"Записки динозавра" - читать интересную книгу автора (Штерн Борис)5Сегодня у нас юбилей, наконец-то вспоминаю я. Вот почему торты, сервизы и все принаряжены: юбилей «Науки и мысли» я разрешил отпраздновать прямо в редакции, но, разумеется, без горячительных напитков – не потому что я абстинентный монстр, а потому что «потому»… Нефиг пить на работе. Хотя, разумеется, мой несостоявшийся зять Дроздов все равно сегодня напьется – он уже запасся бутылкой коньяка, и сейчас поглядывает (чтоб Маринка не сперла) на свою спортивную сумку с надписью «tennis» и находится в предвкушении – недаром он так благосклонно согласился выбросить из статьи целых четыре слова. – Здравствуйте, Юрий Васильевич! Я оглядываюсь. Единственный культурный человек в этой коммунальной квартире – мой заместитель, Михаил Федотович Чернолуцкий. Он здоровается со всеми и с каждым по десять раз на день, а синонимы слова «здравствуйте» вставляет с разными интонациями куда нужно и не нужно. Вообще, после известного у нас неприятного происшествия у Чернолуцкого, как отмечают врачи, появились «неадекватные реакции на окружающую действительность». Смеется, когда надо плакать или быть серьезным, и наоборот. Всегда говорит то, что думает, – а это, знаете ли… И так далее. Они (врачи) еще не знают, что Михаил Федотович иногда видит сквозь стены и зрит в нутро разных предметов. Он объясняет эти свои способности результатом шести ранений в ленинградской морской пехоте сорок первого года и послевоенными занятиями генетикой, когда он исчез в сорок восьмом, а объявился в пятьдесят третьем. Но врачи так не думают. – Здравствуйте, Михалфедотыч! Это чьи лыжи? – Это?.. Здрасьте… Мои. Я не решаюсь задать глупый вопрос: «А зачем вам лыжи?», потому что в ответ услышу: «А как же? Снег потому что. На улице», и спрашиваю обычное: – Ну-с, что новенького у заместителя главного редактора? Мы входим в наш общий кабинет, где всего два стола – мой и Чернолуцкого. Как и положено любому заместителю, Михаил Федотович тянет всю работу на своем горбу, а я прихожу на готовенькое. На моем столе лежит толстенный набор апрельского номера «Науки и мысли», который я должен сегодня прочитать и вчера подписать в печать, а стол Михаила Федотовича завален словарями и рукописями. Он прикрывает дверь и с удивлением меня разглядывает… будто я не расчесал бороду или забыл, извиняюсь, застегнуть пуговицу на ширинке. – Так что новенького, Михалфедотыч? – Здравствуйте! Будто вы не знаете? – Нет, я еще ничего не знаю. – Привет! Я уже не заместитель главного. – А кто же вы? – удивляюсь я. – А никто. Жаворонок. Между небом и землей. Меня вчера сняли. – Что-то я не пойму… – А что тут понимать? Сняли. Моргал говорит, что не хотел, но ему позвонили. Кого-то надо снимать за наши штучки? Надо. Не вас же… Здрасьте! Значит, меня. Что и следовало тому быть. Вот сейчас уберу на своем столе, попью чайку, съем тортик, стану на лыжи и пойду в магазин за водкой. Напьюсь. Заслужил. Не помните, водку в этом веке со скольких продают? – Не помню. С утра, вроде. – Надо спросить у Дроздова. Куплю бутылку. – За что вас конкретно сняли? – начинаю сердиться я. – За портрет президента. – С какой формулировкой? – Ну, там какая-то длинная фраза… Не помню точно. За допущенные серьезно-безыдейные недостатки в мало-высокохудожественном оформлении журнала… что-то вроде этого. Я уже все понял, Михаил Федотович может не объяснять. Против нас наконец-то начались военные действия, кому-то мы все-таки наступили на хвост. Эта войнуха давно ожидалась, ее следовало ожидать. Вот уже несколько лет прошло – с тех пор, как тихое смирное издательство «Перспектива» (правда, у него давно была нарушена всякая перспектива – мелочные предметы и отношения громоздились в издательских коридорах на первом плане, заслоняя нужные и большие вещи) вдруг заполучило в свое подчинение агрессивный периодический журнал с двусмысленным названием. От нас в издательстве житья не стало – из уважаемых НИИ, как из рваной торбы, посыпались жалобы и протесты, а директоров в «Перспективе» стали менять со скоростью одного-двух оборотов Земли вокруг Солнца. Редко кому удавалось застрять на третий год. А вот Моргал задержался и вчера по звонку сверху начал войну. Неизвестно почему, но все эти годы меня не решались тронуть, – и все же не выдержали, не дождались моей такой затянувшейся скоропостижной кончины, не смогли упустить такой спелый идейно-политический повод… Дело в том, что в прошлом номере «Науки и мысли» мы поздравляли президента Академии Наук с семидесятилетием (совсем пацан еще!), и в типографии какой-то подвыпивший стрелочник подверстал его портрет вверх ногами… И хотя я лично извинился перед президентом (а он от смеха чуть не лопнул), кто-то ТАМ НАВЕРХУ решил нанести удар по моему заместителю. Что ж, мы будем стоять до конца. Я гоню свой склероз, не до него сейчас. Хватит раздваиваться, надо набирать форму. – А про Енисейского на совещании не вспоминали? – прищуриваюсь я. – Про Степана? Здоровеньки булы, а як же! Мне коло урны так сказали: если выйдет апрельский номер о зубной боли Степаняка-Енисейского, то я распрощаюсь не только с креслом заместителя, но и с простым стулом в редакции. – Кто сказал? – Моргал. – А вы что ответили? – Распрощался. Я пожимаю руку своему верному заместителю, когда без стука распахивается дверь и в кабинет влетает возбужденный Оля Белкин. За ним в ходит этот… тихий посетитель, автор научной фантастики. – Обстракция! – восклицает Белкин, воздевая руки к давно небеленому потолку. – Вот, знакомьтесь! – Здравствуйте! – радушно здоровается Михаил Федотович. – Что «здравствуйте», что «здравствуйте»?! – запальчиво спрашивает Белкин. – Вы хотя бы знаете, с кем здороваетесь? Этот товарищ направлен к нам заместителем главного! Вместо вас! |
||
|