"Князек" - читать интересную книгу автора (Хэррод-Иглз Синтия)Глава 11За лето ситуация обострилась. Нанетта вернулась ко двору и вместе с верной Кэт Эшли безотлучно находилась при государыне – ведь по дворцу, словно потревоженные нетопыри, летали дичайшие слухи, и королеве необходимы были люди, которым она могла вполне доверять. Одним из доверенных лиц был Генри Кэрей, ныне лорд Хансдон, муж Марии, сестры Анны Болейн, и, таким образом, приходился королеве кузеном. Нанетте он понравился с первого же взгляда – он был воспитанным, совсем не напыщенным, да и к Нанетте отнесся с величайшим уважением, отдавая дань ее давним связям с Болейнами. К концу июля весь двор выехал на охоту – был разгар охотничьего сезона, к тому же приятно покинуть раскаленный Лондон. К этому времени слухи вполне оформились: якобы существует заговор против королевы. Когда вершился суд над королевой Марией, предлагалось выдать ее за Норфолка – и пополз слух, что они поженятся, а затем покажут зубки: убедят или принудят Елизавету признать их детей наследниками английского престола. Все это похоже было на правду: Мария и Норфолк, казалось, обо всем уже договорились. – Но, разумеется, дело этим не кончится, – сказала Елизавета Нанетте, когда они остались наедине в королевских покоях в Гилдфорде, куда прибыл королевский поезд. Она отпустила служанок, и они остались с глазу на глаз. Королева тяжело вздохнула и облокотилась на туалетный столик, уставясь на свое отражение в зеркале – это зеркало она везде и всюду возила с собой. Нанетта, хорошо зная, как устала и как издергана королева, медленно подошла к ней, чтобы снять с нее парик, вынуть шпильки из ее собственных волос и расчесать их, что всегда так успокаивало государыню. Королева приближалась к тридцатишестилетнему рубежу, и ее золотисто-рыжие волосы, такие же, как у покойной сестры, начинали приобретать песочный оттенок. С болью в сердце Нанетта заметила серебристые пряди... Она приподняла тяжелую массу волос и принялась нежно их расчесывать, глядя в зеркало. Дочь Анны Болейн теперь была зрелой женщиной – сейчас, когда она отдыхала, то своим костистым суровым лицом напоминала скорее отца, нежели мать. Но когда Нанетта поймала в зеркале взгляд государыни и та улыбнулась ей, то колдовской темный взор совершенно преобразил бледное измученное лицо: – Нэн, милая Нэн, что делать? – Конечно же, необходимо остановить милорда Норфолка. Возможно, вашему величеству следует его арестовать. Елизавета нахмурилась: – Не желаю этого делать! Уверена – он не представляет для меня опасности. В глубине души он мне предан – к тому же у нас в жилах течет одна кровь... Я не хочу причинять ему зла. Если бы только можно было убедить его прийти ко мне – и если бы он сам первым рассказал мне обо всем... Тогда мы могли бы объявить, что он намеревался просить высочайшего позволения на то, что собирался сделать – и где тогда измена? – королева вновь взглянула в глаза Нанетте. – О, многие хотят его смерти... Я не хочу бросать собакам кость. – Так вы не думаете, что он участвует в заговоре? – Норфолк? Да нет, нет. Он самодоволен и глуп, но вовсе не злодей. Может быть, я была с ним чересчур холодна... Мне, пожалуй, стоило сблизиться с ним, и всего этого не случилось бы. Нанетта заплела длинные волосы королевы в косу и перекинула ее через плечо: – Никто, кроме Господа, не может знать, что случилось бы или не случилось бы, ваша светлость. А Мария Шотландская? Сколь серьезна ее роль? – О, эта женщина способна на все, – резко выдохнула Елизавета. – Нет бы оставаться ей там, в темнице, в Шотландии! А правда ли, Нанетта, что муж твоей племянницы каким-то образом причастен к ее побегу из Лохлевена? Столь откровенный вопрос смутил Нанетту. – Ваша светлость... не знаю... об этом поговаривали, но больше ли тут лжи или правды... Но как?.. – Как я узнала? Мой титул обязывает меня знать все, моя Нэн. – Огромные темные глаза перехватили в зеркале почтительный взгляд Нанетты. Королева глядела очень серьезно. – У тебя родственники и на другом конце страны. Трудненько тебе, должно быть, приходится – твоя душа разрывается между велением долга и сердечной привязанностью... Нанетта не знала, что и сказать. Она поражена была тем, сколь многое известно королеве – и к тому же не вполне понимала, какой смысл вкладывала Елизавета в эти слова. – Ваша светлость, если до моих ушей что-нибудь дойдет, ну – слухи... – начала она. Елизавета мрачновато улыбнулась. – Не нужно ни о чем докладывать. Я имею в виду лишь то, что я все знаю и тебе нет нужды кого-то предавать. Я не хочу возложить такую тяжесть на твои плечи... Растроганная до глубины души, Нанетта преклонила колени и запечатлела на руке государыни благодарный поцелуй. Закончив приятное и почетное занятие и отложив головную щетку, Нанетта вдруг услышала: – Вернемся к делу. Что делать с милордом Норфолком? Нанетта нахмурилась, усердно соображая: – Может быть, если ваша светлость намекнет ему, что вам все уже известно, он испугается настолько, что либо во всем признается, либо откажется от коварных планов... – Хм-м-м, я подумаю. По крайней мере, на данный момент иного выхода я тоже не вижу… Намеки королевы, даже весьма откровенные, не вызывали ожидаемой реакции со стороны Норфолка – хотя он явно нервничал и всегда, появляясь при дворе, выглядел расстроенным, а в присутствии королевы лицо его наливалось кровью: жесткий воротник становился тесен. Путешествие придворных продолжалось, охота была удачной. Но когда двор остановился в Тичфилде, дело приняло новый оборот. Неутомимый Сесил имел конфиденциальную беседу с государыней и сразу же послал за Робертом Дадли, графом Лейчестером, ее давним фаворитом. Но посланный воротился с известием, что милорд Лейчестер так расхворался, что слег в постель и к собственному горчайшему сожалению не может почтительнейше явиться пред королевские очи. Лицо королевы казалось печальнее обычного. Она вновь послала нарочного, настаивая на том, чтобы Лейчестер тотчас же прибыл ввиду необходимости приватной беседы. На сей раз он подчинился. Нанетта узнала подробности позднее, когда, наедине с ней и верной Кэт, королева в гневе расхаживала взад-вперед по покоям. – Он знал о заговоре с самого начала, неблагодарный изменник! – кричала она. – Так вот как он отплатил мне за мою любовь, за все те милости, которыми я его так щедро осыпала! Да это же он, а не кто другой, подговорил Норфолка – этот полоумный сам бы ни за что не додумался! – в гневе она закусила губу, а ладони ее сжимались и разжимались, словно она жаждала сомкнуть свои длинные белые пальцы на нежном горле Лейчестера. Кэт обеспокоенно взглянула на Нанетту и заговорила: – Но ведь, драгоценная моя госпожа, он сделал все это вовсе не затем, чтобы повредить вам? Как сам он это объясняет? – О, у него на все готов ответ! – Елизавета фыркнула. – Он, должно быть, обстоятельно обдумывал отговорки, распростертый на ложе, не в силах подняться с одра болезни! Он сказал, что проделал это лишь для того, чтобы я могла выйти за него! Что его участие в заговоре ограничивалось тем, что именно он должен был мне обо всем объявить! Что он сомневался в правильности всего творимого и потому колебался! На самом же деле он просто боялся сказать мне. У бедняжки тряслись поджилки! О, эти Богом проклятые Дадли! Они одинаковы из поколения в поколение – им нельзя доверять! Сесил был прав. – Но, миледи, – вкрадчиво начала Кэт, – вы знаете, что он любит вас до помрачения рассудка. Все было именно так, как он говорит, – его ослепила безумная любовь к вам, лишив беднягу разума. Он знает, как вы любите его, и что вышли бы за него, если бы только... – О, Кэт! – воскликнула Елизавета в крайнем раздражении. – Ни слова больше! Достаточно ты потчевала меня этими сказками! – Но ведь вы действительно любите его, миледи! – заволновалась Кэт. Нанетта же спокойно и тихо сказала: – Вы давным-давно знаете, ваша светлость, насколько можно доверять милорду Лейчестеру. Не могу поверить, что весть застала вас врасплох. Елизавета перестала метаться и взглянула на Нанетту. Она вдруг успокоилась – и даже улыбнулась. – Ты права. Я знаю, каков он, – и не питаю иллюзий. И я люблю его таким, каков он есть, со всеми его недостатками. Итак, Норфолка необходимо убедить любыми средствами, чтобы он покинул как можно скорее это змеиное гнездо! А если уговорить его не удастся... Она не окончила фразы. В начале сентября придворные наслаждались прекрасной оленьей охотой в Виндзоре. Королева послала за Норфолком, прекрасно понимая, что осталось мало времени, чтобы предотвратить спланированный мятеж. Восстания всегда происходят по осени, когда уже собран урожай – с октября следовало ожидать волнений. Норфолк, однако, получив приказ явиться к королеве, ретировался в Кеннингзал, к себе домой, где спешно «расхворался», подобно Дадли, – тем самым со всей очевидностью признав себя виновным. Но успеха он имел не больше, чем его учитель. Королева послала за ним вторично, на этот раз уведомив Норфолка, что он может либо прибыть к ней в Виндзор, либо тут же отправляться прямиком в Тауэр – по собственному усмотрению. Он явился к ней и, после долгого и весьма горячего разговора, отписал Невиллу, графу Вестморлэнду и Перси, графу Нортумберленду, уведомляя их о своем отказе участвовать в заговоре и требуя предотвратить мятеж. Он клятвенно заверил королеву, что никогда не решился бы на государственную измену, что хотел лишь, чтобы дети его были признаны наследниками престола после смерти королевы. Елизавета не покарала его – казалось, она вполне удовлетворилась объяснениями и поверила ему. – Честно говоря, – призналась она Нанетте, – думаю, что он на деле сам себя не знает... В нем столько всего: и самодовольство, и страх, и амбиции, и нерешительность, что он сегодня может быть убежден в одном, а завтра... Нанетта в ужасе написала Полу о том, что заговор раскрыт – но стиль письма предусмотрительно свидетельствовал о том, что она этому весьма рада. Ведь Нанетта не знала о том, участвовал ли Пол в заговоре... Она выложила кругленькую сумму, чтобы письмо доставили как можно быстрее – это послужило бы предупреждением, если бы в нем была необходимость. Ну, а потом она, как и все остальные, ждала естественного развития событий. Отречение Норфолка должно было предотвратить мятеж – но его сестра, бывшая замужем за лордом Невиллом, устыдившись слабости брата, убедила мужа, что план следует претворять в жизнь – пусть даже без участия герцога. Ведь истинная цель восстания – это восстановление старой веры, говорила она, и Норфолк тут совершенно ни при чем. И вот, тринадцатого сентября, как и было спланировано, был дан смотр войскам… Сто пятьдесят всадников выехали из ворот усадьбы у Лисьего Холма на приземистых лошадках с крупными копытами, воспитанных с рождения хозяевами так, что, казалось, они могли читать их мысли. Мужчины были облачены в короткие кожаные куртки и стальные шлемы, а вооружены копьями и легкими луками. Над войском развевался штандарт Перси. Во главе отряда ехал Черный Вилл, за ним следовал Джон Морлэнд, в богатом плаще поверх стальных доспехов, на которых красовался герб Морлэндов с геральдическим знаком, указывающим на то, что он старший сын. Рядом с ним ехала Мэри Перси с маленьким Томасом, заботливо укрытым плащом. Ее лицо потемнело от гнева – ведь вначале они должны были заехать в Элнвик и примкнуть к основному войску Перси, а она должна была остаться с мальчиком в Элнвик-Касле, в безопасности. Такова была воля ее мужа и отца – они считали, что она не должна рисковать жизнью в бою. Но отец, решив пощадить ее гордость, сказал так: «Нельзя допустить, чтобы мы все погибли, дорогая. Должен же кто-то править, пока не вырастет мальчуган». В Элнвике произошла короткая и странная беседа между Джоном и лордом Перси. Внимание лорда привлек яркий черно-белый герб Морлэндов, он поманил Джона и оглядел его с ног до головы ледяным взором. – Твой отец, – сказал он жестко, – ни словечком не уведомил меня о своей поддержке. Он собирается помочь нам? – Не знаю, милорд, – спокойно ответил Джон, стараясь не сутулиться – ведь он на голову возвышался над графом. – Он не писал мне. – Но ты носишь герб Морлэндов! – Это мой герб, милорд, – и моя гордость. Я не подчиняюсь отцу и отвечаю лишь за себя. Перси внимательно оглядывал его. – Хороший ответ! – похвалил он. – Возможно, твоего отца ввело в заблуждение письмо Норфолка. – И он отъехал, оставив Джона наедине с мучительными сомнениями – была ли в его последних словах насмешка? Десятого ноября объединенная армия Перси и Невилла въехала в Дурхэм, где их тепло приветствовали. Там, в соборе, отслужили полную римско-католическую мессу. Затем все поехали в Рипон, там вновь была отслужена месса – и ко всем католикам обратились с призывом примкнуть к войскам, дабы отстоять старую веру. Но Рипон находился далеко на юге... Здешний народ слишком уж разнежился и привык к комфорту, чтобы незамедлительно примкнуть к восставшим. К тому же они чересчур долго были сами себе хозяевами, чтобы при первом же требовании лендлорда-феодала встать под штандарты сюзерена. Армия направилась в Тэдкастер, насчитывая не более шести тысяч человек... В Тэдкастере их ждало известие, что армия королевы находится чуть южнее, под командованием лорда Хансдона, бравого вояки. Подкрепление должно было прибыть в Хартльпул от герцога Альвы. Восставшие собирались въехать в Лондон и отслужить католическую мессу в соборе Святого Павла уже на Рождество. Но подкрепление из-за границы не пришло – не было получено даже послания, свидетельствующего о поддержке католических государств Европы. И вот, под давлением обстоятельств, графы решили отступить на север, на привычный плацдарм. А тут еще погода, прежде холодная и ясная, сменилась слякотью – армия отступала под проливным ледяным дождем. Лошади с трудом пробирались по непролазной грязи, порой проваливаясь в нее по самые стремена – дни стояли мрачные, темные, свинцовые небеса словно придавливали людей своей тяжестью к самой земле... И примкнувшие к войскам йоркширцы, будто смутные тени, ускользали, растворяясь в тумане, спеша домой, в тепло... К середине декабря войска мятежных графов достигли Дурхэма – иными словами, вернулись туда, откуда начали поход. Численность войска резко сократилась, под штандартами остались лишь самые верные и преданные солдаты – а на пятки им уже наступали войска Хансдона... Восстание не удалось – и графы отдали мрачным, заляпанным грязью военачальникам приказ разойтись. Черный Вилл сообщил о приказе Джону, ожидавшему известий вместе с войском. Они раскинули лагерь под стенами города, в поле – люди сбились в кучу, прикрываясь своими конями от непогоды. Джон промок буквально до костей – свой плащ он накинул на спину Юпитера, опасаясь за здоровье измученного животного. Выслушав тестя, он оторвал взгляд от забрызганных грязью сапог и со слабой надеждой взглянул в глаза Черного Вилла. – Когда же домой? Черный Вилл бросил на него грозный взгляд: – Нет, клянусь Пресвятой Девой! Мы продолжаем поход! – Продолжаем поход? Но куда? Как? Ведь графы... – Им надо шкуры свои спасать – к концу недели и ноги их не будет в стране! – чуть презрительно сказал Черный Вилл. – Им эта затея с самого начала была не по сердцу – все это всецело затея их женщин! Ну что ж, пусть спасаются бегством, поджав хвосты! Мы пойдем вперед. – Но куда? – снова спросил Джон. – Люди Дакра все еще подходят с юга. Мы пересечем страну и примкнем к ним. Мы не можем вернуться домой, даже не обнажив мечей! Джон взглянул на него в отчаянии, но Черный Вилл стоял, широко расставив ноги и гордо задрав бороду, словно мощный круглый валун, которому нипочем любой ураган. – Но это безнадежная затея, – возразил Джон. – Если мы пойдем дальше, мы обречены. Вы же не слепец! Куда лучше будет, если мы вернемся домой... Черный Вилл хмуро улыбнулся и похлопал гиганта Джона по плечу. – Может, это и впрямь безнадежно, но Черный Вилл не из тех, кто прячет меч в ножны, не дождавшись боя! Возвращайся, парень. Езжай домой, к Мэри и мальчугану – и позаботься о них. Ты им нужен. Там еще достаточно воинов, чтобы в случае чего защитить усадьбу. Я же пойду вперед. Ты молод – и тебе легче... Я же почти старик – и если гибнет старый мир, лучше мне погибнуть вместе с ним. – Старый мир умирает? – Да только об этом и толковали! Говорили, что именно поэтому никто не встает под наши штандарты, что наш мир уходит в прошлое – со всеми старыми обычаями, старомодной преданностью и честью... Мы словно привидения, тени прошлого, вставшие на защиту минувшего века! – На его хмуром лице не дрогнул ни единый мускул, хотя он мучительно страдал. – Ну, парень, в своем мире я-то отнюдь не призрак! У меня одна жизнь – и одна вера, завещанная предками – таким я жил, таким и умру – я просто не умею иначе... Джон положил руку поверх огромной загрубелой кисти, лежащей на его плече: – Во имя Господа нашего, я последую за вами. – Черный Вилл посмотрел на него, некоторое время помолчал, а затем оглушительно расхохотался – от всего сердца, как в старые добрые времена: – Слава Господу, ты истинный сын старого Черного Вилла, проклятый южанин! Нет, парень, нет – этот бой не для тебя, но Бог благословит тебя за твои слова! Ты должен вернуться домой, править землями и защищать сына. Позаботься о Мэри – она горда и вспыльчива, но у нее благороднейшее сердце. Клянусь Пресвятой Девой, как здорово, что тогда она натравила на тебя собак! На следующий день Черный Вилл повел войско дальше, оставив лишь десятерых из самых молодых, чтобы сопровождать Джона на север. Перед отъездом он дал Джону отцовское благословение, а напоследок, еще раз внимательно оглядев Джона, сказал: – Ты выступил со мной, хотя это было тебе и не по вкусу, хотя ты и считал все это глупостью и ошибкой. Ты остался верным. Может, новый мир и не так уж сильно будет отличаться от старого – раз есть в нем люди, подобные тебе. Передай Мэри, что я люблю ее. И мальчишке... Скажи ей еще, что к весне я вернусь. Он развернул коня и поскакал прочь, а Джон со спутниками поехали в противоположную сторону, на север... Армия лорда Леонарда Дакра достигла Карлайля в январе – и битва, наконец, состоялась. Мятежники напали на армию Хансдона и после жестокого сражения были повержены. Это была, в сущности, резня. Лишь одному или двум мятежникам удалось ускользнуть, а некоторых захватили в плен. Участь их была решена – их повесили в назидание прочим. Ни один человек не возвратился в усадьбу у Лисьего Холма… Кризис миновал – и не последовало никаких гонений на обитателей усадьбы Морлэнд. Но, хотя ничего дурного пока не произошло, события до глубины души потрясли Пола – он резко постарел и все больше и больше, хотя и бессознательно, полагался на Джэна Чэпема. Уолтер Баттс воротился в свой дом в Лендале – пора было обучаться фамильному делу у отца, Джозефа. Уолтер, как единственный сын и наследник, становился продолжателем дела – хотя все девочки и получали свою долю. Кроме этих малышек в усадьбе Морлэнд оставались лишь Артур и двое сыновей Джэна. Артур по натуре был не таков, чтобы легко снискать любовь сварливого и раздражительного отца. И Пол стал уделять больше внимания Николасу и Габриэлю – особенно старшему: ласковому умнице, синеглазому и черноволосому, столь схожему с незабвенной и любимой женою Пола, Елизаветой... В марте усадьбы достиг слух о судьбе восставших. Около семисот пятидесяти мятежников – почти все йоркширцы – были повешены. Вдоль дорог тянулись бесконечные ряды виселиц, а вокруг мертвых тел затевали драки вороны. На несколько недель Пол слег – причем захворал непритворно. Ведь слишком многим было известно о его обязательствах перед Перси, и, кто знает, является ли его случайное неучастие в мятеже спасительным для него? Болезнь также избавляла его от необходимости сделать важнейший шаг – решить проблему, вставшую перед всеми католиками. Из Рима прибыла папская булла – папа Римский отлучал королеву Елизавету от церкви и предавал ее анафеме, объявлял ее незаконнорожденной и еретичкой – и освобождал всех истинно верующих от каких бы то ни было обязательств по отношению к ней. Это был, в сущности, нелепый документ – помимо всего прочего папа обвинял королеву в том, что она незаконно присвоила себе титул верховной главы Церкви – хотя она от него демонстративно отказалась. Однако папская булла есть папская булла... Отныне смертным грехом считалось посещение каких-либо служб, кроме римско-католической мессы. А по английским законам любая попытка примирить кого-либо с Римом или же смириться перед волей папы считалась изменой. Прежний удобный путь компромиссов между верой и совестью был навсегда отрезан. Болезнь Пола, к его радости, освобождала его от необходимости что-то решать, и, пока он был прикован к постели, бразды правления взял в свои руки Джэн. Побеседовав с отцом Филиппом, он приостановил служение католических месс в часовне – до тех пор, пока хозяин не оправится настолько, чтобы отдавать распоряжения самостоятельно. Филипп счел это разумным и подчинился – но католическая дворня и окрестные жители поняли, что приближается конец... Все шло своим чередом – месяц за месяцем: в апреле скот перегоняли на летние пастбища, в мае – ранний покос, огораживание земельных участков и осушение, в июне – скирдование и веяние. Нескончаемые труды земледельцев скрашивали лишь праздники – маскарад в день Святого Георгия, гулянья и танцы вокруг майского дерева, кулачные бои на Иванов день... В мае Пол, наконец, поднялся с постели, а к июню почти совершенно оправился, став прежним, – прогуливался по парку, перелистывал «Сто советов земледельцу» Тассера, выискивая плодовые деревья, нуждающиеся в прививке, выезжал на пастбище, на мельницу, обсуждал дела с дворецким и управляющим... Но теперь это был почти старик – сутулый, седеющий, а временами несносный и ворчливый. В часовне горела неугасимая лампада, но мессы не служили... А в разгар июльской жары в Йорке разразилась чума. Город перенес уже не одну эпидемию – порой заразу приносили приезжие, но часто болезнь просыпалась в сердце города: водные артерии были в чудовищном состоянии и кишели паразитами и грызунами. И хотя Северный Совет под началом сэра Томаса Гаргрейва уже отложил средства для ремонтных работ, их еще не начинали. Сперва городские новости еще достигали пригородов, но когда положение ухудшилось, по распоряжению Городского Совета во всех воротах была выставлена стража – никого не впускали и не выпускали, стремясь предотвратить распространение болезни. Город оказался отрезанным от окружающего мира. Чума пробудилась в центре города – в самой густозаселенной его части, и постепенно и неумолимо продвигалась к окраинам. Дом Баттсов в Лендале стоял как раз посередине. Это был старинный дом, со сложным лабиринтом коридоров и массой пристроек, спускающихся к самой реке. Между господским домом и пристанью находились сады, хозяйственные дворы, птичники, свинарники, сараи и амбары. В доме было множество темных коридоров, коротких лестничных маршей – почти все комнаты располагались на разной высоте, да и высота потолков всюду была разной... Даже летом в доме вечно чувствовался удушливый запах реки. Воду брали из колодца во дворе. В лучшие времена вода эта имела особый вкус, который упрямая Кэтрин Баттс превозносила до небес, заявляя, что безвкусная водица в усадьбе Морлэнд и в подметки не годится этому бальзаму. А порой речные миазмы отравляли колодец, и воду просто нельзя было пить, предварительно не вскипятив. Дети заболели первыми. У тринадцатилетней Грейс и десятилетней Джейн однажды поутру началась рвота, но все решили, что девочки вечером без спроса чего-нибудь наелись. И, хотя они начисто это отрицали, гувернантка дала им порцию слабительного. Через час у них начался сильнейший кровавый понос, жар... Рвота не прекращалась. Им снова дали слабительное. У младшей, Джейн, состояние резко ухудшилось, и уже к обеду бедняжка скончалась. Грейс умерла ночью. На следующее утро лихорадка началась у Чэрити и у старших детей, Уолтера и Розалинды – тут уже все поняли, что это такое... Болезнь вошла в их дом в тот самый день, когда заперли городские ворота, и невозможно было послать весточку в усадьбу Морлэнд, где жили две младшие сестрички, Маргарет и Селия. События развивались стремительно. Слуги оказались не менее восприимчивыми к болезни, чем господа, – многих рвало, трясло, и к тому же на теле появлялись страшные нарывы и язвы. Вскоре во всех покоях стоял удушливый запах болезни, дыма, а отовсюду слышались стоны и бормотание умирающих. Все это напоминало картину Страшного Суда... Кэтрин, вечно жаловавшаяся на здоровье, на сей раз проявила завидную силу духа – она отдавала распоряжения слугам, которых еще не сразила болезнь: они ухаживали за умирающими, выносили из дома трупы... Но все было бесполезно. Заболели Самсон и его жена Энни Уивер – им некому было помогать, кроме Джозефа, а тот безотлучно находился у постели сына, единственного наследника Баттсов. Когда же на третий день Уолтер скончался, Джозеф потерял надежду. Он принес из погреба полдюжины бутылок вина и за вечер опорожнил их все, одну за другой. В бесчувственном состоянии он сидел в кресле у мертвого камина, и, поскольку домашним было не до него, его обнаружили лишь на третий день – он лежал на полу бездыханный... Слуги, кому чудом удалось избежать заразы, потихоньку убегали из дома, втайне надеясь спастись. Кто-то из горожан ночью втихомолку на лодках ускользал вниз по реке, а другие уходили через северные топи. К тому времени, как скончалась Кэтрин – это произошло на исходе второй недели бедствия, – в доме оставалась лишь горстка насмерть перепуганных слуг. Королева с придворными все еще путешествовала, и печальные вести настигли Нанетту в Нортгемптоне. Она прямиком направилась к Елизавете и, обуреваемая горем, попросила позволения немедленно отбыть домой. – Как? Вся семья? О, Нэн, бедняжка, я так сожалею! Конечно, можешь тотчас же уехать на любой необходимый срок! – Благодарю, ваша светлость. Если я отправлюсь прямо сейчас и потороплюсь, то поспею как раз к похоронам. Мне необходимо успеть... моя единственная сестра... – Конечно. Но, Нэн, благоразумно ли всю дорогу провести в седле? Прости, но в твои годы... – Ваша светлость, по милости Божьей вам тоже в один прекрасный день стукнет шестьдесят, и больше... Посмотрю, что вы скажете, когда вам вдруг заявят, что вам не под силу ездить верхом! Королева рассмеялась и похлопала Нанетту по руке. – Но кто посмеет, хотела бы я знать? Ладно, скорее отправляйся. Господь сохранит тебя – и возвращайся как можно скорее. Мне будет очень тебя недоставать... И Нанетта ускакала, сопровождаемая Мэтью, Одри, Симоном и еще парой слуг. Когда она добралась до усадьбы Морлэнд, она уже вполне ощутила бремя своего возраста, а также разницу между верховой прогулкой в парке и даже охотничьим выездом – и бешеной скачкой по пыльным дорогам с рассвета до заката. Она самой себе не желала признаваться, насколько измучена. К тому же ей тут же стало не до собственных немощей – ведь она прибыла в усадьбу как раз в разгар семейной ссоры. Все взрослые собрались в верхних покоях. Когда вошла Нанетта, возбужденный Джэн, завидев ее, воскликнул: – Хвала Небу, мама, ты здесь! Теперь есть кому вразумить моего кузена! Нанетта поглядела на Пола – и была потрясена происшедшей в нем перемене. Она познакомилась с ним, когда тот был молодым человеком и бессознательно запечатлела этот образ в своем сердце. Теперь на нее глядел седой старик со сморщенным дряхлым лицом, на котором отразилась бессильная ярость. – Пол, что случилось? – но он лишь помотал головой, а Джэн ответил за него: – Он хочет, чтобы они были похоронены по католическому обряду! – Разумеется, и я на это надеюсь, – начала было Нанетта, но ее без всякого почтения перебила Мэри Сеймур: – Но они не были католиками! Все знают, что Баттсы – протестанты, что они куда более реформисты, нежели мы все вместе взятые! – И тем не менее Пол прав. Чтобы спасти их бессмертные души... – Я – глава семьи! – выговорил наконец Пол. – И принимать решение мне! – Но вы не глава семейства Баттсов, – заметила Мэри. – Теперь старшая из Баттсов – Маргарет. – Маргарет еще дитя и не может принимать решений! – Ну, уж коли до этого дошло, – твердо сказала Нанетта, – то моя мать носила фамилию Баттс. Таким образом, я старшая представительница семьи – и я всецело согласна с Полом. Каких бы ошибок ни натворили они за свою жизнь, наше дело – отслужить заупокойную мессу и вознести молитвы об их спасении. – Мама! – воскликнул потрясенный Джэн. – И ты хочешь, чтобы души их вечно томились в Чистилище? – уже зло воскликнула Нанетта. – Никакого Чистилища нет! – закричала Мэри. – Оно отменено! – Как можно земным законом отменить Чистилище? – прикрикнул на нее Пол. Джэн говорил еще громче, его синие глаза горели – но в глазах его матери пылало ответное пламя. – Ты не сможешь сделать этого, мама, – это идет вразрез с верой, которую они исповедовали. А мертвые не смогут тебе противостоять! Ведь ты причастила и соборовала Александра перед смертью по католическому обряду – против воли отца! И похоронила ты его как католика – снова против воли отца! Так не допускай, чтобы Пол поступил так же! Оставим в покос совесть – ты рискуешь жизнью! – Нельзя оставить в покое совесть, – тихо, но твердо произнесла Нанетта, – когда я была ребенком, существовала одна-единственная вера, и все мы твердо держались ее. Теперь же вокруг сотни лжепророков... Я верю в то же, во что верила всем сердцем всегда – и Пол также... И если мне предстоит погибнуть за истинную веру, веру отцов моих – ну что ж, я предпочту смерть малодушной измене! – Но откуда вы знаете, что эта вера истинна? – закричала Мэри Сеймур. Нанетту поразила ее горячность – она перевела взгляд с Мэри на Джэна. – Теперь я все поняла, – медленно и отчетливо выговорила она. – Не ты, Джэн, научил этому Мэри, а она тебя. Как ты мог презреть веру отцов? – Перед смертью отца терзали сомнения, – сказал Джэн. – Он начинал видеть истину – новую истину. Старый мир мертв, мама, – ты не можешь этого не видеть! Перед нами открывается новый прекрасный мир – и мы уже плоть от плоти этого мира! И пора сбросить оковы прошлого! Нанетта неотрывно глядела на его живое, красивое лицо – лицо истинного Морлэнда – и понимала: он для нее потерян. – Дело также и в том, – неторопливо продолжала она, – что ты по праву наследования смотритель Раффордского Леса, и потеряешь теплое местечко, если выкажешь неповиновение власти. Теперь я все поняла. Что ж, ты сделал свой выбор – а уж похороны оставь нам с Полом... – Погребение совершится по католическому обряду. – Плечи Пола вдруг распрямились: перед ними стоял прежний глава семейства во всем блеске гордости и достоинства. – А в часовне усадьбы Морлэнд будут продолжать служить католические мессы в память о короле Генрихе – так, как было всегда! Да будет так! Джэн кинул взгляд на Мэри. – Что ж, тогда придется мне забрать отсюда сыновей. Весьма сожалею, но не могу подвергать их такой опасности. Это было тяжким ударом для Пола – и пламя снова вспыхнуло. – Ты забираешь Николаса? – О, Джэн! – запротестовала Нанетта. Она взглянула в глаза сына – и увидела, что они полны слез. – Мама, я не хотел этого – но что мне остается? Мы, как и вы, верны своей вере. Но я по-прежнему люблю тебя, мама. Это вечно и неизменно... – Это меняет все, – грустно сказала Нанетта. – И ты сам это знаешь. Но ты все же мой сын, и я буду молиться за тебя и за внуков. Когда молодые удалились, Пол присел на стул у огня и взглянул на Нанетту, словно старый лис, затравленный собаками. – Семья раскололась, – прошептал он, – он увезет моих малышей... Джон далеко, и Леттис... А Пол-младший в могиле... Усадьба Морлэнд опустеет. Тетя Нэн, что станется с нами? – Не знаю... – устало ответила она. |
||
|