"Ведьмино кольцо. Советский Союз XXI века" - читать интересную книгу автора (Шубин Александр)

Война трех Дани

24 августа — 3 сентября.

Париж.

Романов, Аника.

«Философы и историки не устают спорить о первичности. Что первично, что определяет развитие событий. Хотя бы в человеческом обществе. Экономисты и их последователи нашли объяснение всему в экономике. Но попытка внедрить их теории в жизнь показала, что экономические процессы в свою очередь легко вывести из политических. Именно политическими, властными силами направляются экономические потоки. Собственность — это власть над людьми. Признание за экономикой первичности — описание человека как тела, потребляющего и производящего ресурсы, совокупляющегося и размножающегося. Это — преувеличение роли животного начала в человеке. Политическое понимание экономики превращает человека в инструмент или источник власти. Это — взгляд на человека как на передаточный механизм. Но и действия властителей определяются их идеями. Любой шаг человека можно вывести из его представлений, а развитие мира — из развития идей. Но не слишком ли много чести человеку, если судить о нем как о воплощенном духе? Мир идей, хотя и путем множества упрощений, можно поставить в зависимость от экономических интересов. Что же первично? Кругооборот».

Кругооборот событий нежданно занес Сергеича в тихую заводь.

В связи с военной обстановкой в Европе парижские власти закрыли воздушное пространство. Вокруг города висела цепь дирижаблей с металлическими сетками и соответствующими надписями. Пришлось садиться в каком-то пригороде Медон, откуда можно добраться до центра по железной дороге. В связи с дефицитом энергии электричка ходила два раза в день — утром и вечером, и билеты были недешевы. Во всяком случае, для французов, большинство которых предпочитало велосипед.

Был уже вечер, вторая электричка ушла, и Сергеич стал искать ночлег. Гостиницы забиты беженцами. В конце концов после долгих хождений по узким улочкам удалось найти местечко, которое сдавалось усталому путнику.

Дом недавно купил эмигрант из Тель-Авива, осажденного маврами. Хозяин подробно разъяснял жильцу, как пользоваться допотопной системой отопления и водоснабжения, у которой не было компьютерного управления, и поэтому нужно было постоянно самому регулировать температуру в комнате ручкой.

— А как же ночью?

— Ночью лучше сделать поменьше, для экономии, и накрыться одеялами, их много. А вот видеоплощадка в нашем апартаменте не предусмотрена. Мы соблюдаем тишину. И еще не надо стучать дверьми. Здесь все очень слышно. Старинные материалы — никакой звукоизоляции. А у меня маленькие внучки, если они проснутся, то не дадут спать не только нам, но таки и вам. Мы собирались делать ремонт, но запретило местное общество охраны культуры. В этот дом заходил Роден к одной своей знакомой. Вы понимаете. По этим ступеням ступала великая нога. Теперь они под защитой гражданского общества. Так что, ради Бога, ступайте осторожней.

Вперемежку с бытовым инструктажем хозяин дома рассказывал, как они бежали из Хайфы на перегруженном старом глиссере со всей семьей и скарбом (ветряк, небольшой автолет, кухонное и компьютерное хозяйство), а над ними проплывали на Анкару корабли мавров. Могли бы сделать один выстрел — и все. Но не сделали. Господь милостив к своему народу.

«Господь милостив к тем, кто выжил, — подумал Сергеич. — Или к тем, кто умер вовремя».

Сергеич прибыл в Медон, когда весь мир следил за ходом сражения в Штутгарте. Нибелунги остановили прорыв мавров страшной ценой. Мавры надеялись на средства глушения радиоуправления, которые не позволяли автоматическим средствам вторгаться в воздушное пространство над их группировкой. Чтобы пробить эту зону глушения, нибелунги бросились вперед сами с навесными ракетами. СМИ без конца крутили кадры, полученные прямо с боевых автолетов, — видеокамеры были установлены на большинстве нибелунговых машин. Стремительно приближаются прифронтовые холмы. Видны транспорты противника. Рой автоматических «жуков» ПВО мавров. Кто выстрелит первым? Справа от кабины море огня. Этого нибелунга пронесло, а его товарища нет. В век всеобщей автоматизации людей снова кладут на алтарь истории. Но, может быть, это лучше, чем погибнуть в обычной летокатастрофе? А вот и масса войск, склады. Наши ракеты пошли. Наверное, попадут в цель — там внизу полным-полно войск и техники. Но камера этого не видит — впереди только звезды. Выполнив задание, пилот резко забрал в ночное небо. Нужно уносить ноги. Звезды не стали ближе — трансляция прервалась. Видимо, конец.

А вот иной сюжет. Зрители полны адреналина, болеют за пилота, как на чемпионате мира. В общем, это чемпионат мира и есть. «Давай, парень!» Чуть не в каждой квартире Европы, в том числе и в нейтральных странах, это кричат на своем языке. Мочи их! Ага, завалил! Молодец, уходи влево! Кто-то кричит: «Вправо!», кто-то: «Вверх!», кто-то: «Вниз!» Пилот, слава Богу, не слышит этих миллиардов голосов, уходит по сложной траектории. Под ним коловерчение боя. Кто свои, кто чужие — не разобрать. Ошалев и озверев, пилот поливает весь этот клубок огнем. Кого он сбил — своих, чужих, кто теперь разберет. Несколько машин, объятых пламенем, рушатся на разворошенный муравейник мавров.

Многие сгорели над этими холмами. По непонятной европейцам причине африканцы не стреляли в автолет под скрещенными золотыми мечами, и хотя Анна бросалась в самую гущу, ее машина потерпела аварию в самом конце битвы, столкнувшись с уходящим грузовиком противника. Ее автолет разгерметизировался, потерял часть газа и плавно спустился в лес. В общем, вождь нибелунгов остался жить, но потерял половину армии. Шварц включился в кампанию воспевания Анны. Доля славы досталась и Алексу Засурскому, имя которого как пресс-секретаря центрального фронта стало ассоциироваться у зрителей с последними успехами. Ликование длилось недолго — мавры высадились в Испании. Европа снова почувствовала смертельную угрозу. Но в Германии наступило затишье.

Судьба Парижских информационных фондов продолжала вызывать у Сергеича тревогу — война приблизилась к границам Франции с юга и запада. Что же, завтра за дело.

Однако назавтра Сергеич не смог встать. Голова болела и ничего не могла переварить, вся полость рта полыхала, несмотря на лекарства, принесенные сердобольным хозяином.

Но Сергеич не стал вызывать из «Социума» никого, кто мог бы ему помочь выехать на Родину. Ему стало как-то все равно. Он просто отдыхал в этом полубредовом состоянии. Болел с удовольствием, как болеют школьники, — отмазка от занятий. Только через неделю он решил все же что-то предпринимать. Два обстоятельства казались ему странными. Во-первых, Таня отключилась от адреса, и он не мог с ней связаться. Она даже не знала, что он болен. Во-вторых, академик Принтам не отвечал на его запросы о встрече. Секретарь сообщал, что академик не может сейчас никого принять. В-третьих, вокруг местоположения Романова еще недавно кипели такие страсти, что нынешнее равнодушие мира к мэтру социальной науки было более чем странным. «Вот он я, лежу здесь доступный и бессильный, а вам все равно. Чем я мешал вам месяц назад и почему не мешаю сейчас?» Да, Сергеич отдыхал, но с каждым днем непривычное одиночество все больше тяготило его. Он уже думал переломить вялость и лень, вызвать сюда кого-нибудь. Но тут дверь открыла... Аника.

Она всплеснула руками, стала кипятить молоко, пичкать его какими-то микстурами из походной аптечки и отвечать на недоуменные вопросы. Да, она пока больше не воюет. Главное сделано, а теперь и Шварц справится. Он, в сущности, славный малый, присвоил ей звание полковника и отправил в бессрочный отпуск. Ребят жалко, но дело того стоило. Она пыталась связаться с Сергеичем, но безуспешно (действительно, так мутило, что почту он не просматривал). Она обегала Париж. Там такое творится! Надо бы ввязаться, показать французам, что почем. Но сначала надо было разыскать Сергеича. Да, Шварц помог ей — проверил со спутника все номера автолетов, припаркованных вокруг Парижа. Дальше — дело техники. Где она остановилась? На Вальми, у канала. Да, в Париже есть каналы, только этот очень маленький. Очень далеко, добираться приходится на велосипеде.

Намек был понят, и Сергеич разрешил ей остаться. Вечером она попыталась разложить на полу портативный армейский матрас, но площадь пола оказалась для него слишком мала. После непродолжительных мучений пришлось отказаться от использования военного снаряжения, и Сергеич пригласил Анику под собственное одеяло...

Утром Сергеич, как-то сразу окрепший и помолодевший, изъявил желание посетить Париж. Его еще шатало, но, опираясь на Анино плечо, он постепенно осваивался с искусством вождения организма. Они вышли по узеньким улочкам к миниатюрной железнодорожной станции, которая находилась под надежной охраной отряда профсоюза транспортников — на халяву никто не должен был пользоваться электропоездом. Само средство передвижения было извлечено из какого-то музея, но заново отремонтировано и выглядело как во времена юности. В трех вагонах ехало человек двадцать, но дорогие билеты все окупали. Поезд помчал по старинным акведукам, проложенным выше домов, горящих солнечными батареями крыш, и в какой-то момент даже казалось, что им в качестве исключения разрешили воспользоваться автолетом.

Когда поезд прибыл в Париж, выяснилось, что Сергеич уже может ступать довольно твердо, а вот Аника хромает. Оказывается, она уже лет десять не ходила пешком более десяти минут. А тут еще во время недавних подвигов ударилась сапожком о педаль автолета, и обувь разгерметизировалась, «потекла». Из подошвы стали выпирать какие-то структуры и царапать ногу. Аника смущенно улыбалась: «Это надежная шведская обувь. Только немножко хрупкая, не для войны». А вот свой отпускной ресурс она уже истратила, мотаясь по Парижу в поисках Сергеича. Что же, ухаживать так ухаживать. Они завернули в Латинский квартал, где горела реклама обувного. Но не тут-то было — средневековая улочка была перекрыта баррикадой. Осмотревшись, Сергеич вдруг обнаружил, что квартал превращен в настоящий укрепрайон. На баррикадах, сделанных из строительной пены, сидели молодые люди воинственного вида, но в гражданской одежде. Один из них подошел к Сергеичу сзади и грозно спросил, с какой целью он пытается проникнуть в квартал. На это ошарашенный эксперт ответил, что хотел бы приобрести пару обуви. К его удивлению, страж баррикады учтиво поклонился и ответствовал, что защитники Латинского квартала рады приветствовать покупателя и способствовать торговле.

По улочкам и магазинчикам бродило не так много покупателей (в основном японцы, латиноамериканцы и русские). К радости членов союза работников легкой промышленности, который держал обувной магазин, Сергеич ввел Анику в их заведение. Пока шведка медитировала в мире французской обуви, Сергеич стал просматривать новости, восполняя упущенное за дни болезни.

Период, в который Романов посетил Париж, впоследствии вошел в историю как война трех Дани. Она была связана со вторым этапом мавританской войны, когда Халифат, увязнув в атаках и контратаках, прекратил наступление и начал воздействовать на тылы противника. По всем странам Запада стали распространяться болезни, взрываться транспортные и промышленные объекты. Пиком этого террора стал взрыв туннеля под Ла-Маншем. После этого антитеррористический режим в Европе достиг апогея, «подозрительные» арестовывались безо всяких объяснений, комендантский час был распространен на все темное время суток, а снабжение дешевыми ресурсами и продуктами происходило с небывалыми перебоями. Естественно, что такой произвол власти вызвал волнения, которые нельзя было подавлять силой — это привело бы как минимум к немедленным перевыборам всех властей, авторитет которых и так держался на волоске. В парламенте борьба фракций дошла чуть ли не до дуэлей, а Верховный президент по доброй французской традиции на всякий случай бежал в Мец, откуда агитировал за порядок. Но в конце концов все понимали, что в современном обществе президенты не могут повлиять ни на что существенное.

В этих условиях судьбу Франции снова попыталось взять в свои руки студенчество. В Сорбонне и вокруг нее закипели столкновения между молодыми сторонниками твердого порядка и очищения Парижа от выходцев из Африки, с одной стороны, и защитниками гражданских прав, расового равноправия и широкого социального обеспечения — с другой. Южная часть Парижа, населенная более обеспеченными людьми и покрытая сетью дорогих магазинов, поддержала и экипировала отряды студента-филолога Даниэля Вальжана, который в серии ожесточенных драк выбил демократов на север и занял Латинский квартал. Вальжан, которого из-за его белокурой шевелюры звали Белый Дани, выдвинул лозунг «Долой внутренних мавров» и пригрозил мэрии навести порядок даже через ее голову, если она будет и дальше уклоняться от выполнения своих обязанностей. Мэрия усилила полицейские наряды, вооружила их ракетными арбалетами, но строго-настрого приказала ни в кого не стрелять.

Тем временем в восточных кварталах, населенных преимущественно выходцами из Африки, кипели страсти. Положение здешних жителей, каждый второй из которых остался без работы и ресурсов, становилось бедственным. Недовольство аккумулировали молодые ребята во главе с вожаком отрядов черной самообороны, которого прозвали Черный Дани. Он обосновался в дешевом американском ресторанчике на Севастопольском бульваре, который издавна был излюбленным местечком цветной молодежи и небогатых туристов — близко к центру и восточным кварталам, и поесть можно недорого. Теперь здесь решались судьбы Парижа. Каждый вечер Черный Дани совещался с лидером Объединенной коммунистической лиги, имя которого было засекречено, но внешность напоминала американского дедушку, нарисованного на всем в этом ресторанчике (видимо, он основал данную фирму). И сам дедушка, и секретный вождь объединенных коммунистов напоминали Троцкого, только подобревшего и потолстевшего, и поэтому их обоих звали «Добрый Троцкий». Многие даже считали, что ресторан принадлежит живому Доброму Троцкому, хотя на самом деле заведения фастфуда давно уже контролировал профсоюз пищевиков.

Сим Черный Дани понимал, что весь Париж черным не одолеть и, скорее всего, полиция ждет только повода отыграться на цветных (всех цветных полицейских он считал предателями). Но Добрый Троцкий, повествуя о нищете масс, которые «доверились тебе», звал своего товарища к «походу на Париж», то есть на относительно обеспеченные «белые» кварталы левого берега. А для начала нужно захватить мэрию и провозгласить советскую власть!

На переговоры с Черным Дани иногда заходил Даниэль Распайль, уже немолодой профессор Сорбонны, утонченный, возвышенный и экуменичный, как собор Сакре-Кер. Он сохранил со своей левацкой юности рыжие волосы (может быть, и крашеные — здесь историки расходятся во мнениях), но с возрастом приобрел рассудительность и влияние в верхах. Его теперь называли Красный Дани, и он был надеждой остальной части Парижа, которая боялась, что война молодежных группировок перерастет в полномасштабное гражданское побоище. Поскольку Красный Дани был преподавателем Белого и в то же время симпатизировал Черному, он курсировал между Латинским кварталом и ресторанчиком Доброго Троцкого, уговаривал власти не стрелять в случае чего.

Крепкие ребята Черного Дани наложили свою дань на многочисленные ресторанчики и магазины, которые теперь должны были кормить всех желающих бесплатно. Меню каждый раз становилось предметом торга с профсоюзами, которые в целом сочувствовали голодным парижанам, но кормить многомиллионную массу на халяву тоже не хотели. Несколько частных ресторанов оказались слишком упрямыми и были разгромлены. После чего продукты исчезли со всего востока Парижа.

После некоторых колебаний Черный Дани собрал митинг перед ратушей, произнес зажигательную речь об угрозе голода, которая была проиллюстрирована смонтированным накануне видеорядом голода в Африке прошлого века и продовольственных излишеств Парижа полувековой давности. Даже белые защитники гражданских прав, пришедшие на митинг, были готовы «идти на Париж». Выступивший следом Добрый Троцкий провозгласил советскую власть и назвал электронный почтовый ящик, по которому можно отдавать голоса за депутатов Совета. Но его уже мало кто слушал. На Париж! На Сорбонну! Зададим им жару!

В тот момент, когда Сергеич и Анна входили в обувной магазин, колонна Черного Дани двинулась мимо ратуши (полицейские, приготовившиеся было к бою, смогли перевести дух) в сторону Латинского квартала. Тысячи отверженных продвигались мимо ко всему привыкшей громады Нотр-Дама, приплясывая и притоптывая под музыку народов Африки, разбрасывая вокруг петарды, скандируя лозунги дня: «Мы хотим есть!», «Мы тоже люди!». Шествие напоминало танцующего в стиле рэп огнедышащего дракона. Выступление не было спонтанным — впереди шли крепкие ребята с электродубинками, арбалетами (правда, стрелы были спортивными, без наконечников) и флагами различных политических клубов, которые больше напоминали копья.

Аника сфокусировала свой взор на красных сапожках, вполне соответствовавших ее имиджу валькирии. Сергеич взглянул на ресурсный эквивалент и крякнул. При всех неслабых доходах «Социума» Сергеич много тратился на эксклюзивную информацию и гордился скромным образом жизни (впрочем, это не мешало ему мотаться по всему свету и останавливаться в хороших отелях). Но Аника смотрела на сапожки и Сергеича таким восторженным взглядом, что он даже не стал ворчать (что обязательно сделал бы, будь рядом Татьяна). Он просто перевел соответствующий ресурс на счет союза легкой промышленности Парижа. Аника сняла сломанную обувь и торжественно погрузила ее в контейнер по переработке мусора. Затем она прошлепала босыми ногами к покупке, встала на подошвы, и сапожки включились, обволакивая очаровательные ножки валькирии своими тканями. Аника отрегулировала температуру в сапожках и с удовольствием попрыгала. Работники магазина с присущим французам эстетизмом наблюдали зрелище, несмотря на доносившийся с улицы шум толпы. Они тут же предложили Анике еще невесомую сумку-пояс с воздушным зонтом — в цвет к сапожкам. Не успел Сергеич рта раскрыть, как она согласилась. Ну что же, ухаживать так ухаживать. Ее глаза расширились от восторга, заслонив собою мир. Счастливая Аника вышла из магазина, ступая по старинным камням Латинского квартала ножками в новых красных сапожках, на ней еще был пояс, куда она положила свой миниатюрный арбалет (как новоиспеченный офицер, Аника имела право на ношение оружия). Хотя дождя не было, она решила опробовать обнову и включила зонтик. Струя воздуха задела волосы, и они волшебно взвились к общему удовольствию Аники и Сергеича. После этого валькирия всю свою благодарность вложили в долгий поцелуй.

И вот тут они заметили, что находятся в минуте ходьбы от исторических событий. Русско-японско-латиноамериканские туристы запускали видеокамеры не на себя, любимых, а куда-то за угол, а оттуда доносилось скандирование и шум борьбы.

Сергеичу не было видно, что там происходит, и он обошел линию фронта, выйдя на бульвар Сен-Мишель. Атакующие не использовали возможность обойти осажденную крепость с фланга тем же маршрутом. Тактика была не так важна по сравнению с эстетикой боя. Для французов независимо от их происхождения и социального положения эстетика была превыше всего. Тем более когда все происходило под камеры СМИ. На монументальную баррикаду карабкались толпы с флагами-копьями, постепенно затопляя эту плотину, еще защищавшую Латинский квартал от погрома. Защитники, одетые в каски, пневматические доспехи и антиударные плащи, щедро наносили удары по головам и плечам гораздо хуже экипированных «варваров». Картина воистину античная. Автолеты «Скорой помощи» отвозили раненых, вокруг летали камеры видеозапаси и дымовые шашки. Полиция была наготове в ожидании приказа, но было ясно, что в случае чего ей не справиться с этим буйством страстей.

Всем нападавшим не хватало места для драки, и они стали рассасываться вдоль бульвара, нанося ущерб витринам и обывателям.

Перед Сергеичем вырос детина в берете под Че Гевару, но со значительно менее симпатичным лицом (природа, в отличие от сериалов, не всегда щедра на обаятельные лица), и схватил профессора за шиворот. В руке боец социально-этнического протеста сжимал грозную электродубинку, которая могла вот-вот причинить ущерб здоровью всемирно известного ученого. Автопереводчик с трудом трансформировал возглас нападавшего на литературный русский язык: «Буржуйская сволочь». Но за угрозами словом не последовало действий. Перед носом поклонника Че Гевары появился арбалет. Анна сняла его с предохранителя, крылышки резко выдвинулись с хлестким щелчком, натягивая тетиву. Стрела автоматически вошла из зарядного пенала в ложбинку так, что противник увидел ее как раз напротив своего глаза. Надо сказать, что революционеры всегда уважали силу. Проблема была решена. Но в следующее мгновение и Сергеича, и Анику сбила с ног толпа, нахлынувшая сзади. Отборная ватага Белого Дани, пройдя как раз через обувной магазин, двинулась в атаку на оголенный фланг осаждавших. Когда наблюдатели встали с земли, драка шла уже на мосту. Но масса отверженных напирала от Нотр-Дама. И тут Белый Дани применил новое для уличных боев оружие — мощные брандспойты со строительной пеной. Ее поток слизистой массой устремился на противника, сбивая с ног, окутывая и обтягивая тела, сползая в Сену, непредсказуемо меняя формы старинного моста. В этой вязкой массе копошились тела, озабоченные тем, чтобы не задохнуться. О победе уже никто и не думал. Часть сторонников Черного Дани ретировалась с поля боя, часть отступила, полная революционного достоинства. Через несколько минут туристы снимали на пленку скульптурный результат драматической баталии: из Фундамента мостовой выделялись приведения борцов за свободу, частично окаменевшие, но, слава Богу, с живыми лицами. Насколько Сергеич мог понять, жертв не было. Некоторые бойцы торчали из фундамента, как утопающие из болота. Мастера современного искусства сбежались на мост, голографируя это произведение.

Полиция, орудуя отбойными молотками, не торопясь производила аресты проигравших, устраивая облавы и в пограничных кварталах. Штаб Черного Дани в «Добром Троцком» был разгромлен.

Белый Дани сделался героем средств массовой информации. Не сходя с баррикады, он развивал свой успех под камерами СМИ: «Балаган президентов и бессильных, неработоспособных мэрий и префектур изжил себя. Я объявляю подготовку к референдуму по изменению конституционного устройства страны. Шестая республика уже умерла, и нам надо решить, заменить ли ее седьмой. Или третьей империей. Лично я полагаю: у нас было слишком много разных республик, чтобы питать иллюзии относительно этой формы правления. Настало время накормить голодных не в ущерб порядку, прекратить бессмысленную помощь разлагающемуся западному сообществу и выйти из НАТО».

Аника, как военный человек, возмущалась такими беспорядками в тылу действующей армии. В принципе, Сергеич считал это нормальным — революции нередко начинаются в воюющей стране. Но странно, что армия не вмешивается. Было бы логично установить военное положение или что-то в этом духе. Аника просветила его на этот счет: оказывается, у Шварца даже было совещание по поводу угрозы волнений в крупнейших городах Европы. Решили, что армия не должна вмешиваться. Организовать жизнь в этих муравейниках она все равно не сможет. Пусть выкручиваются мэрии. Военные подразделения взяли города под контроль по периметру, чтобы они не стали очагами исламистских диверсий. В европейских городах чуть не половина населения мусульмане, и они могли бы составить пятую колонну мавров.

Решив все увидеть своими глазами, а не через кривое зеркало видеокамер, Сергеич и Аника проследовали в сторону площади Республики и обнаружили, что «белое дело» далеко от торжества. Восток и Север Парижа покрылся баррикадами. Идея со строительной пеной пришлась по вкусу не только победителям, но и побежденным. Сероватые глыбы баррикад прекрасно гармонировали с серо-желтыми фасадами зданий. В окнах крыш были видны невесть откуда появившиеся стволы. Некоторые защитники революции таскали с собой весьма серьезное оружие, которого еще не было сегодня утром. Аника прокомментировала, что оружие, насколько она понимает в нем, имеет халифатское происхождение. Информационные средства сообщали, что мэрия срочно вооружает отряды Белого Дани. К Парижу стягивается армия, но основная ее часть в это тревожное время вынуждена стеречь границы республики (или что там будет существовать на ее месте).

Центром «черных» теперь стала площадь Республики. Вокруг каменной дамы, символизирующей республиканскую форму правления, шел постоянный митинг базарно-дискотечного типа. Участники бродили, сидели вокруг выступавших, перебивая и дополняя их, пританцовывали под звучавшие над площадью мелодии. Делегаты от этих групп то и дело собирались у памятника, и вместо него под новую мелодию появлялся очередной виртуальный оратор. Публика была многорасовой, защищать республику пришли участники гражданских движений со всего Парижа. При этом все хотели какую-то другую республику. Сергеич запомнил некую Марию Уари, которая убежденно проклинала «это фашистское государство, которое отняло у меня родителей, родной язык и детство из любви к холодным бюрократическим предписаниям». Смутно вспоминалось какое-то давнишнее дело о девочке, которую не могли поделить русская мама и французский папа, и в итоге ее вообще отобрали от родителей, изолировали от русского языка и культуры. Любви к справедливому государству это не прибавило. Остальные выступавшие тоже находили, чем укорить государство всеобщего благоденствия, которое перестало быть таковым после начала Великого кризиса. Белый Дани, выглядевший на виртуальной площадке как новатор, здесь, на площади Республики, воспринимался просто как фашистский диктатор, который пытается «реанимировать труп капитализма». Но, кроме Доброго Троцкого, мало кто предлагал выход, а его рецепты немногим нравились. Черного Дани не было видно. Он ушел в подполье. В кучке лидеров сидел Красный Дани, которого Сергеич знавал несколько лет назад по научной части. Отлично, можно вступить в игру.

Уверенно пройдя через малоубедительную охрану, Сергеич представился Красному Дани (тот мог не помнить его в лицо, но имя-то знал наверняка) и без обиняков спросил:

— Ну что, воевать собираетесь?

— Вы смеетесь. С кем тут держать оборону. Нас разбили еще до сражения. Большинство СМИ на стороне белых. Противно капитулировать просто так.

Распайль был женственным утонченным человеком, не выпускавшим из тонких пальцев витаминозную сигарету, которую изредка потягивал. Сергеич не любил курильщиков, считая, что они слишком помешаны на своем здоровье, а в результате становятся рабами сигарет и уже не могут получать полезные вещества нормальным путем. Впрочем, это их дело.

Одно было несомненно: Красный Дани не годился на роль харизматического вождя для СМИ. В нем был интеллект, но не было силы. Его ставкой был Черный тезка с мощной фактурной фигурой. СМИ любили показывать его интервью, которые он давал, танцуя рэп. Но Франция не могла пойти за африканцем. Она лишь страшилась партизанско-террористической войны, пятой колонны мавров. И Красный Дани, в принципе, мог бы договориться с этой угрожающей силой. Но сегодня дело компромиссов явно проигрывало. Они решили, что ничего существенного тут пока не будет, и Романов предложил сходить глотнуть кофе. Красный Дани, конечно, не мог отказаться от возможности попить кофейку за счет богатого советского профессора. Сейчас этот традиционный для французов напиток сильно подорожал. Они выбрались из толпы, где Красного Дани почему-то никто не узнавал, и, надев предложенный Распайлсм воздушный скейт-борд, прошвырнулись до улочек Монмартра. Перед ними под синтетическую музычку а-ля гармошка как ни в чем не бывало танцевало несколько сот парижан. Может быть, это и есть представители большинства? С террасы кафе была видна вся панорама противостояния. Вон там, где над собором Инвалидов реет виртуальный трехцветный флаг сил «порядка», расстилается старинными крышами юг, занятый белыми. За ними вся мещанская Франция. Средний класс, оплот «партии порядка», будь то фашизм или либерализм. За романтическими улочками Монмартра, на фоне новых промышленных небоскребов, — восток, занятый черными. Это всегда бедность, перекати-поле, маргиналы — кочевники мира, беженцы с бурлящего Юга. А что за интеллектуалами? Интернет-кафе Елисейских Полей, каштаны, скрывающие своей зеленью Триумфальную арку. Да уж, не до триумфа. Распайль, быстро отхлебывая кофе уже из второй чашки, горячо доказывал, что за маргиналами, истинно свободными людьми, будущее информационного мира.

— Но сегодня Франция и вся Европа жаждут стабильности, и средние слои тоже, — возразил Романов.

— А не вернуться ли к пятой республике? — рассуждал Распайль. — Но эту мысль сам Красный Дани отверг сразу. В информационном обществе бюрократическая система руководства не будет пользоваться никакой популярностью. Манипуляторы сознанием получат прямой доступ к власти, Европа окончательно отвернется от Франции, а регионы — от Парижа. С тех пор как начался кризис, регионы стремятся жить сами по себе, Париж вынужден крутиться сам в этом общеевропейском винегрете. В конце концов, Белый Дани — это борьба за сохранение размываемой французской культуры, примитивно понимаемой мещанским сознанием как мода. Он — стильный парень, и это нравится консервативному французу. Для французов мода — второе «я».

Романов ощущал, что сегодня за «красными» нет своего социального слоя, своей культурной ниши. Сборная солянка. А нужно убедить эту разрозненную армию в том, что она защищает единое дело. В лучах восхищенного взгляда Аники Романов начал доказывать Распайлю теорию информалиата — лидирующего класса современного общества, который противостоит как нетворческому мещанству, так и маргинальному хаосу.

— Сила информалиата в его опоре на информационные технологии, в его способности сочетать и производство, и управление своим трудом, и социальное творчество. Сеть неформальных информационных связей и лежит в подкладке вашего гражданского общества. Это огромная сила, которая просто не осознает своих интересов. Если вы сумеете заразить ее верой в собственные силы, вы горы свернете.

Распайль, в принципе, знал эту теорию и слушал, скептически улыбаясь. В его положении это ничего не давало:

— Ну информалиат, ну неформалы и информационное общество. И что? Всей этой социологией мы белых не побьем. За ними и СМИ, и физическая сила.

— Как вы не понимаете! — вмешалась Аника, которой академическая подготовка и военная смекалка помогли понять, куда клонит Сергеич. — Вам же дают новое оружие. Если под ваше знамя встанут программисты, они могут обойти СМИ, а то и парализовать враждебные каналы. Тут бы хакеров поднять. Как вы думаете, нужна ли хакерам империя? И потом, если вы проигрываете лобовое столкновение, неформальное информационное пространство позволяет вам уйти из-под удара.

— Точно, — продолжал Сергеич напирать на Распайля, заказав ему четвертую чашку кофе с пирожным. — Вальжан провозгласил референдум. Референдум — всегда обман, манипуляция. Настаивайте на постоянном референдуме. Ну как с президентами. Ведь голосуя за президента, вы просто решаете, кто будет от вашего имени выступать в политическом эфире. Вы как бы живете в стране с таким президентом, в то время как ваш сосед живет в обществе другого президента.

— Ну да, это — принцип шестой республики. Очень удобно, у первых пяти президентов — важные прерогативы в отношении правительства...

— А теперь представьте, что одновременно во Франции, а затем и во всем Евросоюзе будут сосуществовать и империя с императором, и республика со всеми президентами...

— Нет, это вызовет слишком очевидное противостояние. Империя сожрет...

— Для равновесия можно добавить еще что-нибудь покруче империи.

Аника вспомнила, что Добрый Троцкий провозгласил Совет. Но Романов отмел этот лозунг:

— Нет, глупый Троцкий. Совет — это наше, это годится в Северной Евразии. Здесь нужно что-то похожее, но на французский манер.

— Парижская коммуна! — воскликнул Распайль и сам испугался своей смелости.

— Точно! Если я что-то понимаю в СМИ, они будут в восторге! Можно набрать вождей потипажней, только чтобы уравновешивали друг друга. Это будет получше единоличного императора.

В этот момент с грохотом взорвалась бомба, которая разнесла остатки центра Помпиду, который уже взрывали три раза.

— Как надоел этот терроризм. Скоро начнут взрывать и красивые здания. Представляете, в терактах стало гибнуть больше народу, чем в технических катастрофах. Ну, так вернемся к нашим бананам. Коммуна, говорите. Но Коммуна плохо кончила. Вальжан может примерить лавры Тьера.

— А мы договоримся с «Версалем». Ведь половина депутатов национального собрания вам сочувствует. Регионы сейчас примут идею Коммуны на ура — они отстаивают свою автономию, а вы принесете ее им как законное право. И с мэром можно договориться, если объяснить, как накормить город.

Распайль неуверенно погружался в идею Коммуны; ведь это же всего лишь игра, как и все в нашем мире. Сейчас только мавры предпочитают стрелять по-настоящему, а остальные — виртуально. Глядишь, за это время удастся накормить людей, и они поверят, что это сделал новый порядок, а не новые порядочные люди.

Распайль, который только что сам обрел сытость благодаря Сергеичу, был готов выслушать дальнейшие спасительные рецепты. Но французская гордость не позволяла ему просто так принять советы советского человека. А когда прозвучали слова «организованное общество», Красный Дани пришел просто в возмущение: «Я так и думал, что вы захотите заменить нашу свободу своим организованным обществом!»

Сергеич стал привычно разъяснять, что существующее в Союзе организованное общество не ограничивает свободу даже так, как ее ограничивает система Евросоюза. Просто каждый человек получает своего «проводника», если не готов самостоятельно найти применение своим способностям. Разве плохо, если каждый занимается тем, что у него получается, а профессионалы-психологи и дилеры пристраивают плоды его трудов, обеспечивают его всем необходимым?

— Да это худший вид капитализма! Человек оказывается опутан паутиной этих «проводников»!

— Неправда ваша! У проводника нет власти, кроме убеждения. Вот вы бы пожили таким образом и не говорили бы... Или безработица лучше? Или постылым делим заниматься всю жизнь?

Спор разгорался. Романов стал обличать европейскую цивилизацию:

— Вы не смогли уследить за Накоплением маргинальной массы, не смогли ее рассосать. И еще говорите о том, что за ней будущее! Если так — мавры будут вашим будущим! Накопление маргинальных масс — фундаментальная социальная ошибка, которая, как правило, ведет к революционным потрясениям!

Распайль тоже злился, но во многом разделял мнение Романова о европейской политике:

— Хорошо вам с вашими просторами, общинной традицией. Вам легко обустраивать электронные общины, наукограды, агломерации коттеджей в чистом поле. А у нас занят каждый клочок земли, все закрыто частной собственностью, а сейчас еще и природные катаклизмы из-за потепления — земля гибнет на глазах. Отсюда и нехватка продовольствия, военные потрясения только обострили проблемы, доставшиеся еще со времен Депрессии.

— Общинную традицию, между прочим, не легко было восстановить. Да и просторы такие, что французы не поедут их осваивать. Чукотка — это совсем не Нормандия.

— Почему бы не попробовать? Какая-то часть активных маргиналов с удовольствием сменит скуку Парижа на авантюру жизни в Сибири.

— Вот! — остановила их Аника. — У вас есть вторая за день конструктивная идея. Серж вполне может договориться о такой программе в России.

Сергеич чувствовал вдохновение деспота, который перекраивает жизнь по собственному произволу. Все казалось возможным. Где достать продовольствие, чтобы накормить Париж, пока их реформы не наберут обороты? И снова Сергеич шокировал Дани:

— Заложить парижские музеи!

Распайль, который уговаривал уже третий бокал вина из купленной Романовым бутылки, молча бросился на Романова с кулаками, но Аника хладнокровно прижала его к столику.

— Ну что ты, дурашка, все равно из Парижа ничего не уйдет. Просто город должен создать музейную корпорацию, которая будет доить туристов круглосуточно, а не несколько часов, как сейчас. А владельцами половины корпорации будут крестьяне со всего мира, которые предоставят вам продовольствие. Они даже не соберутся никогда все вместе, но зато будут считаться совладельцами культурных сокровищ. Так что не бойся, Мона Лиза из Лувра не уедет, будет и дальше всех доставать своей улыбкой за конкретный энергоресурс, которым вам просто придется делиться с крестьянами. По сути, за нынешнее спасение вы делитесь престижем и частью будущих доходов. Плохо ли? У нас музейная корпорация вообще на треть принадлежит музейным работникам. Знаешь, как они пашут. Только появись у музея среди ночи — будут зазывать посмотреть их экспозицию.

— Ну, конечно, что у вас смотреть в русских музеях, — съязвил Распайль и тут же испугался. Возмущенный Романов замахнулся на обидчика русской культуры только что опустевшей третьей бутылкой. Но бдительная Аника спасла французскую историю от трагедии, схватив Романова за руку.

Когда они вышли из кафе, уже вечерело. По мере дегустирования вин все трое успели неоднократно поссориться и помириться и сейчас находились в состоянии братства и любви. Распайль вис на Анике, Сергеич обнимал их обоих. В этом состоянии они добрались до площади Республики, где все еще продолжались демократические камлания. Отодвинув охранника уверенной рукой, Дани ступил на лестницу к трибуне. Его тут же узнали и пропустили без очереди. Он преобразился. Дани поднимался по лестнице сосредоточенно и торжественно, так, как поднимаются на эшафот. Его лицо было одухотворено. Когда над площадью зазвучал энергичный ритм, обычно сопровождавший выступления Красного Дани, другие речи стихли, и только камеры СМИ стали стягиваться к статуе, вместо которой уже появилась фигура оратора.

В свете виртуальной подсветки Дани походил на статую мушкетера или Сирано. Он говорил фразами, отточенными, как клинок, и разил точно в цель, одновременно попадая в ритм мелодии. «Мастерство есть мастерство», — признал Сергеич. Призыв Дани к информалиату связать Францию воедино нитями дружбы дошел до адресатов. Романов опасался, что во Франции термин «информалиат» не очень распространен, но у слушателей не было сомнений в контексте — они и есть часть этой великой силы, этого творца нового счастливого мира, который наступит после войны.

Нос, руки, плечи Красного Дани жестикулировали в такт музыке и мысли, а невесть откуда появившаяся сигарета описывала в воздухе замысловатые пируэты, которыми Дани чертил будущее устройство Франции. И все понимали — это будет прекрасный храм. Коммуна? Конечно, Коммуна! Империя? Бог с ней, если они хотят — будет им и империя. Снизойдем до их опасений и предрассудков. Все, кто видели эту речь в СМИ, конечно, стали за Коммуну. Так это было красиво и романтично. Кто будет осуществлять декреты Коммуны? Те, кто за них проголосует и будет готов их выполнять. Правителями станут те, кем правят. Кто против, пусть живет в империи. Жалкая участь трусливого мещанина, который боится сделать шаг и доверяет свою судьбу наглому молокососу. Даже в рядах Белого Дани многие теперь были за Коммуну. Такую средневековую и архитектурно-культурную.

В заключение Распайль пригласил к переговорам всех Даниэлей, мэрию, президентов, депутатов, по ходу упомянув положительные стороны каждого из них. Не забыл поблагодарить и друга из России Сержа Романова за предложение помощи в преодолении кризиса. Похоже, Романова приняли за какого-то энергомиллиардера, и его имя стали повторять с надеждой на халяву.

Уже вечером Красный Дани и Сергеич вели переговоры в Ратуше с теми, кто на сегодня представлял Францию. Собственно, за столом сидели человек десять, но еще три десятка присутствовали в видоокнах. Здесь были и мэр с его советниками, и несколько президентов и фракционных лидеров, и видные региональные боссы, и несколько загадочных бизнесменов, о которых шептали, что они уполномочены какими-то транснациональными тайными обществами и без них никак нельзя. Но тон задавали не они. Активно вели себя Черный Дани, вожаки хакеров и держатели серверов, ролевые джидаи и диджеи, которые согласились считать себя информалиатом. Это понятие становилось модным в чатах, видеоклип «Информалиат» занимал ведущие строки в топах. Заканчивалось обсуждение структуры видеопортала Коммуны и интерактивной сети референдума. Прибыли и первые депутаты Коммуны, уже собравшие достаточное для избрания количество голосов. Половина из них состояла из прежних депутатов мэрии, но наиболее ярких и радикальных. Были и новички, в том числе неизменный Добрый Троцкий, который именовал себя также председателем Парижсовета, вызывая у присутствующих улыбку.

В кулуарах Красный Дани уже провел большую работу. Кивая на Сергеича, он угрожал несогласным, что в случае широкомасштабного кровопролития и установления диктатуры Белого Дани в Париже Франция будет подвергнута остракизму мирового экспертного и информационного сообщества. Имидж фашизма прилепится к ней, хотим мы этого или нет. Сергеич знал, что «белым» сочувствует половина мэрии, но угроза хаоса еще страшнее.

Получив слово, Сергеич на полную мощность включил свою квалификацию переговорщика. На переговорах важно повторять то, что говорят непримиримые противники, лишь немного сдвигая акценты и освежая атмосферу юмором, интересными сплетнями, радужными перспективами жизни участников после того, как все кончится успехом, В сущности переговоры — вещь интересная, если не занудствовать. Ключ к решению социальных проблем заключается в том, чтобы развести интересы. Антагонистические социальные группы просто не должны находиться в одной точке.

«Тертые калачи» Франции в нюансах перетирали детали — как вывести из Парижа безработных и чем их занять, где взять на это ресурс. Восстановление туннеля под Ла-Маншем, дезактивация окрестностей разрушенных АЭС, вербовка желающих поработать какое-то время в сельскохозяйственных общинах южной России (Сибирь их, пожалуй, отпугнет). Идея всефранцузского сбора продовольствия под залог музеев прошла, несмотря на вялое сопротивление Распайля. Сергеич предлагал объявить конкурс на реконструкцию восточной части Парижа и другие социальные программы, которые сыпались из него сейчас как из рога изобилия. Половина их потом так и останется на бумаге, но важно увлечь критическую массу бунтарей какими-то конструктивными делами, разрулить социальную ситуацию и направить энергию людей в тысячи разных направлений, желательно подальше от столицы. Пусть нынешние защитники разных баррикад встречаются как можно реже, потому что все волнующие их проблемы должны решаться на разных виртуальных пространствах — будь то религия, культура, мировоззрение, музыкальные вкусы и т.п.

Сергеич воспользовался своим положением главного переговорщика и попросил кое-что для себя. Он получил право использовать автолет, что позволило ему в дальнейшем мотаться между тремя Дани, мэрией, президентами Франции, сохранявшими какой-то авторитет, профсоюзами, видеокомпаниями, военными штабами. Еще под каким-то предлогом он продавил решение снести пирамиду перед Лувром (Сергеичу она с юности не нравилась). Пролетая на автолете мимо всемирно известного здания, Сергеич увидел, что стеклянного монстра, загораживавшего фасад дворца, уже разбирают.

Ну, дело пошло. Переговоры станут новым увлекательным сериалом. Пусть только начнут, это отвлечет их от подготовки войны. Пока они будут заниматься переговорами, энтузиазм масс спадет, особенно если найти способ их накормить и занять. Но тут все высокие договаривающиеся стороны вспомнили, что Белый Дани в Ратушу не пришел. И хотя соотношение сил было не в его пользу, но без его согласия ничего бы не получилось.

В долгосрочной перспективе Белого Дани можно не бояться и объяснить смишникам их судьбу в условиях империи, да еще с таким императором, как Белый Дани. Его идеи должны высмеиваться в каждой передаче. Империя — это гражданская война. Вся Европа снова станет против нас. Грядут блокада и деспотизм, который больнее всего бьет по людям творческим. В борьбе за свои права смишники готовы творить чудеса. Черный Дани должен успокоить элиту страны тем, что его сторонники воздержатся от насилия, если удастся накормить страждущих. Чтобы у парижан было меньше соблазнов к баррикадным боям, Сергеич попросил Анику вызвать с фронта нибелунгов (со Шварцем он договорится, да тот сам будет рад избавиться от этой махновщины) и создать на их основе разделительные отряды, действующие совместно с полицией в пограничных кварталах. Слава победителей мавров должна была укрепить авторитет правопорядка.

В обмен на освобождение его товарищей Черный Дани торжественно обещал, что его ребята не будут стрелять первыми. Но если Белый полезет...

Что делать, если Белый Дани перейдет Сену прямо сейчас? Узнав, что за его спиной договорились, он почти наверняка нанесет удар. И тогда все хрупкое строение мира в Париже, а значит, и во Франции — в тартарары.

Аника не торопясь поднесла микрофон к очаровательным губкам:

— Ладно, не печальтесь. Белый Дани не ударит. У меня в его армии высокий рейтинг. Я только что поступила к нему на службу генералом. Так что приказа на атаку сегодня не последует.

Через четверть часа перед Нотр-Дамом вспыхнул виртуальный флаг с желтым крестом. На следующее утро мосты через Сену заняли нибелунги. Белый Дани согласился на переговоры.