"Продавец снов (с иллюстрациями)" - читать интересную книгу автора (Грешнов Михаил)

ПОХИТИТЕЛЬ ТАЛАНТОВ

Вернувшись из отпуска, инспектор полиции Центрального парижского района Бертье прежде всего потребовал нерасследованные дела.

— Как отдохнули, шеф? — попытался спросить его помощник Франк.

— Дела, Франк, — Бертье показал на стол перед собой, давая понять, что надо работать. — Разговоры потом.

— Как хотите. — Франк не обиделся на инспектора. Во-первых, Бертье — начальство, во-вторых, Франк знал своего шефа: если Бертье озабочен, предстоит большая работа.

Минуту спустя Франк принес стопу незавязанных папок: перед приходом Бертье он просматривал материалы.

— Вот… — сказал он, кладя стопу перед инспектором. Ровно двенадцать.

— Не слишком? — спросил Бертье, дотрагиваясь до папок.

— Латинский квартал, шеф.

Бертье раскрыл верхнюю папку.

— Мне остаться или уйти? — негромко спросил Франк.

— Можете идти, — ответил Бертье, не поднимая глаз. Франк беззвучно притворил дверь. Последнее, что он видел, — сосредоточенное лицо инспектора.

Шелестели страницы. Сквозь двойные окна здания префектуры едва доносился стук катеров, плывущих по Сене, автомобильные гудки с противоположной набережной. Чуть слышно пел вентилятор. Телефоны молчали: Бертье отключил связь. Ничто не мешало читать и думать. Одно за другим Бертье откладывал просмотренные дела.

Инспектор имел основания быть озабоченным. Пусть даже он отдыхал, но в какой-то мере — служба — он был в курсе городской жизни. Уехал бы он в Италию, в Африку, ниточка связи потянулась бы за ним и туда. Бертье не ездил в Италию. Не ездил в Африку. Отдыхал в Бретани, в двенадцати километрах от СенМало. Океан, бурные приливы, отливы, деревушка с пятьюстами крестьянами, почтовое отделение, семь на восемь шагов размером, сонный телеграфист.

— Месье Бертье!.. — Каждое утро он приносил телеграммы.

Бедняга недосыпал. Но и в телеграммах не понимал ни слова — шифровки. «Месье Бертье!..» Чиновник был рад, когда после трехнедельного отдыха инспектор отбыл в Париж.

Содержание телеграмм подтверждалось папками нерасследованных историй.

— Так… — покачивал головой Бертье, перекладывая папки на край стола. В первой, пятой, десятой было одно и то же.

Просмотрев все до конца, Бертье с минуту сидел задумавшись. Перелистывать вторично не стал. Ничто не давало нити. Факты были, повторялись из одного дела в другое, но и факты не давали ничего, за что можно было бы зацепиться.

Нажав на клавишу, Бертье позвонил.

— Да, шеф? — В кабинет вошел Франк.

Сел, повинуясь жесту начальника.

— Что вы об этом думаете? — спросил Бертье, показывая на папки.

— Разное… — неопределенно ответил Франк.

— То есть — ничего?

— А что думаете вы? — спросил помощник.

Инспектор пожал плечами:

— Придется начинать с нуля.

— Самое лучшее, — согласился Франк. — Без предубеждений.

Тут же добавил:

— Но факты странные.

Бертье подключил телефоны. Снял трубку с аппарата внутренней связи:

— Подготовьте машину…

Замигало табло, вспыхнул телеэкран по правую сторону от письменного прибора:

— Алло, Бертье! — С экрана кивал Шуан, начальник второго участка с улицы Риволи. — Рад, что вы вернулись. Надеюсь, отдохнули приятно?

Имя Шуана встречалось в двух просмотренных инспектором папках. Судя по возбужденному лицу начальника второго участка, Бертье определил, что у него происшествие, и, не отвечая на вопрос о своем отдыхе, спросил:

— Опять то же самое?

— Опять, — ответил Шуан.

— Где пострадавший?

— У нас. Адрес пока не выяснен.

— Выезжаю, — ответил Бертье.

Машину вел Франк.

Миновав мост, соединяющий Сите с набережной, мимо здания ратуши выехали на Риволи. Свернули вправо и через пять минут остановились возле второго участка. На ступенях их ждал Шуан.

— Рад! — пожал руку Бертье. — Старина Франк! — тиснул ладонь помощника.

Повел обоих мимо стоявшего навытяжку полицейского в вестибюль и дальше — коридором — к ряду закрытых камер.

— Привезли вчера вечером, — докладывал по пути Шуан. — Из «Комеди Франсез». Четыре квартала отсюда…

О том, что «Комеди Франсез» за четыре квартала отсюда, Бертье и Франк знали. Говорить об этом не стоило. Но Шуан сказал — был рассеян и озабочен.

— Человек не знал, как выйти из театра. Но ведь он вошел туда, Бертье! Не знает своего имени! Здоровенный… Четверо едва справились, когда усаживали его в машину. Да вот он!

Из полуоткрытой двери доносились вскрики, возня. Шуан распахнул дверь:

— Входите.

В камере происходила свалка. Трое сержантов сцепились с громадным бородачом. Двое повисли на руках, стараясь завести их за спину, связать, третий висел у бородача на плечах, оттягивая назад голову, отчего борода, запрокинувшись, стояла торчком. Сержанты пыхтели, скалили в усилиях зубы, бородач тряс плечами и скулил дискантом. Когда Шуан распахнул дверь, бородач, не выдержав, рухнул, сержанты навалились на него все втроем.

— Отставить! — приказал Шуан.

Сержанты вскочили, стояли потные, красные. Жертва, распростертая на полу, продолжала скулить и плакать. Слезы текли по лицу, светились на бакенбардах.

— Что происходит? — спросил Шуан у одного из сержантов.

— Рвется из камеры, — ответил тот, отирая со лба капли пота. — Силен, скотина!

Бородач задвигал ногами, застучал каблуками о пол и тонким голосом завопил:

— Мороженого!

Со стороны это казалось игрой. Нелепой, страшной игрой. Мужчина сучил ногами, как капризный ребенок, плакал и требовал:

— Мороженого!

Шесть человек стояли над ним, но мужчина, кажется, их не видел: стучал в пол каблуками, из-под прижмуренных век текли слезы.

— Огюст Жерар! — наклонился к нему Бертье, в мужчине он узнал известного адвоката. — Огюст Жерар!

Мужчина вдруг успокоился, открыл глаза и спросил:

— Где моя мама?

Слушать его было жутко. Не только потому, что сорокалетний мужчина задал такой вопрос. Но голос, голос! По коже тянул мороз при звуках ломкого детского голоса, который вырывался из глотки пожилого мужчины.

— Где мама? — повторил Жерар и опять забарабанил ногами по полу.

— Положите его на кровать, — приказал сержантам Шуан.

Сержанты подняли мужчину и положили.

— Жерар, вы меня слышите? — спросил Бертье.

Мужчина продолжал плакать.

Полчаса возни с плачущим ничего не дали. Жерар требовал мороженого, требовал мать и ни на какие вопросы не отвечал. Оставив адвоката под присмотром сержантов, Бертье, Франк и Шуан перешли в кабинет последнего.

— Третий случай на вашем участке, — сказал Бертье. — Что вы предпринимаете конкретно, Шуан?

— Случаи похожи один на другой, — ответил Шуан, — как номера «Энтрансижан» одного выпуска. В первом художник Плевен не мог выбраться из кинотеатра «Ле Монд», хотя вошел туда в полном здравии и сознании. Во втором артист — трагик Дюран заблудился в церкви Сен-Рош…

— Это я знаю по вашим рапортам, — прервал Бертье. — Что дальше?

— Обоих смотрел доктор Лувель, психиатр.

— И что?..

— Полная амнезия.

— Потеря памяти?

— Да. В мозгу пострадавших не оставалось ничего, кроме примитивных рефлексов.

— Люди впадали в детство?

— В раннее детство, инспектор.

— Чем объяснял это доктор?

— Развел руками, и только.

— Что советовал?

— Обучать людей с начала, с приготовительных классов.

— Но все это — талантливые люди, Шуан!

— Талант у них исчез. Испарился.

Случай с Жераром произошел на двадцать четвертый день после такого же случая, имевшего место на третьем полицейском участке. Там был обнаружен потерявший память хирург Леклер. На шестом, девятом, одиннадцатом участках жертвами неизвестной болезни стали ученый-биолог Ланн, поэтесса Мадлен Прево, авиаконструктор Бринк.

— Болезнь ли это? — спросил Бертье.

В кабинете Шуана они втроем проводили первое совещание.

— Если болезнь, — заметил Шуан, — то неизвестная, новая.

— Бросаются в глаза два обстоятельства. Можно, шеф?.. слово взял Франк, изучивший дела потерпевших до приезда инспектора.

— Говорите, — кивнул Бертье.

— Первое, как вы уже сказали, шеф, — все потерпевшие талантливые люди…

Шуан согласился молча.

— Во-вторых, — продолжал Франк, — обратите внимание на места обнаружения потерпевших.

— Что вы хотите сказать?

— Церковь, — продолжал Франк, — кинотеатр «Ле Монд» места людные и…

Франк сделал намеренную паузу:

— …полутемные.

Секунду длилось молчание.

— Предположим, болезнь, эпидемия, — продолжал Франк. Она косила бы каждого и везде. Но эта «болезнь» избирательна. Жертвы ее — видные люди.

— Вы подразумеваете преступление? — спросил Бертье.

— Вы тоже, — ответил Франк,

— Если преступление, — сказал Шуан, — то с какой целью? Месть? Ограбление? Ценности, бывшие у жертв, не тронуты.

— А талант? — спросил Бертье.

— Боже мой, — воскликнул Шуан, — вы думаете?..

— А вы об этом не думаете? — спросил Бертье.

Франк и Шуан замолчали.

— В наш век… — начал Бертье, но не окончил фразы.

Разговор продолжался в машине при возвращении в префектуру.

— Есть еще одна сторона вопроса, — говорил Франк, — территория.

— Да, — согласился Бертье.

— Все тринадцать случаев в Латинском квартале.

— Это облегчит нам работу, — сказал Бертье.

Поднявшись к себе в кабинет — все еще в сопровождении Франка, — Бертье включил систему окружной связи. Все девятнадцать участков были на проводе — девятнадцать глазков светились желтым на панели напротив стола инспектора.

— Внимание, — негромко сказал Бертье. — Через полчаса собраться всем в моем кабинете.

В этот же самый двадцать четвертый день в гостиной Ришара Комбье, совладельца автомобильной фирмы «Рено», раздался звонок. Швейцар Котон, тридцать два года проработавший у Комбье, разбиравшийся в звонках тонко и безошибочно, сразу понял, что звонит посторонний. Ни родственник — у родственников отрывистые самодовольные звонки, ни друг хозяина друзья звонят не коротко, не продолжительно, а корректно, ни женщина, звонок которой нерешителен. Звонил посторонний, уверенный в себе человек, с характером: звонок продолжителен, резок. Кто бы это мог быть? Прежде чем открыть дверь, швейцар отщелкнул глазок. Увидел край шляпы, кусочек уха. Знакомый человек, незнакомый — Котон еще определить не мог. Пришлось открыть дверь.

— Месье Комбье у себя? — Посетитель был незнакомый.

— Нет, — ответил Котон, как положено в таких случаях. Господина Комбье нет дома.

— Жан, — сказал посетитель, — не пользуйтесь трафаретом. Я стреляный воробей.

Швейцара звали Поль, а не Жан. Однако в Париже лакеев, таксистов, швейцаров называют общим собирательным «Жан», и поэтому швейцар Поль на кличку не возразил.

— Доложите обо мне, — говорил между тем посетитель. — По важному делу. По чрезвычайному. От меня получите чаевые, от хозяина — благодарность.

Человек действительно был уверен в себе, имел характер.

— Что же вы стоите? — повысил он голос.

— Доложу. — Котон закрыл дверь — надо все-таки проучить наглеца, пусть постоит на парадном — и пошел доложить хозяину о пришедшем.

Комбье позавтракал, готов был отбыть на фирму. Швейцар застал его на пороге кабинета.

— Кто такой? — спросил он у швейцара, едва тот доложил о посетителе.

— Просит обязательно его принять.

— Все просят, Поль.

Швейцар вспомнил о чаевых, обещанных посетителем, благодарности, которую тот напророчил ему, и, немного перефразируя слова неизвестного, сказал хозяину:

— Говорит, что вы будете ему благодарны.

— Благодарен? — переспросил Комбье.

— Да, хозяин, — подтвердил Поль.

Мужчина вошел, когда Комбье сидел за столом, перебирал бумаги, показывая, что он занят.

— Доброе утро, — сказал посетитель. — Мне нужно с вами поговорить.

— С кем имею? — спросил Комбье, откладывая бумаги.

— Профессор. Психолог, — ответил посетитель, снимая шляпу.

Комбье указал ему кресло. Профессор сел. Был он невысок, сутул, с костистым лицом, выпяченным вперед подбородком.

— Спешу, — откровенно сказал ему Комбье, приглядываясь, однако, к профессору и прикидывая, с чего бы ему быть благодарным этой не совсем симпатичной личности.

— Я насчет вашего сына, — сказал профессор.

По лицу Комбье пробежала гримаса, точно его ударили. Сын был его страданием. Единственный отпрыск родился дебилом. Профессор заметил гримасу на лице хозяина кабинета.

— Месье, — сказал он, — я ведь тоже отец…

Комбье отложил бумаги, что-то в профессоре было. Может, он внушал надежду, за которую следует ухватиться?..

— Что вы можете сделать? — спросил он профессора.

— Все, — ответил тот.

— О?.. — воскликнул Комбье.

— Я его вылечу, — ответил профессор. — Сделаю полноценным. Больше — сделаю талантливым.

С минуту Комбье и профессор смотрели друг другу в глаза.

После этого они час разговаривали.

Потом посетитель ушел довольный — так определил швейцар Поль. У самой двери посетитель сунул в руку швейцара бумажку в пятьдесят франков.

Это совсем пустяк. Профессор уносил в кармане чек на полмиллиона франков. Поль, конечно, не знал об этом, но своими пятьюдесятью остался доволен.

Десятью минутами позже Комбье выходил через парадное к ждущему его автомобилю. По пути он сказал швейцару очень довольным тоном:

— Молодец, Поль.

Аппарат Бертье работал незаметно, но деятельно. Были подняты на ноги тайные агенты, осведомители — раскрыты все глаза и навострены уши. День самого инспектора начинался с приема донесений, рапортов, кончался подведением итогов и составлением перспектив на ближайшие сутки, неделю.

Вменено в обязанность расследовать случаи потери людьми памяти. Каждый из пострадавших ранее взят под надзор. Фиксируются его поведение, настроение, среда, в которой он находился, разговоры. Все необычное во вверенном Бертье районе тщательно изучается. Заведует этим Франк.

Бертье старается найти причины. Но как и в первый день по приезде из отпуска, папки, как он их ни вертел, ни изучал, ответов на многочисленные вопросы не давали.

Факты были. Фактов сколько угодно.

Бертье ходит по кабинету. По звонку немедленно берет трубку. Слушает, иногда запишет несколько слов на листке бумаги.

После Жерара трагические случаи прекратились. «Прекратились ли они совсем?» — думает Бертье. Что-то в подсознании говорит ему: нет. Но дело даже не в этом. В сумме всех случаев чувствуется система. И злой умысел. Может, умысла нет? Есть, подсказывает Бертье опыт. Подсказывает профессия. Но для чего погублены люди? Молодые, полные творческих сил? Мало того что погублены — Бертье ждет другого. Оно пугает его не меньше, чем происшедшее до сих пор. Что это будет? Трудно сказать. Мысль зародилась в мозгу у инспектора, но не нашла еще подтверждения. Чудовищная догадка. Никто из помощников инспектора тогда, в кабинете Шуана, в нее не поверил. Но мысль сидит в голове у Бертье. Продолжения надо ждать. Продолжение будет.

Жертвы не могут рассказать о себе. Настоящее их положение видеть можно. Бертье знает о каждом.

Все же он подходит к телефону, набирает номер.

— Шуан, — спрашивает, услышав отклик, — как Жерар?

— Учится читать и писать, — скороговоркой отвечает Шуан, видимо, занят. — Умственный уровень на грани четырехлетнего малыша. Интересуется конфетами, трехколесным велосипедом. Требует маму. Когда из Тулузы приехала мать, не узнал. Естественно, старухе семьдесят лет.

— Что еще? — спрашивает инспектор.

— У меня доктор Лувель, который знает все три моих случая.

Через полчаса Бертье беседует с доктором.

— Да, — говорит Лувель. — Случаи идентичны. Подобного в моей практике — и у других тоже, как мне известно, — не наблюдалось. Почти полная амнезия. Опыт, способности испаряются, исчезают. Остаются воспоминания детства да безусловные, данные природой рефлексы. Поражает беспомощность этих людей. Они не узнают близких, не знают телевизоров, авторучек… Какие предположения можно тут сделать?

— Об этом я вас и прошу, — напоминает Бертье.

— Еще минутку, — просит Лувель, продолжает: — Огюст Жерар постоянный мой пациент. Вот графики его мозговой деятельности.

Доктор кладет перед инспектором две длинные полоски бумаги.

— До, — указывает на размашистые острые пики первого графика. — После, — показывает второй график с вялой волнообразной линией. — График дебила. А какой был адвокат Огюст Жерар!

С минуту Бертье глядит на графики. Потом поднимает глаза:

— Говорите, что опыт, способности исчезают у человека. А не могут ли они появиться у другого, доктор Лувель?..

Они глядят друг другу в глаза — Лувель и инспектор. Кажется, понимают друг друга. Затем психолог откидывается на спинку кресла.

— Да-а… — произносит он.

Супруги Флоранс осматривали сервировку стола.

— Нет, Ив, — говорила мадам Флоранс. — Это не розыгрыш. Я верю господину Риффо. Иначе зачем бы ему нас беспокоить? Жюли-и!

Вбежала служанка.

— Протрите этот фужер, Жюли.

И опять к мужу, как только служанка вышла:

— Такими словами на ветер не бросаются… Икра, бургундское, ветчина. У тебя слишком жирные ломтики. Жюли-и!

На пороге опять служанка.

— Вы невнимательны, Жюли. Господину предписана постная ветчина. Смените.

Тарелка исчезла со стола.

— Не слишком будет солнце в глаза? Приспусти штору, Ив. Так, хорошо… Господи, неужели он сможет помочь? Детка моя, крошка моя, Клотильда…

Звонок прерывает словоизлияния госпожи.

— Жюли-и!..

Супруги бесшумно, почти на цыпочках проходят в гостиную.

Господин, который вошел вслед за служанкой, был костляв, небрежен в манерах, с желтыми беспокойными глазками.

— Мадам… — поцеловал руку хозяйке дома.

— Месье… — стиснул пальцы хозяину.

Пожатие, как показалось Иву Флорансу, неопрятной руки, поцелуй, неожиданный от незнакомого человека, шокировали супругов. Но чего не допустишь ради крошки Клотильды!

Разговор начался в кабинете хозяина.

— Ваши обещания… — кивнул Флоранс на открытое письмо, лежавшее на столе.

— Вполне реальны, — подхватил господин Риффо. — Вы имеете дочь, — продолжал он, — дочь ваша дефективна. — Мадам Флоранс слегка отшатнулась, но гость не заметил. — Вы желаете видеть свою дочь здоровой, целеустремленной, умной. Скажем, поэтессой или художницей. Я вам помогу в этом. Больше: гарантирую, что она будет тем, кем я обещаю.

— Господин Риффо… — Хозяин придвинул гостю сигары. — Мы не пожалеем никаких средств.

— Разумеется… — вставила мадам Флоранс.

— Но все-таки назовите сумму.

— Полмиллиона франков… — сказал Риффо.

— Господи!.. — воскликнула госпожа Флоранс.

— Речь идет о вашей дочери, мадам, — обернулся к ней гость. — Или она останется…

— Нет, нет, что вы! — соглашается госпожа Флоранс.

— Месье Риффо, — задает вопрос хозяин дома, — где гарантии?..

— Научные достижения нашего века, — отвечает профессор. Человеческий мозг…

— Господин Риффо! — Мадам Флоранс не терпит сухих рассуждений. — Вы сказали, что сделаете ее поэтессой!

— Как будет угодно, мадам!

После этого они завтракают.

— Естественно, — говорит Риффо, — сделка должна оставаться в тайне. Я вам оказываю благодеяние.

— Когда вы начнете? — спрашивает мадам Флоранс.

— Скоро. Операцию произведу во время сна вашей дочери. Где она?

Супруги Флоранс смущаются. Лет шесть уже Клотильда совсем не дает отчета в своих действиях и поступках.

— Ничего, — замечает гость. — Когда-нибудь же она бывает дома?

Чек был подписан. Аккуратно положен господином Риффо в бумажник.

— Позвоните мне по номеру… — Номер телефона тщательно записан господином Флорансом.

— Только не сделайте девочке больно, — просит мадам Флоранс.

— Конечно, нет! — обещает Риффо. Кажется, теперь лицо его не выглядит столь костлявым и глаза — нормальные глаза у господина Риффо!

Пора было подниматься из-за стола, как вдруг дверь в столовую отворилась, на пороге возникла Клотильда. Взбитая шевелюра, нетрезвый взгляд. Блузка в пятнах, прожженная папиросой. Такой он и ожидал ее видеть. Такова собранная о ней информация. Господин Риффо знает, на какую дичь он охотится.

— Кло! — говорит мадам Флоранс, приглашая дочь сесть рядом с собой. — Мы тут о твоей судьбе.

— Еще чего!.. — Клотильда поворачивается на каблуках. Расклешенные брюки негодующе метут ей вслед.

Возобновились случаи потери памяти. Два, один за другим, произошли в театре «Гранд-Опера», затем переместились в кинозал «Ирабель». Как будто злой рок обрушился на незаметный кинотеатр: профессор истории, художник, опять художник. Комедийный артист Клермон. Если в случаях с профессором, с художниками нить расследования не далась в руки, то с Клермоном агент Франка Этьен получил наконец козырь. Профессор, художники заходили в кинотеатр одни, Клермон смотрел фильм с женой.

— Зал, — рассказывает Люси Клермон, — был полупустым время между десятью и одиннадцатью утра. Мы сидели в одном из средних рядов. Господи, зачем мы сели в этом ряду?

— Не волнуйтесь, мадам Люси, — успокаивает женщину Этьен.

— В зале столько рядов!

— Мадам…

— Да… — Люси провела кончиком батистового платка под глазами. — Перед этим мы позавтракали в ресторане Плиссо.

Ресторан невдалеке от кинотеатра.

— Настроение у Оскара было превосходное. Только что он подписал контракт с Римским комедийным театром на полугодовые гастроли, договор был у него в кармане.

— Немножечко ближе к делу…

— Начался фильм. Название я забыла.

— «Все, впереди».

— Ничего нет впереди! — зарыдала Люси Клермон.

Этьен опять утешал ее, пережидая, пока женщина успокоится.

— Ну а дальше… Мы разговаривали. О том же — о контракте, поездке в Италию. Вдруг Оскар замолчал. Странно как-то, на полуфразе. Я думала, он захвачен действием, стала смотреть на экран. Ничего примечательного там не было. Изредка поглядывала на мужа. Он сидел, устремив взгляд перед собой. А когда зажегся свет, я увидела, что у него пустые, неживые глаза. «Оскар!» — закричала я. Он поднялся и пошел от меня, спотыкаясь, между рядами стульев.

Донесение Этьена в тот же день легло на стол Бертье. Инспектор читал и перечитывал каждое слово. Особенно значимым ему казался конец разговора Люси Клермон с Этьеном.

— Вы не заметили, кто сидел рядом с вами?

— До этого мне было!

— Вспомните.

— Оскар! Мой Оскар!..

— Мадам Люси, это очень и очень важно!

— Впереди, через два ряда, — вернулась Люси к рассказу, сидела парочка. Справа от нас был проход. Слева, на самом конце ряда, пожилая дама…

— Позади, мадам Люси, позади!

— Я не оглядывалась.

— Вспомните.

— Да, да… Старик. Худой, в черной шляпе.

— Еще, мадам Люси.

— Ничего не помню.

— Высокий старик? — подсказывал Этьен. — Полный, седой?..

— Рыжий! Рыжий! — вспомнила Люси Клермон. — Ненавижу рыжих!..

Очень слабая нить, думал Бертье: худых стариков в Париже полмиллиона. В черных шляпах полмиллиона…

Но случай с женой и мужем Клермон давал кое-что. Во-первых, определенность места — кинотеатр «Ирабель». Во-вторых, старик был рыжий.

Подумав над этим, Бертье нажал клавишу общего вызова, чтобы отдать распоряжение.

Вечером, перед уходом домой, инспектор получил еще одно донесение — разговор, услышанный в вагоне подземки:

— Этот паршивец Мишель начал вдруг рисовать, как Брайан!

— Мишель Комбье? Идиот?..

— О ком я еще могу! Неожиданная говорят, вылечился. И знаешь, манера, ну точно как у Брайана! К+раски, полутона!

Инспектор наклонился над пультом и отдал второе распоряжение — о Мишеле Комбье.

Утром следующего дня в кабинет инспектора без стука ворвался Франк:

— Новости, шеф!

— Жду, — поднял глаза Бертье.

— Возродилась Мадлен Прево!

Франк подал инспектору экземпляр «Паризьен» со стихами на первой странице.

— Под чужим именем? — полувопросительно, полусогласно сказал Бертье, взглянув на подпись под колонкой стихов.

— В том и штука, Бертье! — воскликнул Франк. — Стихи Мадлен, подпись — Клотильды Флоранс! Наконец у нас ключ к этому делу.

— Отмыкайте им двери, Франк.

— Отомкну!

Телефонный звонок прервал диалог.

— Мишель?.. — спросил Бертье, переключил телефон на динамик. Донесение они стали слушать вдвоем с Франком.

— Двадцать два года, — продолжался доклад через динамик. «Леклюз, девятый участок, площадь Вогезов», — отметил Франк. — Умственно дефективный с рождения. Нигде не учился, — продолжал говорить Леклюз. — Неожиданно обнаружил талант в живописи. Манера, краски — как у Брайана. Будут приказания, шеф?

— Пока никаких. — Бертье отключил связь. — Слышали, Франк?

— Слышал.

— Bот вам и вторая дверь. Отмыкайте.

Франк был человеком действия. Бертье — мыслитель. В этом Франк всегда отдавал приоритет начальнику. Но получив нить в руки. Франк становился гончей и бульдогом одновременно. Это свойство помощника Бертье знал отлично. На подвижного энергичного Франка он всегда полагался в подобных делах.

Переодевшись в штатское, Франк поехал на улицу Буланже, в особняк коммерсанта Флоранса.

— Полиция, — сказал он Жюли, открывшей дверь на звонок.

Представился хозяйке дома:

— Морис Франк, из полицейского управления.

— Боже! — воскликнула госпожа Флоранс. — Что-нибудь с крошкой Кло?

— Об этом я хотел бы у вас спросить, мадам.

— Отвечайте же — с дочерью?

— Ничего плохого, мадам Флоранс.

— Слава богу!

Разговор был бестолковым, и Франк это чувствовал.

— Давно Клотильда пишет стихи? — спросил он, круто меняя угол беседы.

— Стихи? Недавно. Совсем недавно.

— Как это у нее проявилось?

— Все мы взрослеем, месье Франк. Постепенно меняемся. Изменилась и моя девочка.

— Каким образом?

— Все дело в нераскрытых возможностях мозга. Хотите ее альбом?..

Франк взял альбом, начал читать стихи.

— Разве мы знаем, в ком из нас сидит гений? — спрашивала между тем госпожа Флоранс.

— Ваша дочь, — глянул Франк в зрачки госпожи Флоранс, вторая Мадлен Прево.

— Что же в этом плохого, месье Франк?

Клотильду Франк нашел в кабаре «Собачья ночь». Клотильда читала стихи. Молодежь в джинсах, в пестрых рубахах ей аплодировала.

Разговор с Клотильдой Франк записал на портативный кристаллофон. Запись представил Бертье.

— Это произошло недавно, — рассказывала о себе Клотильда. — Я проснулась — и стала писать стихи…

— До этого вы их писали?

— Никогда в жизни.

— А теперь?

— Думаю стихами, говорю стихами, пишу.

— Может быть, это зрело у вас в душе?

— Не знаю. Вы удивляетесь?

— Но так перемениться за одну ночь…

— Удивляетесь? В наш век?.. — спросила Клотильда и пошла на эстраду.

Разговор с Комбье-отцом ничего не дал Франку. В этом помощник откровенно признался Бертье:

— Крепкий орех!

Комбье-отец спросил:

— У вас ордер на допрос и на арест, господин сыщик?

— Дело касается вашего сына, — сказал Франк.

— И что? У него проявились способности. От природы. Сначала она отобрала у Мишеля все. Потом возвратила сторицей. Нераскрытые способности мозга.

Бертье, усмехнувшись, кивнул.

— Да, шеф, — сказал Франк. — С того же голоса.

— Продолжайте, — попросил комиссар.

— Больше я узнал от швейцара. Швейцары — это такой народ… Перед ними проходит не только жизнь дома, но и улицы. На улице же случается всякое. Швейцар всегда настороже.

— Франк…

— Знаю, шеф. Это элементарно. Так вот, швейцару я показал свой жетон, спросил: «Худой старик в черной шляпе?»

Швейцар кивнул.

— Рыжий?

— Глаза у него рыжие.

— Глаза? — переспросил Бертье.

— Глаза.

— Не исключено, что глаза… — согласился Бертье. — А тут, Франк, — наклонился к столу, — опять «Ирабель».

— Двадцатый случай?

— Двадцатый. Пора делать выводы.

Последовала короткая пауза. Франк не решался говорить первым. Заговорил Бертье:

— Коммерция, Франк. Имеем дело с преступником, который похищает человеческое сознание: опыт, талант. Превращает в товар. Двадцать человек, Франк!

Лицо помощника передернулось.

— И это, оказывается, возможно! Взять у одного — продать другому. Есть товар, — продолжал Бертье, — находятся покупатели. Мишель, Клотильда — дефективные дети. Несчастье и боль родителей. И когда им, родителям, предлагают товар — кто устоит ради судьбы собственного ребенка? Поэтому и неразговорчивы Комбье-отец и Флоранс-мамаша. Все сделано втайне, и родители поклялись сохранять тайну.

— Только в «возможностях мозга»…

— Да, Франк, — подтвердил Бертье. — Это наводит на след. Имеем дело с ученым. Со злым ученым, Франк. Наука тоже может быть злой, отметьте. И пора положить конец преступлению.

В последующий час Бертье и его помощник Франк вырабатывали план действий.

Остановили машину за два квартала до кинотеатра «Ирабель». Только что им позвонили, что подозрительный субъект в зале.

— Все помните, Франк?

— Все, шеф.

— Идите.

Франк пошел вперед. Бертье еще некоторое время посидел в машине. Поднялся и тоже пошел к кинотеатру. В зал вошел, когда сеанс начался.

Сел в первом ряду, на крайнем месте слева. В этом же ряду, на крайнем месте справа, сидел агент с кинокамерой. Франк занял место в последнем ряду, в центре. В зале, таким образом, сложился треугольник АБФ — агент, Бертье, Франк. Добыча, если она была, несомненно, попадала в поле зрения всех троих, кинокамеры — тоже.

Был еще человек за кулисами. И еще люди. Человек за кулисами в соответствующий момент включит в зале свет. Остальные сделают шум — как можно больше шума.

Сообщили, что в зале несколько стариков. Некоторые из них худые, рыжие. В зале присутствуют знаменитости: писатель Сирюг, режиссер Клод Матен — «Ирабель» в фешенебельной части города, там, где Елисейские поля вливаются в площадь Согласия.

«Вдруг нужного человека нет?» — подумал Бертье. Может, и нет. Но в то же время Бертье представил, как преступник в темноте зала подкрался к кому-то, оплетает человека невидимой паутиной. Как он это делает? Не без помощи техники, очевидно. Снимает биотоки с мозга намеченной жертвы, записывает на пленку. Чтобы потом — с пленки — внедрить другому человеку. Естественно, за вознаграждение.

От мысли, что преступление происходит рядом и что жертвой может стать он, Бертье, из его головы вынут мысли, сознание, инспектору не по себе. Порывисто Бертье оборачивается к залу.

Словно в ответ зал озаряет яркая вспышка. «Франк…» В наступившей мгновенно тишине что-то металлически звякнуло, покатилось по полу. В следующее мгновение зал взорвался.

— Пожар! — закричало несколько голосов.

Вспыхнул свет, зрители кинулись к выходам.

— Пожар!..

Служители распахнули двери, зал быстро пустел.

Только один человек ползал на коленях, отыскивал что-то между рядами стульев. Да еще один, растерянно озираясь, не мог понять, в какую сторону, в какую дверь выйти, — глаза у него были стеклянные. «Клод Матен…» — узнал режиссера Бертье.

Но все его внимание сосредоточилось на человеке, который что-то искал между стульями. Бертье подошел к нему. Заметил плоский, наподобие карманного фонаря, предмет, откатившийся к плинтусу, незаметно прижал его подошвой ботинка.

Человек шарил по полу, отыскивая пропажу. «Так я и знал, — думал Бертье, останавливаясь над ним. — Тот, кто имеет цель что-то спасти, не будет ослеплен паникой. Будет спасать не только себя, но и свое изобретение. Чистая случайность, что прибор выпал из рук преступника. К счастью».

Зал освободился от публики. Агент прекратил съемку. Франк по знаку Бертье остался на месте в дальнем конце зала — дул на обожженные пальцы. Это он зажег ленту магния, имитируя пожар. Несколько людей изваяниями застыли у выходов.

А человек шарил между стульями. Его охватил страх. Не за себя — за потерянный прибор, его изобретение. Человек не заметил, что опустел зал, установилась тишина, нет пожара. Он искал. Он страдал. Должен был найти.

И нашел. Металлический футляр блеснул перед его глазами. Но тут же человек увидел ногу, прижавшую прибор к полу. Медленно стал подниматься с коленстарик, худой, костлявый, с рыжими, дрожащими от испуга глазами.

Когда его глаза встретились со взглядом Бертье, инспектор сказал:

— Вы арестованы.

— За что? — вскинул острый подбородок старик. — Какое мне предъявляется обвинение?

— Похититель талантов, — ответил Бертье, вынимая из кармана кольца, соединенные цепью. — Руки!