Люди и судьбы: Принцип проконсула

Князь Александр Иванович Барятинский, бывший Рюриковичем в пятнадцатом колене, родился и вырос в обстановке невиданной роскоши. Таким состоянием, которое завещал ему отец, обладали в России немногие. Чтобы не уронить своей чести, он отказался от него, предпочтя добиться другой – великой, по его понятиям, чести – чести быть воином, доблестно сражавшимся за Россию.

В 1811 году князь Иван Иванович Барятинский стал одним из состоятельнейших людей России, унаследовав многочисленные имения и около 35 тысяч крепостных душ. Тайный советник, камергер и церемониймейстер двора Его Императорского Величества Павла I почти сразу после этого события принял решение оставить государственную службу с тем, чтобы целиком погрузиться в семейную жизнь, которая ему, надо сказать, удалась, и предаться, наконец, любимым своим занятиям, ведь на это никогда не хватало времени. А интересов, пристрастий и душевных склонностей у него была масса. Воспоминания и архивные документы рисуют Ивана Ивановича по-европейски образованным вельможей, любителем наук, искусств, талантливым музыкантом и даже ученым-агрономом.

Так что, воодушевленный полной свободой, он затеял выстроить себе новую усадьбу в имении Ивановское, в двадцати пяти верстах от города Рыльска, что в Курской губернии. Огромные средства и отменный вкус помогли Ивану Ивановичу в короткий срок создать в глухой провинции величественный дворцово-парковый ансамбль.

«Комнаты в усадьбе исчислялись сотнями, – вспоминал очевидец, – и каждое из этих помещений поражало роскошью отделки, коллекциями, достойными королей, собраньями картин знаменитых итальянцев и французов, атмосферой праздничности, открытости, художественной утонченности и в то же время высокой аристократичности». И все же главным своим богатством Барятинский считал прелестную жену Марию Федоровну, урожденную Келлер, чьим именем он и назвал свою знаменитую усадьбу, а также семерых детей: троих девочек и четверых мальчиков. Они, появляясь в Марьино на свет один за другим, незаметно для глаз родителей подрастали в его 180 комнатах и залах. Сам отец многочисленного семейства, родившийся в Париже, с самых юных лет прославился своей красотой. Во французской столице был даже магазин с вывеской, на которой был представлен его портрет, сопровожденный надписью «У русского красавца». И все рожденные в этом браке дети вполне достойно поддержали репутацию «красивых Барятинских». Они были очень дружны между собой и жили в полном согласии с родителями и окружающим их миром. Тогда еще никто не знал, что самое блестящее будущее ожидает первенца супругов – Александра, появившегося на свет в 1815 году. Несмотря на то что князь не хотел видеть старшего сына ни военным, ни придворным, домашнее образование он получил прекрасное.

Когда Александру было 10 лет, князь Иван Иванович умер. Мария Федоровна тяжело перенесла смерть мужа, но упавшие на ее плечи заботы заставили собрать все душевные силы и продолжать жить ради детей. Когда Александру минуло 14, Мария Федоровна повезла его вместе со вторым сыном Владимиром в Москву для «усовершенствования в науках». Воспитанием обоих братьев занимался известный в то время педагог англичанин Эванс, преподававший юношам «классиков и литературу». И все же спустя два года Александр выразил желание пойти на военную службу и в июне 1831 года, по приезде в Петербург, был определен в школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров с зачислением в Кавалергардский полк. И практически сразу начал проявлять совершенно необъяснимую неусидчивость, недисциплинированность и как следствие – «слабые успехи в науках». Небрежность в учении перешла и в небрежность на службе. Дисциплинарная полковая книга полнилась записями о взысканиях за разного рода «шалости». В результате за молодым князем Барятинским закрепилась слава кутилы, повесы, участника попоек и скандальных историй. Никаких денег, щедро выдаваемых матушкой, не хватало на уплату вечных карточных долгов. Однажды выпутаться из подобного долга Барятинскому помогли Пушкин и его друг Сергей Соболевский.

Его практически невозможно было представить в огне и копоти боя, зато сколько угодно – в парадных перестроениях на Марсовом поле или в вихре вальса с очередной обольстительницей. Николай I был наслышан о своевольном поведении молодого князя, более того, ему стало известно, что «Барятинский был очень протежируем одной из дочерей императора… Так как отношения между ними зашли несколько далее, чем это допустимо, то император Николай, убедившись в этом воочию, выслал князя Барятинского на Кавказ…». Об этом романе князя Александра известно очень немного. Барятинский, очевидно, не на шутку увлекшись Великой Княжной Ольгой Николаевной, вовсе не считал себя недостойной партией – в его жилах текла кровь Рюриковичей.

В литературе о Барятинском можно прочитать, что он оказался высланным на Кавказ по воле императора, но существует и такое мнение, что он отправился туда по собственному желанию. Так или иначе, но весной 1835 года 20-летний князь Александр Иванович, будучи в чине корнета Лейб-Кирасирского Наследника Цесаревича полка, прибыл в район военных действий. И практически сразу же окунулся в совершенно другую жизнь. На Кавказе уже почти два десятилетия шла не прекращавшаяся ожесточенная война. «Тут прошли целые поколения героев, – писал В.А. Соллогуб, – тут были битвы баснословные. Тут сложилась целая летопись молодецких подвигов, целая изустная русская Илиада… И много тут в горном безмолвии принесено безвестных жертв, и много тут в горном безмолвии улеглось людей, коих имена и заслуги известны только одному Богу».

К тому времени, когда на Кавказ прибыл родовитый корнет Барятинский, население этого края, по всей вероятности, прочно забыло о словах российского императора Александра I, обращенных в свое время к добровольно вошедшим в состав России горцам: «Не для приращивания сил, не для корысти, не для распространения пределов и так уже обширнейшей в свете империи приемлем мы на себя бремя управления, а для того, чтобы утвердить правосудие, личную и имущественную безопасность и дать каждому защиту закона». Вышло так, что весь Кавказ стал единым фронтом, тем краем, где жизнь русского солдата и офицера становилась случайностью, а гибель – делом обычным, будничным.

Шли годы, и продолжающаяся литься кровь и незначительные успехи в «замирении» враждебного края порождали отношение к Кавказу как к месту бесполезной гибели. Этого края многие боялись, старались избегнуть. Красоты природы, многократно воспетые лучшими нашими поэтами, контрастировали с той смертной тоской, подчас с ужасом, которые здесь испытывали русские в мундире. Эти чувства, наверное, можно было усилием воли победить, но не испытывать вовсе – нельзя. У многих сдавали нервы. В своем очерке «Кавказец» однокашник Барятинского по юнкерской школе Михаил Лермонтов писал: «…Ему (офицеру-кавказцу. – Прим. автора) хочется домой, и если он не ранен, то поступает иногда таким образом: во время перестрелки кладет голову за камень, а ноги выставляет „на пенсион“; это выражение там освящено обычаем. Благодетельная пуля попадает в ногу, и он счастлив. Отставка с пенсионом выходит…»

Барятинский явно не намерен был гнаться за подобного рода пенсионом – под добротным сукном его офицерского мундира оказалась добротная человеческая порода. Там, на воюющем Кавказе ни за фамилию, ни за богатство укрыться было невозможно, там все эти земные привилегии во внимание не принимались. Барятинский, словно сдирая с себя коросту столичного баловства и пустозвонства, лез в самые горячие места. Его храбрость называли «замечательною». Во время многочисленных стычек с горцами он «многократно получал сквозные пулевые ранения», говорили, что «живот князя Барятинского, как решето».

Его храбрость, выносливость и способность стойко и терпеливо переносить боль поражали даже его многое перевидавших боевых товарищей. Впрочем, этому феномену можно было найти свое объяснение. Был случай, когда в бытность свою еще в Петербурге Лермонтов в узком товарищеском кругу высказал мысль, что «человек, имеющий силу для борьбы с душевными недугами, не в состоянии побороть физическую боль». Услышав это, Барятинский, «сняв колпак с горящей лампы, взял в руку стекло и, не прибавляя скорости, тихими шагами, бледный прошел через всю комнату и поставил ламповое стекло на стол целым, но рука его была сожжена почти до кости, и несколько недель носил он ее на привязи, страдал сильною лихорадкою».

…Тяжкая рана ружейной пулей в правый бок, остававшаяся там, кстати, до самого конца его жизни, возвратила Барятинского в Петербург. С Кавказа он прибыл поручиком, награжденным почетным для каждого русского офицера Золотым оружием «За храбрость». В 1836-м после пройденного курса лечения он был назначен состоять при Государе Наследнике Цесаревиче. Три года, проведенных им в путешествии с наследником по Западной Европе, сблизили их чрезвычайно и положили начало многолетней дружбе с будущим императором Александром II.

По возвращении в Петербург опаленный огнем кавказских сражений красавец Барятинский снова быстро вошел в большую моду. П.В. Долгоруков в «Петербургских очерках» пишет: «Барятинский был блистательным женихом во всех отношениях; все матушки, имевшие взрослых дочерей на сбыте, единогласно пели ему всевозможные акафисты, и в петербургском высшем кругу было принято за неопровержимую аксиому: „Александр Барятинский такой блестящий молодой человек!“.

Однако наследник величественного Марьино и прочих родовых сокровищ, красавец-герой Кавказской войны, ставший в 1839-м адъютантом Его Императорского Высочества, держался стойко. Ничто не могло заслонить в его сознании картин воюющего Кавказа – он не мог, да и не хотел забывать своих верных и испытанных товарищей по оружию.

В марте 1845-го, уже в чине полковника, Барятинский снова прибыл на Кавказ. В качестве командира батальона Кабардинского полка он принял участие в Даргинской экспедиции, организованной русским командованием против войск имама Шамиля. Изо дня в день, постепенно и, может быть, даже исподволь, начинал складываться его, ставший впоследствии незаменимым, богатый опыт не только боевого офицера, но человека, который в какой-то момент обнаружил в себе неподдельный интерес к жизни и нравам тех людей, для которых этот край являлся родиной. Барятинский стал серьезно изучать характер, обычаи и традиции горцев. Это, в свою очередь, заставило его во многом критически взглянуть на отношение к Кавказу высшего петербургского военного начальства, а также на то, как следовало бы строить политику по отношению к кавказцам. И в этом Барятинскому в немалой степени помог опыт выдающихся «кавказцев», полководцев А.П. Ермолова и М.С. Воронцова.

В ожесточенной битве, случившейся во время захвата Андийских высот, Барятинский, в который уже раз, проявив чудеса офицерской доблести, вызвал неподдельное восхищение Главнокомандующего русскими войсками графа Воронцова, представившего его за этот ожесточеннейший бой к Георгию IV степени. И этот же бой принес ему очередное тяжелое ранение – пуля попала ему в правую ногу, но он не оставил поля битвы, продолжая сражаться до конца.

И снова – Петербург, и снова – непреодолимая тоска по оставленному Кавказу. Александр Иванович, несомненно, осознавал, что именно этот суровый край переродил его, как человека. Покоренный величием духа людей, делавших здесь свое мужское дело во имя державы, он почитал за честь навсегда слиться с этим воинским строем. Произошло даже внешнее отторжение Барятинского от себя прежнего. Управляющий его имением Марьино В.А.Инсарский писал, до какой степени потряс его вид возвратившегося князя: он состриг свои знаменитые блондинистые кудри, на лице суровом и серьезном уже залегли морщины. Ходил он чуть согнувшись, опираясь на палку. В светских гостиных его теперь видели редко. Люди, наводнявшие их, стали ему абсолютно неинтересны. Если Барятинский где-то и появлялся, то в основном в театре или на музыкальных вечерах, поклонником которых он оставался, как и в былые годы.

В феврале 1847 года его назначают командиром того самого Кабардинского полка, с которым за годы, проведенные на театре военных действий, он успел уже сродниться, к тому же он был произведен в чин флигель-адъютанта, а в июне 1848-го, примерно отличившись в битве при Гергебиле, стал уже генерал-майором с зачислением в свиту Его Императорского Величества. Впрочем, император, по достоинству оценив боевые заслуги князя, совершенно неожиданно для последнего, решил «облагодетельствовать» его окончательно, а именно: женить на выбранной лично им невесте из рода Столыпиных. По мнению царя, лучшей партии для красавицы-фрейлины при сказочном богатстве князя трудно было сыскать.

Встретив на одном из балов мать Барятинского, Николай сообщил ей, что князю высочайше разрешен внеочередной отпуск, и попросил ее написать об этом сыну. Однако истинные замыслы императора кое-кому уже стали известны…

Когда Барятинский доехал до Тулы, там его ожидал брат Владимир. Александр Иванович теперь знал причину царской «милости». Неделя шла за неделей, а он в Петербурге все не появлялся, ссылаясь на внезапно открывшуюся болезнь. Когда вышеозначенный отпуск, наконец, подошел к концу, Барятинский известил царя о том, что он, бесконечно благодаря Его Величество за оказанное доверие, возвращается в боевое расположение, а с родственниками повидаться приедет как-нибудь в другой раз. Не на шутку взбешенный император послал вслед ослушнику фельдъегеря с извещением о продлении отпуска. Но Барятинский, предвидя такое развитие событий, просто-таки пулей несся на Кавказ, хотя царский посланец все же сумел догнать его в Ставропольской губернии. Князь вынужден был написать царю письмо, в котором выражал недоумение по поводу того, чем заслужил он такое внимание Его Величества, и попутно замечал, что, находясь рядом с местом службы, считает абсолютно нецелесообразным поворачивать обратно.

Но не таков был и Николай, чтобы отказаться от задуманного. По Петербургу носились слухи, что император страшно зол на князя. Его перепуганная мать написала сыну о своих тревогах. Делать нечего: как раз под самый новый 1850 год Барятинский наконец появился в Петербурге. Затем он на два дня заперся в своем дворце, а потом, повелев нагрузить сани подарками, сказал матери, что поедет поздравить маленьких племянников, детей брата Владимира. Приехав в дом к брату, Александр Иванович вместе с остальными подарками положил на зеленую лапу нарядной елки конверт из плотной бумаги и сказал: «А это тебе, братец…»

На следующий день Петербург гудел, подобно улью, – все передавали друг другу ошеломляющие подробности о содержимом конверта. Оказалось, что там находились бумаги на право владения принадлежавшим Александру Ивановичу богатейшим наследством, полученным им от отца в качестве старшего сына. Князь добровольно и с легким сердцем отказывался от всего движимого и недвижимого имущества, и в том числе от бесценного Марьинского дворца со всеми его бесчисленными сокровищами.

Себе князь взамен оговорил «100 тысяч рублей, уплату долгов в 136 тысяч рублей, ежегодную ренту в 7 000 рублей» и – это уже шутки ради – «по мере надобности на один кашемировый халат». Так, в одно мгновенье этот богатейший в России человек превратился в простого служивого, живущего на казенное жалованье. Понятно, что дело с женитьбой мгновенно расстроилось. Барятинский остался верен семейному девизу: «Бог и честь». Сам он внутренне, и не без основания, гордился этим поступком и в минуту откровенности как-то сказал знакомому: «Я самому государю не поддался. И какому государю!..»

Летом 1856 года Барятинский был назначен командующим Отдельного Кавказского корпуса и сначала (с 1 июля 1856 года) «исправляющим должность Наместника», а уже в августе того же года – Наместником Кавказа с производством в генералы от инфантерии. Будь жив Николай I, ему бы никогда, несмотря ни на какие заслуги, не стать первым лицом на Кавказе. Но, заняв по смерти отца трон, новый монарх Александр II просто не видел «для роли русского проконсула на Востоке» более подходящего человека, нежели Барятинский.

Для Александра Ивановича это была большая честь и большая ответственность. «Трудиться буду, чтобы оправдать великую милость, счастье и великую честь для меня». Он понимал, что затяжное кровавое противостояние на Кавказе требовало завершения, и завершения победного. Но как, какими средствами, какими силами?

Барятинский предложил разделить Кавказ на военные округа, поставив во главе каждого командующих. Всем им предоставлялись большие права, особая же ставка делалась на инициативу и умение брать ответственность на себя. Было также предложено срочно нарастить численность сосредоточенных на кавказском театре войск. Инициативы Барятинского по первости не встретили поддержки со стороны как военного, так и финансового ведомства. Откуда брать деньги? Да и время ли для решительных действий? Не испортят ли эти меры отношения с Европой? Не выгоднее ли будет законсервировать эту злосчастную войну до лучших времен? Под давлением министров заколебался и Александр II – шутка ли, на кавказские дела Барятинский просил чуть ли не треть военного бюджета страны. Но тут уж сам «проконсул» пошел в наступление на монарха. То, о чем он говорил, выглядело почти ультимативно – надо отнестись к Кавказской войне как к делу первейшей государственной важности или, отказавшись от нее, поставить крест на русском влиянии в этом регионе. Вялотекущие, разрозненные и малосильные военные операции только скомпрометируют Россию в глазах того кавказского населения, которое готово примкнуть лишь к тому, кто победит. А победить должна Россия. Тогда мирные чеченцы и дагестанцы увидят в ней надежного защитника, что окончательно подорвет влияние Шамиля. Пребывать же на Кавказе по принципу «не мир – не война» – значит перечеркнуть результаты многолетних усилий Российского государства по оставлению Кавказа за собой. И Александр уступил этому напору, пообещав всяческую поддержку.

Барятинский перешел к мощной наступательной тактике. Каждая военная операция разрабатывалась и обсуждалась до мельчайших деталей. Главнокомандующий презирал те якобы победные наскоки на противника, которые не давали русским войскам никаких стратегических преимуществ, но приносили немалые и бессмысленные потери. Теперь главная задача для него состояла в том, чтобы с минимальными потерями и по возможности быстро усмирить Кавказ, а еще и в том, чтобы нейтрализовать посягательства на Кавказские территории Англии, Персии и Турции, которые также стремились распространить на них свое влияние. К концу лета 1858-го Большая и Малая Чечня были заняты и Шамиль с остатками верных ему войск вынужден был отойти в Дагестан. В скором времени на его территорию были предприняты массированные наступления, и в августе 1859-го состоялся завершающий акт многолетней драмы, известной как «Кавказская война». Последнее прибежище имама Шамиля, расположившееся на горе Гуниб-Даг, было окружено плотным кольцом, помощи засевшим в горах ждать было неоткуда. 25 августа состоялся штурм аула Гуниб, Шамиль сдался на милость победителя.

Надо сказать, что имя Барятинского среди горцев уже было широко известно и произносилось с уважением – он неизменно был щедр, справедлив, с искренним уважением относился к кавказцам, способным работать, а не бандитствовать. Барятинский действовал, как дальновидный и опытный дипломат, ничем не оскорбив национальные чувства горцев и не раз подавая примеры полного доверия к людям честным и дельным. Он постоянно помогал местному населению и деньгами, и продовольствием, и медикаментами. Видимо, именно поэтому окруженный в Гунибе Шамиль напрасно взывал к жителям аула полечь как один, но не дать себя в руки неверных. Это было ответом Шамиля на предложение Барятинского сдаться и не губить понапрасну женщин и детей, скрывавшихся за стенами этого горного селения. Начавшийся штурм показал Шамилю, что его положение безнадежно. Русские дали еще четверть часа на размышление. Разумеется, Барятинскому ничего не мешало уничтожить загнанного в свое логово зверя, но сдавшийся Шамиль был куда предпочтительнее для Барятинского, чем мертвый. Легко понять его чувства, когда из крепости сообщили: «Шамиль сложил оружие. Шамиль выйдет к русским». За три года Барятинскому удалось усмирить непокорный край.

Сейчас дата 25 августа 1859 года прочно забылась. Для России же того времени происходившее в Гунибе имело эпохальное значение. В три часа пополудни многотысячное войско ликовало. Над головами этих людей развевались победные стяги державы – идея того, что они делают великое государственное дело, наверное, и была залогом того, что «победа будет за нами». Эхо пушек Барятинского, салютовавших наступившему миру, докатилось до Москвы, Петербурга, Смоленска, до всех городов. Князь Александр Иванович за пленение Шамиля получил высшее воинское звание – фельдмаршала. Ему было 44 года…

Еще три года оставался на Кавказе фельдмаршал Барятинский. Трудно было ожидать, что вот так, достигнув всего, Александр Иванович останется почивать на лаврах, не вписав еще какой-нибудь дерзкой строки в свою биографию. Так оно и случилось. 45-летний фельдмаршал и наместник Кавказа влюбился пылко, как бывает только в юности, хотя за это чувство заплатить ему пришлось дорого. Игра у Барятинского всегда складывалась крупная: чтобы не жениться на одной женщине, ему пришлось расстаться с богатством, чтобы жениться на другой – с постом наместника Кавказа. В мае 1860 года Александр Иванович отбыл с Кавказа в длительный отпуск за границу ввиду «расстроенного здоровья». Эта формулировка скрывала драматические перипетии его личной жизни: уж если чего и не сбылось, то это его мечтаний о любви «не для супружеских наслаждений, а ради того, чтобы с женой чай пить». Нет, дело шло именно о любви.

Вот что писал об этой истории известный политический деятель граф Сергей Юльевич Витте: «…Среди его адъютантов был полковник Давыдов; он был женат на княжне Орбелиани. Княжна Орбелиани была невысокого роста, с довольно обыденной фигурой, но с очень выразительным лицом кавказского типа… Барятинский начал ухаживать за женой своего адъютанта Давыдова. Так как вообще князь Барятинский очень любил ухаживать за дамами, то никто и не думал, чтобы это ухаживание кончилось чем-нибудь серьезным. Окончилось же это ухаживание (в действительности) тем, что в один прекрасный день Барятинский уехал с Кавказа, до известной степени похитив жену своего адъютанта».

Наместник, подобно горцу, умыкнул и спрятал ненаглядную грузинскую княжну там, где бы у него не могли ее отнять строгие на этот счет российские законы. Вот что, в сущности, пряталось за словами «лечение за границей». Понятно, что это бегство с чужой женой не предполагало скорого возвращения. На карьере надо было ставить крест: Барятинский подал в отставку, но получил ее только в 1862 году. Пришлось ему постоять и под дулом пистолета: оскорбленный муж приехал требовать сатисфакции. Фельдмаршал, дерущийся на дуэли, – это для бурной русской истории чрезвычайный случай. Поединок надолго перекрыл Барятинскому возвращение в Россию, по которой он страшно тосковал.

С Елизаветой Дмитриевной, урожденной княжной Джамбакур-Орбелиани, они прожили почти 20 лет. Князь умер в Женеве, но завещал похоронить себя в Курской губернии, в родовом селе Ивановское, что и было исполнено. На его надгробной доске с родовым гербом Барятинских и девизом «С Богом и честью» начертано: «Генерал фельдмаршал. Генерал адъютант князь Александр Иванович Барятинский. Род. 2 мая 1815 года. Cкончался 25 февраля 1879 года».

Людмила Третьякова