"Зловещая лесопилка" - читать интересную книгу автора (Сникет Лемони)

Глава девятая

Когда дети попадают в беду, часто приходится слышать, что виной всему низкая самооценка. «Низкая самооценка» — это выражение, которое здесь относится к детям, придерживающимся не очень высокого мнения о себе. Они, скажем, считают себя уродливыми, или скучными, или неспособными хоть что-нибудь сделать как следует или то, и другое, и третье вместе, и, правы они или нет, понятно, почему подобные чувства могли навлечь на них беду. Однако на самом деле, когда кто-то попадает в беду, в подавляющем большинстве случаев это никоим образом не связано с низкой самооценкой. Обычно это связано с тем, что является причиной беды — чудовище, водитель автобуса, кожура банана, пчелы-убийцы, директор школы, — а не с тем, что вы о себе думаете. Именно так и было с Вайолет и Солнышком в данном случае. Они во все глаза смотрели на графа Олафа, или, как гласила надпись на табличке, на Ширли. Вайолет и Солнышко были наделены изрядной долей самооценки. Вайолет знала, что способна все делать как следует, потому что уже изобрела много устройств, которые отлично работали. Солнышко знала, что вовсе не скучная, потому что ее брату и сестре всегда было интересно, что она имеет им сказать. И обе сестры знали, что не уродливы, потому что могли разглядеть отражение приятных черт своего лица в блестящих-блестящих глазах Графа Олафа. Но они попали в западню, и, значит, что бы они ни думали о себе, не имело никакого значения.

— Ну привет, маленькие девочки, — сказал Граф Олаф таким смехотворно высоким голосом, будто и впрямь был регистратором Ширли, а не гнусным человеком, который гоняется за бодлеровским состоянием. — Как вас зовут?

— Вы знаете, как нас зовут, — резко сказала Вайолет («резко» здесь означает «устав выслушивать вздор Графа Олафа»). — Этот парик и эта губная помада обманывают нас не больше, чем ваше светло-коричневое платье и практичные бежевые туфли. Вы Граф Олаф.

— Боюсь, что вы ошибаетесь, — возразил Граф Олаф. — Я Ширли. Видите эту табличку?

— Фити! — отрезала Солнышко, что означало: «Табличка ничего не доказывает».

— Солнышко права, — подтвердила Вайолет. — Вы не становитесь Ширли только оттого, что на деревянной табличке написано ваше имя.

— Я скажу вам, почему я Ширли, — сказал Граф Олаф. — Ширли я потому, что желаю, чтобы меня называли Ширли, и невежливо этого не делать.

— По-моему, мы вполне можем быть невежливыми с таким отвратительным человеком, как вы, — сказала Вайолет.

Граф Олаф покачал головой.

— Но если вы что-нибудь невежливое мне сделаете, — сказал он, — я могу сделать что-нибудь невежливое вам, например голыми руками выдрать вам волосы.

Вайолет и Солнышко посмотрели на руки Графа Олафа и только сейчас заметили, что он отрастил очень длинные ногти, которые для маскировки выкрасил в ярко-красный цвет. Бодлеры-сестры переглянулись. Ногти Графа Олафа выглядели действительно очень острыми.

— Хорошо, Ширли, — сказала Вайолет. — Вы околачиваетесь в Полтривилле с тех самых пор, как мы приехали, не так ли?

Ширли подняла руку и поправила съехавший парик.

— Возможно, — произнесла она тем же смехотворно высоким голосом.

— И все это время прячетесь в здании в форме глаза, верно?

Ширли захлопала глазами, и Бодлеры заметили, что ниже единственной длинной брови — еще одним опознавательным знаком Графа Олафа — приклеены длинные накладные ресницы.

— Возможно, — сказала она.

— И вы в сговоре с доктором Оруэлл! — сказала Вайолет, пользуясь фразой, которая здесь означает: «Работаете вместе с ней над тем, чтобы захватить состояние Бодлеров». — Ведь так?

— Вероятно, — сказала Ширли, кладя ногу на ногу и показывая белые чулки, усеянные изображениями глаза.

— Попинш! — выкрикнула Солнышко.

— Солнышко имеет в виду, — сказала Вайолет, — что доктор Оруэлл загипнотизировала Клауса и это повлекло за собой ужасный несчастный случай, разве не так?

— Допустим, — сказала Ширли.

— И его снова гипнотизируют, прямо сейчас, разве нет? — спросила Вайолет.

— Не исключено, — сказала Ширли.

Вайолет и Солнышко переглянулись. Вайолет взяла Солнышко за руку и попятилась к двери.

— И теперь, — сказала Вайолет, — вы намерены нас похитить, не так ли?

— Конечно нет, — ответила Ширли. — Я намерена предложить вам печенье, как положено доброй маленькой регистраторше.

— Вы не регистраторша! — воскликнула Вайолет.

— Разумеется, я регистраторша, — сказала Ширли. — Бедная регистраторша, которая живет совсем одна и которой очень хочется воспитывать собственных детей. Фактически троих: маленькую языкастую девочку, загипнотизированного мальчика и острозубого младенца.

— Вы не можете нас воспитывать, — сказала Вайолет. — Нас уже воспитывает Сэр.

— Ах, он весьма скоро передаст вас мне, — сказала Ширли, и ее глаза ярко заблестели.

— Не говорите в… — сказала Вайолет, но замолкла, прежде чем договорить «…здора».

Она хотела сказать «…здора». Она хотела сказать «ничего подобного Сэр не сделает», но в глубине души вовсе не была в этом уверена. Он уже заставил трех Бодлеров спать в койках, расположенных в три яруса. Уже заставил их работать на лесопилке. И уже давал им на ланч лишь жевательную резинку. Поэтому, как ни хотелось Вайолет верить, что заявление, будто Сэр с легкостью передаст бодлеровских сирот Ширли, чистейший вздор, ее одолели сомнения. Она была лишь наполовину уверена в этом и поэтому произнесла только первую букву слова.

— В? — раздалось у нее за спиной. — Что значит это «в»?

Вайолет и Солнышко обернулись и увидели, что доктор Оруэлл вводит в приемную Клауса. На нем были новые очки, и выглядел он каким-то смущенным.

— Клаус! — воскликнула Вайолет. — Мы так в… — но, заметив выражение его лица, замолкла, прежде чем проговорить «…олновались».

На лице Клауса было то же выражение, что и прошлой ночью, когда он вернулся после первого визита к доктору Оруэлл. Под новехонькими очками светились круглые-круглые глаза Клауса. Он сдержанно и как-то странно улыбнулся сестрам, словно не слишком хорошо их знал.

— Опять ты со своим «в», — сказала доктор Оруэлл. — Что, в конце концов, оно означает?

— «В», разумеется, не слово, — сказала Ширли. — Только последний дурак способен произнести слово вроде «в».

— Они действительно не слишком умны, — согласилась доктор Оруэлл, словно они разговаривали о погоде, а не оскорбляли маленьких детей. — Должно быть, у них очень низкая самооценка.

— Я с вами более чем согласна, — сказала Ширли.

— Зовите меня Джорджина, — ответила ужасный оптиметрист, подмигнув. — Итак, девочки, вот ваш брат. После приема он немного устал, но к утру будет в полном порядке. Более чем в порядке. Гораздо более. — Она повернулась и указала на дверь тростью с драгоценным камнем: — Надеюсь, выход вы и сами найдете.

— Я не найду, — слабым голосом проговорил Клаус. — Я не помню, как сюда пришел.

— После визита к оптиметристу такое часто случается, — спокойно ответила доктор Оруэлл. — Ступайте, сироты, ступайте.

Вайолет взяла брата за руку и повела его к двери.

— Мы действительно можем идти? — спросила она, не сразу поверив, что их отпускают.

— Конечно, — ответила доктор Оруэлл. — Но и я, и мой регистратор уверены, что мы с вами вскоре увидимся. Ведь в последнее время Клаус стал очень неуклюжим. По его вине все время происходят аварии.

— Рупиш! — возмутилась Солнышко. Пожалуй, она имела в виду: «Это не аварии! Это результат гипнотизма!» — но взрослые не обратили на нее внимания. Доктор Оруэлл просто ушла, а Ширли помахала им костлявыми пальцами вслед.

— У-тю-тю, — сказала Ширли.

Когда Вайолет и Солнышко выводили Клауса из приемной, он обернулся, посмотрел на Ширли и помахал ей в ответ…

— Как ты мог ей махать? — сквозь зубы сказала брату Вайолет, когда они уже шли по коридору.

— По-моему, она довольно милая дама, — сказал Клаус, сдвинув брови. — Я уверен, что где-то уже встречал ее.

— Балливот! — воскликнула Солнышко, что, без сомнения, означало: «Это переодетый Граф Олаф!»

— Не буду спорить, — рассеянно проговорил Клаус.

— Ах, Клаус, — сокрушенно сказала Вайолет, — мы с Солнышком впустую тратили время на препирательства с Ширли, вместо того чтобы прийти тебе на выручку. Я знаю, тебя опять загипнотизировали. Постарайся сосредоточиться, Клаус. Постарайся вспомнить, что произошло.

— Я разбил очки, — медленно сказал Клаус, — потом мы вышли за ворота лесопилки… Я очень устал, Вероника. Можно я лягу спать?

— Вайолет, — поправила его Вайолет. — Меня зовут Вайолет, а не Вероника. — Извини, — сказал Клаус. — Просто я очень устал.

Вайолет открыла дверь здания, и трое сирот вышли на угрюмую улицу Полтривилля. Вайолет и Солнышко остановились, им вспомнился тот день, когда, сойдя с поезда, они впервые подошли к лесопилке и увидели здание в форме глаза. Интуиция сразу предупредила их, что это здание грозит бедой, но они слушались не интуицию. Они слушались мистера По.

— Лучше всего отвести его в общежитие, — сказала Вайолет Солнышку. — Клаус в таком состоянии, что ничего другого не остается. Потом надо обо всем рассказать Сэру. Надеюсь, он нам поможет.

— Джури, — мрачно согласилась Солнышко.

Сестры ввели Клауса в деревянные ворота лесопилки, провели через немощеный двор и привели в общежитие. Близилось время ужина, и, войдя внутрь, дети увидели, что рабочие сидят на койках и тихо разговаривают между собой.

— Я вижу, вы вернулись, — сказал один рабочий. — Меня удивляет, как после того, что вы сделали с Филом, у вас хватило смелости сюда сунуться.

— Ах, перестань, — сказал Фил, и, обернувшись, дети увидели, что он с загипсованной ногой лежит на своей койке. — Клаус это сделал не нарочно, так ведь, Клаус?

— Что я сделал не нарочно? — недоуменно спросил Клаус. Слово «недоуменно» здесь означает «так как он не знал, что был причиной несчастного случая, и поранил Филу ногу».

— Наш брат очень устал, — поспешила сказать Вайолет. — Фил, как вы себя чувствуете?

— О, прекрасно, просто прекрасно, — ответил Фил. — Нога болит, а все остальное нет. Я и впрямь очень везучий. Но хватит обо мне. Вас ждет сообщение. Мастер Флакутоно сказал, что очень важное.

Фил протянул Вайолет конверт с надписью: «Бодлеры», напечатанной на машинке, точно такой же, как машинописное приветствие, которое дети нашли в день прибытия на лесопилку.