"Классный водитель" - читать интересную книгу автора (Шукшин Василий Макарович)Василий Шукшин Классный водительВесной, в начале сева, в Быстрянке появился новый парень – шофер Пашка Холманский. Сухой, жилистый, легкий на ногу. С круглыми изжелта-серыми глазами, с прямым тонким носом, рябоватый, с крутой ломаной бровью, не то очень злой, не то красивый. Смахивал на какую-то птицу. Пашка был родом из кержаков, откуда-то с верхних сел по Катуни, но решительно ничего не усвоил из старомодного неповоротливого кержацкого уклада. В Быстрянку он попал так. Местный председатель колхоза Прохоров Ермолай возвращался из города на колхозном «газике». Посреди дороги у них лопнула рессора. Прохоров, всласть наругавшись с шофером, стал голосовать попутным машинам. Две не остановились, а третья, полуторка, притормозила. Шофер откинул дверцу. – Куда? – До Быстрянки. – А Салтон – это дальше или ближе? – Малость ближе. А что? – Садись до Салтона. Дорогу покажешь. – Поехали. Шофер сидел, откинувшись на спинку сиденья; правая рука – на штурвале, левая – локтем – на дверце кабины. Смотрел вперед, на дорогу, задумчиво щурился. Полуторка летела на предельной скорости, чудом минуя выбоины. С одной встречной машиной разминулись так близко, что у председателя дух захватило. Он посмотрел на шофера: тот сидел как ни в чем не бывало, щурился. – Ты еще головы никогда не ломал? – спросил Прохоров. – А?.. Ничего. Не трусь, дядя. Главное в авиации что? – улыбнулся шофер. Улыбка простецкая, добрая. – Главное в авиации – не трепаться, по-моему. – Нет, не то. – Парень совсем отпустил штурвал и полез в карман за папиросами. Его, видно, забавляло, что пассажир трусит. Прохоров стиснул зубы и отвернулся. В этот момент полуторку основательно подкинуло. Прохоров инстинктивно схватился за дверцу. Свирепо посмотрел на шофера. – Ты!.. Авиатор! Парень опять улыбнулся. – Уважаю скорость, – признался он. Прохоров внимательно посмотрел в глаза парню: парень чем-то нравился ему. – Ты в Салтон зачем едешь? – В командировку. – На сев, что ли? – Да… помочь мужичкам надо. Хитрый Прохоров некоторое время молчал. Закурил Тоже. Он решил переманить шофера в свой колхоз. – В сам Салтон или в район? – В район. Деревня Листвянка… Хорошие места тут у вас. – Тебя как зовут-то? – Меня-то? Павлом. Павел Егорыч. – Тезки с тобой, – сказал Прохоров. – Я тоже по батьке Егорыч. Поехали ко мне, Егорыч? – То есть как? – Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним несчет тебя. Я тоже председатель. Листвянка – это дыра, я тебе должен сказать. А у нас деревня… – Что-то не понимаю: у меня же в командировке сказано… – Да какая тебе разница? Я тебе дам такой же документ… что ты отработал на посевной – все честь по чести. А мы с тем председателем договоримся. За ним как раз должок имеется. А? – Клуб есть? – спросил Пашка. – Клуб? Ну как же? – Сфотографировано. – Что? – Согласен, говорю! Пирамидон. Прохоров заискивающе посмеялся. – Шутник ты… (Один лишний шофер да еще с машиной на посевной – это пирамиде, да еще какой!) Шутник ты, Егорыч. – Стараюсь. Значит, клубишко имеется? – Имеется. Паша. Вот такой клуб – бывшая церковь! – Помолимся, – сказал Пашка. Оба – Прохоров и Пашка – засмеялись. Так попал Павел Егорыч в Быстрянку. Жил Пашка у Прохорова. Быстро сдружился с хозяйкой, женой Прохорова, охотно беседовал с ней вечерами. – Жена должна чувствовать! – утверждал Пашка, с удовольствием уписывая жирную лапшу с гусятиной. – Правильно, Егорыч, – поддакивал Ермолай, согнувшись пополам, стаскивая с ноги тесный сапог. – Что за жена, которая не чувствует? – Если я прихожу домой, – продолжал Пашка, – так? – усталый, грязный – то, се, я должен первым делом видеть энергичную жену. Я ей, например: «Здорово, Маруся!» Она мне весело: «Здорово, Павлик! Ты устал?» – А если она сама, бедная, наработается за день, то откуда же у нее веселье возьмется? – замечала хозяйка. – Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю: пирамидон. И меня потянет к другим. Верно, Егорыч? – Абсолютно! – поддакивал Прохоров. Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков охальниками. В клубе Пашка появился на второй день после своего приезда. Сдержанно веселый, яркий: в бордовой рубахе с распахнутым воротом, в хромовых сапогах-вытяжках, в военной новенькой фуражке, из-под козырька которой русой хмелиной завивался чуб. – Как здесь население… ничего? – равнодушно спросил он у одного парня, а сам ненароком обшаривал глазами танцующих: хотел знать, какое он произвел впечатление на «местное население». – Ничего, – ответил парень. – А ты, например, чего такой кислый? – А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? – обиделся парень. Пашка миролюбиво оскалился. – Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить. – Смотри, как бы тебе самому не навели тут. – Ничего. – Пашка подмигнул парню и продолжал рассматривать девушек и ребят в зале. Его тоже рассматривали. Пашка такие моменты любил. Неведомое, незнакомое, недружелюбное поначалу волновало его. Больше всего, конечно, интересовали девки. Танец кончился. Пары расходились по местам. – Что за дивчина? – спросил Пашка у того же парня: он увидел Настю Платонову, местную красавицу. Парень не захотел с ним разговаривать, отошел. Заиграли вальс. Пашка прошел через весь зал к Насте, слегка поклонился ей и громко сказал: – Предлагаю на тур вальса! Все подивились изысканности Пашки; на него стали смотреть с нескрываемым веселым интересом. Настя спокойно поднялась, положила тяжелую руку на сухое Пашкино плечо; Пашка, не мигая, ласково смотрел на девушку. Закружились. Настя была несколько тяжела в движениях, ленива. Зато Пашка с ходу начал выделывать такого черта, что некоторые даже перестали танцевать – смотрели на него. Он то приотпускал от себя Настю, то рывком приближал к себе и кружился, кружился… Но окончательно он доконал публику, когда, отойдя несколько от Насти, но не выпуская ее руки из своей, пошел с приплясом. Все так и ахнули. А Пашка смотрел куда-то выше «местного населения» с таким видом, точно хотел сказать: «Это еще не все. Будет когда-нибудь настроение – покажу кое-что. Умел когда-то». Настя раскраснелась, ходила все так же медленно, плавно. – Ну и трепач ты! – весело сказала она, глядя в глаза Пашке. Пашка ухом не повел. – Откуда ты такой? – Из Москвы, – небрежно бросил Пашка. – Все у вас там такие? – Какие? – Такие… воображалы. – Ваша серость меня удивляет, сказал Пашка, вонзая многозначительный ласковый взгляд в колодезную глубину темных загадочных глаз Насти. Настя тихо засмеялась. Пашка был серьезен. – Вы мне нравитесь, сказал он. Я такой идеал давно искал. – Быстрый ты. Настя в упор посмотрела на Пашку. – Я на полном серьезе! – Ну и что? – Я вас провожаю сегодня до хаты. Если у вас, конечно, нет какого-нибудь другого хахаля. Договорились? Настя усмехнулась, качнула отрицательно головой. Пашка не обратил на это никакого внимания. Вальс кончился. Пашка проводил девушку до места, опять изящно поклонился и вышел покурить с парнями в фойе. Парни косились на него. Пашка знал, что так бывает всегда. – Тут поблизости забегаловки нигде нету? – спросил он, подходя к группе курящих. Парни молчали, смотрели на Пашку насмешливо. – Вы что, языки проглотили? – Тебе не кажется, что ты здесь слишком бурную деятельность развил? – спросил тот самый парень, с которым Пашка говорил до танца. – Нет, не кажется. – А мне кажется. – Крестись, если кажется. Парень нехорошо прищурился. – Выйдем на пару минут… потолкуем? Пашка отрицательно качнул головой. – Не могу. – Почему? – Накостыляете сейчас ни за что… Потом когда-нибудь потолкуем. Вообще-то чего вы на меня надулись? Я, кажется, никому еще на мозоль не наступал. Парни не ожидали такого поворота. Им понравилась Пашкина прямота. Понемногу разговорились. Пока разговаривали, заиграли танго, и Настю пригласил другой парень. Пашка с остервенением растоптал окурок. Тут ему рассказали, что у Насти есть жених, инженер из Москвы, и что, кажется, у них дело идет к свадьбе. Пашка внимательно следил за Настей и, казалось, не слушал, что ему говорят. Потом сдвинул фуражку на затылок, прищурился. – Посмотрим, кто кого сфотографирует, – сказал он и поправил фуражку. – Где он? – Кто? – Инженеришка. – Его нету сегодня. – Я интеллигентов одной левой делаю. Танго кончилось. Пашка прошел к Насте. – Вы мне не ответили на один вопрос. – На какой вопрос? – Я вас провожаю сегодня до хаты? – Я одна дойду. Спасибо. Пашка сел рядом с девушкой. Круглые кошачьи глаза его опять смотрели серьезно. – Поговорим, как жельтмены. – Боже мой, – вздохнула Настя, поднялась и пошла в другой конец зала. Пашка смотрел ей вслед. Слышал, как вокруг него сочувственно посмеивались. Он не чувствовал позора. Только стало больно под ложечкой. Горячо и больно. Он тоже встал и пошел из клуба. На следующий день к вечеру Пашка нарядился пуще прежнего: попросил у Прохорова вышитую рубаху, перепоясал ее синим шелковым пояском с кистями, надел свои диагоналевые синие галифе, бостоновый пиджак – и появился в здешней библиотеке (Настя работала библиотекарем, о чем Пашка заблаговременно узнал). – Здравствуйте! – солидно сказал он, входя в просторную избу, служившую и библиотекой, и избой-читальней одновременно. В библиотеке была только Настя, и у стола сидел молодой человек, смотрел «Огонек». Настя поздоровалась и улыбнулась ему, как старому знакомому. Пашка подошел к ее столу и начал спокойно рассматривать книги – на Настю ноль внимания. Он сообразил, что парень с «Огоньком» и есть тот самый инженер, жених Насти. – Почитать что-нибудь? – спросила Настя, несколько удивленная тем, что Пашка не узнал ее. – Да, надо, знаете… – Что хотите? – Настя невольно перешла на «вы». – «Капитал» Карла Маркса. Я там одну главу не дочитал. Парень отложил «Огонек» и посмотрел на Пашку. Настя хотела засмеяться, но, увидев строгие Пашкины глаза, сдержала смех. – Как ваша фамилия? – Холманский Павел Егорыч. Год рождения тысяча девятьсот тридцать пятый, водитель-механик второго класса. Пока Настя записывала все это, Пашка незаметно, искоса разглядывал ее. Потом оглянулся. Инженер наблюдал за ним. Встретились взглядами. Пашка растерялся и… подмигнул ему. – Кроссвордами занимаемся? Инженер не сразу нашелся, что ответить. – Да… А вы, я смотрю, глубже берете. – Между прочим. Гена, он тоже из Москвы, – сказала Настя. – Ну?! – Гена искренне обрадовался. – Вы давно оттуда? Расскажите хоть, что там нового. Пашка излишне долго расписывался в карточке. Молчал. – Спасибо, – сказал он Насте. Подошел к столу, швырнул толстый том, протянул Гене руку, – Павел Егорыч. – Гена. Очень рад! – Москва-то? – переспросил Пашка, придвигая к себе несколько журналов. – Шумит Москва, шумит… – И сразу, не давая инженеру опомниться, затараторил: – Люблю смешные журналы! Особенно про алкоголиков – так разрисуют всегда… – Да, смешно бывает. А вы давно из Москвы? – Из Москвы-то? – Пашка перелистнул страничку журнала. – А я там не бывал сроду. Девушка меня с кем-то спутала. – Вы же мне вчера в клубе сами говорили! – изумилась Настя. Пашка глянул на нее. – Что-то не помню. Настя посмотрела на Гену, Гена – на Пашку. Пашка разглядывал картинки. – Странно, – сказала Настя. – Значит, мне приснилось. – Бывает, – согласился Пашка, продолжая рассматривать журнал. – Вот, пожалуйста, – очковтиратель, – сказал он, подавая журнал Гене. – Кошмар! Гена улыбнулся. – Вы на посевную к нам? – Так точно. – Пашка оглянулся на Настю: та с интересом разглядывала его. Пашка отметил это. – Сыграем в пешки? – предложил он инженеру. – В пешки? – удивился инженер. – Может, в шахматы? – В шахматы скучно, – сказал Пашка (он не умел в шахматы). – Думать надо. А в пешечки раз, два – и готово. – Можно и в пешки, – согласился Гена и досмотрел на Настю. Настя вышла из-за перегородки и подсела к ним. – За фук берем? – спросил Пашка. – Как это? – За то, что человек прозевает когда ему надо рубить, берут пешку, – пояснила Настя. – А-а… Можно брать. Берем. Пашка быстренько расставил шашки на доске. Взял две, спрятал за спиной. – В какой? – В левой. – Ваша не пляшет. – Ходил первым Пашка. – Сделаем так, – начал он, устроившись удобнее на стуле; выражение его лица было довольное и хитрое. – Здесь курить, конечно, нельзя? – спросил он Настю. – Нет, конечно. – По что? Понятно! – Пашка пошел второй. – Сделаем некоторый пирамидон, как говорят французы. Инженер играл слабо, это было видно сразу. Настя стала ему подсказывать. Он возражал против этого. – Погоди! Ну так же нельзя, слушай… зачем же подсказывать? – Ты же неверно ходишь! – Ну и что? Играю-то я. – Учиться надо. Пашка улыбался. Он ходил уверенно, быстро. – Вон той. Гена, крайней, – опять не стерпела Настя. – Нет, я не могу так! – возмутился Гена. – Я сам только что хотел этой, а теперь не пойду принципиально. – А чего ты волнуешься-то? Вот чудак! – Как же мне не волноваться? – Волноваться вредно, – встрял Пашка и подмигнул незаметно Насте. Настя покраснела. – Ну и проиграешь сейчас! Принципиально. – Нет, зачем?.. Тут еще полно шансов сфотографировать меня, – снисходительно сказал Пашка. – Между прочим, у меня дамка. Прошу ходить. – Теперь проиграл, – с досадой сказала Настя. – Занимайся своим делом! – обиделся Гена. – Нельзя же так в самом деле. Отойди! – А еще инженер. – Настя встала и пошла к своему месту. – Это уже… неостроумно. При чем тут инженер-то? – Боюсь ему понравиться-а, – запела Настя и ушла в глубь библиотеки. – Женский пол, – к чему-то сказал Пашка. Инженер спутал на доске шашки, сказал чуть охрипшим голосом: – Я проиграл. – Выйдем покурим? – предложил Пашка. – Пойдем. В сенях, закуривая, инженер признался: – Не понимаю: что за натура? Во все обязательно вмешивается. – Ничего, – неопределенно сказал Пашка. – Давно здесь? – Что? – Я, мол, давно здесь живешь-то? – Живу-то? Второй месяц. – Жениться хочешь? Инженер с удивлением глянул на Пашку. – На ней? Да. А что? – Ничего. Хорошая девушка. Она любит тебя? Инженер вконец растерялся. – Любит?.. По-моему, да. Помолчали. Пашка курил и сосредоточенно смотрел на кончик сигареты. Инженер хмыкнул и спросил: – Ты «Капитал» действительно читаешь? – Нет, конечно. – Пашка небрежно прихватил губами сигаретку – в уголок рта, сощурился, заложил ладони за поясок, коротким, быстрым движением расправил рубаху. – Может, в кинишко сходим? – А что сегодня? – Говорят, комедия какая-то. – Можно. – Только это… пригласи ее… – Пашка кивнул на дверь библиотеки, нахмурился участливо. – Ну, а как же! – тоже серьезно сказал инженер. – Я сейчас зайду к ней… поговорю… – Давай, давай! Инженер ушел, а Пашка вышел на крыльцо, облокотился о перила и стал смотреть на улицу. …В кино сидели вместе все трое. Настя – между инженером и Пашкой. Едва только погасили свет, Пашка придвинулся ближе к Насте и взял ее за руку. Настя молча отняла руку и отодвинулась. Пашка как ни в чем не бывало стал смотреть на экран. Посмотрел минут десять и опять стал осторожно искать руку Насти. Настя вдруг придвинулась к нему и едва слышно шепнула на ухо: – Если ты будешь распускать руки, я опозорю тебя на весь клуб. Пашка моментально убрал руку. Посидел еще минут пять. Потом наклонился к Насте и тоже шепотом сказал: – У меня сердце разрывается, как осколочная граната. Настя тихонько засмеялась. Пашка опять начал искать ее руку. Настя обратилась к Гене: – Дай я пересяду на твое место. – Загораживают, да? Эй, товарищ, убери свою голову! – распорядился Пашка. Впереди сидящий товарищ «убрал» голову. – Теперь ничего? – Ничего, – сказала Настя. В зале было шумно. То и дело громко смеялись. Пашка согнулся в три погибели, закурил и стал торопливо глотать сладкий дым. В светлых лучах отчетливо закучерявились синие облачка. Настя толкнула его в бок: – Ты что? Пашка погасил папироску… Нашел Настину руку, с силой пожал ее и, пригибаясь, пошел к выходу. Сказал на ходу Гене: – Пусть эту комедию тигры смотрят. На улице Пашка расстегнул ворот рубахи, закурил. Медленно пошел домой. Дома, не раздеваясь, прилег на кровать. – Ты чего такой грустный? – спросил Ермолай. – Да так… – сказал Пашка. Полежал несколько минут и вдруг спросил:– Интересно, сейчас женщин воруют или нет? – Как это? – не понял Ермолай. – Ну как раньше… Раньше ведь воровали? – А-а! Черт его знает! А зачем их воровать-то? Они и так, по-моему, рады, без воровства. – Это конечно. Я так просто, – согласился Пашка. Еще немного помолчал. – И статьи, конечно, за это никакой нет? – Наверно. Я не знаю, Павел. Пашка встал с кровати, заходил по комнате. О чем-то сосредоточенно думал. – В жизни раз бывает восемна-адцать лет, – запел он вдруг. – Егорыч, на рубаху. Сэнк-ю! – Чего вдруг! – Так. – Пашка скинул вышитую рубаху Прохорова, надел свою. Постоял посреди комнаты, еще подумал. – Сфотографировано, Егорыч! – Ты что, девку какую-нибудь надумал украсть? – спросил Ермолай! Пашка засмеялся, ничего не сказал, вышел на улицу. Была сырая темная ночь. Недавно прошел хороший дождь, отовсюду капало. Лаяли собаки. Тарахтел где-то движок. Пашка пошел на РТС, где стояла его машина. Во дворе РТС его окликнули. – Свои, – сказал Пашка. – Кто свои? – Холманский. – Командировочный, что ль? – Ну. В круг света вышел дедун сторож, в тулупе, с берданкой. – Ехать, что ль? – Ехать. – Закурить имеется? – Есть. Закурили. – Дождь, однако, ишо будет, – сказал дед и зевнул. – Спать клонит в дождь. – А ты спи, – посоветовал Пашка. – Нельзя. Я тут давеча соснул было, дак заехал этот… Пашка прервал словоохотливого старика: – Ладно, батя, я тороплюсь. – Давай, давай. – Старик опять зевнул. Пашка завел свою полуторку и выехал со двора РТС. Он знал, где живет Настя – у самой реки, над обрывом. Днем разговорились с Прохоровым, и он показал Пашке этот дом. Пашка запомнил, что окна горницы выходят в сад. Сейчас Пашку волновал один вопрос: есть у Платоновых собака или нет? На улицах в деревне никого не было. Даже парочки попрятались. Пашка ехал на малой скорости, опасаясь влететь куда-нибудь. Подъезжая к Настиному дому, он совсем почти сбросил газ, вылез из кабины. Мотор не заглушил. – Так, – негромко сказал он и потер ладонью грудь: он волновался. Света не было в доме. Присмотревшись во тьме, Пашка увидел сквозь голые деревья слабо мерцающие темные окна горницы. Сердце Пашки громко заколотилось. «Только бы собаки не было». Он кашлянул, осторожно потряс забор – во дворе молчание. Тишина. Каплет с крыши. «Ну, Пашка… или сейчас в лоб получишь, или…» Он тихонько перелез через низенький забор и пошел к окнам. Слышал сзади приглушенное ворчание своей верной полуторки, свои шаги и громкую капель. Весна исходила соком. Пахло погребом. Пашка, пока шел по саду, мысленно пел песню про восемнадцать лет, одну и ту же фразу: «В жизни раз бывает восемнадцать лет». Он весь день сегодня пел эту песню. Около самых окон под его ногой треснул сучок. Пашка замер. Тишина. Каплет. Пашка сделал последние два шага и стал в простенке. Перевел дух. «Одна она тут спит или нет?» – возник новый вопрос. Он вынул фонарик, включил и направил в окно. Желтое пятно света поползло по стенкам, вырывая из тьмы отдельные предметы: печка-голландка, дверь, кровать… Пятна дрогнуло и замерло. На кровати кто-то зашевелился, поднял голову – Настя. Не испугалась. Легко вскочила и пошла к окну в одной ночной рубашке. Пашка выключил фонарик. Настя откинула крюки и раскрыла окно. Из горницы пахнуло застойным сонным теплом. – Ты что? – спросила она негромко. Голос ее насторожил Пашку – какой-то отчужденный. «Неужели узнала?» – испугался он. Он хотел, чтобы его принимали пока за другого. Он молчал. Настя отошла от окна. Пашка включил фонарик. Настя прошла к двери, закрыла ее плотнее, и вернулась к окну. Пашка выключил фонарь. «Не узнала. Иначе не разгуливала бы в одной рубахе». Пашка услышал запах ее волос. В голову ударил горячий туман. Он отстранил ее и полез в окно. – Додумался? – сказала Настя слегка потеплевшим голосом. «Додумался, додумался, – думал Пашка. – Сейчас будет цирк». – Ноги-то вытри, – сказала Настя, когда Пашка влез в горницу и очутился с ней рядом. Пашка продолжал молчать. Обнял ее, теплую, мягкую. Так сдавил, что у ней лопнула на рубахе какая-то тесемка. – Ох, – глубоко вздохнула Настя, – что ж ты делаешь? Шальной!.. Пашка начал ее целовать. И тут что-то случилось с Настей: она вдруг вывернулась из его объятий, отскочила, судорожно зашарила рукой по стене, отыскивая выключатель. «Все. Конец». Пашка приготовился к самому худшему: сейчас она закричит, прибежит ее отец и будет его фотографировать. Он отошел на всякий случай к окну. Вспыхнул свет. Настя настолько была поражена, что поначалу не сообразила, что стоит перед посторонним человеком почти нагая. Пашка ласково улыбнулся ей. – Испугалась? Настя схватила со стула юбку и стала надевать. Надела, подошла к Пашке. Не успел он подумать о чем-либо, как ощутил на левой щеке сухую горячую пощечину. И тотчас такую же – на правой. У Насти от гнева расцвел на щеках яркий румянец. Она была поразительно красива в эту минуту. «Везет инженеру», – невольно подумал Пашка. – Сейчас же убирайся отсюда! – негромко приказала Настя. Пашка понял, что она не будет кричать – не из таких. – Побеседуем, как жельтмены, – заговорил Пашка, закуривая. Я могу, конечно, уйти, но это банально. Это серость. – Он бросил спичку в окно и продолжал развивать свою мысль несколько торопливо, ибо опасался, что Настя возьмет в руки какой-нибудь тяжелый предмет и снова предложит убираться. От волнения Пашка стал прохаживаться по горнице – от окна к столу и обратно. – Я влюблен, так. Это факт, а не реклама. И я одного только не понимаю: чем я хуже этого инженера? Если на то пошло, я могу стать Героем Социалистического Труда. Надо только сказать мне об этом. И все. Зачем же тут аплодисменты устраивать? Собирайся и поедем со мной. Будем жить в городе. – Пашка остановился. Смотрел на Настю серьезно, не мигая. Он любил ее, любил, как никого в жизни еще не любил. Она поняла это. – Какой же ты дурак, парень, – грустно и просто сказала она. – Чего ты мелешь тут? – Она села на стул. – Натворил делов и еще философствует, ходит. Он любит!.. – Настя странно как-то заморгала, отвернулась. Пашка понял: заплакала. – Ты любишь, а я, по-твоему, не люблю? – Настя резко повернулась к нему – в глазах слезы. Она была на редкость, на удивление красива. И тут Пашка понял: никогда в жизни ему не отвоевать ее. Всегда у него так: как что чуть посерьезнее, поглубже – так не его. – Чего ты плачешь? – Да потому, что вы только о себе думаете… эгоисты несчастные! Он любит! – Она вытерла слезы. – Любишь, так уважай хоть немного, а не так… – Что же я такого сделал? В окно залез – подумаешь! Ко всем лазят… – Не в окне дело. Дураки вы все, вот что. Тот дурак тоже… весь высох от ревности. Приревновал ведь он к тебе. Уезжать собрался. – Как уезжать? Куда? – Пашка понял, кто этот дурак. – Куда… Спроси его! Пашка нахмурился. – На полном серьезе? Настя опять вытерла ладошкой слезы, ничего не сказала. Пашке стало до того жалко ее, что под сердцем заныло. – Собирайся! – приказал он. Настя вскинула на него удивленные глаза. – Поедем к нему. Я объясню этим московским фраерам, что такое любовь человеческая. – Сиди уж… не трепись! – Послушайте, вы!.. Молодая, интересная… – Пашка приосанился. – Мне можно съездить по физиономии, так? Но слова вот эти дурацкие я не перевариваю. Что значит – не трепись? – Куда ты поедешь сейчас? Ночь глубокая… – Наплевать. Одевайся. На кофту! Пашка снял со спинки стула кофту, бросил Насте. Настя поймала ее, поднялась в нерешительности. Пашка опять заходил по горнице. – Из-за чего же это он приревновал? – спросил он не без самодовольства. – Танцевали… ему сказал кто-то. Потом в кино шептались. Он же дурак набитый. – Что же ты не могла ему объяснить. – Нужно мне объяснять! Никуда я не поеду. Пашка остановился. – Считаю до трех: раз, два… А то целоваться полезу! – Я те полезу! Что ты ему скажешь? – Я знаю что! – А я к чему там? – Надо. – Да зачем? – Я не знаю, где он живет. Вообще надо ехать. Точка. Настя надела кофту, туфли. – Лезь. Я за тобой. Видел бы кто-нибудь сейчас… Пашка вылез в сад, помог Насте. Вышли на дорогу. Полуторка ворчала на хозяина. – Садись, ревушка-коровушка!.. Возись тут с вами по ночам. Пашке эта новая нежданная роль нравилась. Настя залезла в кабину. – Меня, что ли, хотел увозить? На машине-то? – Где уж тут!.. С вами вперед прокиснешь, чем… – Ну до чего ты, Павел… – Что? – строго спросил Пашка. – Ничего. – То-то. – Пашка со скрежетом всадил скорость и поехал. …Инженер не спал, когда Пашка постучал ему в окно. – Кто это? – Я. – Кто я. – Пашка. Павел Егорыч. Инженер открыл дверь, впустил Пашку. Не скрывая удивления, уставился на него. Пашка кивнул на стол, заваленный бумагами. – Грустные стихи сочиняешь? – Я не понимаю, слушай… – Поймешь, – Пашка сел к столу, отодвинул локтем бумаги. – Любишь Настю? – Слушай!.. – Инженер начал краснеть. – Любишь. Значит, так: иди веди ее сюда – она в машине сидит. – Где? В какой машине? – На улице. Ко мне зря приревновал: мне с хорошими бабами не везет. Инженер быстро вышел на улицу, а Пашка, Павел Егорыч, опустил голову на руки и закрыл глаза. Он как-то сразу устал. Опять некстати вспомнились надоевшие слова: «В жизни раз бывает…» В груди противно заболело. Вошли инженер с Настей. Пашка поднялся. Некоторое время смотрел на них, как будто собирался сказать напутственное слово. – Все? – спросил он. – Все, – ответил инженер. Настя улыбнулась. – Вот так, – сердито сказал Пашка. – Будьте здоровы. – Он пошел к выходу. – Куда ты? Погоди!.. – запротестовал инженер. Пашка, не оглянувшись, вышел. Уезжал Пашка из этой деревни. Уезжал в Салтон. Прохорову он подсунул, под дверь записку с адресом автобазы, куда просил прислать справку о том, что он отработал честно три дня на посевной. Представив себе, как будет огорчен Прохоров его отъездом, Пашка дописал в конце: «Прости меня, но я не виноват». Пашке было грустно. Он беспрерывно курил. Пошел мелкий дождь. У Игринево, последней деревни перед Салтоном, на дороге впереди выросли две человеческие фигуры. Замахали руками. Пашка остановился. Подбежали молоденький офицер с девушкой. – До Салтона подбрось, пожалуйста! – Офицер был чем-то очень доволен. – Садись! Девушка залезла в кабину и стала вертеться, отряхиваться. Лейтенант запрыгнул в кузов. Начали переговариваться, хохотали. Пашка искоса разглядывал девушку – хорошенькая, белозубая, губки бантиком – прямо куколка! Но до Насти ей далеко. – Куда это на ночь глядя? – спросил Пашка. – В гости, – охотно откликнулась девушка. И высунулась из кабины – опять говорить со своим дружком. – Саша? Саш! Как ты там!!! – В ажуре! – кричал из кузова лейтенант. – Что, дня не хватает? – опять спросил Пашка. – Что? – Девушка мельком глянула на него и опять: – Саша? Саш!.. – Все начисто повлюблялись, – проворчал Пашка. – С ума все посходили. – Он вспомнил опять Настю: совсем недавно она сидела с ним рядом – чужая. И эта чужая. – Саша! Саш!.. «Саша! Саш! – съехидничал про себя Пашка, – Твой Саша и так сам себя не помнит от радости. Пусти сейчас – вперед машины побежит». – Я представляю, что там сейчас будет! – кричал из кузова Саша. Девушка так и покатилась со смеху. «Нет, люди все-таки ненормальными становятся в это время», – сердито думал Пашка. Дождь припустил сильнее. – Саша! Как ты там?! – Порядок! На борту порядок! – Скажи ему – там под баллоном брезент есть – пусть накроется, – сказал Пашка. Девушка чуть не вывалилась из кабины. – Саша! Саш!.. Там под баллоном какой-то брезент!.. Накройся! – Хорошо! Спасибо! – На здоровье, – сказал Пашка, закурил и задумался, всматриваясь прищуренными глазами в дорогу. |
|
|