"Пассажир “Полярной лилии”" - читать интересную книгу автора (Сименон Жорж)

10. Тромсё

— Вринс!

Голландец неторопливо повернулся, хотя оклик капитана после многочасового молчания явился для него полной неожиданностью.

— Петера Крулля нигде нет. Наверно, сбежал в Свольвере?

Петерсен испытующе посмотрел в лицо молодому человеку, и ему тут же стало стыдно — так оно осунулось от усталости, тревоги и особенно печали, хотя в нем, может быть, впервые появилось нечто зрелое, подлинно мужское.

Капитан собирался вырвать у него неожиданное признание, какую-нибудь фразу, которая выдала бы его, но сразу сообразил: это не к месту и не ко времени.

Справа от Петерсена закутанный в шубу лоцман вытягивал шею, вглядываясь в темноту: они сегодня видели столько сигнальных огней, что будет чудо, если буи не станут мерещиться там, где их нет.

Рулевой в своей рубке — и тот был на пределе: он судорожно вцепился в медное колесо и не отрывал глаз от компаса. Каждые десять секунд «Полярную лилию» встряхивало так, что трещали все шпангоуты, и людям приходилось напрягаться, чтобы устоять на ногах.

Три волны, одна за другой, взлетели до самого верха красной с белым трубы, и третья, сорвав спасательную шлюпку, которая держалась теперь лишь на шлюпталях, унесла ее в кипящую бездну.

— Капитан!

Лоцман явно напрягал все свое внимание.

— Разбираете, что нам сигналят?

И он указал на мигающие огни, которые Петерсен разглядел не сразу.

— Как! Уже Тромсё? — удивился он.

— Да, Тромсё. Но ручаюсь: нам приказывают не заходить в порт. Разве не видите?.. Минутку — опять начали. Три белых… Один красный… Один белый…

— Два белых! — глухим голосом поправил Вринс.

— А потом?.. Ну, видите?

Капитан шагнул вперед, обеими руками схватился за поручни и все же пошатнулся под водопадом ударивших в лицо брызг.

— Стоп машина! — скомандовал он. — Не уверен, но…

Световые сигналы с берега непрерывно повторяли одно и то же.

— Надо ответить.., пари держу, наши сигнальные фонари не готовы.

Петерсен тут же пожалел о своих словах. Вринс был уже в рулевой рубке и сам зажигал фонари.

— Посигнальте: «вас понял», — бросил капитан и, обращаясь к подошедшему лоцману, пояснил:

— Передают, чтобы мы оставались на внешнем рейде. В порт не войти: затонувший нынче вечером траулер загородил фарватер.

Он взялся за ручку машинного телеграфа:

— Средний вперед!

И снова ни огонька. Потом из тьмы выступило расплывчатое пятно света, и гудок «Полярной лилии» трижды издал долгий рев.

Тромсё лежал слева, за поясом скал, прохода между которыми еле-еле хватало для судна среднего тоннажа.

На молах вокруг затонувшего траулера несомненно велись работы — оттуда доносился скрип подъемного крана. Течение сносило пароход на подводные камни.

Пришлось маневрировать: двигаться вперед, останавливаться; давать задний ход, снова останавливаться, несмотря на это, «Полярную лилию» по-прежнему сносило, и всякий раз стоило больших трудов вернуть ее на курс.

Прибежал второй помощник.

— К нам идет катер с почтой, — объявил ему Петерсен. — Готовьте штормтрап. Лапландца спускать как можно осторожнее.

Он был даже доволен новым происшествием: в Тромсё его все знали, местный агент компании был не дурак выпить, и капитану пришлось бы со многими здороваться и разговаривать, чего ему сейчас никак не хотелось.

Во мраке затарахтел мотор катера, но лишь спустя несколько минут его белый сигнальный фонарь скользнул под бортом «Полярной лилии», от кормы к носу.

Началась серия нудных маневров: «Вперед!.. Стоп!..

Задний ход!.. Малый вперед!..»

Раз десять катер оказывался в нескольких сантиметрах от трапа, раз десять его отбрасывало волной.

Наконец его удалось пришвартовать. На палубу вынырнули двое в дождевиках. Петерсен встретил их, пожал руки.

— Что там у вас случилось?

— Новенький траулер с отличным дизелем, в первый раз шедший на лов трески к югу от Шпицбергена.

Лоцмана, ясное дело, не взяли, на борту никто здешние воды не знает. Немцы полагаются только на свои карты. Это их не спасло: пошли ко дну прямо на фарватере.

— Кто-нибудь погиб?

— Юнга лет пятнадцати: при толчке свалился в воду. Наши спорят, не взорвать ли траулер динамитом.

Экспедитор принес мешки с почтой. Три матроса со всеми предосторожностями вынесли лапландца на палубу. Бедняга, которому невозможно было что-нибудь объяснить, исступленно отбивался, издавая нечеловеческие вопли.

— Этого в больницу. И немедленно…

Спустить лапландца на катер оказалось еще трудней.

Он так вырывался из рук, что в конце концов свалился с двухметровой высоты, стукнулся головой о планширь и потерял сознание.

— А знаете, ваших бортовых огней в кабельтове — и то не видно.

— Знаю, — пробурчал Петерсен.

— Будьте осторожны! Из Киркинеса идут два английских рудовоза. Должны быть здесь еще ночью.

— Ладно.

Капитану не терпелось поскорее все закончить.

«Полярная лилия» находилась в опасной близости от города, огни которого уже проступали сквозь ледяной туман.

Опять налетел снеговой заряд; снежная крупа крошечными иглами колола кожу, проникала в обувь и под одежду.

Петерсен ни на секунду не переставал наблюдать за суетой у катера. Как только отдали швартовы, он пересчитал людей на суденышке и дал сигнал отправления.

Маневром руководил с мостика Вринс, и капитан внимательно прислушивался: он испытывал известное беспокойство. Но винт стучал без перебоев. Едва катер отвалил, пароход повернул на полрумба вправо, и телеграф передал в машину: «Восемьдесят оборотов!»

Потом — «Сто оборотов!»

А ведь мальчишка наверху бледен сейчас как мел, пальцы его стискивают ручку телеграфа, глаза сверлят темноту, где видны только беловатые гребни ближайших волн.

Петерсен не сразу поднялся наверх — сперва зашел в ресторан, где на одной из банкеток растянулся землисто-серый стюард.

— Что? Нехорошо?

— Вы знаете, я всегда так: слабую качку выдерживаю, но такую!..

— Кого-нибудь видел?

— Позвонил господин Эвйен: потребовал минеральной воды.

— Худо?

— Есть малость. Но все-таки держится. Собирался лечь.

— Как остальные?

— Не знаю. Инспектор только что пытался выйти, но тут же вернулся. Раскис почище, чем я.

Стекло на лампе разлетелось, фитиль едва тлел.

Капитан посмотрел на тускло освещенный коридор и неожиданно направился к каюте Арнольда Шутрингера.

Собрался было постучать, но пожал плечами и распахнул дверь.

Немец, сняв очки, без которых глаза у него приобретали нормальные размеры, сидел на краю койки; лоб у него был в испарине.

Капитан с первого взгляда понял, что пассажиру пришлось прибегнуть к бачку из промасленного картона — тот еще стоял посреди каюты.

— В котором часу будем в Тромсё? Что за маневр сейчас выполняли?

— Тромсё мы прошли.

— Что вы сказали?

Немец рывком вскочил на ноги, и лицо его сделалось почти угрожающим — так он был возмущен.

— Прошли Тромсё? Без захода?

Свеча еле теплилась. Тем не менее Петерсен разглядел на шишковатом лбу Шутрингера капли пота.

— Вчера вечером на фарватере затонул траулер.

— Ну и что?

— Почту доставили нам прямо на борт. Груз сдадим на обратном пути.

Шутрингер впервые утратил хладнокровие; было видно, что он разъярен.

— Интересно, имеет ли компания право… — заворчал он.

— Вы хотели сойти в Тромсё?

— Нет, просто дать телеграмму.

— Почему же не предупредили заранее? С почты прислали бы кого-нибудь. Вы, видимо, собирались затребовать из Германии перевод?

Молодой человек промолчал.

— В таком случае могу заверить, что ваши деньги вскоре будут найдены. Мы уже разыскали золотые монеты в матрасе угольщика Крулля. Сам он скрывается где-то на судне.

— Благодарю! — сухо бросил Шутрингер и потянулся к дверной ручке с явным намерением закрыть каюту.

Петерсен шел, опустив голову и вздрагивая всякий раз, когда пароход бросало особенно сильно. Будь у него свободные люди, он приказал бы любой ценой найти Петера Крулля: в нем сидела уверенность, что после отхода из Свольвера угольщик все еще оставался на борту.

Он медленно поднялся по трапу в салон и различил в темноте чье-то лицо.

— Капитан!

Голос был Катин — и пока что неуверенный. Петерсен молча стоял на пороге.

— Послушайте, мне надо видеть Вринса. Хотя бы на минуту. Он на мостике?

Капитан по-прежнему не отвечал.

— Умоляю вас! — настаивала девушка. — Клянусь, он не виноват! Все это должно наконец разъясниться. Мы что, ушли из Тромсё?

— Мы в него и не заходили.

Она вскочила и бросилась к нему. Эффектное зрелище! Черное платье сливается с темнотой, лицо искажено непривычным освещением.

Петерсен заметил, что прыщ на лбу пассажирки побагровел, пересохшие губы потрескались. Да у нее жар!

— Нет, это невозможно! Отвечайте же, почему без захода? Когда следующая стоянка?

— Завтра вечером в Хаммерфесте.

Катя вцепилась в него, и он почувствовал, что ее бьет дрожь.

— Но тогда…

Девушка провела рукой по лбу, болезненно поморщилась и умоляюще простонала:

— Кто остался на борту?

— Все, кто был. Вернее, исчез только один — некий Петер Крулль.

Петерсен не сводил с нее глаз. Ноги у него подрагивали от нетерпения: с минуты на минуту его могут вызвать наверх. Место капитана — на мостике. Разглядят ли Вринс с лоцманом Шервейский буй, один из тех, что видны хуже всего?

В то же время он сознавал всю исключительность момента. Собеседница на пределе. Страх и шторм сломили в ней всю волю к сопротивлению.

Но не дай ему Бог произнести хоть одно неосторожное слово! Она еще способна напрячься, обрести былое присутствие духа.

С Петерсена капала вода — на нем было мокро все: и кожанка, и большие сапоги, в которых ноги его казались живыми колоннами.

— Я могу передать Вринсу ваше поручение. Из-за найденных у него денег он фактически под арестом. А в Хаммерфесте будет передан…

— Нет! Нет! — вне себя крикнула Катя. — Замолчите!

Дайте мне сказать! Вернее…

Она озиралась вокруг, словно ища, за что ухватиться.

— Во-первых, его привлекут к ответственности за кражу. Во-вторых, он обязан будет доказать, что не имеет ничего общего с неким Рудольфом Зильберманом.

Девушка отступила на шаг и неприязненно посмотрела ему в глаза.

— Вы о ком?

— Об убийце Мари Барон, убийце и племяннике советника фон Штернберга. О Рудольфе Зильбермане, инженере из Дюссельдорфа, едущем на «Полярной лилии» под чужим именем.

Катя села. И — странно! — стала так спокойна, что капитан даже испугался.

Она сидела в двух метрах от него, опершись локтем на стол, где еще стояла пустая бутылка, и, опустив голову на руку, смотрела себе под ноги.

— Что вам еще известно?

Она отбросила упавшие на лицо волосы, машинально поискала рукой сумочку, чтобы достать папиросу.

Но сумочка, видимо, осталась в каюте.

В этот момент пароход так качнуло, что Катя упала бы вместе со стулом, если бы не успела уцепиться за стол. Петерсену и тому пришлось схватиться за дверной наличник.

Заревел гудок. Капитану не терпелось вернуться на мостик. Перед глазами у него неотступно стоял черный океан, в котором он должен разглядеть Шервейский буй.

«Еще минуту», — мысленно дал он себе срок и продолжал:

— Зильберман в сопровождении какой-то женщины бежал в Гамбург, где сел на «Полярную лилию», совершив буквально чудеса, чтобы сбить полицию со следа. Придумал даже мифического пассажира.

Девушка нервно рассмеялась.

— Ну, дальше!

— От самого Гамбурга он ловчит, стараясь все запутать. Его спутница постоянно ему помогает. Он убил Штернберга. А теперь, чувствуя, что его обложили со всех сторон, попытается, вероятно…

— Перестаньте!

От недавнего спокойствия Кати ничего не осталось.

Она раздирала ногтями голубоватый носовой платочек.

— Дайте мне поговорить с Вринсом, капитан. А еще лучше… Нет, бесполезно. Теперь все бесполезно.

— Зильберман ваш любовник, так ведь?

— Перестаньте! И уходите.

— Отвечайте.

— Да нет же! Ничего вы не поняли. Идите.

— Кто же он?

Девушка была так издергана, что малейшее прикосновение — и она подскочила бы на стуле. Ее потрескавшиеся губы судорожно подергивались.

— Зачем все это? Слишком поздно.

— Вы можете предотвратить новое преступление!

— Умоляю, оставьте меня. Пощадите! Клянусь вам, не могу… Скажите Вринсу… И поверьте: он не виноват ни в чем, в краже — тем более. Скажите ему… — она подбирала слова, затравленно озираясь, — что все кончено и он может…

— Что?

— Ничего. Ничего я не знаю. Разве вы не видите, что я на пределе, что у меня… Уходите! Тем хуже!..

И, повалившись пластом на банкетку. Катя обхватила голову руками и неудержимо разрыдалась.

Гудок ревел с необъяснимой настойчивостью.

Глядя на фигурку Кати в черном, на ее белокурые волосы, Петерсен все еще колебался. Задерживаться он больше не мог, он охотно оставил бы здесь кого-нибудь вместо себя, например Эвйена, — пассажирка не на шутку его тревожила.

Однако спускаться в каюты было уже некогда.

Он поднялся на мостик, и по пути его дважды накрывало волной. У рулевой рубки Вринс, не дожидаясь вопросов, задыхающимся голосом выдавил:

— Слышите? Вон там…

Голландец указал рукой в пространство:

— Шум машины… Явно один из рудовозов… Дважды ответил, потом замолчал…

Пальцы его вцепились в ручку гудка. Оба судна тонули в таком вихре снега, что если бы на них и обнаружили встречные огни, все равно было бы слишком поздно.

— Шестьдесят оборотов! Сорок! — скомандовал Петерсен.

Даже лоцман, ходивший на этой линии тридцать лет, и тот больше не скрывал беспокойства.

— Эти англичане плюют на все правила… Да где же они, наконец!

Если бы не шторм, англичане услышали бы его слова, потому что в ту же секунду меньше чем в тридцати метрах от судна проскользнул красный огонь.

С «Полярной лилии» различили туз пик на белой трубе и ярко освещенный ют.

Не обращая внимания на воду, струившуюся по одежде, Вринс с вымученной улыбкой отер лоб мокрым платком, словно пот досаждал ему больше, чем ледяные брызги.

Петерсен, стоявший вплотную к нему, не столько расслышал, сколько угадал подавленный всхлип. Этот звук затронул лучшее, что было в капитане, — его морскую душу, и он все понял.

Мальчишка в первом рейсе! И больше четверти часа провел один на мостике, напрягая нервы и высматривая во мраке это чудовище — рудовоз, идущий двадцать узлов!

Красный огонь пронесся мимо, как метеор.

Сейчас у Вринса ноги словно ватные. И его задним числом колотит от страха — это-то Петерсен знал наверняка.

Тихий всхлип…

Молодой человек сунул платок в карман, прислонился к штурманской рубке и опять уставился в темноту, высматривая сигнальные огни.

— Вринс…

Капитан тут же пожалел, что окликнул голландца: он представил себе недоверчиво повернутое к нему лицо, издерганное, бледное от усталости.

Ему так хочется сказать парню что-нибудь ласковое.

Нет, успокоительное.

Он, Петерсен, еще не все разгадал. Но уже смутно представляет себе, какую роль сыграл его третий помощник.

— Слушаю, капитан, — хрипло отозвался тот.

— Гудок каждые тридцать секунд! Нас предупреждали о двух рудовозах; значит, остался еще один, — устало закончил Петерсен.

В таких материях он чересчур неловок, и это сдерживает его.

Легко ли, да еще в теперешних обстоятельствах, взять и сказать мальчику:

«А знаете, я вам верю».

Особенно, когда чувствуешь, что вот-вот добавишь:

«Извините, что я был так суров, но…»

Нет, в море, когда пальто на тебе набухло, а ноги застыли, гораздо проще выдавить:

— Гудок каждые тридцать секунд!

Гудок ревел так, что чуть не лопались барабанные перепонки.