Борис Штерн Недостающее звено

Писатель-фантаст Тихов разглядывал окаменевшую марсианскую челюсть и чувствовал себя, как герой собственного рассказа, брошенный автором на произвол судьбы. Жизнь иногда подсовывает такие сюжеты, что никакому фантасту не снились. Тихов не знал, что с этой челюстью делать — вернуть ее в палеонтологический музей или…

Что «или»?

Тихову не нравилось это странное слово с двумя «и» по краям и «л» в середине. В этом слове не было позвоночника, оно походило на маленькую амебу.

Он пытался советоваться с коллегами, но те разглядывали пространство за его спиной и отмечали, что идея для фантастического рассказа неплоха, но где ударная концовка? А без ударной концовки никак нельзя. Очередной сюжет о жизни на Марсе? Жизни на Марсе нет, не было и не будет.

Тихов уже начал нервно оглядываться. Его раздражал даже собственный Диктофон, который бесшумно ходил по пятам и записывал мысли, произнесенные вслух, — обычный облегчитель писательского труда, умеющий к тому же подметать, жарить яичницу и говорить по телефону.

«Моя челюсть не может принадлежать музею, — записал Диктофон. — Челюсть это больше чем личная собственность. Это часть тела, как руки или ноги».

Тихов не мог жить дальше с такими сомнениями. Он завернул челюсть в носовой платок и отправился в палеонтологический музей на прием к Адмиралу.

Это академическое светило было похоже на пирата — отбушевавший белый карлик без левого глаза, с парализованной левой рукой и протезом вместо левой ноги. Полный рот золотых зубов. Когда Адмирал улыбался очередному восходу Солнца, улыбка получалась ослепительной. Фамилия у него давно отмерла за ненадобностью, и все называли его Адмиралом. Говорили, что свои ранения он получил еще в юности в Африке на раскопках

какого-то недостающего эволюционного звена, подравшись с диким львом из-за древних костей. Зверю тоже не повезло — полузадушенного льва долго держали в реанимации, а потом по инвалидности боялись отпустить на волю.

— Пришли сдаваться? — сурово спросил Адмирал.

— Но…

— Челюсть на стол! Иначе я из вас ее вытрясу!

Делать нечего. Тихов выложил на стол музейную челюсть и подсунул к Адмиралу заключение медицинской экспертизы.

«…что указывает на то, что обе нижние челюсти абсолютно идентичны и принадлежат одному человеку, что подтверждается тем, что…» — прочитал Адмирал, открыл банку с пивом и уставился на Тихова правым глазом. Этот глаз и не таких видывал.

— Вы в своем уме? С какой стати ваша собственная челюсть будет валяться на Марсе? — спросил Адмирал, ничему не удивляясь.

— Мне кажется, что я когда-то погиб на Марсе, — пробормотал Тихов и оглянулся.

— Как это понимать? Какая из челюстей ваша — та, что во рту, или…

Тихову не нравилось слово «или». Неужто он в самом деле надеялся, что Адмирал выделит ему Спецлопату и отправит в командировку на Марс искать самого себя?

Адмирал погасил свое изумление глотком пива и, хотя много говорить не любил, произнес длинную речь:

— Палеонтология есть наука, — сказал он и указал пальцем в потолок. — Палеонтология имеет дело с костями древних людей и животных, а ваши кости под эту категорию не подходят. Кости современного Шарика палеонтологию не интересуют. Или интересуют в порядке сравнения с древним Бобиком. Далее. Любая наука — это последовательность причин и следствий. Например: жил-был на Земле питекантроп, он был съеден сородичами, а его обглоданные кости через двести тысяч лет нашли, откопали, склеили, назвали все это «питекантропом» и выставили в музее. Но не наоборот! Чувствуете? В палеонтологии как нигде важна точная датировка и последовательность событий.

— Но мою челюсть нашли на Марсе под вулканом Никс Олимпик, — пробормотал Тихов.

— Давайте договоримся: быстрее света двигаться нельзя, летающих тарелок нет, мысли на расстоянии передаются посредством телефона, а время движется в одном направлении. Челюсти не могут раздваиваться и находиться одновременно у вас во рту и под вулканом Никс Олимпик. Вас разыграли. Какой шарлатан выдал вам эту бумажку?

Тихов ничего не ответил, потому что, наконец, понял, что его сравнили с каким-то Шариком. Он сунул медэкспертизу в карман и прикрыл дверь.

— Но как сюжет для фантастического рассказа… — насмешливо прокричал Адмирал вдогонку.

В коридорах Литературного клуба уже летали слухи. Это слово Тихов относил к насекомым типа гнуса — оно умело кусать, летать, ползать и быть неуловимым. Коллеги-писатели куда-то от него попрятались. Тихов понял, что перестанет себя уважать, если не доведет этот сюжет до конца. К черту ударную концовку, пусть будет безударная, лишь бы была. Он найдет ее, жизнь на Марсе. Его никто не провожал, лишь один старенький фантаст испуганно выглянул в окно и сделал жест, будто хотел то ли перекреститься, то ли постучать пальцем по лбу.

У подножия великого вулкана Никс Олимпик стоял столб с надписью:

ПАЛЕОНТОЛОГИЧЕСКИЙ КУРЬЕЗ!

НА ЭТОМ МЕСТЕ ЧЛЕНЫ 13-й ЭКСПЕДИЦИИ НАШЛИ

ПОДЛИННУЮ ЧЕЛОВЕЧЕСКУЮ ЧЕЛЮСТЬ.

Тихов привязал к столбу канат, отметил по радиусу участок и оцепил его канатом. Потом надул двухкомнатную палатку. Диктофон, сидя на камне, с интересом наблюдал за ним.

«Заткнись», — подумал Тихов, хотя Диктофон не произнес ни слова. Неработающий робот всегда раздражает.

Тихов развесил на канате красные флажки и таблички с надписью:

НЕ МЕШАТЬ! ИДУТ РАСКОПКИ!

Знаменитый вулкан поглядел сверху на его старания и закашлялся дымом.

«Заткнись, — мрачно подумал Тихов, и вулкан удивленно заткнулся.

Тихов забрался в палатку и погасил свет. За окном начался кровавый марсианский закат. От земных закатов он отличался особой мрачностью — красные и черные небеса чередовались и напоминали траурную повязку, а звезды, в отличие от земных, светили не дыша и не мигая, как в почетном карауле. Гигантская вулканическая гора закрывала здесь полнеба,

ее заснеженная вершина выглядывала чуть ли не в космос. Как тут заснешь?

Из-за вулкана бесшумно взошел Фобос, за ним Деймос — с таким таинственным видом, будто только что кого-то зарезали на той стороне планеты.

«Вы тоже заткнитесь», — подумал Тихов, заворачиваясь в одеяло.

Все на Марсе обиженно заткнулись. Грубиянов нигде не любят, даже на Марсе. «Писатели-фантасты пишут для молодежи, — думал Тихов, засыпая, — а когда собственная молодость проходит, то оказывается, что для молодежи надо писать всю жизнь и некогда искать самого себя».

Всю ночь ему снились Фобос и Деймос, и он вздрагивал от страха и ужаса.

Утром он запустил звездолетный двигатель и расчистил участок от пыли. Мелкие камни, попавшие в ловушку, тщательно осмотрел. Над вершиной Никс Олимпика собирались мелкие розовенькие облачка — как видно, у них здесь было постоянное место встречи. На Марсе так мало облаков!

Тихов хмуро посмотрел на эту идиллию и вонзил лопату в мерзлый грунт.

Лопата тут же сломалась.

Тогда Тихов принес лом, кирку и запасную лопату и принялся рубить, дробить и копать. Мелкий грунт и ржавчину просеивал, а пустую породу нагружал в тачку с одним колесом и вываливал за пределы участка. Он пытался ничего не пропустить и не сфальшивить — глупо фальшивить, когда ищешь самого себя. Себя редко находят сразу, себя долго собирают и склеивают по мелким фрагментам, и на это занятие иногда уходит вся жизнь, думал Тихов, хотя ломовая работа не располагала к раздумьям.

В полдень он вынул из сита какой-то белесый камешек, обдул его, внимательно осмотрел, улыбнулся и завернул в носовой платок.

К вечеру на ладонях вздулись жгучие пузыри.

Ночью над вулканом, заглядывая в его жерло, зависла голубая Земля.

Во сне опять Страх и Ужас.

Утром поясница как простреленная…

Через месяц Тихов стал походить на собственный скелет. Земляные работы продолжались. Каждый вечер он приносил в палатку несколько костей, груда на столе росла, она напоминала остатки каннибальего пиршества. Тихов упрямо продолжал рыть землю, хотя прекрасно понимал, что это была не земля, а марсианский грунт. Ему нравилось рыть именно землю. Это слово здесь было к месту.

«Приземляться на Марс» — правильное выражение, — думал он, ворочая ломом громадный оплавленный камень. — На Марс приземляются, к астероидам пришвартовываются, в Юпитер погружаются, а на Меркурий осторожно садятся, как на раскаленную плиту. У каждой планеты своя посадка».

Еще через месяц Тихов услышал оглушительный выстрел раскрывшегося парашюта. Кого-то сюда несло. Это был черный фургон с пиратской палеонтологической эмблемой на борту — черепом и двумя костями. Не снижая скорости, фургон с грохотом зашел на посадку и чуть не врезался в вулкан.

В недрах Никс Олимпика что-то громко булькнуло.

Фургон еще дымился после лихой посадки, а из него уже выбирался сам Адмирал в поношенном скафандре на подтяжках и с банкой пива в парализованной руке. Пиратский череп на его рукаве выглядел особенно зловеще. Главный охотник за черепами был в плохом настроении. Диктофон подбежал к нему и подобострастно отдал честь.

— Все переговоры мой шеф возложил на меня, вот доверенность, — сказал Диктофон.

Адмирал с удивлением прочитал эту филькину грамоту, скомкал ее и тихо спросил:

— Кто дал вам право копаться на Марсе?

— На Марсе никто не копается, — охотно отвечал Диктофон. — Мы копаемся в Марсе. «В» и «на» — разные вещи. Маленькая буква, а меняет все дело. Любой юрист это подтвердит. Мы решили не брать лицензию. Мой шеф зол на всю Вселенную. Он поклялся молчать до тех пор, пока не найдет самого себя. Не знаю, что у него из этого выйдет, зато я наговорюсь вволю. Вы не беспокойтесь — все находки он регистрирует, фотографирует, измеряет и описывает.

Адмирал допил пиво и швырнул банку в Диктофона. Тот увернулся, и банка, гремя, покатилась по Марсу.

— Какие еще находки? — мрачно спросил Адмирал.

— В палатке. Можете взглянуть, но руками не трогать.

В палатке на большом столе была разложена грязная груда человеческих костей. Они еще не были склеены, но скелет уже вполне обозначился. Адмирал растянул подтяжки, стрельнул ими в свой живот и потер ушибленное место.

— Это что? — спросил он и ткнул тростью в какую-то треснувшую пластинку.

— Это великолепный обломок человеческого черепа, — начал объяснять Диктофон. — Лобная кость. Взгляните, какие прекрасные отпечатки мозговых извилин. Какой узор! А вот изумительная берцовая кость. А вот…

— Теперь я знаю, почему на Марсе нет жизни, — задумчиво сказал Адмирал. — На Марсе жизни нет от проходимцев!

Он так хлопнул дверью, что по Марсу пробежал небольшой пылевой вихрь, и похромал к участку, разъяренно колотя себя тростью по голенищам, как лев хвостом перед нападением. Тихов понял: если ему суждено когда-нибудь здесь погибнуть, то это произойдет от руки Адмирала.

Тихов продолжал дробить ломом вечную мерзлоту, когда тень Адмирала упала на дно ямы. Тихов задрал голову, посмотрел Адмиралу в глаза и швырнул ему на сапоги лопату грунта. Адмирал отряхнулся, сел на краю и принялся наблюдать за работой Тихова. Он уважал тех, кто умеет рыть землю. «Палеонтология есть наука, — говорил Адмирал, — в которой главный научный метод в том-то и состоит — бери больше, кидай дальше, копай глубже».

— Я готов верить в безумные идеи, — сказал Адмирал в яму. — Я эти идеи сам сочиняю. Идеи могут быть сумасшедшими. Пожалуйста! Но не их авторы! Нормальные писатели описывают новостройки на Луне, добычу нефти на уране, разведку Плутона, дрейфующие экспедиции к Солнцу… А вы чем занимаетесь? Ищете на Марсе самого себя?

— Побережись! — крикнул Тихов и вывалил на Адмирала очередную лопату грунта.

— Не грубите, — продолжал Адмирал, отряхиваясь. — Я хочу разобраться. По-моему, безумные идеи ученых отличаются от писательских фантазий. Они происходят от точного знания, а дилетанты любят всякие недостающие звенья. В палеонтологии им рай.

В ответ из ямы вылетела грязная банка из-под пива.

— Это что? — спросил Адмирал.

— Банка из-под пива, — с готовностью объяснил Диктофон. — Найдена только что на ваших глазах под камнем возрастом в четыре миллиарда лет. На ней даже сохранилась надпись: «иво жигуле».

— Вы хотя бы знаете, что происходило четыре миллиарда лет назад? — медленно начал звереть Адмирал. — Детство Солнечной Системы! Пространство еще забито первичной материей. Система уже дышит, самообучается, отдельные ее элементы и части нащупывают свои орбиты и функции, ну и, конечно, Московский пивзавод не в стороне от проблем мироздания — как же без пива?! А где дата выпуска? Стерлась. Вот ваши шарлатанские методы!

В ответ из ямы — молчание.

Тихов раскорячился на дне раскопа и расчищал очередную находку: золотой зуб.

«С Марсом пора кончать, — тоскливо думал Тихов. — Это гиблое место. Хватит марсианских хроник, сколько можно!»

Он выбрался из ямы, отбросил лом и огляделся по сторонам, фиксируя пейзаж.

«Я нашел не того, кого искал… — растерянно думал Тихов. — Где же теперь я?»

Кто не был на Марсе — все сюда! Разгар лета, полдень, минус двадцать по Цельсию. Близится Великое противостояние Марса с Землей, они идут на сближение. Марс краснеет, как индюк, Земля невинно голубеет и видна уже даже днем. Марсианский грунт, окисляясь, цветет ржавчиной, из замерзших пылевых сугробов торчат камни и обнажаются гладкие застывшие потоки лавы. Рай для геолога, зато скука для писателя-фантаста — о Марсе столько написано, что он уже не вдохновляет. Из-за обилия в грунте скисающего железа марсианская блекло-красная гамма кажется экзотичной только поначалу, но вскоре взору становится невыносимо скучно, как в глубине Сахары. Здесь не завихряются облака, как на Юпитере, Фобос и Деймос чересчур малы, чтобы соперничать с блеском Луны, и уж никакого сравнения с окрестностями Сатурна, где глаз нельзя оторвать от разноцветной карусели колец и спутников. Безжизненный Марс смертельно скучен, как скучны не заселенные людьми равнины фантастических произведений Тихова. Как оживить эту равнину, он не знает. Нет жизни на Марсе, ни малейшего движения не наблюдается, разве что по утрам низко-низко клубится пыль, возмущенная приливом Земли, да Диктофон бродит у фургона и к чему-то принюхивается.

Тихов развернул платок и показал Адмиралу осколок нижней человеческой челюсти с золотым зубом.

— Как, еще одна челюсть? — удивился Адмирал. — И опять ваша собственная? Сколько нижних челюстей может быть у одного человека?

— Вот что, Адмирал, — ответил Тихов.

— Занимайтесь своей палеонтологией и не лезьте в литературу. Литература нужна для того, чтобы каждый мог найти самого себя, вот и все. Жизнь на Марсе существует в человеческом воображении — значит о ней уже нужно писать, значит, она существует. А это не моя челюсть. И кости в палатке тоже не мои. Я тут кого-то нашел, но, к сожалению, не себя.

— Чьи же это кости? — опять начал звереть Адмирал, потому что уже догадался чьи.

— Эта нижняя челюсть с золотыми зубами лежала рядом с банкой из-под пива под камнем возрастом в четыре миллиарда лет. Если вы откроете рот и покажете свои золотые зубы, то я точно определю, кому эта челюсть принадлежит.

Адмирал был большим светилом в палеонтологии, но иногда у него случались затмения — ум заходил за разум, протуберанцы можно было наблюдать через закопченное стекло, но близко не подходить. Диктофон удрал в палатку от греха подальше. Адмирал зарычал. Вулкан вздрогнул, ледяная лавина углекислого газа с грохотом понеслась вниз и затихла по ту сторону залива.

Почему он, Адмирал, сразу не узнал свою лобную кость и этот прекрасный узор собственных мозговых извилин? Он столько черепов повидал на своем веку, что в этом черепе не имел права ошибиться — все в нем было родное, недаром его неодолимо тянуло на Марс. Это он когда-то погиб здесь с банкой пива в руке; его зашибло вулканической бомбой, а он не делал даже попытки к бегству — с пивом не бегут! Тут она его и настигла…

Одинокая слеза побежала из мертвого адмиральского глаза. Затмение закончилось, ум и разум благополучно разошлись по своим орбитам. Найти самого себя не шутка. А впрочем, обычное дело. Нашел себя, и ладно. Кости современных академиков палеонтологию не интересуют.

— Я оставлю вас наедине, — сказал Тихов и протянул Адмиралу носовой платок.

— На кой черт, — буркнул Адмирал.

Тихову стало ясно, что Адмирал не собирается паковать и тащить на Землю свой скелет, чтобы поставить его в гостиной и предъявлять гостям; и он зауважал Адмирала.

— Открывайте фургон, — с неохотой сказал Адмирал. — Я привез вам Спецлопату.

Диктофон выбежал из палатки, сорвал пломбу и с нетерпением заглянул в фургон. Он давно мечтал познакомиться с этой недотрогой. У него дух захватило: в фургоне расположилась самая очаровательная из всех лопат, которые он когда-либо встречал, — чудное создание с разнокалиберными ковшами, тесаками, манипуляторами и с густым ситом для просеивания породы, которое, как вуаль, прикрывало компьютер незнакомки.

Вулкан величественно поддал дыму.

— Сударыня, прошу! — суетился Диктофон. — Ваш манипулятор! Осторожно, здесь ступенька!

— Вы очень любезны, — отвечала Лопата, грациозно съезжая по сходням на Марс.

— Это Марс! — орал Диктофон. — А вы и есть та самая знаменитая Спецлопата, которая откопала Атлантиду в Антарктиде? Меня зовут Диктофон. Мой шеф ищет здесь самого себя, а я ему помогаю.

— Ох уж эти мне искатели, — вздохнула Лопата. — Перерыли всю Землю, теперь взялись за Марс. Дай им волю, они раскопают всю Солнечную Систему и вернут ее в первозданное пылеоблачное состояние. Тут вскоре соберется целая толпа и сравняет Никс Олимпик с землей. Лопат на всех не хватит, они начнут рыть землю руками… зубами! Жизнь на Марсе? Возникнет! Тут будет кемпинг, там — автостоянка, здесь — танцевальная площадка. Вы умеете танцевать?

Диктофон совсем разомлел и чуть не попал под колеса. Он собирался пригласить Лопату в укромный кратер и переговорить с глазу на глаз, но она уже начала вдохновенно рыть. Действуя ковшами, она на полной скорости снимала пласты марсианского грунта, дробила камни, просеивала и выплевывала пустую породу за красные флажки.

Она умела отличать органические останки от неорганики, а попросту не путала кости с грунтом; ее можно было запрограммировать на добывание чего угодно — нажал нужную кнопку, и поехали! — добывать золото в Якутии или битые амфоры со дна Индийского океана. Ночью она могла даже включать прожекторы! Удобная вещь — ее создатели получили большое «Гран-при» и золотые медали, а фантаст, предсказавший ее, — большой кукиш.

Диктофон пристроился рядом с ней. Лопата благосклонно подкидывала ему ковшик грунта, и он, довольный, катил свою тачку за пределы участка.

— Пусть роют, может, найдут мою левую ногу, — сказал Адмирал, взял Тихова под руку и стал прогуливать его по Марсу. — Мне надо выговориться. Мы ищем всякие недостающие эволюционные звенья, но никак не можем добраться до самого первого звена. Как возникла жизнь, как произошел переход от неживого к живому? Марс как будто создан для жизни. Что ни пейзаж, то великий шедевр жизнеподобия. Поглядите на эту рощу пушистых канадских елей! Жаль только, что они красного цвета. Я всегда смотрю на них с изумлением, хотя понимаю, что это обыкновенные скалы, причудливо обработанные ветром и газированной водой.

— Почему газированной? — удивился Тихов.

— А как прикажете называть эту замерзшую воду с углекислым газом? Здесь случаются поразительные миражи — когда на Земле безоблачно, в ночном небе Марса отражаются океанские волны с Летучими голландцами. Эти зрелища потрясают непосвященного, но случаются и обманы другого рода… Взгляните!

Тихов глянул вверх, и его нижняя челюсть отвисла от удивления — прямо над головой, высматривая добычу, парил громадный орел, лениво шевеля рулевым оперением.

Прошло достаточно времени, пока Тихов догадался, откуда появилась на Марсе эта птица — над ними, как воздушный змей, зацепившись стропой за камень, летал обрывок огнеупорного тормозного парашюта.

— Поиски самого себя — преглупое занятие, — продолжал Адмирал. — Я никогда себя не терял. Ни при каких обстоятельствах. А вот меня вечно кто-нибудь искал… а вы нашли меня даже на Марсе, да еще в таком разобранном виде. Находка моих костей в четырехмиллиардных отложениях — эпохальное палеонтологическое событие. Оно наводит меня на размышления. Конечно, интересно узнать, КАК мои кости там очутились… Предположим — когда взрывается такой вулкан, со временем должно что-то происходить. Дернешь за пространство, время раскроется. Но сейчас

меня другое интересует — ЧТО я там делал? Не мальчишка же я, в самом деле, чтобы на старости лет забросить все дела и примчаться на Марс… У меня сейчас раскопки под Килиманджаро… а я тут… Что я там делал?

— Вы там что-то искали, — предположил Тихов.

— Что?

— Еще не догадываетесь? Конечно же, вы искали недостающее звено звено между живым и неживым. Тайну происхождения жизни — на меньшее вы не согласились бы.

— Да, пожалуй, — согласился Адмирал. — В моем-то возрасте нечего мелочиться. Но вы, кажется, знаете обо мне больше, чем говорите. От вас здесь осталась нижняя челюсть, значит, вы в те времена находились рядом со мной? Выкладывайте!

— Диспозиция, в общем, была такая. Ваш скелет — вот он, а мой, если не считать нижней челюсти, куда-то подевался. Получается, что вы стояли под вулканом с банкой пива и наблюдали, как я лезу наверх. Вы погибли тут, а я там… — Тихов указал сигаретой а вершину вулкана. — Сейчас мы должны повторить этот научный эксперимент. Я не считаю себя умнее или глупее самого себя, каким я был четыре миллиарда лет назад. Если я полез на Никс Олимпик тогда, значит, полезу и сейчас.

Тихов отшвырнул окурок. Засорение Марса шло полным ходом — окурки, бычки и бумажные обрывки разгуливали под Никс Олимпиком во всех направлениях. Тихов машинально отметил, что фантастического рассказа о засорении Марса еще вроде не было.

— Что-то вы темните, — вздохнул Адмирал. — Когда на Земле вы пришли ко мне на прием, вы уже знали, что придется лезть на вулкан?

— Догадывался.

— Почему же вы мне тогда не сказали?

— Потому что вы сравнили меня с каким-то Шариком.

— Ясно. Извините. Так. Теперь объясните, за каким таким недостающим звеном вы туда полезли, и тогда, как и четыре миллиарда лет назад, я стану под вулканом с банкой пива в руке.

— Обещаете?

— Клянусь!

— Перед нами самая большая гора в Солнечной Системе, — сказал Тихов. — Взгляните, какая пушка! Двадцать семь километров в высоту… Эверест ему в подметки не годится. Представляете, что произойдет, если Никс Олимпик стрельнет? Последнее время он ведет себя неспокойно… Слышите? Гудит! Мою сумасшедшую идею нелегко сформулировать. Зачем я туда поле… В нашей жизни Марс занимает особой место. С другими планетами меньше шума. Все давно на него уставились — почему? Всем что-то чудится. Без жизни нельзя. Так не бывает, чтобы без жизни. И если на Марсе жизни нет, значит, это что-то значит. Что такое смерть — всем известно. А наоборот? Что это за штука — жизнь? Откуда взялись эти странные гены, будто варившиеся в одном котле? Жизнь на Земле не может быть уникальным явлением. Если принять, что жизнь — это обычное состояние Вселенной, то в каком-то смысле Вселенная сама является живым существом. А уж Солнечная Система — подавно. Мы можем попробовать рассмотреть ее как единый организм и попытаться понять функции отдельных ее частей. Так наука рассматривает лес, океан, пустыню, джунгли…

— Я, кажется, начинаю понимать… — пробормотал Адмирал. — Разгадка бессмертия, и не меньше! Стал бы я тут на старости лет гоняться за каким-то скелетом. Эй! — заорал он. — Зарывай обратно! Кому сказал! Раскопки прекращаются! Чтобы здесь все было как прежде!

Под Никс Олимпиком уже появился глубокий котлован. Вулкану это здорово не нравилось, он гудел и подрагивал. Спецлопата удивленно развела рычагами и принялась засыпать котлован. Диктофону было все равно — что рыть, что зарывать.

Тихов продолжал:

— Любые сравнения Солнечной Системы с живым организмом

будут натянуты. Не в сравнениях дело, а в том, что каждый элемент Системы зачем-то необходим. Солнце — это, конечно, сердце Системы. Оно пульсирует и задает жизненный ритм. Не надо увлекаться, но Юпитер можно сравнить с желудком, Сатурн — с печенью, а Нептун — с желчным пузырем. Можно проводить аналогии с жабрами и кровообращением, но меня интересует планетная связка, отвечающая за возникновение жизни.

— Земля и Марс?

— Да. Моя вулканическая гипотеза состоит в том, что гены зарождаются внутри Марса — жизнь надо искать «в», а не «на» Марсе. «В» и «на» разные вещи. В Марсе, как в котле, варится дезоксирибонуклеиновая кислота. Во время Величайших любовных противостояний с Землей, после чудовищных извержений и сдвигов во времени самые жизнестойкие гены попадают в раннюю Вселенную, на первобытную Землю. Таким образом, жизнь заносится из будущего в прошлое. Она, жизнь, продолжает возникать беспрерывно, а моя идея прямо указывает на природный очаг возникновения жизни… — Тихов опять указал очередной сигаретой на вершину Никс Олимпика.

После этих слов Марс зашевелился и заходил ходуном. Адмирал одурело смотрел не на вершину вулкана, а на кончик сигареты писателя-фантаста.

— Не смущайтесь, — сказал Тихов. — Все части тела имеют право на существование.

Адмирал оглянулся. За палаткой подслушивали Диктофон и Спецлопата. Котлован уже был засыпан.

— Пошли вон! — загремел Адмирал. Ему не хотелось лишних соглядатаев при зарождении жизни.

Никс Олимпик громко вздохнул и выпустил тучу пепла.

Началось землетрясение — Тихов знал, что «землетрясение» правильное слово. Они вошли в палатку, и Тихов принялся натягивать штурмовой альпинистский скафандр. Адмиральские кости дребезжали на столе.

— Смотрите, мои старые кости чувствуют землетрясение, — заметил Адмирал.

Его ничем нельзя было смутить — любая мысль имеет право

на существование, и он хотел обдумать ее до конца.

— Я, кажется, понял вашу безумную идею, — сказал Адмирал. — Жизнь — это как круговорот воды в природе. Если мы уже один раз были вовлечены в этот круговорот и присутствовали при зарождении жизни, то все надо повторить. Глупо это или нет, но жизнью на Земле рисковать нельзя, — я должен стоять здесь с банкой пива в руке, а вы должны карабкаться на этот… Тут недалеко, двадцать семь километров. Решено!

Они успели выскочить из палатки, и пылевой шквал забросил ее на канадские ели, под которыми прятались Диктофон и Спецлопата. Марс, казалось, раскачивался на орбите. «Новый тип двигателя, — сгоряча подумал Тихов. — Если такой вулканище шарахнет в полную мощь, планета может слететь с орбиты».

Тихов бежал к подножию вулкана.

Никаких раскопок на Марсе!

Марс предназначен совсем для другого!

Тихов задрал голову. Озверевший вулкан, дрожа и напрягаясь, швырял в космос камни и клубы пепла; из него, как из сифона, рвалась газированная вода; в наступившей темноте на Тихова смотрели Фобос и Деймос.

— На абордаж! — ободряюще крикнул Адмирал и открыл банку с пивом.

Слово «абордаж» Тихов относил к самым лихим хищникам семейства кошачьих. Он оглянулся в последний раз в жизни и крикнул:

— Прощайте, Адмирал!

Все. Теперь вверх.

Надо лезть…

Надо лезть, чтобы повторить все условия, существовавшие при зарождении жизни на Земле, иначе, черт его знает, у Марса с Землей без нас может что-то не получиться; жизнь ведь такая штука, что никогда толком не знаешь, есть она или ее нет, — так думал Тихов, когда вулкан шарахнул в полную мощь и, с треском проломив пространство, зашвырнул его на Землю за четыре миллиарда лет назад, где последним ощущением Тихова было то, что он наконец-то нашел самого себя, когда его собственная дезоксирибонуклеиновая кислота выпадала в первобытные океаны молодой Земли.

В это же время Адмирала, невозмутимо допивавшего пиво посреди этого жизнеутверждающего катаклизма, посетила последняя в его жизни сумасшедшая идея — о том, что писатели-фантасты в самом деле для чего-то нужны.