разберемся..." - я вскинул на спину рюкзак, схватил чемодан и повел под руку Наташу к елозящему на снегу вертолету. Что нас ждет? Внизу проплывали нефтяные вышки. Горел над трубами газ. В голове неотвязно гремела очередная песенка из ресторанного репертуара: "Стою я раз на стреме... держу в руке наган... И вдруг ко мне подходит неизвестный мне граждан... Он говорит: - В Марселе такие кабаки! Такие там мамзели, такие бардаки! Там девочки танцуют голые, там дамы в соболях... лакеи носят вина, а воры носят фрак..." И еще вспомнилась: "Постой, паровоз, не стучите, колеса..." Когда я теперь увижу маму родную мою, отца, сестренку?.. Внизу показался красный кирпичный городок на снежной целине с серыми надутыми полосами грязи, круглая площадка с флажками по краям, к которой, завалясь на бок, вертолет и устремился.

Нас встречали две машины со включенными фарами - синий длинный "форд" (вроде микроавтобуса) и "мерседес". Наташу и меня Концевич посадил в "медседес", а студентов - в другую машину. Жить всем нам предоставили номера в гостинице "Парадиз" для приезжих специалистов. Если бы не знать доподлинно, что мы вблизи полярного круга, ни в жизнь бы не поверил, что в тундре может быть такое великолепие: мебель-ампир из черного дерева, в ванной белый кафель, "лунные" шторы, телевизор "SONI", холодильник со спиртными напитками и минеральной водой. - Отдыхайте, вечером ко мне в офис на собеседование. В шесть вечера здесь уже темно, как ночью. Мы с Наташей пришли в длинное, старое здание с освещенным флагом российской федерации над крыльцом. Но и внутри все сверкало пластиком и зеркалами. На втором этаже в середине огромного кабинета сидел Концевич. Кивнув на черные кожаные кресла, он сказал: - Итак-с. Будут приезжать гости - вы... Алексей Иваныч?... играете, услаждаете слух. Пируем в ресторации - также... услаждаете... Плачу сто баксов в неделю... думаю, чаевые у вас будут не меньше. - Он повернулся к Наташе на крутящемся стуле с прямой спинкой. - Теперь с вами. На компьютере не работали? - Клавиатуру знаю, - изумила меня в который раз моя малышка. - Файлы могу находить. А вот насчет программ... - С программой поможем. Главное - нет программы партии. В зале смех. Будете тексты набирать и печатать. И по телефону отвечать. Как можно более нежно: "Алёу?.." Если не нежно, мне не нужно. - Он рассмеялся, вскочил. - Но это - днем. Он набрал номер. - Ты дома? Мы едем. - Отключил связь. - Муш-ш-ш покажет класс игры, а вы с мадам познакомитесь. Будете при ней, когда надо... а если что - выходить на меня по этому телефону. - И он протянул Наташе трубку с антенной. - Дарю. Вот так раскрывается, так закрывается. Можете по межгороду звонить... своей сердитой маме. - Концевич подмигнул мне. - Авось, простит, если узнает, что вы у меня работаете... В Сибири три человека, которых все знают... это я, это Россель на Урале и это... как его, бандит Мамин. Но в него вроде бы опять стреляли на днях... - И он посмотрел на меня и на Наташу с каким-то особенным интересом ( или это теперь мне так кажется в разговорах с кем угодно?). - Стреляли?.. - вырвалось у меня. И я постарался рассмеяться. - Я как-то видел по телеку... у него же сто охранников. И у самого, наверное, оружие в кармане... - Я все это говорил медленно, изображая пальцами пистолет, чтобы Концевич слушал меня и не оглянулся бы опять на Наташу - я думал, сейчас она упадет. - Если очень надо кого-то убить, убьют. - Произнес Концевич, гримасничая в такт щелчкам ключа, запирая кабинет. - Не во второй, так в третий раз... Против лома нет приема. Как там можно сочинить дальше? Против пули нет пилюли...

"Если Мамин мертв, значит, можно и вернуться домой... - звенело у меня в голове. - А вдруг он еще жив остался? А может, нарочно распустил слух? Сейчас так делают... чтобы народ зауважал... чтобы избрали во власть повыше..."

В полном смятении мы с Наташей поехали домой к Концевичу. Их коттедж в ряду других подобных строений из красного кирпича ничем не выделялся - двухэтажный, с гаражом сбоку и мансардой под высокой асимметричной крышей. Услышав гудок "мерседеса", на крылечко вышла в серебристой шубейке, наброшенной на плечи, женщина лет тридцати, с очень легкомысленным личиком. Но это лишь на первый взгляд. - Ах какие гости! - пропела она. - Это они, Алик? Вы играете цыганские напевы Сарасатэ? И мне пришлось прямо с порога приступать к работе... Вынул из футляра скрипку, футляр отдал Наташе. Вспомнив школу цыганского ансамбля, усмехнулся сатанинской улыбкой (это действует на слушателей) и, слегка комикуя, дергая плечами и встряхивая головой, в которой кружились огненные мысли "Мамин, Мамин...", выдал стремительную страстную мелодию - сразу из финала "Напевов". Наташенька сидела рядом с хозяйкой и вымученно улыбалась. Я думаю, Концевичи если и обратили внимание на ее дрожащие ручки, то решили - девочка устала из-за перелета. - Шарман!.. - промурлыкала хозяйка, когда я закончил. - Брависсимо!.. Не правда, Алик?

- Правда, - кивал Концевич, стоя у бара и наливая в бокалы французское шампанское. - Угощайтесь. Сам он почти не пил - так, пригубит и уйдет в другую комнату, слышим - звонит по телефону. А жена его, Эля, мигом опьянела, лицо пошло красными пятнышками, стала мне подпевать. Голосок у нее был слабенький, но слух имелся. - Он гений!.. - заговорила бурно Эля, когда муж вернулся с деловым, бесстрастным видом. - Он что угодно умеет!.. Но говорит, руку замучил в молодости, сейчас трудно играть высокую классику. - Если лечится, вылечим, - великодушно пообещал Концевич, поцеловал жену в лоб и уехал - у него срочное совещание на второй буровой. Это рядом, ненадолго. До полуночи по просьбе "мадам" я играл то сидя, то стоя. Она пила, произнося громкие тосты, и насильно нас угощала. - Так мало приезжает культурных людей...- жаловалась она. - Нефть, газ... ужасно! Вовку Спивакова Алик хотел привезти... знаете, "Виртуозы Москвы"? Но Вовка обещал королю Испании концерт... а ведь Алик заплатил бы больше!.. Ах, давайте споем из "Травиаты" застольную!.. Ляль-ля-я!..

Когда Концевич вернулся, моя Наташа сидела в кресле с ногами, дремала, а у меня уже пальцы не слушались. Правда, к этому времени Эля включила очень громко CD-проигрыватель и под его звуки перед нами танцевала босая, как Дункан. Смуглый муж, сверкая глазами, стоял в дверях. Заметив на его лице след губной помады, я быстро подошел к нему, отвел как бы по делу в другую комнату и, достав платочек, стер.

- Сэр... с меня фунт... - пробормотал Концевич, - но не масла, а просто... - Я только теперь понял, что он изрядно пьян. - Вас отвезет водитель. Если мадам отпускает... Мадам отпускала. Она стояла в дверях спальни в голубом сверкающем халате, зажмурив глаза, ожидая немедленных объятий молодого супруга.. С этого дня началась наша с Наташенькой работа, ее - в роли "фрейлины", моя в роли скрипача-затейника. Я играл перед важными гостями из Москвы ( например, прилетали два вице-премьера ) - и они удивлялись, откуда в такой "дыре", в мире сумрачных метелей блестящий музыкант. Я играл и каким-то туркам в зеленых чалмах, эти, слушая, сосали губами: харашо, очень харашо... Я со своей скрипкой предстал и на съезде промышленников Сибири в ресторане "Труба" - мне сограждане кидали червонцы в ноги... Но когда не было концертов (это обычно днем), я должен был идти к жене "барона" и поддерживать с ней светский разговор. Моя Наташа в это время сидела за компьютером и телефонами в приемной Концевича. Она принимала факсовки, варила кофе для шефа и посетителей, улыбалась, улыбалась, улыбалась - так требовал Концевич. К вечеру она сменяла меня - бежала к тоскующей от безделья мадам гладить ей платья и восхищаться ее обувью. А я плелся в ресторан (деться мне больше некуда), играл за деньги. Я еще не оставил мечту увезти мою Наташу за границу. Прошел месяц, мы с ней толком не могли и поговорить - все время на людях. А встретившись в гостиничном номере за полночь, не высыпались - в восемь Наташа должна была быть на месте... Но больше не секретарская работа ее донимала, а жена шефа. - Зачем мне всё это?!. - восклицала Эля, расшвыривая дорогие платья по комнатам ( так рассказывала Наташа). - Куда я в этом могу пойти?! Летом здесь комар размером с таракана... гнус... вы знаете, что такое гнус? О, это живой кошмар, огненный воздух... А зимой? Зимой можно сдохнуть от волчьего воя... и не то что телевизор, даже радио не работает - магнитные бури!.. Ну, съезжу я на пару недель в Венецию или Барселону... но он же не может без своих буровых! Оставит меня - и в Россию... - И мадам рыдала. - А там, Натали, там страшно одинокой... они же все такие горячие, все жаждут схватить русскую девочку!

Видимо, не доставало ей ласки. Алик, как я понял, был великий ходок в своей вотчине по амурной части. Я как-то заглянул к нему к кабинет (он сам пригласил), смотрю - перед ним сидит одна из тех студенток, с которыми мы прилетели - одета в роскошное бордовое платье с вырезом до бедра (прямо Кармен из стихотворения Орлова...) и пьет, клянусь, не нарзан из фужера. Я не сразу признал в длинноногой красавице "комсорга". Тем более, она теперь была не в очках. Всех других ее спутников, оказывается, Концевич давно отправил на "материк", а Нелю оставил заканчивать отчет для "гринписа". Знаем мы эти отчеты! Подмигнув мне, Концевич тут же сделал лицо деловым, надменным, буркнул, что должен лететь на одну далекую буровую, берет с собой секретаря. Но дело не в этом - прилетают нефтяные начальнички из Башкирии, их угостят, но до завтра их надо побаловать. - Неля им расскажет, как надо беречь природу... а ты поиграешь. Но смотри, не отбей ее у меня! - Так вы... Наташу хотите взять? - только сейчас я понял намерение Алика. - А... а как же ваша супруга? - Почитает книги! - небрежно махнул рукой Концевич.- Я лично всем хорошим во мне обязан книгам. - И рассмеялся, и Неля-студентка тоже тихо засмеялась, преданно глядя на него. Думаю, и платье, и кулон на груди - это были его подарки.

В сквернейшем настроении я вернулся домой и передал Наташе наш разговор с шефом. Она заплакала.

- Что такое?.. - Я не хотела говорить... Он... он ко мне пристает... - Жалобным шепотом жена рассказала, как он порой вызывает ее к себе официальным голосом, а лишь войдет - вскочит, быстро хватает за талию и мурлычет: "Разве я немного не красив?.." И даже, даже... наконец, Наташа досказала... говорит: "Чего ты боишься? Я же с противопожарным средствами...". - Уедем отсюда, Андрей!

Легко сказать. Как?

И мне ведь тут не сахар. Людям музыка в ресторане нравится, но все считают своим долгом угостить скрипача. В "Трубе" имеется еще неплохой аккордеонист, и всё. От бесконечной водки у меня в голове свет вспыхивает, сердцу тесно... Но хоть платят хорошо. У нас уже с Наташей кое-какие деньги накопились.

Нет, наверное, надо потерпеть до весны... а там - вместе с птицами в небо. Они - на север, мы - на юг... - Мне не ехать с ним? Сказаться больной? - обливалась слезами Наташа. - Обидится ж. - Не ехать, - отрезал я. И вдруг придумал. - Я заболею, я!.. - Это был выход... - Сбросил пиджак, лег и попросил Наташу вызвать "скорую". Местного врача Андрея, моего тезку (только ему это неведомо!), я знал - суетливый молодой гуцул с усами вроде бублика вокруг рта. На дне рождения его жены Оксаны весь вечер я им играл украинские мелодии. Он приехал через пару минут. С ним - медсестра в белом халате с металлическим ящичком в руке. - Что такое, Алексей Иваныч? - Подскочил, уже меряет давление. - Не знаю... - прохрипел я. - Кружится все... голова болит... - Так. - Кивнул медсестре. - Тройчатку ему. Пока. - И пригнувшись, шепнул. - Алкогольная интоксикация... надо отдохнуть... Дня три полежите. - Так много?

- Ничего, ничего!.. Если надо, выпишу больничный... Когда врачи уехали, Наташа позвонила Концевичам домой, трубку сняла Эля. Наташа сказала, что мне было плохо, вызывали "скорую". Что она боится завтра оставлять меня одного, но тревожится, не сочтет ли Альберт Иванович все это ее выдумкой из-за нежелания лететь на буровую.

Эля мужу, видимо, что-то сказала, тот перехватил трубку, закричал:

- Где он там? Дай-ка ему!..

- Ему сделали укол, спит... - соврала Наташа. - Но я могу поехать, Альберт Иваныч, если очень нужно... Может быть, ничего с ним не случится? Как думаете, Альберт Иваныч?

Помедлив, Концевич потеплевшим голосом ей ответил: - Еще не вечер... вы еще посмотрите мои буровые... Я поразился его откровенности - ведь жена стоит рядом... Впрочем, это их проблемы. Прошло несколько дней. На наше счастье поднялась пурга, вокруг поселка стало темно, как при пожаре. А может, где-то и вправду нефть горит... И однажды я подумал: "Как бы наверняка узнать, жив ли Мамин?.." По телевидению и по радио за все это время о нашем сибирском авторитете ни разу не упомянули. Но, может быть, здесь имеются московские газеты? Хотя вряд ли. Кто и зачем повезет их к Полярному кругу? Но я все же решил наведаться в местную библиотеку. Она располагалась в бараке с облезлой штукатуркой. Возле крыльца на снегу лежали, жмурясь, белые лайки с хвостами, закрученными бубликом. "Библиотека имени Есенина", - было написано на стеклянной с отколотым краем дощечке у входа. Библиотекарь, как все библиотекари в России, тихая бледная женщина вне возраста, сидела одна, закутавшись в шубу и шаль цвета пепла, читала книгу. Очень осторожно, чтобы не обидеть, я осведомился, нет ли у нее какой-либо периодики, хотя бы областной. - Почему же нет! - она явно расстроилась. - У нас преуспевающая фирма, Концевич интеллигентный господин. Только вот читателей мало, все на буровых. А приедут - не до газет. - И кивнула на длинный стол. - Подшивка "Российской газеты" вас устроит? Есть разрозненные номера "Комсомолки"... Это уже было кое-что. Если Мамин в декабре все же прошел в депутаты Госдумы, о нем должна быть информация. Я начал листать большие страницы... Постановления правительства... Указы президента... И уже потеряв надежду встретить что-нибудь о Мамине, я смотрел мельком, по диагонали. И вдруг - на последней полосе газеты от 17 февраля ( это неделю назад!) в траурной рамке напечатано: "Трагически погиб депутат Государственной думы Мамин В.П. Вчера на него совершено покушение на окраине Москвы, на кольцевой дороге. Неизвестный преступник изрешетил из автомата машину Мамина и скрылся. Это было уже третье по счету покушение на известного депутата и бизнесмена. Труп Мамина В.П. отправлен в Сибирь, на родину." Надо было сразу смотреть некрологи... Но я боялся сглазить надежду. Если жив, нам есть чего опасаться. А если он теперь действительно мертв, мы можем вернуться. Я могу снова пойти в цыганский ансамбль "Ромен-стрит"... Но ведь в городе остались его люди. Ну и что? Небось, делят власть, им сейчас не до нас... Нет, все же лучше уехать за границу: в России все равно страшно нам, и Наташа никак не может забеременеть, хотя очень хочет доказать, что любит меня. Тут у нас не получается... Но как выбраться с Севера? На мой первый же намек Концевич обозлился, засверкал глазами на темном лице: - Бежите, как крысы с корабля?.. - Почему?! - Потому! Наверное, у него случились неведомые нам трудности. Неспроста в последнее время стал раздражительным, и никто к нему не приезжает. Он оставил в покое мою Наташу (правда, до сих пор в гостинице живет студентка Неля). Эх, как бы долететь до железной дороги, до материка. А там сообразим. Может, с его женой договориться - дескать, давайте вместе съездим в теплые края? А по дороге распростимся... Но Эля хандрила: опустив шторы ( весеннее солнце уже мешало) целыми днями валялась на огромном диване, смотрела по "видику" эротические фильмы. Пила в одиночку и курила. Пока еще не растаяла тундра, не ожили смрадные болота, в которых, говорят, лежит не одна сотня тракторов и вертолетов, можно попробовать сбежать на попутных машинах. Но где эти попутные машины? В лучшем случае до соседнего поселка со сгоревшей в прошлом году скважиной... Пешком пойти - волки съедят. Выручил случай - Концевич улетел на вертолете в Тюмень, оттуда, как мы поняли, он самолетом должен добраться до Москвы: предстоял некий съезд нефтяных "тузов". Вертолет вернулся вечером, я взял две бутылки коньяка и пошел в гости к первому пилоту. Я его знал в лицо, он не раз приходил к Алику, когда я играл на скрипке, - приносил красную рыбу. Найти его в этом крохотном селении было проще простого - спросить у мальчишек. - Иваныч? А вон, с флюгером дом. Крепкий, с суровым лицом, как Чкалов, вертолетчик как раз ужинал - ел бруснику ложками. Жена подала скворчащую яичницу с ломтиками лука и сала. - А, музыкант! - обрадовался хозяин. И пояснил жене. - Он тоже Иваныч!У нас и шеф Иваныч! Мы все Иванычи. Хоть русский, хоть еврей. Садись! Что, на охоту хочешь, пока его нету? Он был уже слегка во хмелю, я достал свои бутылки, мы выпили, и я тихо объяснил ему, что нам с Наташей срочно надо к ее маме. Лежит, не встает. Не дай Бог, не увидев дочери, угаснет... Летчик закивал стриженой головой, пот сверкал на его коротких "баках" возле ушей. - Но керосин... - завздыхал он. - Алик ведь все помнит. Может, его дождешься? - Не могу. Наташка ревмя ревет. - Да?.. А как вы узнали, что маманя больна? - И он вдруг очень пристально посмотрел на меня, как будто ничего не пил. Я во-время нашелся, что сказать. - Так ведь.. Альберт Иваныч подарил ей телефон с антенной... Слышно плохо, но мы все поняли. Летчик кивнул и, подумав, скривился - ему самому было неприятно это произносить: - Тысяча баксов. Завтра утром отвезу. - И как бы объясняясь без слов, что ему тоже надо жить, приложил руки к горлу. Ночью мы Наташей собрали наши немудреные пожитки, спали плохо, все чего-то боялись. В шесть часов утра за нами на вездеходе заехал Иваныч. А через час мы уже летели на юг области, к железной дороге. После расчета с вертолетчиком ( мы это сделали перед посадкой), у нас с Наташей осталось всего четыре сотни долларов и тысяч пять новыми деньгами. Не бог весть какие деньги, но все-таки. Концевич нам должен еще тысячи полторы долларов, но мы обойдемся без них... Вертолет дребезжал, гремел, несся в утреннем сумраке. И в моей душе вырастал огромный сверкающий оркестр - разворачивалась неведомая музыка, которую, может быть, я когда-нибудь запишу... Я сидел на железной лавке возле бочки, вонявшей керосином, Наташа - на тряпках. И вдруг она, едва не упав, бросилась ко мне, повисла на шее, стала рыдать. - Что? Что ты?.. - кричал я ей в ушко. Она плакала и ничего не отвечала. То ли до нее лишь сегодня дошло, что Мамина более нет на свете... то ли радовалась обретенной свободе... Я спрятал ее лицо у себя на груди и подумал: что-то, наконец, меняется в нашей жизни. Надоело бегать с чужими документами... да еще и попадешься с ними... Надо ближе к дому. Заработаем денег и - в июле-августе уедем, наконец, в чужие теплые края. Настоящие паспорта для выезда оформим. Ведь Наташеньке исполнилось семнадцать. А сейчас уже в четырнадцать выдают... 3 глава. ОТ ТРЕТЬЕГО ЛИЦА 24. Они вернулись в родной город - здесь сверкало горячее солнце, в обеденные часы лило с крыш, молодые люди ходили без шапок. Андрей и Наташа вошли в квартиру Сабанова с опасением - вдруг она уже кем-то занята, но нет, ключ подошел к замку, только записка белела, воткнутая между дверью и косяком: "Я теперь другая, не узнаешь. Нина". А, да, это медсестра из БСМП. Наверно, стала обладательницей пышной груди... В квартире никто, кажется, не хозяйничал. А если кто и побывал, то поработал весьма осторожно. Окна целы. Краны завернуты. Все в порядке. Главное - страшный человек исчез. И казалось бы, Сабанову радоваться надо... Но тревога почему-то не уходила. Наверняка в городе живы дружки Мамина. И кто знает, что они предпримут, когда проведают о возвращении беглецов... Особенно те амбалы, которым досталось за мнимое исчезновение скрипки. А еще больше Андрея тревожили слезы Наташи. Летели - она плакала... в поезде ехали - лежала ничком, ревела... И в дом вошли - со слезами на постель легла... Все время о чем-то напряженно думает. Ночью лежит, вся изогнувшись, отстранившись от Андрея, как от раскаленной батареи. - Ты никуда не выходи, - буркнул он ей наутро. - Схожу на разведку. К цыганам схожу. Она не откликнулась. Осталась, одетая, возле стола, сидит, не прикоснувшись к чаю, положив руки на коленки, и ее синенькие глазки снова, как когда-то, смотрят мимо Андрея. Да что с ней такое?! Надо бы внимательно поговорить... Он вышел из подъезда на напружиненных ногах, как выходят на враждебную территорию. Но не встретил ни подозрительных зевак, ни просто знакомых. Первая новость, которая поджидала его, - на бетонном девятиэтажном доме среди множества стеклянных и медных дощечек со словами "Эсквайр", ООО "Симпатия", "Гранд" и т.д. отсутствовал "Ромэн-стрит". Ансамбль переехал. От продавщицы одного из киосков на первом этаже Андрей узнал - цыгане теперь гдето на улице Лебедева, это возле базара. Едва нашел родную вывеску над входом в подвал старого деревянного особняка, долго бродил по темному коридору, пока не толкнулся в дверь, за которой горел свет, курили люди, тренькали на гитаре. За столиком перед своими людьми восседал кряжистый Колотюк в свитере и пиджаке, потрясая газетой. - За это надо в суд!.. У нас половина коллектива - истинные цыгане! Так, как мы поем, никто не поет! Увидев Сабанова, зарычал, поднялся: - Ромалэ, кто это?.. Сличенко? Эрденко? - И подойдя, обнял с размаху, стукнул ладонью по спине, как утюгом. - Патив туке! О, как я рад!.. Золотозубая Аня подкралась кошечкой сбоку, хлестнула возвращенца концом черной косы, чмокнула в щеку. - А ты замужняя, не приставай, - буркнул Колотюк, чрезвычайно обрадовав этой мельком высказанной вестью Андрея. Андрей, неловко озираясь, подсел к столу, все наперебой заговорили, и через минуту он уже знал обо всем, что произошло с ансамблем. В городе зимой появились развеселые конкуренты -цыгане из Москвы, и они не то чтобы работают лучше - удачно используют своих детей. Сейчас публике нравятся пляшущие дети. Особенно девочки лет 12-14, с монистами из серебряных монет. Заработок у "ромэн-стритовцев" упал, да и в здании на центральной улице аренду подняли. Пришлось уходить в развалины... - Ведь ты вернешься к нам? Мы их вытесним... У них скрипач фальшивит, будто ему в штаны раскаленную подкову сунули... Классику не умеет, а нынче публике классику подавай... - Колотюк загибал пальцы. - "Умирающего лебедя" Анька станцует... Из "Цыганского барона" сделаешь попурри - я намажусь бронзой, спою... А? А?

Андрей, ожидавший, что его здесь будут ругать, упрекать за то, что не предупредив исчез, только кивал и улыбался. А куда еще ему идти в этом городе? Только вот осторожно выведать бы, что произошло в Маминым, и не подстерегает ли опасность Андрея с Наташей.

- Скрипку я купил... - пробормотал он, жмурясь как бы от густого дыма курящей напротив Ани. - А спонсора-то, оказывается, убили?.. - Не то слово! - возбужденно закричал Колотюк, делая большие глаза. - Один раз прямо возле собственного дома хотели жахнуть... бульбочка такая лежит у ног - и вдруг трах!.. Шофера наповал, а он жив. Так у Москве достали. - Дмитрий Иваныч перешел на шепот. - Они, видать, и бабу его выкрали... Объявление давал по местному телеку - полмиллиона долларов! Это миллиард по старому!.. Не откликнулись. Наверно, больше хотели выторговать... А теперь не с кого! Видно, девку зарезали и - в топку, зима тяжелая была... "Неужели не знают, что это со мной она сбежала? - недоверчиво всматривался в глаза музыкантов Сабанов. - Или не хотят лезть в душу, щадят?.." - Ты где был-то? - спросил, наконец, Колотюк. - Мы все думали - в "почтовом ящике"... А когда узнали, что и на похороны отца не приехал... - Папа помер?.. - пролепетал Андрея. В глазах у него потемнело. Колотюк еще раз тяжелой ладонью ударил его по спине, теперь он сочувствовал. "Вот ведь какая я тварь... связался с девчонкой, обо всем на свете забыл... 0тец умер. Наверно, телеграмма в ящике на почте лежит." Андрей бежал по улице, вспоминая дикие свои сны. Там он мать в лицо забыл, а в жизни про отца не вспомнил. Что уж говорить про друзей - Орлова, друга своего, не похоронил... Истинно говорят, если душу черту заложишь... Но это во сне красиво - душу закладываешь за обладание гением! А наяву-то все проще - из-за смазливой девчонки, которая нет-нет да о прежнем муже напомнит.. На почте все было, как и раньше. Стояла толпа старух за пенсией, в отделе распределения почты на полу лежал белый с серыми пятнами дог, как живой сугроб, а пышная веселая Любовь разбирала газеты. - Сабанов!.. - удивилась она. - Ты где же так долго пропадал? Тебя две телеграммы ждут. Одна - хорошая... а про другую уж сам знаешь? Андрей достал из абонементного ящика узкие бумажки и прочел. Да, умер. "СЫНОЧЕК ОН УСНУЛ НЕ ПРОСНУЛСЯ ТЕБЯ СПРАШИВАЛ ВЕЧЕРОМ ПОХОРОНЫ ПОНЕДЕЛЬНИК МАМА". Три месяца назад... Другая телеграмма извещала Сабанова, что он включен в состав жюри всероссийского конкурса имени Ойстраха, конкурс состоится 12 апреля в Москве, в Большом зале консерватории. Розыгрыш? Да кто Андрея в Москве знает? Подпись - Лексутов. И телефон приписан: 299-3417... Да не тот ли это Лексутов, что здесь лет десять назад был директором филармонии? Этакий шарик, все хихикал: "Я директор антимонии". Вишь ты, куда закатился. Что ему от Андрея нужно? Вспомнил, чтобы хоть перед кем-нибудь из провинции власть свою показать, насладиться его благодарностью? Конечно, Сабанов не поедет. Какой из него член жюри. Наташа все также сидела дома за столом. Набеленное до сметанного цвета ее личико было в следах от слез. Платочек скомканный смят в кулачке. - Ну что, что с тобой? - уже злясь, прохрипел Андрей, опускаясь на стул прямо перед ней. Но глазки ее все равно, как будто они с косинкой, смотрели мимо Андрея. - Вот, читала... - прошептала она, выкладывая на стол записную книжечку с золотыми буквами "Афоризмы." - Какие умные мысли! Вот. "Чтобы познать человека, его надо полюбить. Фейербах." - Она шмыгнула носом. - А он меня любил... Вот еще. - Сняв слезинку с губы, прочитала. - "Клевета столь же опасное оружие, как и огнестрельное. Рубинштейн". Может, на него наговорили... а он был совсем не таким? - Да не может быть!.. - язвительно воскликнул Андрей и почти вырвал ненавистную книжку из ее рук. И торжественно, издеваясь огласил. - "Животные не восхищаются друг другом. Паскаль". То-то он тебя бил! - Он из-за ревности... Столько сделал для меня... - тихо ответила она сиротским голоском. - Он... он маму положил в санаторий бывших большевиков... научил меня одеваться... - И снова замолчала. И с трудом добавила. - Он обожал меня. Ничего не жалел. - Да? Ничего жалел? Это верно. Сотни людей зарезал... По кровавой дорожке во власть поднялся... - Если бы так, его бы давно арестовали! Отдай!.. - она выхватила мокрую от слез книжечку. - Он был такой мечтательный... музыку тоже слушал... Андрей вдруг почувствовал, что у него в голове зашумел вихрь, в глазах покраснело. Он закричал: - А у меня отец помер!.. - Это чтобы она поняла, что Андрей потерял, пока бегал в нею по Сибири. - Еще на Новый год! Она кивнул и продолжала: - Собак любил. Кости им выносил во двор. И цветы обожал. Знаешь, сколько цветов подарил за прошлый год?.. Андрей изумленно уставился на нее. Дура? Или он ее просто не понимает? - Маму устроил... да, я уже тебе говорила... Детсад в Березовке построил... а скольким пенсионерам помог... раненым афганцам... Андрей медленно поднялся. Кулаки сжались. Ударить ее, чтобы вылетела в окно? Если ударит, убьет... Как в сне, отошел прочь и лег на несобранный после ночи диван, уткнувшись плечом в процарапанные до бетона обои. - Да... да... - продолжала лепетать Наташа, сидя к нему спиной, шелестя страницами. - Конечно, я тогда испугалась... Но он был мне, как папа. - Ну и иди к нему... - от бесконечной усталости Андрей еле выговорил эти страшные слова. Но выговорил. - Иди. Говорят, он на аллее Славы похоронен, рядом с самыми знаменитыми людьми города... Может, тебе скажет из-под земли, где для тебя золото оставил. - А он обещал... говорил, как положено - завещание, если что... - Да! Вот-вот. Может, еще и сперму в холодильнике оставил... Наташа завыла. Андрей закрыл глаза. "Прости... - хотелось промычать в слезах. - Я же тебя люблю... но я беден... а ты устала от бедности еще до встречи с твоим Маминым. Я же понимаю." Дверь открылась и закрылась. Ушла. Куда она пошла? А черт с ней. Черт с ней! Вспомнилось, как с отцом за кедровыми орехами ходили. Андрейка забрался на громадный кедр с развилиной наверху - судя по количеству "этажей", кедру лет сто, если не больше. Лез, лез, на длинный сучок перебрался, шишки стряс и вдруг стало ему жутко. Ведь обратно не слезет. А крикнуть папе стыдно. - Ты чего там? Давай еще, колоти... Андрей молчал. Отец, сняв кепку с мокрой лысой головы, ждал возле полупустого мешка новых поступлений. Преодолевая страх, но понимая, что все, он тут останется, мальчик свалил еще сколько-то шишек, и затих, прижавшись всем телом к самой толстой ветке, как рысь или обезьяна. - Если нет больше ничего, слезай!.. - позвал отец. - Дальше пойдем. Андрей не отвечал. Отец, наконец, догадался. Смотрел-смотрел наверх и сморщился. Но грузный, слабый после очередной водочной болезни, он не мог забраться к сыну. И на беду, никого рядом из их села в тайге не было слышно. Даже ружья не стреляли. Тогда отец придумал: - Послушай, а ведь сегодня будет солнечное затмение... боюсь, прихватит меня... я тут дуба дам... Помоги, сынок. Отведи домой. - И для большей наглядности он лег на пожухлую траву. Андрею стало страшно за отца. Если не дай бог потеряет сознание. Как он его дотащит до поселка. Да еще в темноте, если грянет затмение. Андрей забыв о собственном испуге, как-то ловко и быстро сполз по огромному кедру до самой нижней ветки, правда, слегка оцарапав себе в паху - рубашка-то задралась... Повис на руках и спрыгнул. Из-за приземления с большой высоты что-то в голове слегка стряслось, но руки-ноги целы. Помог отцу подняться и, вскинув мешок за плечо, повел отца домой. Уже возле ворот старик Сабанов рассмеялся: - Выходит, я тебе не еще чужой человек. А вот партии нашей сраной стал чужой... - И опечалился как всегда, вспомнив о несправедливостях судьбы. И сильно напился в тот вечер. А может, и за сына переволновался. Никакого затмения, конечно, тогда не случилось... Пойти, посмотреть, куда Наташа пошла? Нет. Надо к матери ехать... Выбежал, дал с почты телеграмму: "МАМОЧКА ПРОСТИ БЫЛ ОТЪЕЗДЕ ДНЯХ ПРИЕДУ АНДРЕЙ." И уже отослав телеграмму, понял: пока не вернет душу своей Наташи, никуда не уедет. Если он потеряет Наташу, жить ему будет нечем. Только ее ласковые глазки, ее свежее тонкое тело... ее великая наивность и чистота... И он побрел к тому опасному, проклятому, краснокирпичному дому, в котором недавно жил Мамин. У входа никого не было. На качелях снова, как тогда, осенью, качались девчонки в раздуваемых платьишках и куртках. Дремали на солнцепеке у стены собаки, поодаль, выгнув спину и вытаращив ясные глаза, замерла юная кошка. Андрей опустился на скамейку с вырезанными там и сям словами: "ВИТЯ", "НОС", "КЛИНТОН" и пр. Зря он здесь. Вряд ли Наташа зашла в этот дом наверняка квартира опечатана. Вдруг он заметил - перед ним стоят двое. Поднял глаза - громилы в зеленых спортивных костюмах угрюмо уставились на Сабанова. - Живой? - А что такое? - Андрею было сейчас совершенно безразлично, если даже они его измолотят. Это были те самые, бывшие охранники. Один из них, с расплющенным носом, пострадал за "украденную" скрипку. "Убьет", - подумал Андрей. Надо чтото сказать. - Вот, жду оперативников. - Он кивнул наверх. - Можете рядом посидеть. - Каких еще оперативников? Туфтит, - пробурчал широконосый. И с размаху ткнул ботинком Андрею в колено. Андрей взвыл и скорчился, обнимая руками ногу.

Они быстро прошагали в дом. У них что теперь там, штаб? Еле поднявшись, Андрей поплелся прочь. Если бы Наташа оказалась в квартире Мамина, она бы услышала разговор мужчин, выглянула в окно. Но кто ее теперь туда пустит, даже если была любимой женой пахана? И что ей там надо? Квадратные метры мертвеца?

Андрей вернулся домой - Наташи нет. Что же делать? Да плюнуть, немедленно ухать к маме, побыть с родными, поплакаться, ничего не объясняя... Попить со свояком Димой... Посидеть, глядя на старые милицейские штаны отца, фуражку, стоптанные тапки...

Вышел на улицу, постоял, бессильно жмурясь на свет вечереющего солнца, взял в киоске бутылку красного вина.

Вернулся - выпил, как красную воду. Стало еще раскаленней на душе от одиночества. Снова выбрел на улицу.

Что-то случилось с Наташей? Ее увидели бывшие дружки Мамина, увезли куданибудь? Колотюк сказал: у них началась война между разными отрядами Мамина. Зачем им девка?.. Может, она что-то особенное знает? Да ну, чушь. Что она может знать? Нечего из банальной истории кроить детектив. Да, всё так, но они-то могут в самом деле верить, что Наташа что-то этакое знает, помнит? Например, куда дел золото, деньги и т.д. Уж наверное, у него были деньги. Но уж наверное у него есть счета в лучших банках! Он не вор с улицы.

Андрей снова потащился по городу и встал как истукан - так вышло - перед тем самым проклятым гастрономом, с которого все и началось, над которым висела красочная вывеска с колбасой, виноградом и цветами по краям: "СУПЕРМАРКЕТЪ". Зашел. Медленно, с чувством собственного достоинства что-то выбирали пахнущие прекрасными духами дорого одетые дамы. Среди них Наташи не было.

Вернулся домой - она стояла в подъезде, в темном углу, прислонясь к жестяной батарее отопления, как пацанка.

- Ты где была? - спросил он у нее, стараясь сдерживать раздражение и открывая дверь.

Она села, не снимая своего синего плаща,

- Ходила к нашему дому... там другие люди живут. К маминому дому, - она пояснила, уловив его сверкнувший взгляд. - Я думала, его трактором раздавят... барак же. А там люди.

Они замолчали, не глядя друг на друга. Андрей нарезал хлеба, заварил чая. Она не помогала, сидела понуро, на ботиночках ее был сор. И пить не стала - прикоснулась к чашке, отставила.

Сказала:

- Может, уедем тогда? Если тебе тут неприятно.

- Мне предложили работу.

- У цыган?.. - Личико ее вдруг легкомысленно засияло. - Слушай, а этот телефон работает в нашем городе? Она вытащила из дорожной сумки трубочку с антенной, раскрыла цыфирки. Он удивленно подумал: "Не оставила. Вот клептоманка." - Давай позвоним в тот дом? Позвони ты. Мол, кто сейчас живет и прочее. - Зачем? - А слухи ходят... Что он мне завещал что-то. Вот как. - Тебя видели, узнали? - Соседи. - Она потупилась, но теперь щеки ее заалелись от радости. - Как набросятся... "Ты, видать, из Америки?.." "Ничего не понимает, - подумал Андрей. - Не боится." Протянул руку, взял трубку, вопросительно глянул на Наташу. - Двадцать два тридцать три двадцать два... - почти шепотом выпалила Наташа. Никто не ответил, шли длинные гудки. - Имущество, конечно, конфисковали... или его дружки разобрали, сказал я, закрывая трубочку. - Тогда... - она глянула на часики на золотом браслете. - Я... в сберкассу схожу?.. Он же мне еще тогда деньги перевел... может, выдадут? -У тебя нет документов. - Когда меня приводили туда, я одной сувенир подарила. Может, вспомнит. - Она поднялась, сделала очень взрослое, озабоченное личико, погладила плащ на груди и пошла к двери. Андрей почему-то страшно обиделся. Она сейчас получит свои деньги, и он окажется в положении ее бедного женишка. Она все эти месяцы лишь из-за страха забыла о богатой жизни... А сейчас ей снова захочется иметь красивые вещи. Когда она ушла, он включил музыку и лег... По странному совпадению в магнитофон попала пленка с "Болеро" Равеля. И услышав ее тревожный и страстный ритм, слушая ее всю до конца,, он словно воочию пережил ее с Маминым соитие в роскошных апартаментах красного дома... Как она разевает рот, заводя вверх глаза... и играют ремешки ее тела под шелковистой кожей... в одном месте горячие, в другом зябкие... В слезах уснул. Очнулся - уже в сумерках, кто-то стоял на пороге... Наташа уронила перчатку. - Что? - спросил он. Она молчала, только слезы блестели на щеках. Он поднялся. Путаясь в словах, оглядываясь ( снова чего-то боится), Наташа рассказала, как пришла в сбербанк, ее, конечно, узнали, работница за стеклом заулыбалась, но, приняв в руки сиреневую книжечку и вытащив из стойки личный счет Наташи, вдруг нахмурилась. То ли там что-то было написано особенное (деньги арестованы?), то ли счет велик, но девица как-то она странно посмотрела на гостью и процедила:

- Подождите, пожалуйста, я на минутку к заведующей... - и с книжечкой ушла за стеклянную отгородку с нарисованным гербом. Наташа, испугавшись, тихо выскользнула за дверь, убежала. - Оставила, - Андрей прекрасно ее понял. Конечно, сберкнижка не пропадет, но Наташе теперь нужно будет (во избежание любых сложностей) оформить документы, удостоверяющие, что она - это она. Вполне могло случиться, что арестовали и ее счет. Или сам Валерий Петрович, когда она исчезла, наложил на него лапу (с его-то связями). Или догадался, что Наташа бежала с Андреем, или распорядился, чтобы за судьбой денег следила милиция - вдруг те, кто выкрал его жену, приведут ее в кассу забрать денежки для них. - Туда я больше не пойду... - бормотала Наташа, оглядываясь на дверь. Андрей защелкнул замок. - Они меня захватят... чеченцев натравят... Там у входа толпа этих черных. Андрей повесил ее плащ на вешалку, обнял Наташу, усадил на лежанку. Хотел раздеть и уложить.

- Не надо... - простонала она. - Потом. - Застегнула блузку, выпила не вылитый холодный чай. - Уедем, а? - Куда? - снова спросил ее или себя Андрей. - Можно ко мне в Старо-партизанский район, дом остался заколоченный... если тетка на дрова не разобрала... - Мать наказала ей, уезжая: пусть дожидается внуков. Но Ленкины дети в деревню не поедут. А у Андрея пока нету детей. Может, туда и закатиться? Кому там нужна его скрипка? На что они будут жить? Картошку посадят? Вдруг трубка, лежавшая на столе, зазвонила. - Что это?! - Андрей удивленно смотрел на нее. - Альберт Иваныч через космос поймал? Он раскрыл трубку и приложил к уху. И услышал негромкий мужской голос: - Вы звонили по телефону два-два три-три два-два? И он вспомнил - прошлой осенью точно так же его мгновенно вычислили в доме Мамина. Значит, и теперь нашли его оттуда? Кто?

- Что угодно?.. - Надо было бросить трубку, а он: "Что угодно?" - Звонили-то вы. Что хотели? "Вот это аппаратура!.." - еще раз восхитился Андрей, и неприятный страх залил его тело. - Наталья с вами? Так? - Я не знаю, о какой Наталье вы говорите

- Скажите ей, дядя Валера завещал городскую квартиру, но только если она и меня тут пропишет... Тут же четыре комнаты. Я приставать не буду, я приехал учиться. - А вы кто? - спросил Андрей, понимая, что влезает в темные чужие дела - Наташа стремительно отдалялась... - Как я понял, племянник?

- Да. Да. Пусть она придет сюда. Хотите - с вами, если она боится меня. Вы по какому сейчас адресу? Сабанов, суетливо нажав на крохотную кнопку, выключил телефон. Наташа смотрела на Андрея и в то же время не на него, а вскользь, мимо - все слышала и поняла главное: о ней Мамин не забыл. И когда Андрей отчужденно пересказал ей суть разговора, она кивнула с некоторой важностью. - Да, это сын его сестры... Сашка... по моему, вообще малыш... - Она произнесла "вааще" . - Лет семнадцать ему или восемнадцать... "Очень мило. Очень-очень. Наступила снова осень. Птички только прилетели - и опять они ку-ку... Вот и возлюбят молодые люди друг друга". Но Сабанов устал бегать от судьбы - они с Наташей сейчас же пойдут туда, в бывшее логово пахана. Или завтра? Да, лучше завтра... 25. Автор должен со всей определенностью сказать: больше не будет никаких стихотворных снов Сабанова. Они ему перестали сниться, потому что Андрей теперь как бы и не спит. Днем и ночью держит свою печальную синеглазку за локоть, каждую секунду боится, что исчезнет, как дым, ускользнет, убежит... Он не отпустил в Наташу в красный дом и на следующий день - пил и заставлял ее пить. А с утра резко сказал: - Сядь, я тебе буду играть. И объяснять, что играю. Чтобы ты понимала, чем я живу! Сядь же, говорю, и смотри на меня! Она опустилась на стул, безучастно посмотрела на него. - Значит, так. - Дрожащими рукам Сабанов вынул из футляра инструмент и смычок, подвернул винт, потрогал струны, все неплохо. - Значит, так. Как кто играет - в конце концов, не имеет значения. Вон, венгерские цыгане... кто их учит, по какой системе... а начнешь слушать - мороз по коже. Все эти украшения... форшлаги, группетто... Ты понимаешь? - Он запел на скрипке чистую нежную мелодию Бородина. И продолжал торопливо говорить. - Музыкальные жанры бывают разные... одночастные, двухчастные... разного ритма... вальс ты знаешь... Нет, я тебе сначала про Паганини. Слышала про такого?

Она молчала.

- Я же тебе рассказывал! Ну, кому струны-то подпилили?.. Вырос больным, перенес корь, туберкулез... - Андрей грянул вступление из первого концерта для скрипки. - Страдал припадками... Но!.. были просвещенные монархи! Сестра Наполеона Элиза полюбила Никколо, помогла... Он же творил со скрипкой, что хотел... играл на одной струне, а на другой умудрялся делать пиччикато... Даже врагов увлекал силой страсти... смычок удлинил... Его стали бояться, говорили: дьявол. Когда умер, духовенство запретило хоронить. Ты меня слышишь? - Андрей пристукнул тростью смычка по струнам. - Слышишь?! - Да, - тихо ответила Наташа, как школьница, сглатывая слюнку. И машинально покосилась на часики. - Не отвлекайся! Все это только потому что гений - это аномалия... а вернее, приближение к богу из мира сирых и пошлых! Его набальзамировали, забросили в госпиталь для прокаженных. Наконец, похоронили... но несколько раз вскрывали, переносили прах... И только через 56 лет упокоили в Парме! Ты слышишь?.. - Андрей утер слезы, в голове у него нарастал шум, чехарда скрипок, флейт, тромбонов, какая бывает, когда оркестранты садятся перед репетицией. - Его знаменитая скрипка Гварнери дель Джезу хранится в музее в Генуе! На ней разрешают играть раз в году самому потрясающему заезжему музыканту... Ты куда смотришь?!

- На тебя... - пригнула голову Наташа, словно боялась - он сейчас ударит ее чемнибудь.

- На нее смотри! А сочинения для скрипки бывают разные: рондо, серенада... соната... гавот, вариации... вокализ... Слушай же! Слушай!.. Вот Массне, из оперы "Таис"... - Он играл ей весь день. Наскоро перекусили. Играл перед сном, разлохматив давно не стриженые волосы, чтобы быть похожим на Паганини или хотя бы на Пушкина - про Пушкина она хоть слышала. Ему хотелось вновь ее растревожить тайной искусства, обольстить, окружить бурей новых, волшебных ощущений. Чтобы еще раз она шепнула: давай уедем сейчас же хоть куда... мне тут ничего не надо... Но она плохо слушала музыку. Он понимал, что смешон, что зря кричит на нее, топает ногами, хотя играет замечательно, как, может быть, никогда не играл... Но насильно и быстро никого не заставишь вникнуть в мир звуков, как не заставишь двоечника понять высшую математику. Тем более что музыкальной гармонией занимались такие гении математики, как Пифагор. Есть даже понятие - строй Пифагора (квинто-квартовый строй ладов). - Вот еще!.. - торопился Андрей. - Я тебе расскажу, чтобы немного отдохнула... Кроме Страдивари скрипки делал еще Гварнери. Его дом был рядом. И говорят, некоторые скрипки даже лучше... А вот некоторые грубые. Только потом узнали - он же в тюрьме сидел, и продолжал их в тюрьме делать... Их так и прозвали: тюремные. Казалось бы, зачем в темнице музыка? И вообще, зачем она? Ты испытываешь наслаждение, когда слышишь ее? Ты понимаешь, что музыка - это... это смелая попытка побороть энтропию, смерть? Наташа угнетенно кивнула. И помолчав, подняв бесстыже-синие глаза, спросила : - Но ты ведь тоже - смелый? Почему же не идем туда? Посмотрим, что он мне оставил. Он вообще-то был человек слова. - И разъяснила. - Если получу какие-то деньги, опять уедем. Андрею ничего не оставалось, как равнодушно (якобы равнодушно) кивнуть и сунуть скрипку под подушку... Они вышли из подъезда в ослепительный, как правда, весенний полдень. Снег остался лишь в тени ларьков, грязно-синий, жалкий. В ларьках сверкали завернутые в целлофан цветы. Возле магазинов на картонных коробках и прямо на земле, на газетах, возле магазинов, бабки торговали желтыми апельсинами и красной местной морковью. Андрей шел, пропустив Наташу вперед и глядя на ее кокетливую шляпочку, которая припрыгивала вместе с ней. Предыдущей ночью у них снова была, конечно, страсть - с его стороны отчаянная, как будто он прощался с Наташей, а с ее стороны - вялая, словно она уже и не здесь... И после всего - как всегда, это ее механическое покачивание левой ножкой... И в торопливом кратком забытьи Андрея - никаких снов. Просто темнота. Да и что такое сны? Редко - след наслаждения... Чаще - тревога подсознания, ежесекундно строящийся миф... Впрочем, вы, конечно, заметили, проницательный читатель, в жизни Сабанова пресловутые сны, доподлинно приведенные нами выше, явно опередили истинные события его жизни. Ибо только теперь перед ним и встанет, как Ниагара огня, вопрос: как удержать женщину, когда, казалось бы, это легче легкого - исчез Мамин... Наверное, у нее появятся большие деньги ( если действительно есть завещание)... И что делать Сабанову? Ну, будет он играть по кабакам, и даже если там ему будут хорошо платить... Все было бы иначе, если бы он царил в мире профессиональной музыки! Даже такая дурочка, как Наташа, ощутила бы разницу... Но филармония бедствует - ни одной афиши на стенах и театральных тумбах... наверное, снова ремонт, стоят тазы на сцене... Вот и проклятый красный дом под готической нерусской крышей. А что, если маминские бандиты сейчас обрадованно прибьют Андрея, а девчонку начнут рвать на куски, как сладкую сдобу? Куда она потом? Андрей снял с кольца второй ключ от своей квартиры (когда-то вернула жена Люся), ткнул в ладонь Наташе: - На всякий случай. Пожала плечами, сунула в сумочку... Минуя детскую площадку, они нерешительно приблизились к дубовой двери с кодовым замком. Наташа потыкала алым ногтем в буквы и цыфирки, где-то запел зуммер, кивнула Андрею - он потянул за ручку, и они вошли в подъезд. Прямо на них смотрела телекамера из-под потолка, за столиком сидел могучий охранник в пятнистой робе. Охрана! Ибо тут в доме обитает не только дух Мамина, но живут люди, может быть, не менее богатые, чем покойный депутат. Мешок мускулов шевельнулся: - К кому? - В квартиру Мамина, - довольно высокомерно зыркнула на него Наташа. И парень если и не вспомнил ее, то понял: эта имеет право пройти наверх. Кивнул в сторону лифта: - Работает... Андрей и Наташа зашли в кабинку, Наташа волнуясь, не сразу попав, нажала нужную кнопку. В коридоре на третьем этаже было две железных двери - слева и справа. Дверь с левой стороны - красного цвета, с правой стороны - синего. - Ну, давай, - буркнул Андрей. - Которая его? - Обе, - Наташа нахмурилась и позвонила в левую дверь. - Тут вход. А ту он тоже иногда отрывал - можно выйти... - И с какой-то жалкой улыбкой засмеялась. Она трусила, это было видно. В истерзанной душе Андрея грянул грандиозный хор, как в опере Верди "Аида": "Мы беж-жали са табою зеленеющим майем, когда тундря надела свой весенний нар-ряд... мы беж-жали са табою, опасаясь паг-го-гони... штыба нас не настигнул пистол-лета зар-ряд. По тундр-ре... по железной дор-рёге..." За металлическим щитом щелкнуло, блеснул свет в глазке, и на пороге возник тоненький юноша с волосами цвета золота (наверняка крашеные), в черной рубашке и джинсах, он смущенно улыбнулся и закрыл глаза, как закрывал их некогда Мамин перед тем, как ударить. - Наташка, ты? По фотке узнал. Меня Сашей зовут. А его? - Он глянул безо всякого интереса на староватого спутника. - Это... - после короткой паузы нашлась Наташа. - Это мой спаситель, Андрей Михайлович. - И кивнула Сабанову. - Входите же. - Холодным своим отношением она ограждала его на всякий случай от опасности? Или как блядь уже отстранилась от него в пользу нового хозяина? Прошли по гладкому паркету, ступили на пружинящий ковер, сели в глубокие кресла с подлокотниками в виде львиных морд. В квартире пахло духами и хорошим кофе. На одной стене висели старинные ружья и сабли, на другой - великолепный цветной портрет недавнего хозяина. Моложавое лицо, полуулыбка, бабочка как у артиста... - А твоя карточка - в спальне, - сказал молодой человек Наташе. - Хочешь - посмотри. - Я знаю, - отмахнулась Наташа, но была польщена ( не убрали), ее личико заалелось. - Что-нибудь выпьете? - Парнишка перевел взгляд с Наташи на Андрея. Насмотрелся фильмов, изображает из себя знатока этикета. Андрей вдруг почувствовал, как страшно краснеет, в голове зазвенело от гнева. - Чаю, - прохрипел он. - Крепкого. И лучше пусть она заварит. - Я сделаю!.. - вскочила Наташа и ушла на кухню. Она тут, конечно, все знает. Племянник Мамина постоял, глядя ей вслед, и сел напротив Андрея, закурил, забросив ногу на ногу. Вправду же, он был вполне симпатичный парень, и встреться он Андрею на улице, не вызвал бы у того никаких неприятных мыслей. Но сейчас у Сабанова в горле клокотала ненависть к родственничку вора в законе. Ишь, ни капли стыда и страха. Будет жить в роскоши на крови, будет всю жизнь счастлив, не приложив никаких усилий, не имея ни малой искорки таланта. Заметив, как Андрей смотрит на корешки книг (много тут у Мамина любопытных изданий: "Тайны ясновидения", "Третий глаз", "Психология власти", "Хатха Йога" и пр.), Саша подмигнул: - Читал? Про индусов...Там позы всякие. - И поскольку Андрей не счел нужным ответить, Саша улыбнулся белозубой улыбкой. И кивнул в сторону кухни. - Красивая, ага? - У него у самого ресницы были густые, как у девушки, но он нарочно не брился третий или четвертый день - такая нынче мода у "крутых". Одна ее тутошняя подружка за французского миллионера вышла... сейчас расскажу... тоскует по России. Но мы-то патриоты! Между прочим, дядя Валера похорон на галерее Славы... И вдруг парнишка неожиданно потянулся к Андрею, тихо спросил: - Сколько? - Что сколько? - Ну, сколько тебе заплатить? Чтобы ты... - Он повел рукой в сторону двери. - Она отсюда все равно больше не выйдет. При этих словах сзади выступили два мужичка - те самые, один с расплющенным носом, другой с лицом невзрачным, как земля. Только они теперь были в серых хороших костюмах, при бордовых галстуках. Правда, на ногах тапочки... Парнишка дернул головой - охранники попятились и исчезли. Вернулась Наташа, вся сияет: - Там и бразильский еще остался... я кофе буду. А тебе чай заварила. - Она незаметно подмигнула Андрею. - А ты что будешь? - Это она уже новому хозяину. - Я? Как и ты, кофе. - Саша обворожительно опять улыбнулся и закрыл глаза. Это у них, у Маминых, семейное? Или во всем старается брать пример с дяди? Перешли на кухню. Здесь на серванте и на всяких полочках вытянулись к потолку сверкающие спортивные кубки, в углу висели черные боксерские перчатки. Андрей пить не мог - рука дрожала. Саша включил "видик" ( в каждой комнате стоит телевизор с "видиком") и они с Наташей, сев рядом, как детки, весело уставились на экран - там бежали по лесу мультяшные герои. И Сабанов ощутил себя старичком, совершенно здесь чужим.. Почему-то на секунду вспомнил свое детство - как пугаясь и радуясь по ночам, слушал сквозь "глушилки" зарубежное радио ("От 1998 года отнимем 36... получим 1962? А если мне было 7, это какой, 1979 год?..") - тогда пели "битлы"... визгливый женский голос произносил нехорошие слова про руководителей СССР... - Я, наверно, пойду, - вдруг буркнул Сабанов и поднялся. И чтобы не выглядеть смешным, отставленным, добавил. - У меня дела. А ты поговори пока, если хочешь... - Он не смотрел на жену, раскрасневшуюся, юную рядом с другим юным человеком. Андрей был убежден: она почувствует его обиду и тоже вскочит, заторопится. Но она закивала: - Хорошо. Я - потом... И в темнеющем облаке гнева Андрей вышел прочь из роскошной воровской квартиры. Он долго стоял на улице, на осевой, между мчащимися в поднятой пыли машинами, и не знал, что же делать дальше - бегом вернуться, вырвать ее за руку оттуда или пойти напиться. Сегодня в ресторане концерт, но он пропустит. Или все же не обижать коллег? Там и надраться до смертельного пожара в мозгу, и сыграть, выдать, юродствуя, что-нибудь этакое, с коленцами - пусть все видят, как музыкант страдает... - Ты, мудак, смерти ждешь? - заорал, затормозив и высунувшись над опущенным стеклом дверцы, шофер "жигулей". И вспомнилась Нина. Может быть, она сегодня не дежурит? Сидит дома среди горящих свечей и черных засохших цветов, молит перед зеркалом Бога, чтобы он определил ей настоящего мужчину. Впрочем, она же записку в дверь Андрею сунула? Значит, не забыла. Откуда бы ей позвонить? Телефонная трубка, подарок барона Наташе, валяется дома. Зашел к себе, набрал номер больницы: - Нельзя ли позвать Нину Петровну Шастину? Оказывается, Шастина сегодня работает и как раз ходит неподалеку, в основном корпусе. - Пожалуйста, позовите ее... - И когда через минуту остроносая Нина встревоженно задышала в наушнике, еще не зная, кто ей звонит, Андрей, уже раскаиваясь, что нашел ее, через силу процедил. - Это я. Сегодня занята? - А ты где? - воскликнула радостно женщина. - В городе. Но могу... - Я с обеда отпрошусь... иди ко мне. "Иди ко мне". Эти слова были повторены через час в ее квартире, все так же затемненной шторами, как в прошлый раз, и пьяный Андрей (от стыда крепко выпил еще до встречи с ней) "пошел к ней", но позорно не дошел... Женщина с пышной грудью как мама обняла его за голову: - Ты просто устал... Куда-то ездил? - Был за границей на фестивале... - соврал Андрей и уснул. Но снов больше не было, не было - просто провалился как в погреб. Вечером, в лазоревых сумерках, когда сквозь щели между гардинами из окон влетают и бредут по стене странные тени, он поднялся и, не глядя Нине в глаза, стал одеваться. - Ты после концерта вернешься? - Да. - Соврав еще раз, он потащился по кривым улочкам, а затем и побежал к себе на квартиру. Но Наташи там не было. Взял футляр с скрипкой, побрел в ресторан "Яр". В кабаке было дымно и шумно. Концерт цыган уже во всю гремел. Увидев Андрея со сцены, золотозубая Аня прокричала: - К нам приехал, к нам приехал Андрей Михайлыч да-арагой... ... Невменяемый ( что-то проблесками втекало в глаза и уши), он очнулся после полуночи, часа в три, в постели у Ани. Долго смотрел в ее смеющие черные глаза. - Не помнишь? - тихо смеялась она. - А я его дою, дою, как корову... а он никак. Ну и выдержка у тебя. Ты еще ничего. - Я просто мертвый. - Дэл тукеэ пай щиб!.. Тогда пойду на кладбище искать удовольствие! - А где твой... - прохрипел Андрей. Хотел сказать "муж", но голос сел. Анна вспрыгнула, как кошка, даже напугав Андрея, ушла, вернулась, принесла стакан. - Выпей воды. Сейчас очнешься. Но Андрею лучше не стало. А она продолжала, веселясь, рассказывать, что муж ее, парень из налоговой полиции ( а сосватал их Колотюк) в командировке. "Вернется среди ночи, застрелит... - подумал Андрей. - Ну и пусть." Под звенящим весенним небом, под пересвист рано прилетевших скворцов Андрей приплелся домой. Наташа сидела, одетая, в плаще, словно не раздевалась и не спала. Наверняка только что явилась. Андрей поставил футляр со скрипкой в угол и налил в жестяной чайник воды. Наташа не шевелясь так и застыла, как это у нее бывает, глядя непонятно куда. О чем-то, видно, думает, вся в белилах и румянах, как накрашенная кукла, лишь иногда моргнет синими чудными глазками. - Ты давно? - хотел спросить Андрей - и не спросил. - А я в ресторане остался... подумал: тебя все равно не будет... - И поскольку она молчала, лег отвернувшись на свою лежанку и зажмурился. "Это конец?" Нет, это еще не был конец. - Я все узнала, - услышал он ее раздумчивый голос. - Во-первых, я ему не дала... тоесть, не далась. Он, конечно, давил - он же наследник. Ну и что, я тоже наследница. - Она помедлила, ожидая, что Андрей похвалит или хоть что-нибудь скажет, но Андрей молчал. - Во-вторых, мне с юристом встретиться надо... Арсений Борисович, Хайкин фамилия... Вместе пойдем? - Ты во сколько пришла? - Андрей сел на лежанке. - Только что? Она покосилась на него и расплакалась. "Обижается, что не доверяю? Думает, что бегал на улицу, ждал ее, возвращался? Если бы вечером вернулась, она бы наверняка знала, что я дома тоже не ночевал." Андрей неловко обнял ее. - Прости... Я тебя очень люблю. - Они ж не выпускали... а я делала вид, будто не боюсь... - Наташа достала платочек из сумочки, потерла щеку, потом краешек рта. - Мне мама говорила, если возле собаки дрейфишь, обязательно укусит... Вот. Спросили, где пропадала. Наврала, что накинули одеяло, увезли. Вроде в Кемеровскую область. А как узнали, что Валерия Петровича больше нет, выкуп не с кого брать... толком не охраняли... Я и сбежала, тебе позвонила... ты меня привез. - Наташа шмыгнула носом, как дите. - Поверили. И стали водку пить на кухне, шефа вспоминать. Понимаешь, он все время говорил обо мне... все время... - Андрей не сразу даже понял, о ком она. - Он был благородный... был мне как отец... и многим... Говорят, как узнал, что я пропала... плакал как маленький и с балкона в небо из автомата стрелял... Милиция не пришла, понимали - человек переживает... Он же тут по телику три раза выступал, деньги большие показывал... в церковь отдал много... из Москвы какому-то в смокинге заплатил, чтобы тот по фотокарточке угадал, где я... Тот сказал, что я украдена... кажется, в Арабских эмиратах... Туда даже собрались лететь наши... ну, эти... Она всхлипывала и все пересказывала, что услышала... а Сабанов узнавал о Мамине бездну нового. Оказывается, вор в законе в самом деле "завязал", всех местных "синекожих" держал по струнке, помог местному театру съездить на гастроли в Москву, чтобы показали там истинно русскую, нравственную пьесу... Островского... Наверное, уверовал в свою силу, решил Андрей, а прикоснувшись к искусству, красоте, и вовсе потерял бдительность. Если раньше закрывал глаза, перед тем как самому ударить, то теперь от горя ли, от обиды ли стал прикрывать - и московские убийцы улучили момент, застрелили. Охранники, конечно, сдали его - увидели, не тот стал железный Валера, слезы льет по бабе... значит, обреченный человек. Наташа попросила утром Сашу поискать в столе у Мамина свое свидетельство о рождении. - Есть такое, есть... - ухмыльнулся Саша, занавесив ресницами глаза, как дождем окно. - Поцелуешь? - Я его в щеку... - не глядя на Андрея, прошелестела Наташа. А он верил и не верил. Он же видел, какой счастливой и возбужденной она входила в бывшую свою квартиру. И как потом с Сашей, соприкасаясь коленями, смотрела телевизор... Саша выдвинул ящичек стола - там покоилась красная кожаная папка с гербом России, а в папке вместе со свидетельством о рождении лежали два готовых паспорта Наташи: один - русский, общегражданский, другой - заграничный. - Вот!.. - Шмыгая носом, Наташа вынула их из сумочки и протянула Андрею. Андрей раскрыл новые корочки. И сразу стало понятно, почему Наташа не сразу показала их. Паспорта были выданы... на имя Маминой. Маминой Натальи Игнатьевны. Фотокарточки были, понятно, ее - нежное маленькое личико смотрит в мир. - Он держит в руке высоко: " Поцелуешь - отдам." Но я только в щеку... - снова объясняла новоявленная "вдова". - И все, и я ушла, сказала, что к адвокату. "Ну и сила...- поражался Андрей, листая новые документы. - Вот хватка у покойничка! Как он ее! Но зачем?! Готовился жить сто лет?.. А если что - передать ее племянничку?" - Там еще красную "ксиву" я прихватила! - засмеялась Наташа. - Пустая. Вдруг пригодится. - Зачем?.. - пренебрежительно дернул щекой Андрей. Но глянул. "Спортивное общество "Труд". Хотел швырнуть в угол - машинально сунул в карман. - Но к адвокату я одна боюсь, - сказала Наташа. И подняла со стола трубку Концевича. - Номер мне дали. - Потыкала алыми ногтями в кнопки и удивленно вскинула бровки. - Что такое? - Андрей перехватил трубку с антенной. Женский голос повторил: "Ваш номер не может быть подключен к континентальной линии...." Значит, кончилась халява. - Пойдем на улицу. Они позвонили из стеклянной будки телефон-автомата, и через полчаса были в старом двухэтажном доме, окрашенном в ядовито желтый цвет. Говорят, эти дома когда-то строились пленными японцами. Однако на внешних дверях висела современная коробка домофона. И лишь после переговоров Наташи с Арсением Борисовичем они смогли подняться на второй этаж. На пороге их встретил высокий, сутулый, с неестественной многозубой, прямотаки счастливой улыбкой старикан в халате, за ним на полу сидела, свесив красный язык, огромная, курчавая, как два обнявшихся Карла Маркса, кавказская овчарка. Квартира вокруг блистала всякого рода электронной техникой, под потолком висела люстра Чижевского, воздух был как в саду после веселой грозы. - Садитесь, друзья, - радушно ворковал юрист. - Кофе? Коньяк? Молодому человеку - коньяк, вижу по глазам. А вам... - Мне воды, - буркнула Наташа. Странно, она вела себя здесь весьма уверенно. И Андрей подумал, что, может, он зря и пошел с ней. - Итак... - начал человек Мамина, принеся и бросив на круглый низенький столик несколько прозрачных папочек с бумагами. - Я был у ВП и адвокатом, и кем угодно... Люди гибнут за металл, но он не такой. "Вы знаете, каким он парнем был"... - напел старик, раскладывая перед Наташей, как пасьянс, документы и продолжая балагурить, посверкивая при этом маленькими в красных веках глазками. - Мы браним себя только для того, чтобы нас похвалили. Кто сказал? Ларошфуко. А кто мне напомнил? Золотой был человек. - И продолжал, обращаясь к Андрею. - Я и сам кое-что помню, молодой человек. Винсо ин боно малум... Победи зло добром. Не надо озлобляться, дети... и все само придет в руки. Я лично прожил большую жизнь, ничего уже не боюсь. А это все - телефон, в том числе сотовый... тревожную кнопку, которая соединена прямо с милицией, я держу лишь для того, чтобы уважали... Тем более, что все - и "синие", и "белые" на мне замкнуты... меня никто не тронет. Наконец, он и сам сел. И посмотрел на Наташу: - Ну-с? Прочитали? - И снова повернул голову с театрально оскаленной улыбкой к Андрею. - Вам показать не имею права, но поскольку вы ее друг, объясню на пальцах. Все деньги завещаны племяннику Валерия Петровича, Александру Ивкину, а уважаемой даме завещана квартира, но при условии, что она там пропишет его. То-есть, как теперь выражаются в демократическом государстве - зарегистрирует. И вовсе не оговаривается, кого еще она может прописать... если угодно, и вас, и меня, хе-хе... но его - обязательно. "Что за садистская месть?" - подумал Андрей. - Понимаю. Они могут потом и разменяться. Тем более что квартира двести сорок метров... Но чтобы ты, Дюймовочка... - он звал тебя Дюймовочкой за глаза, знаешь?.. чтобы ты была спокойна, и племянник твой не может прописаться без тебя. Так что дружным коллективом... - Он сложил бумаги в папочки. Андрей и Наташа поднялись, собака в углу зарычала. Хозяин удивленно глянул, чмокнул губами - желтоглазый зверь отвернулся. - У вас совсем нет денег? - улыбался старик. - Были, - ответила Наташа. - Но я не знаю, отдадут ли мне их... - Она вынуждена была рассказать знающему человеку, как зашла в сберкассу, а работница унесла сиреневую книжку к заведующей. - Оттого, что он умер или оттого, что у вас теперь другая фамилия, ничего не меняется. Уголовного дела нет... и даже если бы, - он осклабился. - Дареное не возвращают. Если только он сам не отозвал деньги со счета... при его связях все было возможно... Вы не бойтесь, идите туда. - И увидев, как нерешительно мнется Наташа, царственно произнес. - Хорошо, я позвоню заведующей. Наташа и Андрей вышли на улицу. "Вот это связи! Вот это система... - думал Андрей про умершего Мамина. - Хоть и нет человека, а есть он. Деньги продолжают работать. Если умирает музыкант - остается его работа на дисках и пленках... но это лишь в США или еще где наследники могут что-то получить, дивиденды со славы... У нас, наверно, даже вдова Высоцкого бедна, как сельская учительница, хотя вся Россия поет его песни..." Наташа решила немедленно, сейчас же идти в сберкассу - чтобы узнать все про себя до конца. Упрямая, удивился Андрей, надо же. За стеклом с надписью "КОНТРОЛЕР" сидела бледная девица с жемчугами на шее и золотым браслетом на руке. Наташа покачала головой - Андрей понял, что это - не та. Но надо же было как-то объясниться. Наташа достала паспорт, протянула: - На днях заходила со сберкнижкой... но мне стало дурно, я ушла. Там переводы моего мужа на предъявителя. Где-то книжечка осталась, не спросите? - Что?.. - Девица смотрела непонятными, как у рыбы, глазами на вошедших. - Никаких книжечек тут никто не оставляет. И по паспортам денег мы не выдаем. - Идем в милицию, - громко сказал Андрей. - Если ей фамилия Мамин ничего не говорит... - Вы - Мамина?.. - перекосилась от страха девица и вскочила. - Я же не знала! Мамина? Я сейчас... Андрей почувствовал себя в полной мере сутенером. Приблудным негодяем возле нарядно одетой уворованной им женщины. Из двери выкатилась полная чернобровая, как Брежнев, женщина, она держала в руке сиреневую книжечку Наташи. Мигом отыскала глазами Наташу за прилавком: - Вы?.. - и тихим голосом, стоя спиной к своей работнице, проворковала. - Кысанка моя... деньги возвратили на его счет в банк, когда вас, вы... чтобы не воспользовались нехорошие люди... Уже прописались? Эти деньги лежат для вас там... Знаете - банк "Русский спорт"? Как только пропишетесь, можете зайти и взять. Книжечку покажете - они поймут. - Заведующая улыбнулась краешками мясистого рта. - Счастливо, кысанька. Андрей и Наташа вышли на улицу, спотыкаясь, как стреноженные. "Вот это хватка, - продолжал изумляться Сабанов. - Зачем ему все это было надо? Был уверен, что сам договорится с похитителями? Сам найдет, обманет, уничтожит. А эта история с пропиской... чтобы красотка осталась в семье, хотя бы и женой племянника? Нам надо бежать. Но куда? И захочет ли теперь она?" Они забрели под красные зонтики уличного кафе, выпили дрянного кофе. Андрей растерянно тер лоб. Наташа молчала, покачивая под столом левой ножкой. - Что будем делать? - спросил Андрей. Наташа пожала плечами. Вечерело. - Пойдем, здесь дует. Вернулись домой к Сабанову - в дверях смутно белела записка. Андрей вытянул ее, развернул: "Позвони, очень важно. Цыгане." - Я сейчас... - Андрей отпер дверь и, оставив Наташу, пошел на улицу, к телефонавтомату. И только сунулся в стеклянную будку, как сзади надвинулись две тени - он обернулся и не успел закрыться руками... Незнакомцы чем-то тяжелым хрястнули Андрея по голове и принялись, сопя, пинать огромными ботинками - милицейскими, военными?.. - по ногам, в пах. Они, кажется, были в черных масках с прорезями для глаз, как у "собровцев". Но Андрей толком разглядеть не успел - сполз на дно будки, в мокреть... Как только подонки убежали - замяукала милицейская машина, ослепила фарами, и появившиеся два парня в синей форме выволокли Андрея из будки. - Телефоны курочишь?.. - ослепительный удар резиновой палкой пришелся по лбу и по носу. Потекла кровь. - Трубки режешь?!. - Как?.. я... - пытался хрипя что-то объяснить Андрей, но его уже везли в отделение. И там - свет в лицо, руки в наручники, они такие жесткие и тесные... "а вдруг я не смогу больше играть?..". - Позвольте... я скрипач... - А кровь уже на подбородке. - Скрипач?! - развеселился лысый, как арбуз, старший. - Ножом по проводам играешь, трубки вроде кубков коллекционируешь? - Да не резал я... - бубнил, жмурясь от жгучего пота в глазах (или это тоже кровь?) Андрей. - Я шел позвонить... Колотюку... - Какому еще Колотюку? Мы сами тут неплохие Колотюки... Андрей потерял сознание. Он очнулся на неровном бетонном, как бы кривом полу. Незнакомая бородатая морда, свесившись над ним, рыгая, шарила руками в его карманах. - Вон!.. - завопил Андрей. Или это ему показалось, что завопил: раскалывался череп, даже слабый голос вонзался в мозг как гвоздь. - Пожалуйста... позвоните Колотюку. Ансамбль "Ромэн-стрит". - Он из цыган? Наверно, травка есть... - Поищи получше... - Да нет у него ни хрена... Утром Сабанова окликнули и вывели под руку из камеры. Хмурый, заступивший на дежурство офицер вернул ключи, пустой бумажник и с особым почтением, как показалось Андрею, красные пустые корочки с надписью "Спортивное общество "Труд" . - Что же сразу не сказали, что спортсмен?.. Все мы уважали Петровича. Ошибка вышла, извиняемся... И вашему Колотюку позвонили. Тут записано: был сигнал - идете ломать телефон-автомат. Колотюк поджидал Андрея на улице, за дверями отделения милиции, матерясь, апеллируя к прохожим. Увидев своего музыканта, театрально закрыл глаза рукой. - Эк они тебя!.. Ну, все генералу расскажу! Мы у него на днях на свадьбе играем... я их тут всех обую. Давай сейчас в больницу? - Нет, домой... - Аньку прислать? - У меня есть там... - Уже?! Ишь ты, в тихом омуте... Красивая? Колотюк загоготал, стукнул осторожно по спине Андрей и попрощался с ним, качая перед собой ладонью, как делал еще недавно Горбачев с трибуны, а теперь делает Ельцин. "Свадьбу он будет играть... Никакой свадьбы не будет", - повторял про себя Андрей, отпирая запертую дверь квартиры. Они с Наташей немедленно уедут. Но Наташеньки дома не было. И никакой записки не оставила. Наверно, подождала-подождала да и к молодому миллионеру подалась. Прописывается. - Сука!.. - зарыдал Андрей и лег на кровать. И лег неосторожно - взвыл от боли, подушка показалась камнем. Забылся и снова очнулся - рядом кто-то стоял. От этого человека пахло сладко, даже чрезмерно духами. Кто из них? Аня? Нина? - Кто?.. - Я, я... - тихо отвечала Наташа, раздеваясь и ложась рядом. - Ты куда ушел-то? Я сходила утром к автомату - а будка вся лежит, как стакан. Стекло разбито. Я так испугалась. Ой, синий весь... Господи! Она вскочила и вернулась с комком ваты, намоченным духами, чтобы протереть лицо Андрею. Только прикоснулась - он взвыл: - Нет!.. Нежно подышав и подув на Андрея, стала его раздевать. Надо бы сходить под душ, но это, наверное, будет очень больно?.. Вчерашние беглецы накрылись простыней и осторожно обнялись. "Надо вырвать ее из этого мира. Иначе потеряю. Хотя бы потому потеряю, что меня, Сабанова, просто убьют."

26. Утром следующего дня они собрали чемодан и выехали на автобусе в дальний Старо-партизанский район, где когда-то родился Андрей и где до сих пор стоит заколоченным дом Сабановых, а напротив живет двоюродная тетка Варвара, огромная, как медведь в фартуке, в молодые колхозные годы так и не вышедшая замуж... В обед Андрей и Наташа уже брели по райцентру. Андрей почти бежал, неся чемодан, Наташа спешила за ним со скрипкой в футляре, а со всех сторон их окружали деревенские звуки - горланил петух, тряся красным колесиком под клювом, хрюкали и томно визжали в зеленой канаве свиньи, звонко лаял крохотный пудель, стоя на скамейке, где-то еле слышно играла гармонь, и было радостно и светло, как в далеком детстве.

Сабановский дом ветх, на окнах - вертикально прибитые доски, крыша провалилась, как у китайской фанзы, никаких ворот, не говоря уж о калитке, и в помине не осталось. Во дворе бродят чужие куры. Идти некуда. Надо напрашиваться в гости - к Варваре Ивановне.

Теткин дом с белыми занавесками весь зарос спереди и с боков черемухой. Черемуха уже зацвела белым цветом, пахнет сладко, как Наташа, только большая. Андрей толкнул калитку и задержал шаг в ожидании собачьего рычания, но было тихо.

- Тетя Варя!.. Можно к вам?

Никто не ответил. Горожане поднялись на крыльцо - дверь в сени также не была заперта, только поверни кольцо. И в избу прошли - холодно тут, пахнет бедностью, полынью, старым табаком... Заглянули в большую комнату - никого. Может, ушла по делам? На полу - самотканые пестрые коврики, длинные, узкие, а поверху - круглые, как лепехи. Старинная кровать с блестящими шишечками по углам, с горою белых подушек, черно-белый телевизор, покосившийся платяной шкаф, на котором громоздятся связки газет и журналов. На стене - раскрашенные старые фотографии родных. Там и Андрейка с кривыми ножками на стуле...

- Тетя Варя?.. - Андрей сунулся на кухонку - и там никого. И только теперь приехавшие горожане услышали жалобный стон откуда-то сверху:

- Кто там?.. Назовитесь...

Она на печке! Вот уж не думал Андрей, что тетка Варвара, телом здоровее его раза в два, когда-нибудь залезет на печь. А что она там, мог бы и догадаться - в большой комнате, где они стоят, озираясь с Наташей, возле печи - длинная скамейка, а на ней - теплые меховые тапки. Да и выцветшая ситцевая шторка над спиною печки задернута. Вот она рывками, медленно съехала в сторону, и под потолком выглянуло смущенное старушечье лицо. Боже, неужто это она?

- Андрейка!.. - пропела тетка, но уже не львиным рыком, как бывало, а жалобным, девичьим голоском. - Это ведь ты?

- Я, Варвара Ивановна, - отвечал Андрей, растерянно глядя вверх.

- Я сейчас, сейчас... Вы отвернитесь покуда. - Она сползла с печки на скамейку, сунула ноги в тапки, и уже потом осторожно ступила на пол. Ноги крупные, в толстых синих венах. Сама уже сутулая, хрипло дышит. Раскинула руки - Андрей обнял тетку.

Когда-то была горячая, как солнышко, а сейчас зябкая, как остывшая перина. Ростом не стала ниже Андрея, но плечи подались вперед, брылья образовались на лице, белые усики выскочили над губой. И вся дрожит.

- Жена, что ли, твоя? - Только теперь заметила гостью, закивала Наташе. - Варвара Ивановна. - Ты правильно сделала, что вышла за Андрюшку- хрюшку!

Андрей никогда не любил все эти ее клички в рифму: Андрюшка-"Хрюшка", Ленка-"Пенка". А уж дружка по школе и вовсе нелепо обзывала: Сережа-"Рожа"... Но тетка была всю жизнь так добра, любила детей, угощала семечками, пирожками, дешевыми конфетками. Сама замуж, выходит, так до старости и не вышла - поначалу местные женишки шутили, что побаиваются ее ( еще зажмет ногами - удавит), а потом и время улетело... наверно, хвори начались... Она же себя не жалела в колхозе - и дрова заготавливала, и трактористом работала, и скотником, и сено косила быстрее мужиков... И вот превратилась в старуху в желтых шерстяных носках, с коричневой шалью на плечах. Андрею стало до слез жаль ее. Болван, сосулька, даже подарка не привез. Все думал, она тут попрежнему богатырь...

- Опять подженился? Понравилось? - Тетка обняла теперь их обоих с Наташей. - Мать писала - еще на свободе... Папу-то проводил? Не успел? В своем доме надумали жить? Не сходите с ума. Там пол пляшет... крыша вон какая... сейчас дожди начнутся... Будете у меня. Я на кухне... а вы здесь будете. Кровать крепкая. Я на печку так, от скуки залезла... вчерашнее тепло ловить.

- С дровами туго? - Видишь, ухажеров не осталось... все на белой войне погибли... а самой в лес далеко.

- На какой белой войне?

- Ну, с водкой всю жизнь воевали... Она, белая, и победила. Ладно, ладно, не сердись... вы, наверно, демократы

- Я дрова привезу.

- На чем? У меня мотоцикл, еще с тех времен... да ведь его надо наладить... а ты скрипач. Да и дров теперь нет нигде.

Андрей и Наташа переоделись в одежду попроще и пошли, взяв два мешка, за кладбище, в лес, но там, кроме редких гнилых берез, действительно ничего не было. Весь хворост с земли собран. А пилу взять Андрей не догадался. Да и можно ли тут пилить?

Вернулись в село в сумерках. Андрей постоял перед своим старым домом и, скрипнув зубами, пошел отрывать доски от окон. Расколол топором, поломал, заступив ногою, плашек набралось довольно много, но они мигом сгорели в печке тетки Варвары, как будто и не деревянные уже, а из травы. Тогда Андрей, как какой-нибудь Шварцнеггер в телевизионном боевике, обошел дом и толкнул одной рукою клеть, прилепившуюся к сеням, - она с грохотом повалилась... Когда-то здесь по ночам вздыхала сабановская корова, вздыхала так шумно, страстно, словно вспоминала некие волшебные годы. А отныне здесь будет голо - и навсегда.

И стали таким образом Андрей с Наташей жить у тетки Варвары. Курочили один полусгнивший дом, чтобы обогреть другой. Весною ночи холодны, особенно когда цветет черемуха... Хозяйка-то, видно, шибко простудилась. А теперь, когда появились гости, и вовсе слегла - чаще всего дремала на двух сдвинутых лавках перед топившейся печкой, смотрела в огонь. Ночью иной раз шастала, как привидение в белом, мимо молодых во двор. Бывало, и вовсе не во время тащится, растопырив в темноте руки, боясь зажечь лампу, разбудить горожан.

Неловко тут Андрею с Наташей жить, но что поделаешь? Да и тетку в таком положении не оставишь - купили ей на свои небольшие деньги лекарств, две банки витаминов, заставили пить. Врача в селе нет, только акушер... Имеется, говорят, доктор в поселке золотоискателей, за лесом, какой-то армянин, но этот лечит за большие деньги...

Не у сестры же попросить? Не у матери с ее пенсии? Вспомнил их - и устыдился: до сих пор не написал покаянного подробного письма. Может, думают, его уже и на свете нет? А что напишешь, когда смутно на душе?

Может, в местном Доме культуры Андрей сможет подзаработать? Прихватив скрипку, пошел представиться.

Дом культуры - громко сказано. Это всего лишь покосившееся двухэтажное здание из черног бруса на краю все того же главного в селе (почему-то ворошиловского, как говорит народ) оврага. По слухам, брус вывезли со строившейся на прииске одноколейки, он не гниет, пропитан смолами и высушен, но не дай бог ему загореться - за несколько минут и угля не останется, сгорит дотла... Перед ДК торчат два пустых щита, лишь по углам клочья прежних афиш, как листья, трепещут на ветру...

Когда-то здесь Андрей смотрел хорошие фильмы: "Девять дней одного года", "Весна на Заречной улице"...

В здании гулко и зябко, дверь нараспашку. На втором этаже, в кинопроекционной с жестяным полом ( наверно, еще с тех времен, когда кинопленка была горючей) сидит худенький, обритый наголо, как бездомный пацан, дядька без зубов и играет сам себе на баяне. Наверное, он и кино крутит, и концертами распоряжается. Маленькие ростом люди очень честолюбивы, поэтому Андрей вежливо полупоклонился:

- Здрасьте. Извините, если не во-время. Я - Сабанов, сын Михаила Илларионовича, может, помните?

Баянист молча смотрел на гостя. Андрей, показывая на футляр с скрипкой, громко, как будто говорит с глухим, предложил хозяину клуба устроить вечер скрипичной музыки.

Баянист поставил свой инструмент на табуретку и вдруг с тоскою, негромко, но витиевато выругался ( мы не имеем возможности здесь повторить даже в некотором приближении его слова - слишком черно ответил человек!), а затем уже угасшим голосом пояснил, что никому "ничё" не надо, на вечера молодежь приходит с своими магнитофонами, даже кинофильм толком не покажешь, не то что скрипку послушаешь.

- Но попробовать можно. Одна баба попробовала и родила. - И протянул руку с синим якорем и наколкой "Петя". - И уловив взгляд гостя, хмыкнул. - Было дело Румянцева...

И вот объявлен концерт. Наташа написала на изнанке старого календаря с Кремлем, выдернутого из кипы бумаг над платяным шкафом тетки Варвары, объявление: ЛАУРЕАТ СИБИРСКОГО КОНКУРСА 1989 ГОДА, СКРИПАЧ САБАНОВ А.М.

К семи часам вечера в ДК пришли со всего огромного села человек двенадцать, все - пожилые люди. Обидно было Андрею. Но слушали его внимательно. Никто не сморкался, не ронял номерков (впрочем, здесь и не раздевали, слушатели сидели в верхней одежде, мужчины - положив кепки на колени).

Андрей играл и разглядывал земляков. Почему-то ни одного знакомого лица. Где одноклассники Андрея? Где их родители? Или всех прежних жителей села, как и Сабановых-старших, унесло в чужие края? Говаривали, что Старо-партизанское уйдет на дно очередного моря, и народ заволновался... А потом море отменили. И сюда наехали совсем чужие люди?

Когда Андрей закончил, люди в зале робко похлопали в ладоши и поднялись. Но одна старушенция в шляпке подбежала к сцене (господи, не она ли учила Андрея географии?), воскликнула:

- Божественно... изумительно... Но почему не было рекламы по телевидению?! Нас бы больше пришло... Вы же знаменитость. Вон - муж Пугачевой, на своем самолете ездит по России...

"Милая... всегда была чудаковата..." Поклонившись Агнессе Ивановне (вспомнил, как зовут!), поцеловав ей ручку, Андрей обнял футляр со скрипкой и вышел в темный дождь. Это был первый весенний дождь, совершенно ледяной. Наташа бежала рядом, огибая лужи. "Милые вы мои... - продолжал горестно улыбаться Андрей. - Какая реклама... какой самолет..."

И вдруг среди сумерек он остановился, словно его окликнул чей-то давно не слышанный голос. Рядом с осевшим, гниющим домом Сабановых зияет черная пустота. Как же он сразу не увидел, не вспомнил? Здесь же некогда стояла веселенькая изба Киреевых, у них наличники и крыльцо были изрисованы цветами, на подоконниках за стеклом множились живые цветы, и в семье три девчонки росли тоже в цветастых ситцевых платьишках, и одна из них...

Андрей сегодня не смог уснуть, в голове гремело ни с того ни с сего многоголосое: "Ревела буря, дождь шумел, во мраке молнии блистали..." Ночью встал, зажег свет, все-таки решился - сел сочинять письмо матери. "Милая мама... Прости. Так получилось, я полюбил..." Нет, глупо. Полжизни прожил "полюбил"... "Мама. Это как болезнь, чума или не знаю как назвать. Помнишь, рядом с нами жили Киреевы? Танька у них была, мы ее мартышкой звали, а к восьмому классу стали итальянкой величать... Такая тонкая, смуглая... глаза как зеркала... и улыбка ласковая, милосердная... словно все про тебя заранее знает. Оказывается, я через много лет встретил похожую... Только у моей Наташи глазки синие. Но такое же младенческое выражение лица, да она и молодая еще... но очень..." Зачеркнул. "Разгадки в жизни так просты, даже страшно. Выходит, все дело в том, что похожа на предмет твоей первой любви?" Зачеркнул "предмет". "Вот почему... вот по какой причине..."

- Ты почему не ложишься? - прошептала из постели Наташа.

- Сейчас. - Нет, не то, не то, не так! Андрей разорвал письмо. Он потом, позже напишет, когда все наладится, когда он будет скакать по жизни на сахарном коне...

Утром Андрей, повинуясь странному чувству, попросил Наташу остаться дома возле больной тетки и ушел один, бродил до вечера по окрестностям села, заглядывая, как сумасшедший в овраги: в "ворошиловский", в "калининский" и "колчаковский". Раньше в них росла ежевика - нынче валялись старые колеса и холодильники. Возле болота кривилась первая изба Сабановых - теперь тут нет ничего, даже ямы. Подошел к речке, в которой некогда плавал - ледоход миновал, в воде чернеют ржавые кровати и разбитые бутылки. А главная река, которая должна была прийти сюда и разлиться как море, осталась себе за горизонтом, за синим бором. Один раз туда Андрей с дружками ( как раз с Сережей-"рожей") ходил. Земляники поели. И Танька Киреева с ними ходила. Руки у нее были в красном, как в крови. И губы, конечно...

Вечером вернувшись домой к Варваре Ивановне, Андрей не узнал тетку. Она ждала его, переодевшись в длинное зеленое платье, в туфли, повесив крупные бусы на грудь. Розовая от температуры, но встала с одра. Оказывается, ей поведала Агнесса Ивановна, что концерт прошел под сплошные крики "браво" и "бениссимо".

- Все знают, а я как пень! - Тетя Варвара стукнула, как когда-то, ладонью по столу: - Сыграй сёдня и мне. Я, может, скоро помру.

- Да о чем вы говорите! Вы богатырка! - Андрей усадил ее на лавку в большой комнате. - Забыли, как мужиков бороли на празднике?

- Так они сами под меня ложились!.. - захохотала хозяйка.

- Овец бросали за шкирку в кузов машины! Косили, как комбайн, - парни не поспевали!..

- Да, да!.. - радостно кивала тетка, поводя усохшими плечами.

Андрей сделал таинственный знак пальцем, сходил в сельмаг, купил на остатки денег красного иностранного вина "Поль Масон" и яблок ( на билеты что-то должно было у Наташи остаться).

За ужином Андрей рассказал в который раз анекдот про дирижера Тосканини. Наташа смеялась громче всех, как уже знающий человек, но глазки у нее были печальные. Скучно тут ей.

Пока Андрей натирал смычок и подтягивал колки, она достала-таки ту самую записную книжечку с афоризмами и начала было читать шепотом старухе умные изречения. Андрей увидел - глазам не поверил, с бешенством, какого сам не ожидал от себя, вырвал ненавистный предмет из рук Наташи и с криком:

- Может, хватит?! Хватит, черт побери?! - швырнул в печь, в пламя, которое тут же поглотило золотые буковки и гладкую финскую бумагу со старательными буковками, выведенными рукой покойника.

Наташа застыла, сжав кулачки. Чтобы как-то замять непонятную ей ссору, Варвара Ивановна заговорила: - У меня странное имя, ага? Варвара. У тебя хорошее, Наташа... и у него хорошее - Андрей... А у меня - Варвара. Таких нынче нету. Это значит, я - варвар, не признаю никакого вашего прогресса, этой вашей воровской демократии. На кухне у меня стены чем обклеены? Видела? Грамотами. И кроме тараканов за ими ничего не дышит! В туалет во двор ходили? Там тоже грамоты. Одна аж из Москвы. Вы говорите, коммунисты нас обманывали? Согласна. А потом они же обманули еще раз. - Обняла Наташу большой, вялой рукой. - А ты играй!

Андрей начал с вокализа Рахманинова - и странно, только что смеявшаяся тетка сразу заплакала, как недавно плакал Акимушкин в своем "Серебряном ключе". Заиграл повеселее - Сарасате, а она - пуще... И чем дальше Андрей играл, тем горше старуха плакала, голоском детским, визгливым... Отпустив из объятий Наташу, все поправляла, приглаживала на себе воротничок платья. По дряблым щекам, по белым усикам текли слезы.

- Ну, ну... - сказал Андрей. - Извините, если что-то не то... Вам надо отдохнуть, Варвара Ивановна.

Та молча закивала и ушла к себе. Легла, глядя в догорающую печку. И снова ее лицо казалось розовым, здоровым... Это огонь.

- Прости, - буркнул Андрей Наташе.

Наташа ничего не ответила.

Что же им тут дальше делать? На что жить? В ДК концерт был, конечно, бесплатный. Правда, у тетки - полный погреб картошки, моркови, свеклы, в трехлитровых банках грузди, огурцы, капуста. Но надо же что-то и молодым в дом нести?

Ночью, после телесного примирения, они шептались.

- Давай все-таки я пропишусь и деньги свои получу?..

- Они же не твои...

- Они дареные, Андрей.

- На них, сама понимаешь...

- Почему? Они ж из банка. Там их сто раз поменяли... Получу, накупим всего разного... Если хочешь, сюда на такси ввернемся.

Андрей не знал, что ответить на эти ее наивные рассуждения. "Балда моя синеглазая. Получишь деньги - разве тебя "братва" отпустит? За волосы к дверям квартиры привяжут... Да и сама в деревню не захочешь: тут мороженого нету... тоскливо... А меня просто убьют в каком-нибудь темном месте. Если же не ехать в город, здесь поискать себе занятие? Ты что-нибудь умеешь делать? Я могу в школу пойти... даже если нет места, музыканта с консерваторским образованием учителем музыки возьмут, хоть на полставки..."

Утром спросил у хозяйки:

- Тетя Варя, как ваши учителя живут?..

Старуха утерла всей ладонью лицо (когда-то она делала это весело):

- Хорошо живут! Ты у Агнессы не спросил? То гречкой им зарплату дадут, то консервами... жить можно. Да и ничего не дай - Агнесса, она ж божий одуванчик... Стихи почитает - и сыта. Таких больше не будет в России... таких, как я и она... А вы оставайтесь, оставайтесь на зиму... не пропадем. Наташка, вижу, куксится... - Снова обняв молодую женщину, заверещала, как над малым дитем. - Холосенькая какая...

"Хорошенькая... Уйдет она от меня. Хоть бы ребенка родили... Напоминал бы мне о ней..."

Ночью они долго молчали. Потом он спросил грубовато:

- Ты за меня замуж-то хочешь?

- Да, - был ответ. Но он видел - лежит, надувшись, как обиженный котенок, и левой ступней все задумчиво качает.

- Но как же нам пожениться? Если ты теперь с этой фамилией... Надо справку, что его нет?.. Не разводиться же?.. - Наташа безмолвствовала. - Может быть, в местный ЗАГС пойдем?

"Конечно, думает о том, что сменив фамилию, лишится наследственных прав... Привыкла все-таки к хорошей одежде, к хорошему питанию. Все ясно."

Не сговариваясь, утром собрались и, угрюмо простившись с тетей Варварой, пошли к остановке автобуса. Андрей предчувствовал, что теряет Наташу, но словно и сам лез в огонь. Пусть. Надоела неопределенность. Хочет - пусть уходит.

К обеду они были в городе. Квартира не сгорела, дверь не ломали, никаких записок. Колотюк, видимо, нашел для ансамбля нового скрипача... Аня, может быть, со слов того же Колотюка проведала про "коханую" Андрея... И у Нины наверняка появился мужчина, который, не зная ее прежнюю, вполне оценил теперешние ее прелести...

Наташа, не разговаривая с Андреем, накрасилась и ушла. Он остался один, стоя у тюлевой грязной занавески, постыдно желая ей победы.

Может быть, и вернется - толстые любят искусство. Скрипка, она ведь тоже знак красивой жизни?..

Женщина вернулась через два дня, рано утром. В новом белом плаще, намазанная, как мазалась год назад, пахнущая двумя или даже тремя сортами духов, головка гордо вскинута, лишь синие глазки смотрят вниз и в сторону... В руке сумочка. Андрей молча ждал.

Как-то нелепо тыча коленками в воздух, Наташа приблизилась, жалобно вздохнула.

- Ты меня не обнимешь?

Андрей обнял маленькую женщину

- Пришлось остаться... иначе никак. Но я... я только через резинку разрешила...

"Она, в самом деле, дурочка?.. Убить ее сейчас?.. Выбросить в окно через стекло? Или просто она относится ко всему этому спокойно? Другое поколение?.."

- Теперь мы можем уехать хоть за границу... - лепетала красавица, уткнувшись ему в грудь и крутя мордочкой.

"Боже!.. Какой стыд!.. И кто я в таком случае?!"

Но что верно, то верно - теперь можно было и уехать.

27.

Они рассудили так: племянник с друзьями не выпустит ее из города. Коли прописалась, получила деньги, значит, своя.

Она, конечно, с согласия Саши пошла к Сабанову, якобы откупиться, приготовив для него две тысячи рублей. Сейчас, наверное, у дома кто-то дежурит... Пусть стоят. Андрей и Наташа что-нибудь придумают.

Задернув тюлевые шторы и сев спиной к окнам, достали свои и чужие паспорта. Сабанов Андрей Михайлович... Мамина Наталья Игнатьевна... Шахтер Лыков Алексей Иванович с сумрачным лицом. Двадцатилетняя Шагурина Елена Михайловна.

Лететь в Москву надо, конечно, по чужим паспортам. Андрей запер Наташу и, пошатываясь, как пьяный, вышел на улицу. Погрозил вдаль кулаком, довольно громко крикнул:

- С-сука!.. - Изобразил дело, как бы Наташи у него уже нет. Они следят за ним из какой-нибудь машины или из окон дома напротив.

Купил пива, из горлышко выпил, пристал к незнакомой женщине, что-то невнятно пробормотал ей - она отмахнулась, он за ней. Ему надо было в кассу аэроагенства. К счастью, она располагалась рядом с супермаркетом, тем самым, с которого все некогда и началось. Зашел под жестяные грозди винограда, вышел с бутылкой красного вина, которую не прятал. Постоял перед дверью агентства, как баран, почесал затылок, открыл дверь.

Купил два авиабилета на ночной рейс в Москву.

Снова выкатился на улицу, изображая пьяного, поймал такси, проехал двести метров до дома. Пусть думают - он теперь в одиночку шикует.

Наталья мылась в ванной. Раскрытая сумочка с деньгами в банковских перевязках лежала на столе, рядом с документами.

- Летим ночью... - сказал через дверь Андрей Наташе. - Я сейчас на телеграф, позвоню знакомому администратору в Москву. Никому не отпирай.. - И снова вышел на улицу, шатаясь и руки свесив, как бы совсем уже невменяемый. Повернул к центральной почте, скользнул за дверь с надписью "МЕЖДУГОРОДНИЕ ПЕРЕГОВОРЫ", вынул из записной книжке вложенную туда телеграмму Лексутова с номером телефона ( из тщеславия не выбросил). Как его зовут? Юрий Владимирович? Да, да, как покойного Андропова...

Бывают случаи везения.

- Аллё-у?.. - Трубку в Москве сняли. И это был, конечно, он, шарик с дребезжащим смехом. - Если дама, сразу говорите уменьшенное имя...

- Мне бы директора антимонии, - Андрей нарочно не представился. - Звоню из глубины сибирских руд...

- Постой, постой! Уж не второй ли это Ойстрах или не третий ли Паганини, если Ойстрах был вторым Паганини?.. Но, милый! Сейчас никаких конкурсов... Ты опоздал! Список утвержден!

- А за бугром? - тихо спросил Андрей.

- За бугром? Где доллары в реке цепляют багром? О-о, ай андестед!.. - заливаясь смехом, закричал Лексутов. - Ми будем обсуждать.

Договорились, что завтра, в двенадцать часов дня он ждет Андрея и Наташу возле гостиницы "Украина". Номер закажет.

Андрей снова вернулся, петляя, к своему дому, постоял, держась обеими руками за бетонную стену дома. Лишь бы не переиграть - если милиция схватит, пропали билеты. И удостоверение спортобщества "Труд" не поможет. Они уже поняли, как оно оказалось у скрипача...

А насчет Наташи пусть продолжают гадать, когда же она успела от него выскочить и куда могла деться.

Оглядываясь, вошел в квартиру - мокрая, румяненькая, чистая Наташа встречала его, лежа на раскрытой постели.

Андрей от смущения угрюмо поделился своими тревогами. Не ворвутся же эти люди сюда под каким-нибудь предлогом, например, напялив милицейскую форму.

- А я им вякнула, что после тебя в парикмахерскую закачусь... - замурлыкала Наташа. - Ты говоришь: глупая, а я соображаю. - Пусть бегают, парикмахерских в городе до фига...

Андрей обнял ее и шепотом рассказал о своем звонке в Москву.

Они проспали до вечера... Уже в темноте, не зажигая света, привычно собрали чемоданы. Надо было теперь каким-то образом выбраться в аэропорт.

Андрей снова потащился на улицу, уже как бы протрезвевший, с больной головой. Долго стоял на углу, приложив ладонь к сердцу. Наконец, ему повезло - шла мимо белая длинная машина с красным крестом. Приплясывая, как от нетерпения, Андрей замахал руками - "скорая помощь" остановилась.

- Если есть время, отвезите больную жену в аэропорт... летим на операцию. Заплачу сто долларов.

- Сто? - хмыкнул водитель и обменялся взглядом с сидевшей рядом девчонкой в медицинском халате. - Подходит.

Машина, сообразуясь с жестами Андрея, завернула во двор, подкатила прямо к подъезду, Андрей метнулся за Наташей, она в сумерках скользнула в салон, легла, Андрей забросил ей в ноги вещи, и "скорая" выкатилась на улицу. Со стороны можно было подумать совершенно однозначно - увозят больного.

Через полчаса они уже были в аэропорту - проехали, не останавливаясь ни возле поста ГАИ, на даже перед красным светофором.

Андрей и Наташа, не оглядываясь, стараясь держаться как можно уверенней, зарегистрировали билеты с чужими паспортами и прошли на посадку, в самый дальний угол темного коридора, где светились красные буквы "РЕЙС 14". Сели на скамейку спиной к проверяющим.

Если вдогонку люди "племянника" приедут в аэропорт - ни в каких списках фамилии Сабанов и Мамина не числятся.

Но волнение не давало спокойно сидеть. Кто-то со стуком опустил рядом тяжелый кованый чемодан - беглецы вздрогнули. Объявили по радио: "Гражданку Потапову просят подойти срочно к справочному бюро" - Наташа нервно засмеялась, шепча Андрею: "Я не Потапова?.." И когда, наконец, их повели и провели в самолет, и самолет оторвался от бетонки, Наташка повернулась к Андрею и бросилась его целовать. Все-таки она его любит. Любит.

...........................................................................................................

Лексутов стоял на ступенях крыльца гостиницы "Украина", сунув пальца в кармашки жилета, в белом костюме, белых ботинках, как кинозвезда на фестивале. Да он и был в мире концертов своего рода "звездой", хотя внешность имел довольно комическую - пузцо, галстук горбом, физиономия круглая как воздушный шар. Лишь улыбка немного странная - скалил то левую нижнюю часть зубов, то правую...

- Гений, бля!.. - завопил он, когда увидел Андрея с юной очаровательной женщиной. Мог бы и не ругаться. Но Лексутов из мгновенно вспыхнувшей ревности при даме изображал ковбоя. - Это твоя скрипка? - И показал, понятно, не на футляр с инструментом, а на Наташу. Засмеялся, играя нижней губой. - Все заказано, идемте. Деньги есть? Вижу по глазам, что куры не клюют.

Номер сибирякам достался огромный. Но Лексутов не дал им и оглядеться, забормотал:

- Сейчас надо ням-ням... а там и покалякаем! - Он всегда был обжора. Но даже его, бывшего сибиряка, удивила просьба Андрей заказать в номер обед.

- Шикуешь?

- Нет, - оглянулся на дверь Андрей. - Есть разговор.

- 0, о!.. - предвкушая особые тайны и, вместе с ними, повышенные комиссионные в виде литров коньяка, Лексутов потер ладошки. - Но здесь... - Он закивал на телефон. - Здесь... конечно, лучше... Но там больше воздуху. - И Андрей понял.

Они спустились в ресторан, сели в левой сумрачной стороне, у стены. Лексутов стал хмур, как премьер-министр перед заседанием проворовавшегося кабинета, размышляющий о необходимости укрепления законности и нравственности. Ведь если Андрей чего-то остерегается, значит, возможно, идет против Закона. В этом случае он, Лексутов, готов вникнуть и помочь, но только по старой дружбе. У него у самого жена, и не одна, и дети... Заказав щедрый обед ( в частности, попросив принести осетрину, особо любимую Лексутовым - как говорится на его языке, "ням" первой степени), Андрей сразу же сказал тихо и твердо, потянувшись через стол:

- Юра. Мы должны улететь в Италию или Испанию, как можно быстрее. У нее есть загранпаспорт, а у меня нет.

- Три недели, - ответил не моргнув Лексутов. - При наличии шур-шура. - Он потер пальчиками, и стало ясно, что это означает.

Андрей покачал головой:

- Это имеется... немного... Но нам бы быстрее. Есть, правда, еще чужой загранпаспорт... мне дал приятель... он похож на меня...

Лексутов отрыл рот и замер, как поющий музыкант на картине Матисса. Закрыл, открыл и прошептал:

- Ксива не в розыске? Если в розыске, могут завернуть сразу в Магадан... Рискнуть, конечно, можно... - Он, театрально откинувшись, замолчал.

Официант принес коньяку, закуски, старые приятели выпили, Наташа напряженно улыбалась, как куколка, время о времени бегая глазками по люстрам или соседям.

- Покажи... - Взяв у Андрея паспорт шахтера, Лексутов внимательно оглядел фотокарточку. - Н-да. Но лучше бы тебе сделать настоящий... Тысяча баксов - и одна неделя. Три тыщи - три дня...

Андрей и Наташа переглянулись. Сказать, что у них денег хватит, не стоит. Да и там, за рубежом, надо будет на что-то жить.

Прекрасно улавливая их мысли, но понимая и то, что им не терпится улететь, и что сэкономленная разница наверняка достанется ему, Лексутов, как бы размышляя, проговорил:

- Позвольте, господа... А если через турагенства? Там дают вообще на всех одну коллективную визу... могу договориться... Иной раз и в паспорта толком не смотрят. Пойдет? Но переговоры с этими девицами тоже стоят шур-шуров.

Андрей кивнул. Это предложение ему понравилось не из-за экономии даже, а надежным заслоном толпы. Это реликт советской эпохи - группа. Всегда их пропускают в любые двери, окликая, как баранов.

- Ням-ням... - Лексутов схавал мигом кусок осетрины и, осматривая стол, пробормотал. - И лучше... лучше в Италию. В курортном городе Пезаро через месяц фестиваль памяти Россини... Ты бы мог там выступить, и уж эти шуры вернешь. У меня там дружок, Коля Тартини... синьор Тартини, директор театра оперы... Я ему позвоню, он тебя вне конкурса вставит... Еще не разучился пиликать?

Андрей заволновался.

- А какая программа?

- Какая может быть программа? Россини. Наверное, вариации на темы "Севильского цирюльника" или еще что-нибудь... Это не совсем конкурс праздник, фестиваль. Но платят хорошо. - Лексутов смел с тарелок нежную семгу, язык, маслины, побарабанил короткими пальчиками по столу. - Итак, я тебя устраиваю в группу, которая летит в Рим по линии "Аззура Виаджи"... и все будет о кей и грация, синьоры... Постой!.. - вдруг воскликнул он. - А не ты ли увел у вашего сибирского князя тьмы его красотку, а потом и застрелил его?!

Андрей напряженно улыбался.

- Да, да, - отрывисто ответил он. - Горохом из трубочки. А еще лучше шариком жвачки из рогатки.

- Шучу. Да куда уж нам, хилой интеллигенции... - Лексутов, взяв деньги и паспорта, уехал. Андрей с Наташей поднялись в номер. Идти в Москве никуда не хотелось.

Шутить-то он шутит, да вдруг... Нет, не должен заложить. Да и некому - Мамин мертв... Лишь бы не завернули с чужим документом на контроле. Могут и вправду арестовать...Но если бросаться тысячами долларов, заказывая новый паспорт, запросто влетишь под "колпак" опасных людей. Да и кто сказал, что документ оформят за три дня? Наверняка будут тянуть жилы. И как раз появятся гонцы из Сибири. Нет, нужно немедленно уезжать из Москвы. Лишь бы не остановили на контроле...

Не остановили.

В жаркий желтый летний день Андрей и Наташа вышли из самолета в римском аэропорту с группой туристов. Стояли, жмурясь от сильного света, на раскаленном бетоне, и никак еще не могли поверить, что они вдали от России.

27.

В город Пезаро их везли целый день - он оказался далеко, на севере Италии. Но дорога выпала чудесная - сквозь оливковые рощи, мимо зеленых гор с белыми пастями карьеров, где механизмы под ногами не валяются, а все прибрано... сквозь крохотные города с таинственно опущенными жалюзи на окнах, мимо виноградников и желтых свежевспаханных полей ( неужто готовят уже под новый урожай?)... А затем автобус выскочил к морю и снова убежал от него, и море двигалось справа вдали, как некое сверкающие живое тело... А вот оно и рядом, у самой дороги, развернулось до горизонта в слепящую прозрачную бездну, на которой еле заметны белые паруса...

- Господи, неужели мы в Италии?.. - шептала Наташа.

Они сидели, взявшись за руки, как юные новобрачные, и глазели, и восхищались... Только сейчас отпустила тревога, или сказать вернее - медленно отпускала, рывками, частями, как отпускает гриппозный жар после сильной инъекции, или, как бывало, отталкиваясь, вырываешься во сне из пасти огромной рыбы...

Паспортный контроль в аэропорту Шереметьево Андрей прошел, старательно улыбаясь и почти не дыша. Но то ли в самом деле к туристическим группам внимание ослаблено, то ли у пограничников в компьютере нет данных о всех потерянных в России паспортах, а то ли просто проверяющая девица оказалась рассеянной, но Андрей первым выскочил в "нейтральную зону". Они с Наташей договорились: если его задержат, она сразу же возвращается в зал ожидания, и если его посадят, нанимает адвоката, сама будет носить передачи... Но Андрей миновал страшную кабинку, и через минуты три к нему присоединилась Наташа. Ее, конечно, тоже могли тормознуть под каким-нибудь предлогом, если длинные руки маминцев простираются до служб аэропорта Шереметьево. Но, видимо, кишка тонка. Ах, конечно, было бы лучше, если бы и Наташа вылетела по чужому загранпаспорту ( спасибо Тёпе Богомолову из Новосибирска), но в этом случае риск удвоился бы... Главное, выскочили из России. А где они теперь будут жить, племянничку никогда не узнать.

Отель "Санта Мария" стоял вблизи от моря, его отделяла от песчаного берега лишь узкая гряда деревьев, да рельсы электрички, над которыми в небе брезжил виадук - по нему шли полуголые люди в темных очках.

Устроившись в маленьком, но уютном номере (с балконом, кондиционером!), Андрей с Наташей сразу же разделись, обнялись, напялили купальные принадлежности, сунули в сумку полотенце, очки, документы, деньги... нет, деньги и документы сунули в боковой кармашек чемодана, отломив пластмассовое колечко с замочка молнии, чтобы труднее было открывать... и выбежали на улицу, где стоял знойный дух магнолий, солнцезащитных кремов и хлорки... А вот и море, море!

- Господи, неужели мы сейчас туда зайдем?. - сказала Наташа. - Слушай, а на сколько нам хватит денег? Мы же обратно не полетим?

Они зашли в ласковую зеленую воду и стояли, обнявшись.

Заказывая путевки в Москве, Андрей и Наташа, разумеется, не могли сказать, что останутся, - оплатили и обратные билеты. Через две недели, продлив проживание в отеле, они эти билеты перерегистрируют на другой, более поздний срок, а там будет видно...

Море после самолета укачивало, как самолет. Песчаное дно было твердым и чистым. Гряда черных огромных камней, отгораживавшая место для купания, пестрела чайками - седые гордые птицы смотрели на плавающих и не боялись их.

Оставив сомлевшую жену на пляже, на лежаке под зонтом, Андрей пробежал в номер, оделся, как подобает для представительства, и пошел узкими улочками искать театр имени Джоакомо Россини.

Скрипка была при нем. Кстати, пришлось, конечно, заплатить деньги в московском музее им. Глинки, чтобы его выпустили с нею за границу. "Достояние культуры..." Ах, вот если бы у него был Страдивари... Когда-то попробовал поиграть на скрипочке, с которой приезжал в Сибирь Виктор Третьяков. Божественный звук.

Из переулка выскочила старушка на велосипеде и пела. Прокатил на мотороллере парень, он орал во все горло "О, соля мия". Надо будет непременно рассказать Наташе. Какой чудный город, какой чудный народ.

Синьор Никколо Тартини оказался почти копией Лексутова - такой же толстенький, в костюме в обтяжку, только улыбка у него трагическая, а уж черные глаза и вовсе, как у похоронившего если не любимую супругу, то доброго соседа, и не далее, как сегодня, час назад... Оказывается, ему уже звонил синьор Лексутов из Москвы, и разумеется, синьор Тартини включит синьора Сабанова в программу... Ноты? Ноты он даст.

Синьор Тартини по-русски знал всего два-три слова, говорил то на немецком, то на английском, чтобы гость понял.

Андрей по русской привычке предложил, сконфуженно размахивая руками, посидеть в ресторане.

- О, амиго... если нет возражение, вечером... - И синьор Тартини приложил ладошки к щеке. Сейчас жарко, он пойдет спать, спать, это у них называется час сиесты.

И внезапно только сейчас до Андрея дошло: фамилия у директора -как у знаменитого скрипача и композитора Италии 18-го века Тартини! Уж не родня ли? Это судьба? Рок? И страшно стало Андрею. И нельзя было не спросить:

- Синьор... сорри... А вы не родственник великого Тартини? Который сочинил "Трели дьявола"?.. - как сказать "трели"? - Тремоло дьябол?

- О!.. Джузеппе Тартини? - Синьор понял. Он заиграл пальцами в воздухе, закивал, глядя на русского смеющимися ласковыми глазами (какие они славные у итальянцев). - Ci, ci. E del tutto possibile.

Если английское "импоссибл" - невозможно, то, видимо, итальянское "поссибиле" - возможно? Надо же, как мал мир, как близко всё во времени...

Взволнованный Андрей с нотами и со скрипкой, даже не переодевшись ( да и не будешь играть на скрипке голым!), вернулся на пляж к Наташе.

- Миленькая моя!..

Она спала. Андрей завернул брюки выше колен, вынул скрипку из футляра, встал на колени и тихо заиграл "Аве, Мария". Вокруг плескалась вода, визжали дети, хохотали женщины, но у него не было ощущения, что ему мешают, да и он вряд ли кому мешал. Наташа открыла глазки, улыбнулась, как Золушка... Андрей заиграл весело и быстро знаменитый "менуэт" Моцарта... И услышал, что за спиной аплодируют.

Обернулся - некие синьоры и синьорины стояли улыбаясь и кивая. Ребенок подошел и бросил в раскрытый футляр от скрипки несколько монет. Андрей смутился, присел, хотел было собрать и вернуть, но приблизились еще и молодые в шортах люди, сверкнули черными очками, бросили доллар... "Господи, да если что, если мы все прокутим, я тут смогу зарабатывать!" - весело отметил Андрей. О, если бы он знал, что скоро, очень скоро так оно и будет... Но автор просит не казнить его (автора) за неожиданно вырвавшуюся горькую реплику и возвращает действие в тот день и час, когда счастливый Андрей играл на пляже, окруженный полуголой толпой.

Итак, у него было все: и красавица Наташа, смотревшая на него обожающими глазами ( и привычно-смешно качавшая левой ступней...), и отсутствие врагов, и скрипка, и удача, и ноты, и обещание директора театра дать ему возможность сыграть на фестивале памяти Россини.

Ночью они толком не спали - сладостно истязали друг друга, бежали, мокрые, под душ или, сдавленно смеясь, мимо дежурной в страшное восхитительное под луной море...

Но ровно в семь, с первыми лучами солнца из слоистых туч над Адриатическим морем, Андрей брал скрипку и шел репетировать по нотам. Чтобы не мешать людям в отеле, он играл на берегу, но чтобы его не отвлекали и не смущали денежным подаянием, не брал с собой футляра. Впрочем, ему все равно сыпали монетки - к ногам в песок.

Но беспокоило другое - Андрей мгновенно убедился: месяцы халтуры и безделья не пошли даром, он потерял форму. Фантазии на темы Россини играть ( как и петь его) надо легко и изящно - так летают ласточки над водой. Сочиненные кем-то каденции были такими ажурными, а темп таким высоким, что Сабанов с трудом одолел за неделю первую фантазию. А еще надо хотя бы одну... и, если повезет, что-то на "бис".

На "бис" можно басовую партию учителя музыки, этого смешного идиота дона Базилио, который поет арию о сплетнях... сделать на басовой струне, как на виолончели...

Наташа мужу не мешала, купалась, лежала рядом в песке, вся зарывшись в него - только головка с растрепанными золотыми волосами торчит... С Наташей играли дети, как с горой или рыбой-кит.

Правда, однажды Андрея смутил чей-то напряженный взгляд - он покосился, но рослый молодой человек отвернулся. Незнакомец был в черно-красных плавках, на шее цепочка с крестиком, отлетевшим на затылок. Что ему надо? В руке итальянская газета. Это хорошо, что итальянская... Понравилась молодая женщина? Катись дальше, Казанова с волосатыми ногами. Правда, для итальянца высоковат...

Ревнивым становишься старичок Сабанов. Но Андрей тут же и забыл о молодом человеке. Тем более, что он на глаза ему больше не попадался...

Другое обстоятельство озаботило Андрея. Он вдруг с ужасом обнаружил - у воды скрипка явно отсырела, звук глухой, хотя дни стоят испепеляющие... Надо уйти подальше от берега. И Андрей стал играть под зеленой брезентовой крышей склада зонтов и шезлонгов. Ему это разрешила со снисходительной улыбкой жена хозяина этой части пляжа, синьора Лаура (имя-то какое!), маленькая, загорелая, в простеньком платьице, похожая на состарившуюся Наташу, только глазки черненькие... А может, это та девчонка из родного села, Аля Киреева, вышла замуж за иностранца и здесь живет?

Не сходи с ума.

Андрей продлил еще на две недели срок проживания в отеле "Санта Мария", переоформил авиабилеты на Москву, потому что две недели уже миновали, как сон, а группа москвичей, в составе которой приехали сибиряки, улетела домой...

Но вот и наступил последний вечер перед торжественным концертом. Андрей решил дать отдых себе - они с Наташей впервые вышли погулять по городку Пезаро.

Какой дивный город! Быстро наступают сумерки, жары уже нет, засветились крохотные кафешки под зонтиками. По узким, как коридоры, улочкам медленно катят на велосипедах симпатичные старички и старушки и мурлычут арии. Кто-то и во весь горло поет, пусть немного дребезжа голосом, но слух у всех идеальный... Пролетел на мотороллере в синей рабочей робе парень - звонко прокричал: "Vo-olare-e!.." Даже Андрей знает, что это означает: "Ле-чу я..." - есть такая песня. А вот площадь перед муниципалитетом.. Вокруг работающиего фонтана замерли странные скульптуры - бетонные плоские блины в два человеческих роста, вот-вот покатятся, задавят... но туристы смело лезут под них, приседают, фотографируются... А пожилые итальянцы со своими велосипедами уже здесь, собрались около газетных стендов, о чем-то возбужденно говорят... Наверное, о политике. Хотя зачем им политика?! Скорее всего - о женщинах... Конечно же:

- Ragazza, ragazza... - Как они страстно жестикулируют, сверкают глазами, вскидывают сухие кулачки... Милый, доброжелательный народ. Никто не огрызнется на тебя, зеваку, даже не покосится. Все веселы, всем хорошо.

А молодежь - у моря. Девчонки в коротеньких юбках, парни одеты очень просто, едят немецкое мороженое (оно лучше), дремлют на траве у странной статуи, изображающей некие округлые формы, целуются на каменных скамейках. Их велосипеды и мотоциклы валяются у ног, прислонены к парапету. Рядом скачет музыка - танцы... Местные и приезжие в одной толпе. Много русских - ухо так и вылавливает в вечернем гуле родную речь:

- Мам, а тут компьютерные игры...

- Миша, на улице ничего не покупай!

- Смотри, сколько серебра! Это серебро или что?..

- Таня, не смей разговаривать с незнакомцами!.. Может, это наши?!

- Ты пробовал "кьянти"?

Андрей с Наташей бродили кругами и оказались под темным собором, он до небес, от него холодом веет и собачей мочой. Мимо проходят благообразные медленные люди. Зажглись фонари. В некоторых учреждениях и магазинчиках опускают металлические шторы. Но глаз успевает увидеть на сверкающих витринах огромное количество книг о музыке - на обложках портреты Россини и Верди, Паваротти и Марии Каллас... и лазерные диски... и ноты, ноты... А это что?! Наташа первой увидела:

- Андрей, скрипки!..

- Где?! - И верно - светится широкое окно, за ним - мастерская, полки, стенды, всё увешано золотистыми скрипками и виолончелями, как в детстве - колхозная выставка снопами... И сидит немолодой уже человек в очках, похожий длинным лицом и сутулостью своей на покойного дирижера Мравинского, что-то поправляет резцом на доске. А вокруг заготовки на длинных столах - желтые деки, черные грифы... И станки... вот круглопильный... вот фрезерный.. Боже, какое счастье! Сколько музыки! И какая молодчина Наташа - увидела. И не только увидела - дернув за руку, спросила:

- А твою главную жену... - хихикнула и продолжила. - ... этот папа Карло свинчивает, сколачивает?

- Склеивает, склеивает! Свинчивать нельзя, слишком близко к слову "свин"!.. Андрей благодарно обнял ее.

- А у меня папа был столяр. Я всякие клеи помню.

- Да? А был у него клей, например, мездровый... из сухожилий и хрящей? Или рыбий - самый лучший на свете! Вываривают из головы осетра! - Мастер за окном поднял голову. - А знаешь, какие смолы здесь применяют? Сандарак...

- Сандарак, - восхищено повторила Наташа чудесное слово, сама обнимая мужа.

- Бальзам... Щеллак... Воск!..

- Воск!.. Я очень люблю мед. И тебя.

- А из какого дерева делают? Белый клен берут...

- Клен ты мой опавший? - встав на носочки, дышит Андрею в ушко.

- Клен ты мой опавший. Явор... бук... граб... Обечайки гнут из березовой фанеры... Для смычков идет бразильское красное дерево... Очень, очень сложная штука - скрипка! Именно как женщина!

Разглядев, что перед окнами остановилась некая счастливая парочка, мастер снял очки и, закинув голову, устало посмотрел на Андрея и Наташу. И неожиданно улыбнувшись, послал воздушный поцелуй этой молодой, розовой от загара русской женщине... И Наташа ответила тем же.

Андрей не узнавал жену - она так изменилась за последние дни, стала почти мгновенно понимать его, смятенного, то горделиво пребывающего в своем космосе, а то слабого, потерянного, молящего о женской милости... Он обнял Наташеньку сильно, как обнимают в юности, чтобы полнее ощутить ВСЁ ее и свое через одежды...

Какой славный городок! Как они сегодня хорошо побродили... И колдовского красного вина выпили в каком-то баре, и гитариста с микрофоном на шее послушали... Правда, возле светофора, на мигающем желтом свету, случилось и не слишком приятная встреча. Приглядевшись к Андрею и Наташе, к ним подскочил сухонький старичок в белом костюме:

- Русские?..

- Да, - улыбнулся Андрей.

- Родину бросили?! Насовсем?.. - завопил незнакомец. - По глазам вижу - молодец! Такой же негодяй, как я!.. Я - потомственный дворянин, я здесь, в Италии живу и радуюсь, а вы погибнете - это вам возмездие!..

- Он сумасшедший... - в страхе прошептала Наташа, пытаясь оттащить мужа подальше от старичка. Но тот заступил им на асфальте "зебру".

- Лучше бы я в лагерях отсидел, без зубов остался, но с чистой совестью вышел на волю!.. Ха-ха-ха!.. А вы еще попомните меня, предатели Пушкина и Чайковского, Блока и Менделеева!.. - старичок в белом, наконец, побежал в переулок.

Господи, каких только людей не раскидало по свету... Но сейчас времена другие. Захотим - и вернемся в Россию.

А море катит прозрачные зеленые глыбы под луной... и хочется жить именно здесь, жить долго и счастливо. И кажется, для этого теперь есть всё!

Но последнюю ночь перед фестивалем Андрей провел в тревожном полузабытьи. Как мы уже отмечали месяц назад, сны ему перестали сниться. Однако сегодня привиделось явственно: он стоит со скрипкой в темноте, прислонясь к стене, уходящей до небес... и вдруг чувствует, что эта стена дышит как живая, и только сейчас понимает - она покрыта шерстью, как кожа огромного жаркого существа...

Утром Андрей пришел к директору Тартини с просьбой посоветовать: нужно ли ему покупать фрак? Или сойдет обычный костюм? Синьор трагически округлил угольные глаза и посоветовал купить фрак:

- Si, si... marsina...frac...

Пошли втроем ( с Наташей) по магазинам, но нигде фраков не было, а имелись в продаже только легкомысленные пестрые пиджаки и белые штаны.

Синьор Тартини щелкнул пальцами, как будто выстелил из двух пистолетов, - он вспомнил про свой старый фрак, который, возможно, подойдет для Андрея, синьор носил его лет двадцать назад, когда сам был худ, как Андрей. Он попросит свою домработницу принести его в отель к Андрею. Пусть синьор Сабанов ждет.

Но Андрей совсем забыл, что в отеле он живет под фамилией Лыков. И когда, прождав час, совсем случайно он увидел с балкона, что перед входом в отель растерянно топчутся сам синьор Тартини и женщина со свертком, выскочил к ним красный от неловкости.

- Простите... Но я... я тут живу остановился под фамилией Лыков... Это другая моя фамилия. У нас так бывает.

- Pseudo'nimo?.. - ахнул доброжелательный директор. - Cabanov-Likov? Э-это каак Nemirovitz-Dantcenko?

- Си, си.

Поднялись в номер, женщина осталась в коридоре, Андрей надел фрак директора, фрак подошел, но был короток. Андрей выглядел в нем смешно. А заказывать, шить новый уже было поздно...

Синьор Тартини простонал, закатив глаза, и объявил, что сделает так: он назовет фамилию гостя, но скажет уважаемой публике, что синьор Сабанов только что из морозной ( это в июле-то!) Сибири, и он выйдет в свитерке, джинсах, чтобы поразить всех исполнением солнечного Россини. Контраст может даже принести пользу.

Открытие фестиваля было назначено на два часа дня. Суеверный Андрей ( чтобы не отвлекаться, быть максимально собранным) попросил Наташу ждать его на пляже.

Так и сделали.

Андрей никогда, конечно, не забудет, как за малиновыми кулисами он ждал своей очереди, как нарядно одетые музыканты Италии, в лаковых черных туфлях, поскрипывая, проходили мимо него на сцену и играли Россини. И публика устраивала им овации.

Когда синьор Тартини лично назвал фамилию своего сибирского друга, Андрей едва не выронил на пол скрипку. Подхватил на лету и, сердясь на себя, вышел на ослепительную сцену, и продолжая сердиться на себя, в темпе чуть быстрее, чем нужно, вихрем, легкими штришками ( так, наверное, ангелы чистят щеточками зеркальные ботиночки Бога) выдал первые такты изумительной музыки... и продолжил темп, и все же выровнялся, даже нарочито замедлил ритм, запел смычком, как меццо, как поет эту мелодию лучшая исполнительница Розины Тереса Берганца... И сразу же - ликуя и сломя голову - в финал! В сверкание льда или снега, или фонтанов Италии с оскаленными львами...

Ему похлопали, но без восклицаний "брависсимо", которые звучали минуты назад... Андрей сыграл на низких нотах арию учителя музыки, похохотал на струнах, чертовщины какой-то добавил... вряд ли они слышали басовые каденции... И зал, наконец, обрушился на него аплодисментами. И когда закричали "бис", "браво", нарочно сыграл не из ожидаемого репертуара, а кусочек из "Вечного движения" Паганини - когда-то Андрей исполнял его не хуже Гидона Кремера...

Недоуменная тишина треснула, как театральный занавес. Андрею аплодировали стоя несколько молодых женщин, очень красивых, с черными жемчугам на шее и на голых руках...

После перерыва жюри объявило оценки: Сабанову присуждена вторая премия в размере 20000 долларов. Обнимая его, синьор Тартини прошептал ( и Андрей понял его):

- Первым должен быть итальянец... chiaro?.. понимаешь?.. Но и вторым должен быть итальянец... но стал - tu! Ты - настоящий итальянец!

До банкета ( он был назначен на восемь вечера) оставался еще час. Денежный чек Андрею получит завтра в бухгалтерии театра, по предъявлению паспорта. Сабанов побежал в отель. А добежав до отеля, передумал заходить в номер - ринулся на пляж, к своей красавице.

Проскочив над рельсами по мостику, размахивая скрипкой, закричал вечереющему огненному морю:

- Победа!.. - Но где же Наташенька? На берегу уже малолюдно - народ расходится ужинать.

- Победа! - крикнет он ей. Или нет... с угрюмым видом опустится рядом на песок. Нет, не стоит пугать... Улыбнется, поцелует и шепнет: - Нам теперь хватит денег на год жизни.... А там видно будет. Заработаем!

Он бежал мимо пустых пластмассовых лежаков, увязал в песке и думал под раскаленным небом Италии, что надо бы купить все-таки скрипку получше... Может, здесь даже со Страдивари повезет... или с инструментом Гварнери...

И еще думал о том, что именно сегодня напишет, наконец, матери письмо...

- Наташенька! Открой синие глазки!..

Он ее не сразу нашел. Она лежала вдали от воды, в стороне от звездчатой тени зонта, в неостывшем еще песке, только голова торчит из песка. Наташе нравится так закапываться. Правда, его сразу смутило - почему и лицо в песке. Наверно, дети рядом баловались, она любит детей. Но что это, что?.. На правом виске у нее - красная скобка... будто помадой мазнули... и рядом бутыль валяется, большая, черная, из-под испанского шампанского... Они ее ударили? Они...

- Наташенька!.. - Андрей упал на колени, приподнял ее, пытался послушать сердце, мешала газета, невесть зачем сунутая под ее купальник... отшвырнул - не было слышно ничего... Андрей уже все понял, но не мог, не желал поверить... Он обернулся - газета... да, это не Наташенька воткнула ее себе под материю... и газета вовсе не итальянская - как страшный сон, знакомая "Сибирская газета". Так сказать, привет с Родины.

Когда Андрей с женой на руках вернулся в отель, чтобы вызвать полицию ( на пляже ни до кого не докричался, люди не понимали иностранца), номер был приоткрыт - здесь побывали люди. Конечно, те же изверги. Андрей сразу увидел на столике, под зеркалом, выпотрошенную сумочку жены (а должна она висеть в платяном шкафу, нарочно прикрытая платьем Наташи, в ней были деньги и все паспорта)... Он стоял с мутящимся сознанием посреди комнаты, удерживая на весу холодную, ставшую вдруг тяжелой Наташу, и скрипка его, каким-то чудом не забытая на пляже, висела на левом онемевшем мизинце. Андрею что-то кричали в уши вошедшие вместе с ним работники отеля. Появился и полицейский...

Без документов и без копейки в чужой стране - один мертвый и один живой человек.

За что?! Будьте вы прокляты!..

Тебя я проклинаю, небо! Бог, бородатая змея! И ты будь проклята, нелепо как блядь разверстая земля.

И пьяный Сатана меж вами на парашюте, дым петард... И ангел не с двумя крылами - одно заложено в ломбард.

И вы, святые херувимы, в лучах, как в ярком гамаке.

И ты любовь - "не струйка дыма", как пел Утесов вдалеке...

И человеческая зависть, аж до седалища остро

грызущая, как травку заяц, съедающая все нутро!

И человеческая верность, которой нынче грош цена...

И ты, под алтарями бедность... и глупых старцев седина...

Лишь музыка одна - останься, звени во мне и вкруг меня, простой мелодией романса и треском страшного огня.

Лишь музыка одна - вовеки и услаждай, и укрепи! Твои необратимы реки, и вечен звон в твоей степи...

Но что мне арфа золотая и скрипки колдовская нить, когда я горько понимаю - мне не с кем счастье разделить?

Без женских глаз, ночного хмеля, без милого ушка впотьмах нет Моцарта и Рафаэля, нет храмов, вставших на холмах...

Вернешь ты мне, Господь суровый, любовь несчастную мою - и в тебя поверю снова, век на коленях отстою.

Но нет любимой... мир огромен и как после пожара пуст. И только ветер воет: Амен... и лишь проклятья рвутся с уст...

Где этот дьявол бородатый, в веках танцующий козел? Но я не сам ли, виноватый, к нему в отчаянье пришел?

Да ведь и "Бог", с которым встречу ты праздновал

не враг ли он в обличье светлом?.. Правда, речью отменно свят, зело умен.

И ангел с личиком подранка, и младший совестливый черт всё есть подмена, всё обманка, как осетрина пятый сорт.

Все это мы уже видали, платили кровью в простоте, ну, новы разве что детали, и те невнятны в темноте...

А истинного-то владыку нам ведать вовсе не дано. Лишь книга есть. И эту книгу вкушай как хлеб и как вино.

Лишь Книга есть. Чрез те страницы смиренно ощути лицом сияние его десницы: прочел? А прочее - потом.

Прочел? Покаялся за бредни, за легковерие и блуд? Нагой, как рыба в старом бредне, стоишь - пока не призовут...

Но - призовут! Господь прощает, когда уж не осталось сил... Ну, а покуда вопрошает как гром со звезд и из могил:

- Ты понял? Расскажи, что понял? - Я помню, желтую в глуши монетку дьявольскую поднял - и не лишился чуть души.

Еще я понял, что на рынке на черном не купить талант. А если есть он - в Книге, в Книге найдешь поддержку, свет и лад.

А есть он, дар необычайный в любом, кто верует в добро! Как не вопил бы недруг тайный, напялив на рога ведро.

Как ни стращал бы рыжий ворог, сверкая глазом из угла. И Люцифер не жег бы порох на языке... Уходит мгла.

И слаще меда, громче молний, играет музыка моя - лишь потому, что помнит, молит любовь моя и за меня...

И это не она ль выходит из воздуха и из цветов, еще пока вся - свет и холод, но вот я слышу шум шагов?..

И это не она ль, живая, раскинув колокол волос, ко мне приникла, обнимая, и я как из земли пророс?..

И не подвластны мы распаду и не простимся мы вовек среди немеркнущего сада - мы, двуединый человек,

счастливый, с четырьмя глазами, детей несущий на плечах! И блещет музыка над нами - играет Моцарт при свечах!

А мы уж с восемью руками, в сиянии - к лицу лицо, как сквозь века - под небесами - катящееся колесо!

А вдруг и звезды, те и эти, летящие во все края, всё это - люди - в Высшем свете - Божественного Бытия?!.

КОНЕЦ