"Монах на краю земли" - читать интересную книгу автора (Синякин Сергей)

Казань, психиатрическая больница закрытого типа. Январь 1964 г.

Санитары в психбольнице бывают разными, но добрых нет. У добрых не выдерживают нервы. В психиатрической больнице закрытого типа пациенты особые. Очень часто они попадают сюда за убийства. В казанской больнице длительное время лежал людоед Стрешнев, который все свободное время посвящал рассуждениям о вкусе человеческого мяса. По Стрешневу вкус мяса зависел от пола, возраста человека, времени года, когда был произведен забой (именно так он называл совершенные им убийства), профессиональных занятий жертвы до забоя и, собственно, способа забоя. Стрешнев потребовал себе общие тетради, в которых он начал писать диссертацию по экономике и увлеченно доказывал, что будущее за каннибализмом, что демографический рост заставит человечество перейти к этому высококалорийному и сравнительно дешевому продукту питания. В беседах с санитарами Стрешнев гордо именовал себя пионером каннибализма, становясь в ряд с первооткрывателям земли, а также учеными и космонавтами, совершившими первые полеты в космическую неизвестность. "Садисты! Скоты! - орал Стрешнев, уворачиваясь от шприца с нейролептиками. - Люди мне еще памятник поставят! Прогресс человечества начал я! А вы! - тыкал он указательным пальцем в санитаров. - Вас мне на блюде подадут! С маслиной во рту зажарят!" Ну, скажите на милость, кому из санитаров такая перспектива показалась бы заманчивой? Неудивительно, что они вкладывали все свое усердие в перевоспитание людоеда, но не путем лекций и чтения Библии, а куда более действенными методами.

Сейчас Стрешнева не было. Вездесущий Никита Сергеевич Хрущев поинтересовался судьбой садиста, который за неполные пять лет съел более двадцати человек, и, узнав, что тот признан невменяемым, устроил докторам разнос.

- Жрать он был вменяемым! -орал генсек на главного психиатра страны, топая небольшими ножками, обутыми в лакированные ботинки. - Двадцать человек схарчил! Да весь ЦК за тот же период всем своим составом меньше коров съел! Я тебя вместе с ним посажу, может, тогда проникнешься! Двадцать человек, а ему кашу в палату носят! Я не пойму, может, вы пидарасы? Может, сами тайком по ночам на городских улицах харчитесь?

Стрешнева срочно повезли на повторную экспертизу в институт имени Сербского, где со дня на день должны были признать его абсолютно вменяемым и подсудным.

- Бред какой-то! - воскликнул доктор медицинских наук Ващенко в узком кругу коллег. - Если он вменяем, то мы его диссертацию о питании на ВАКе должны рассматривать!

Справа от палаты Аркадия Наумовича было тихо. В палате справа жил Далай-лама. Он постоянно медитировал или путешествовал в астрале, поэтому стены камеры препятствием не служили. Вернувшись из очередного путешествия. Далай-лама, которого когда-то звали Рустамом Фаридовичем Амирхановым, рассказывал всем желающим, как выглядят жители Сатурна, какие листья у деревьев в Туманности Андромеды, чем завершилась война между Плеядами и Кассиопеей, куда все-таки стремится звезда Барнарда и когда Солнечной системы достигнет Звездная Орда, которая на своем пути беспощадно истребляет все живое. По Амирханову выходило, что тогда-то и следует ожидать уже не раз описанный Апокалипсис. Далай-лама Амирханов рассказывал, что в космическом пространстве есть невидимые глазу звезды, которые поглощают видимый свет. Люди про эти звезды еще не знают, они их откроют лет через десять - пятнадцать, но пользы от этого никакой не будет. Санитары и врачи слушали Амирханова с удовольствием, а Штерн его не любил и в глаза называл брехуном и глупцом.

Слева у него в соседях был Моцарт, в прежней жизни - Андрей Николаевич Жабин. О нем ходили противоречивые слухи, говорили даже, что когда-то он значился крупным партийным функционером, чуть ли не кандидатом в Политбюро ЦК КПСС, что было, конечно же, полной ерундой - кто ж будет лечить аппаратчика такого масштаба в провинциальной больнице, где даже "утку" санитары приносили в порядке живой очереди? Тем не менее в музыке Моцарт знал определенный толк, не расставался с двумя деревянными расписными ложками, которыми ловко настукивал любые мелодии. Лучше всего у него получался "Турецкий марш" собственного сочинения, который Моцарт предпочитал выстукивать на стриженых головах пациентов больницы. Честное слово, ему даже аплодировали санитары, а в праздничные дни номер непременно входил в программу концерта, который готовили больные для работников облздравотдела.

Обычно в концерте принимал участие силач Джамбатыров, задушивший председателя своего колхоза за приставания к дочери. Суд оказался перед неразрешимой дилеммой - или признать, что член партии может изнасиловать малолетнюю, или сделать вывод, что ничего подобного не было, а просто Джамбатыров сошел с ума и ответственности нести за свои неосознанные действия не может. В психбольнице силач на спор и просто так поднимал любого зрителя, жонглировал учебными гранатами из кабинета гражданской обороны, делал шпагат с сидящими у него на плечах санитарами и вообще демонстрировал чудеса силы.

Джамбатырова в больнице любили. Врачи давно признали бы его излечившимся, но многочисленная татарская родня председателя еще не остыла от мстительных желаний, и Джамбатыров находился в больнице на положении расконвоированного, пилил дрова и выполнял иную работу, требующую умения и физической силы.

Были в больнице самые разнообразные люди, которые с уважением отнеслись к новому пациенту. Врачам Аркадий Наумович Штерн попытался объяснить, что никакой он не псих, а сидит, скорее, по политическим убеждениям. Выслушивая Аркадия Наумовича, врачи согласно кивали: годика два, ну, от силы три, и Аркадий Наумович сможет вернуться к своей диссертации. Вот тут как раз и товарищ полковник из Питера специально приехал, чтобы поинтересоваться здоровьем больного. Действительно, вслед за главврачом в палату вошел респектабельный и улыбающийся гэбист Валентин Николаевич Авруцкий, сел на шаткий стул, обдав Аркадия Наумовича терпкой волной "Шипра", улыбнулся ему, как старому знакомому, и нетерпеливо махнул рукой главврачу: дайте, мол, пообщаться со старым другом!

- Ну, здравствуйте, - он властно стиснул руку больного. - Как самочувствие, Аркадий Наумович? Я тут вам бананов с мандаринами привез, даже ананас удалось раздобыть, честное слово! Тут у них пошел непонятный и ненужный разговор, в котором оба, как боксеры, уже не раз встречавшиеся на ринге и хорошо знающие силу друг друга, пританцовывали, закрываясь перчатками, имитировали атаки, но первый удар никто нанести не решался.

- Ну, рассказывайте, рассказывайте, - подбодрил полковник Авруцкий, решившийся на атаку. - Больше вам никто, не будет препятствовать. Здесь вы можете говорить всю правду. Расскажите людям, что Земля не круглая, а плоская, что стоит она на трех китах, что под нами бескрайний соленый океан, что небо над нами заключено в небесную твердь, о которую в тридцатые годы разбивались ваши воздушные шары и стратостаты. Рассказывайте! О том, что звезды - это странные вкрапления в небесный хрусталь, что Луна и Солнце движутся по небосклону по специальным рельсам, что туманности - это не скопления газа и не далекие галактики, а всего лишь небрежность ангелов, которые ленятся лишний раз протереть небесный свод сухой тряпкой. Что же вы молчите?

Штерн облизнул губы. Одутловатое и бледное лицо его казалось мертвым.

- Знаете, - сказал он, - я чувствую себя круглым идиотом. Я долго жил ожиданием, но никогда не думал, что возможен такой простой выход.

Авруцкий ухмыльнулся.

- Привыкайте, - посоветовал он. - Здесь, как я уже сказал, вы можете не грешить против истины. Да, вы совершенно правы - мы живем на поверхности плоской Земли. Да, наша Земля действительно стоит на трех китах, и никто никогда не летал в космос, потому что невозможно пробиться за небесную твердь. Вам стало легче оттого, что это знаете не только вы. Так что давайте - выкрикивайте истину.

- В сумасшедшем доме? - спросил Штерн.

- Это пока, - подбодрил гэбист. - Когда будет объявлено, что люди достигли Луны, вы можете кричать на всех перекрестках. С американцами мы уже договорились. Мы, разумеется, все подтвердим.

Но я хотел поговорить о другом. Где звезда, которую вы сняли с оболочки разбившегося стратостата? Мы долго играли в кошки-мышки, настало время поговорить по-мужски. Отдайте звезду, в ней нуждается государство. Ведь мы до сих пор не знаем, что это такое! А ведь ее исследования могут перевернуть все наши представления о физике пространства. Отдайте, Аркадий Наумович!

- У меня ее нет, - отрезал Штерн, по-детски скрестив пальцы за спиной. - И никогда не было. Может быть, у Минтеева?

- Минтеев умер, - напомнил Авруцкий. Да, ему повезло, - кивнул Аркадий Наумович. Глупое упрямство, - пожал плечами Авруцкий.

- А что было бы, если бы звезда попала в руки военных еще тогда? - глухо спросил Штерн.

- Возможно, мы спасли бы немало человеческих жизней, - уверенно сказал полковник. - Война с Гитлером была бы менее кровавой…

- Я в этом сомневаюсь, - вздохнул Штерн. - Но хочу вас спросить, что было бы с нами? Со мной, с Минтеевым, с Урядченко и Новиковым?… Что вы молчите, полковник? Кстати, я забыл вас поздравить…

- Мне нечего сказать, - нахмурился Авруцкий.

- Господи! - Штерн встал. - Вы по-прежнему рветесь спасать поле, не замечая, что под сапогами хрустят те же самые колоски!… Я могу вернуться в свою палату?

- Послушайте! - полковник схватил Штерна за рукав. - Поймите же: вас не выпустят, пока не получат звезду!

- А зачем мне выходить, - пожал плечами Аркадий Наумович. - Я дома, полковник. Я дома.

Некоторое время Авруцкий внимательно смотрел на него.

- Жаль, - коротко сказал он - Я был уполномочен сделать вам самые лестные предложения.

- Господи! - вздохнул Штерн. - Как вы мне все надоели: уголовники, ищущие несуществующие драгоценности, ученые, мечтающие въехать в рай на чужом горбу, прислужники властей, радеющие за благо всего человечества! Для того, чтобы достичь эфемерного всеобщего счастья, вы не задумываясь сломали жизнь мне, Минтееву, Новикову, Урядченко. И все потому, что добытая нами правда оказалась не нужна. Сколько жизней вы еще сломаете, прежде чем убедитесь, что всеобщее счастье недостижимо, а мы лишь пылинки на плоских дорогах мироздания и от чего-то более огромного нас отделяет небесная твердь. Я не знаю, есть ли там Бог, не знаю, кем и для чего создан наш мир, но почему-то уверен: он не создан для кровавых экспериментов и вашей тупости. Когда-нибудь нашему Создателю станут скучны все человеческие художества, и тогда наступит конец. Не будет труб и второго пришествия, просто все три кита однажды взмахнут хвостами и… Мне страшно, полковник.

Мы стоим на краю бездны, перед которой ничтожны все человеческие потуги и стремления. Вы слишком молоды и не помните старый учебник географии. А в учебнике том был удивительный рисунок - монах добрался до края света, пробил небесную твердь и высунул голову, желая увидеть, что кроется за нею. Что миру до вашего космического вранья? Мы все на краю, и настало время заглянуть, что там дальше?