"Эмма" - читать интересную книгу автора (Бронте Шарлотта, Сейвери Констанс)

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Даже в самом невразумительном письме могут содержаться жизненно важные новости. Так было и с этим. Матильды Фицгиббон больше не существовало. Ее место заняла Мартина Дирсли. Как часто в эти дни я читала и перечитывала строчки, дававшие Тине имя и называвшие ее родной дом, как часто я вновь и вновь брала в руки записку Эммы, в которой она отвергала мою попытку примирения. Причина казалась вполне очевидной: в ней все еще жила ненависть ко мне, иначе она согласилась бы оказать мне помощь, о которой я просила — ей это было так легко сделать. Если это не ненависть, то что еще, задавала я себе вопрос, и не находила ответа.

Тревогу мою, насколько возможно, смягчало обретенное знание о Тинином прошлом. Пока я не потеряла, я, кажется, не вполне представляла себе, как она мне стала дорога — милая, привлекательная девочка, нисколько не похожая на то запуганное, съежившееся создание, которое я забрала из «Фуксии». День и ночь я пребывала во власти обуревавших меня страхов. Если бы у меня была возможность активно участвовать в поисках, эти страхи не так бы меня мучили… но что я могла добавить к тому, что делали полицейские и мистер Эллин? Единственное мое задание — написать письмо миссис Мориарти — казалось сущим пустяком. Тем не менее, я выполнила его самым тщательным образом, хотя решила для себя, что совершенно бесполезно спрашивать о чем-либо женщину, у которой никогда не было времени оторваться от своего вечного вязания кружев.

Прошло уже семь или восемь дней после отъезда мистера Эллина, за это время на мои плечи легла тяжкая обязанность. Моя старая подруга умерла вскоре после исчезновения Тины. Ее дочь, погруженная в печальные занятия — приведение в порядок дел умершей — нуждалась в моем утешении и сочувствии, и я ежедневно посещала омраченный трауром дом, чтобы составить ей компанию. Как меня страшили эти визиты! Ведь стоило мне выйти из «Серебряного лога», и я каждый раз читала в пристально устремленных на меня глазах соседей все те же вопросы. Известно ли что-нибудь о Мартине? Есть ли какие новости? Куда делся мистер Эллин? Почему он не пишет? Что же все-таки случилось с Мартиной?

И правда, что же с ней случилось? Я и не думала, что о ней беспокоится столько народу: семейство Рэндолф, доктор Перси, мистер Сесил, обе мисс Уилкокс и еще многие другие, в том числе пансионерки «Фуксии» во главе с Дианой Грин, которая вдруг сказала, встретившись со мной во время послеполуденной прогулки девочек:

— Мне так жалко, что она потерялась, бедняжка. Она ведь сильно изменилась, миссис Чалфонт. Она сделалась похожа на вас.

Похожа на меня? У меня не хватило духу спросить, каким образом прелестная девочка может походить на степенную женщину средних лет. А Диана продолжала стоять на своем:

— Да, да, похожа. И знаете, что странно, я видела еще одного человека, который напомнил мне Мартину. Этот человек проскакал через Роуз-Лейн минут пять назад, с ним был еще кто-то.

Мисс Мейбл Уилкокс, сопровождавшая своих воспитанниц, ужаснулась:

— Как тебе не стыдно, Диана, заглядываться на чужих людей!

— Да я вовсе не разглядывала этих господ, — воскликнула Диана, пытаясь оправдаться. — Я любовалась прекрасными гнедыми, на которых они скакали. В нашей семье нают толк в лошадях, мисс Мейбл. Но я все же заметила, что тот, кто ехал ближе ко мне, был похож на Матильду-картину. Разве не удивительно?

Мисс Мейбл увела Диану, а я продолжила свой одинокий путь домой, не очень задумываясь над словами Дианы о сходстве проехавшего всадника и Мартины; я решила, что это глупая фантазия, о которой более тактичная девочка промолчала бы. С тех пор, как почтальон вручил мне странное письмо мистера Эллина, минуло несколько дней, ноябрь подходил к концу, уже чувствовалось, что недалек декабрь, окутанный серыми, серебристыми и жемчужными туманами. Вскоре я заметила сквозь туман суматоху у «Серебряного лога». У ворот стояла телега, Джейн и Элиза носили в дом свертки, а Ларри с возчиком прикидывали, куда лучше поставить довольно много громоздкой мебели, которая решительно не хотела умещаться под моим скромным кровом.

Ах, мистер Эллин, мистер Эллин! Этот легкомысленный человек ни разу не подумал, достаточно ли широки мои коридоры, высоки ли потолки, просторны ли комнаты. И хотя я готова была плакать при виде прибывших в мой дом сокровищ, маленькая владелица которых была далеко, мне пришлось собраться с духом и начать расставлять мебель, размеры которой оказались намного больше, чем можно было судить по письму мистера Эллина. В конце концов, так называемую «комнату для шитья», которой пользовались нечасто, в спешном порядке освободили для Тининых вещей, и поставили их там как попало до завтра, когда найдется время отнестись к ним с должным вниманием. Возчик получил вознаграждение, перекусил и отправился в обратный путь, а я приготовилась провести вечер в унынии, которое только усиливалось от присутствия в доме вещей, на которые я не могла глядеть без содрогания.

Но каким непохожим оказался этот вечер на все, что я могла себе представить! Сумерки быстро сгущались, я сидела, печалясь и тревожась, как вдруг Джейн объявила о приходе гостя, которого я ждала меньше всего. Кажется, я и сейчас слышу, как она взволнованно произносит: «Мистер Гай Чалфонт».

Мой пасынок сделал два-три шага и остановился в нерешительности, не зная, как его встретят. Джейн явно нехотя закрыла за собой дверь. Запинаясь, он тихо произнес:

— Я пришел просить у вас прощения, миссис Чалфонт. Захотите ли вы… сможете ли вы простить меня?

Я поднялась и протянула ему руку. Я не могла потом вспомнить, что именно сказала, но этого оказалось достаточно. Когда я пришла в себя, мы сидели рядом у камина, и Гай задал вопрос, преследовавший меня постоянно: известно ли что-нибудь о Мартине? Но слышать его из уст Гая не было мучительным.

Я рассказала ему о письме мистера Эллина, в котором он сообщал о своем открытии — о происхождении Тины, но не говорил ни слова о том, каким образом это открытие было сделано. Где он находится, мне неизвестно. Его скрытность может быть вызвана какими-то причинами, мне тоже неизвестными. Полицейское расследование продолжается, но пока не приносит результатов.

Мы принялись говорить о Мартине, которую Гай помнил робкой маленькой девочкой, шагавшей с серьезным видом по дорожкам в сопровождении гувернантки, либо вместе со своей мамой приходившей в гости в Холл, причем ему иногда вменялось в обязанность занимать ее, пока взрослые беседовали. Он помнил, как когда-то давно взял ее на руки и поднял повыше посмотреть на гнездо малиновки, а она возмутилась, что он не знает, какой из широко разинутых клювиков принадлежит Дикси, а какой Флапси или Пекси. А как-то в конце лета перед его отъездом в Южную Америку миссис Дирсли, у которой кончились запасы джема, попросила разрешения набрать в Холле ежевики. Гай помнил, как шел по лужайкам Холла, чтобы помочь гувернантке и ее воспитаннице наполнить объемистые корзинки. Тогда он в последний раз видел Тину.

В свою очередь, я рассказала ему, как Тина появилась у меня, несчастная и отчаявшаяся, и как с невероятной быстротой превратилась в милую, добрую девочку, которая любит книги, цветы и все красивое, но твердо, непоколебимо хранит молчание о своем прошлом.

— Мистер Эллин сообщил вам о денежных неприятностях мистера Дирсли?

— Очень мало. Он лишь неопределенно намекнул на «некоторые финансовые затруднения».

— Это мягко сказано. Перед нашим отъездом и Лоуренс, и я слышали от дедушки, что мистер Дирсли весь в долгах и что вряд ли денег, вырученных от распродажи его имущества, хватит, чтобы расплатиться с кредиторами. К тому же он уезжал из Англии, опасаясь ареста за подлог завещания. Он должен был как следует внушить Мартине мысль о том, что ей необходимо держать в тайне свое настоящее имя.

— Но не мог же он рассказать девочке, почему покидает Англию!

— Думаю, речь могла идти о «врагах», задумавших причинить ему зло.

Я рассказала Гаю, как долго Тина ждала письма, которое не могло прийти. Он задумчиво заметил:

— Я полагаю, Тина служила помехой отцу, когда ему пришлось спасаться от кредиторов и от выдвинутых против него обвинений. Вероятно, он собирался послать за ней, как только окажется в безопасности за океаном.

— Этого мы никогда не узнаем.

— Разве что от самой Мартины, когда мистер Эллин привезет ее обратно.

— Вы думаете, ему это удастся?

— Непременно. Я не сомневаюсь в этом. Если бы я мог хоть чем-то помочь… Но мистер Эллин не хотел ничьей помощи.

Мне было интересно, упомянет ли Гай каким-либо образом отказ, которым Эмма ответила на мою просьбу, ведь я тогда еще не знала, что бедный мальчик, получив в ответ на свои извинения жесткую отповедь мистера Эллина, оставил дальнейшие попытки оправдать поведение сестры. Гай молчал, и я решила переменить тему разговора, начав расспрашивать о его дедушке и бабушке, об Августине, Эмме и Лоуренсе. Стоило мне упомянуть последнее имя, как Гай вскочил на ноги.

— ЛОУРЕНС! Я совсем забыл о нем. Он ждет в гостинице «Голова короля Карла», где мы оставили своих лошадей.

Я припомнила, что всадников было двое.

— Лоуренс не захотел пойти с вами?

— Очень даже хотел! Но не решился. Я должен был прийти к вам и сразу же вернуться за ним в том случае, если вы простите нас и захотите взглянуть на прошлое другими глазами. Но у меня все начисто вылетело из головы. Я ведь тоже боялся.

— Гай, вы заставили Лоуренса так долго ждать. Пойдите за ним, а мы с Джейн и Элизой решим, что подать на ужин. Я настаиваю, чтобы вы поужинали со мной.

Помню, как Гай застыл на месте, глядя на меня, словно не мог до конца поверить, что прошлое забыто. Потом улыбнулся, внезапно поняв, что это правда. Таким же образом в начале нашей совместной жизни успокаивалась Тина.

Гай отправился за Лоуренсом, а я вместе с Джейн и Элизой принялась спешно готовить еду — не обед и не ужин, а нечто среднее. Когда все было готово, я с бьющимся сердцем стала ждать второго гостя. Зазвонил колокольчик у дверей; их впустили.

— Это Лоуренс, — сказал Гай. Он поколебался, прежде чем робко спросить. — Можно, мы будем называть вас МАДРЕ?

— Конечно, — ответила я, вытягивая шею, чтобы получше рассмотреть великана с рыжевато-каштановыми кудрями, который шагнул вперед, протягивая мне руку. На его веселом, красивом лице беспокойство мешалось с отвагой.

— Удивляюсь, что вы не выгоняете нас из дома, — произнес он. — Мы это заслужили. Я… мне очень жаль…

— Мадре, — мягко подсказала я, едва удерживаясь от смеха. Так мог бы сказать ребенок, прося прощения за какую-то шалость. И в самом деле, несмотря на девять лет разницы и на все свои путешествия Лоуренс во многих отношениях казался младше своего сдержанного брата.

Его мальчишество сказалось в том, как легко, убедившись, что получил прощение, он оставил все заботы и уселся за дружеский ужин, в котором так нуждались они оба после длительного путешествия верхом. Неторопливая езда заняла три дня. Привычные к седлу, они пренебрегли относительными удобствами и скоростью поезда.

Когда-то я читала про женщину, которой пришлось дожидаться тридцать лет, прежде чем она вышла замуж за человека, которому в юные годы дала клятву верности, но с которым была разлучена обстоятельствами, не зависящими ни от него, ни от нее. Когда же наконец она счастливо вышла замуж, эти тридцать лет, которые прежде представлялись ей огромной бесконечной пустыней, показались ей маленькой кучкой песка. Так случилось с моими пасынками и мною. Лоуренс сразу же начал рассказывать, чем он занимался в последние два года за пределами Англии. Не было нужды говорить о том, что предшествовало этим годам: разумеется, я знала обо всем!

— А ваша следующая экспедиция? — спросила я, когда описание их приключений подошло к концу. — Не хотите ли вы теперь побыть дома и отдохнуть после напряженной работы в Южной Америке?

— Нет, — ответил Лоуренс, — я уеду, как только смогу. Если я останусь дома, то снова примусь за какие-нибудь проделки. Дед сам управляет всем, и мне здесь нечего делать. Мы бы приехали к вам на несколько дней раньше, если бы я не договорился встретиться с человеком, который, как я надеялся, сможет поехать со мной в экспедицию. Выяснилось, что он не подходит; но мне нужно увидеться еще с двумя-тремя людьми, прежде чем я уеду отсюда.

Я отважилась спросить, знают ли дедушка и бабушка, что перед отъездом в экспедицию Лоуренс решил посетить меня. Из его ответа выяснилось, что враждебность Грэндисонов с годами ослабла: пришедшая с возрастом умиротворенность простерлась настолько, что они не только не протестовали против визита, а даже заявили, что осведомиться о моем благополучии — дело нужное и правильное.

— Если бы мы сообщили Августину, он бы тоже одобрил наш приезд, — добавил Гай. — После смерти отца он не раз выражал сожаление о прошлом, но продолжает считать, что не дело сына сомневаться в разумности отцовских решений.

Да, безусловно, Августин был настоящим сыном своего отца. Именно так сказал бы и мистер Чалфонт, окажись он на его месте. Я услышала интонации Эшли в этой фразе.

Я сочла благоразумным не спрашивать, известно ли Эмме об их визите в «Серебряный лог». Поведение моих пасынков — легкая неловкость, переглядывание — заставляли предположить, что их сестра ничего не знала о визите. Более того, я была почти уверена, что дед и бабушка не сказали ей об этом ни слова. Не подозревая о том, что поездка Эммы в Бельгию вызвала скандал, не зная, что родные стараются не «выводить ее из равновесия», я решила, что Эмму оставили в неведении из-за ее жгучей ненависти ко мне.

Поэтому, не задавая щекотливых вопросов, я вновь поинтересовалась у Лоуренса, в какую часть земного шара занесет его следующая экспедиция.

— Еще не решил, — ответил Лоуренс. — Как вы уже знаете, последняя экспедиция началась сразу после возвращения Гая из Кембриджа, он тогда еще не определил свой жизненный путь. Поэтому он поехал с нами. Я надеялся, что он отправится с нами и в этот раз, а зная о его благочестивых склонностях, хотел предложить ему выбирать между поисками Ноева ковчега на горе Арарат или попыткой обнаружить место, где находились сады Эдема. Можно ли было придумать что-нибудь лучше? Я считал, что этот праведник всенепременно поедет либо туда, либо сюда. Знаю, он был в колледже настоящим праведным сыном Ноя. Но его не удалось соблазнить. Он сказал, что больше не может ставить превыше всего удовлетворение собственной любознательности — или какую-то похожую чепуху. А ведь какая жалость! — в нем погибает исследователь.

Я взглянула на Гая, который чуть слышно возразил:

— Я не хотел нарушить планы Лоуренса и сожалею, что так получилось. Дело в том, что я почувствовал призвание к духовной деятельности.

— Досадно, правда? — спросил Лоуренс.

— Нет, ведь это величайшее благо, которое может выпасть на долю человека, — сердечно ответила я. — Вы сами знаете, Лоуренс.

— Думаю, да. Все равно, для меня это обернулось очень неудачно.

Разговор зашел, не знаю, каким образом, о мистере Эллине, Лоуренсу хотелось узнать о нем как можно больше. Кто этот джентльмен, который так рьяно разыскивает Мартину Дирсли, и каким образом я оказалась его соратницей в этом деле? Последовавшие объяснения, как легко можно предположить, были довольно затруднительны, я дважды заметила лукавый взгляд Лоуренса, брошенный им на более сдержанного младшего брата. В смущении оборвав фразу, я совершенно зря призналась, что обеспокоена продолжительным молчанием мистера Эллина.

— Впрочем, мои страхи преждевременны, — продолжала я. — Мистер Эллин предупредил меня, что его отсутствие может продлиться две недели. Сегодня пятница, а две недели истекут только в следующую среду. Но я ничего не могу с собой поделать; мне все время мерещатся всевозможные несчастья.

Лоуренс и Гай были само сочувствие. Их дела могут подождать, сказали они, у них есть свободное время. Если я нуждаюсь в поддержке, они с удовольствием останутся в гостинице, пока не будет каких-либо новостей от мистера Эллина, или Тины, или от них обоих.

Я и в самом деле нуждалась в поддержке, мне не хватало веры.

— Но вам вовсе не нужно оставаться в «Голове короля Карла», — сказала я им. — Для вас найдется место и здесь. Мои непочтительные племянники и племянницы называют «Серебряный лог» настоящим муравейником из-за обилия маленьких комнаток.

Они запротестовали, не желая доставлять мне беспокойство, но их оказалось нетрудно разубедить, и они приняли приглашение, которое, как признался Лоуренс, даст ему возможность познакомиться с окрестностями и посетить нескольких старых друзей, среди которых, может быть, найдется подходящий для экспедиции человек. В этот вечер мы расстались как любящие мать и сыновья; на следующее утро прекрасные гнедые кони оказались в ведении Ларри, который не помнил себя от счастья, — ему всегда было жаль, что в нашей конюшне нет лошадей. Джейн и Элиза развернулись вовсю в ожидании тех, кого они упорно называли «молодыми хозяевами». Только Энни держалась отчужденно: она была не из тех, кто легко прощает. Но и ее молчаливое неодобрение вскоре сошло на нет: она не могла устоять перед добродушием и веселостью Лоуренса и тихим дружелюбием его брата. Вскоре она принялась пристально рассматривать Гая, как часто рассматривала Тину, — по каким-то ей одной известным причинам.

Поддержка Лоуренса в первый день, как, впрочем, и потом, оказалась невелика. Спустя час после прибытия в «Серебряный лог» он начал исследовать окрестности и вернулся лишь в сумерки, причем обнаружилось, что он зачем-то заехал в Валинкур и оказался, как он выразился, во владениях «старой тигрицы». В дальнейшем выяснилось, что, привлеченный видом прекрасного строевого леса, «явно требующего хозяйской руки», он поехал — по привычке ездить в других странах, куда хочется, — произвести осмотр «логова тигрицы». Саму ее он встретил, когда она, опираясь на палку, ковыляла по лесным угодьям своего покойного мужа. Дрожащей рукой подняв эту самую палку, она злобно осведомилась, что ему здесь надо. Ответ Лоуренса не удовлетворил ее — да и могло ли быть иначе? — и дерзкому нарушителю границ приказали покинуть чужие владения. Совершенно по-другому провел день Гай. Узнав о визите мистера Эллина в «Рощу» и его последствиях, Гай вызвался помогать мне приводить в порядок жилище Тины. Это оказалась довольно трудной задачей. Кроме ценных книг и игрушек, родители Тины завалили девочку огромным количеством бесполезных пустяков, блестящих побрякушек, аляповато раскрашенных клоунов. Большая часть их лежала в коробках нетронутой. Очевидно, Тине была не по душе безвкусица, судя по подаркам, приводившая в восторг старших Дирсли: гримасничающие куклы, отвратительные маски, книжки со страшными картинками, купленные, как мы решили, во время заграничных путешествий. Когда все было приведено в порядок, и я принесла из оранжереи зимние цветы и горшки с разноцветными растениями, мы с удовлетворением взглянули на плоды своих трудов: ни одна девочка не пожелала бы лучшей комнаты для игр.

Все утро мы разговаривали о столах, стульях и других столь же прозаических предметах, но когда настало вечернее затишье и был зажжен свет, пришло время доверительных разговоров. Робко и просто Гай рассказал мне, как однажды ночью, когда они стояли лагерем неподалеку от разрушенного города, затерянные в лесной глуши, его, еще не избравшего свое поприще, призвала Святая Церковь. Он услышал Голос, но не слова… услышал и повиновался. Гай пробовал, когда представлялась возможность, подготовиться к новому поприщу, предаваясь размышлениям, молясь и изучая Писание; но оказавшись вновь дома, он надеялся получить дальнейшие наставления какого-нибудь духовного лица, имеющего опыт приготовления молодых людей к святому служению. Перед тем, как покинуть Южную Америку, Гай написал кембриджскому другу, настроенному таким же образом, с просьбой прислать ему список людей, к которым он мог бы обратиться. Ответ друга дожидался его дома среди других писем.

— Но я не могу вступить на этот путь, прежде чем не попытаюсь еще раз заслужить ваше прощение, — сказал Гай. — Мистер Эллин приехал в Парборо до того, как у меня появилась возможность написать вам снова. Он сообщил вам, что два года назад я написал письмо, которое до вас не дошло?

— Нет, он ничего не писал. Жаль, что я этого не знала.

— Я писал от своего имени и от имени Лоуренса.

— Гай, дорогой! И вы напрасно дожидались ответа? Не думайте больше об этом.

Мы обменялись рукопожатием. Не успели мы заговорить вновь, как доложили о приходе мистера Рэндолфа. Он пришел задать все тот же вопрос: «Что слышно о Мартине?» Но сообщил и кое-какие новости, это было уже после того, как я представила Гая — о приезде моих пасынков мистеру Рэндолфу было известно, — думаю, что все в Клинтон-Сент-Джеймс только и делали, что обсуждали, как и почему это случилось.

— Мистеру Сесилу предложили приход, — поделился он с нами поразительной новостью. — Не знаю, что я буду делать без своего дорогого коллеги; но я рад, что его будущее обеспечено.

Намек, сдержанный, как того требовали обстоятельства, был мною понят: это предложение будет способствовать браку мистера Сесила и мисс Мейбл Уилкокс. Обратившись к Гаю, я объяснила, что мистер Рэндолф и помогавший ему мистер Сесил в течение нескольких лет готовили молодых людей к рукоположению, знакомя их с теоретическими и практическими сторонами предстоящего им поприща.

— У вас сейчас трое или четверо учеников? — спросила я мистера Рэндолфа.

— Трое у меня в доме — больше я не мог там разместить, — ответил он, — и еще двое квартируют в деревне. Все они надеются стать священниками в ближайший рождественский пост; а в новом году, если Бог даст, я начну занятия с пятью новыми.

— Я знаю, что эти труды радуют вас, — заметила я.

— Эта работа мне по сердцу, — ответил мистер Рэндолф, тепло прощаясь с Гаем. Ему явно было приятно сознавать, что мои пасынки в трудную минуту оказались рядом со мной. После его ухода Гай показал мне письмо своего кембриджского друга. Список возглавлял мистер Рэндолф, чья характеристика была выдержана в самых теплых тонах. Гай признался, что собирался обратиться к священнику, чье имя стояло в списке следующим.

— Почему же вы пропустили мистера Рэндолфа, Гай? Я уверена, никто не мог бы стать вам лучшим наставником. Он не понравился вам?

Гай улыбнулся с некоторой грустью.

— Понравился он мне или нет, не имеет значения. Вам не захочется, чтобы я жил совсем рядом с вашим домом.

— Я нисколько не возражала бы против этого. Нисколько. Я буду рада, если вы измените свой выбор.

Гай благодарно взглянул на меня.

— Но я не думаю, что мистер Рэндолф возьмет шестого ученика, особенно сейчас, когда его покидает этот… Седрик, Сирил, не помню его имени.

— Мистер Сесил? Но он же не уйдет немедленно, к тому же я предполагаю, что его место будет пустовать недолго. Шестеро или пятеро — это не так важно для мистера Рэндолфа. И ему не придется искать, где бы поселить вас, Гай, разве что вы предпочтете самостоятельность. Здесь, в «Серебряном логе», как вы знаете, много места, и я буду рада предоставить вам комнату.

— Мадре, неужели это возможно?

— Конечно, дорогой.

Он принялся так горячо благодарить, что я была вынуждена ему напомнить, полушутя, полусерьезно, что он лишь бегло познакомился с мистером Рэндолфом. В воскресенье ему представится возможность убедиться, что его выбор в таком серьезном деле правилен. На что Гай ответил, что может довериться моему суждению и мнению своего друга. Я, однако, подумала, что, в конце концов, он составит и собственное мнение.

Воскресенье оказалось прекрасным. Прекрасным еще и оттого, что стало легче на душе от предчувствия, что мистер Эллин либо уже нашел, либо вот-вот найдет Тину. Два молодых человека, идущие рядом, дали мне силы встретиться с прихожанами, хотя я не могла отделаться от ощущения, что у каждого из молящихся в церкви глаз не меньше, чем у Аргуса. Гаю пришлась по душе служба, я чувствовала, что он стал смотреть на мистера Рэндолфа как на своего будущего учителя и наставника. В понедельник он отправился к ректору и, вернувшись через несколько часов, сообщил, что с нового года начнет посещать занятия.

Лоуренс, выразив, хотя и сдержанно, одобрение по поводу решения Гая, провел день, нанося визиты друзьям, которых хотел привлечь к участию в экспедиции. Его уговоры ничего не дали, и он вернулся в «Серебряный лог» разочарованным и угнетенным, но не настолько, чтобы во вторник не поехать вместе с Гаем в город Валчестер, где был кафедральный собор. Мистер Рэндолф посоветовал Гаю поискать необходимые для занятий книги в старых и новых книжных магазинах, которыми изобиловал город. Они вернулись, привезя столько увесистых томов, сколько могли нагрузить на своих коней. Среди книг были «Законы Церкви» Хукера,[23] «Храм» Герберта,[24] «Изложение веры» Пирсона, «Ногae Paulinae» Пейли[25] и еще многие другие. В среду почтальон вручил мне письмо от миссис Мориарти.

Послание было официальным и педантичным, в нем она выражала — в безупречно построенных фразах — огорчение по поводу постигших Тину несчастий и надежду, что девочка вскоре возвратится под опеку своей доброй покровительницы. Она высказывала сожаление, что не в состоянии дать каких-либо сведений, могущих пролить свет на происхождение Мартины. В Грейт-Парборо, однако, живет одна пожилая дама, миссис Тидмарш, которой истории большинства семейств по соседству известны во всех подробностях. Миссис Чалфонт и мистер Эллин, возможно, сочтут, что к ней стоит обратиться.

Я дала прочесть письмо своим пасынкам. Гай рассмеялся, дойдя до упоминания о миссис Тидмарш, которая знает, как он сказал, о каждом даже больше, чем есть на самом деле. Лоуренс не смеялся. Он нахмурил брови и пробормотал себе под нос нечто весьма нелестное, а потом вслух довольно грубо сказал, что миссис Тидмарш — самая отъявленная старая сплетница и что чем скорее она освободит землю от своего присутствия, тем лучше. Размашистым шагом он вышел из комнаты и направился в конюшню, собираясь скакать в Барлтон, где предстояло купить письменный стол и книжные полки, чтобы поставить в комнату, выбранную Гаем для занятий. Гай был несколько обескуражен вспышкой брата, но объяснил его поведение тем, что тот не может простить миссис Тидмарш написанного много лет назад письма их отцу, в котором она сообщала, что Лоуренс чуть не искалечил ее внука, с которым подрался в школе. В тот момент мне показалось, что давняя затаенная злость убедительно объсняет его негодование. Позднее я усомнилась в этом. Уезжая, Лоуренс все еще был мрачен, мрачность не оставила его и по возвращении. Беспрерывно занимаясь домашними делами, я сумела отогнать страхи, связанные с мистером Эллином, двухнедельное отсутствие которого истекало в этот вечер; теперь я не могла дождаться минуты, чтобы продемонстрировать, как я усовершенствовала комнату для занятий Гая, куда я принесла несколько предметов, рассчитанных на то, чтобы сделать ее хоть сколько-то похожей на монастырскую келью: чернильный прибор, мой собственный любимый старинный стул с высокой спинкой и песочные часы, которые могли оказаться полезны Гаю, когда он станет рассчитывать время проповеди. Гай восхитился всеми этими вещами, но в совершенный восторг его привело то, что из окна, прелестно увитого пестрыми побегами плюща, видно уединенную тропинку на землях ректора, а по ней прохаживается один из учеников мистера Рэндолфа, погруженный в раздумья. Но Лоуренс, подойдя к тому же окну, произнес целую речь о том, какое безрассудство давать зловредному ползучему растению, которое он берется, если на то будет разрешение, изничтожить немедленно, разрушать стену дома.

Я разрешила. В течение часа он рубил и уничтожал мой прекрасный плющ с такой страстью, будто в каждом листе таилась миссис Тидмарш. Это занятие вернуло ему хорошее настроение, но не его всегдашнюю веселость. Даже к вечеру он все еще не пришел в себя. Я заметила, что Гай тоже не мог понять, в чем дело.