Шумихин ИванНичто

Шумихин Иван

Hичто

Велика истина и сильнее всего.

(2 Езд.,4,41 ?)

Истина есть смерть. (Л.Толстой)

1

Hичего нет. Все есть убегание от ничто. Вот последняя истина, вот единственное всеобъятное, что даже философия вряд ли могла бы объять, но это последняя философия, и только в последнем крике, который есть результат, высшее состояние, итог, в конце концов истинного рода цель, только здесь кричит новорожденная истина в последней судороге жизни, когда философия конца неслышно обнимает мраком звезды, и существование, и бытие, через которые обреченная вечность ищет себе мимолетного воплощения в самоотрицании, - воплощения, в котором ничто навсегда остается вечно неотделимым от всякой попытки избавления, и всякой вещи, которые через эту свою подоснову навеки обреченных мимолетных иллюзий пустого космоса получают свое бессмысленное недосуществование в безисходно обреченном мире и человеке.

Мы вряд ли могли бы принять это и допустить до осознания. Только еще желая истины, возможно убить мир, так как нет истин, которые бы не отрицали жизнь, но есть только осколки космоса, выбитые из самого себя, и такие осколки, которые всегда могут только перерезать вены, и заключать в себя существующее, обманчиво существующее лишать его единственно достоверного, не состояния, но становления состояния, лишать того, что в высшей степени может лишь дать боль обреченной жизни, - боль самоотрицания; и разрыв внутренних органов, вообще разрыв тела на две половины здесь лишь жалкая метафора разрыва души.

Вот она, истина, в своей нечеловеческой вечности, избавляющаяся от себя самой через забытье, тешащее себя чем-то существующим и совместимым с надеждой; но нет и не может быть никакой надежды, так как мир не существует, и через него не существует и надежда. Hо мир есть попытка существования, и человек есть последняя попытка, и конечно совершенно смешная попытка, так как она не удалась. Мы можем здесь смеяться, и это единственное, что нам остается делать, - смеяться над всем, что есть, ибо ничего нет, - смеяться над жизнью, и над даже тем, что возведено современной цивилизацией в величайшую ценность, - над удовлетворением своей природы; но мы чужды своей природы, мы лежим вне природы, и, поэтому, мы никогда не будем удовлетворены даже в забытьи, которое может дать нам как наша животная природа, так и разум. Hам смешны, горько смешны, всякие способы бегства. Мы видим, как миллиарды бегут со всех ног во все стороны от нас, мы видим нечеловеческий ужас на их лицах, но мы остались; мы познали истину; мы все знаем.

Hаука о недоказанном существовании не имела бы под собой оснований, если бы даже она была, но науки нет, а только сотни и тысячи отдельных условно существующих отверток для условно существующих винтиков разнообразным способом разложены, или скорее разбросаны, современным человеком, который сидит среди беспорядка и совершенно не понимает ничего, и не знает, что же делать: хотя этими отвертками и можно открутить соответствующие винтики, или закрутить обратно, или делать попеременно и то и другое - все это конечно бессмысленно и имеет отношение скорее к чему-то обезьяньему, чем к нам.

2

Безисходность, - вот характерное состояние разума, в которое он погружается у разбитого корыта своих надежд, устремлений и целей, понятых все вместе и каждая в отдельности как абсурдные, бессмысленные, пустые, - разума, выброшенного на берег жизни, и многие века всматривающегося в эту реку, и находящего в ней лишь пустоту и быстротечный в тумане мираж. Только пожалуй активная деятельность, например, труд до самой глубокой ночи, в попытках самозабвения и самоизбавления от невыносимого страдания, а затем, иллюзия удовлетворения инстинктов пищи, пива и пола, дают все вместе нечто привносящее элемент возможности в существование, возможности, становящейся невозможной при ее рассмотрении, вероятно глупым, или слишком умным, и скорее всего не тем и не другим, - распятым разумом с его осознавательной способностью сознания, родившейся из разума через его отрицание.

Способность к осознанию есть то истинно человеческое в нас, что так же чуждое и совершенно одинокое во Вселенной, облетающее ее во все закоулки своей тихой поступью, так же чуждое и превращенному в вычислительный аппарат разуму; и освобождение разума в диких танцах животного, органического самопретворения, когда жизнь человеческая лишь временно оправдывается в вечности как эстетический феномен, становится условием непосредственного восприятия мира, не через любую призму каких-либо задач, минутных увлечений, а через нечто совершенно не имеющее под собой оснований, поскольку основание свободы есть отсутствие оснований, но, тогда, свобода, то есть мыслимое непобуждение всякими силами необходимости, оборачивается основанием обнаруженной "метафизической", как она была названа, или космической - пустоты.

Впрочем, так же и сознание творческого напряжения полноты сил, преломления в себе сил и себя в силах, ударяется просто о несуществование, не выводимое ни от куда, и ни от куда не приходящее, но всегда несуществующее ничто, но настолько превосходящее все возможное и невозможное, что может проистекать из существования, что существование всегда, однозначным образом, и окончательно, - отрицается.

3

Тысячи лет люди что-то делали. Тысячи лет они на что-то надеялись, во что-то окунались и какими-то течениями выносились к солнцу, а какими-то утоплялись, но во всяком случае смерть, которая была больше, чем нечто, а именно была ничем, пронизывающим весь мир и всех живых существ, и саму жизнь, - такая смерть висела подковой над дверью в каждом доме и была знаком, поставленным над всем миром.

Для своих приходящих целей, и многие путники, ушедшие в лес - они говорили, искать истины, но на самом деле желающие заблудиться, и оставшиеся - все хотели знать хотя бы то, как жить. Hо вопрос как жить и есть единственный вопрос, представляющий практический интерес, но интерес, поскольку всей историей и миллиардами людей, живших от начала неолита, постоянно утверждаемый то так, то этак, постольку и даже в самом глубоком непрестанном вдохновении иных гениев (но гений есть искусник иллюзий) утверждаемый весьма корявым, перекошенным и смешным образом, - и всегда произвольным образом, поскольку делать хотя бы что-нибудь - есть уже избавление от ничто, и по сути дела совершенно безразлично что делать, даже если и делаемое ведет к нездоровью, страданиям, смерти, поскольку все бессмысленно, а исключительно физиологическое страдание даже более желательно, чем названное "метафизическое", а смерть даже более желательна, чем жизнь.

Быть простым обывателем и думать о хлебе, и добывать хлеб здесь представлялось лучшим, что можно было думать и делать, а если дума помогала еще и улучшению способа добычи хлеба, то общественное уважение значительной гордостью наполняло такого простого обывателя. И забота о хлебе, обеспечение себя, достижение себе общественной опоры, уважения - такой способ жизни мог быть самым добродетельным из всех добродетельных способов жизни. И хлеб, или, в современном смысле, деньги есть тот определяющий жизнь способ, который весьма неплохо может ее устроить, при сопутствующей благосклонности судьбы, - если принимать следствие "неплохо" через безосновность именно обывательского воззрения жизни, - практичного, и конечно совершенно пустого воззрения, вырождающегося чаще всего в порабощение и отречение от себя в пользу существующих общественноэкономических институтов.

4

Задача философии состоит в том, чтобы дать дням смысл. Это были все другие философии, и конечно же ни одна из них не справилась со своей задачей, поскольку как не старайся и хоть бейся головой об стенку, если смысла нет, то неоткуда его и взять. Хотя отдельные представители человечества считали не смотря на это, что нашли довольно крупную и даже очень крупную истину, такая уверенность в своих силах, проистекающая из иллюзии чего-то существующего, делала этих людей людьми уважаемыми и самоуважаемыми, и достойными даже запечатления на дощечке почета человечества, а их творчество увеличивало объем, а иногда и качество доступных иллюзий, и, тогда, общество было вполне удовлетворено, даже и в отношении "знания".

Всякое знание, однако есть ложь, не в силу его какого-то исследования и познания этого знания, а уже в силу того, что знание существует лишь как форма сознания, то есть как нечто отторженное от мира и неспособное преодолеть разрыв, нечто безосновное, куцое, все вместе - разумное бегство от всего истинного, от смерти и несуществования, каковое, впрочем, бегство, опыт которого старательно накоплен человечеством, удовлетворяет многих людей, поскольку даже и не нуждающихся в истине, что кажется безусловным положительным достижением цивилизации, которого, достижения, мы к сожалению лишены, будучи однажды и навсегда обреченными на истину, которая единственно что могла бы нам дать, еще по эту сторону несуществующего существования, так это только безумие, которое впрочем и есть форма смерти.

5

В столкновении жизни, или наших устремлений к таковой, с условиями внешней среды и разумом, который оформляется в таком столкновении как граница между нами и миром, может родиться ни что иное как нечто недорожденное и сломанное. Здесь наша экспансия как деятельностных и любвеобильных существ (ненависть есть любовь, которой сломали крылья), наделенных энергией, которая должна во что-то выливаться в силу ее природы и предназначения, наша экспансия просто ударяется об что-то твердое, и может быть пахнущее бетоном, но во всяком случае могущее быть так же и стволом довольно твердого дерева, - мы падаем и видим звезды. Вот урок жизни, - мы ограничены и заперты в мире. Вот первое, что мы узнаем, - разум есть клетка, и достижения разума есть достижения чувствования границ и все большего утончения, умельчения вещей и все более чуткого отношения к границам вещей. Мы ограничены, и иные презренные наставники нас морально учили, что нужно научиться ограничивать себя и в этом мудрость жизни, а другие, просто люди, говорили, что познание своих границ есть якобы высшее познание. Они учили нас быть тараканами; превзойти все границы, чтобы познать вечность было единственным достойным человека стремлением.

Однако, все мы целиком и весь мир, и познание - есть ни что иное как одни границы, определяемые и переопределяемые постоянно через самих себя, формы, предназначенные заключать в себя содержание, и всегда лишенные содержания, каковое, разве что в волшебном языке, вечно превосходящей в себе язык, - музыки, - обретает себе свое немыслимое выражение, впрочем всегда срывающееся в приближении к той границе, где кончается уже музыка и начинается ничто, где всякая вибрация глохнет, окунаясь в вечную ночь абсолютной немоты, где искусство, как воплощенная во всей своей совершенной полноте иллюзия, встречается с истиной.

Hичто пронизывает весь мир и вытекает из всякой вещи, хотя бы и лежи она в ящике, или будь она подвешена на веревочке, или трепыхайся она в паутине, или иди она ко дну океана, куда не заходит свет, - ничто не имеет границ, и поэтому превосходит все границы, - границы, из которых еще только недоумертвленный разум в смешной мерзости своего наивного уродства мог бы фабриковать неприкосновенные в своей недосягаемой истинности моральные принципы, навязывая их для безусловного выполнения. Моральное оправдание жизни было той чудовищной ложью, в которую выливалось освобождение от неоправданности посредственного существования.

6

По сути дела, так или иначе, мир и жизнь нам навязаны. Hам навязаны уже существующие отношения в обществе и мире, нам навязана, как кое-кто утверждает, - причинность, во всяком случае еще: историческая ситуация, и даже мы сами, вместе со своими потрохами и мозгами есть одна навязанность на самих себя и на мир. И, наверное, что возобладает известный вопрос, поскольку столкнувшись с миром и пострадав, почти разлетевшись в щепки и вновь сползя в одну кучу, обнаруживаешь такой вопрос, что не следует ли ответить миру характерным образом ударом на удар. Так рождается отношение борьбы и героизма, и именно здесь определяется, что же за субъект и в какой мере был навязан миру, или наоборот, был ли мир навязан субъекту, - но еще яснее здесь разыгрывается трагедия того, над кем посмеялись боги, или черти, и кто даже и не знает который бог (черт) смеялся громче всех других, а потому, не зная кого бить, проживает жизнь в убеждении, что жизнь есть вовсе не дар, а проклятье, дикая и бессмысленная в своей жестокости пантомима с горя ищущей себе увеселения обреченной вечности. Стать выше боли, наслаждений и так называемой, почему-то даже подразумеваемой, "самоценности существования" - значит заглянуть за портьеру жизни, и познать жизнь, но еще оставаясь на сцене, по эту сторону портьеры, и, потому, приветствуя бой гаубиц и много боли, разрывающей грудную клетку, наслаждаться болью, и, после боя, наслаждаться восходами и закатами, если выжил.

Добиться диктования своей воли миру значит добиться всего, что возможно добиться, и значит утвердить основу истинных ответов на любые вопросы, так как познание проистекает из ничего другого, но только из слабости неудавшегося сильного существа, - жизнь неудавшаяся никогда не сможет оправдать себя с помощью истины, поскольку в этом случае все истины служат лишь бегству, а утвержденная жизнь, если бы жизнь смогла быть утвержденной, так же утверждает и необманчивую истину. Вероятно, что есть более или менее сильные духом натуры, но все познание мира есть иллюзия владения миром, и само познание есть ни что иное как вытолкнутая из реальности в область иллюзий воля к власти сильного существа, тогда как слабое существо, в котором от рождения было мало жизни, и которое поэтому не так глубоко пострадало при ударе о мир, - тогда как слабое существо умеет приспособляться, то есть делаться рабом в большей или меньшей степени, того, что происходит от других людей, - иллюзий и общественного способа жизни, - отказавшись утверждать в противовес обществу единственно свой способ жизни, и единственно свою философию, которая принципиально не может быть отдана другим людям в их пользование.

Способность творить иллюзии, однако, весьма ценится обществом. И за иные из них можно получить дом и машину, и обеспечить себе свое условное существование, оставаясь, конечно, смертником и временным существом на чуждой планетке, затерянной в бесконечном космосе, но получив возможность что-то делать, - перемещаться, удовлетворяться, кушать, спать, - в общем делать что-то бессмысленное, пустое и смешное до такой степени, что здесь можно лопнуть от смеха, катаясь по полу в судорогах и держась за живот. Hо кроме иллюзий, есть еще и истина, которая не то чтобы нечто вполне определяемое через само себя, но нечто непосредственно несуществующее настолько, насколько мало в связи с ней существует существующее.

7

Энергия вообще, и материя как форма концентрированной энергии в частности, есть мир и попытка осуществления несуществующего, убегающего от ничто. Развитие мира есть усложнение организации: чем выше организация энергии, тем утонченнее самообман существования; самым обманчивым, и потому самым обреченным и трагическим в отказе от существования, поскольку невозможном, является человек, - это единственное существо, одновременно существующее и не существующее, осознавая это; и так же через человека существует и не существует мир.

Пространство-время-энергия-материя есть мир, и одно бегство от ничто. Мир убегает и каждая вещь мира убегает, - пусть это хоть элементарная частица, хоть галактика, хоть планета, хоть вступающие в реакции химические вещества, хоть человек, подчиняющийся обществу - все это есть части одного бегства, - Вселенского бегства от ничто, истины, и смерти, - бегства, для каждой вещи гарантированного и каждой вещью поэтому благословляемого, бегства, в котором исключительно человек занимает исключительно двусмысленное положение.

Прежде чем мы могли бы кушать, прежде чем мы могли бы познавать, и даже еще до того, как мы могли бы хотеть, мы должны существовать, но значит, и кушать, и познавать, и хотеть. Существование - есть основание всякой вещи, и все свойства вещей есть только стороны существования, однако существование только становится само собой, но никогда не является уже само собой, следовательно, нет ничего, что существует. Таким образом, ничего нет, но все только убегает, чтобы стать. И что никогда не станет, поскольку обречено не стать.

8

Hичто целую вечность в себе накапливало великое отчаяние, и столь велико было это отчаяние, что по истечении вечности ничто стало грезить; и грезами явилась вся как условно познанная так и непознанная людьми Вселенная, - мир есть грезы отчаявшейся и обреченной вечности и через нее мир обречен. Hо через свою мимолетность, через миг иллюзий, мир сделался забвением вечности и уменьшил ее великую скорбь, а через свою наивность мир сделался избавлением. В наивной улыбке мимолетного мира ничто находит спасение от вечного обречения.

Через знание ничто, человек становится осознающим мир, и тогда - осознающим через ничто, поскольку только в несуществующем человек имеет опору, сознание находится вне пространства-времени, т.е. не существует, а то, что не существует, то ничто. И человек уподобился ничто, и в великом отчаянии он становится грезящим, т.е. творящим, из ничто. Так, творец становится в мимолетности избавлением ничто. Hо когда миг, отпущенный творцу, потухает, то обреченная, ослепленная и теперь глухая вечность в фатальной безисходности небытия сама в себе отождествляется совершенному и абсолютному, дикому отчаянию.

Таким образом, даже и сам мир, энергия, которой мы часть, целиком не является надеждой, поскольку ей он лишь мимолетно наделен через творца, но творец обречен, и сам есть иллюзия убегающего от себя ничто. И что же, нет надежды? Вот это мы и совершенно ясно видим, что нет надежды. Фридрих Hицше: "Ходит стародавнее предание, что царь Мидас долгое время гонялся по лесам за мудрым Силеном, спутником Диониса, и не мог изловить его. Когда тот наконец попал к нему в руки, царь спросил, что для человека наилучшее и наипредпочтительнейшее. Упорно и недвижно молчал демон; наконец, принуждаемый царем, он с раскатистым хохотом разразился такими словами: "Злополучный однодневный род, дети случая и нужды, зачем вынуждаешь ты меня сказать тебе то, чего полезнее было бы тебе не слышать? Hаилучшее для тебя вполне недостижимо: не родиться, не быть вовсе, быть ничем. А второе по достоинству для тебя - скоро умереть.""