Симона Вилар Исповедь соперницы

Глава 1. БЭРТРАДА. Январь 1131 года.

Я всегда знала, что могу добиться всего чего захочу.

Конечно, я не была настолько наивной, чтобы не понимать — для получения желаемого следует предложить немало усилий, к тому же не все приходит сразу. Но в одном могу поклясться — ни разу я не познала поражения. Это давало мне повод гордиться собой, ходить с высоко поднятой головой, ничуть не стесняясь своего происхождения.

Да, пусть я и была незаконнорожденной, но в то же время и принцессой Нормандской. Ибо мой отец — сам Генрих I Боклерк, герцог Нормандии и, свыше того, король Англии. Правда в Англии я бывала редко, больше жила в континентальных землях отца. Я была «дитя двора», девица выросшая в королевском окружении, незаконнорожденная принцесса, и пусть бы только кто попробовал мне в глаза сказать, что я не более, чем одна из ублюдков моего любвеобильного батюшки.

Моя мать давно умерла. Я ее совсем не помнила, знала только, что она была вдовой нормандского рыцаря, некогда обратившаяся с прошением к королю, а уж Генрих Боклерк редко упускал приглянувшуюся даму. Так я и появилась на свет, одна из множества его внебрачных детей. Но ко мне отец относился с особой нежностью, так как я рано осиротел, и мне с няней Маго было позволено жить при дворе. Я с детства впитала в себя атмосферу интриг и замковых тайн, научилась в них разбираться и использовать себе на корысть. Интриги! Ничто так не волновало меня. Я жила этой жизнью и она мне нравилась. О, я быстро научилась распознавать свою выгоду и никому бы не позволила себя обидеть.

А ведь в последний раз меня посмел задеть сам примас[1] Англии архиепископ Кентерберийский. Этот поп громогласно осудил мою манеру туго затягивать шнуровку платья, заявив, что так я сильно подчеркиваю фигуру, выставляя на обозрение каждый изгиб тела, смущая тем самым разум мужчин, наводя их на плотские помыслы. Как будто мужчины не думают об удовлетворении плоти ежедневно! Вдобавок этот съязвил, что ничего иного и не следовало ожидать от девицы, чья мать была одной из шлюх короля, имени которой Генрих и припомнить уже не может.

Кто бы снес подобное оскорбление? И я показала, что смогу отомстить даже главному церковнику Англии.

Кем это сказано что Церковь вне юрисдикции короля? Уж по крайней мере не такого как мой отец. Генрих I держал всех этих длиннополых в кулаке и, чтобы не вещал Рим, ни одно церковное постановление не имело силы, если отец не одобрил его. К тому же любой церковник был так же подданным короля. Пришлось навести справки об архиепископе, и среди прочего всплыли факты его необычайного благоволения к саксам, этому грубому, мятежному племени, которое огнем и мечом покорил мой грозный дед Вильгельм Завоеватель.[2] А примас не только вступался за них, но даже утаивал от короля их выходки, заминал скандалы. Стоило ли об этом узнать королю? Разумеется. И уж я постаралась представить все в таком свете, что примас выглядел едва ли не смутьяном.

Наградой мне стала восхитительная сцена: отец устроил святоше гневный разнос, а под конец велел покинуть двор, заняться делами духовными и не совать свой нос туда, куда не следует.

Пристыженный архиепископ Кентерберийский поспешил уехать, но прежде чем он укатил, я постаралась, чтобы ему стало известно, кто донес на него. Его последний укоризненный взгляд доставил мне немало торжества, как и порадовало то боязливо-почтительное отношение, с каким стали относиться ко мне, поняв какое влияние я имею на родителя. Ибо я была Бэртрадой Нормандской… или Английской, если угодно. Так меня полагалось называть до той поры, пока я не выйду замуж и не стану по праву носить имя супруга.

Вопрос замужества для меня, как и для любой девицы благородной крови, представлял немалый интерес. Я была честолюбива и не вышла бы ни за кого, кто бы ни поднял меня до уровня настоящей госпожи с достойным титулом. А почему и нет? Сам Вильгельм I, мой дед по отцу, был рожден от внебрачной связи герцога Роберта Дьявола и дочери кожевенника Арлетты. А стал же он королем! Мои незаконнорожденные братья Роберт, Реджинальд и Бодуэн — могущественные вельможи Англии. Первый носит титул графа Глочестера, второй Корнуолла. А третий — Девоншира. И, тресни моя шнуровка, я не желала для себя меньшего.

Отец дал мне понять, что я богатая невеста: мое приданное составляют пять тысяч фунтов, то есть столько же, сколько некогда оставил моему отцу Вильгельм Завоеватель. И Генрих Боклерк сумел стать королем. Короны мне не добиться — хотя бы потому, что я женщина и незаконнорожденная дочь. Я это понимала, но так или иначе хотела стать настоящей госпожой. В мои двадцать два года я это уже ясно осознавала. А ранее… Выть хочется, как вспомню, сколько я допустила ошибок. Но все же я не теряла надежды. Ведь кроме пяти тысяч в качестве приданного, не стоило сбрасывать со счетов, что я красавица.

Об этом мне говорило не только зеркало и моя льстивая Маго, но и взоры мужчин. Да, я знала, что красива. У меня блестящие темные глаза цвета спелой вишни и золотисто-смуглая кожа, как у восточных красавиц. О таких с восхищением рассказывают паладины, возвратившиеся из Святой Земли. Этот золотистый отлив придает мне, нормандской девице, особую экзотичность. Рост у меня высокий, царственный, а фигура… Мужчины глядят мне вслед и я знаю — им есть, что посмотреть! Пояс, что обхватывает талию, я стягиваю на окружности не более семнадцати дюймов. Бедра у меня широкие, а грудь… Как сказал этот противный архиепископ — наводит на плотские помыслы. Лицом я удалась в отца-короля, оно у меня несколько худощавое, с чуть впалыми щеками, а рот… Пожалуй рот я сочла бы несколько тонкогубым. Жестким, как говорит мой кузен Стэфан Блуаский. Но это истинный рот потомков Завоевателя.

Главное мое украшение — волосы, в этом нет никаких сомнений. Пышные, вьющиеся мелкими кольцами и такие густые, что няня Маго не один гребень сломала, расчесывая их. На первый взгляд они могут показаться черными, но это только в полумраке сводов. На свету же в них явно поблескивает медь — но это вовсе не рыжина, а благородный красноватый отлив. Придворные поэты, сочиняя в мою честь баллады, так и не смогли точно определить их цвет: кто сравнивал их с отблеском факелов в полумраке, кто с ценным красным деревом. Но что мои кудри необычайно красивы, все признают в один голос. Поэтому я не люблю покрывать их вуалью или накидкой. Ну, разве что, когда этого требуют приличия. В церкви, например.

Конечно, такая красавица, к тому же дочь короля и богатая невеста, вполне может рассчитывать на блестящую партию. При этом я до сих пор не помолвлена, а в таком возрасте уже просто неприлично оставаться в девицах. Вон моя сестра Матильда, правда законнорожденная принцесса, уже дважды представала перед алтарем. Первый раз в двенадцать лет и мужем ее был сам император Германский Генрих V. В двадцать три она уже овдовела, а в двадцать шесть вторично обвенчалась с юным графом Анжуйским Жоффруа. Матильда стала графиней Анжу, хотя ее по прежнему все величают императрицей. Меня это просто бесит, но я утешаюсь тем, что живет-то она с мальчишкой Анжу, как кошка с собакой. И то не диво — с ее то гордыней, да еще на десять лет старше супруга. Говоря как на исповеди, я рада, что у них не складываются отношения, ибо безбожно завидую Матильде. Два раза замужем, два раза госпожа целого края! Но о моей зависти знала только преданная Маго. С Матильдой же я сама кротость. Ведь она бесспорно любимица Генриха I. И на то есть причины. У моего отца-кобеля более двадцати бастардов и всего одна законнорожденная дочь Матильда. Правда был у него и сын, наследник принц Вильгельм. Но одиннадцать лет назад он погиб. Корабль на котором он с друзьями плыл по Ла Маншу затонул, и никто с тех пор не видел моего отца веселым. Ведь теперь его единственным законным ребенком осталась только Матильда. И это несмотря на двадцать других детей — с полосой на гербе с левой стороны![3]

Правда одно время и я надеялась стать английской королевой.

Еще когда отец не оправился от потери принца Вильяма и велись разговоры, кто же наследует корону, многие склонялись к тому, что Генрих сделает своим приемником племянника Теобальда Блуаского. Теобальд был старшим сыном сестры отца, графини Адели, дочери Завоевателя, вышедшей замуж за графа Блуа. Поначалу все эти разговоры меня мало волновали, до тех пор, пока Теобальд не прибыл ко двору и начал проявлять ко мне повышенное внимание. Тогда мне уже было пятнадцать лет, грудь и бедра у меня оформились, так что Теобальду было на что поглядеть. Я поняла, что подобное внимание предполагаемого наследника может сыграть мне на руку и возвести на Английский трон. И я всячески поощряла ухаживания высокородного кузена, и почти добилась своего. Почти. Ибо оказалось, что он уже помолвлен с дочерью герцога Каринтского. А помолвка в наше время почти приравнивалась к святости венчания. Но я не отчаивалась, ибо, живя при дворе, не раз слышала, как расторгались подобные соглашения ради политических интересов. И я бы добилась своего, если бы в дело не вмешался мой второй кузен, брат Теобальда — Стэфан.

Мы со Стефаном не терпели друг друга. Этого тихоню прислала ко двору Генриха I его честолюбивая мамаша Адель и король отдал ему во владения графство Мортэн. Меня злила подобная щедрость отца, я ревновала его к Стэфану и, будь у меня хоть шанс, постаралась бы выставить его в невыгодном свете. Но, не смотря ни на что, паинька Стэфан оставался в любимчиках у короля. Именно он, проведав о чувствах ко мне Теобальда, поспешил донести обо всем этой грымзе Адели. Закончилось все скандалом. Властная Адель увезла сына и вынудила жениться, а меня почти на целый год упекли в монастырь.

Монастырь!.. Вот уж местечко! Бесчисленные запреты, нескончаемые посты и службы. Смирение, смирение и еще раз смирение!.. Со мной, дочерью короля, обращались лишь чуть лучше, чем с обычной постоялицей. О, это был ужасный год, и возвратившись в мир, я точно знала, что сделаю все что угодно, лишь бы никогда больше не оказаться за стенами обители. Жалея бедных затворниц, я никак не могла понять, как туда можно прийти по доброй воле. Из монастыря я вынесла тайное призрение к женщинам, отгородившимся от мира, и явную симпатию к священнослужителям. Но к священникам высшего ранга. Аббаты, прелаты, епископы — особенно молодые, ученые, не обезображенные лицемерием и ханжеством, с изяществом носившие дорогие сутаны — мне очень даже нравились.

Вскоре по возвращению из монастыря я допустила непростительную оплошность. Я влюбилась. И в кого!.. Поистине Блуаский род был для меня роковым. Стремление женить на себе Теобальда, неприязнь к его брату Стэфану… и страстная любовь к их младшему брату аббату Генри. Я увидела его, когда приехала в Руан. Генри было около тридцати, он был обаятелен, образован, учтив. А с каким изяществом он носил свою расшитую сутану, какими душистыми притираниями от него пахло, какие перстни сверкали на его холеных пальцах! Я была сражена. Я была дурой. Потому, что сама пришла к нему, стала его любовницей.

Правда после первой же нашей плотской близости я прозрела. Ночь с мужчиной не доставила мне удовольствия, мне было больно и плохо. Мне было противно. То, что мужчина делает с женщиной в постели — отвратительно! Он просто причиняет ей боль, унижает ее, использует. И о чем только поют трубадуры в своих томных балладах, а глупые дамы слушают их, закатив глаза! Вот флирт, свидания, ухаживания, когда мужчина хочет вас и признается в любви — это еще куда ни шло. А как приятно быть избранницей рыцаря, когда он посвящает вам свою победу на турнире, сражается ради вас. Но постель! Лежать придавленной, обслюнявленной, слышать сопение и хрипы… Брр!..

На другой день я видеть не могла предмет своего обожания. Генри Блуа был напуган моей холодностью. Это хоть немного утешило меня. Я ведь понимала, что Генри со дня на день ждет рукоположения в сан аббата одной из крупнейших обителей Англии, аббатства Гластонбери. И если король проведает, что племянник-священник обесчестил его дочь… Словом я неожиданно поняла, что имею власть над Генри. И забавно же мне было видеть, как он и его заносчивый братец Стэфан заискивали передо мной, как умоляли держать все в тайне. Они были полностью в моих руках.

Поначалу я, правда, опасалась, что окажусь в тягости. Наивный испуг девушки впервые оказавшейся в подобной ситуации. С моими месячными кровотечениями не все было гладко: у меня постоянно случались задержки. Так что несколько недель я жила в страхе и даже обратилась к Стэфану с просьбой подыскать мне умелую повитуху. Тот пришел в ужас — как раз в это время король начал вести переговоры о моем браке с принцем Фландрии Вильямом Ипрским.

Вильям, как и я, был незаконнорожденным, однако как мужчина имел шанс получить наследство. Пожалуй он мне даже нравился, как и прельщала идея стать графиней Фландрской. Но я была тогда в таком страхе, думая, что забеременела, что почти избегала жениха.

Но вскоре все наладилось, я успокоилась и стала куда любезнее, несмотря на то, что меня по-прежнему брала оторопь при мысли, что, став супругой, я буду обязана позволять мужу проделывать со мной это… Но ведь супружеской обязанности порой можно избежать. Слышала же я, как моя сестра Матильда даже запирается на щеколду, когда не желает допускать к себе Жоффруа. Сама же разъезжает в компании с красивым рыцарем-охранником, к тому же крестоносцем. Я ее понимала. К тому же отдавать предпочтение не мужу, а рыцарю — это было так куртуазно, так модно! Да и иметь поклонника отнюдь не означало плотскую близость с ним, но дарило такие волнительные ощущения! Мне это всегда нравилось, я всегда стремилась, чтобы меня окружали мужчины. И замечая ревность жениха, приходила в настоящий восторг.

Однако вскоре помолвка с Вильямом была расторгнута. Фламандцы избрали своим правителем другого наследника, и все преимущества, какие бы дал Генриху этот союз, сошли на нет. Вильям стал просто одним из лишенных наследства рыцарей, каких и без него было немало при дворах Европы. И я сразу потеряла к нему интерес.

Кто следующий?

Претендентов находилось немало. Суровый Валеран де Мелен, скучный, как хоровое пение Уильям Суррей, иные. Время шло, женихи менялись. Но меня это устраивало, даже развлекало. Я то знала, что без мужа не останусь. А пока я прекрасно проводила время, постоянно переезжая с двором, принимая участия в больших охотах, получая приглашения на турниры, интригуя, кокетничая, заводя знакомства. Я чувствовала себя самой обворожительно и желанной женщиной при дворе. Пожалуй при дворе популярнее меня была только королева Аделиза, и то благодаря короне.Отец женился на ней уже после смерти наследника — но просчитался. Аделиза оказалась бесплодна, как пустырь. У короля порой появлялись дети от случайных связей, но они оставались ублюдками, а законного наследника все не было. И при дворе ломали голову, к кому же перейдет корона Англии.

Одним из претендентов считался любимый незаконнорожденный сын Генриха — Роберт Глочестер. Меня бы это устроило, так как с Робертом мы были в приятельских отношениях и в запутанных интригах двора я всегда поддерживала его сторону.

Вторым почитали Теобальда, так как он был первым из внуков Завоевателя по мужской линии. Поговаривали даже о втором из племянников Генриха, его любимце Стэфане, которому Генрих давал частые поручения в Англии. Отец явно к нему благоволил, даже сосватал за одну из первых невест Европы Мод Булонскую, родословная которой велась к Карлу Великому. Однако Стэфан скорее поддерживал партию старшего брата — Теобальда. Как и Генри, моя былая любовь, а ныне уже епископ Вустерский, хитро вербовавший среди церковников сторонников Блуаского рода.

Но что же решит король? Меня так и кружило в водовороте придворных интриг, когда я неожиданно узнала… Да мой отец был самонадеянным человеком, поэтому и пошел на столь неслыханный шаг, назначив своей наследницей Матильду. Женщину поставил выше мужчин.

Увы, Матильда и в самом деле была законной наследницей и до сих пор носила титул императрицы. А теперь она станет бкоролевой Англии и герцогиней Нормандии, уже будучи графиней Анжуйской. Все ей, ей, ей… Единственную усладу мне доставляли нелады в ее семье. Отца же они тревожили. Анжуйский дом всегда был врагом Нормандии, и Генрих понимал, что многих его нормандских подданных возмутит, что став их госпожой, Матильда навяжет им своего мужа Жоффруа. Что же касается Англии, то я мало знала эту часть владений отца. Эта страна казалась мне дикой и совсем не похожей на вотчину, которая смириться, чтобы ею правила женщина.

Как-то, во время наших редких бесед с отцом, я намекнула ему на это. Отец улыбнулся, похвалил мой государственный ум, чем несказанно польстил мне. Потом помрачнев, сказал, что оставить все Матильде, для него единственный шанс продлить на троне Завоевателя свою плоть и кровь.

— Что же касается смут, то я оставляю Матильде покорное королевство, усмиренное моим мечом и волей. И я заставлю каждого из подданных принести присягу императрице Матильде, поклясться на кресте. А когда она родит сыновей, они поделят меж собой и Нормандию, и Англию, и Анжу.

Я все же осмелилась заметить, отчего это он так уверен, что Матильда наплодит столько сыновей? Ей уже двадцать сем, она второй раз замужем, но до сих пор ни разу и не понесла.

Король странно взглянул на меня, но промолчал. И этого хватило, чтобы я почувствовала запах интриги. Стала разведывать.

Среди постоянно окружавших меня поклонников был один, кому я позволяла поднимать на турнирах оружие в мою честь. Звали его Гуго Бигод. Он был хороший боец, дерзкий насмешник и было в нем какое-то зло и дикость, какие мне нравилось укрощать. Гуго был привлекателен. Стройный, подвижный, с короткими светлыми волосами и колючими синими глазами. Порой он дерзал обнимать и целовать меня, но большего я не позволяла. Ведь Гуго был простым рыцарем, его земли располагались в Англии, в графстве Саффолкшир, зато его отец был одним из приближенных короля и состоял стюардом двора. Вот через него Гуго и выведал для меня новость. Да такую, что…

Оказалось, что тот прекрасный охранник-крестоносец Матильды попросту обрюхатил ее и дал деру. Матильда в положенное время родила внебрачного ребенка, который вскоре умер, и это едва не послужило поводом, что Жоффруа чуть не изгнал ее с позором. И король Генрих, отдавая право наследования дочери, не только оставлял на троне свою плоть и кровь, но и спасал Матильду от бесчестья, какое она накликала бы на всю семью, если бы этот брак завершился позорным разводом. Теперь же Жоффруа простит ей все, учитывая, что с женой он приобретет права сразу на две короны — королевскую и герцогскую.

Все это меня позабавило. И как же я торжествовала, видя, какой понурой и бледной выглядела Матильда во время церемонии присяги, когда первые вельможи Нормандии и Англии клялись поддержать ее права, хранить ей верность, как наследнице Генриха I. Стэфан и Роберт Глочестер даже поссорились прилюдно, не желая уступать один другому первенство присягнуть. Но эти двое всегда недолюбливали друг друга, вечно спорили. Но Матильда то… Ах, тресни моя шнуровка! — но ведь сестрица оказалась не лучше портовой шлюхи, и только потому, что она родилась в королевских покоях, может так высокомерно вскидывать голову и величаво протягивать руку для поцелуя.

И еще меня порадовало, как подурнела сестра. Вообще-то ее признавали красавицей. Роста она правда незначительного, но хорошо сложена, с ярким ртом, голубыми глазами и длинными рыжими косами, ниспадавшими до пояса из под блестящего обода короны. Эта рыжина присуща всем нам, потомкам Завоевателя. У меня она была более интересной, в моих темных волосах. У Матильды же косы были каштаново-рыжего окраса. И их яркость хоть немного умаляла ее бледность и круги у глаз, отвлекала от ее усталого вида. Она и в самом деле, походила на женщину, перенесшую, если не тяжелую болезнь, то едва оправившуюся после родов. И я не отказала себе в удовольствии посыпать ей соль на рану, когда мы оказались одни. Поначалу, конечно, я обнимала и целовала ее, а потом с самым невинным видом полюбопытствовала, кто в ее свите тот красавец-крестоносец, о котором идут слухи как о самом ее верном рыцаре?

Я заметила, как вздрогнула Матильда и нервно стянула у горла мех накидки.

— Его зовут Ги де Шампер, сеньор Круэльский, — сказала она хрипло. — Он оказался предателем, его ищут и за его голову назначена награда.

— Ах, ах! — посокрушалась я. — Неужели же его так сложно изловить?

Матильда задорно улыбнулась.

— О, он неуловим. Его земли находятся в Англии, в графстве Шропшир, но вряд ли его там обнаружат. Он словно ветер. Можно ли словить ветер?

О чем только она думала в величайший день своей жизни? Нет, я перестала понимать свою заносчивую сестру.

Впрочем, как бы не складывались дела в политике, меня куда более волновала собственная судьба. Я тои дело оказывалась с кем-нибудь помолвленной, но как правило из этого ничего не выходило. То отец решал, что жених не достойны породниться с ним, то я сама находила его неподходящей партией.

Между тем среди девиц королевского двора оставалось все меньше незамужних. Я испытывала странное чувство. С одной стороны, я стремилась вступить в брак, с другой — жаждала оставаться незамужней и наслаждаться свободой. Но второе повлекло бы за собой недоумение, а потом и презрение. Брак — обязателен, если не хочешь слышать насмешки за спиной, а там и унизительную жалость, как к старой деве. И тогда я решила сама выбрать себе мужа.