Приключенческие повести: Мальтийский крест

Андрей Князев, помощник месье Ремо, московского лекаря из Немецкой слободы, мечтает сам выучиться на медика. И все как будто бы идет к этому. Вместе с месье Ремо он участвует в походе на Азов. Случайная встреча с царем Петром обнадеживает Андрея: тот обещает направить его за границу, на Мальту. Там лучшая в Европе медицина. Отрок неплохо говорит по-французски, что немаловажно. Пускай выучится на лекаря! Но события следующих дней круто меняют судьбу Андрея. Русская армия отступает (то был неудачный первый поход на Азов 1695 года); Андрей и его случайный спутник казак Степан попадают в татарский полон. Рабство. Кафа – центр работорговли в Крыму. Казалось бы, прощай все надежды и мечты…

В Кафу прибыли из-под Азова последние турецкие галеры. Они сильно задержались из-за осенних штормов. Сошли на берег янычары. Забили барабаны, заревели трубы.

– Аллах даровал нам победу!

На галерах султана вечно не хватает гребцов. И ожил невольничий рынок. Были выставлены на продажу пленные русские солдаты и казаки, пахари, священники, монахи.

Перекупщик Медхат велел Степану и Андрею раздеться почти догола. Усадил прямо на землю. Приманивал начальников с турецких галер. Наконец, приостановился сивобородый великан, явно обасурманенный славянин, которого сопровождала дюжина янычар.

– Сколько просишь за обоих, Медхат?

Перекупщик назвал цену.

– За эти-то ходячие кости? На галере нужны крепкие плечи, руки и ноги, чтоб удар весла был как сталь!

– Зря говоришь такое, Кара Мустафа, – обиделся перекупщик. – Чем плох этот казак? Жилист, крепок. И этот молодой не хуже. Он еще и лекарь. При нем вон сумка лекарская.

Сторговались. Медхат уложил деньги в котомку. А Кара Мустафа отправился к своей галере. Следом за ним янычары гнали, будто овец с ярмарки, новых галерников.

Издали турецкие галеры показались Андрею даже красивыми. Они стояли рядком, кормой к берегу. На мачтах – громадные, косо поставленные реи со свернутыми парусами. Вдоль красно-зеленых бортов – спущенные на воду весла. Корма у каждой в позолоте, резьбе. Но подошли поближе, и померкла красота. От галер несло живым нехорошим духом. Борта обгажены, вокруг плавает дерьмо.

У галеры, к которой пригнали Андрея и Степана, царила суета. Рабы тащили на нее по трапу вязанки хвороста, мешки с зерном и овощами, бурдюки с водой. Кара Мустафу осадили купцы-татары, привезшие на арбах овечьи и козьи туши.

– Почему не велел принимать наш товар, Кара Мустафа?

– Какой это товар? Мясо завоняло.

– Не без того, – соглашались татары. – Есть душок. Но ведь и запрашиваем пустяк. Сам же говорил, что, мол, на галере и не такое сожрут. Вот, возьми-ка от нас подарочек…

– Ладно! А ну, гяуры, вперед!

Кара Мустафа погнал Андрея и Степана вверх по трапу. Схватив железными пальцами за локти, представил рэйсу – капитану. Рэйс – толстый чернобородый турок, восседал на ковре под парусиновым навесом, отхлебывал из чашечки кофе.

– Новые гребцы, эфенди, – доложил Кара Мустафа. – Вместо тех двух, которых задавила упавшая рея.

Рэйс, мельком глянув на Андрея и Степана, махнул рукой. И Кара Мустафа велел отвести их к веслу.

С высокой кормы Андрей, холодея душой, увидел нутро галеры. Страшная картина! По обе стороны невысокого, узкого деревянного помоста, который тянулся посреди галеры, сидели сотни две кое-как одетых гребцов.

Помощник Кара Мустафы указал Андрею и Степану на одну из скамей левого борта, где сидели лишь трое.

– Ваши места, гяуры. Слезайте, живо!

Новые галерники спустились в деревянную клетку. Сели на скамью, обитую изодранным холстом. Их кандалы были примкнуты к общей цепи, протянутой вдоль помоста.

– Тут и локтей не раздвинешь. Как же грести? – спросил Андрей. – И где спать? А, Степан?

Казак отвечал невесело:

– Грести – на вытянутых руках. А спать? Выбирай доску помягче.

Сверху кто-то бросил им на головы мятые кафтаны и шаровары, войлочные колпаки со словами:

– Бочонки с водой под скамьей.

Андрей нащупал ногой бочонок. Вытащив наполовину, прочитал нацарапанное неумелой рукой имя: Игнат.

Галерники были все больше болгары, сербы, хорваты, русские и поляки. Кругом славянский говор. Сквозь кандальный звон до слуха Андрея и Степана донеслись слова:

– Еще двое русских, где Игнат сидел. Сколько же нас раскидано по турецкому царству, ребята? Да и остались ли на Руси еще люди?

– Остались, – отозвался казак. – Русский корень из земли так просто не выдрать…

Возвратились на галеру турецкие начальники и янычары.

Пыхнула сизым дымом пушка. Раздался переливчатый свист. И Андрей со Степаном по примеру соседей взялись за длинную дубовую скобу, прибитую к вальку весла. Галера брала курс на юго-запад. Море било в борта несильной волной. Звенели цепи. Каждый удар весел сопровождался не то криком, не то стоном: «– Э-а-а!»

Андрей со стесненным сердцем глядел на то, как отодвигаются, тают в синеве крепостные стены, минареты и колокольни Кафы. Равномерно, тоскливо скрипели уключины.

Галера шла на юг вдоль западного побережья Черного моря. Резала форштевнем свинцовую воду. При сильном волнении отстаивалась в бухтах. Осенью, когда погода неустойчива, уходить далеко от берега опасно. Вдруг да ударит с суши ветер, угонит мелкосидящую галеру в открытое море. Тогда гибель. На веслах оттуда не выгрести.

На передней боевой площадке кутались в кафтаны янычары. Передавали из рук в руки наргиле – кальян. Дремали у пушек топджи – пушкари.

Мерно, глухо гудел барабан. В такт его ударам взлетали и падали в воду громадные, до пяти сажен весла. Кара Мустафа – старший надсмотрщик, ключник галерский – управлял гребцами резкими, словно лай, командами и трелями свистка. Он и его помощники бегали по помосту, ударами бичей взбадривали усталых и ленивых. Такие бичи, толщиной с большой палец, мертвого подымут. Слышались вопли:

– За что бьешь?

– Чтоб ты сдох, недоверок христианский!

Соседями Андрея и Степана по скамье оказались венецианец Пъетро Зампатти – старший на весле, болгарин Тодор и француз Жан-Пьер Бастьен. Вот весло их случайно ударилось о соседнее, и сразу же на всех пятерых обрушились удары бича. Кара Мустафа рявкнул:

– Как весло держите, проклятые гяуры!

Андрей вскрикнул – на спине вздувался рубец. Сердце сжали обида, гнев.

– Потерпи, – негромко сказал Степан. – Скоро передых.

Бывалый казак знал, что говорит. Кара Мустафе приходилось думать о галерниках. Силы их не беспредельны.

– Ветер переменился, дует в корму, эфенди, – доложил он рэйсу. – Не прикажешь ли ставить паруса?

Азиз Ага, отвлекшись от Корана, покачал головой из стороны в сторону в знак согласия. И по помосту забегали босоногие матросы. Под скрип талей полезли вверх, наполнились ветром огромные треугольные паруса.

Когда галера идет под парусами, а вальки весел прижаты к скамьям, можно передохнуть, напиться из бочонка солоноватой воды, в которую добавлены уксус и оливковое масло. Кара Мустафа дает команду отцепить от скамей старших на веслах, и те приносят товарищам сухари, плошки со скудной едой.

Миновали Варну. Тодор не сводил глаз с родного берега. Говорил в тоске:

– Ах, Андрей! Знал бы ты, на какие муки обречен мой несчастный народ. Мы, болгары, который век платим султану налог кровью. Раз в пять лет турки отнимают у нас каждого десятого ребенка-малолетку. Мальчиков отправляют в Анатолию, отдают в турецкие семьи. Потом с десяти-одиннадцати лет учат в особых школах военному делу. Выходят из тех школ янычары, лютые враги христианства, стражи человечьего стада султанова.

– А ты, Тодор? Ты-то как очутился на галере?

– Случайно. Совсем случайно, – чуть не со слезами отвечал болгарин. – Азиз Ага шел на этой самой галере у наших берегов. У него умерли пятеро гребцов, и он высадил отряд янычар, которые схватили первых же попавшихся мужчин. И меня в их числе. Будь прокляты тот день и тотчас! Глаза проглядел в надежде, что галеру перехватит какой-нибудь христианский корабль. Все напрасно! Три года, как я прикован к веслу…

– А я сижу на цепи пятый год, – вставил Пьетро Зампатти. – Угодил в тюрьму из-за злобного навета. Продали в рабство. О, святой Марк! Как истосковался я по Венеции!

Жан-Пьер Бастьен сидит за веслом у самого борта. На вид ему лет сорок. Крутой подбородок с ямкой. Он вечно хмур и немногословен. Гребет сильно, ровно. Хорошо говорит по-турецки. Оказалось, Бастьен – мальтийский рыцарь!

– Откуда это у тебя? – спросил он Андрея, увидав на сумке медную пластину с именем и адресом известного парижского лекаря.

Андрей объяснил:

– Вещь не моя, а месье Ремо. Ему подарил его учитель. А я был ассистентом у месье Ремо…

– Понятно теперь, почему ты говоришь по-нашему. Московскому царю служит мой брат Бартоломео Бастьен.

– Знаю такого! – обрадовался Андрей. – Бывал он у месье Ремо.

Это сразу же сблизило Андрея с суровым рыцарем, и он спросил:

– Говорят, на Мальте хорошая медицина. Это правда?

– Сущая правда, – кивнул Бастьен. – Кто на Средиземноморье не слыхал о нашем Святом госпитале.

– Царь Петр хотел послать меня туда учиться.

– Почему бы и нет? На Мальте постигают медицину юноши из многих стран. Но… прежде надо добыть свободу…

Рыцарь замолчал, приметив, что по центральному помосту к ним приближается грузная фигура в зеленом тюрбане и широкой хламиде – сам рэйс Азиз Ага, капитан галеры. Его сопровождал Кара Мустафа с неизменным бичом.

– Так как же с выкупом, рыцарь? – подойдя, спросил рэйс. – Решился? А коли решился, возьму с тебя дукатами. Люблю венецианские дукаты! Они не падают в цене. Поселюсь на Кипре. Там славная пшеница, добрые масло и мед. А кипрское вино! Это же нектар из нектаров!

Бастьен отвечал, хмурясь:

– Не много ли запрашиваешь, Азиз Ага? Такие деньги. Мне век не расплатиться с Орденом и ростовщиками.

– Ну и подыхай за веслом.

Рыцарь, обычно сдержанный, забыл о благоразумии.

– Гляди, как бы самому тебе не сесть за весло.

Благодушное настроение у рэйса мигом испарилось.

– Пес! Неверная собака! – заорал он. – Никто и никогда не увидит меня на скамье галеры. В плети его!

Янычары, содрав с Бастьена рубаху, бросили поперек помоста животом вниз. Галерникам по обе стороны помоста велено было держать рыцаря за руки и ноги. Дюжий усатый турок принялся с громкими выдохами хлестать бычьими сухожилиями по голой спине.

– Где же твой Христос, гяур? – злобно щерился рэйс. – И что он не спешит тебе на помощь? Мы все равно разорим Мальту, это гнездо гадюк и скорпионов! Выкурим вас оттуда. Перетопим в море…

Били, пока рыцарь не потерял сознание.

– Хватит, – сказал рэйс. – Не сдох бы. Тогда и выкупа не получишь.

Пнув напоследок обмякшее тело, рэйс вернулся на корму. Вслед ему молча глядели две сотни гребцов.

– Стаскивай его с помоста, – скомандовал Зампатти. – Мамма мия! Как отделали…

Андрей смачивал забортной водой окровавленную спину рыцаря. Тот наконец очнулся. Открыл глаза, застонал, заскрипел зубами.

Раздался переливчатый звук свистка Кара Мустафы – приказ браться за весла.

– Держись, Жан-Пьер, – сказал Андрей. – Держись ради Бога!

Работали вчетвером. Только бы не навлечь на себя гнев Кара Мустафы. Рыцарь бессильно мотался вслед за вальком весла, твердил будто в лихорадке:

– Еще сочтемся, Азиз Ага! Кровью Христа, ранами его клянусь…

Вот и Босфор. Холмистые берега пролива, через который перекликаются петухи Европы и Азии, были расцвечены яркими красками осени. Блестели медью, червонным золотом леса. В Босфоре сильное течение, особенно между крепостями Румели Хисар и Анадолю Хисар, и бич Кара Мустафы не знал отдыха.

Вместо убогих поселений рыбаков все чаще стали попадаться садовые кущи, сквозь которые проглядывали легкие, нарядные постройки.

– Ялы, загородные дома богатых стамбульцев, – пояснил Тодор.

Остались позади последние береговые укрепления, Топ-ханэ – Пушечный двор с его дымными литейными заводами.

– Истанбул! – ликовали янычары.

Улучив момент, Андрей оборачивался, глядел, как во всю ширь открывается взору Стамбул, столица Оттоманской империи. На пологом холме небывалое скопление построек – башни, разноцветные купола, минареты и колокольни, громада Айя-Софии.

Вот где живет султан турецкий, недруг России!

Галера вступила в Золотой Рог. Этот залив надежно защищен от штормовых ветров. Здесь корабли могут швартоваться прямо к берегу, что весьма облегчает их разгрузку. Но сейчас по заливу гуляла мелкая, злая волна. На причалах было пусто.

За Галатой с ее высокой башней начался огромный Военный порт. Поздняя осень – начало мертвого сезона, и на приколе стояло множество галер без экипажей и весел, со снятыми реями и парусами. Темнели суда-конюшни, карамурсали – транспорты для перевозки войск, пушек и провианта.

Наконец на северном берегу обозначился целый город за высокой каменной стеной. Город мрачный, суровый. Галерники примолкли, у них потемнели лица. Андрей спросил:

– Что за стена, Тодор?

– Морской арсенал Кассим-Паши, – не сразу ответил болгарин. – За этой стеной каторжная тюрьма. Нет страшней места на земле…

У самого берега Кара Мустафа дал команду гребцам левого борта табанить – грести в обратную сторону. Развернув галеру, подогнал ее кормой к берегу. Велел матросам сбросить на земную твердь сходни с поручнями. Доложил рэйсу:

– Милостью Аллаха мы благополучно прибыли к подножию трона!

– Воистину, ты мастер своего дела, Кара Мустафа, – похвалил рэйс. – Отведешь этот скот в тюрьму.

– Будет исполнено, эфенди!

Покинули галеру Азиз Ага и начальники. С веселым гомоном, тесня друг друга, протопали на корму янычары, пушкари. Затем Кара Мустафа скамья за скамьей поднял со своих мест галерников. Вместе со всеми сошли на берег Пьетро Зампатти, Тодор, Степан, Андрей и Бастьен. Гремя цепями, поплелись в общей колонне к воротам Арсенала.

Взору Андрея открылась огромная судоверфь. Желтели остовы вновь заложенных галер. На стапелях работали тысячи невольников. Стук топоров. Визг пил. Брань. Свист бичей. Вопли.

– О, Боже милостивый! – вздыхал Тодор. – Видишь ли ты все это?

Галерная тюрьма – огромное помещение с зарешеченными окнами, была до отказа набита людьми. Сдав галерников тюремным властям, Кара Мустафа свернул бич.

– Теперь и отдохнуть можно.

Вся пятерка была прикована к железным кольцам, вмурованным в стену у окна. Степан, ухватясь за решетку, выглянул наружу.

– Ну и стены! Кругом янычары. Не удрать.

– Не удрать, – подтвердил болгарин. – Полы и стены выложены из каменных плит. Пролома, подкопа не сделать. Выйти отсюда можно, лишь заплатив выкуп. Но откуда деньги у бедного человека?

– Эх, захромал Воронок! – в который раз пожалел казак. – Кабы не сурочья нора, в которую угодил он копытом, сидел бы я сейчас в своем курене…

Утрами галерников выгоняли на стапеля, где они работали под доглядом суровых стражей.

Чего только не приходилось делать Андрею! В паре еще с кем-нибудь он распиливал продольной пилой бревна на брусья и доски. Работал молотобойцем. Куда бить, указывал звонким молоточком мастер-турок в кожаном фартуке. По его команде Андрей подхватывал клещами горячую поковку, совал в кадку с водой, и из кадки подымался столб едкого пара. Трудней и опасней всего было у треног с черными котлами, в которых пузырилась смола. Чуть оплошал – и ужасная смерть. Стражи сатанели, когда на верфь являлся с инспекцией капудан-паша, адмирал турецкого флота.

В зените своего могущества Оттоманская империя ежегодно закладывала на стапелях Арсенала до сорока галер. Турки строили галеры, а это оборачивалось великой бедой для Украины, далекой Московии. В 1646 году султан Ибрагим, решив построить флот из ста каторг-галер, отправил к крымскому хану гонца с приказом немедля идти за полоном. И в Стамбул вскоре стали прибывать карамурсали, битком набитые полоняниками. Охотясь за людьми в чужих землях, татары добывали гребцов для турецкого флота.

Зачерствелые сухари и горсть сушеных фруктов, вода – весь дневной рацион. Поэтому Андрей и Степан с нетерпением ждали вторника. По вторникам иногда водили побираться по Сали пасари, большому рынку между Галатой и Топ-Ханэ. Забывая о своей беде, дивился Андрей многолюдью на Сали пасари, горам сладких дынь и арбузов, обилию всевозможных фруктов, корзинам винограда. Кругом шум, галдеж. Зазывают клиентов приказчики. Вопят торговцы рахат-лукумом, халвой и кислым молоком. Их норовят перекричать водоносы с бурдюками. Густой кисеей висит пыль. В пестром людском водовороте будто плывут огромные тюки. В тюках – купеческие товары. Согнувшись в три погибели, их тащат с пристаней крючники.

– Позволь! Эй, позволь!

Движутся паланкины. Дорогу перед ними расчищают плетьми янычары. Бредут прокаженные. Дико вращают глазами полунагие, обросшие волосом факиры.

– Бахшиш!

С краю Сали пасари работают красильщики. Сушат на веревках только что вытащенные из котлов куски тканей ярких расцветок.

По соседству перестукиваются молоточками чеканщики. Лежат, пережевывают жвачку равнодушные ко всему на свете верблюды и волы. Суют головы под животы друг другу пыльные овцы с курдюками.

Стамбул не без добрых людей. Вот подошел местный славянин, сунул в руку Андрею лепешку: кушай, болезный! Да и сами турки не звери. Многие из них, кто побогаче, держат за свой счет имареты – бесплатные кухни Для бедноты.

Рядом с колонной галерников долго шел седой усач.

– Есть ли тут свежий человек с Дону, ребятки?

– Земляк? – отозвался Степан. – Я с Маныча.

– А я с Черкасска. Говорят, взяли казаки Азов.

– Не слыхал. Такие вести до нас не доходили…

Такой поход в город – галернику что глоток воды. А потом опять беспросветные тяжкие дни… Неожиданно рассыпалась пятерка Пьетро Зампатти.

Турки ценят, берегут слаженные команды гребцов. Такие команды получаются лишь после многих месяцев работы на весле. Но загребной заболел, да так, что от него, видимо, решили избавиться. Когда согнутого болезнью Пьетро уводили из тюрьмы, он будто шел на казнь. Просил:

– Удастся кому-нибудь выйти на волю да побывать в Венеции, то ради Пресвятой Девы Марии расскажите родным о моей судьбе. Зампатти живут на канале Сан-Тровазо, у скверо, где строят гондолы. Там есть церковь Сан-Тровазо…

– Будем живы, сделаем, Пьетро, – заверил его Андрей.

Вскоре перевели в другую часть Арсенала Тодора и Степана.

– Давай-ка обнимемся да поцелуемся, Андрей, – сказал казак. – Прощай, Иван! – так звал он рыцаря.

Грустно терять друзей, с которыми столько пережито.

Рядом с Андреем и Бастьеном посадили на цепь черногорцев – отца и сына.

Вечера в тюрьме тянутся бесконечно. Воздух сырой, зловонный. Галерники, сломленные усталостью, спят беспокойным сном. Кое-кто сидит, обхватив колени руками, бездумно смотрит на закоптелый потолок или на стену, по которым блуждают тени от факелов.

Андрей и Бастьен проводят время в беседах. Рыцарю все больше по душе молодой любознательный русский. Вопросам его, кажется, не будет конца.

– Кто может стать членом Ордена, Жан-Пьер?

– Человек благородного происхождения, причем со стороны отца и матери, на протяжении четырех поколений, – поясняет Бастьен. – Как, впрочем, и любой храбрец, отличившийся в борьбе с неверными.

– А откуда взялся ваш Орден?

Рыцарь устраивается половчей на драной подстилке.

– О, это давняя история, Андрэ. Когда Гроб Господень захватили турки, в Палестину двинулись крестоносцы, чтоб изгнать их оттуда. Среди рыцарей и паломников были больные, раненые. И купцы из Амальфы и Салерно основали в Иерусалиме госпиталь во имя святого Иоанна Крестителя. Было это в 1099 году от Рождества Христова.

– Давно…

– Давно, – соглашается рыцарь. – С того госпиталя и ведет свое начало наш Орден. Монахов-воинов нашего Ордена в ту пору называли иоаннитами, госпитальерами. У Ордена свои святыни – мощи правой руки святого Иоанна Крестителя, чудотворная икона Девы Марии Филермской, щепа от креста, на котором был распят Христос…

Рассказ Бастьена нарушает то буйная потасовка игроков в кости, то вскрик соседа-галерника, которому привиделось во сне что-то страшное. Андрей слушает, стараясь не пропустить ни слова.

– Неверным удалось вытеснить христиан из Палестины. Иоанниты ушли оттуда последними и обосновались на острове Родос. Построили там город-крепость с надежной гаванью. Овладели морским делом. Два с лишним века де ржали турок в страхе…

– Но все же пришлось покинуть и Родос, – продолжает рыцарь. – Случилось это в 1552 году. Слишком неравны были силы. Орден тогда обосновался на Мальте, продолжил Священную войну с исламом. Сто тридцать лет назад монахи-воины выдержали страшную осаду, когда турки высадились на Мальте. Шестью годами позже приняли участие в разгроме турецкого флота при Лепанто. Христиане тогда вырвали из рук турок скипетр моря, которым те владели столетия. Европа увидела, что турок можно побеждать на море. А ныне Орден бьется с берберами – корсарами из Туниса и Алжира. С галерой под командой мальтийского рыцаря не сравнится ни одна другая на всем Средиземном море. Принимая рыцарский сан, мы клянемся в вечной ненависти к неверным. Клянемся преследовать их всегда и везде…

Бастьен темнеет лицом.

– Почему же тогда, спросишь ты, оказался я здесь, в этой мерзкой темнице? Меня атаковали в Эгейском море сразу шесть турецких и алжирских галер. Взорвать пороховой погреб не удалось…

Вот какие они, мальтийские рыцари! Андрей с уважением глядит на Бастьена. С крестом в одной руке, с мечом в другой, бьются с нехристями…

– Царь Петр строит российский флот, – повторил он слышанное им однажды в шатре генерала Лефорта. – Говорил, мол, без флота турок из Азова не выбить. А про Орден сказал, что такой союзник был бы очень ценен.

Рыцарь кивнул.

– О планах царя Петра надо бы сообщить великому магистру. Но как? Впрочем, я веду переговоры о своем вы купе…

Выкупными делами в Стамбуле занимались посредники – греки, армяне и евреи из Галаты. Без этих ловких, продувных людей никому не обойтись. Они и менялы, и переводчики, и лекари. Через них общаются с турецким правительством послы Голландии, Англии и Франции, негоцианты из Венеции и Генуи.

Бастьен вел переговоры о своем выкупе через Панайотиса – лысого, чернобрового и чернобородого грека. После встреч с ним говорил с брезгливой миной:

– Клянется Панайотис, что, мол, гребцы на галерах и рабы на стапелях султану нужней выкупных денег. Лжет ведь. Цену набивает. Выкуп, назначенный Азизом Агой, просто непомерен. Но не век же сидеть в этой дыре.

И все-таки выкуп состоялся. Рыцаря посетил генеральный писарь Арсенала. Кузнец сбил с ног Бастьена кандалы.

– Можешь убираться на свой проклятый Аллахом утес, гяур, – сказал писарь. – И впредь не попадайся на пути победоносных галер ислама.

Рыцарь проворчал:

– Там видно будет.

Собирая пожитки, Бастьен сказал:

– Рад был бы облегчить твою судьбу, Андрэ. Но, увы, сделать ничего не могу. А о том, что ты сделал для меня, не забуду до конца жизни. Прощай!

Андрей глядел вслед рыцарю, и к горлу у него подступал комок. Один. Теперь совсем один в каменном мешке, где ни днем ни ночью нет покоя, где не смолкают кандальный звон, свист бичей, проклятия и богохульства. Где душит вонь. И откуда утрами выволакивают посинелые трупы.

Старший из черногорцев, видя слезы на его глазах, сказал:

– Не падай духом, Андрей. Найдешь новых друзей. И все может перемениться в одночасье.

Андрей вытер насухо глаза. И правда. Надо держаться. Держаться изо всех сил!

А черногорец будто в воду глядел.

Кара Мустафа, потряхивая бичом, расхаживал по понтону. Подгонял узников, занятых очисткой днища большой галеры. С помощью заведенных на мачты канатов она была положена круто набок, так что выступила из воды добрая половина подводной части.

Это была галера самого капудан-паши. Корпус ее сработан из благородной смоковницы. Корма в золоченой резьбе. К понтону ее пригнали двести молодых гребцов в красивых куртках и колпаках – вольные люди. На ее мачте развевалось окантованное желтым шелком красное полотнище с сурами из Корана и именем султана Мустафы Второго над скрещенными ятаганами.

– Шевелись!

Рука у Кара Мустафы тяжела. Бил он хлестко, с оттяжкой.

На понтоне работал и Андрей. Ножные кандалы, чтобы не мешали, он повесил на крюк у пояса. Велено было соскребать с днища наросты из водорослей и ракушек – они сильно замедляют ход судна, оттертые добела места смазывать разогретым салом. До этого пришлось вместе с другими галерниками вытащить из трюма и отнести на берег балласт – корзины с камнями, пушечные ядра. Тяжелые, в семь-восемь пудов весла снимали с уключин командами в несколько человек.

Наконец Кара Мустафа дал знак кончать работу, и Андрей устало опустился на бревно. Бездумно глядел на то, как неподалеку идет развод караула. Гремел, подымая великий шум, оркестр из медных труб и тарелок. Под эту музыку отправлялись за разводящим по постам янычары – смуглые молодцы в шрамах, с лихо закрученными усами. Вскоре вернулись отстоявшие смену, разговаривая, смеясь, прошли мимо понтона. Позади, заложив руки за спину, шел их начальник. Андрей глянул мельком, и его словно обожгло. У янычара рассечена левая бровь, двойная родинка на щеке. Да это же внук того старика запорожца, что бродил по улицам Кафы и все рассказывал о своем внуке Грицько, ребенком проданном туркам… Точно, он – все приметы сходятся. Кликнуть или нет? Может, никогда больше его и не увидишь…

– Грицько!

Янычар дрогнул. Замедлил шаг.

– Эй, Грицько!

Обернулся наконец. Поглядел. Странные у него были глаза. Вроде бы светлые, славянские, но какие-то дикие, чужие. Подойдя, сказал с натугой:

– Я… Мехмет…

– По тебе дед горюет.

– Кто ты?

– Русский. Попал в плен к татарам.

Янычар все глядел да глядел. Не говорил ни слова.

– Видел в Кафе твоего деда. Он о тебе рассказывал. Как тебя лошадь лягнула…

И затуманился взор у янычара. Он поник головой. Видно, всплыли в памяти полустертые временем картины детства…

Привалила удача Андрею. Да еще какая! Его взяла к себе в услужение община янычар холостяков.

Сбиты с ног ненавистные кандалы.

– Вот, видишь, и пришло избавление, – сказал старший из черногорцев. – Рады за тебя. А нам отсюда уже не выйти.

Сын его харкал кровью, слабел с каждым днем.

Армия Оттоманской империи состоит из пяти одьяк – родов войск. Одьяк янычар включает в себя 229 орта, отрядов, причем 77 из них постоянно расквартированы в Стамбуле. Холостяки живут в казармах. Каждая казарма поделена на комнаты-общежития. Группа янычар, проживающих в такой комнате-общежитии, называется ода. У каждой ода свой знаменосец, свой повар, свой водонос, свои слуги.

Начальником такой ода был Мехмет.

Для Андрея началась новая жизнь. Чуть свет он бежал по соседним лавкам. Наведывался к армянину за заказанной янычарами пастурмой – копченой, густо начесноченной говядиной, или за шиш-кабабом – бараниной с зеленью и злым перцем. Потом в башанэ – харчевню, где готовят блюда из риса, овечьих ног и голов. Забирал у муаллеби джи – молочника сметану, кислое молоко. Покупал чеснок, лук и всяческую зелень, которую так любят турки.

Свертывал, рассовывал по углам, распихивал по шкафам матрацы янычар.

Вооружившись ятаганами и дубинками, янычары отправлялись во главе с Мехметом на дежурство в Арсенал, или на охрану резиденций иностранных послов, или на обход площадей и улиц Стамбула. Андрей тогда должен был вымести спальню, наполнить водой кувшины.

Если янычары обедали дома, то, совершив намаз, усаживались на полу за дастарханом или вокруг тепси, большого медного подноса на подставке. Кусочками лепешки подхватывали из блюда плов, доставали руками мясо. Угощались арбузами и дынями. Пили разбавленное холодной водой молоко. Пообедав, мыли руки в лохани. Все это нужно было убрать и вымыть. Вечерами Андрей зажигал масляные светильники, свечи. Дел много. Но разве сравнишь их с работой в тюрьме?

Мехмет не раз и не два расспрашивал о своем деде. И Андрей повторял то, что слышал от старика в Кафе. Как татары разграбили станицу. Как были зарублены отец и мать Грицько.

– Старый уже твой дед, Грицько. А помирать, не увидавшись с тобой, не хочет.

Янычар вздыхал.

– Большой… усы. Во сне приходит. Говорит…

Когда Мехмет не понимал что-нибудь, он звал на помощь своего приятеля Масуда. Масуд говорил по-русски куда лучше. Татары поймали его на околице деревни, когда ему было десять лет. Масуд, как и многие в ода, держал в городе лавчонку на подставное лицо, приторговывал фруктами. (В конце XVII века дисциплина и боевой дух в корпусе янычар заметно ослабли. Оттоманская империя напрягала силы в войнах с Венецией, затем с Австрией, Венецией и Россией, и отбор в янычары был не слишком строгим.)

Однажды Масуд зазвал Андрея в кава-ханэ, которых было множество на берегу Золотого Рога. Они сидели на низких деревянных скамьях, покрытых циновками. Пили йеменский кофе. Разглядывали прохожих. В кава-ханэ никому дела нет до того, кто в какого бога верует. Здесь встречаются друзья поиграть в сатрандж – шахматы, подымить чубуками, добавив в табак алоэ и мускус. Звучат восточные мелодии. Танцуют цыганки и черкешенки.

Разговор получился откровенный. Масуд словно исповедовался.

– Михаилом, Мишкой меня звали. Это помню. Отца, мать – помню. Медный крест носил – помню. А откуда родом – не знаю. И никто мне это не скажет…

Рассказывал Масуд, что из славян не только они – янычары, но и многие вазиры, большие начальники, их жены и слуги. Кровь турок разбавлена славянской кровью. Семь лет он провел в аджеми-оглане, корпусе детей-варваров. Там его учили не знать ничего и никого, кроме ятагана, своего аги-командира и казн – судьи. И все-таки не смогли убить чувство родины…

– Не забыл ты русский язык, Масуд, – признал Андрей. – Как это тебе удалось?

– Да как. Говорил сам с собой: вот это дом, а это дерево. Вон человек идет. Вон лошадь бежит. Говорил с друзьями. Тайком. Наказывали за это строго. А потом, мало ли в городе русских?

– Кто же ты? Христианин? Магометанин?

Янычар отвечал задумчиво.

– Не знаю. Турки мы с Мехметом. И зови ты Мехмета – Мехметом, а не Грицько. Не нравится это нашему aгe…

Андрей с любопытством приглядывался к янычарам. Басурмане, а все родом из завоеванных турками христианских стран на Балканах, из Польши и России. Не дураки выпить.

Янычары гордились тем, что, мол, каждый из них стоит семи врагов. Потому именовали себя убийцами семи. Жили на жалованье из казны. Раз в год, в Святую ночь, получали голубую салоникскую ткань на одежду по десяти аршин на брата, отрезы муслина на тюрбаны и рубахи. Когда жалованье задерживали слишком долго и жить становилось не на что, подымали мятеж. В последний кровавый мятеж 1687 года янычары разбили дворец самого султана, разграбили половину Стамбула.

Искреннее изумление вызвали у Андрея яялары. Ну и народ! Свою и чужие жизни они не ставят ни в грош. На теле у многих особая татуировка – суры Корана. С врагами султана яялары бьются, прикрывшись шкурами диких зверей. При осаде вражеских крепостей яяларов первыми бросают на приступ. И эти смертники, одурманенные гашишем, заваливают своими телами рвы, открывая путь янычарам, которые следуют за ними с диким обвальным воплем: «Алла!»

Частыми гостями в казарме были факиры из секты бекташей, «крутящиеся дервиши» из секты мевлеви.

Ах, как пригодились знания и опыт, обретенные в доме месье Ремо! Стал Андрей у янычар домашним лекарем. Между дел учился говорить по-турецки. В свободные часы с интересом заглядывал в соседнюю Галату. Галату турки называют городом неверных. Там хозяева – иноземные купцы. Ходил Андрей по пристаням, глядел, как разгружаются корабли из Генуи, Лондона, Марселя, Бреста и Амстердама. В Галате живут вокруг своих церквей и синагог армяне, греки, евреи. В ее тесных кварталах обитают люди, связанные с морем, – таможенники, агенты купеческих домов и иностранных посольств, писари, матросы, грузчики, сторожа судов и складов. Лепятся матросские кабаки, скандально известные на всем Востоке.

Иногда Масуд или кто-нибудь из янычар давали поручение съездить в город, и Андрей, уплатив пару монеток каикджи – перевозчику, переправлялся на южный берег. На южном берегу – главные склады Стамбула. Сюда прибывают турецкие и греческие суда со строевым лесом и дровами с берегов Черного моря, с зерном из Крыма, Румынии и Болгарии. Отсюда купцы снабжают всем необходимым дворец султана, богатые кварталы Эминеню, Махмуд Паша, Баязид, городские рынки и караван-сараи.

Выполнив поручение, Андрей спешил на Большой базар – один из величайших базаров Ближнего Востока. Войдя в него одними из восемнадцати ворот, он подолгу бродил по тесным улочкам, забитым народом. На Большом базаре таких улочек 67, кроме того, есть еще несколько площадок для общих молитв, пять мечетей и семь фонтанов. Интересно было потолкаться у купеческих лавок, где торгуют парчой, бархатом, узорчатыми шелками. Едва стемнеет, купцы зажигали на прилавках большие свечи в серебряных канделябрах. В районе ювелиров – бесконечные ряды поставленных друг на друга сундуков и сундучков. Богатые стамбульцы покупают здесь драгоценные камни, красивые изделия из фарфора, серебра и золота. Есть ряды, где торгуют коврами. Высоко ценятся здесь русские меха. Да мало ли что еще могут предложить стамбульские и иноземные купцы!

Всегда много народа у мечетей Айя-София, Нур-и-Османия. Сулеймания, Фатиха-Ахмад. Однажды Андрей видел самого султана. Тот ехал верхом на аргамаке. На султане были просторные белые одеяния, хохол на тюрбане сверкал драгоценными каменьями. За султаном маршировали янычары – вооруженные до зубов бородатые великаны. На шапках у них – пучки из конских волос, крохотные галеры с мачтами, реями, веслами и флагами, судовые мельницы.

Народ падал ниц.

На окраинах Стамбула жили арабы, грузины, иранцы, египтяне и курды. Из поколения в поколение кормились дедовскими ремеслами. Смешавшись с толпой, Андрей не без интереса глядел на то, как веселят народ акробаты и канатоходцы, цыгане с учеными медведями, как борются пахлаваны. Любители стравливали на спор мелкую боевую птицу, петухов, баранов и верблюдов.

Любимым развлечением янычар была стрельба в цель из мушкетов и луков. Стрельбища проходили на Ок Майдане – обширном поле среди зеленых холмов за Арсеналом. Мехмет и его люди готовились к ним загодя. Как-то, проверяя лук и стрелы, Масуд сказал Андрею:

– Оттоманский лук бьет не хуже мушкета. Ловкий стрелок за одну минуту выпустит двенадцать стрел, сразит двенадцать врагов на расстоянии шестидесяти шагов.

Сам Масуд был стрелок хоть куда.

На Ок Майдане Андрей видел однажды великого вазира. Тот прибыл с батальоном аджеми-огланов, кандидатов в янычары. На красивых отроках – обшитые черными галунами голубые куртки, сужающиеся к голеням красные штаны, туфли без каблуков и задников. У них свои трубачи и барабанщики, свое знамя.

При каждом удачном выстреле раздавались ликующие возгласы. Отличился Масуд. Вазир вручил ему награду – лук из тиса.

Не хуже стреляли янычары и из мушкетов. Сколько русских солдат погибло под Азовом от их метких пуль!

Однажды ноги сами занесли Андрея на Есир пасари – невольничий рынок, что близ Скотного двора. Пыльная площадь Есир пасари была забита народом. Андрей прошелся по рядам выставленных на продажу невольников. Те сидели на скамьях, повеся головы. Их разглядывали со всех сторон, ощупывали. Состоятельные хозяева из Анатолии командовали:

– А ну-ка встань, гяур! Повернись. Руки покажь.

– Что делать умеешь?

Жались друг к другу укутанные в паранджи русские девушки и юные черкешенки. Тут было особенно много покупателей. Седоусый турок в красной феске, облюбовав товар, спрашивал продавца:

– Красива она?

– Красавица. Доволен будешь.

– Поглядеть надо. Деньги-то ведь свои.

Турок повел рабыню к приземистой арчатой постройке с краю базара. Вернулся оттуда красный от негодования.

– Какая там красавица? И зачем подкрасил ее да подрумянил? Вот пожалуюсь мухтесипу.

Хозяин товара юлил, просил извинить. Связываться с мухтесипом, главой местной власти, кому охота. Такой штраф накинет.

До слуха Андрея донеслась негромкая мольба.

– Вижу, ты русский. Выкупи меня. Век тебе буду благодарна. – Сквозь сетку паранджи из черных конских волос на Андрея глядели огромные глаза на почти детском лице. – Выкупи, молодец! Татары меня украли.

– Не могу, девушка. Я такой же раб.

– Ой, мама-маменька! Зачем на свет родила. Руки на себя наложу…

Русские люди встречались в Стамбуле на каждом шагу. Однажды вечером шел Андрей по пустынной улочке следом за согнутой годами женщиной с кувшином в руке. И вдруг вздох, жалоба:

– О, господи! Когда избавишь от этих мук…

– Откуда ты, мать? – догнав ее, спросил Андрей.

Старуха чуть не выронила кувшин.

– Аи, батюшки! Кто такой?

– Из России я. В аркан татарский угодил.

– Из России…

Поминутно оглядываясь, старуха поведала скорбную историю своей жизни. Во младости украли ее татары. Попала в Стамбул. Учили рукоделию, танцевать, чтоб продать подороже. Выдали замуж. А муж вскоре умер.

– Так и мыкаюсь в неволе. Теперь вот служанка в богатом доме. Ах, будь они прокляты, земля турецкая, вера бусурманская, разлука христианская!

Рассказывала старая взахлеб. Изливала душу.

– Как звать-то тебя, голубок?

– Андреем.

– Молиться буду, Андрюшенька, чтоб вернулся ты на милу родину, в мир крещеный, на ясны зори, на тихи воды. Ступай с богом!

В казарму Андрей возвращался задумчивый, печальный. Андрюшенька – так звала его мать. В казарме его ждала недобрая весть.

– На галерах падишаха не хватает гребцов, – сказал Масуд. – Как бы не пришлось тебе вернуться в галерную тюрьму.

У Андрея захолонуло на сердце. Опять цепи, бичи! Увидав, как он переменился в лице, Масуд добавил:

– Не сейчас. Нам велено грузиться на корабль. Поедешь с нами. Лекарем.

Продолжение следует

Вячеслав Крашенинников

Лет двадцать тому назад посетил я деревеньку Компезиер, что под Женевой. А там – старинную католическую церковь и шато, трехэтажный замок под черепичной кровлей. Второй этаж шато занимает просторный зал с красивой изразцовой печью, потолочными балками и оконными проемами в старинной росписи. По стенам развешаны шлемы, копья и алебарды. На стендах под стеклом – регалии, потемневшие от времени документы.

Посередине зала – длинный стол и стулья с высокими спинками. Когда-то, века назад, за этим столом сиживали, вершили дела суровые люди в париках и черных мантиях, с восьмиконечными крестами на груди.

Шато и его круглые башни с крышами-шлемами, с узкими окошками-бойницами походили на седых воинов, которые безнадежно отстали от своего отряда, заблудились во времени.

Это был музей Мальтийского ордена.

Из материалов музея я узнал о том, что церковь и шато с 1270 года принадлежали Ордену госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского. В Компезиере долгие годы было «коммандери» – одно из многочисленных имений Ордена, раскиданных по всей старой Европе.

Это посещение Компезиера и зародило во мне интерес к Мальтийскому ордену – так он стал называться с 1530 года, когда на два с половиной века обосновался на Мальте.

Мало что знал я тогда о мальтийцах. Видел когда-то портрет российского императора Павла Первого в роскошной мантии и при всех регалиях великого магистра Ордена. Читал в юности книжки о благородных рыцарях, об их сражениях с жестокими и коварными пиратами. Но, заинтересовавшись, стал мало-помалу накапливать материал. И оказалось, что Мальтийскому ордену посвящена обширная литература на многих европейских языках. Немало прекрасных статей и книг об Ордене принадлежат перу известной швейцарской писательницы Клэр-Элиан Энгель.

Многое дали мне и плавания на лайнерах по Средиземному морю с заходами в порты Турции, Греции, Италии, Франции и североафриканских стран. Они позволили познакомиться с традиционными районами действий мальтийцев.

Духовно-рыцарский Орден госпитальеров возник невообразимо давно – в 1099 году, в Палестине. Пешими и в седлах, а затем на своих быстрых галерах госпитальеры столетиями вели войны с «неверными», то есть турками, и берберо-арабами из Триполи, Алжира и Туниса, помогали сдерживать мощный натиск ислама на христианскую Европу.

В ту суровую пору резкие повороты в судьбах людей были обычным делом. Сегодня человек свободен, а завтра он мог попасть в рабство, потерять все. К примеру, будущий великий магистр Жан Паризо де ла Валлетт в 1541 году был взят в плен корсаром по имени Куст Али и целый год работал на веслах турецкой галеры. Обмен пленными помог ему выйти на свободу. А в 1554 году угодил в плен к де ла Валлетту сам Куст Али и вволю отведал бичей на галерах Ордена.

В XVII – XVIII веках в мире произошли огромные перемены. Главные торговые пути переместились из Средиземноморья в Атлантический и Тихий океаны. Океанские просторы бороздили могучие многопушечные корабли. Центрами международной торговли и политики стали Лондон, Париж, Амстердам. А Орден все вел «священную войну» против неверных. Рыцари захватывали ценные грузы, пленных. Их остров снискал мрачную славу величайшего невольничьего рынка Европы. Орден постепенно становился неким анахронизмом…

Однако он – в отличие от орденов тамплиеров и тевтонов – жив и поныне. С XI века не прерывается череда его великих магистров. Ныне резиденция их находится в Пьяцца ди Мальта, виа Кондотти, в Риме. Орден поддерживает дипломатические отношения с 38 государствами мира. Есть его постоянное представительство при европейском отделении ООН в Женеве.

Работая в Секретариате ООН, я часто выезжал в разные страны Западной Европы и «третьего мира», и почти всегда мне попадался на глаза мальтийский крест. Этот крест, который не спутаешь ни с каким другим, означал, что здесь – госпиталь, больница, странноприимный дом или лепрозорий. После того, как 1798 году великий магистр Фердинанд фон Хомпеш бесславно сдал Наполеону свою столицу Валлетту – сильнейшую крепость Европы, деятельность Ордена радикально изменилась. Им была создана сеть лечебных заведений. Он участвует в оказании помощи беженцам и жертвам военных конфликтов, эпидемий и природных катастроф, снабжает их продовольствием и медикаментами.

И в наши дни не редкость встретить людей, чьи далекие предки – мальтийские рыцари прославили свои имена в жарких сражениях на просторах Средиземного моря. Так, например, в секретариате Дворца наций в Женеве работал переводчиком один из потомков ранее упомянутого великого магистра Жана Паризо де ла Валлетт. Коллеги звали его Миша.

Право, удивительна судьба этой старинной провансальской семьи! В дни Великой Французской революции Валлетты, спасаясь от террора, эмигрировали в Россию. Здесь они обрусели, приняли православие. Но через сто двадцать с лишним лет грянула революция и в России, и Валлетты устремились обратно во Францию…

Мало-помалу у меня зрела идея написать повесть о мальтийцах. И оказалось совершенно необходимым ознакомиться с литературой о турках и арабах, вековечных врагах Ордена.

В ходе борьбы между христианскими и мусульманскими народами, населяющими Балканы, берега Черного и Средиземного морей, перемешивались огромные людские пласты. Десятки тысяч славян попадали на невольничьи рынки Стамбула, Триполи, Туниса и Алжира. Множество турок и арабов бедовали на галерах и в портах христианских стран.

Не обошел этот трагический «обмен» и Россию. Крымские татары, нахватав по окраинам тогдашней Руси «русских ясырей», продавали их в мусульманские страны, главным образом в Турцию. И сколько удивительных историй выслушали российские послы в Стамбуле, Риме и Венеции о русских полоняниках, о смелых побегах и приключениях удальцов, сумевших вырваться на свободу!

Листая как-то на книжном развале в Женеве изданный во Франции старинный фолиант, я наткнулся на смутное упоминание о неком Андрее Князеве, русском человеке, который попал в плен к турками, затем оказался на Мальте. И я сказал самому себе: «Стоп! Это как раз то, что нужно». Вдруг четко возник план задуманной повести, словно я глянул на давние события глазами неведомого Андрея Князева…

Андрей Князев – образ, конечно, собирательный. Мой герой живет на рубеже XVII – XVIII веков – в ту пору, когда петровская Россия делала первые попытки пробиться в Черное и Средиземное моря, завязать отношения с Мальтийским орденом.

Надеюсь, что предлагаемые главы из повести «Мальтийский крест» помогут читателю узнать что-то новое о той далекой поре, о турках, мальтийских рыцарях, о жизни и страданиях русских людей, вопреки своей воле оказавшихся на чужбине.