"Порфира и олива" - читать интересную книгу автора (Синуэ Жильбер)

Глава XIII

Он настолько погрузился в размышления, что не слышал, как она вошла. Когда очнулся, Флавия уже была здесь, совсем близко, и она ему улыбалась.

— А ты все в своих мечтах? Укрылся от мира?

Он запечатлел на лбу девушки мимолетный поцелуй.

— Ну как, наша мастерица причесок довольна своей новой хозяйкой?

Улыбка Флавии померкла разом, словно по волшебству.

— Маллия сумасшедшая. Совершенно безумна.

— Стало быть, дело еще серьезнее, чем я предполагал, — пошутил Калликст.

— Говорю же тебе, она помешана! Я готова утверждать, что по сравнению с этой женщиной сестра Аполлония, у которой тоже имелись свои навязчивые идеи, была настоящей святой. Знаешь, сколько флаконов и маленьких горшочков с алебастром я насчитала у племянницы нашего господина? Больше трех десятков! Снадобья одно другого невероятнее: фукус — это такая морская водоросль, а еще мел, свинцовые белила, винный отстой, пудра из сурьмы и уж не вспомню, что еще. В конечном счете, все это служит для того, чтобы попытаться, причем тщетно, скрыть ужасные мелкие прыщи, покрывающие все ее лицо. «Крапивная лихорадка» — вот каким прозвищем ее наградили служанки. Они намекают, что прыщи у нее от похоти. Все это... как бы тебе сказать... Это смешно.

— Не знаю, смешно ли, но если тебя послушать, мне кажется, ей это подходит.

— А как ты полагаешь, довольствуется ли она простой прической на республиканский манер? Да ни за что на свете! Это было бы кощунством. Как вообразить высокородную Маллию причесанной настолько скромно? К тому же, как ты, может быть, заметил, патлы у нее черные как смоль. Не далее как вчера она вздумала стать блондинкой. Часы напролет мне пришлось смазывать ее волосы смесью козьего сала и букового пепла — она утверждает, будто сама ее изобрела, хотя эта смесь испокон веку известна всем уважающим себя патрицианкам. И это еще не все. Мне пришлось работать в окружении двух рабынь, которые состояли при зеркале, двух, ведающих ленточками, еще одна распоряжалась шпильками и одна — гребнями!

— Согласен: это странно.

— Если шпилька слабо закреплена, прядь сдвинется с места — все, жди истерического припадка. Она спятила, говорю тебе!

Вдруг он засомневался: спятила или ревнует? С первого же дня, когда попал в этот дом, он тотчас понял, что племянница Карпофора имеет виды на него. И если до сих пор он притворялся, будто не замечает ее заигрываний, такое похвальное целомудрие не стоило больших усилий: наружность молодой женщины была не из тех, что будят неодолимую страсть. Малость раздутый овал лица, нос, смахивающий на клюв хищной птицы, толстые влажные губы отнюдь не говорили в ее пользу. Калликст вдобавок опасался и возможной реакции Карпофора. По правде говоря, такое положение могло бы продержаться еще долго, если бы не злобные взгляды, которые она бросала на них с Флавией, когда ей случалось столкнуться с ними в аллее парка или там, где коридор поворачивал под прямым углом.

Движимый внезапным подозрением, он потянул за краешек рициния[23] так, что плечо девушки обнажилось до локтя, и тотчас отпрянул. Он не ошибся. На белоснежной коже темнел огромный синяк. Флавия вскрикнула.

— Откинь свою столу! — потребовал он сорвавшимся голосом.

— Нет.

Она тоже отшатнулась и скрестила руки на груди.

— Флавия, не вынуждай меня...

— Да что такое на тебя нашло? Почему?

— На меня то нашло, что вот уже несколько дней ты избегаешь ходить в купальню вместе со мной, а теперь еще это... — он указал на фиолетовое пятно.

Девушка, смутившись, опустила голову и глухо произнесла:

— Нет нужды откидывать столу. Ты прав. У меня на спине и на груди ты бы увидел такие же следы.

— Это Маллия, не так ли? Она кивнула:

Достаточно мне управиться с ее прической не так быстро, чтобы на меня обрушились удары бычьей жилы. Довольно того, чтобы ей показалось, будто локон, хотя бы один единственный, лег не так, чтобы тотчас истыкать мне грудь шпилькой. Прежде чем придти к тебе сюда, мне пришлось сменить тунику — та была вся в пятнах крови.

— Но это же чудовище!

— И добро бы все объяснялось одной моей неловкостью... Но нет, я уверена, что она так поступает исключительно ради собственного удовольствия, мои промахи не более, чем предлог.

Предлог... Сознает ли она, до какой степени права? Калликст более не колебался:

— Слушай меня внимательно. Тебе нужно со всей определенностью втолковать Маллии, что мы с тобой брат и сестра.

— Но ты же прекрасно знаешь, что это неправда!

— Поверь мне, так надо. Если она убедится в этом, она оставит тебя в покое. Сейчас ею попросту движет ревность.

— Ты хочешь сказать, что вы... что ты и Маллия? — Голос Флавии задрожал, в этом было что-то детское.

— Успокойся. Между мной и ею ничего нет. Ничего. Но что-то мне подсказывает, что ей было бы желательно другое.

Ему снова вспомнились двусмысленные маневры племянницы Карпофора. Если она воздерживается от прямых попыток его соблазнить — наверняка считает, что они нанесли бы урон ее достоинству, — то ее взгляды, каждое ее движение, напротив, красноречиво намекают, что она только и ждет, когда же он сделает первый шаг.

— Не уступай ей! Заклинаю тебя! Ты нарвешься на жуткие неприятности.

Калликст уставился на нее, озадаченный этой явно чрезмерной пылкостью.

— Если придет час, когда ее поползновения станут очевидными, как по-твоему, у меня будет выбор? До каких пор рабу позволительно не подчиняться хозяину?

— Но Маллия тебе не хозяйка! И я очень сомневаюсь, что ее дядя согласился бы, чтобы она забылась в объятиях раба.

— Однако же надо найти средство, чтобы она перестала тебя терзать.

— Не приближайся к ней, Калликст. Прошу тебя, оставь ее в покое.

Слегка раздосадованный ее настойчивостью, он проворчал:

— Послушав тебя, можно подумать, будто я замышляю ее убить.

— Не о ней речь. Дело в тебе, я за тебя боюсь. Ее утехи замарают тебя, на тебе останется нечистое клеймо... и в этом мире, и в том.

Взгляд фракийца мгновенно посуровел.

— В этом мире и в том... Чтобы найти объяснение, откуда берется такой язык, далеко ходить не надо. Догадываюсь, что ты продолжаешь посещать своих друзей-христиан. Даже под этим кровом.

Поскольку она ничего не отвечала, он продолжил:

— У Аполлония и Ливии это было еще куда ни шло. Но Карпофор-то истинный римлянин. О богах он, может быть, и не слишком печется, но тщательно соблюдает все правила внешнего благочестия. А тебе известно, что одно из них состоит в том, чтобы доносить на тех, кто проповедует чужеземные суеверия.

Но девушка, не обратив внимания на доводы собеседника, только твердила:

— Держись подальше от Маллии. Забудь все, что я тебе рассказала. Умоляю тебя об этом!

Слегка наклонив голову, он какое-то время молча смотрел на нее, потом заметил:

— А если в ответ я напомню тебе, что ты никогда не считалась с моими советами? Что и теперь ты все еще без малейшего доверия относишься к моим опасениям? А коль скоро это так, не вижу, что могло бы мне помешать поступать, как вздумается. Хотя бы затем, чтобы не остаться перед тобой в долгу.

Она хотела было запротестовать, но, слишком взбудораженная, не смогла найти слов. А потому снова накинула шаль на плечи и вышла из комнаты.

Хотя Калликст считал предосудительными действия, навязанные ему хозяином, он поневоле стал находить в своих новых занятиях известный интерес. В первое время, видя смятение несчастных собственников, вынужденных смотреть, как их достояние у них на глазах превращается в золу, его тяготило раскаяние. Всякий раз, заключив сделку, он чувствовал, что разорил человека вторично. Однако эти угрызения незаметно, мало-помалу слабели.

Он не сумел бы толком объяснить, в чем причина такой метаморфозы. Возможно, он испытывал известное удовольствие, беря верх над этими патрициями, которых воспринимал как косвенных виновников своего рабского положения. В скором времени он вошел в такой раж, что стал приносить Карпофору нешуточную прибыль. Ростовщик приобщил его к обороту своих финансов, что ни день, предоставляя ему все больше власти. В награду за усердие он даже увеличил ему жалованье (которое тем не менее оставалось мизерным) и дал возможность покинуть эргастул, который он до той поры делил с прочими рабами, и выделил ему отдельную тесную комнатушку.

В то утро, на следующий день после мартовских ид[24], исполнилось ровным счетом шесть месяцев с тех пор, как он стал служить новому хозяину. Лучи солнца прорывались сквозь рассветный туман, пелена которого уже истончалась, обтрепываясь клочьями. Он рано покинул имение. Рассвет еще только забрезжил, когда его разбудили, явившись с сообщением, что занялся доходный дом на Велабре. В который раз он подивился, каким образом Карпофор умудряется так быстро узнавать о пожарах. Впору подумать, что он сам же причастен к их возникновению.

Когда он вышел на берег Тибра, ветер, еще свежий на исходе зимы, остудил ему лицо. Ему вдруг показалось, что время повернуло вспять, разом отбросив его на несколько лет назад. Он снова стал, как тогда, подростком, только что удравшим от Аполлония...

Слева он увидел Свайный мост и Большой цирк, дальше — портик Флоры и напротив него высокая стена, над которой топорщатся ветви сада, еще оголенные. Ничто не изменилось.

Но тогда где же горит?..

Едва Калликст проскользнул в тот зловонный переулок, где уже проходил когда-то, как его предчувствие тотчас подтвердилось: доходный дом, который ему поручено купить и который еще дымился, был тот самый, что давал кров общине приверженцев Орфея.

В нескольких шагах от него группа человек в двадцать, подбоченясь и закинув головы, глазела на то, что осталось от фасада. Почерневшие тонкие брусья торчали в небе, словно гигантские сосновые иглы. Ветер играл полусгоревшим полотнищем какой-то ткани, слышалось глухое потрескиванье последних головешек, по временам заглушаемое голосами свидетелей происшествия. Эти последние переговаривались вполголоса, с удрученным видом. Калликст инстинктивно навострил уши.

— Ничего больше не осталось, один только сад...

— Придется нам восстанавливать все целиком, — заметил кто-то.

— А на какие деньги? — поинтересовался третий. Тут наш герой решил, что пора вмешаться:

— Прошу прощения, но кто из вас владелец этого дома?

Все взгляды разом обратились к нему, а ряды собравшихся несколько смешались. Он услышал, как кто-то буркнул:

— Вот еще один ловкач из посланцев этого стервятника Карпофора.

Он почти физически ощутил презрение, которое эти люди к нему испытывали. Но, подавив смущение, все-таки повторил свой вопрос.

— Владелец — я! — бросил молодой человек с курчавой бородкой.

Он двинулся навстречу Калликсту, но почти тотчас замер на месте:

— Странно... твое лицо мне как будто знакомо...

— Как и мне твое, — откликнулся Калликст, который только теперь сообразил, кто это.

— Так мы встречались? Где? Когда?

— На этом самом месте. Давно. Очень давно...

Сбитый с толку, Фуск — ибо это был он — стал рыться в своей памяти, не спуская глаз с Калликста. Наконец лицо его просветлело:

— Моча! — воскликнул он. — Ты тогда только что прибыл в город, а я...

— А ты удрал от своего грамматикуса.

— Невероятно! Что ж, можно сказать, что память у нас обоих выше всяких похвал. Рад видеть тебя снова. Если мне все еще не изменяет память, я тогда оставил тебя подле алюмны?

— Точно.

— Что такое? Вы знакомы? — вмешался кто-то.

— Безусловно, — подтвердил Фуск с истинным удовольствием. — Уже семь лет минуло... Мы даже попировали тогда за столом у этого старого прохвоста Дидия Юлиана, причем в обществе того, кто ныне стал нашим императором, самого Коммода.

— В таком случае, — сказал тот человек, обращаясь к Калликсту, — нам следует перед тобой извиниться. Мы было подумали, что ты один из вольноотпущенников Карпофора.

Калликст невольно покраснел. И пролепетал что-то невнятное.

— Нет, конечно же, он не сообщник этой акулы, — подтвердил Фуск. — Это же последователь Орфея, наш брат.

И, снова обращаясь к Калликсту, спросил:

— Полагаю, ты прибыл, чтобы принять участие в наших церемониях?

— Так и есть, — солгал Калликст. — Но похоже, я выбрал неудачное время.

— Да уж, это самое малое, что можно сказать. Мы бы охотно пригласили тебя погостить. Но, как можешь сам убедиться, нам только и остались эти дымящиеся руины...

— И что же вы собираетесь делать?

— Надо бы восстановить, — раздался чей-то голос. — Но ни у кого из нас на это нет средств. Даже у Фуска.

— Состояние моего отца невелико, — пояснил тот, — и мне пришлось влезть в долги, чтобы начать курсус гонорум, достойную карьеру в магистратуре.

— Почему бы вам не обосноваться в другом наемном доме?

— Ты же знаешь, для отправления нашего культа нам необходим сад. А чтобы найти подходящий в Риме...

— Если так, почему бы вам не продать этот участок? На вырученные деньги вы могли бы устроиться где-нибудь на Марсовом Поле или на том берегу Тибра?

— Да кто же согласится его купить? — Фуск досадливо махнул рукой. — В этом городе творятся такие подспудные махинации, что мне не удалось бы продать его никому, кроме какого-нибудь всадника вроде Карпофора, который заплатит не более трети настоящей цены.

— Скажи лучше «четверти», — процедил сквозь зубы один из последователей Орфея.

— А во сколько вы оцениваете этот участок?

Вопрос вызвал короткое замешательство, потом Фуск заявил:

— Мне известно, что, когда Цезарь затеял тут поблизости строительство своего форума, ему потребовалось что-то около миллиона сестерциев только на то, чтобы откупить земли.

Фракиец быстренько подсчитал:

— То есть четыреста девять тысяч восемьдесят сестерциев за арпан.

— Примерно так.

— Я вам дам пятьсот тысяч.

Группа разом зашевелилась, удивленно переглядываясь.

— Ты что, сумасшедший? — спросил Фуск. — Или, может, ты парфянский царь? Раз не хватило сил поставить Рим на колени, тебе, видно, доверили миссию купить его?

— Ни то ни другое, — усмехнулся Калликст. — Я просто человек, располагающий в настоящее время кое-какими средствами.