"Они" - читать интересную книгу автора (Слаповский Алексей)

15

Они с Чугреевым подробно всё обсудили, оформили и подготовили необходимые бумаги, Ломяго отнес их в следственный отдел своему приятелю Шиваеву, а оттуда они обычным порядком ушли к прокурору на предмет возбуждения уголовных дел по фактам преднамеренного нанесения гр-ном Карчиным Ю. И. телесных повреждений гр-ну Лемешеву М. М. показания гр-ном Карчиным Ю. И. и гр-ном без документов, назвавшимся Ходжяном Г. М., сопротивления представителям органов правопорядка с нанесением опять-таки телесных повреждений. Медицинские справки прилагаются. Свидетельские показания прилагаются. Служебные записки пострадавших милиционеров прилагаются. Протоколы Ломяго прилагаются.

Что же касается дела о краже сумки, то Ломяго доказал Чугрееву его бесперспективность. Свидетелей нет. На рынке всегда толчея. Может, и сперли, но разбери теперь, кто. Карчин то на старика бросился, то за пацаном побежал, ничего толком не знает и не видел. Получается заведомый «висяк», оно нам надо? Оно нам не надо, согласился Чугреев и позвонил друзьям из ДПС, чтобы эвакуировали машину Карчина на специальную стоянку.

Так прошел день.

Для Карчина и Герана он был ужасным. Карчин после второго нападения милиционеров не сразу успокоился, еще стучал в дверь и кричал. Ему пообещали надеть наручники и завязать рот. Пусть тогда хоть язык откусит себе. Карчин сел, привалился к колючей стене, поднял голову и закрыл глаза.

— Ничего, — попробовал утешить Геран. — Рано или поздно мы выйдем.

— Помолчи! — ответил Карчин сквозь зубы.

Он без конца думал об одном и том же: как выйти, как вырваться? Приоткрывая глаза, по десять раз смотрел то на дверь, то на окошко: нельзя ли что-то сломать? Понимал, что нельзя, закрывал глаза — и опять открывал, смотрел. Или проигрывал в уме сцену: вот сейчас он постучит, попросится в туалет, в коридоре собьет провожающего с ног, выхватит автомат. Найдет сначала этого лейтенанта и прошьет его очередью. Нет. Сначала поставит на колени, заставит рыдать и просить прошения. Но потом все-таки пристрелит. А потом побежит. Убьет всех, кто попробует встать на его пути. На улице остановит машину, выкинет водителя, помчится домой, схватит Лилю и Никиту — и в аэропорт. У них у всех годовая Шенгенская виза. И вот они уже в воздухе. И вот уже Париж, Вена, Мадрид, неважно. Он быстро снимает с тех карточек, что у него остались (а остались, слава богу), всю наличность, пока не арестовали счета. Наличности хватит на год, не меньше. А потом... А потом все будет еще лучше. Карчин представил все это неоднократно, в деталях — и уже собирался встать и постучать, но тут вошли, сами сказали: если кому надо в туалет, то пожалуйста. Карчин встал и пошел. В дверях ему нацепили наручники. Проводили до туалета. Сняли наручники, втолкнули. Туалет глухой, даже окошка нет, под высоким потолком лампочка. Он вышел, опять нацепили наручники, повели, тыча стволом автомата в спину. Их двое. Но хоть бы и один, Карчин понял, что не сможет выполнить задуманного. Все в нем иссякло.

Потом даже принесли каких-то, явно очень дешевых, пирожков и пластиковую бутыль воды, одну на двоих. Геран подождал, пока Карчин напьется, Карчин понял суть его вежливости, но благодарности не почувствовал. Теперь он чувствовал только боль — и в душе, и в теле. Такую сильную, тупую и давящую, что она показалась даже терпимой — именно из-за того, что была чрезмерной.

У Герана тоже болело все тело, болела голова. Били умеючи: по темени, по почкам, по другим болезненным местам, стараясь не оставлять следов, хотя все-таки оставили — вот на локте ссадина, и под глазом, чувствуется, набухает синяк. Но зато Геран в какой-то момент понял, о чем будет рассказ, который он сегодня обдумывал. Итак, вот начало: «Машина стояла у дома. Издали казалось, что она едет: пыль клубилась за ней. Но это была всего лишь шутка шального степного ветра, вырывающего из голой сухой земли последние частицы плоти. Машина никуда не ехала вот уже двадцать лет. И уже двадцать лет в этом доме никто не жил».

А дальше так: двадцать лет назад сюда, в большое, но далекое село, приехал молодой учитель. Не по призванию приехал, а просто запутался в своих амурных и прочих делах. Женившись, почти сразу же развелся, а тут другая вознамерилась от него родить, вдобавок он увлекся игрой в казино и на автоматах, заболел этим, проиграл все, что имел, понабирал взаймы и однажды поймал себя на том, что, глядя из окна своей квартиры на двери банка напротив, примечает, во сколько туда приезжает инкассаторская машина. Вот от этих бед и неприятностей он и убежал. В деревне ему скучно и противно. От тупых крестьянских детишек его тошнит. Особенно раздражает один паренек, выскочка, который вечно отвлекается, но, когда ни спроси, знает урок и даже однажды поправил его, когда он написал на доске что-то неправильное (надо продумать, какой предмет он ведет; напрашивается учитель словесности, но Геран не любит литературных аналогий). Учитель вызывает родителей паренька. Приходит мать. И изумляет его своей красотой, своим голосом, мягкостью, плавностью, улыбкой. Он начинает понемногу приглядываться к ней и к этой семье. Муж — обычный сельский труженик, умелец на все руки, но корявый, некрасивый, молчаливый. Трое детей. Хозяйство так себе, но вот муж, заработав неплохие деньги на уборочной, купил мечту своей жизни — машину. Радовался, катал всю семью. Ездили на машине купаться за пять километров от села на дальний омут. У села, видите ли, уже мелко и неинтересно показалось. Учитель начинает атаку. Женщина сопротивляется. Он старается. Она сопротивляется еще больше. Он старается изо всех сил. И вот она приходит поздним вечером на реку для решающего объяснения. Она просит его уехать. Учитель, потеряв терпение и не веря, что кто-то смеет ему отказать, прибегает фактически к насилию. Но ничего не успевает: их застает муж. Тут надо постараться сделать так, чтобы без скандала и криков. Никакого драматизма в стиле самодеятельного деревенского театра. Муж просто повернется и уйдет. Она бросится за ним, начнет объяснять. А он скажет: «Да ладно, мало ли. Я тебе верю». Учитель на другой день соберется уезжать, зайдет к ним, начнет ему тоже объяснять, что ничего не было. Муж и ему скажет: «Да ладно тебе. Мне даже приятно, что на нее образованный человек клюнул». И вроде все нормально, но через день он, пьяный, свалится на тракторе вечером в овраг и погибнет. В селе все будут говорить: надо же, ведь и не пил никогда... Такая вот история.

Она понравилась Герану. Хотелось домой, к письменному столу, на котором так уютно сбоку стоит аквариум, и чувствуешь себя иногда как бы на дне времени. Хотелось к Ольге.

Одно хорошо — Килила отпустили. Наверное, он давно уже дома, рассказал Ольге о том, что произошло. Или не рассказал?

Но Килила не было дома.

Килил не поверил, что Ломяго отпускает его просто так. Они в милиции не дураки тоже. Они поняли, что Килил ничего не расскажет и придумали: следить. Вопрос только в том, как будут следить. Следить можно по разному. Суют, например, незаметно в карман или еще куда-то такой маленький датчик, а сами смотрят у себя на экране, как ты перемещаешься. Килил не раз видел такие штуки по телевизору. И хоть ты куда беги и скрывайся — бесполезно.

И Килил решил обмануть наблюдателей. У него на всякий случай есть запасная одежда. То есть не на всякий случай, Килил недавно придумал план, как сделать, чтобы его не искали, когда он скопит денег на дом. Очень просто: оставляешь одежду на берегу пруда в парке, будто полез купаться и утонул. А сам уезжаешь в другой одежде. Она в свертке, а сверток в подвале соседнего дома, а ключ от подвала у него давно есть. Причем не украл, а просто взял: шел как-то мимо подвала, а ключ торчит в двери. Зачем, почему, какой пьяный слесарь оставил, неизвестно. Он его тогда просто вынул, вот и все.

Килил отправился к этому подвалу, открыл дверь, вошел. Там разделся и обследовал все карманы, все швы: хотелось найти устройство и рассмотреть. Но не нашел. Тогда просто переоделся и вылез в подвальное окно с другой стороны. Вылезая, думал: если за ним следят не с помощью электроники, а просто так, то, наверно, очень удивятся: вошел в подвал, а не вышел. Будут ждать, ждать, потом войдут, а там никого. Одежду отыщут вряд ли — она в яме за трубой, в пакете, присыпана землей, будто так все и было. Вот они с ума сойдут, ничего не понимая!

Но все-таки ради осторожности пошел в парк. Там прямая и длинная аллея, по бокам сетка-изгородь. Килил шел и оглядывался. Если кто-то и следил бы, спрятаться им негде. Разве что с вертолета смотреть, но вертолетов не наблюдается. Килил до вечера кружил по парку, сидел у пруда (и все оглядывался, озирался), потом вышел к метро, мешаясь с толпой, купил в переходе несколько пирожков-слоек, съел их. Там же, в переходе, купил дешевый фонарик. Вернулся в парк, по пути подобрав большой ржавый гвоздь. В парке нашел прямую и длинную жердь, камнем вбил гвоздь на конце и загнул.

А потом ничего не делал: сидел, дремал, ждал темноты.

В темноте пришел к автостоянке. Ворота открыты, лишь перегорожены шлагбаумом. В сторожке светится окно. Килил заглянул. Там сидел старик Каюпов, сменщик Герана. Это хорошо: он глухой и пьющий. Килил огляделся и прислушался. Оттуда, где были ремонтные боксы, слышались звуки и голоса. Кто-то засмеялся. Это показалось Килилу нелепым: нашел время смеяться.

Килил полез палкой в трубу, светя фонариком. Фонарик светил плохо, но и при этом свете видно было, что труба пустая. Как это может быть? Или все-таки взяли Самир с Расимом? Килил елозил палкой по трубе, и вдруг гвоздь за что-то зацепился, Килил посмотрел: гвоздь уткнулся куда-то вниз, будто сквозь трубу. Ага, вот теперь ясно. В ржавой трубе там дыра. В эту дыру и попала сумка. Килил потыкал гвоздем, приподнимая после этого палку, пытаясь зацепить сумку. Явно гвоздь тыкался во что-то мягкое, но не зацеплял. Килил вытащил палку, немного разогнул гвоздь, опять засунул, стал тыкать. И — зацепил. Осторожно поволок сумку к себе.

— Это кто там? Это чего там? — вдруг послышался голос сверху. Килил от неожиданности чуть не закричал. Повернул голову: старик Каюпов стоял на крыльце вагончика и всматривался.

— Это я, дядя Олег! — тонким, детским голосом ответил Килил, подтягивая сумку. Хорошо, что вспомнил имя Каюпова.

— Кто я?

— Да я же! — опасаясь раскрываться, сказал Килил, а сам все тащил сумку.

Каюпов, слыша, что это ребенок, немного успокоился.

— Я да я! Вас тут много, шустрики! — сказал Каюпов мирно. Он, наверно, подумал, что это кто-то из многочисленных детей здешних владельцев и работников. — А чего тут делаете-то?

Ему никто не ответил: Килил уже скользнул за ворота, прижимая к себе сумку.