Люди и судьбы: Парижский светописец

Человеческие судьбы бывают столь замысловатыми, что само существование тех или иных людей кажется не более чем легендой. Гаспар-Феликс Турнашон, известный в истории как Надар, стал легендой еще при жизни. Величайший фотограф XIX века, писатель, журналист, художник-карикатурист, путешественник, воздухоплаватель, создатель военной авиационной разведки задолго до появления самой авиации, исследователь парижских катакомб...

Даже при том, что имя героя нашего рассказа вряд ли столь уж известно, большая часть наших соотечественников, зачитывавшихся в детстве Жюлем Верном, с удивлением обнаружит, что герой этот им прекрасно знаком. Дело в том, что в двух своих романах — «С Земли на Луну» и «Вокруг Луны» — великий фантаст ввел в состав американской экспедиции одного-единственного француза — журналиста Мишеля Ардана (анаграмма имени Надар). И оставил потомкам литературный портрет своего героя, бывший по сути портретом с натуры:

«Это был человек лет сорока двух, высокого роста, но уже слегка сутуловатый, подобно кариатидам, которые на своих плечах поддерживают балконы. Крупная львиная голова была украшена копной огненных волос, и он встряхивал ими порой, точно гривой. Круглое лицо, широкие скулы, оттопыренные щетинистые усы и пучки рыжеватых волос на щеках, круглые, близорукие и несколько блуждающие глаза придавали ему сходство с котом. Но его нос был очерчен смелой линией, выражение губ добродушное, а высокий умный лоб изборожден морщинами, как поле, которое никогда не отдыхает. Наконец, сильно развитый торс, крепко посаженный на длинных ногах, мускулистые ловкие руки, решительная походка — все доказывало, что этот европеец — здоровенный малый, которого, говоря на языке металлургов, природа «скорее выковала, чем отлила».

Жюль Верн был близким другом Надара, разделял многие его, прежде всего политические, взгляды и так же, как и он, был убежден, что только сила разума способна привести человечество к светлому будущему. Более того, Надар был для писателя образцом личности, способной силой своего характера и смелостью своих дерзаний утвердить власть Человека над Природой.

Он был настолько активен и вездесущ, что один из его друзей как-то воскликнул: «Ну какой же ты Турнашон! Ты Тур-Надар! (юла). Нажимаешь на ручку и прокручиваешь ее». Турнашону это слово понравилось, и последнюю его часть он решил взять в качестве своего псевдонима. И в 1838 году это имя впервые замелькало на страницах парижских и лионских газет, настолько крепко прилипнув к своему обладателю, что он им подписывал не только свои статьи, книги и фотографические работы, но даже финансовые документы.

А через 20 лет это имя стало известно по обе стороны океана, причем не только в Северной, но и в Южной Америке.

И по рождению, и по духу Надар был истым парижанином. Здесь он появился на свет 5 апреля 1820 года. Его родители были родом из Лиона, где отец владел небольшим издательством, печатавшим книги и журналы радикального толка. В конце лета 1838 года Гаспар-Феликс, окончив лицей в Версале, поступил в медицинский институт в Лионе. А осенью того же года издательство разорилось, и отец, не сумевший перенести крах своего любимого детища, скоропостижно скончался. На попечении у матери, Эрнестины Турнашон, остались двое сыновей — 18-летний Гаспар-Феликс и 13-летний Адриан. А так как крошечного наследства едва хватало на то, чтобы хоть как-то сводить концы с концами, то старшему сыну пришлось оставить не только учебу, но и саму мысль о карьере врача и заняться устройством жизни семьи. Поскольку он хорошо рисовал, то поначалу решил публиковаться в лионских газетах с небольшими статьями, сопровождаемыми карикатурами. Но гонорары, получаемые молодым, энергичным и полным амбиций юношей, никак не могли дать достаточное количество средств к существованию. А потому ему пришлось перепробовать еще множество профессий, которые, впрочем, профессиями назвать было трудно. Спустя 60 лет в своих воспоминаниях Надар их перечислил: браконьер, контрабандист, продавец торфа, мелкий клерк, секретарь.

В тот же период он стал периодически наезжать в Париж, частично по делам службы, но больше, пожалуй, сообразуясь со свойственным молодости честолюбивым стремлением завоевать столицу мира. В марте 1842 года Надар познакомился с молодым Бодлером, и они стали закадычными друзьями, постоянно вращаясь в кругу парижской богемы и как-то перебиваясь, один — журналистикой и карикатурами, другой — журналистикой и стихами (впоследствии ставшими основой его сборника «Цветы зла»). Тогда же Надар окончательно переезжает в Париж, публикует карикатуры в различных журналах и газетах.

В 1848-м по многим странам Европы прокатилась волна революций, основой которых было стремление к демократическим преобразованиям. В таких странах, как Венгрия и Польша, они носили национально-освободительный характер. Надар, будучи республиканцем по убеждениям, вступил в формировавшийся в Париже так называемый Польский легион — отряд, состоявший из поляков-изгнанников и сочувствующих им французов. Но на этом его революционный порыв и закончился — Легион, следовавший в Польшу через Германию, был остановлен правительством Пруссии, которое отнюдь не намерено было портить отношения с Россией, а потому весь Легион, в составе которого находился и Надар, был отправлен обратно в Париж. И все же получилось так, что симпатию к полякам Надар сохранил на всю жизнь. Впоследствии даже на богемных пирушках он не упускал случая устроить в их честь фейерверк.

В том же 1848 году революция вспыхнула и во Франции. Надар наравне с большинством граждан с оружием в руках сражался на баррикадах против правительственных войск. В итоге революция победила, а президентом Республики народ избрал племянника Бонапарта — Луи Наполеона, в конечном счете ставшего императором Наполеоном III. В этой ситуации Надар был солидарен с большинством, он открыто презирал Луи Наполеона, хотя последний относился к нему с подчеркнутым уважением.

Вскоре после окончания революции Надар начал издавать собственный журнал, который он назвал «Комическое обозрение». Собственно, тогда он и увлекся достаточно необычным для того времени делом — фотографией. К тому моменту, когда Надар заинтересовался этим, изобретению Дагерра и Ньепса исполнилось всего лишь 10 лет. После своего появления фотография подвергалась злостной критике не только со стороны официальной церкви, но и со стороны художников. У многочисленных, доселе процветавших художников-миниатюристов, она просто отнимала кусок хлеба, а потому многие из них были вынуждены переквалифицироваться в фотографов. Надо сказать, что это занятие оказалось делом весьма прибыльным: первые фотографии стоили баснословных по тем временам денег — 25 золотых франков за пластинку, что очень заинтересовало Надара, занявшегося фотографией и относившегося к ней поначалу без должного пиетета, более того, с вполне объяснимой враждебностью.

Фотография на протяжении последних 10 лет была предметом постоянных споров: искусство ли это, да и нужна ли в таком случае живопись. Ведь теперь любой человек и любой пейзаж пусть и не в цвете, но все же могли быть запечатлены посредством йодированной серебряной пластинки, покрытой светочувствительным слоем.

И все же в 1853-м Надар «заразил» фотографией младшего брата — Адриана. Дав ему несколько уроков фотографии и сделав своим полноправным партнером, Надар открыл на улице Сен-Лазар фотомастерскую. В то же самое время у него была еще и собственная студия. Но вскоре по причине неожиданно проявленного Адрианом прагматизма, который Надар не предполагал увидеть в горячо любимом брате, их отношения испортились. Адриан потребовал права подписывать собственные фотографии именем брата. Следует сказать, что к тому времени имя Надар было отнюдь не менее значимым, чем, например, «Вдова Клико».

Надар, возмущенный притязаниями брата, инициировал судебный процесс, по итогам которого все права на фотопроизведения были закреплены за ним. К Адриану отходило старое ателье, Надар же в большом здании на бульваре Капуцинов, 35 открыл новый фотосалон, выкрасив свою студию в чудовищно красный цвет и поместив огромную надпись «НАДАР» на протяжении 15-метрового фронтона здания.

Именно галерея портретов великих людей и принесла славу Надару. По количеству представленных в ней типажей она уступает разве что персонажам «Человеческой комедии» Бальзака. Среди них были и экзотические персонажи. Посол Сиама, например, согласился сниматься у Надара, повернув голову в три четверти, только после клятвенного обещания, что фотография будет сопровождена справкой о том, что на самом деле у посла не один, а два глаза.

Портреты мастера стали отражением прежде всего людей его круга, то есть писателей и художников: Жорж Санд, Эжен Делакруа, оба Дюма, Берлиоз, Россини, Верди и многие, многие другие. Ему удалось поразить современников публикацией (задолго до появления кинематографа) крупного плана глаз композитора Шарля Гуно, тот снимок так и назывался — «Глаза Шарля Гуно». Это обстоятельство явилось проявлением редкого по тем временам эпатажа, равносильного тому, как если бы он сфотографировал его отрубленную голову. Кстати, спустя 50 лет, когда на экранах кинотеатров впервые появились крупные планы с изображением головы, зрители возмущенно топали ногами, вскакивали, свистели и кричали: «Покажите ноги!».

Продолжая эпатировать публику, Надар снял женский портрет (Мари Лоран) со спины, давший возможность понять, что краеугольный камень в фотографии — это именно человек, снимающий модель. Тем самым он предвосхитил появление абсолютно новой психологии — психологии кинематографа, в котором основополагающей является точка зрения оператора.

Фотомоделями Надара были и деятели науки — Луи Пастер, Илья Мечников, Жан Анри Фабр, а также политики, начиная от императоров Наполеона III и Александра III до революционеров-анархистов — Михаила Бакунина, Петра Кропоткина и Пьера Жозефа Прудона.

Он крайне редко снимал актрис, считая их натурами, лишенными глубины. И тем не менее именно ему принадлежат лучшие портреты молодой Сары Бернар. По той же причине он избегал снимать и военных.

Более всего Надар поразил современников, когда в 1861 году с фотоаппаратом спустился в парижские катакомбы, запечатлев там страшные картины сваленных в беспорядке человеческих костей и черепов.

Этот лабиринт общей протяженностью 330 километров расположен в самом центре Парижа, в бывшем здании таможни. Его двери имеют название «Врата ада». Узкая винтовая лестница круто уходит отсюда в глубь земли. К туннелям приводят 90 ступенек, вырубленных в камне. Из этого камня и был построен сам Париж.

Начавший бурно расти и развиваться с XIII века, Париж «требовал» все нового материала для строительства домов, дворцов и церквей. Именно поэтому и появились каменоломни, изрезавшие подземную часть города. Они всегда, и не без оснований, внушали парижанам ужас. Так, 17 декабря 1774-го улица д’Анфер на участке длиной более 300 метров рухнула в 30-метровую пропасть вместе с домами, людьми, лошадьми и экипажами...

С ростом населения города в Средние века росла и потребность в могилах. И дабы освободить места для захоронения новых трупов, останки умерших стали перемещать с кладбищ в специальные «скелетные дома», где их складывали в полнейшем беспорядке. Они, распространявшие смрад и зловоние, существовали до тех пор, пока однажды, во время наводнения 1780 года, на улице де ля Линжери трупы не оказались во множестве разбросанными по окрестностям и подвалам. Именно тогда по распоряжению Людовика XVI все эти останки были свезены в подземелья Парижа, где на железных дверях, ведущих в туннель, король приказал сделать надпись: «Остановись! Здесь царство мертвых».

Но Надар не был бы Надаром, если бы ограничился только путешествиями в глубь земли. С не меньшей силой его влекло небо. Недолго проучившись у знаменитых в ту пору воздухоплавателей братьев Годар, он на собственные средства создал колоссальный воздушный шар «Гигант». А в 1855-м запатентовал идею фотографирования с воздушного шара земной поверхности для нужд картографии и наблюдения за территорией. Спустя год с высоты 80 метров он впервые сделал снимки парижских улиц. Правда, поначалу они оказались неудачными, поскольку газ, выходивший из оболочки, наносил существенный вред коллодиевому покрытию пластинок. Надар был вынужден проявлять пластинки здесь же, в специальной кабинке, оборудованной в корзине воздушного шара. В конечном итоге ему удалось получить замечательные снимки французской столицы, сделанные с высоты птичьего полета. Это обстоятельство породило настоящий бум среди живописцев, загоревшихся желанием запечатлеть Париж в новых ракурсах с возвышенных мест и с балконов столичных домов. Во всяком случае, всемирно известная картина Клода Моне «Бульвар Капуцинов» была написана художником на балконе студии Надара.

...30 июля 1863 года в Париже Надар выступил со своим «Манифестом динамического воздухоплавания», провозглашавшим не только возможность, но и необходимость управления полета человеком, в отличие от практиковавшегося ранее полета свободного, целиком зависевшего от погодных условий и направления ветра. Впервые в мире была обнародована идея о целенаправленном полете, подчинявшемся силе и воле человека. Переведенный на многие европейские языки, в том числе и на русский, и опубликованный в различных газетах и журналах, «Манифест» вызвал повышенный интерес к теме воздухоплавания и авиации. Именно под его влиянием в октябре того же года изобретатель А.В. Эвальд обнародовал в Санкт-Петербурге статью «Воздухоплавание», где были изложены основные принципы устройства самолета.

В здании на бульваре Капуцинов, 35 разместилась штаб-квартира «Общества поддержки воздушных передвижений на машинах тяжелее воздуха». Его президентом был Надар, а секретарем — Жюль Верн. И они не просто сидели в своих кабинетах — Надар на своем «Гиганте» совершил несколько отчаянно смелых полетов в Брюссель, Лион и другие города Франции.

А когда 18 сентября 1870 года прусскими войсками было замкнуто кольцо вокруг Парижа, положившее начало его осаде, Надар, встав во главе особой бригады аэронавтов, выдвинул идею авиационной разведки, которую можно было проводить в военных целях. Меньше чем за неделю им был подготовлен и запущен в небо воздушный шар «Нептун», производивший на недосягаемой для прусских ружей высоте рекогносцировку вражеских войск. За 131 день осады из Парижа поднялись 55 воздушных шаров, пролетевших над головами врагов и приземлившихся в безопасных местах. На их бортах располагались пассажиры, почта и почтовые голуби. Позиции пруссаков снимались с высоты птичьего полета на тонкую коллоидную пленку, а затем сворачивались в трубочку и укреплялись на хвосте голубя. Когда птицы прилетали в Париж, эту пленку помещали между двумя кусками увеличительного стекла и проецировали изображение на экран.

На протяжении всего срока осады Надару и его воздушным «помощникам» удалось реализовать единственную возможность общения парижан с окружающим миром. Посредством воздушных шаров он отправлял во все страны мира воззвания с просьбой помочь мужественным парижанам, оказавшимся на грани голодной смерти.

И все же война закончилась для французов бесславно. В 1870 году император Наполеон III в битве при Седане был взят в плен, и Пруссия во Франко-прусской войне осталась победительницей. Национальное унижение, вызванное действиями ненавистного императора и абсолютно бездарных полководцев, не замедлило вылиться в небезызвестную Парижскую коммуну.

В те дни Надар опять же был рядом с народом, хотя гораздо большей популярностью среди коммунаров пользовался его друг, художник Гюстав Курбе, направивший массы к колонне на Вандомской площади, символизирующей ненавистный режим. В итоге колонна была сброшена, Гюстав Курбе даже сфотографировался вместе с мятежниками на ее обломках. Но когда восстание было подавлено, власти отдали художника под суд, обязав его оплатить полную стоимость колонны. Напрасно Надар выступал в его защиту в суде, в печати и на площадях, пытаясь объяснить, что Курбе таким образом хотел спасти императорскую резиденцию Версаль от восставших. Но даже колоссальный авторитет Надара не помог, и Гюставу Курбе пришлось стать изгнанником — он уехал в Швейцарию, где через 12 лет умер в нищете.

...После войны Надар продолжал заниматься воздухоплаванием, совершая небольшие путешествия на своем огромном шаре до тех пор пока он, его жена и другие пассажиры случайно не повредили знаменитый «Гигант».

Незаурядность личности Надара привлекала к себе множество выдающихся людей, особенно же близкие отношения связывали его с художниками, писателями и музыкантами — людьми, составлявшими цвет парижской богемы. А надо сказать, что в Париже XIX века богема была едва ли не всем. Она определяла художественные вкусы, зачастую в корне отличавшиеся от официально признанных норм, она же создавала стили и направления того времени.

Мир богемы был жесток к новичкам. Одного едкого замечания какого-нибудь властителя дум было достаточно, чтобы на корню погубить карьеру начинающего художника. И в то же время ничто не ценилось в ней столь высоко, как личная одаренность. Именно она открывала путь к успеху, славе и богатству. Бальзак, трезво, хотя и несколько скептически, оценивавший этот мир людей искусства, писал: «... лица, отмеченные печатью оригинальности, поражают своим усталым, замученным, хотя и благородным видом. Редко эти люди, столь одухотворенные в юности, сохраняют былое свое обаяние. Да и непонятой остается пламенная красота их лица. Облик художника нарушает все каноны: общепринятое у глупцов понятие идеальной красоты неприменимо к ним. Какая же сила их разрушает? Страсть. А всякую страсть в Париже характеризуют два слова: золото и наслаждение». Это была жестокая правда, и именно в соответствии с ней лишь единицы способны были устоять перед властью золота и наслаждения, становясь властителями дум. И трудиться, и неистово веселиться умели лишь настоящие короли богемы. Особой экзальтированностью отличались композитор Гектор Берлиоз и писатель Александр Дюма. Вечеринки, проводимые в доме у Дюма, были настоящими кутежами — писатель заказывал для них не менее 900 бутылок вина: 300 из них — шампанского, 300 — белого и 300 — бордо. За всю свою жизнь Дюма промотал миллионы франков, оставшись в конце жизненного пути с двумя луидорами в кармане на иждивении сына. И тем не менее своей жизнью он был доволен, считая, что Бог не дал ему возможности растерять свой дар.

Надар также был непременным участником подобных кутежей. Братья Гонкур, рассказывая историю создания своего журнала «Молния», выходившего в 1852 году, вспоминали, что, готовясь к балу для подписчиков, они закупили у ростовщика 200 бутылок шампанского. Но поскольку подписчики появляться не спешили, то решено было устроить «семейный» праздник, на который были приглашены несколько близких друзей, пара веселых девиц и Надар, который публиковал в «Молнии» серию своих карикатур. В конце вечера он, поняв, что силы друзей на исходе, а шампанского еще более чем достаточно, предложил присутствующим открыть окна и зазывать с улицы прохожих, дабы те помогли в распитии шампанского...

Еще одной характерной чертой богемы, помимо кутежей с обильными возлияниями, были куртизанки, дарившие свою любовь не только самым богатым, но и самым талантливым.

В XIX веке Франция сумела добиться невиданного материального благосостояния — биржевая «игра» перенасытила рынок деньгами, и практически чуть ли не все они в конечном итоге оказались в руках куртизанок и кокоток. И тон здесь задавал сам император Наполеон III, в апартаментах которого преспокойно жила его любовница — Элизабет Говард, и происходило это как раз в то время, когда он готовился к свадьбе с графиней Евгенией Монтихо. Женщины во Франции тех времен оказывали на политику, искусство и культуру в целом огромное влияние. Сама Франко-прусская война, как считают многие исследователи, стала не только результатом тонкой политической игры Бисмарка, но и следствием капризов графини Монтихо.

Впрочем, веселая жизнь Парижа имела и свою оборотную сторону — множество распадавшихся браков, постоянные измены и как следствие — приютные дома, переполненные брошенными детьми, мешавшими их матерям вести эту веселую жизнь, — вот каков был Париж того времени.

Вот в этом-то мире, где перемешались золото, искусство и отчаянная борьба за признание, любимец бульваров и известный остроумец Надар сделался одним из королей, принимая все законы окружавшего его мира, в том числе и Закон личной свободы, при котором буржуазная мораль просто не действовала.

А потому он просто не мог жить согласно установившимся нормам поведения. При этом нельзя сказать, чтобы это было ему в тягость — его любовницы менялись как перчатки, поскольку Надар, как ни странно, часто влюблялся. И подобное отношение к женщинам волей-неволей отражалось и на его искусстве — никто не мог показать красоту женского тела так, как это делал мастер. А потому именно Надар явился основоположником жанра ню. И при всем при том он, совершенно очевидно, обладал определенными (пусть и весьма своеобразными) представлениями о нравственности. Однажды в разговоре с Гонкурами он с некоторой даже надменностью выразил сожаление, что не может прочесть «Госпожу Бовари», так как ему сказали, что роман этот безнравствен, впрочем, не менее безнравственными он считал и книги Бальзака.

Столь категорично отрицательно относившийся к книгам Бальзака и Флобера, Надар считал для себя абсолютно естественным делом содержание сразу нескольких любовниц. И в этом не было ничего удивительного — подобное «поведение» не считалось аморальным, оно было как бы вненравственным, поскольку вообще не входило ни в какую систему моральных категорий. Это был естественный способ жизни в условиях богемы, являвшийся той основой, на которой так или иначе зарождались великая литература, великая музыка и великая живопись, иначе говоря, все французское искусство XIX века.

Надар в то же время был весьма заботливым сыном — мать жила именно у него, а не у младшего брата. Сын — Поль Надар унаследовал дело отца, став под его руководством блестящим фотографом-портретистом, правда, гораздо более успешным в коммерческом смысле, а не в художественном.

...Официальным историком богемы считается Анри Мюрже, написавший «Этюды богемной жизни», которые легли в основу либретто оперы Пуччини «Богема» (1896 год). В 1863-м чахотка свела его в могилу, а умер он в буквальном смысле слова на руках у своего ближайшего друга — Надара. Надар же, будучи к тому времени, помимо всего прочего, блестящим писателем, естественным образом занял его место, став хроникером и бытописателем парижской богемы.

Благодаря Надару фотография, считавшаяся прежде занятием едва ли не презренным, получила признание у самых строгих ревнителей классического искусства. Так, знаменитый художник-академист Жан Огюст Доминик Энгр, не терпевший ни малейшего посягательства на каноны классической живописи, человек, который чуть не умер от горя, узнав, что ненавидимый им за вольности в творчестве романтик Эжен Делакруа был избран в почетнейший Институт Франции, заказывал Надару портреты всех моделей, которые он хотел иметь в своей коллекции. С них он и писал свои картины. Впрочем, абсолютно так же поступали и романтики, и реалисты. Видимо, поэтому художники называли Надара не иначе, как Тицианом фотографии.

Надар считал, что фотография является прямым следствием взаимодействия автора и модели, а потому, общаясь с персонажами своей портретной галереи, он старался запечатлеть их в самые яркие моменты, когда в процессе общения в них приоткрывались закрытые доселе черты характера. Именно поэтому портреты Надара ценились художниками за глубокую психологическую достоверность образов.

Квинтэссенцией художественной жизни Франции и ее «официального искусства» являлась ежегодная экспозиция современных произведений искусства, которая называлась Салоном, поскольку в начале XVII века она проводилась в Квадратном Салоне Лувра. Именно на этих выставках демонстрировалось то, что и называлось «салонным искусством», то есть искусством официально признанным, отвечающим строгим нормам академической живописи и скульптуры. Строжайшее жюри, состоящее из членов Французской Академии, проводило для Салона ежегодный отбор произведений. Так вот, Надару удалось добиться невероятного — в Салон 1859-го была включена и фотография.

Между тем в художественной жизни Франции возникали новые тенденции, не желавшие оставаться в тени, они нарастали, и вместе с ними нарастало сопротивление жюри новым веяниям искусства. Это привело к тому, что в 1863 году из 5 000 представленных картин было отвергнуто 3 000. В это дело вмешался сам Наполеон III, разрешивший в том же помещении Дворца Промышленности, в котором размещалась и официальная экспозиция, открыть так называемый Салон Отверженных.

Но уже в 1874 году художники, члены нового «Анонимного кооперативного общества художников, скульпторов, граверов и литографов», и друзья Надара, среди которых были Сезанн, Моне, Дега, Сислей и другие, оказались в ситуации, когда, пытаясь противопоставить себя официальным требованиям жюри, не смогли найти возможности выставиться в другом месте — никто не осмелился взять на себя такую ответственность, поскольку по тем временам черты нового направления в искусстве были слишком революционными. Тот, кто решился бы помочь художникам, непременно навлек бы на себя гнев властей и был бы немедленно подвергнут остракизму в прессе. И только неистовый и бесстрашный Надар предложил свою помощь. В его мастерской, на бульваре Капуцинов, 35, состоялась первая выставка Общества, проходившая целый месяц — с 15 апреля по 15 мая, на которой было представлено 165 картин. Вход стоил один франк, а каталог выставки — 50 сантимов.

И именно после той выставки эта группа художников получила название импрессионисты. Оно было дано ей по названию картины лидера нового направления Клода Моне — «Впечатление. Восход солнца» (от франц. impression — впечатление). Безусловно, для Надара предоставление художникам своего ателье было шагом в высшей степени эксцентричным, но в то же время от скандала, вызванного выставкой, он получил огромное удовольствие, прекрасно понимая, что это — лучшая реклама для его салона.

До 1886 года Надар продолжал руководить фотосалоном, пока не передал его своему сыну Полю. Символично, что именно в 1886 году импрессионисты рассорились друг с другом, а общество художников распалось.

Но энергичная натура Надара, несмотря на то что ему было уже 66, по-прежнему требовала выхода, а потому он продолжал руководить изданием журнала под названием «Парижский фотограф».

В том же 1886 году Надар вместе со своим сыном впервые в мире опубликовал фотоинтервью, названное «Искусство жить 100 лет». Это была серия фотографий 100-летнего химика Шевреля, сфотографированного в день его 101-й годовщины, и сопровождавшаяся подписанными под каждым снимком фразами, произнесенными во время съемки. Выложенная в ряд 21 фотография представляла собой уже практически готовый фильм, правда, застывший на бумаге. «Оживили» же фотографию в 1895 году братья Люмьер.

Надар занимался фотоинтервью почти до конца 90-х годов, одновременно продолжая руководить студией в Марселе. Отменное здоровье и исключительно энергичная жизнь весьма способствовали его долголетию. Он дожил до 90 лет, что по тем временам считалось просто мафусаиловым веком. В течение последних лет жизни Надар продолжал думать о себе как о «безрассудном человеке, всегда готовом броситься в поток, чтобы плыть снова». Он пережил всех своих друзей, оставшись, по сути, единственной живой реликвией давно ушедшей эпохи.

Как-то так получилось, что, являясь в основном фотографом, Надар тем не менее оставил заметный след не только в фотографическом деле, но и в других областях культуры и техники XIX века. Если попытаться одним словом определить его главное свойство, то этим словом будет, пожалуй, всеохватность. Критик Эрнест Локан писал о нем в 1876 году: «Он управляет Солнцем, чтобы создать историю человечества».

Рафаел Айрапетян