Арсенал: Красный гаолян

После подрыва эскадренного броненосца «Петропавловск» и гибели адмирала Макарова начался новый этап в ходе Русско-японской войны. Целью военного плана японцев было запереть или уничтожить русский флот, базировавшийся в Порт-Артуре, занять Корею и вытеснить русские войска из Маньчжурии.

Гибель адмирала Макарова стала прологом поражения российского флота в Русско-японской войне. Многие и сегодня убеждены: останься адмирал Макаров жив, война приобрела бы совсем другой характер. Как бы то ни было, с «активной обороной», поборником которой выступал адмирал, отныне было покончено. На смену ему был назначен вице-адмирал Н.И. Скрыдлов, но он встретился только с малой частью своего флота, находившейся во Владивостоке. «Главную роль в войне с Японией должен был играть наш флот, – писал генерал А.Н. Куропаткин. – Если бы наш флот одержал успех над японским, то и военные действия на материке стали излишни». Но этого не случилось, и инициатива в Квантунских водах перешла к японцам. После чего японское командование решило приняться за осуществление своего сухопутного плана войны, его взгляды обратились на гаоляновые поля Ляодунского полуострова и сопки Маньчжурии. Куропаткин отмечал, что, почувствовав себя хозяйкой на морях, Япония получила возможность быстро подвозить по морю к армиям все необходимые запасы. Перевозки даже огромных тяжестей, осуществляющиеся в царской армии по слабой железной дороге в течение месяцев, выполнялись японцами в несколько дней. Но что не менее важно, Япония при господстве на море и, в общем-то, бездеятельности русского флота беспрепятственно получала в свои порты арсеналы, заказанные в Европе и Америке: оружие, боевые, продовольственные запасы, лошадей и скот. Что же касается крейсерской войны, развязанной было контр-адмиралом великим князем Александром Михайловичем в феврале 1904 года в Красном море, то закончилась она, едва начавшись, международным скандалом. Четыре парохода, срочно приобретенные в Гамбурге, и присоединившиеся к ним суда Добровольного флота захватили в этом море 12 кораблей с военными грузами для Японии. Однако британское министерство иностранных дел выразило решительный протест, а кайзер Вильгельм пошел еще дальше и отозвался о действиях русских кораблей как «о небывалом акте пиратства, способном вызвать международные осложнения». По представлению дипломатов и вице-адмирала З.П. Рожественского, которому предстояло вести в Порт-Артур эскадру балтийских кораблей, операции на морских и океанских коммуникациях Японии были свернуты, чтобы не обострять отношений с нейтральными державами во время перехода этой эскадры. Пополнить Тихоокеанскую эскадру должен был отдельный отряд кораблей под командованием контр-адмирала А.А. Вирениуса. Он состоял из броненосца «Ослябя», крейсеров «Дмитрий Донской», «Аврора» и «Алмаз», 11 миноносцев и транспортных судов. Для выполнения этой задачи он еще в августе 1903 года покинул Кронштадт и на третий день войны из-за многочисленных поломок дошел только до Джибути во Французском Сомали. А 15 февраля и вовсе получил приказ вернуться в Россию. Во всех этих событиях, писал русский мемуарист, «хорошо было лишь то, что в исходе войны пока никто не сомневался, что она происходила где-то там, далеко, с какими-то смешными „япошками“. Японцев по-прежнему печатно называли макаками и лениво ждали побед. Когда в присутствии великого князя Николая Николаевича – будущего Главнокомандующего русскими армиями в Мировой войне – кем-то было высказано пожелание, чтобы он возглавил войска, князь пренебрежительно ответил, что не имеет никакой охоты сражаться „с этими япошками“. И только проницательный генерал М.И. Драгомиров, которого тоже прочили на этот пост, заметил: „Японцы-макаки, да мы-то кое-каки“.

Каламбур героя Балкан сбывался буквально в первые же дни войны. Основной порок русской стратегии в войне с Японией крылся в какой-то патологической пассивности и нерешительности действий. Да и как можно было объяснить тот факт, что, имея регулярную армию численностью в миллион человек, главную роль в этой войне Россия возложила на людей, призванных из запаса? Высшее военное ведомство приняло печальное решение пополнять действующие части и формировать новые – запасными старших возрастов. «Участникам войны, – пишет один из них, – конечно, памятны толпы пожилых бородатых мужиков, одетых в военную форму, уныло бредущих по маньчжурским дорогам. В их руках оружие казалось таким жалким и ненужным».

Через некоторое время после начала войны командующим Маньчжурской армией был назначен А.Н. Куропаткин, а Главнокомандующим вооруженными силами на театре войны – наместник императора на Дальнем Востоке адмирал Е.И. Алексеев. Таким образом, возникла двойственность власти, не говоря уже о том, что наместник Алексеев не имел никакого понятия о сухопутной войне. Неплохой администратор и храбрый офицер, Куропаткин отнюдь не был полководцем и сознавал это. Отправляясь в Маньчжурию, он заявил императору Николаю II: «Только бедность в людях заставила Ваше Величество остановить на мне свой выбор». По замечанию же генерала Н.А. Епанчина, Куропаткин готовился к походу основательно, его путешествие походило на триумфальное шествие с проводами в Петербурге, с торжественными встречами в Москве и на всем долгом пути. Генерала благословили множеством икон, с одной из них он переезжал Байкал, положив ее рядом с собой в санях. Образов было столько, что остряки сочинили каламбур: «Куропаткин получил столько образов, что не знает, каким образом победить японцев».

Из-за низкой пропускной способности Великого Сибирского пути корпуса, назначенные на подкрепление из европейской России, достигли Дальнего Востока лишь через 3 месяца с начала военных действий. За это время японцы успели многое: они высадили три армии на Ляодунском полуострове и на Квантуне, передислоцировали первую армию Куроки в Южную Маньчжурию. По меткому выражению английского военного наблюдателя, русская армия «как бы висела на конце одноколейной железной дороги в тысячу миль длиной подобно мыльному пузырю». 18 апреля в деле на реке Ялу пузырь лопнул, и японские армии устремились в Маньчжурию, шаг за шагом отодвигая русские войска на север. Первые же столкновения показали русским генералам, что предстоит не «карательный поход» в азиатскую страну, а война с перворазрядной державой. Куропаткин же, как считали многие военные теоретики, придал стратегическим операциям тактический характер туркестанских походов, которые и составляли его главный боевой опыт.

30 апреля было прервано железнодорожное сообщение между Мукденом и Порт-Артуром. А 2 недели спустя японцы окончательно отрезали крепость. Русские войска в течение 2 месяцев удерживали противника на промежуточных рубежах Цзиньчжоуского перешейка, где всей 2-й армии Оку противостоял 5-й Восточно-Сибирский стрелковый полк, почти полностью павший на позиции: 28 офицеров и 1 215 нижних чинов. Во время штурма 13 мая японцы потеряли здесь 133 офицера и 4 071 солдата. Перешеек называли воротами к Порт-Артуру. Отлично понимая его значение, Куропаткин принял решение отступить и приказал начальнику Квантунского укрепленного района А.М. Стесселю присоединить отступившие войска к гарнизону крепости, объяснив это впоследствии недостатком наличных войск. «Если бы генерал Фок в решительную минуту прислал подкрепление 5-му Восточно-Сибирскому полку, – писал капитан М.И. Лилье, – то Цзиньчжоуская позиция, этот „ключ“ к Артуру, осталась бы, конечно, в наших руках, а тогда сильно изменился бы весь ход дальнейших событий и в Порт-Артуре, и в северной армии». Здесь повторилось то, что уже стало для командования русской армии каким-то зловещим правилом: «Эта потеря прекрасной позиции была тем более тяжела, – сетовал Лилье (и не он один. – Прим. авт.), – что сами японцы, как я слыхал, уверяли впоследствии, будто бы к концу боя у них уже не хватало снарядов, и, продержись мы до вечера, они не могли бы продолжать штурма, и позиция осталась бы за нами». Вследствие отступления отряда генерала Фока к Порт-Артуру, город Дальний пришлось отдать японцам без боя. «Все жители, – писал участник обороны крепости, – пораженные неожиданным падением Цзиньчжоуской позиции, бросив почти все свое имущество, поспешно бежали в Артур». Прошел слух, что еще до прибытия японцев на Дальний напали хунхузы и подвергли его грабежу. Японцам достались электростанция, погрузочный порт, около сотни портовых складов, сухой док, железнодорожные мастерские, 400 вагонов и большие запасы угля. Хотя все большие корабли и перешли в Порт-Артур, в Дальнем осталось около 50 небольших судов различного назначения. Командование Квантунского укрепрайона сделало противнику столь дорогой «подарок», потому что приказ об уничтожении порта последовал только после оставления Цзиньчжоуской позиции. В результате Дальний, переименованный в Дайрен, почти сразу же стал японским погрузочным портом и базой для японских миноносцев. Поражение русских под Цзиньчжоу совпало по времени с объявлением японцами полной морской блокады Квантуна: кораблям нейтральных государств в случае захода в крепость Того грозил самыми «суровыми последствиями». Попытка деблокировать крепость окончилась неудачей: после сражения при Вафангоу (1—2 июня) 1-й Сибирский корпус Штакельберга отступил на север для соединения с Куропаткиным. Началась осада Порт-Артура, которая на полгода приковала к себе внимание всего мира.

27 мая к Порт-Артуру проскочил французский пароход, капитан которого привез генералу Стесселю письмо из русской военной миссии в Пекине. Стесселю сообщали, что против крепости действует 3-я японская армия и еще 2 дивизии, из которых одна брала Артур приступом еще во время Китайско-японской войны 1894—1895 годов. Тогда в рядах этой пехотной дивизии находился майор Ноги Маресукэ. Теперь он был уже генералом, и именно ему были подчинены силы, направленные против Порт-Артура.

Блокада со стороны суши, которая надвигалась на Порт-Артур, ставила корабли Тихоокеанской эскадры между двух огней. Сразу же после того, как стало известно об отступлении от Вафангоу частей Штакельберга, наместник Алексеев приказал контр-адмиралу В.К. Витгефту вывести Тихоокеанскую эскадру из крепости и направить ее во Владивосток. 9 июня на суда вернули орудия, снятые на берег, и на следующий день, впервые после гибели адмирала Макарова, эскадра вышла в море, но, встретив японские корабли, повернула обратно к Порт-Артуру без боя. «Когда эскадра стала уже на якорь у подошвы Золотой горы, – писал очевидец, – японцы повели снова лихую, отчаянную минную атаку. Я лично видел, как два атакующих миноносца развивали такую скорость хода, что уголь не успевал сгорать в топках и выкидывался светящимся снопом из их труб. Можно было наблюдать, как эти две светящиеся точки, далеко видные в море, быстро приближались к нашей эскадре, которая буквально ревела от своей ускоренной стрельбы из больших и малых орудий. К этому реву на море присоединялось громыхание береговых батарей. Канонада была невероятная, и тихая летняя южная ночь как бы усиливала ее своей тишиной». При постановке на якорь по левому борту броненосца «Севастополь» взорвалась мина заграждения, и броненосец, накренившись левым бортом, был введен в гавань при помощи портовых судов. Причину своего возвращения моряки объясняли тем, что вблизи Квантуна они неожиданно встретили японскую эскадру, которая своей численностью значительно превосходила Тихоокеанскую. Витгефт объяснял нерешительность моряков «недостаточной практикой коллективных выходов в море и слабой боевой подготовкой команд».

Надо сказать, что упреки, неоднократно делавшиеся флоту, были не всегда справедливы. Всего за время борьбы под Порт-Артуром (и при Макарове, и без него) в результате действий соединений 1-й Тихоокеанской эскадры было уничтожено 19 боевых японских кораблей, в том числе 2 броненосца, 2 крейсера, 7 канонерок, 2 эскадренных миноносца, 4 миноносца, брандеры и вспомогательные суда, а повреждения получили по меньшей мере 25 кораблей противника. «Хотя неприятельские суда, начиная с „Петропавловска“, часто подвергались опасности от взрыва мин, но и потери наших судов от вражеских снарядов и прочих причин были немалые», —признавался адмирал Того.

К 13 (26) июля генерал Ноги дождался подкреплений и приказал начать наступление по всей линии. Завязались бои сначала за Зеленые горы, а потом за Волчьи, находящиеся в 7—8 км от Порт-Артура. В результате этих боев русские войска отступили на линии крепостных укреплений под музыку и при пении «Боже, Царя храни», что немало удивило японцев.

25 июля состоялся первый обстрел внутреннего бассейна крепости со стороны суши. «По случаю начала осады из нашей церкви с 10 утра начался крестный ход. Громадная толпа народа шла за церковной процессией. В 11 часов 15 минут с неприятельской стороны раздался выстрел и „первая“ граната со свистом прошипела и пронеслась как раз над головами молящихся», – вспоминал участник событий. Все последующие снаряды японцев упали в порт, один из них попал в боевую рубку флагманского «Цесаревича», погиб один матрос-радиотелеграфист, несколько человек получили ранения, среди них и сам контр-адмирал Витгефт. В тот же день Витгефту была доставлена депеша от наместника с категорическим требованием покинуть Порт-Артур под угрозой не только уголовной ответственности, но и «пятна позора, которое ляжет на Андреевский флаг, если эскадра будет затоплена в порту». Японцы же понимали, что русские суда в Порт-Артуре по окончании ремонта будут снова способны к бою. Доказательством того служил выход русской эскадры 10 (23) июня. Догадывались они и о том, что русские будут стараться уйти из ПортАртура на соединение с Владивостокским отрядом, чтобы там ждать прибытия Балтийской эскадры, или же для спасения судов уйдут в нейтральные порты. Чтобы не допустить сосредоточения на Дальнем Востоке русских сил, превосходящих японский флот, адмирал Того приказал адмиралу Камимуре усилить надзор в Корейском проливе за владивостокскими крейсерами и дал новые инструкции судам, блокирующим выход из артурской гавани. Но выход эскадры, назначенный на 6.00 утра 28 июля, все-таки состоялся. Адмирал Витгефт поднял сигнал: «Флот извещается, что Государь Император повелел идти во Владивосток». Первые выстрелы сражения прозвучали тогда, когда эскадра находилась в 40 км от Порт-Артура, вне радиуса действия своих береговых батарей. Адмирал Витгефт был убит на мостике своего флагманского броненосца «Цесаревич». Японский же флагман «Миказа» получил 20 попаданий русских снарядов только в главные части, но судьба хранила адмирала Того. Командование над русскими кораблями принял следующий по старшинству, контр-адмирал П.П. Ухтомский, но он отказался от намерения прорываться на юг и решил вернуться в Порт-Артур. В сумятице боя, который длился и после наступления темноты, «Цесаревич» отбился от основных сил эскадры и был интернирован в китайском порту Циндао (Киао-Чао), находившемся в аренде у Германии. Еще 9 русских кораблей прорвались через японские порядки, но по разным причинам до Владивостока не дошли. Интернирование части сил эскадры в нейтральных портах ослабило ее настолько, что русское командование, и до этого не проявлявшее инициативы, полностью отказалось от борьбы за установление господства на море. Отряд владивостокских крейсеров вышел навстречу Витгефту с опозданием и в Корейском проливе был также встречен японцами. Завязался бой, в результате которого был уничтожен «Рюрик». После этого крейсерский отряд вернулся во Владивосток.

29 июля утром портартурцы увидели печальную картину: русская эскадра в полном беспорядке, не соблюдая строя, тихо приближалась к Артуру. Все вернувшиеся суда около 12 часов вошли в гавань. По словам очевидца, из судов особенно сильно пострадал броненосец «Пересвет».

В середине лета 1904 года внимание русского общества было перенесено с театров военных действий на чрезвычайное событие в царской семье. 30 июля родился царевич Алексей, появления которого так долго ждали не только родители. Многим казалось, что обретение наследника положит конец неудачам и ознаменует череду военных побед. В день его рождения Николай завтракал с артиллерийским офицером, раненным при Вафангоу. Известие о появлении наследника дошло до портартурцев только 17 августа. В день рождения сына Николай отправил в действующую армию телеграмму генералу Куропаткину: «Сегодня Господь даровал Ее Величеству и мне сына Алексея. Спешу сообщить об этой милости Божией России и Нам… Да сохранится у него на всю жизнь особая духовная связь со всеми теми дорогими для Нас и для всей России от высших начальников до солдата и матроса, которые свою горячую любовь к Родине и Государю выражают самоотверженным подвигом, полным лишений, страданий и смертельной опасности». Все военнослужащие на Дальнем Востоке были объявлены крестными отцами мальчика. Манифестом, возвещавшим государству о его рождении, были дарованы некоторые свободы, и в числе прочего взяты на государственное обеспечение сироты, чьи родители погибли в войне с Японией. На следующий день появился специальный приказ по войскам в Маньчжурии: с 1 мая 1904 года каждый месяц пребывания в осажденной крепости Порт-Артур засчитывался за год военной службы. А контр-адмирал З.П. Рожественский, который мало-помалу выдвигался на роль главного соперника Того, был единственным посторонним, кому показали младенца.

…Как-то во время завтрака у императора великий князь Александр Михайлович в очередной раз высказал сомнение в целесообразности похода кораблей с Балтики к Порт-Артуру. «Общественное мнение должно быть удовлетворено, – ответил Рожественский. – Я готов на самую большую жертву». «И этот человек с психологией самоубийцы собирался командовать нашим флотом, – заметил великий князь. – Я напомнил ему, что Россия вправе ожидать от своих морских начальников чего-нибудь более существенного, чем готовности пойти ко дну»…

Очень скоро возникло подозрение, что цесаревич болен неизлечимой болезнью – гемофилией. Таким образом, знамение оборачивалось другой стороной, и этому неожиданному несчастью вторили по-прежнему неутешительные вести с Ляодунского полуострова. Пресловутое куропаткинское «терпенье, терпенье и терпенье» оказалось не просто фразой. Армия, которая должна была спешить на помощь осажденной крепости, удалялась от нее все дальше.

Ляоянские бои начались 11 августа и продолжались 10 дней. 21 августа неожиданно для всех Куропаткин отдал приказ об отступлении. «Впоследствии, – писал генерал Б.А. Геруа, – когда открылись японские карты, стало известно, что не менее велико в тот августовский день было изумление нашего противника, начавшего считать себя побежденным». После Ляояна русскому командованию стало ясно, что отныне Порт-Артур может рассчитывать только на собственные силы. 16 августа в крепость прибыл японский парламентер, а 17-го генерал Стессель отдал такой приказ по гарнизону: «Славные защитники Артура! Сегодня дерзкий враг через парламентера, майора Мооки, прислал письмо с предложением сдать крепость. Вы, разумеется, знаете, как могли ответить русские адмиралы и генералы, коим вверена часть России; предложение отвергнуто».

15 сентября в крепость из Чифу прибыли на шлюпке корреспонденты американской и французской газет и принесли известие о поражении русской армии под Ляояном. Эта победа заставила Главную квартиру в Токио торопить генерала Ноги со взятием Порт-Артура. Его захват был ценен для японцев не только сам по себе, но и лишал оперативной базы Балтийскую эскадру, которую ждали на помощь Порт-Артуру.

Кроме того, захват крепости, которую они однажды уже «брали на щит», японцы считали вопросом своей национальной чести. Во время одного из штурмов (11 сентября) защитники крепости обратили внимание, что многие японцы были одеты в средневековые доспехи. От пленного японского доктора узнали, что то были представители лучших самурайских фамилий, которые слишком громко и открыто высказывали свое недовольство медлительностью действий японской армии, осаждающей Порт-Артур. И тогда адмирал Микадо предложил им самим принять «активное» участие в осаде.

Адмирал Того писал в Главную квартиру: «Неприятель, будучи долгое время отрезанным, мало-помалу начинает ощущать недостаток в провианте и боевых припасах. Давая какое угодно вознаграждение, он приглашает провозить контрабанду, поэтому немало нейтральных судов и джонок, пренебрегая опасностью, достигают цели провоза. Поэтому, с одной стороны, флот готовится на случай выхода неприятельских судов, с другой – принужден употреблять все силы на захват контрабанды». Того не знал, что командование эскадрой уже полностью отказалось от мысли прорваться во Владивосток: в море выходили только миноносцы для постановки мин заграждения, а большие корабли выходили на внешний рейд только для того, чтобы укрыться от бомбардировок. Наместник Алексеев побуждал контр-адмирала П.П.Ухтомского приступить наконец к активным действиям на море, чтобы облегчить оперативную ситуацию для Балтийской эскадры. Однако на совещании флагманов и капитанов под председательством Ухтомского было решено, что эскадра впредь оставляет намерение выхода из порта. Она всецело посвящает себя содействию армии и, постепенно разоружаясь, усиливает оборону Артура по примеру Севастополя в Крымскую войну.

24 августа в Порт-Артур из Чифу прорвалась джонка, которая доставила приказ Алексеева о смещении Ухтомского и назначении на его место командира крейсера «Баян» капитана 1-го ранга Р.Я. Вирена с производством его в следующий чин. Однако Вирен тоже не оправдал ожиданий наместника. В представленном донесении он сообщал, что если его корабли будут защищать крепость, то она выстоит. Кроме того, присутствие его отряда в Порт-Артуре вынуждает Того держать здесь значительные силы, что «облегчает проведение операций владивостокскому отряду крейсеров». По словам очевидцев событий, картина точечного расстреливания японцами наших судов, неподвижно стоящих в Западном и Восточном бассейнах, производила ужасающее впечатление: суда просто ожидали своей смерти. «Всякая надежда на выход в море и проявление нашей эскадрой какой-либо деятельности давно утрачена. Никто не верит в возможность этого, никто теперь об этом даже и не говорит. Все сознают, что роль флота закончена… Ввиду обстреливания флота офицеры его и команда отпущены на берег. Полуголодные, не имеющие приюта и пристанища, они бродят по всей крепости и принуждены с берега наблюдать ужасную картину расстреливания своих судов. Несчастные наши корабли, не принесшие никакой пользы крепости, постепенно наполняются мутной водой приливов и постепенно опускаются на илистое дно Западного бассейна». Среди матросов, которые исподволь направлялись на пополнение тающего гарнизона, родился каламбур: «У японцев – Того, а у нас никого».

24 сентября по войскам сухопутной обороны крепости был издан приказ за подписью генерал-майора Кондратенко, где, в частности, говорилось, что упорная оборона до последней капли крови, «без всякой даже мысли о возможности сдачи в плен, вызывается тем, что японцы, предпочитая сами смерть сдаче в плен, вне всякого сомнения, произведут в случае успеха общее истребление, не обращая ни малейшего внимания ни на Красный Крест, ни на раны, ни на пол и возраст, как это было ими сделано в 1895 году при взятии Артура. Подтверждением вышеизложенного может служить постоянная стрельба по нашим санитарам и добивание наших раненых, случаи которого имели место даже 22 сего сентября при временном занятии Сигнальной горы». Приказ, вспоминали осажденные, произвел на гарнизон крайне тяжелое и удручающее впечатление, поэтому он вместе с 190-м номером газеты «Новый край» по приказу Стесселя был уничтожен, но «как все запрещенное, конечно, был всем гарнизоном прочитан».

Уже к началу октября в крепости чувствовался сильный недостаток продовольствия. Мясной обед солдатам давали только 3 раза в неделю. Каждый тогда получал борщ с зеленью и треть банки мясных консервов. В другие дни давали так называемый «постный борщ», состоящий из воды, небольшого количества сухих овощей и масла. «Весь гарнизон до сих пор только и живет надеждой на выручку, хотя у некоторых начинает уже зарождаться сомнение в ее осуществлении… На душе была тоска и вместе с тем тупое озлобление на Петербургских карьеристов, на корейских лесопромышленников, на всех тех, которым так сладко жилось вдали от этих мест, где из-за них теперь лилась ручьями народная русская кровь», – писал участник осады.

В то время как Ноги готовился к третьему штурму Порт-Артура, в Маньчжурии с 22 сентября по 4 октября шли бои у реки Шахэ, которые, как считают некоторые, и решили судьбу крепости. Политическая и стратегическая обстановка требовала от русских перехода в решительное наступление. Куропаткин понимал, что отход из Мукдена – это окончательный отказ от какой-либо помощи осажденным, но целью наступления указал не разгром противника, а его «оттеснение за р. Тайцзыхэ». Наступление закончилось безрезультатно, войска понесли жестокие потери и отступили в долину реки Шахэ. Всего в сражении армия потеряла 1 021 офицера и 43 000 нижних чинов убитыми и ранеными, 500 человек попали в плен. Такую же нерешительность проявили и японцы. «Гениальный полководец – не одно заглавие его эпохи: он сам создает историю. Однако его не было на маньчжурских полях сражений, – констатировал британский военный агент при 1-й японской армии генерала Куроки генерал Ян Гамильтон. – Неспециалисты еще могут быть приведены в восхищение подвигами Куроки, но мы, военные, не должны забывать критики. Сколько раз японцы с подавляющими численно войсками стояли против врага, и соотношение сил было им хорошо известно. Однако они не решились на энергичный шаг…»

Активные действия в Маньчжурии прекратились до января 1905 года («сидение у Шахэ»), а в октябре был отозван в Петербург единственный, пожалуй, сторонник оказания помощи Порт-Артуру – вице-адмирал Е.И. Алексеев. Обязанности наместника и главнокомандующего российскими войсками на Дальнем Востоке он передал генералу Куропаткину. В ночь с 24 на 25 октября недалеко от русских окопов японцы оставили палку с запиской, в которой осажденным сообщалось об очередной неудаче русских в Маньчжурии.

4 (17) ноября начальник штаба Соединенного флота адмирал Симамура получил из Морского отдела Главной квартиры сведения о движении на восток Балтийской эскадры. В донесении говорилось, что корабли Рожественского, без сомнения, направляются в Тихий океан и могут подойти к Формозскому проливу уже в начале января 1905 года. Поэтому адмирал Того направил в штаб генерала Ноги своего флагманского офицера, которому поручил указать на необходимость скорейшего уничтожения русской эскадры в Порт-Артуре. Кроме того, Того просил, чтобы армия в первую очередь старалась овладеть горой Нирейсан, или, как называли ее русские, Высокой горой.

Гора Высокая, возвышавшаяся на 203 метра над уровнем моря, отстояла от Порт-Артура на 3 000 метров к северозападу. Хотя с ее двух вершин открывался лучший обзор Нового города и Западного бассейна порта, временные укрепления были возведены на ней только в мае, уже после начала войны. Поначалу эта возвышенность не занимала какого-то особого места в планах японцев, но отныне все их усилия были направлены на захват этого ключевого пункта.

Генерал-майор Костенко о ноябрьских боях писал следующее: «Положение крепости становилось опасным, люди постоянными боями были измучены до крайности, так как перемены не было и одним и тем же частям приходилось драться беспрерывно; резервы все иссякли и люди с одного пункта позиции перебегали на другой оказать помощь товарищам, а полевые орудия передвигались крупной рысью».

В ночь на 23 ноября после 15-дневных почти непрерывных штурмов «Артурская Голгофа», как называли гору защитники, была занята японцами. «Последний штурм был так стремителен, – признавал Костенко, – что противостоять ему – значило подвергать бесполезной резне своих солдат. Этим боем и занятием Высокой японцы сузили линию обороны, заперев нас в тесное кольцо». Высокая обошлась японцам в 6 000 человек убитых и раненых. Среди погибших оказался и сын генерала Ноги, уже второй в этой войне. Говорят, что, получив это известие, Ноги хотел совершить самоубийство, но его остановило вмешательство японского императора. Во время штурма на правом фланге был убит один из японских принцев крови, принимавший личное участие в осаде. Японцы просили разрешения отыскать его тело, однако тело найти не удалось: нашли только меч с древним самурайским клинком, который и был возвращен японцам. В благодарность за это японцы доставили в крепость две двуколки, нагруженные тюками русской почты.

Город и эскадра, стоявшая в порту, с Высокой горы представляли теперь отличную мишень для японской артиллерии. Японские офицеры констатировали, что с овладением Высокой горой можно было ожидать, считая по пальцам, решения судьбы неприятельской эскадры. «Какие бы средства ни предпринимал неприятель – спастись он уже не мог». Контр-адмирал Вирен так и не решился принять последний бой с японским Соединенным флотом. Японцы систематически обстреливали с Высокой портовые бассейны, и эскадра несла уже невосполнимые потери. Затонул флагманский броненосец Вирена «Ретвизан», за ним «Пересвет», «Победа», крейсеры «Паллада» и «Баян». Крейсеры и прочие большие суда одно за другим тонули и гибли, и только единственный способный еще к плаванию броненосец «Севастополь», как выразился адмирал Того, «не пошел по стопам своих товарищей». Его командир капитан 2-го ранга Н.О. Эссен дважды обращался к Вирену с просьбой разрешить выйти на рейд и в конце концов получил такой ответ: «Делайте, что хотите» (впоследствии, в годы Первой мировой войны, Эссен командовал Балтийским флотом). На рассвете 26 ноября «Севастополь» неожиданно для японцев вышел в море и стал на якорь у горы Белый Волк. Шесть ночей «Севастополь» вместе с канонеркой «Отважный» отбивался от более чем 30 японских миноносцев, потопил 2 из них, нанес тяжелые повреждения пяти. Судьбу «Севастополя» решили две торпеды, попавшие в корму броненосца. Корабль сел на дно на прибрежном мелководье и, по сути, превратился в плавучую батарею. Это был последний бой 1-й эскадры Тихого океана. Остатки ее были затоплены в квантунских бухтах. Несколько мелких судов, главным образом миноносцев, прорвали японскую блокаду и ушли в нейтральные воды. «Еще чего доброго, японцы поднимут наши корабли, потопленные в гавани Артура, починят их, оставят прежние имена и выставят против нас, – писал жене с Мадагаскара флагманский корабельный инженер 2-й Тихоокеанской эскадры Е.И. Политовский. – Представь себе картину: какая-нибудь „Полтава“ или „Ретвизан“ будут стрелять в „Суворова“. Говорить даже о том становится противно… И кто его уничтожил (флот. – Прим. ред.)? Япошки, макаки, как называли их наши доблестные моряки». То, чего опасался Политовский, произошло в действительности. С июня 1905-го по апрель 1906 года японцы подняли 9 русских боевых, 10 вспомогательных судов и госпитальное судно. После ремонта все они, в том числе и легендарные «Ретвизан», «Варяг» и «Новик», вошли в состав японского флота. «Таким образом, – с мрачной иронией замечает историк, – 1-я Тихоокеанская эскадра частично возродилась под флагом Страны восходящего солнца».

28 ноября в крепость каким-то чудом прорвался через японскую блокаду английский пароход с символическим названием «Кing Аrthur» с большим грузом муки, но это уже не могло исправить бедственного положения защитников. Между тем гарнизон уже ел конину. Вся водка из магазинов города была забрана в интендантство и выдавалась оттуда по особому разрешению. Ввиду крайнего недостатка офицеров генерал-майор Кондратенко просил контр-адмирала Вирена предложить морским офицерам вступать в сухопутные части. Теперь даже команды затопленных коммерческих судов принимали участие в отражении штурмов. В крепости началась цинга, от которой у многих раненых открылись старые, заживающие раны. Госпитали уже не вмещали всех нуждающихся в помощи. В добавление ко всем напастям японцы начали обстреливать медицинские учреждения. «Мы привыкли уже, – говорил Костенко, – что после неудач японцы изливали свою злобу и ярость бомбардировками по городу». 28 ноября под обстрел попала Дальнинская больница. 30 ноября японская артиллерия расстреляла запасной госпиталь на Тигровом полуострове и пароход Красного Креста «Монголия».

На неоднократные просьбы русского командования не стрелять по учреждениям Красного Креста японцы ответили изысканным письмом на английском языке, в котором сообщали, что установки их орудий расшатались, а сами орудия сильно расстреляны, вследствие чего некоторые снаряды и попадают в здания Красного Креста. Несмотря на столь явную ложь, японцам все-таки, по их просьбе, был отправлен план с обозначением всех госпиталей.

«Ура! 1 декабря! – восклицал один из русских офицеров. – Мог ли кто-нибудь из оставшихся в живых защитников Порт-Артура 10 месяцев тому назад подумать, что осада нашей крепости затянется так надолго!» А другой свидетельствовал, что «многие офицеры вполне сознают всю отчаянность и безотрадность положения как самой крепости, так и ее защитников. И вот среди них, уже столько раз рисковавших своей жизнью, является теперь какое-то глухое озлобление и на наше правительство, и на генерала Куропаткина, который за 10 месяцев войны не мог сколько-нибудь облегчить нашей участи и хотя отчасти оправдать его обещания на выручку. Между тем крепость выполнила свою задачу: она привлекла на себя 100-тысячную армию японцев, задержала ее под своими стенами и до сих пор, в течение 10 месяцев, геройски защищается от такого сильнейшего противника».

На одном из заседаний совета обороны начальником штаба укрепленного района полковником В.А. Рейсом был поднят вопрос «о пределе сопротивления крепости». «Тонкий вопрос» полковника Рейса был всеми отлично истолкован, хотя сам он уверял впоследствии, что его-де «неправильно поняли». Против обсуждения восстали все участники, и особенно ее комендант генерал-лейтенант К.К. Смирнов и начальник сухопутной обороны генерал-майор Р.И. Кондратенко. Но утром 3 декабря всю крепость облетела страшная весть: в каземате 3-го форта случайно попавшей туда лиддитовой бомбой убиты «храбрейшие защитники крепости»: генерал-майор Кондратенко и находившиеся с ним офицеры, в их числе и военный инженер подполковник Рашевский. С назначением генерала Фока на должность начальника сухопутной обороны во всех распоряжениях стали заметны какое-то колебание и неуверенность, которые отметили подчиненные. По его приказу русские войска в ночь с 19 на 20 декабря без боя оставили первую линию обороны. Пал целый ряд укреплений, а именно: батареи Заредутная, Волчья и Курганная, 3-е временное укрепление, Малое Орлиное Гнездо и вся Китайская стена. Переход всех этих пунктов в руки японцев должен был самым роковым образом отразиться на дальнейшей обороне крепости. Настроение в гарнизоне было крайне подавленное. Теперь уже открыто раздавались голоса о полной невозможности дальнейшей обороны. Поздно вечером 19 декабря на батареях была получена телефонограмма: «Не открывать самим огня и тем не раздражать японцев». «Всех томило какое-то неясное предчувствие, что в эту тихую темную ночь должно случиться что-то ужасное, что-то роковое», – вспоминал один из осажденных. Предчувствие их не обмануло. Еще в 4 часа дня 19 декабря генерал Стессель выслал к передовой линии японцев своего парламентера с предложением к японскому командованию вступить в переговоры о сдаче крепости. «Судя по общему положению в районе военных операций, – писал Стессель, – я полагаю, что дальнейшее сопротивление бесполезно», и призвал «избежать дальнейшей бесполезной потери жизней». Генерал Ноги, в руках которого письмо Стесселя оказалось около 9 часов вечера, немедленно передал его содержание в Главную квартиру. Получив согласие Токио, рано утром следующего дня он выслал к Стесселю своего парламентера, который указал местом встречи обеих сторон деревню Сюйшуни и назначил время – после полудня 20 декабря (2 января 1905 года). В последней телеграмме царю Стессель писал: «Ваше Величество, простите нас. Мы сделали все, что в человеческих силах. Судите нас, но судите милостиво, так как почти одиннадцать месяцев непрерывных боев исчерпали наши силы».

Уполномоченные встретились в час дня в указанном месте в помещении японского санитарного отряда. Японцев представляли генерал-майор Идзичи и офицер штаба 1-й эскадры Соединенного флота капитан 2-го ранга Ивамура. С русской стороны присутствовали полковник Рейс и командир затонувшего «Ретвизана» капитан 1-го ранга Щенснович. И все-таки капитуляция крепости для подавляющего большинства даже высших офицеров стала полной неожиданностью: «Сегодня я окончательно узнал, – писал один из них 19 декабря, – что наша крепость еще вчера вступила с японцами в переговоры о … сдаче. Долго не хотелось верить этой ужасной новости. Неужели же в самом деле сдача? Неужели не осталось ни малейшей надежды ни на дальнейшее сопротивление, ни на выручку?.. Не могу выразить словами того чувства, которое овладело мной при этом известии: тут была и какая-то неловкость, и вместе с тем тупая боль, и досада, что вся наша геройская 11-месячная оборона, стоившая таких жертв, так неожиданно и глупо закончилась».

Слезы душили и японцев. Порт-Артур не был взят штурмом, а капитулировал сам, и генерал Ноги особенно болезненно переживал это. В своем донесении министру обороны он писал: «Единственное чувство, которое я в данный момент испытываю, – это стыд и сожаление, что именно я загубил так много человеческих жизней, затратил так много военных припасов и времени на недоконченное предприятие». Однако японский император утешил своих военачальников, пожаловав на их имя рескрипт, в котором говорилось: «Мы глубоко радуемся тому, что наши воины исполнили свои обязанности и достигли большого успеха». Отвечая императору, адмирал Того, согласно этикету, отнес успех предприятия на счет «блистательной добродетели верховного вождя».

Удивительные факты на момент капитуляции защитников крепости приводит М.И. Лилье. Оказывается, японцы были буквально поражены полным отсутствием какого-либо порядка в гарнизоне. «К стыду нашему, никто из нашего начальства не знал точно численности гарнизона крепости. Все мы поэтому с нетерпением ждали, когда японцы нас пересчитают и сообщат нам, наконец, точную его цифру». Выяснилось, что на момент сдачи гарнизон составляли 22 381 русский солдат и матрос, не считая офицеров. Никаких воинских почестей японцы русским не отдавали. «Мы предполагали, что вы будете обороняться до самой центральной ограды», – заметил некий японский офицер русскому, принимая от русских японских пленных, которых насчитали 76. Единственная льгота, которую удалось выговорить у японцев, была возможность отъезда в Россию всем офицерам, которые бы подписали обязательство «о неучастии в дальнейшем в этой войне». Император Николай II своей телеграммой разрешил желающим офицерам вернуться в Россию, а остальным предложил «разделить тяжелую участь своих солдат в японском плену». Домой отправились генерал Стессель, полковник Рейс, контр-адмирал Ухтомский и еще 441 офицер армии и флота, которые подписали обязательство. Генерал Смирнов вместе с контр-адмиралом Виреном и оставшейся частью капитулировавшего гарнизона были перевезены по железной дороге в Дайрен, а оттуда на кораблях – в Японию.

Шок от падения Порт-Артура был столь велик, что поначалу общественное мнение обрушилось не только на Стесселя, но, как писал один петербуржец, «стыдно сказать, на всех защитников крепости, которые проявили чудеса храбрости». Реакция в Западной Европе была другой. Восхищенные стойкостью защитников Порт-Артура, французы по подписке, объявленной парижской газетой «L’Echo de Paris», собрали 100 тысяч франков и изготовили на них медали для вручения ее защитникам крепости. В Россию в адрес Морского министерства было послано 38 тысяч наград. Чиновники министерства не знали, как с ними поступить: к этому времени крепость была сдана, а ее комендант генерал Стессель, чье имя было выбито на медали, находился под военным судом. Только в 1910 году была разрешена раздача медали участникам обороны Порт-Артура, но «без права ее ношения».

13марта 1905 года по Высочайшему повелению военный министр генерал Сахаров образовал для рассмотрения дела о сдаче крепости следственную комиссию, в которую вошли 12 генералов и адмиралов. Она заседала больше года и в своем заключении от 14 июля 1906 года пришла к выводу, что сдача Порт-Артура не могла быть оправдана ни тогдашним положением «атакованных фронтов», ни недостаточной численностью гарнизона и состоянием здоровья и духа людей, ни недостатком боевых и продовольственных запасов. Условия сдачи крепости японцам комиссия назвала «крайне тягостными и оскорбительными для чести армии и достоинства России». Дело было передано главному военному прокурору, который привлек в качестве обвиняемых начальника Квантунского укрепленного района генерал-адъютанта Стесселя, коменданта крепости генерал-лейтенанта Смирнова, начальника сухопутной обороны крепости генераллейтенанта Фока, начальника штаба Квантунского укрепленного района генерал-майора Рейса, вице-адмирала Старка и контр-адмиралов Лощинского, Григоровича, Вирена и Щенсновича. Следственная комиссия работала до января следующего года и направила свое заключение в частное присутствие Военного совета, которое согласилось с выводами комиссии и дополнительно отметило, что «сдача крепости стала неожиданностью почти для всего гарнизона Артура». Морские чины, а также генерал-лейтенант Смирнов были признаны подлежащими ответственности лишь за «бездействие власти», а вицеадмирала Старка, как не имевшего отношения к капитуляции, оставили вне ответственности. Военному суду, который провел первое заседание в Петербурге в помещении Собрания армии и флота 27 ноября 1907 года, были преданы Стессель, Смирнов, Фок и Рейс. Генерала Стесселя суд назвал виновным в том, что он сдал крепость, не употребив всех средств к дальнейшей ее обороне, и приговорил его к смертной казни через расстреляние. Император Николай II принял во внимание очевидные заслуги Стесселя, указанные судом, а именно, «долгую и упорную оборону, отражение нескольких штурмов с огромными для противника потерями и безупречную прежнюю службу», и заменил расстрел заточением в крепости на 10 лет, с лишением чинов и исключением из службы. Генерал Фок отделался выговором, а Смирнова и Рейса суд оправдал. Одновременно был опубликован Высочайший приказ по армии и флоту, в котором говорилось, что «Верховный суд, карая виновника сдачи, вместе с тем в полном величии правды восстановил незабвенные подвиги храброго гарнизона…» В марте Стесселя заключили в Петропавловскую крепость, из которой он был освобожден через год по Монаршей милости. Генералы Смирнов, Фок и Рейс были уволены со службы «по домашним обстоятельствам» без мундира, но с пенсией. В 1908 году журналом «Русская старина» была открыта подписка на стенографический отчет Порт-Артурского процесса.

Но все это происходило уже после войны. А пока русские армии под командованием А.Н. Куропаткина сосредоточивались в Маньчжурии у города Мукдена; балтийские корабли, названные 2-й Тихоокеанской эскадрой и спешившие на помощь Порт-Артуру, уже обогнули мыс Доброй Надежды и приближались к Мадагаскару. Разворачивались самые мрачные страницы Русско-японской войны.

Антон Уткин

Продолжение следует

Опыт обороны Порт-Артура наглядно продемонстрировал слабость его укреплений и лишь подтвердил былые оценки специалистов, многие из которых называли эти укрепления даже не долговременными, а «полудолговременными». «Экономия средств» заставила запроектировать линию фортов на удалении всего 4 км от города. К тому же в 1904 году на крепость выделили не более трети необходимой суммы и произвели чуть более половины работ и в основном – на приморской позиции. На сухопутном фронте окончили только форт № 4, укрепления № 4 и № 5, литерные батареи А, Б и В и 2 погреба для боеприпасов. Толщину бетонных сводов сделали не более 0,9 м вместо принятых уже к концу XIX века 1,5—2,4 м. 28-сантиметровый фугасный снаряд (а японцы доставили к крепости 28-см гаубицы) пробивал эти своды с первого попадания.

Руководивший сухопутной обороной генерал-майор Р.И. Кондратенко пытался компенсировать близость фортов к крепости оборудованием временных позиций на Зеленых и Волчьих горах, но дивизия Фока удерживала их недолго. Это позволило японцам почти сразу обстреливать с суши и сам город, и корабли в порту. Тем не менее в короткий срок для усиления крепости Кондратенко сделал многое – как нередко бывало, не сделанное вовремя приходилось доделывать срочно и героическими усилиями.

В подземно-минной войне пришлось импровизировать – в Квантунской саперной роте не хватало специалистов, подрывных средств и шанцевого инструмента. Если за полвека до того в Севастополе русские проложили 6 783 м подземных галерей, то в Порт-Артуре – всего 153 м, хотя взрыв нескольких подземных контрмин (камуфлетов) был весьма удачен. Японцы же работали под землей довольно активно – пришлось выставлять специально обученных собак, предупреждавших лаем о подкопе противника. Русские же были весьма сильны в действиях «на поверхности», применяя на подступах к укреплениям фугасы и мины. К тому времени самодельные противопехотные мины уже описывались в наставлениях, появились и заводские образцы вроде осколочного «полевого фугаса Сущинского». Саперы и моряки в Порт-Артуре проявили немало изобретательности. Штабс-капитан Карасев разработал «шрапнельный фугас», выпрыгивавший из земли и взрывавшийся в воздухе (только в годы Второй мировой войны эту идею оценят по достоинству). Казалось бы, древний прием – скатывание на противника камней и бревен, только теперь их место заняли морские мины с сильными зарядами взрывчатки и железным ломом для пущего осколочного эффекта. 4 сентября 1904 года с Кумирненского редута лейтенант Подгурский и минер Буторин скатили шаровую мину, произведшую большие разрушения в японских позициях. Морские мины в 6, 8, 12 и 16 пудов стали хоть и не очень метким, но действенным средством борьбы. Русско-японская война активизировала крепостное строительство. Но лишь немногие специалисты (и первыми, пожалуй, были немцы) разглядели тогда, что артиллерия и транспорт эволюционируют быстрее, чем долговременная фортификация, – уже через 10 лет крепости окажутся почти бесполезными.

Интенсивный огонь заставил заняться бронещитами не только для орудий и пулеметов, но и для стрелков. Японцы под Порт-Артуром применили носимые на руке 20-килограммовые стальные щиты английского производства. Русский опыт был беднее. Заказанные было генералом Линевичем 2 000 «панцырей системы инженера Чемерзина» войска признали непригодными. Более удачные модели щитов задерживались изготовлением – на заводах уже начались стачки. Заключенный в феврале 1905 года контракт с французской фирмой «Симоне, Геслюен и К°» на 100 тысяч панцирей закончился судебным разбирательством и необходимостью принять негодный товар. А в результате заказа в Дании не удалось ни получить «непроницаемых для пуль кирас», ни вернуть аванс. Много новинок дала электротехника. Проволочные заграждения не были новостью – гладкую и колючую проволоку для защиты фортов применяли с 1880-х годов. Но русские саперы в Порт-Артуре усилили заграждения новым способом – от батареи литер «А» до форта № 4 они устроили проволочный забор под напряжением 3 000 вольт. Когда японцы перешли к ночным атакам, русские развернули на сухопутном фронте систему прожекторов, снятых с кораблей в порту.

Здесь же впервые проявилось значение средств связи. За время войны русским войскам направили 489 телеграфных узлов, 188 телеграфных аппаратов для кавалерийских частей, 331 центральный телеграфный аппарат, 6 459 телефонов, использовали 3 721 сажень воздушного и 1 540 саженей подземного телеграфного и 9 798 саженей телефонного кабеля. И все же японцы применяли полевой телефон шире, чем русское командование. Радиосвязь («беспроволочный», или «искровой», телеграф – радиостанции были пока искровыми) использовал в основном флот, имевший и мощные радиостанции, и достаточное количество специалистов. В армию направили 90 больших станций и 29 полевых станций «искрового телеграфа», но для командования на сухопутном театре радиосвязь оказалась настолько в новинку, что возможности даже немногочисленных станций далеко не были использованы. 3 мощные радиостанции, закупленные во Франции для связи с Порт-Артуром, прибыли на Дальний Восток, когда крепость была уже обложена, и пролежали неразгруженными до конца войны. В этот же период наметились и направления «радиоэлектронной борьбы». Японцы, например, в начале войны практиковали перехват телеграфных сообщений из Порт-Артура, причем первыми реализовали на практике схему дистанционного съема акустической информации «микрофон – кабель – приемник». Русское же командование, несмотря на возражения специалистов, считало проволочный телеграф абсолютно надежным для передачи даже незашифрованных телеграмм, пока телеграфная связь с Порт-Артуром не прервалась вообще. Еще до этого из Порт-Артура вывезли 45 почтовых голубей для связи с крепостью этим старым способом, но голубей… забыли эвакуировать, отступая из города Ляоянь – так относились к вопросам связи. Русские моряки впервые применили радиопомехи – 15 апреля 1904 года во время обстрела японской эскадрой внутреннего рейда и самого ПортАртура радиостанция русского броненосца «Победа» и береговая станция «Золотая Гора» серьезно затруднили «большой искрой» (то есть мощной ненаправленной помехой) передачу телеграмм вражеских кораблей-корректировщиков. И это – лишь часть «инженерных» новинок той войны.

Семен Федосеев