Жорж Сименон

БЕГСТВО Г-НА МОНДА

Изд. «Копирайт», 1997 г.

OCR Палек, 1999 г.

Глава IV

Г-н Монд ждал – ничего другого ему и не оставалось. Время от времени он подходил к двери в смежную комнату, прислушивался, потом снова возвращался к окну; резкий холод вынудил его надеть пальто, а руки засунуть в карманы.

Около девяти он подумал, что грохот города и порта помешает ему услышать голос из соседней комнаты, и он с сожалением закрыл окно. На сердце у него было тяжело; он странно улыбнулся, увидев себя в зеркале – в пальто, у разобранной постели, в гостиничном номере, где он не знал что делать.

В конце концов он, словно в зале ожидания, сел на стул у той самой двери и опять принялся строить предположения, обдумывать грозящие ему опасности; он считал до ста, до тысячи, играл сам с собой в орла или решку, решая, сидеть дальше или уйти, пока не вздрогнул, как человек, которого разбудили. Должно быть, он задремал. Рядом кто-то ходил, и не босиком, мягкими шагами, а на высоких, гулко стучащих каблуках.

Он заспешил, постучал.

– Войдите! Она была уже одета – на голове маленькая красная шапочка, в руке сумочка – и собиралась уходить. Еще немного, и он упустил бы ее. Оделась она так, словно ничего не случилось: на лице аккуратный грим, но рот странно очерчен и кажется меньше, чем на самом деле: бледная розоватость губ выглядывала из-под помады, как нижнее белье.

Смущенный, он стоял в дверях, она же, бросив на него острый взгляд, чтобы убедиться, тот ли он человек из ночи, черты которого она уже забыла, продолжала искать перчатки.

– Вам лучше?

– Я хочу есть.

Наконец она нашла перчатки красного, под шляпку, цвета и вышла из комнаты, ничуть не удивляясь, что Монд идет за ней по лестнице.

Гостиница как-то изменилась. При дневном свете вестибюль, служивший холлом, выглядел роскошнее. За стойкой красного дерева стоял портье в куртке, стены были обшиты фанерными панелями, по углам расставлены зеленые растения, у дверей дежурил рассыльный в зеленом.

– Такси, господа?

Женщина отказалась, а г-н Монд, неизвестно почему, постарался уклониться от взгляда старшего портье, хотя тот не знал его. По правде говоря, Монд стеснялся своей куцей одежды. Чувствовал себя неловко, может быть, сожалел о сбритых усах?

На улице он занял место слева от спутницы, которая шла четкими шагами, нисколько не думая о нем, но и не удивляясь его присутствию. Она сразу же повернула налево, и скоро они оказались на углу Канебьер и Старой гавани; женщина толкнула застекленную дверь ресторана и привычно проскользнула между столиками.

Монд шел следом. Три этажа больших застекленных залов, где в тесноте ели сотни людей, в то время как между столиками, в коридорах, по лестнице сновали официанты и подавальщицы с буйабесом [2], лангустами, пирамидами блюд с дарами моря.

Солнце заливало залы с окнами до самого пола, как в универмагах, так что снаружи была видна вся публика сразу. Все ели. Все смотрели друг на друга любопытными или бессмысленными глазами Порой кто-нибудь поднимал руку, нетерпеливо окликал:

– Официант!

От сильного запаха чеснока, шафрана, моллюсков першило в горле. Доминировала в шуме красная нота лангустов, которые мелькали и в руках официантов, и на большинстве столов, тонкие пустые панцири которых оставались на тарелках уже уходивших клиентов.

Женщина нашла два места у стены. Г-н Монд сел напротив. Он тотчас задался вопросом, что с таким вниманием женщина разглядывает за его спиной, и, обернувшись, понял: она смотрится в зеркало.

– Какая я бледная! – проронила она. – Официант!

– Иду!

На бегу официант подал ей внушительное меню фиолетово-красной расцветки, и она принялась изучать его с самым серьезным видом.

– Официант!

– Мадам?..

– Колбаски вкусные?

Г-н Монд поднял голову. Он был на пороге открытия. Задай, например, он тот же самый вопрос, любой официант планеты, как ему и положено, наверняка ответил бы «да». Ну разве можно представить себе официанта, который говорит посетителю: "Это невкусно! Не ешьте! "?

В ответе официанта тоже прозвучало «да», но совсем иное. Чувствовалось, что он не лжет, что он относится к женщине далеко не так, как к сотням других людей, переполнявших три этажа огромной фабрики еды.

С ней он был одновременно и почтительным, и непринужденным. Он признал ее своей и поздравлял с тем, что она преуспела. Он не хотел причинять ей вреда, а для этого требовалось понять ситуацию. Он повернулся к г-ну Монду, оценивающе спросил:

– Разрешите посоветовать?

Он не терял контакта с женщиной. Значит, неуловимая связь между ними все-таки недостаточна. Казалось, он спрашивал ее: "Что, большая игра? "

И, поскольку она оставалась безразличной, он склонился над меню, указывая пальцем некоторые блюда.

– Сначала, разумеется, дары моря. Стоило ли приезжать в Марсель и не попробовать дары моря? Вы любите морских ежей? Он утрировал свой акцент.

– Затем фирменное блюдо: буйабес с лангустами.

– Мне просто лангусты, – вмешалась женщина. Без майонеза. Я сама сделаю соус.

– Потом колбаски.

– Корнишоны есть?

– Какое желаете вино?

В районе Шоссе д'Антен [3] тоже работал ресторан, похожий на этот, и с улицы через стекла можно было видеть жующих людей. Так вот. Бог знает почему, г-н Монд завидовал им. Чему завидовал, он, по правде говоря, и сам не знал. Вероятно, возможности быть в толпе, не отличаясь от других, спокойно, бок о бок, сидеть в атмосфере дешевого шика и бодрящей вульгарности.

Посетители, в большинстве своем либо провинциалы, либо люди небогатые, приходили туда, решив: "А почему бы не позволить себе хороший обед?

Здесь, в Марселе, за соседним столиком, восседала на солнце полная немолодая женщина в меховой шубе, усугублявшей ее полноту, с крупными, настоящими или фальшивыми бриллиантами в ушах и на пальцах; она громко делала заказы, пила до дна и раскатисто хохотала в компании двух молодых людей, которым, видимо, не было еще и двадцати.

– Вы не слушаете?

Монд вздрогнул. Его спутница – как ее зовут, он не знал – смотрела на него жестко, с упрямым лицом, и в ее взгляде было столько холодной трезвости, что он покраснел.

– Скажите лучше правду. Вы из полиции?

– Я? Клянусь...

Ей хотелось в это поверить. Она, должно быть, не раз имела дело с полицией, однако настаивала:

– Как случилось, что вы оказались рядом именно в эту ночь?

И он словоохотливо, будто его в чем-то уличили, ответил:

– Я приехал из Парижа. Не спал. Только задремал, вдруг слышу...

Он был слишком честен, чтобы лгать.

– Все, что вы сказали...

На столик поставили закуску, дары моря в тарелочках, громоздившихся друг на друге, белое вино в ведерке со льдом. Г-н Монд удивился. Его скромная одежда не разочаровала официанта. А может, именно люди в скромной одежде и приходили сюда покутить?

– Я попросил шеф-повара присмотреть за вашими колбасками, – шепнул официант, наклонясь к молодой женщине.

Она же, продолжая есть ложечкой маленькие бледнорозовые кусочки морского ежа, полюбопытствовала у спутника:

– Вы женаты?

Она пристально смотрела на его обручальное кольцо, снять которое ему и в голову не пришло.

– С этим покончено, – ответил он.

– Ушли от жены?

– Вчера.

Она презрительно надула губы.

– Надолго?

– Навсегда.

– Так все говорят.

– Уверяю вас...

Он покраснел, почувствовав, что всем своим видом притворно бахвалится обретенной свободой, словно собирается воспользоваться ею.

– Здесь совсем не то, что вы думаете. Намного сложнее.

– Да, знаю.

Что она знала? Она взглянула на него, тем же жестким взглядом посмотрелась в зеркало, потом повернулась к женщине с бриллиантами и двум молодым людям.

– Лучше бы вы тогда оставили меня, – вздохнула она. – Сейчас все было бы уже кончено.

Тщательно, кончиками наманикюренных ногтей она продолжала чистить креветки.

– Вы здешняя? – спросил он.

Она пожала плечами. Уж она-то не задала бы столь глупого вопроса!

– Я с севера, из Лилля. А вы из Парижа, да? Чем занимаетесь?

Она разглядывала его костюм, рубашку, галстук. И поскольку он, смущенный, ответил не сразу, сказала изменившимся, почти угрожающим голосом:

– Надеюсь, уезжая, вы не прихватили кассу? Он не уловил смысла реплики, которую она продолжала развивать, словно собираясь расстаться с Мондом:

– Я, знаете ли, такими по горло сыта.

– Я не служащий.

– А кто же?

– Рантье.

Она снова внимательно взглянула на него. Что-то в облике спутника успокаивало ее.

– Допустим...

– Мелкий рантье.

Она, видимо, истолковала слово «мелкий» как «скупой», потому что странно посмотрела на стол, заставленный едой и бутылкой дорогого вина.

Кровь ударила г-ну Монду в голову. Он ничего не пил, лишь слегка омочил губы в запотевшем бокале, но все-таки чуть опьянел от ослепляющего света, бурлящей толпы, красного мяса лангуст, головокружительной суеты официантов, гула голосов, откровенности посетителей, надсаживавшихся, чтобы перекрыть шум и гам, звяканье вилок и тарелок.

– Интересно, где он сейчас?

И поскольку г-н Монд, не подумав, наивно спросил – кто, она пожала плечами, окончательно уяснив, с кем имеет дело.

– Он потеряет больше, чем я.

Ей нестерпимо хотелось выговориться. Не обязательно Монду-любому. Подали лангусты, и она принялась готовить себе соус, тщательно дозируя ингредиенты.

– От майонеза меня тошнит. А почему бы мне не сказать вам правду? После всего, что он сделал! Я валялась у него в ногах, никогда так не унижалась ни перед одним мужчиной – и получила каблуком вот сюда... Смотрите, след еще остался.

И правда: под гримом на верхней губе слева он разглядел небольшую припухлость.

– Ничтожество... Сын зеленщицы, который совсем недавно ходил по улицам с тележкой... И если я еще бегала за ним! Как бы не так! Знаете Лилль?

– Бывал.

– В «Красный шар» не заходили? Это небольшое кабаре в подвальчике возле театра. Хозяин держал раньше заведение на площади Пигаль... Фред... «Красный шар» посещают одни завсегдатаи, порядочные люди, не желающие появляться где попало. Главным образом промышленники из Рубе и Туркуэна. Видите, какая публика. Вечером танцуют девушки, идет эстрадная программа. Я начинала там танцовщицей три года назад.

Г-ну Монду очень хотелось узнать, сколько ей лет, но спросить он не решился.

– Официант! Замените, пожалуйста, бокал. Я уронила в него кусок лангусты.

Она не теряла нити мысли, хотя время от времени все так же посматривала в зеркало и, казалось, даже прислушивалась между делом к разговору дамы в бриллиантах с молодыми людьми.

– Как вы думаете, кто они? – спросила она вдруг.

– Трудно сказать. Во всяком случае, не сыновья.

Женщина прыснула.

– Да просто альфонсы! И встретила она их недавно Возможно, между ними еще ничего не было: вон как те двое свирепо переглядываются, не зная, кто выиграет партию. Я говорю о ней... Ладно! Держу пари, у нее лавка съестного, рыбная или колбасная, в хорошем квартале, где дела идут неплохо. Можно и позволить себе неделю-другую на юге.

Г-ну Монду принесли бифштекс.

– Сейчас будут готовы и колбаски.

Женщина продолжала:

– Меня зовут Жюли, это мое настоящее имя. А танцевала я под именем Дейзи. Посетители приходили к аперитиву – это самые приятные минуты: тогда там еще нет девиц. Мы были как друзья. Хотите верьте, хотите нет, но большинство из них относились ко мне почтительно. Они приходили туда, чтобы сменить обстановку после работы, отдохнуть от семьи, понимаете?

Был там один толстячок вроде вас, самый шикарный из всех, так он, представляете, бегал за мной чуть ли не три месяца.

Я знала, чего он хотел, но не торопилась. Он приезжал из Рубе, был человек известный, богатый. До ужаса боялся, что его увидят возле кабаре, и всегда отправлял вперед рассыльного удостовериться, нет ли кого на улице.

Он не хотел, чтобы я танцевала. Он снял мне хорошенькую квартирку на тихой улочке с новыми домами. Все так бы и продолжалось, не встреть я Жана. Когда он появлялся, то всегда приносил съестное – самое лучшее, что находил: лангустов раз в десять больше, чем здешние, ананасы, первую клубнику в маленьких, проложенных пенопластом коробочках, шампанское, и мы устраивали праздничный обед.

И вдруг совсем другим тоном она спросила:

– О чем бишь я рассказывала? Он не понял. Она кивнула на соседний столик, наклонилась и прошептала:

– Говоря с парнем о рыбе, она заметила, что никогда не позволила бы себе продавать ее по такой цене. Я была права: она торговка рыбой! Что же до молодых людей, то, видимо, до сегодняшнего вечера они жили как кошка с собакой.

– О чем я говорила?.. Ах да, что вы должны знать: я ничем не обязана Жану. Напротив! Время от времени я заходила в «Красный шар». Как посетительница. У меня там остались хорошие друзья. Но я вела себя строго, можете мне поверить.

Тогда-то я и встретила Жана. Он служил в скобяной лавке, но сначала фанфаронил – он, мол, из высших кругов. Все, что зарабатывал, уходило на одежду и выпивку. Да и красивым его не назовешь.

На свою беду, я попалась. Не пойму, как влюбилась. Сначала он говорил, что покончит с собой, если я отвергну его предложение, устраивал мне сцены по любому поводу.

Он был такой ревнивый, что я не решалась выходить из дома. Он ревновал даже к моему другу, и жизнь стала просто невыносимой.

«Вот и хорошо! Мы уедем, и ты будешь принадлежать только мне», твердил он.

Но я-то знала, что он зарабатывает всего две тысячи франков в месяц и часть должен отдавать матери.

Так вот, он добился чего хотел. Однажды вечером пришел весь бледный. Я была со своим приятелем. Он вызвал меня через привратницу, которая жила на первом этаже.

"Мадмуазель Жюли, не могли бы вы спуститься на минутку? "

По его виду привратница тоже сообразила, что дело серьезное. Он стоял в коридоре. Как сейчас вижу: торчит у вешалки, в свете цветного фонаря.

«Он у тебя?» – процедил Жан сквозь зубы.

"Что с тобой? Ты в своем уме? "

«Сейчас же спускайся. Мы уезжаем».

«Уезжаем?» «Возьми что можешь. Поезд в двенадцать десять».

И совсем тихо – от него пахло спиртным:

«Я взял кассу».

Вот как все произошло. Что оставалось делать? Я сказала ему, чтобы ждал меня на улице, а сама снова поднялась наверх. Своему приятелю я объяснила, что моя сестра, которая ждет ребенка, просит меня немедленно приехать.

Бедняга ничего не заподозрил. Разочарованный, он сделал большие глаза, поскольку в тот вечер еще ничего не получил.

«Ладно, попробую прийти завтра».

«Да, приходи завтра».

Он ушел. Я подняла шторы и увидела Жана, который стоял под газовым фонарем на углу. Я побросала вещи в чемодан. У меня был только этот. Пришлось оставить еще совсем новые платья и три пары обуви. Мы сели в ночной поезд. Жан очень боялся. Ему везде мерещились полицейские. Даже в Париже он не чувствовал себя в безопасности и не захотел остановиться в гостинице, опасаясь, что у него попросят удостоверение личности, поэтому мы сразу же пересели на марсельский поезд.

Что я должна была ему сказать? Сделанного не воротишь. Сюда мы приехали ночью. Почти час бродили с вещами по улицам, прежде чем он решился зайти в гостиницу.

Она поглощала намазанную горчицей колбаску и время от времени похрустывала маринованным огурчиком.

– Он сразу же заболел. Я сама ухаживала за ним. По ночам его мучили кошмары, он громко разговаривал, порывался встать, бился – пришлось его удерживать.

Так продолжалось неделю. А знаете, сколько он взял? Двадцать пять тысяч франков. С этими деньгами он хотел сесть на пароход в Южную Америку. Но в Марселе таких не оказалось. Все отправлялись из Бордо.

Вчера вечером я почувствовала, что задыхаюсь, что устала, что мне не хватает воздуха, и я сказала ему, что часок пройдусь. Мне надо бы догадаться, что такой ревнивец, как он, отправится следом. Да, может, я и догадывалась, но это было сильнее меня. Выйдя из дома, я даже не оглянулась. Через две улицы отсюда – не знаю их названия – я увидела свет, как в «Красном шаре», услышала музыку. Мне так захотелось танцевать, что удержаться не было сил. Я вошла. Она резко обернулась, словно вдруг почувствовала за спиной присутствие человека, о котором говорила, но увидела лишь молодую пару во всем новом, таких напомаженных и улыбающихся, что с первого взгляда становилось ясно – это их свадебное путешествие.

– Интересно, куда же он мог пойти? Насколько я его знаю, он ведь способен сдаться полиции. А если все еще бродит по Марселю, то мне следует быть настороже. Да-да!

Я потанцевала. Какой-то человек, на вид весьма приличный, похоже торговец апельсинами, предложил проводить меня.

Выходя с ним из дансинга, я увидела Жана, стоявшего на краю тротуара.

Он ничего мне не сказал. Просто пошел. А я, оставив мужчину, которого вряд ли узнаю, если увижу снова, бросилась за ним.

– Жан! – кричала я. – Послушай!

Он вернулся в гостиницу стиснув зубы, бледный как полотно. Начал собирать чемодан. По-всякому обзывал меня.

И все равно, клянусь вам, я любила его. И даже сейчас, встреть я его...

Столики пустели. Залы заполнились сигаретным дымом, запахами спиртного и ликеров.

– Кофе? Рюмочку ликера?

Еще одна картина, которая часто поражала г-на Монда и которую он подмечал на парижских улицах, вглядываясь в окна ресторанов: двое друг против друга, а между ними уже пустой столик, испачканная скатерть, чашечки с кофе, рюмки с коньяком или ликером – немолодой полный мужчина со свежим цветом кожи, счастливыми, чуть беспокойными глазами, и женщина, которая держит сумочку на уровне лица, подправляя перед зеркальцем верхнюю губу, изогнутую в форме буквы "л".

Г-н Монд мечтал об этом. Он завидовал. Жюли подкрасилась, заглянула в сумочку, подозвала официанта.

– У вас есть сигареты?

И губы ее сразу же окрасили бледный кончик сигареты розовым цветом плоти, еще более женским, чем женская кровь.

Она рассказала все. До конца. И теперь, опустошенная, смотрелась в зеркало через плечо спутника, и маленькие складки на лбу выдавали озабоченность, вновь охватившую ее. Речь шла не о любви – о жизни. Что думала она на самом деле? Два-три раза она бросала на мужчину быстрый оценивающий взгляд, прикидывая, может ли он ей пригодиться.

А он, смущенный, сознавая глупость своего вопроса, пролепетал:

– Что же вы собираетесь делать?

Она сухо пожала плечами.

Как он завидовал тем, у кого не было забот о завтрашнем дне и кто не возлагал на свои плечи никакой ответственности!

– У вас есть деньги?

Прищурив глаза от дыма, который она выпускала прямо ему в лицо, женщина взяла свою сумочку и протянула Монду.

Он уже открывал ее ночью и теперь снова увидел грим, огрызок карандаша, несколько смятых купюр, одна из которых была тысячефранковая.

Женщина жестко заглянула ему в глаза, потом презрительная, нестерпимо презрительная улыбка искривила ее губы, и она сказала:

– Меня беспокоит совсем другое.

Было уже поздно. Они оставались чуть ли не одни в опустевшем зале, где официанты начали наводить порядок и подавальщицы готовили в углу приборы к вечеру.

– Официант!

– Слушаю.

Зазвучали цифры, отлавливаемые чернильным карандашом и выстраивавшиеся в блокноте, затем листов оторвался и лег на салфетку перед г-ном Мондом.

У него в бумажнике было много денег. Он положил туда столько, сколько влезло, и теперь стеснялся открывать его, но все-таки открыл, украдкой, как скупой, и понял, что Жюли это заметила, что она увидела пачку денег и снова посмотрела на него с подозрением.

Они встали одновременно, направились в вестибюль, вышли на залитую солнцем улицу, не зная, что делать, как быть: остаться вместе или разойтись в разные стороны.

Машинально они двинулись к набережной, смешались с толпой зевак, которые наблюдали за проказами уличных сорванцов, за стариками с удочками.

Через час г-жа Монд выйдет из машины у полицейского комиссариата на улице Ларошфуко. Но г-н Монд не думал об этом. Он ни о чем не думал. Он шел посреди огромного мира. Его кожа на солнце пахла весной. Туфли покрылись тонкой пылью. Вокруг витал аромат духов его спутницы.

Они прошли метров двести, просто так, когда она вдруг остановилась.

– Не хочу больше ходить, – заявила она.

Они вернулись назад, снова прошли мимо четырехэтажного застекленного здания ресторана, где сейчас мелькали лишь черно-белые фигуры официантов. Пошли дальше, по Канебьер, и перед пивной, большой полосатый тент которой, несмотря на сезон, был опущен, г-н Монд предложил:

– Присядем?

Они сели у окна, за мраморный столик на одной ножке, он с бокалом пива, поставленным на картонный кружок, она с чашечкой кофе, который не стала пить.

Она ждала. Потом сказала:

– Я мешаю вам заняться своими делами.

– У меня нет никаких дел.

– А ведь и правда. Вы же говорили, что вы – рантье. Где вы живете?

– В Париже, но я уехал.

– Без жены?

– Да.

– Из-за женщины?

– Нет.

Ее глаза выразили недоумение, потом опять подозрительность.

– Почему же тогда?

– Не знаю. Просто так.

– У вас нет детей?

– Есть.

– И вы спокойно оставили их?

– Они взрослые. Дочь замужем.

Неподалеку от них играли в бридж какие-то солидные, преисполненные важности особы; двое парней возраста Алена играли на бильярде, поглядывая на себя в зеркала.

– Я не хочу больше ночевать в этой гостинице.

Он понял, что она стремится убежать от неприятных воспоминаний, и не ответил. Между ними пролегло долгое молчание. Они сидели, неподвижные, тяжелые, и атмосфера вокруг них омрачалась. Скоро зажгут свет. От стекла, возле которого они сидели, теперь веяло холодком. Жюли смотрела на толпу, прогуливающуюся по тротуару, – может быть, потому, что ничего другого ей не оставалось, может, просто для виду, а может, надеясь или боясь – увидеть Жана.

– Вряд ли я останусь в Марселе, – сказала она наконец.

– Куда же вы поедете?

– Не знаю. Куда-нибудь подальше. В Ниццу или в какой-нибудь уголок на берегу моря, где никого нет. Мне надоели мужчины.

В любой момент оба могли встать, попрощаться, разойтись в разные стороны и никогда больше не встретиться. Казалось, они просто не знают, как это сделать, и потому продолжают сидеть.

Чувствуя себя неловко за столиком с пустой кружкой, г-н Монд подозвал официанта, снова заказал пива. Она же задержала официанта и спросила:

– Когда уходит поезд на Ниццу?

– Сейчас принесу расписание.

Она передала его г-ну Монду, и тот нашел два поезда: один, скорый, уходил из Марселя в семь, другой, девятичасовой, останавливался на каждой станции.

– Вы не находите, что здесь уныло?

Тишина угнетала, зал казался пустым, словно между редкими посетителями было слишком много воздуха; каждый звук слышался отдельно от других, приобретал огромное значение – и восклицания картежников, и удары шаров, и сухие щелчки шкафчика для тряпок, то открываемого, то закрываемого официантом. Зажигались лампы, и от этого становилось несколько легче, но тогда, в сумерках, возникало тягостное серо-пепельное зрелище улицы, забавное шествие мужчин, женщин, детей; незнакомые друг с другом, они шли быстро или медленно, задевая, обгоняя соседей, направляясь Бог знает куда, а может, и никуда, а пузатые автобусы, битком набитые людьми, увозили свой груз по всем направлениям.

– Вы позволите?

Официант позади них задергивал на медной штанге плотные шторы из красного мольтона, одним-единственным движением сводя на нет внешний мир.

Глядя на свой бокал с пивом, г-н Монд вздохнул. Он увидел стиснувшие сумочку руки своей спутницы. И ему пришлось как бы проделать огромный путь во времени и пространстве, чтобы найти самые простые, самые глупые слова, которые, когда он их наконец произнес, растаяли в банальности обстановки:

– Мы можем сесть на девятичасовой.

Жюли ничего не ответила, но осталась сидеть; пальцы ее на сумочке из крокодиловой кожи разжались. Она закурила новую сигарету, а позже, около семи, часа аперитивов, когда пивную заполнили посетители, они вышли, серьезные и мрачные, как обычная супружеская пара.