"Мегрэ в Виши" - читать интересную книгу автора (Сименон Жорж)Глава 2Без пяти девять комиссар еще не ответил на вопрос жены. Похоже, он считал делом чести вести себя точно так же, как и в прошлые дни, соблюдая заведенный в Виши распорядок без малейших отклонений. Он дочитал газету до самого конца, выпил оставшийся кофе, побрился, принял душ, как обычно слушая новости по радио. Без пяти девять он был готов и вместе с женой спустился по лестнице с красным ковром и медными треугольниками. Хозяин в белой куртке и поварском колпаке подстерегал их в коридоре: — Смотрите, господин Мегрэ, как о вас заботятся в Виши! Вплоть до того, что предлагают прекрасное преступление… На лице комиссара появилась загадочная улыбка. — Надеюсь, вы им займетесь? — Все, что происходит за пределами Парижа, не входит в мою компетенцию… Мадам Мегрэ внимательно следила за ним. Она считала, что муж этого не замечает, но он отдавал себе в этом отчет. И вместо того, чтобы спуститься по улице Овернь к реке Аллье и детскому парку, он с самым невинным видом свернул направо. Конечно, им уже приходилось менять маршрут, но всегда лишь по возвращении в город. Каждый раз она восхищалась умением ориентироваться, которое при этом проявлял ее муж. Он не сверялся ни с каким планом. Казалось, брел наугад, углубляясь в переулки, которые словно бы уводили их в сторону от цели, и мадам Мегрэ вздрагивала от неожиданности, внезапно узнавая фасад их отеля и два деревца в кадках, выкрашенных в зеленый цвет. На этот раз он снова повернул направо, потом опять, и тогда они заметили на тротуаре полтора десятка зевак, глазевших на другую сторону улицы. Глаза мадам Мегрэ хитро заблестели. Казалось, комиссар колеблется: он перешел дорогу, остановился, чтобы выбить свою трубку о каблук и медленно набить другую. В эту минуту он напоминал большого ребенка, и жена чувствовала прилив нежности к нему. Мегрэ боролся с собой. Наконец он, словно не замечая, где находится, присоединился к толпе любопытных и тоже стал смотреть на дом напротив, перед которым стояла машина, а невдалеке дежурил постовой из республиканских рот безопасности. Дом был кокетливо-нарядным, как и большинство зданий на этой улице. Фасад не так давно выкрасили в белый с розовым отливом цвет, а ставни окон и балкон — в миндально-зеленый. На мраморной табличке можно было прочесть выполненную вычурными буквами в английском стиле надпись: «Ирисы». Мадам Мегрэ догадывалась о той маленькой драме, которая разыгрывалась в сердце мужа. Он не захотел идти в отделение местной полиции, а теперь упорно отказывался пересекать улицу, чтобы, представившись постовому, спокойно пройти в дом. На небе не было ни облачка. Улица радовала чистотой, воздух был прозрачным, легким, бодрящим. Чуть поодаль женщина выбивала ковры у окна, с укоризной поглядывая на любопытных. Но разве и сама она накануне, когда было обнаружено преступление и понаехало множество полицейских, не разглядывала вместе с соседями фасад дома, знакомого ей уже много лет? Некоторые зеваки обменивались соображениями о случившемся. — Кажется, это любовная драма… — Что вы! Что вы! Ей было около пятидесяти лет… На втором этаже за стеклами можно было различить голову с темными волосами и крючковатым носом, а на заднем плане иногда возникал силуэт другого, молодого человека. На улице показалась машина молочника, и вскоре почти у каждого порога были поставлены бутылки. Постовой сказал молочнику несколько слов, — вероятно, о том, что не стоило этого делать, — но тот, пожав плечами, все же оставил бутылку и у белой двери, притягивавшей взгляд зевак. А если кто-нибудь заметит, что Мегрэ… Он не мог оставаться здесь до бесконечности… И в тот момент, когда он уже собрался было тронуться в путь, высокий взлохмаченный парень вышел из дома, пересек улицу и подошел прямо к нему: — Дивизионный комиссар просит вас пройти к нему… Мадам Мегрэ удалось сдержать улыбку. — Где мне тебя ждать? — спросила она. — На нашем обычном месте, у источника… Может быть, его узнали через окно? Стараясь держаться с достоинством, он перешел улицу, силясь придать своему лицу недовольное выражение. В коридоре было прохладно, справа стояла бамбуковая вешалка. На ней уже висели две шляпы, и Мегрэ добавил к ним свою соломенную, купленную женой вместе с мохеровой курткой, которой он немного стыдился. — Входите, патрон… Радостный, знакомый голос. Мегрэ тотчас узнал лицо и фигуру: — Лекёр! Они не виделись пятнадцать лет, с тех пор, когда Дезире Лекёр был инспектором и входил в команду Мегрэ на набережной Орфевр. — Увы, патрон, мы стареем, растим живот и получаем повышение в чине. Я стал дивизионным комиссаром в Клермон-Ферране, потому мне приходится самому вести это малоприятное дело… Входите… Он провел Мегрэ в небольшую дымчато-голубоватую гостиную и сел за усыпанный бумагами стол, который временно заменял ему рабочий. Мегрэ, не без предосторожности, уселся в хрупкое кресло, исполненное в подражание стилю времен Людовика XVI, и, поскольку в его взгляде читался немой вопрос, Лекёр поспешил объясниться: — Вы, несомненно, спрашиваете себя: как я узнал о том, что вы здесь? Прежде всего, Муане — вы с ним не знакомы, он руководит полицией Виши — видел ваше имя в регистрационной карточке отеля… Конечно, он не осмелился вас беспокоить, но его люди наблюдали ваши ежедневные прогулки… Кажется, ребята из республиканских рот безопасности с пляжа горели желанием узнать, когда же вы решитесь поиграть в шары… С каждым утром ваш интерес к игре понемногу возрастал, так что… — Вы приехали вчера? — Само собой. Я прибыл из Клермон-Феррана вместе с двумя своими сотрудниками, один из которых, Дисель, и привел вас сюда с тротуара. Не сразу я решился послать за вами. Полагал, что вы приехали сюда лечиться, а вовсе не для того, чтобы протягивать нам руку помощи. Впрочем, я знал, что если дело вас заинтересует, то в конце концов вы… Мегрэ сохранял угрюмый вид. — Убийство с целью ограбления? — пробормотал он. — Очевидно, нет. — На почве страсти? — Маловероятно, на мой взгляд, тем не менее сейчас, двадцать четыре часа спустя, мне известно не больше, чём когда я прибыл сюда вчера утром. — Лекёр порылся в бумагах. — Жертву звали Элен Ланж. Ей было сорок восемь лет, родилась она в Марсильи, что в десяти километрах от Ла-Рошели. Я позвонил в мэрию Марсильи, и мне там сказали, что ее рано овдовевшая мать долгое время держала галантерейную лавку на церковной площади. У нее было две дочери, и Элен, старшая из них, окончила курсы машинописи и стенографии в Ла-Рошели… Потом она некоторое время работала в конторе одного судовладельца, прежде чем отправиться в Париж, где ее след теряется… Она никогда не запрашивала свое свидетельство о рождении, и это дает основания предположить, что она не выходила замуж… К тому же в ее удостоверении личности указано: «Незамужняя». У Элен была сестра, моложе ее на шесть или семь лет, она работала маникюршей, тоже в Ла-Рошели. Она, как и старшая, отправилась в Париж, откуда через десять лет вернулась в родные края… Должно быть, она скопила некоторую сумму, позволившую ей купить на площади Арм парикмахерский салон, которым она владеет до сих пор… Я пытался связаться с ней по телефону… Но мне удалось поговорить лишь с помощницей, заменяющей хозяйку, ибо та сейчас отдыхает на Балеарских островах… Я отправил в отель, где она остановилась, телеграмму, в которой просил ее срочно прибыть сюда и сообщил, что буду ждать в течение дня… Эта сестра, Франсина, тоже не замужем… Мать умерла восемь лет тому назад… Мы не знаем, есть ли другие родственники… Помимо воли Мегрэ, его лицо приобрело профессионально строгое выражение. Можно было подумать, что это он руководит расследованием и один из его подчиненных пришел с рапортом к нему в кабинет. Ему не хватало лежащих перед ним на столе трубок, ибо он привык перебирать их при подобных обстоятельствах, вида Сены из окна, его солидного кресла, на спинку которого он мог бы опираться. Пока Лекёр говорил, Мегрэ заметил две или три любопытные детали в окружающей обстановке, в частности то, что в гостиной, служившей хозяйке салоном, не было других фотографий, кроме снимков Элен Ланж. На карточке, стоявшей на комоде, она была запечатлена девочкой лет пяти или шести, одетой в слишком длинное платье, с двумя тонкими косичками, обрамлявшими лицо. На стене висел большой портрет, сделанный хорошим фотографом, на котором она, двадцатилетняя, застыла в романтической позе, с возвышенным взглядом. На третьем снимке Элен Ланж стояла на берегу моря. Она была не в купальнике, а в белом платье, которое ветер раздувал, как флаг, и ей приходилось обеими руками удерживать светлую шляпу с широкими полями. — Вы установили, когда и как произошло преступление? — Трудно восстановить события… Мы работаем над этим со вчерашнего утра, но не слишком-то продвинулись… Позавчера вечером, в понедельник, Элен Ланж одна ужинала на кухне. Она вымыла посуду, ибо мы не нашли грязных тарелок, потом оделась и вышла, погасив все огни. Она съела два яйца всмятку, если это вас интересует. На ней было лиловое платье, белая шерстяная шаль и шляпа, тоже белая… Мегрэ, поколебавшись немного, в конце концов не смог противиться своему желанию и заявил: — Я знаю… — Вы уже начали расследование? — Нет, но в понедельник вечером я видел эту женщину перед музыкальной беседкой, когда шел концерт… — Вы не знаете, когда она покинула парк? — Мы с женой ушли около половины десятого и продолжили нашу привычную прогулку… — Она была одна? — Она всегда была одна. Лекёр даже не пытался скрыть изумление: — Так вы видели ее неоднократно? Мегрэ, широко улыбаясь, кивнул. — Почему вы обратили на нее внимание? — Курортники проводят время на прогулках, во время которых, чисто машинально, разглядывают друг друга. Когда люди встречаются в одном месте в одни и те же часы… — У вас есть какие-нибудь соображения? — О чем? — Что это была за женщина, какого типа? — Она ни в коей мере не была банальной, и это все, что я о ней знаю… — Что ж… Тогда я продолжу… Две из трех комнат верхнего этажа сдаются… Одну из них занимает инженер из Гренобля по фамилии Малески, проживающий там с женой… Они вышли через несколько минут после мадемуазель Ланж и отправились в кино, где пробыли до половины двенадцатого… Когда они возвращались, все ставни дома были, как обычно, закрыты, но сквозь щели из окон первого этажа пробивался свет… Войдя в коридор, они заметили, что свет проникает из-под дверей гостиной и расположенной справа спальни мадемуазель Ланж. — Они ничего не слышали? — Малески ничего не слышал… Его жена, конечно сильно поколебавшись, упомянула о каком-то приглушенном голосе… Они почти сразу же легли спать и не вставали до утра… Другую комнату занимает мадам Вирво, вдова, постоянно проживающая на улице Ламарк в Париже… Эта импозантная особа лет шестидесяти каждый год приезжает в Виши, чтобы сбросить несколько килограммов… Она в первый раз сняла комнату у мадемуазель Ланж… В прошлые годы останавливалась в отеле… Кажется, ей был знаком и другой стиль жизни, ибо ее муж, человек богатый, но весьма нерасчетливый, оставил ее в трудной ситуации… Короче, она увешана фальшивыми драгоценностями, а изъясняется как персонаж дурной пьесы… Она вышла в девять часов… Никого не видела и оставила дом в полной темноте… — У каждого из жильцов есть свой ключ? — Да… Вдова Вирво отправилась в клуб любителей бриджа в «Карлтоне», который покинула незадолго до полуночи… Она вернулась, как обычно, пешком… У нее нет машины. У Малески есть небольшой автомобиль, но они редко им пользуются в Виши, и чаще всего он стоит в гараже этого квартала… — Свет все еще горел? — Подождите, патрон… Конечно, я мог расспрашивать мадам Вирво лишь после того, как преступление было обнаружено, когда все окрестные жители разволновались… Быть может, ее воображение развито столь же сильно, как тяга к поддельным драгоценностям… Вдова утверждает, что, подходя к перекрестку, то есть к пересечению бульвара Ля-Салль с улицей Бурбонне, она почти столкнулась с каким-то мужчиной… Он не мог ее сразу заметить, и она клянется в том, что он вздрогнул, а потом поднес руку к лицу, словно не желая быть узнанным… — И тем не менее она узнала его! — Нет. Но если окажется лицом к лицу с этим мужчиной, то непременно узнает. Он был очень высокий, очень сильный… Она говорит, что у него необычно широкая грудь, «как у гориллы» — вот ее слова… Шел он быстро, наклонившись вперед… Она испугалась его, но все же обернулась и увидела, как он удаляется в сторону центра города. — Каков возраст этого мужчины? — Он не молод… Но и не стар… Очень сильный… Вызывает страх… Она почти бежала и успокоилась только тогда, когда ключ вошел в скважину замка… — Свет по-прежнему был виден на первом этаже? — Нет, он больше не горел, если верить свидетельству вдовы. Она ничего не слышала, была так взволнована, что, прежде чем лечь спать, приняла ложку ментоловой настойки на кусочке сахара… — Кто обнаружил преступление? — Я к этому подойду, патрон. Мадемуазель Ланж стремилась сдавать свои комнаты людям почтенным, но не подавала им еды… Она также не позволяла готовить в доме, не переносила даже спиртовку для утреннего кофе… Около восьми часов мадам Малески спустилась с термосом, чтобы, как и каждое утро, наполнить его кофе в соседнем баре и купить круассанов… Она не заметила ничего особенного… По возвращении — тем более… Что ее удивило, особенно во второй раз, так это странная тишина — снизу не доносилось никакого шума, тогда как обычно мадемуазель Ланж вставала рано и было слышно, как она переходит из одной комнаты в другую… «Я беспокоюсь, не заболела ли хозяйка…» — во время завтрака сказала мадам Малески мужу. Домовладелица часто жаловалась на слабое здоровье. В девять часов супруги спустились, в то время как мадам Вирво еще была у себя, и обнаружили в коридоре растерянную Шарлотту. — Шарлотту? — Маленькую служанку, которая убирала комнаты в доме мадемуазель Ланж с девяти утра до полудня… Она приезжала на велосипеде из деревни, расположенной в десяти километрах от города… Девчонка немного простовата… «Все двери заперты…» — сказала она Малески. Приходя в другие дни, она всякий раз находила двери и окна первого этажа распахнутыми, ибо мадемуазель Ланж постоянно жаловалась на то, что ей не хватает свежего воздуха. «У вас нет ключа, Шарлотта?» — «Нет… Если хозяйки нет дома, я уйду…» Малески попытался было отомкнуть замок ключом от своей комнаты, но это ему не удалось, и тогда он вызвал полицию по телефону из того самого бара, в котором его жена недавно покупала кофе. Это почти все. Вскоре прибыл лейтенант из городской полиции Виши, вместе с ним появился и слесарь. Недоставало ключа от двери гостиной. Другие двери, ведущие в кухню и в спальню, были заперты изнутри, и ключи остались в замках… Здесь, в гостиной, точнее, у края ковра, лежала, скорее даже свернулась калачиком Элен Ланж, представлявшая собой малоприятное на вид зрелище, ибо она была задушена… На ней было все то же лиловое платье, но она сняла шаль и шляпу, которую нашли на вешалке в коридоре… Все ящики в комнате были выдвинуты, по полу разбросаны бумаги и картонные коробки… — Ее изнасиловали? — Даже и не пытались… Не было и ограбления — в том смысле, который мы обычно вкладываем в это слово… Отчет, опубликованный сегодня утром в «Трибюн», довольно точный… В одном из ящиков мы обнаружили пять стофранковых ассигнаций… Сумочку жертвы преступники обыскали, а ее содержимое разбросали по полу, в том числе четыреста франков десяти— и пятидесятифранковыми купюрами, мелочь и абонемент в театр «Казино»… — Давно ли она приобрела этот дом? — Девять лет тому назад… Элен Ланж приехала сюда из Ниццы, где какое-то время проживала… — Она там работала? — Нет… Она занимала довольно скромную квартиру возле бульвара Альберта Первого и, казалось, жила на ренту… — Она путешествовала? — Почти каждый месяц уезжала на два или три дня… — И неизвестно, куда отправлялась? — Мадемуазель Ланж никому ничего не говорила о своих поездках. — А здесь? — Первые два года она не брала квартирантов… Потом решила сдавать три комнаты на сезон, но не всегда все они были заняты… Так и сейчас… Голубая комната пуста… Ибо есть белая комната, розовая комната и голубая комната… Мегрэ сделал еще одно замечание для себя. Он не видел вокруг ни одного зеленого пятна, ни безделушки, ни подушки, ни какого-либо украшения этого цвета. — Она была суеверна? — Откуда вы знаете? Однажды она рассердилась на мадам Малески, ибо та принесла букет гвоздик. Мадемуазель Ланж заявила, что не желает видеть в доме эти цветы несчастья… Она также сделала мадам Вирво замечание, что та не думает о последствиях, надевая платье зеленого цвета, и что это дорого ей обойдется… — Кто-нибудь навещал ее? — Если верить соседям, никто. — Почта? — Время от времени — письмо из Ла-Рошели. Почтальона допросили. Рекламные проспекты. Счета из нескольких магазинов Виши. — У нее был счет в банке? — В отделении «Лионского кредита» на углу улицы Жоржа Клемансо. — Вы, конечно, там побывали? — Она делала регулярные вклады, около пяти тысяч франков каждый месяц, но не всегда в один и тот же день. — Наличными? — Да… Во время курортного сезона вклады увеличивались, ибо жильцы платили ей за комнаты… — Случалось ей подписывать чеки? — Поставщикам. Почти все они были из Виши или Мулена, куда она время от времени ездила… Иногда она расплачивалась чеками за вещи, заказанные в Париже по каталогу… Вы найдете кучу каталогов в том углу… Лекёр рассматривал комиссара, в этой почти белой мохеровой куртке столь мало похожего на того человека, которого он встречал на набережной Орфевр. — Что вы обо всем этом думаете, патрон? — Мне пора уходить… Меня ждет жена… — И ваш первый стакан воды! — Полиция Виши знает и об этом? — пробурчал Мегрэ. — Вы вернетесь? У меня нет кабинета в Виши. Каждый вечер я возвращаюсь на машине в Клермон-Ферран, что в каких-нибудь шестидесяти километрах отсюда. Начальник местной полиции хотел выделить для меня в отделении комнату с телефоном, но я люблю работать на месте преступления… Мои люди пытаются найти прохожих или соседей, которые могли видеть мадемуазель Ланж вечером в понедельник, когда она возвращалась домой, ибо мы не знаем, сопровождал ли ее кто-нибудь, или же она повстречала кого-нибудь, подходя к дому, или же… — Извините меня, дружище… Моя жена… — Ну конечно, патрон… Мегрэ разрывался между любопытством и привычным распорядком. Он немного сердился на себя за то, что, покинув отель «Березина», свернул направо, а не налево. Тогда он остановился бы, как и каждое утро, в детском парке, посмотрел на игроков в шары. Прошла ли мадам Мегрэ в одиночестве их ежедневным маршрутом, останавливаясь каждый раз там, где они привыкли? — Не хотите ли вы, чтобы вас отвезли? Моя машина у входа, а малыш Дисель только и мечтает о том, чтобы… — Благодарю… Я здесь для того, чтобы ходить пешком… И Мегрэ действительно отправился пешком; он шел быстрым шагом, чтобы наверстать упущенное время. Комиссар выпил первый стакан воды и нашел свое место между стеклянным холлом и первым деревом. Он чувствовал, что если жена и не задает ему вопросов, то внимательно следит за выражением лица мужа, за самым незначительным его жестом. Развернув на коленях газету, он смотрел сквозь едва колышущуюся листву на голубое, по-прежнему чистое небо, по которому проплывало маленькое, белое, сверкающее на солнце облачко. Иногда в Париже Мегрэ сожалел о том, что утратил некоторые ощущения, тосковал по ласковому прикосновению теплого от солнца воздуха к щеке, игре света в листьях или на гравии, хрустящем под ногами толпы, даже о вкусе пыли… В Виши это чудо свершилось. Обдумывая свою беседу с Лекёром, он почувствовал, как погружается в атмосферу и ничто из происходящего вокруг не ускользает от него. Размышлял ли он на самом деле или просто грезил? Мимо проходили гуляющие семьи, но здесь было больше пар пожилого возраста. А среди одиноких преобладали мужчины или женщины? Женщины, особенно пожилые, часто собирались вместе. Они ставили шесть — восемь стульев в кружок и склонялись одна к другой с таким видом, словно обменивались исповедями, хотя были знакомы всего лишь несколько дней. Кто знает? Может быть, это действительно были исповеди. Они рассказывали о своих болезнях, врачах, ходе лечения, потом вспоминали о детях, уже вступивших в брак, о внуках, фотографии которых вынимали из сумочек. Редкие женщины сидели в одиночестве, как та дама в лиловом, чье имя комиссар теперь знал. Гораздо больше встречалось одиноких мужчин; зачастую отмеченные печатью усталости или болезни, они старались идти через толпу с достоинством. И все же в чертах их лиц, во взглядах отражалось подавленное состояние, смутный страх внезапно рухнуть под ноги прохожим в тени или на солнце. Элен Ланж была одинока, и ее поведение, манера держаться выражали своего рода гордость. Она не принимала жалости, не хотела, чтобы с ней обращалась как со старой девой; она держалась прямо и ходила легкой походкой, высоко подняв голову. Она ни с кем не общалась и не имела никакой потребности облегчить душу или же сознание дешевыми исповедями. Сама ли она выбрала жизнь в одиночестве? Комиссар задавал себе этот вопрос; заинтригованный, он пытался вновь увидеть ее сидящей, стоящей, неподвижной, в движении. — Они напали на след? Мадам Мегрэ начала ревновать мужа к его мечтаниям. В Париже она не осмелилась бы расспрашивать его о ходе расследования. Но разве здесь, часами шагая рядом, они не приобрели привычку думать вслух? Это никогда не было настоящей беседой, обменом репликами, почти всегда нескольких слов, удачно вставленного замечания было достаточно для того, чтобы определить ход мыслей одной или другого. — Нет. Они ждут сестру… — У нее нет других родственников? — Кажется, нет… — Пришло время твоего второго стакана… Они вошли в холл, где головы подавальщиц воды торчали из углубления, в котором работали эти женщины. Элен Ланж каждый день приходила сюда, чтобы пить воду. Выполняла ли она указание врача или просто хотела придать цель своей прогулке? — О чем ты думаешь? — Я задаю себе вопрос: почему Виши? Прошло около десяти лет с тех пор, как она обосновалась в этом городе и купила себе дом. Следовательно, тогда ей было тридцать семь, и, казалось, у нее не было необходимости в том, чтобы зарабатывать себе на жизнь, так как первые два года она комнаты не сдавала. — А почему бы и нет? — возразила мадам Мегрэ. — Существуют сотни маленьких и средних городов во Франции, в которых она могла бы поселиться, не говоря уже о Ла-Рошели, где провела детство и юность… Ее сестра, пожив в Париже, вернулась в Ла-Рошель и осталась там… — Может быть, сестры не ладили между собой? Все было не так просто. Мегрэ по-прежнему смотрел на гуляющих людей, и ритм их шагов напоминал ему другое такое же непрекращающееся шествие, но под жарким солнцем. В Ницце, на Променаде Англичан. Ибо, прежде чем прибыть в Виши, Элен Ланж жила в Ницце. — Она пять лет прожила в Ницце, — сказал комиссар. — Там много мелких рантье… — Вот именно… Мелких рантье, но также представителей всех социальных слоев, как и здесь… Позавчера я спрашивал себя о том, что мне напоминает толпа гуляющих по этому парку или же заполняющих стулья людей… Все как в Ницце, у моря… Толпа, происхождение которой столь разнородно, что она от этого кажется нейтральной… Здесь также должны быть — и бывали — старые элегантные звезды театра и кино… Мы еще обнаружим квартал богатых особняков, где сохранились лакеи в полосатых жилетах… Можно догадаться о том, что на холмах есть роскошные виллы, укрытые от посторонних глаз… Как в Ницце… — И к какому же выводу ты пришел? — Ни к какому. Ей было тридцать два года, когда она поселилась в Ницце, и она была там столь же одинока, как и здесь. Обычно одиночество приходит гораздо позже… — Существуют же сердечные муки… — Знаю, но у людей, переживших их, бывает другое выражение лица. — Случается и так, что распадаются семьи… — Девяносто пять женщин из ста выходят замуж вновь. — А мужчины? Мегрэ широко улыбнулся и ответил так, что она не смогла понять, шутит муж или нет: — Сто из ста! Население Ниццы непостоянно, там можно найти филиалы парижских магазинов, несколько казино. В Виши десятки тысяч курортников сменялись каждые три недели, здесь есть такие же магазины, три казино, дюжина кинотеатров. В любом другом месте ее бы знали, ею бы занялись, люди следили бы за всеми действиями и поступками Элен Ланж. Но не в Ницце. Не в Виши. Однако нужно ли было ей что-то скрывать? — Ты должен снова встретиться с Лекёром? — Он приглашал меня заходить, когда я захочу… Лекёр продолжает называть меня патроном, как в те времена, когда был в моей команде… — Они все так поступают… — Это так… По привычке… — Ты не думаешь, что скорее из уважения? Мегрэ пожал плечами и супруги немедля тронулись в обратный путь. На этот раз они пошли через старый город, останавливаясь перед витринами антикварных магазинов, где порой были выставлены трогательные вещицы. Они знали о том, что другие пансионеры наблюдали за ними в столовой, но к этому приходилось привыкать. Мегрэ пытался есть так, как рекомендовал доктор Риан. Не глотать ничего, тщательно не пережевав, даже если это картофельное пюре. Не насаживать на вилку кусок, не проглотив предыдущий. За едой пить не больше одного-двух стаканов воды, в крайнем случае — слегка подкрашенной вином. Комиссар предпочел вообще обойтись без вина. Он закурил трубку, поднимаясь по лестнице, прежде чем, не раздеваясь, лечь спать после обеда. Через ставни в комнату проникало достаточно света, так что его жена, сидя в кресле, могла, в свою очередь, просмотреть газету, и сквозь сон Мегрэ иногда слышал шуршание переворачиваемых ею страниц. Он пролежал так едва ли двадцать минут, когда в дверь номера постучали. Мадам Мегрэ устремилась на лестничную площадку и закрыла дверь за собой. Послышалось перешептывание, потом она вернулась; ее не было несколько минут, не больше. — Это Лекёр. — Есть новости? — Сестра только что прибыла в Виши. Она явилась в отделение полиции, оттуда ее отвезли в морг, чтобы опознать тело. Лекёр ждет ее на улице Бурбонне. Он предлагает, если это доставит тебе удовольствие, присоединиться к нему и присутствовать на допросе. Мегрэ уже встал, что-то недовольно бормоча, и прежде всего распахнул ставни, чтобы вернуть комнату к жизни и свету. — Я встречу тебя у источника? Источник, первый стакан воды, железный стул — все это будет в пять часов вечера. — Допрос не займет так много времени. Лучше подожди меня на одной из скамеек возле игроков в шары. Он не сразу решился надеть соломенную шляпу. — Боишься, что над тобой будут смеяться? Тем хуже. В конце концов, он в отпуске! И Мегрэ лихо напялил себе на голову шляпу. Любопытные продолжали подходить, останавливаться перед домом, который по-прежнему охранял постовой. Поняв, что тут не на что смотреть, кроме как на закрытые ставни, они незамедлительно удалялись, покачивая головами. — Садитесь, патрон… Если вы поставите кресло в угол возле окна, то увидите ее при свете дня… — Вы еще не видели ее? — Я сидел за столом в одном из здешних ресторанов, — он, кстати, превосходен, — когда мне сообщили, что она находится в отделении полиции… Они сами отвезли ее в морг, а потом доставят сюда… И действительно, через тюлевые занавески они увидели черную машину, которую вел полицейский в форме, а за ней — длинный открытый красный автомобиль. На его переднем сиденье сидели мужчина и женщина с распущенными волосами; их лица загорели на солнце, и они походили на людей, вернувшихся из отпуска. Они посовещались, склонившись друг к другу, и после короткого поцелуя женщина вышла из машины, захлопнув дверцу, а ее спутник остался сидеть за рулем и зажег сигарету. Это был смуглый мужчина с четко очерченным лицом и широкими, обтянутыми желтой тенниской плечами спортсмена. Он смотрел на дом лишенным любопытства взглядом; тем временем постовой ввел женщину в гостиную. — Комиссар Лекёр… Полагаю, вы — Франсина Ланж?.. — Да, это я… Она бросила беглый взгляд на сидевшего в тени Мегрэ, которого ей не представили. — Мадам или мадемуазель? — Я не замужем, если вас это интересует. Мой друг сидит в машине, он приехал со мной. Но я слишком хорошо знаю мужчин, чтобы выйти за одного из них замуж. Потом будет почти невозможно от него избавиться… Женщина хорошо сохранилась и выглядела моложе своих сорока лет; в этой узкой заурядной гостиной ее формы казались вызывающими. На ней было платье цвета пламени, такое легкое, что просвечивало на свету, и можно было поклясться в том, что она еще пахла морем. — Телеграмма пришла вчера вечером… Люсьен сумел достать нам билеты на ближайший рейс в Париж… В Орли мы забрали нашу машину, которую оставили там, улетая… — Полагаю, вы опознали сестру? Она кивнула, не выразив никаких эмоций. — Вы не хотите сесть? — Благодарю. Я могу закурить? Она посмотрела на дым, тянувшийся из трубки Мегрэ, с таким видом, будто хотела сказать: «Если этот тип может сосать свою носогрейку, то и у меня есть право затянуться сигаретой…» — Пожалуйста… Полагаю, что это преступление удивило вас так же, как нас? — Конечно, я такого не ожидала… — Вы не знали врагов вашей сестры? — Почему у Элен должны были быть враги? — Когда видели ее в последний раз? — Шесть или семь лет тому назад, точно не помню… Припоминаю, что это было зимой, кода разыгралась вьюга… Она не предупредила меня о своем визите, и я удивилась, увидев, как она входит в мой парикмахерский салон… — Вы ладили с Элен? — Как ладят сестры между собой… Я не слишком хорошо знала ее из-за разницы в возрасте… Она заканчивала школу, а я только еще поступала в нее… Задолго до того, как я стала маникюршей, она училась на курсах в Ла-Рошели… Потом покинула город… — Сколько ей тогда было лет? — Подождите… Я уже год как поступила в обучение… Значит, мне исполнилось шестнадцать лет… Прибавим семь… Ей было двадцать три… — Вы ей писали? — Редко… В нашей семье это не было принято… — Ваша мать к тому времени уже умерла? — Нет… Она умерла спустя два года, и Элен приехала в Марсильи из-за наследства… Впрочем, делить-то особенно было нечего… Лавка матери не стоила и двух су… — Что делала ваша сестра в Париже? Мегрэ не сводил с женщины глаз, вспоминая лицо и фигуру покойной. Во внешности сестер было мало общего. В отличие от удлиненного лица и темных глаз погибшей, у Франсины глаза были голубыми, волосы — светлыми, возможно крашеными, ибо спереди виднелась странная прядь ярко-рыжего цвета. На первый взгляд Франсина Ланж была славной женщиной, которая, вероятно, встречала клиенток в отличном настроении, отпуская сомнительные шуточки. Она вовсе не пыталась казаться изысканной, а, напротив, словно бы с удовольствием подчеркивала то, что было в ней вульгарного. Менее чем через полчаса после созерцания трупа сестры в морге, она почти весело отвечала на вопросы Лекёра, которого, как казалось, по привычке пыталась покорить. — Что она делала в Париже? Думаю, работала машинисткой в какой-нибудь конторе, но я никогда не была у нее на службе… Мы слишком мало похожи одна на другую… В пятнадцать лет у меня уже был друг, шофер такси, а после него — немало других… Я не думаю, что Элен вела себя так же, или же она хорошо скрывала свои дела… — По какому адресу вы ей писали? — Помнится, сначала был отель на авеню Клиши, но я забыла его название… Она довольно часто меняла отели… Потом появилась квартира на улице Нотр-Дам-де-Лоретт, номера дома я не знаю… — Когда вы, в свою очередь, приехали в Париж, то нанесли сестре визит? — Да… Как раз на улицу Нотр-Дам-де-Лоретт, и удивилась тому, что сестра так хорошо устроилась… Я сказала ей об этом… У нее была прекрасная комната с видом на улицу, а еще салон, небольшая кухня и самая настоящая ванная комната… — Был ли в ее жизни мужчина? — Я не смогла это выяснить… Хотела остаться у нее на несколько дней, пока не найду подходящую комнату… Она сказала тогда, что отведет меня в один очень чистый и недорогой отель, ибо не может жить вместе с кем-либо… — Даже три или четыре дня? — Я так ее поняла. — Вас это не удивило? — Не очень… Знаете, нужно очень постараться, чтобы меня удивить… Если люди позволяют мне делать то, что мне нравится, то они тоже свободны в своих поступках, и я не задаю им вопросов… — Как долго вы оставались в Париже? — Я провела там одиннадцать лет… — Вы все это время работали маникюршей? — Сначала маникюршей в квартальных салонах, потом — в роскошном отеле на Елисейских полях… К тому времени я овладела профессией косметолога… — Вы жили одна? — Когда одна, а когда и нет… — Вы встречались с сестрой? — Можно сказать, что никогда… — Значит, вам ничего не известно о ее жизни в Париже? — Я знаю только то, что она работала… — К тому времени, когда вы вернулись в Ла-Рошель, чтобы начать там свое дело, вы накопили много денег? — Достаточно… Лекёр не спрашивал, как она заработала эти деньги. Женщина тоже ничего об этом не говорила и, казалось, считала само собой разумеющимся, что они оба все понимают. — Вы никогда не выходили замуж? — Я уже отвечала вам на этот вопрос. Я недостаточно глупа для этого… — И, повернувшись к окну, за которым виднелся ее спутник, принимавший эффектные позы за рулем машины, Франсина сказала: — Взгляните на этого пройдоху… — Тем не менее вы с ним живете… — Это мой служащий, кстати, хороший парикмахер… В Ла-Рошели мы живем порознь, ибо мне не хотелось бы натыкаться на него днем и ночью… Во время отпуска еще куда ни шло… — Машина принадлежит вам? — Конечно. — Это он выбирал ее? — Вы угадали… — У вашей сестры никогда не было детей? — Почему вы меня об этом спрашиваете? — Не знаю… Она была женщиной… — Насколько я знаю, у нее их не было… Мне кажется, я должна была бы узнать об этом, разве нет? — А у вас? — Пятнадцать лет тому назад, когда я еще жила в Париже, у меня родился ребенок… Моей первой мыслью было избавиться от него, и это стоило бы сделать… Сестра посоветовала оставить его… — Значит, в то время вы виделись с ней? — Из-за этого я к ней и пришла… Мне хотелось поговорить об этом с кем-нибудь из родных… Это может показаться смешным, но бывают минуты, когда ты вспоминаешь о своей семье… Короче, у меня появился сын, Филипп… Я отдала его кормилице в Вогезы… — Почему в Вогезы? У вас там были знакомые? — Вовсе нет. Уж не знаю, в каком бюллетене Элен откопала этот адрес… За два года я ездила к мальчику раз десять… Ему было там хорошо, эти крестьяне оказались очень милыми… Ферму содержали в чистоте… Потом они сообщили мне о том, что малыш утонул в пруду… — Женщина ненадолго погрузилась в раздумье, пожала плечами. — В конце концов, быть может, так лучше для него… — Вы не знаете каких-либо знакомых вашей сестры: друга, подругу? — Должно быть, у нее никого и не было. Уже в Марсильи она смотрела на других девочек свысока, и ее прозвали принцессой. Думаю, что также было и в школе машинописи и стенографии в Ла-Рошели. — Она была гордой? Франсина поколебалась, обдумывая ответ. — Не знаю. Я не стала бы употреблять это слово. Она не любила людей. Не любила общаться с людьми. Да! Она предпочитала оставаться в одиночестве… — Она никогда не пыталась покончить с собой? — С чего вы взяли? Вы считаете, что… Лекёр улыбнулся: — Нет… Ее задушили, так с собой не покончить… Я только спросил, не предпринимала ли она раньше попыток свести счеты с жизнью… — Уверена, что нет… Сестра любила себя такой, какой была… В глубине души гордилась собой… Эти слова поразили Мегрэ, и он точно наяву увидел даму в лиловом, сидящую перед беседкой. Он попытался тогда определить выражение ее лица, но безуспешно. Франсина только что это сделала: ее сестра очень любила себя! Элен Ланж любила себя до такой степени, что в гостиной были только ее фотографии, и, несомненно, их можно увидеть в столовой и спальне, куда еще не заходил Мегрэ. Она, и никого другого. Ни одного портрета матери, сестры, друзей или подруг. Она одна снималась на берегу моря, на фоне набегавших волн. — Полагаю, до поступления иных заявлений вы — единственная наследница?.. Мы не нашли завещания в ее бумагах… Правда, убийца разбросал их по полу, но я не вижу причины, по которой он унес бы завещание с собой. Ни один нотариус еще не дал о себе знать… — Когда состоятся похороны? — Это вам решать… Судебный медик уже поработал над телом, и его выдадут вам, когда пожелаете… — Как вы думаете, где я должна ее похоронить? — Не имею ни малейшего представления… — Я никого здесь не знаю… В Марсильи весь городок пришел бы на похороны, просто из любопытства… Я задаю себе вопрос: хотела бы сестра вернуться в Марсильи?.. Послушайте, если я вам больше не нужна, то пойду сниму комнату в отеле и приму ванну, ибо мне это сейчас необходимо… Я попробую поразмыслить и завтра утром… — Итак, я буду ждать вас завтра утром… Когда женщина уходила, пожав руку Лекёру, она на какое-то мгновение обернулась и, нахмурив брови, посмотрела в сторону Мегрэ, словно спрашивая себя, что делает там, в своем углу, этот молчаливый человек. Узнала ли она его? — До завтра… Вы очень милы… Видно было, как она уселась в машину, наклонилась к своему спутнику и сказала ему несколько слов, прежде чем автомобиль тронулся с места. Мужчины в гостиной посмотрели друг на друга, и Лекёр с усмешкой первым спросил: — Ну как? На что Мегрэ ответил, затягиваясь трубкой: — Да уж! Никак… У него не было желания ничего обсуждать, и он не забыл о свидании с женой возле игроков в шары. — До завтра, старина… — До завтра… Когда он выходил, постовой отдал ему честь, что вовсе не привело Мегрэ в восторг. |
||
|