"Тихий уголок" - читать интересную книгу автора (Бигл Питер Сойер)

ГЛАВА 5

Миссис Клэппер поставила будильник на 9:30, и теперь терпеливо ждала, когда он прозвонит. Она лежала на боку, отвернувшись от часов, подтянув ноги к животу и убрав одну руку под подушку. Она так основательно натянула одеяла на подбородок, что они съехали с другого конца постели, оставив ступни непокрытыми. Скрестив лодыжки, она потёрла ступнёй о ступню, однако ноги остались холодными, и она почувствовала себя уязвленной. Перевернувшись на спину, она протянула руку и, как это случалось каждое утро, убедилась, что рядом нет никого, кто, почувствовав толчок, полусонным голосом пробурчит, чтобы не мешали.

«Слишком большая кровать», – подумала она. – «Надо бы сходить к Саксу сегодня или завтра и продать её».

– Зачем тебе двуспальная кровать, Клэппер? – спросила она у потолка. – Ты что, ждёшь гостей?

Будильник издал негромкий самодовольный щелчок, и миссис Клэппер напряглась в ожидании, но звонка не раздалось, и часы что-то невинно замурлыкали сами себе. «Уже прозвонили, – миссис Клэппер с отвращением расслабилась. – Теперь уже 10 часов. 10:30. Чего вы хотите, чтобы я вам послала печатное приглашение?» Но часы никакого мнения не выразили. «Ах, чудеса науки», – сказала миссис Клэппер и, простонав, перевернулась, чтобы взглянуть на циферблат. Глаза её осторожно посмотрели из-под тяжелых век, словно два дозорных, изучающих вражескую территорию. Она отбросила с лица волосы и посмотрела на часы попристальней.

«А вам, знаете ли, положено светиться в темноте, – доброжелательно напомнила она. – Так посветитесь немножечко…»

Наконец она определила, что на часах – 9:15. Она опять упала головой на подушку.

– Пятнадцать минут. Так у меня ещё пятнадцать минут, – она помолчала, затем опять повернулась к часам и крикнула. – Так что же я должна делать эти пятнадцать минут? Анекдоты себе рассказывать? – она отвернулась и зарылась лицом в подушку.

Она подумала, что встать всегда успеет. Это, по крайней мере, доставляло ей удовольствие – прекращать трезвон. Идея эта восхитила её. Она протянула руку к часам, но затем опять убрала. Спешить было некуда. «Если я не встану, – подумала она, – у меня будет головная боль». И это почти что вытащило её из постели. Она боялась боли и, когда та возникала, выносила её со стоицизмом основательно напуганного человека. Она отбросила одеяла и начала вставать. Приподнявшись наполовину, она изменила решение. «А если я не встану, так всё, о чём мне надо позаботиться – это как бы избежать головной боли. Важное занятие». И она снова легла.

Тревога вынудила её взглянуть через плечо на будильник и определить, сколько минут должно пройти перед тем, как она честно сможет встать. Но это было бы моральной победой часов, а миссис Клэппер знала цену моральным победам, она их коллекционировала. И вот она лежала неподвижно, тяжело опустив одну руку на бёдра. Совершенно внезапно она подумала о странном маленьком человечке с кладбища. Она много думала о нём в течение двенадцати дней, прошедших с тех пор, как она навещала могилу мужа. Маленький человечек тревожил её, потому что она не могла сделать насчёт него никаких определенных выводов. «Он – джентльмен, – решила она наугад. – Джентльмен, которому не хватает винтиков». Юридическая контора Морриса на них, казалось, специализировалась. Человек, которого она встретила, всё же был не из таких.

Часы были электронные, бесшумный ход гарантировался. Фактически же они издавали слабое жужжание, которое миссис Клэппер находила бесконечно утомительным. Тиканье – понятней, да и любила она этот звук за воспоминания, которые он вызывал – о ночах, когда они с Моррисом лежали рядышком на низкой кровати с тонким матрасом, и кругом не слышалось ни звука, разве что – тик-так – словно зубы, откусывающие от ночи кусочек за кусочком. Иногда, если она долго прислушивалась, тиканье убыстрялось, и вот уже громыхало и неслось по темным туннелям в поисках чего-то там впереди, чего-то, что ещё немного подождет, чего-то сгорбившегося и красновато-светящегося. Затем она хватала Морриса за руку, словно это была не рука, а перила на длинной и кривой лестнице, и приникала к нему, вцепившись так крепко, что он шевелился во сне и говорил: «Гертруда, ну дай, пожалуйста, немного подышать, ведь ты не за аккордеон замуж пошла…». И тут всё становилось на свои места. Моррис был рядом – крепкий, теплый и брюзжащий. Часы – просто часы. А она просто лежала и не спала ещё минуту, дыша глубоко и спокойно, а затем поворачивалась лицом к мужу и засыпала.

Будильник зазвонил, жужжа, словно бормашина. Миссис Клэппер вскочила с постели и ударила по будильнику, чтобы тот замолчал. Затем села на край кровати и равнодушно пробормотала: «О, дьявол». Голова немного болела. Миссис Клэппер встала и прошлась от окна к окну, раздвигая шторы, чтобы впустить в большую комнату солнце. Стоя в солнечном свете и слегка моргая, она потянулась и зевнула с тем же здоровым наслаждением от хорошего зевка и потягивания, какое свойственно детям и животным.

– Не сделать ли гимнастику, Клэппер? – спросила она себя вслух. – Наклонись-ка и коснись руками носков.

Оглядев без любопытства свои босые ноги, она решила, что не стоит.

– Глупо начинать с этого утро.

Медленно шагая в направлении туалетного столика, она уловила своё отражение в большом зеркале на двери кладовки, и тут же принялась снимать вылинявшую голубую пижаму.

– Вэй Готт, [ 4 ] Клэппер, ты выглядишь как связка бананов, – она быстро открыла кладовку и заглянула туда мимоходом.

Одевалась она медленно, тщательно подбирая одежду. Уже стало жарко, и куда бы она ни поворачивалась, она чувствовала, что солнце припекает на загривке. Она решила запомнить, что сегодня вечером надо принять душ, а заодно и голову вымыть. Одеваясь, она мурлыкала песенку о девушке, которой мама предложила выбрать мужа – и все женихи были богатыми и преуспевающими, а девушка всем им отказала и вышла за не имеющего ни гроша студента, будущего раввина. «Враньё», -сказала она себе, как всегда, закончив петь. Но, как всегда, произнесла это беззлобно.

Одетая и умытая (косметикой она после смерти Морриса не пользовалась), она прошла на кухню, чтобы сварить два яйца. Поставила таймер на 15 минут, потому что любила яйца вкрутую и потому что ей надо было пятнадцать минут, чтобы пройтись по кухне, пуская воду и снова закрывая, включая и снова выключая газ, шаря в холодильнике и буфете, планируя, что и когда она будет есть сегодня – а то и на несколько дней вперед. Столовая была большой и тихой, и миссис Клэппер больше не нравилось здесь завтракать. Однако она продолжала есть за этим слишком длинным столом, потому что в ней была велика сила привычки.

Привычки дают чувство надежности и успокоения, создавая каждый день какую-то видимость цели.

Спохватившись, она сделала тост, и вместе с яйцами принесла его в столовую. Поставив еду на стол, вернулась в кухню за баночкой молока. Ела миссис Клэппер с аппетитом, ибо еда всегда доставляла ей удовольствие.

Во время завтрака она думала о мистере Ребеке. Её встревожило, что он так поспешно откланялся у кладбищенских ворот. «Так, может быть, он и потерял свои часы? – подумала она. – Это случается». Она вонзила вилку в оставшееся яйцо. Но пройти всю дорогу обратно, чтобы их найти, да ещё и не зная, уронил ли он их где-то здесь или потерял в метро, или дома оставил – это, поверьте мне, просто сумасшествие. Она пожала плечами, смазывая тост вареньем из черешни. А, возможно, у него есть жена, и он не хотел сразу возвращаться домой. Не будь слишком любопытной, Клэппер.

Так есть ли у него жена? Миссис Клэппер откусила немного от тоста, с удовольствием прислушиваясь, как он хрустит. С каких это пор женатый человек отправляется один бродить по кладбищу, словно ему надо составить опись? Если женатый человек идёт на кладбище, он идет навещать родственников своей жены. А значит, он, может быть, и не женат.

«Он чем-то напоминает Морриса», – подумала она.

Возможно, Моррис был немного крупнее, и брови у него были кустистые, похожие на хвосты рассерженных коней, но глаза – такие же и такая же форма головы. Моррис полностью погружался во всё, что бы ни делал, играл ли он в шахматы, читал ли книжку или готовился излагать дело. Она дразнила его за это, приговаривая: «Моррис, если ты всё время будешь вот так вот сидеть, ты и в могилу уйдешь сгорбленным, и придётся заказать для тебя специальный. гроб с выступом». На это Моррис отвечал столь слабым смехом, что его можно было бы и не услышать, если не прислушаться повнимательней, и говорил: «А мне нравится думать, что я выгляжу, как знак вопроса». Теперь, увидев этого маленького человечка, играющего в шахматы с самим собой, нависшего над шахматной доской, как если бы он собирался на неё рухнуть…

– Прекрати, Клэппер, – резко сказала она. – Ты – зрелая женщина. И даже -перезрелая женщина, если так можно сказать, – она налила в стакан молока, поспешно его проглотила и понесла посуду на кухню.

Помыв посуду и расплескав при этом куда больше, чем нужно, воды, да и с кранами намаявшись, она открыла шкафчик у холодильника и достала оттуда веник и совок. Она не была хорошей подметальщицей. Движения, необходимые для подметания, не близки к естественным, да и не грациозны обычно, и об умении подметальщика почти всегда тяжело судить непосредственно по его фигуре. Миссис Клэппер подметала пол, как если бы ожидала, что он вдруг так и содрогнется под её веником. Она ненавидела совок, потому что всякий раз, когда она опускалась на корточки и подхватывала веник поудобнее, чтобы загнать мусор на совок, немного пыли всегда оставалось у края. Она отодвигала совок назад и, протяжно ругаясь, снова набрасывалась на пыль. Но хоть щепотка пыли всегда оставалась на полу, и миссис Клэппер поднималась наконец, брезгливо фыркая, и заметала пыль под холодильник.

Закончив подметать, она взглянула на стенные часы.

«Десять-сорок, – сказала она. – Смотри-ка, а время идёт быстрее, чем можно было бы подумать. Надо постоянно чем-то заниматься, – она вспомнила, как ей говорила об этом сестра. Возможно, надо бы сегодня навестить Иду. В любом случае, надо сегодня куда-то выйти. Она убрала веник и совок и направилась к окну, чтобы выглянуть на улицу.

– Ах, – тихо проговорила она. – Какое утро!

Солнце стояло высоко и жарило вовсю, слепя миссис Клэппер отражениями в тысяче окон. Миссис Клэппер повернулась и медленно прошла в гостиную. Это была большая комната, три стены которой занимали книжные стеллажи Морриса. Месяц назад миссис Клэппер сменила здесь мебель и теперь жалела об этом. Новые стулья и диван были пышными, упругими, не поддающимися времени. Они не могли состариться, поизноситься и стать уютными. Как только исчезло то недолгое ощущение новизны, которое они внесли, миссис Клэппер снова захотелось вернуть старую мебель.

– Так чем же я сегодня займусь? – она опёрлась о книжный шкаф и праздно прошлась руками по книгам Морриса. Они всегда были «книгами Морриса». Сама она не много читала, да и Моррис после нескольких дразнящих попыток в первые годы их брака не прилагал заметных усилий к тому, чтобы приучить её читать. Ей нравилось, когда ей читали, но она всегда тут же засыпала, а Моррис улыбался, пылко похлопывал её по плечу, и усаживался поиграть сам с собой в шахматы.

– Мне бы надо сходить за покупками, – она стала загибать пальцы. – Итак, я должна пойти к Вайерману, купить буханку хлеба, немного молока, и, может быть, ещё – сахарной пудры… – Она нахмурилась. – Надо бы податься куда-то ещё. Магазин Вайермана – всего в двух кварталах. Если я пойду к Иде, то пройду мимо мясной лавки у метро. Можно заглянуть туда и, пожалуй, купить фунт отбивных и парочку бараньих котлеток… А, значит, она-таки собирается повидать Иду. Моя родная сестра. Вы можете подумать, я хотя бы иногда с ней здороваюсь? Мы как чужие…

Ида, старшая из двух сестер миссис Клэппер, никогда не была замужем, и миссис Клэппер не считала уместным приводить туда на обед Морриса. В течение 22 лет своего брака она делила с сестрой неловкий молчаливый ланч не более, чем дважды в год. Всегда, как она вспоминала, всегда был этот взгляд в глубине Идиных глаз. Я болтала с ней, я так шутила, что она смеялась и говорила: «Ай, Гертруда, меняется всё, кроме тебя». Но на дне этого смеха всегда угадывалось: «И у этой есть муж, а у меня никого нет». Встретив подобный взгляд, и сельдереем подавишься. Что тут можно сказать? «Теперь, – подумала она, – можно спокойно пойти к Иде».

Гостиная всегда была владением Морриса, как спальня – её владением. Каждый из них являлся в чужое государство с некоторой надменностью и любопытством короля, навещающего короля-соседа. Моррис умер, но комната все ещё хранила верность ему, и непонятные картины смотрели на неё со стен с ненавистью жителей завоеванной земли. Она быстро окинула гостиную и проследовала в кладовку, чтобы взять лёгкое пальто.

«Итак, я пошла навестить Иду, – подумала она, роясь в кошельке, дабы убедиться, что у неё достаточно денег. – Мы поедим вместе, поболтаем о том о сём, а, возможно, и прогуляемся в парке. И тогда я скажу: «Посмотри, Ида, вон сколько я всего купила, у меня целый фунт отбивных, и есть всё это некому, кроме меня. Пойдём ко мне домой, приготовим гамбургеры и полакомимся, как когда-то». Эта мысль ей понравилась. «Она у меня допоздна засидится, – подумала миссис Клэппер. – Я как-никак знаю Иду».

У дверей она остановилась и пробормотала: «Зай гезунд, [ 5 ] Моррис». Она никогда не могла заставить себя сказать мужу «Пока» перед тем, как выйти из дому. Да она и не хотела по-настоящему. Но и теперь она торопливо захлопнула за собой дверь, как делала и прежде, чтобы не дождаться негромкого «Гей гезунд» из гостиной.

Воздух на улице был сухой и тёплый, и она вдыхала его с истинным удовольствием, шагая не спеша к бакалейной лавке. Ранним летом в Нью-Йорке всегда прекрасно по утрам, но лишь немногие это замечают. Дети разъезжаются в летние лагеря, а двухнедельные отпуска их родителей обычно приходятся на конец июля – начало августа, когда дни наполнены скукой. Только старики знают, что такое начало лета, только они и те, кто продает мороженое в парках. Они хорошо знают это время и отчаянно любят его, потому что они не могут ничего откладывать на потом, эти люди, знающие, что «потом» не будет. Продавец покупает сам у себя стаканчик мороженого и садится в траву, чтобы его съесть или хотя бы подумывает о том, чтобы это сделать. Полицейский напевает что-то про себя и останавливается переговорить с владельцем кондитерской, который вышел наружу, чтобы подышать немного свежим воздухом, пока ещё не подул жаркий и душный ветер. Они болтают о том, как бы хорошо пойти купаться или поиграть в мяч, но для них вполне достаточно стоять здесь на углу и беседовать об этом друг с дружкой. А старухи передвигают свои стулья вслед за солнцем и вообще ничего не говорят. Они разговорятся после полудня, когда настанет другое время года, и мир будет другим, а сейчас, утром, они пялятся на улицу и даже не моргают, когда мимо проходят машины.

Миссис Клэппер знала нескольких из этих женщин, но она даже не кивнула им, проходя вдоль шеренги складных стульев. Каким-то неясным образом она всегда чувствовала к ним некоторое презрение. Она считала их йентами. [ 6 ] «Некоторые из них не старше меня, – думала она. – А сидят, как каменные, не вяжут, не читают газет и вообще ничем не занимаются. И что же у них за жизнь такая? Надо всё время чем-то заниматься, всё время двигаться, людей навещать». Она зашагала быстрее, довольная своим решением пойти в гости к Иде, и заглянула в «Молочную бакалею» Вайермана.

Вайерман стоял за прилавком: маленький грушеобразный человечек в сером свитере и коричневых шароварах. Глаза у него были чёрные и сонные, и он их не сводил с того, с кем в данный момент разговаривал. Кожа на щеках была дряблой и обвислой, челюсти под ней не угадывались, и всё лицо его казалось помятым и передёрнутым, словно платье, небрежно брошенное в угол. Свой магазин он открыл здесь на углу ещё до того, как миссис Клэппер и Моррис переехали в эти края, и она не могла вспомнить, чтобы он когда-либо выглядел иначе, и чтобы заметно изменился за эти 22 года. Его жена, его дети, его лавка – всё переменилось, увеличилось, выросло со временем, но Вайерман оставался Вайерманом. Её всегда интересовало, а какой же она ему видится.

– Ну что? – спросил он, когда она вошла. – Ну что? Как вы поживаете?

– Просто прекрасно, – ответила миссис Клэппер. – А как ваша жена? – она кивнула дочери Вайермана Саре, которая сидела у пустой корзины для молочных бутылок, читая журнал.

– А кто может пожаловаться? – Вайерман пожал плечами. – Она держится на ногах, она ест, ну, а об остальном и не следует просить у Бога.

– О Сэме что-нибудь новое есть?

За шесть месяцев до того сын Вайермана женился и переехал на Западный Берег.

Вайерман быстро взглянул через плечо в заднее помещение. Когда он опять повернулся к посетительнице, лицо у него стало, как у мёртвого.

– Нет. Так что вам угодно?

– Буханку ржаного хлеба, – сказала миссис Клэппер. – Хорошо бы без комков, две бутылки молока и баночку сахарной пудры.

Как только Вайерман повернулся, чтобы пройти в заднее помещение, где находился холодильник, миссис Клэппер вдруг так и обмерла, заметив, как он ходит. Плечи его сгорбились под серым свитером, а передвигался он мелкими шажками: одна нога скользила чуть вперед другой, а та спешила её догнать. Руки его совершали мелкие хватательные движения по сторонам, и выглядел он так, как если бы за годы воздух, который его окружал, превратился в воду.

– Как постарел, -сказала миссис Клэппер вслух. И тут же осознала, что Сара должна была её услышать. Она виновато оглянулась на девушку. Та кивнула, не отрываясь от журнала.

– Ну что, Сарочка, – спросила она, потому что не могла вынести молчания. – Как у вас дела?

– Прекрасно, – ответила Сара.

Сколько же ей лет? Восемнадцать? Девятнадцать? I Она была полновата для своих лет, прыщава и, как всегда подозревала миссис Клэппер, – самая умная в этом семействе.

– Ну и как, ты уже собираешься замуж? – громко спросила миссис Клэппер, и тут же люто себя возненавидела, так как заметила гнев в Сариных глазах.

«А что тебе надо? – спросила она себя. – Почему всем вокруг так интересно, когда и кто выходит замуж?»

Сара Вайерман решительно улыбнулась.

– Ну уж не прямо сейчас, миссис Клэппер, – её голос был абсолютно лишен выражения, и миссис Клэппер поняла, что Сара уже дала этот ответ великому множеству других старых баб, пока отец выполнял их заказы. Она не хотела, чтобы Сара смешивала её с этими бабами, но знала, что это давно уже так, и продолжила разговор, думая, что должны непременно найтись слова, которые разрядят обстановку.

– Ну что же, ты довольно скоро станешь тетушкой, – провозгласила она, думая: «Клэппер, заткнись! И, пожалуйста, не раскрывай больше рта!»

Улыбка девушки была прямой и тонкой, словно кинжал.

– Я, конечно, надеюсь, что так, миссис Клэппер.

«Заткнись, Клэппер, заткнись. Что ты себе позволяешь?..» Она отвернулась от Сары и в упор уставилась на пакетики с пшеничными, рисовыми и кукурузными хлопьями, занимавшими в магазинчике целую стену. Она уловила негромкий вздох облегчения, испущенный девушкой, и вздохнула сама, как если бы только что вышла из лифта, в котором она и какой-то случайный попутчик старались не глядеть друг на друга. Вайерман уже тащился к прилавку с её хлебом, молоком и сахарной пудрой, ставил всё это на прилавок и выписывал чек, бормоча себе под нос цифры.

– Занести всё это на ваш счет?

– Да, – ответила миссис Клэппер. Вайерман положил покупки в коричневый бумажный пакет и положил сверху чек. Она взяла пакет и зашагала к двери.

– Передайте привет жене, – она закрыла за собой дверь, не дожидаясь короткого ответа Вайермана.

Так как миссис Клэппер намеревалась навестить Иду, она поставила пакет на сгиб локтя и двинулась дальше по кварталу. Солнце вернуло ей хорошее настроение, и в течение прогулки через два квартала она почти забыла усталую вежливость в голосе Сары Вайерман. Кто-то шёл ей навстречу, и у неё ушло некоторое время, чтобы понять, кто это, потому что солнце светило ей в глаза. Узнав наконец-то Лину Вайерман, она вздрогнула. «Вэй, – подумала она. – Вот подходит тяжелая артиллерия». Возможно, загороди она лицо пакетом с покупками, миссис Вайерман её и не узнала бы, но по-настоящему миссис Клэппер на это и не надеялась; она была одной из немногих женщин в окрестностях, которая решалась разговаривать с миссис Вайерман, и та её хорошо помнила. Лина Вайерман была когда-то полной женщиной, но впоследствии похудела, и кожа свободно болталась на её предплечьях, между костяшками пальцев и у локтей, она была оранжево-белая и казалась почти прозрачной. Лина всегда носила белые туфли на низком каблуке, которые вечно восхищали сиделок, а волосы завязывала узлом на макушке, и узел имел форму и размеры черносливины. Когда-то она торговала в магазинчике вместе с мужем, но последние 10-12 лет всё больше сидела перед магазинчиком в складном парусиновом кресле, когда было тепло или – когда шёл дождь – внутри, у корзины для бутылок. Она никогда не переходила улицу и не присоединялась к старухам, сидящим в таких же креслах, а своё собственное кресло всегда ставила так, чтобы оказываться к ним спиной.

– Здравствуйте, – сказала она, когда их с миссис Клэппер разделяло ярдов двадцать.

Миссис Клэппер опустила пакет. Боже мой, что за глаза… Она вздохнула, приготовившись, по меньшей мере, к десятиминутным разглагольствованиям. Будь повежливей, Клэппер, кто-то вежлив с тобой, а ты вежлива с кем-то другим, и вот земля себе вертится. Она вызвала у себя на лице широкую и приветливую улыбку.

– Лина! – воскликнула она. – Как поживаете? Вы чудесно выглядите!

Миссис Вайерман пожала плечами и сказала «Ах», что означало: она отступила перед лицом хаоса.

– Отлично. Ну, а вы как?

– А, да ничего. Только что заходила к вашему мужу.

Глаза у миссис Вайерман были бледно-бледно-серые, как протухшее яйцо, крупные, с широкими белками – теперь же Лина сузила их, глядя на миссис Клэппер.

– Как же получается, что вы к нам всё не заходите и не заходите?

– О чем вы говорите? Я захожу, – миссис Клэппер указала свободной рукой на пакет. – Мне тоже надо есть, как и всем.

Жена бакалейщика уверенно покачала головой.

– А я помню, что каждые два дня регулярно я говорю Аврому: «А ну-ка приготовь молоко и яйца, вот придет Гертруда Клэппер, так нельзя же заставлять её ждать…» Ну, а потом вдруг – два дня, три дня, четыре дня – Гертруды Клэппер не видно. Вы что – чужая нам? Или деньги экономите? – она осуждающе взглянула на женщину помоложе. – Или покупаете теперь где-то в другом месте?

«Нет друзей, подобных старым друзьям», – с досадой подумала миссис Клэппер. А вслух сказала:

– Лина, двадцать лет я хожу за покупками к вам, так что я вас теперь, бросать должна? Что с вами? Я приношу домой продукты, я к вам не захожу пару денёчков, и оказывается, для вас это – словно я свой вклад из банка забираю, – она малость отставила ногу, пытаясь обрести равновесие, так как ей явно пришлось бы ещё немного здесь простоять. – Не забывайте, я теперь покупаю только себе, я же не ем за двоих, Лина.

Миссис Вайерман опустила глаза.

– Ах, да, простите меня. Я и забыла о Моррисе. Извините.

– Ничего, ничего, -сказала миссис Клэппер. – С тех пор уже год прошёл.

И сказала сама себе: «Моррис, прости мне, что я вообще подумала о том, что тебя можно забыть, но я не стану говорить о тебе с этой…»

– Ну, так когда же вы уезжаете, Гертруда? – миссис Вайерман снова смотрела на неё.

– Уезжаю? – миссис Клэппер заморгала от неподдельного изумления. – Лина, да что это такое? Кто уезжает?

– Я каждый день говорю Аврому: Гертруда теперь совсем одна, так почему же она кладёт свои деньги в банк? Почему она не отправится куда-нибудь путешествовать, не поедет, скажем, во Флориду? У неё есть немного денег, ей бы надо теперь ими воспользоваться и куда-нибудь съездить.

– Лина… – начала миссис Клэппер.

– У меня есть кузина, – миссис Вайерман не так легко прекращала разговор, как заводила, – у меня есть кузина, которая ездила во Флориду на Майами-Бич, – Лина наклонилась ближе к миссис Клэппер. – Она провела там две недели – и бах! – Лина щелкнула худыми пальцами. – Взяла и замуж вышла. И, между прочим, за богача.

«Что же, ты этого хотела, Гертруда, – сказала себе миссис Клэппер. – В следующий раз ты, наверное, не станешь приставать к Саре». Она глубоко вздохнула:

– Лина, я никуда не уезжаю. Ни во Флориду, ни куда-либо ещё.

Миссис Вайерман ещё больше скосила глаза.

– Зачем же вы так экономите? У вас – большой дом, и в комнатах – никого. Вам бы стоило куда-нибудь съездить и приятно провести время.

– Лина, я никуда не хочу ехать. Я здесь живу, я готовлю, я содержу в порядке дом, я хочу гулять, у меня есть вы, чтобы поговорить… -Да простит тебя Бог, Клэппер!- С чего бы это мне ехать куда-то, где я никого не знаю? Ну, куда вы так торопитесь? Зачем мне немедленно мчаться во Флориду? Мне и здесь нравится.

– Смотрите, смотрите, как она рассердилась, – миссис Вайерман улыбнулась, показывая длинные и широкие зубы. – Так кто же вас гонит? Вы просто хотя бы иногда заходите к старым друзьям поздороваться.

Миссис Клэппер вздохнула.

– Обещаю вам, заскочу через день-два, и мы сможем посидеть и поболтать, – она подумала, как бы переменить тему. – Вы сможете рассказать мне о Сэме, как он поживает.

Оранжево-белое лицо застыло в гримасе отвращения.

– О Сэме и сучке, на которой он женился, я вам ничего не скажу. Мы поговорим о чём-нибудь другом. Но не о Сэме.

– А она выглядела славной девушкой, эта Элеонора, – миссис Клэппер помнила жену Сэма: высокую женщину с приятным лицом, которая пыталась помогать в магазинчике до того, как они с Сэмом поженились.

– Сука, – резко сказала миссис Вайерман, – абсолютно ничего хорошего, поверьте мне, – и она взглянула на миссис Клэппер, словно ожидая, не скажет ли та что-нибудь в защиту Элеоноры.

– Мне надо идти, – сказала наконец миссис Клэппер. – Надо бы ещё кое-что купить, – она начала обходить Лину, которая и не пошевелилась, чтобы уступить дорогу. – Смотрите, скоро я к вам забегу, и мы посидим на улице и поедим чего-нибудь вкусненького. Ладно?

– Хорошо, – ответила миссис Вайерман. – Но вы подумайте насчет того, о чем я вам говорила – насчет Майами-Бич.

Миссис Клэппер уже благополучно её миновала.

– Подумаю, Лина. Берегите себя.

– Зай гезунд, – сказала миссис Вайерман, собираясь идти.

– А вашей хорошенькой дочке, – крикнула ей вслед миссис Клэппер, – передайте от меня привет!

И тогда миссис Вайерман улыбнулась.

– Йа, – сказала она и улыбнулась. Она ходила быстрее, чем её муж, но плечи у неё были поникшими и ссутулившимися.

Миссис Клэппер стояла посреди тротуара и следила за Линой, пока та не исчезла. Затем повернула было, чтобы идти дальше, но остановилась и зашагала в обратном направлении: откуда пришла. Она двигалась очень медленно, делая маленькие шажки.

Она слышала вдалеке голос маленького Шварца, который вез тележку с фруктами и выкликал свой товар. Голос у него был высокий и музыкальный, но он находился слишком далеко от неё, чтобы разобрать слова. Знакомая женщина, проходя мимо, улыбнулась и сказала: «Привет, Гертруда» – миссис Клэппер кивнула и заторопилась вперед, не желая остановиться и поговорить.

«Смеяться над Вайерманами – это легко, – подумала она. – Лина тупа. Она ни в чём не разбирается, и с ней смешно говорить – ну прямо как с камбалой. Вайерман не разбирается ни в чём, кроме своей торговли, у него плоскостопие из-за того, что все эти годы он стоит за прилавком, он уже забыл, что такое сидеть. И деньги для них обоих – это Бог на земле. Сара – к ней не хочется относиться сурово – хорошо, так Сара- девица что надо. А какая ей от этого польза? Родиться девицей что надо в такой семье – это проклятие. Лучше бы она вообще не научилась читать, – миссис Клэппер вздохнула. – Но я им сочувствую, что тут поделаешь? Я им сочувствую. Разве я сама такая уж ого-го, чтобы смеяться над Линой? Разве я настолько общительна, чтобы сидеть вон с теми старухами и говорить: „Лина Вайерман сидит сама по себе. Хорошо. Так почему же она не сидит с нами?” Кто они такие? Её муж заправляет магазинчиком, он продаёт людям свой товар. Так ли уж они всем нужны? А я?»

Миссис Клэппер не была слишком самоуглубленной женщиной, да и вообще не отличалась склонностью к анализу. Размышления о Лине Вайерман вызвали у неё раздражение, и она ускорила шаг, проходя мимо бакалеи, не испытывая желания снова кого-либо встретить. На секунду она увидела Сару и подумала: а интересно, видит ли Сара, как она проходит.

«Я как-нибудь в другой раз схожу к Иде, – решила она. – Сегодня у меня нет настроения гулять». Жестянка с сахарной пудрой, стоявшая на буханке хлеба, привлекла её внимание, и она попыталась вспомнить, зачем купила пудру. «Наверное, я бы могла испечь пирог, а затем позвонить Иде и сказать: „Послушай, приходи ко мне, и мы вместе кое-чем полакомимся. А не то разве кто-то может съесть целый пирог?” Она кивнула. Да, сначала она испечет пирог, а затем позвонит Иде.

Проходя мимо шеренги стульев – Моррис как-то назвал это «Рядом убийц» – она узнала старых знакомых. Как всегда, под зелёным тентом кондитерской на углу, на месте, которое принадлежало ей в силу возраста и по праву первооткрывателя, сидела крохотная седая женщина по фамилии Лапэн. Она уже была старой, когда миссис Клэппер сюда переехала, и можно было предположить, что возраст её – где-нибудь от восьмидесяти до ста. От этой женщины давно осталась какая-то иссохшая запятая. Но миссис Клэппер любила её и с удовольствием с ней беседовала.

– Эй, Лапэн! – громко сказала она. Лапэн звали Бэллой, но по имени её никто не называл. – Лапэн, подними глаза и поздоровайся со мной.

Лапэн медленно отвела взгляд от своих неизменных вязальных спиц и мотка чёрных ниток.

– А, привет, Гертруда, – сказала она поразительно низким голосом. – Ну как ты?

– Помаленьку. Ты прекрасно выглядишь, Лапэн.

Старуха хлопнула себя по груди.

– У меня здесь вот уже два дня, как что-то трещит. И всё время трещит в желудке. Ну так садись ты уже.

Миссис Клэппер покачала головой. Она никуда не торопилась, но мысль о том, чтобы даже временно занять место в ряду стульев, всегда пугала её.

– Мне буквально сию минуту надо идти, Лапэн. Поешь немного, и твой желудок не будет так сильно урчать.

Лапэн покачала головой.

– Я говорила с рабби. Он сказал, что мне в моём возрасте надо готовиться. С чего бы мне набивать себе живот? Ведь в любой день вдруг – бум! – она улыбнулась миссис Клэппер. – В любой день.

– Боже сохрани, – сказала миссис Клэппер. – Ты переживёшь и меня, и всех остальных болванов. И даже рабби.

– В любой день, – голос Лапэн прозвучал несколько обиженно, она поманила миссис Клэппер поближе указательным пальцем с длинным ногтем. – Но я готова, поверь мне. Когда я умру, в Доме Мудрецов будут читать кадиш-регулярно, как Рош Хашана. [ 7 ]

Миссис Клэппер знала, какого вопроса от неё ждут.

– Ну, а как же твои племянники? Лучше, чтобы кто-то из родных читал кадиш.

Губы Лапэн дернулись, и она сморщила нос.

– Какой там кадиш, если они неверующие, мои племяннички. Да они бы и по своим детям молитвы не прочли, – её лицо снова расслабилось. – По мне будут читать кадиш в Доме Мудрецов.

Последние тридцать лет, как знала миссис Клэппер, Лапэн жила на деньги, которые присылали ей каждый месяц три племянника. На жизнь ей нужно было очень мало, и поэтому она постоянно вносила по 5 долларов в Дом Мудрецов. Раз или два миссис Клэппер уговорила Морриса послать 10 долларов на её имя, а сама проделывала это чаще, чем давала знать старухе.

– Дом Мудрецов устроит мне хорошие похороны, – с удовольствием сообщила Лапэн.

– Лапэн, – сказала миссис Клэппер. – У меня всего несколько минут. Прошу тебя, поговорим о чем-нибудь другом.

Старуха продолжала с закрытыми глазами:

– Меня похоронят в моем лучшем платье, – она перешла на идиш, – и в гроб положат немного израильской земли.

– Ну почему ты всё время о похоронах да о похоронах?- несколько нервно спросила миссис Клэппер.

Лапэн продолжала на идише тихим и монотонным голосом:

– И я буду жить в прекрасном собственном доме. И буду жить вечно. Я буду жить в Божием…

– Ну так что? – голос миссис Клэппер зазвучал резко и раздраженно. – Так сколько же в этом доме будет этажей, Лапэн? И кто в нём будет хозяином?

Лапэн поплотнее закуталась в шаль.

– Не смейся надо мной. Мне всё равно, сколько там этажей.

Миссис Клэппер пожалела о своих словах.

– Извини, Лапэн, пусть у тебя будут прекрасные похороны, а потом живи в прекрасном доме. Ты этого заслужила.

Черные глаза воззрились на миссис Клэппер, и длинный палец указал на неё.

– И ты приходи на похороны.

– Я? – но миссис Клэппер тут же опомнилась. – Хорошо, Лапэн, приду.

– Передай моим племянникам, что я им велела, чтобы они довезли тебя до кладбища, – старуха с отсутствующим видом посмотрела вдоль по улице. – Рабби всем расскажет, как праведно я жила.

– Конечно, Лапэн. А теперь мне надо идти. Побереги себя, – миссис Клэппер почти что завернула за угол, когда услышала, что старуха зовет её:

– Гертруда!

Она обернулась и опять подошла к стулу Лапэн.

– Так что?

– Да вот я думала, – медленно сказала Лапэн, – о похоронах.

Миссис Клэппер подождала, но Лапэн ничего не сказала.

– Так что же ты думала, Лапэн?

– Ну, с тобой-то все в порядке, – Лапэн с трудом повернула голову, чтобы взглянуть на миссис Клэппер. – Ты придешь на похороны, ты скажешь: «Прощай, Лапэн», ты поплачешь, ты уйдёшь домой. Да, ты пойдёшь домой и сядешь ужинать, – она непрерывно что-то вязала из чёрных ниток. – А я…. А мне придется там остаться. Все вы пойдете домой и сядете ужинать, а меня покинете там.

Миссис Клэппер что-то пробормотала, похлопала старуху по костлявому плечу и ретировалась. Оставшийся путь она почти пробежала бегом и остановилась только в подъезде, чтобы отдышаться, перед тем как вызвать лифт. Около входа в лифт стояла скамейка с прямой спинкой. Миссис Клэппер упала на неё, словно в ванну с горячей водой. Дыхание миссис Клэппер замедлилось, стало поверхностным, и постепенно она разжала руки, которые держала сцепленными на коленях.

– Ох-ох-ох, – сказала она, – что за утро.

Приехал лифт, она зашла внутрь.

Предсказания и планы Лапэн относительно её собственной смерти не были чем-то новым для миссис Клэппер. Они следовали регулярно, как прогнозы погоды и сообщения о курсе акций. Моррис смеялся над ними, относя их за счет «озабоченности гетто по поводу супергетто», но миссис Клэппер выросла в доме и в окружении, где даже упоминание о смерти сопровождалось словами «Боже сохрани». Можно испытывать определённую гордость, если знаешь, что твои дети и твои родственники проследят, чтобы тебя похоронили как надо, со всеми подобающими почестями, но миссис Клэппер чувствовала, что Лапэн здесь заходит слишком далеко.

«И всё же? – подумала она, входя в свою квартиру. – О чем ещё остается говорить Лапэн? Её племянники бросают кости, и проигравший должен её навещать. Рабби приходит сказать, что Дом Мудрецов устроит ей хорошие похороны. О чем же ещё она может говорить? По крайней мере, она не сплетничает весь день, как другие». Перед глазами миссис Клэппер всё ещё стояли длинная шеренга стульев и старухи, склонившиеся друг к дружке, словно кусты в ветер.

Успокойся, Клэппер. Она сняла пальто и медленно прошла на кухню. Для тебя тоже приготовлено местечко в «Ряду Убийц», приходи и садись в любое время. Она убрала молоко в холодильник и направилась в гостиную.

– Так что теперь? – она в отчаянии взглянула на книги и картины, – сейчас двенадцать часов, и я вернулась к тому, что было в одиннадцать. Какие будут предложения? – но гостиная принадлежала Моррису и не имела намерения что-либо предлагать.

У миссис Клэппер, как у ребёнка, были беспокойные крепкие ноги и тьма любопытства, доходящего до истинного таланта, где угодно заплутать. Даже став взрослой, она вполне могла заблудиться в Бруклине или Квинзе. И если было хоть одно чувство, которое она могла вспомнить во всех подробностях, то это – ощущение, что она стоит на незнакомой улице под вечерним небом – часов эдак в пять – делая торопливые броски наугад то в одном, то в другом направлении и зная, что ей вовсе не туда и не туда. Она всегда боялась спрашивать людей, потому что выглядели они в чужих краях какими-то серыми и толстокожими, совсем не такими, как в Бронксе, и все шли себе мимо, не взглянув на неё, за исключением детей, которые знали, что она потерялась, и были от этого в восторге. Там не существовало знакомых станций метро, а автобусы красили в другой цвет, и номера на них висели все какие-то не те.

Создавалось равновесие сил, вроде тех, что действуют на втулку колеса, и миссис Клэппер могла оставаться на месте с полчаса или час, пока не догадывалась позвонить домой, и отец, а впоследствии Моррис, приходил и забирал её. Точно так же стояла она теперь посреди гостиной, уперев руки в поясницу, ища любой повод сойти с тёмного квадратного коврика, который оказался у неё под ногами.

Она снова подумала о Джонатане Ребеке. Интересно, а нашёл ли он свои часы. Она подумала, что часы – это маленькая вещица, их целыми днями можно искать. Вспомнив, что собиралась звонить Иде, миссис Клэппер подошла к телефону, сняла трубку и медленно положила её обратно на рычаг.

Ну, так я позвоню Иде и скажу: «Ида, приходи ко мне, потому что я – старая баба и не знаю, что мне с собой делать. Она поглядела, как минутная стрелка на циферблате кухонных часов передвинулась ещё на деление. Что ты будешь делать завтра, Клэппер? Перебери-ка лучше своих родных.

Когда она отвернулась от телефона, взгляд её упал на маленькую, в рамочке, фотографию Морриса, которую она повесила в прихожей. Она взглянула на снимок, вспоминая длинные челюсти и высокие выдающиеся скулы, брови, похожие на кошачьи хвосты, и пряди волос, свисавшие с головы, словно остатки мяса с обглоданной кости. Моррису исполнилось 59, когда он умер, но лицо его было поразительно гладким, не тронутым морщинами, как если бы ветер и вода омывали это лицо тысячелетиями, полируя и шлифуя его, убирая с него шрамы, которые оставляет человеческий гнев; не столько мирное лицо, сколько лицо, с которого исчезли все следы войны.

«А что если пойти на кладбище?» – подумала миссис Клэппер. – И, может быть, немного побеседовать с Моррисом». Она поиграла немного с телефонным диском, но так и не подняла снова трубку. Мне некуда больше пойти. Ещё несколько дней, вроде этого, и я пойду искать Лину Вайерман, мы усядемся на ящике и заговорим о том, какие паршивцы люди. Но мне этого не нужно.

Она направилась к кладовке. Кроме того, там спокойно, и я смогу подумать, чем мне заняться в последующие 30 лет.

После долгих раздумий она выбрала своё новое светлое шерстяное пальто и прошла в спальню, чтобы поглядеться в зеркало.

– Х-м-м… – пробормотала она в восхищении. – Какая ты красавица, Клэппер. Словно молодая невеста. Только… – она опять сняла пальто и вернулась в кладовку. – Только молодые невесты не ходят на кладбище. Веди себя сообразно возрасту, Клэппер.

С некоторым сожалением она надела тёмный весенний плащ и снова приблизилась к зеркалу.

– Ну, так пойдёт. На кладбище не ходят в свадебном наряде, – она улыбнулась зеркалу и вздохнула. – Будь хоть немного честна по отношению к себе, Клэппер. Да и по отношению к Моррису – тоже.

Она выключила свет и прошлась по квартире, чтобы убедиться, что электричество и газ повсюду выключены, и все краны закрыты. Наконец она остановилась на площадке и через приоткрытую дверь опять взглянула в тёмную квартиру.

– Моррис, – сказала она тихо, – я чувствую себя немного виноватой, потому что не уверена, что именно тебя иду проведать. – Она поколебалась. – Моррис, я бы тебе что-нибудь принесла, только не могу понять, что тебе нужно.

Она заперла за собой дверь и побрела к лифту.