"Любовник" - читать интересную книгу автора (Шоун Робин)

Глава 19

Энн думала всего о двух вещах: как бы не расплакаться и о ванне, которую немедленно примет, как только окажется в своей усадьбе. Карета подскакивала на ухабах, рядом сидел Майкл. Она не помнила, как звали того мальчишку, который двадцать семь лет назад якобы сгорел и разбился.

Сейчас ее тело горело и трепетало от боли. Ее тело корчилось в мокром от страха платье. Энн крепко сжала зубы, чтобы не поддаться истерике, к горлу подкатывала тошнота.

— Вам нет нужды провожать меня до дома, месье. — Боль не преграждала дорогу рвущимся на волю словам. — Кстати, как вас теперь называть? Месье д'Анж? Достопочтенный Стердж-Борн? Вы ведь племянник графа, а в нашем обществе чрезвычайно важно соблюдать протокол. Я желаю обращаться к вам в соответствии с вашим титулом.

— Ты в шоке, — терпеливо ответил Майкл. Нет, она болтала, но в шоке не была. Каждый нерв в ее теле пел и звенел, а в голове роились прозрачные, словно мотыльки, мысли.

Фрэнк снял с нее шляпку, и она осталась в спальне графа вместе с ридикюлем и перчатками. Так что какая-то ее часть по-прежнему принадлежала старику.

Энн зажала ладонью рот и выглянула из окна. Карету окутывала тьма, черная, как в гробу. До нее дошло, почему сидящий рядом с ней человек не мог заснуть в темноте. Она подавила раздражительность.

— А что было во втором гробу? — Воспоминания снова нахлынули на нее, и губы Энн невольно задрожали. — Он сказал, что там моя мать.

— Дохлая кошка, собака, а может быть, крыса.

— Ты точно знаешь?

— Да.

Энн закуталась в плащ. Пальцы впились в гренадин: она чувствовала, как невидимые черви ползали по ее телу. Как ползали по телам матери и отца, которых закопали глубоко под землей, в темноте.

Она икнула.

— Опусти голову между колен.

Энн сжала зубы.

— Со мной все в порядке, нечего надо мной трястись.

— После ванны ты почувствуешь себя гораздо лучше.

Она очень на это надеялась, но боялась, что никогда не избавится от отвратительного ощущения, словно по коже ползают осклизлые черви.

Во рту сохранялся горький привкус. Чай! Страх темноты. Запах гниения и затхлая вонь от червей… Нет, если позволить себе распуститься, она снова расплачется.

Энн Эймс. Женщина, которая плакала сначала от наслаждения, а потом от ужаса. Казалось невероятным, что всего лишь дненадцать часов назад она, никем не узнаваемая, ехала в удобном вагоне поезда. А за час до того отвечала на страсть мужчины,

— Вторую ночь, когда я была с тобой, ты подмешал мне что-то в вино, — хрипло сказала она.

— Да, — признался Майкл.

— Зачем?

— Следовало предпринять кое-какие меры ради твоей безопасности.

— Не лги! — вспылила Энн. — Ты знал… — Она никак не могла заставить себя продолжать. — Леди Уэнтертон — это та женщина, которая тебе нравилась, с ней одной ты дружил…

Карета продолжала двигаться в темноте.

— Да.

— Он сделал с ней то же самое?

— Да.

— Ты ее любил?

— Да.

— И позволил ему расправиться с ней? Как ты мог?

— Я не знал, что она у него, — его голос звучал приглушенно, — думал, что она поехала погостить к сестре, получал от нее телеграммы.

— Но ты знал… — Стараясь успокоиться, Энн глубоко вдохнула. — Ты знал, что он намеревался сделать со мной?

— Знал.

— Так чего же пытался добиться обманом?

— Мести.

Отчего карета так спешит, отчего боль никак не утихает? Ее зубы стучали от холода, от того, что ее предали, от непреходящего ужаса.

— Сколько времени леди Уэнтертон оставалась у него?

— Два месяца.

Энн закрыла глаза. Она попыталась представить, каково лежать два месяца в гробу, снедаемой плотскими желаниями, — и не смогла. Его лицо расплывалось перед ней.

— Как она умерла?

— Заткнула щели в двери и окнах и включила газовый рожок, произошел взрыв. Видимо, оттого, что в камине тлели угли. Она хотела умереть и умерла.

Леди Уэнтертон предпочла жизни смерть, Энн не могла ее судить. Она съежилась в уголке и постаралась сосредоточить все внимание на растрескавшейся коже сиденья, на свежем сене под ногами и скрипе колес — на чем угодно, только не на мраке и осклизлой жаре, которая продолжала корчиться и сворачиваться пружиной в ее утробе.

Ее сосед ничего не говорил. Словно чего-то ждал. Но чего?

Энн дождалась, когда колесо попало в ямку, экипаж накренился и замедлил ход, открыла дверцу и выпрыгнула наружу. Но упала и растянулась на земле. Нескладная, неуклюжая старая дева! Но тут же ей на помощь потянулись сильные руки в шрамах. Она отпихнула их и встала на ноги. У нее были три ночи страсти — все, что осталось ей до конца жизни.

Ее усадьба тонула в темноте и покое, точно огромный гроб. Позабыв про достоинство, Энн принялась колотить в дверь: только бы избавиться от мучительных кошмаров и мужчины, который стоил у нее за спиной. Почему он не уходит?

На пороге показался дворецкий со свечой в шишковатых пальцах; на тронутом возрастом лице отразилось непривычное для него раздражение. Но в следующую секунду челюсть у старика отвалилась.

— Мисс Энн!

«Он стал слишком стар для своей должности, — подумала она. — Завтра же рассчитаю! Выставлю имение на продажу, а слуг уволю».

Но это будет завтра. Предстояло еще пережить остаток этой страшной ночи. Энн взбежала вверх по ступеням, шелковые нижние юбки и шерстяное платье задевали щиколотки.

— Мисс Энн! — взвился ей вдогонку голос дворецкого. Ему ответил мужской шепоток. Она не остановилась.

Застоявшийся воздух был насыщен запахом сырого дерева и карболки, но ему не перебить вонь разложения, которую источали ее одежда, волосы, кожа.

Как много сразу всего прояснилось. Обилие цветов в его доме, разговоры о страсти. Ему не нужна была женщина — он мечтал о мести.

Энн распахнула дверь в спальню и принялась рыться в ящике комода в поисках спичек. Повернула кран газового рожка и несколько бесконечно долгих секунд не могла отделаться от мысли о леди Уэнтертон.

Затем поспешно приподняла хрустальный с гравировкой плафон и зажгла на полную мощность свет. Тени отпрыгнули назад и побежали по стенам.

Энн рванула с себя лиф. Оторвавшаяся пуговица ударилась о стену и беззвучно покатилась по ковру. Не важно. Все теперь не важно. Только бы избавиться от ненавистной одежды. Игривый беспроволочный корсаж с тихим шелестом упал на пол. Женщина не опускала глаз, боясь увидеть на одежде червей.

Корсет, ей самой не распустить корсет. Горничная спит. И Энн не хотелось, чтобы служанка видела ее в подобном виде. Но внизу, под корсетом бегали по коже мурашки. И как живое существо, пытающееся выбраться на волю, царапала душу истерика.

Нет, графу ее не одолеть!

Ножницы!

Энн лихорадочно оглянулась в поисках корзины с рукоделием, которая десять месяцев не появлялась из шкафа на свет Божий. Ее мать считала, что настоящая леди обязательно проводит досуг с иголкой и ниткой. Энн потакала ей и у постели больной аккуратными стежками подшивала платки, которые никому никогда не пригодятся.

Маленькие ножницы предназначались для того, чтобы разрезать нитки. И с корсетом пришлось бороться по одному волокну. Наконец она швырнула и корсет, и ножницы в тень у стены. Такую же непроглядную, как неотступающий страх в ее душе.

Затем стянула влажную, прилипшую к телу сорочку — Боже, он видел, что она потеряла контроль над собой — и вместе с панталонами послала в тот же угол. И, удивляясь собственному раздражению, сорвала подвязки и шелковые чулки.

Теперь волосы — скорее вон из них заколки — расчесать хотя бы пальцами слипшиеся пряди.

Нет времени нагревать воду. Трясущимися руками Энн зажгла канделябры по обеим сторонам зеркала над раковиной и посмотрела на свое растрепанное изображение. Граф наглядно продемонстрировал, какими выдающимися качествами она обладала.

Энн открыла обыкновенный бронзовый кран. Из носика хлынула ржавчина. Не в состоянии дождаться, пока наполнится узкая медная ванна, она влезла в нее и присела под струю. Ледяной поток обрушился ей на затылок. Вода оказалась настолько холодной, что у нее перехватило дыхание. Она выпрямилась, потянулась за мылом и мочалкой и стала неистово тереть себе кожу. Черви продолжали ползать снаружи и внутри. Снаружи! Энн повела рукой — в наполнившейся ванне плавали пряди ее волос, будто живые. Она села и принялась хватать ртом воздух.

И тут увидела его. Без сюртука, без перчаток, без шляпы рядом с ванной стоял Мишель д'Анж, достопочтенный мистер Стердж-Борн. Черные волосы вились в вырезе белой рубашки, на лице появилась темная щетина, и от этого шрамы на скулах казались еще светлее.

Вода катилась с ее лица. Энн хлопала себя руками по груди, хотя смутно понимала, что, вероятно, выглядит очень комично.

Ему не привыкать — он видел многое другое, кроме ее грудей.

— Убирайся! Мой адвокат… — Ах да, он умер. Что же сделал граф с его телом? — Я дам указание банку перечислить тебе оставшиеся деньги.

— Мне не нужны твои деньги, Энн. — Фиалковые глаза на мгновение подернула дымка сожаления. — Я к ним никогда не стремился,

Не стремился к ее деньгам? Чего же он хотел: ее страсти?

— И тем не менее. — Надтреснутый голос женщины сорвался. — Тем не менее таковы были условия договора. — Уходи. Слуги начнут судачить. — Ее саму передернуло от подобного лицемерия. Поздно беспокоиться о слугах.

Какая разница, что о ней скажут?

— Вылезай!

Энн тряхнула головой, освобождаясь от туманящей зрение тьмы.

— Прошу прошения?..

— Вылезай, ты вся посинела. — Он потянулся за полотенцем на вешалке рядом с ванной.

— Послушайте, месье д'Анж…

— Меня зовут Майкл.

— Мне все равно, как вы себя называете. Ради Бога, уходите из моего дома. Неужели вам недостаточно?

Секунду Энн смотрела на него снизу вверх. Их взгляды встретились. Плавным движением руки Майкл поднял ее из ванны и завернул в полотенце.

— Тебе придется меня выслушать, — раздраженно проворчал он. — Хочешь ты того или нет.

— Чтобы я поняла? — закричала она, но тут же захлопнула рот, ужаснувшись, что опять потеряла самообладание.

Она стояла завернутая в полотенце, — горло в огне, — трясущаяся, дрожащая, ненавидящая свою слабость и беззащитность. Ненавидящая себя за то, что все еще хотела его. В то время как мать лежала в могиле и ее поедали черви.

— Теперь тебе кажется, что ты никогда не оправишься. — Горячее дыхание коснулось ее лица. — Но ты сумеешь, а я тебе помогу.

Энн подавила раздражение и сама прижала полотенце к груди, чтобы он не воображал, что она в полной его власти.

— Мне не нужна твоя помощь.

Он возвышался над ней — высокий, темноволосый, порочно красивый, — обладающий всеми качествами, которые она ценила в мужчинах.

— Очень печально, мадемуазель Эймс, потому что мою помощь тебе все-таки придется принять.

— Не обращайся ко мне по-французски! — закричала она, позабыв о раздирающей горло боли. — Ты не француз! Ты мне лгал! Говорил, что жаждешь моей страсти! А на самом деле меня не хотел! Ты меня использовал!

— Но я до сих пор жажду твоей страсти, — твердо заявил Майкл; его фиалковые глаза недвусмысленно блеснули. — И ты мне ее подаришь!

Страх затуманил Энн рассудок. Майкл не пропускал ее к выходу, позади отступление преграждала ванна — ни одного безопасного места. Негде спрятаться от реальности.

— Если ты сейчас же не отойдешь, я знаешь, что сделаю?

— Что же? — подзадорил ее Майкл. — Скажи, что ты сделаешь?

Что может женщина против мужчины? Она не смогла противостоять графу. Она не смогла противостоять подметальщику, который толкнул ее под карету. Она не умеет контролировать даже собственное тело.

Дрожь у нее внутри нарастала.

— Ты хочешь меня убить. — Она взглянула в фиалковые глаза и вспомнила шляпную булавку и его пенис в своей слюне.

— Я обещал, что никогда не причиню тебе вреда.

— Граф сказал, что ты убил своих родных.

— А тебя он в чем обвинил, Энн?

Она не хотела отвечать, но слова сами сорвались с ее языка:

— В том, что я убила свою мать.

— Ты в самом деле ее убила?

Энн ударила его по щеке — она, которая ни на кого никогда не поднимала руки. Пощечина гулко отозвалась в маленькой ванной. Плоть коснулась плоти только для того, чтобы причинить боль. Значит, она тоже могла!

Энн в ужасе прижала ладонь ко рту. Пальцы кололо, словно в них воткнули сотни маленьких иголочек. Под щетиной на его левой щеке алели четыре отпечатка. На Энн полыхнуло фиалковым пламенем.

— Мы собрались на пикник, на берег моря: мать, отец, три мои младшие сестры и я. Мне исполнилось одиннадцать лет, и я готовился к вступительным экзаменам в Итон. Отец пошутил, что я уже мужчина и должен возить его, а не он меня, и передал мне вожжи. Но вожжи оборвались, и кони понесли — по полю, прямо к краю обрыва. Дядя появился верхом, он не попытался подхватить под уздцы коренную и остановить экипаж, а посторонился с дороги. Тогда мать схватила меня и швырнула ему. Его лошадь попятилась и сбросила нас обоих. Он получил удар копытом, а я лежал и смотрел, как экипаж полетел с обрыва. Дядя отнял у меня все, но я не позволю ему отнять еще и тебя.

У Энн опустились руки. Она поняла, что вожжи разорвались не сами по себе.

— Это он их убил.

— Полагаешь? — Брови Майкла иронически изогнулись. — А может быть, все-таки несмышленыш не справился с лошадьми и отправил родных в пропасть?

Вина — оборотная сторона любви.

— Вожжи были подрезаны, — решительно проговорила Энн.

— Где теперь эти вожжи? Никаких доказательств. Графом был он. Отец — младший брат. Старшему брату нет никакого смысла убивать младшего.

У Энн на этот счет не оставалось никаких сомнений.

— Он ненормальный.

Майкл саркастически улыбнулся:

— Про дядю можно сказать все, что угодно, но только не то, что он ненормальный. Я тебе не лгал, кроме одного раза. Я знал, кто ты такая, еще до нашего первого свидания. А потом волновался, думал, не оттолкнут ли тебя мои шрамы. Но ты оказалась именно той женщиной, которую я ждал. Ты жаждала меня, а я жаждал мести. Но твоей страсти я жаждал гораздо сильнее. Мне не терпелось тебя обнимать, удовлетворять твои желания. Ты домогалась меня, моего тела. Скажи, разве тебе было безразлично то, что мне нравилось? Так что еще вопрос, кто кого использовал.

Энн задохнулась от несправедливости обвинения.

— Я не ставила под угрозу твою жизнь.

— Ты поставила под угрозу свою жизнь, когда вышла с незнакомым мужчиной из дома свиданий. Есть садисты, которым нравится мучить, есть садисты, которым нравится убивать.

На мгновение Энн забыла о своих страхах, о притаившемся в теле желании, но спор с Майклом возродил все снова.

Ужас. Голод. Непомерные плотские аппетиты, как сказал граф. «Опасное наслаждение. Ваше вожделение привело пас к этому. Если бы вы умели обуздать свои плотские аппетиты, то остались бы в Дувре, и ничего бы не случилось. Если бы мой племянник умел обуздать свои плотские аппетиты, он остался бы в Йоркшире, и тоже ничего бы не произошло»,

Но она уехала из Дувра, а Майкл Стердж-Борн не остался в Йоркшире.

И вот как все обернулось.

Майкл отступил в сторону. Энн бросилась вон из ванной. Нет, она не сделается жертвой своих желаний.

Одежда, которую она расшвыряла в спальне, исчезла. Матрас покрывала белая простыня. Подушки в вышитых наволочках тщательно взбиты. Покрывала аккуратно сложены в ногах кровати. В камине стиля Адама билось и потрескивало желтое пламя. Рядом с газовой лампой на тумбочке стоял серебряный поднос.

Энн в смущении застыла, в воздухе витал сладкий аромат шоколада.

Ворсистый хлопок вытер ей щеки, мокрые волосы оказались заключенными в полотенце. Энн резко отпрянула и обернулась. Майкл крепко сжимал влажное полотенце, но фиалковые глаза смотрели настороженно, внимательно, хищно. По его лицу скользили голубые тени.

Она проводила пальцем по его щеке, пока он спал, целовала красивые губы. И даже не знала, кого ласкала.

Мишеля или Майкла.

Сердце громко забилось у нее груди.

— Я тебя не хочу.

Майкл демонстративно потянулся к полотенцу, которое она прижимала к груди. Энн не убежала и не стала сопротивляться.

— А если и хочу, то только из-за серебряных шариков.

— Я знаю.

Полотенце скользнуло вниз и упало к ее ногам. Энн сжала кулаки, чтобы побороть унижение, когда он принялся ее разглядывать: бедра, темные волосы на лобке, живот, грудь. Каждый кусочек кожи, которого когда-то касался.

Энн почувствовала, как отвердели ее соски, и не стала себе лгать, что это от холода.

— Я тебе заплатила, — резко проговорила она.

Их глаза встретились, фиалковое пламя обожгло ее.

— Дело не в твоем желании. — Энн ненавидела себя за то, что говорила, ненавидела его, ненавидела графа, который разрушил ее единственное счастье. — На твоем месте это мог сделать любой мужчина.

Огонь в его глазах потускнел, обожженные ладони охватили ее щеки.

— Я знаю.

Энн открыла было рот, чтобы извиниться и взять обратно свои слова, но ей помешали его губы, которые оказались мягче лепестков розы, и щетина на подбородке, которая царапала кожу, как наждачная бумага.

Именно этого она жаждала в его объятиях — его объятий. Молила Бога, чтобы он ее спас, а теперь отвергала его.

— Не сопротивляйся, Энн, иначе я привяжу тебя к кровати. Не заставляй применять силу, позволь помочь… Энн не могла пересилить в себе враждебность.

— Как ты помог леди Уэнтертон? Ты ее тоже привязывал к кровати?

Обожженные пальцы впились в ее волосы.

— Нет, но Бог свидетель, жалею об этом. Быть может, она бы осталась в живых. Но она не разрешила к себе прикасаться, и я подчинился ее желаниям. Я думал, время ее излечит, но она умерла.

Ее отняли у него, как отняли раньше родных. Вода по-прежнему катилась у нее по спине и собиралась лужицей у ног, а губы опалял жар его тела.

— Я не собираюсь кончать с собой.

— Есть разные вилы смерти.

Майкл гладил ее губы своими губами, но жар его тела не прогонял царивший в ее душе лед. Энн хотелось одного — выплакаться. Чтобы не осталось ни желания, ни страха. Она не закрыла глаза и видела в его зрачках свое отражение — некрасивую, бледную женщину в плену у страсти.

Энн вздохнула и опустила веки. Его язык прорвался в ее рот, потрясение от этого вторжения прокатилось до самого низа ее живота.

Но вот она приоткрыла глаза и поняла, что лежит на кровати, прижатая его телом. Энн собрала остатки досто-и нства.

— Я не хочу, чтобы меня принуждали!

Скрипнул матрас — Майкл сел рядом с ней: сгусток мышц и мужского искушения.

— Я не собирался тебя принуждать.

— А как называется твое намерение привязать меня к кровати? — Ее голос сорвался на крик.

Майкл протянул руку и приподнял куполообразную крышку с серебряного подноса. Энн вспомнила серебряный поднос на коленях графа. Тот поднос был полон отвратительных червей.

Она моментально вскочила, но под крышкой оказался большой серебряный соусник и бананы. Майкл поставил крышку на пол. При каждом его движении матрас поскрипывал. Потом выпрямился и обмакнул палец в соусник. Оказалось, что внутри жидкий шоколад.

— Мой дядя был моим официальным опекуном. — Он, посмотрел на кончик пальца со странным выражением на, лице: смесью любопытства и отвращения. — Мне никто не верил, когда я говорил, что вожжи были подрезаны. Отвечали: граф сам пострадал, пытаясь нас спасти. Ему ни к чему убивать своих родных.

Майкл неожиданно вытер палец о ее левый сосок, — его кожа под коричневым покровом была шершавой, горячей, обжигающей.

Энн откинулась назад от неожиданной боли.

— Не шевелись, Энн.

Шоколад застыл и отвердел, сосок под ним начал подрагивать.

— Зачем ты это сделал? — прошептала она.

Майкл ее не хотел, в тридцатишестилетней старой деве мужчины ищут одно — деньги. Но ему не нужны даже деньги. Газовая лампа шипела. Тени метались по его смуглому лицу.

В камине разломилось полено. Энн заметила, что взгляд мужчины сделался невидящим. Он смотрел не на нее, а представлял себя маленьким.

— У меня на завтрак всегда был шоколад. Шоколад на обед и шоколад перед сном. Учитель быстро обнаружил: если пообещать мне дольку шоколада, я буду читать Шекспира, спрягать латинские и греческие глаголы и даже учить таблицу умножения. Я зарабатывал призы и съедал по ночам в постели, чтобы не делиться с младшими сестрами. И мечтал о том дне, когда вырасту и смогу купить себе шоколада столько, сколько захочу.

Энн едва не улыбнулась, представив, как взрослый, симпатичный мужчина в шрамах, да к тому же еще со щетиной клянчит за выполненные уроки сладости. Но она вспомнила о том, что его сестры погибли, и улыбка уняла, так и не родившись. Девочки умерли по вине графа. Она могла тоже умереть.

Майкл снова обмакнул палец в соусник.

— Дядя болел несколько месяцев, — продолжал оп и размазал шоколад вокруг ее соска. Сначала возникло ощущение жара, а затем — ощущение стягивающей кожу корки. Живот свело от удовольствия. — Лошадь переломала ему ноги и повредила позвоночник. Он не подпускал меня к себе. — Теперь его глаза были устремлены на нее, а не в прошлое. — Ложись, Энн.

Ей внезапно расхотелось слушать его рассказ, знать о тех ужасах, которые Майкл пережил в доме дяди. Ложиться II вспоминать, каково таращиться во тьму, испытывая ужас и вожделение. Энн не собиралась прощать то, что невозможно простить. Он предал ее доверие, ее страсть.

— Граф намеревался меня убить, — вырвалось у нее.

— Это правда.

— Из-за тебя.

Фиалковые глаза прищурились.

— Ты мне лгала, Энн?

Его дыхание было настолько сильным, что от него колебались ее груди, покрывающая соски шоколадная корка пошла трещинками.

— Я тебе никогда не лгала.

— Но ты сказала, что хотела знать, что я чувствовал.

— Сказала. — Энн изо всех сил сопротивлялась воспоминаниям о его пальцах, ласкающих ее клитор, в то время как его пенис входил и выходил из ее тела. — Ты мне показал, что умеешь чувствовать.

— Поверь, я значительнее своего полового органа. А она была именно тем, чем была: обыкновенной старой девой.

— Сейчас ты, вероятно, скажешь, что наши отношения отличались от простого совокупления? — Энн задохнулась от собственной вульгарности.

Сама она не считала, что занималась просто совокуплением. Более того, отказывалась называть Мишеля д'Анжа продажным.

А он тем временем так и не отвел своего взгляда.

— Ложись.

Пальцы Энн сжали его ладони.

— Чего ты от меня хочешь?

— Хочу, чтобы ты меня выслушала и поняла, что я человек, а не жеребец.

Энн не смогла устоять и легла.

Шершавые от шрамов пальцы отвели ее волосы с грудей и плеч и рассыпали по подушке. Майкл, казалось, совершенно не замечал седых прядей. Он протянул руку и опять погрузил палец в серебряный сосуд. Энн в ожидании замерла.

— Когда родные умерли, я находил утешение в шоколаде.

Теперь горячая масса обволокла ее правый сосок — мгновенный жар пронзил ее грудь.

— Пока дядя болел, слуги мне давали все, что я хотел. — Майкл нарисовал окружность вокруг соска. — Таким он меня и застал, когда однажды явился в спальню: в постели, перемазанного шоколадом.

Энн проследила за его взглядом и обнаружила, что он смотрел па ее перепачканную шоколадом грудь. Но в ней не было невинности испачканной мордашки мальчугана. Она подняла глаза. Граф говорил, что его племянник был славным ребенком.

— Он посмотрел на меня и задал всего один вопрос. — Голос Майкла лился монотонным потоком. — Ты сильно любишь шоколад? — Он размазывал коричневую массу по всей ее груди.

У Энн участилось дыхание: от отчаяния и вожделения. Она напрягла мышцы, чтобы побороть желание. Негоже, чтобы все происходило именно так!

— На следующий вечер Фрэнк вкатил дядю в мою спальню. Дядя привез свое творение: начиненную червями плитку шоколада.

Энн невольно вскрикнула, шершавые пальцы в этот момент размазывали мягкий шоколад по ее левой груди.

— Он спросил: представляю ли я, чем питается мать под землей в гробу? И сам же ответил — червями. А потом сказал, если я не съем эту плитку, Фрэнк похоронит меня вместе с матерью заживо. И я съел.

— Мишель! — Это имя непроизвольно слетело с ее губ.

— Я тебе сказал, меня зовут Майкл. — Он поднял голову. Фиалковый цвет его радужек почти полностью поглотила тьма зрачков. — Я — Майкл, достопочтенный Майкл Стсрдж-Борн.

Однако не было ничего достопочтенного в том, что его нанимали женщины. Даже учитывая размер гонорара, который она ему заплатила.

— То, что он совершил с тобой, не извиняет того, что он совершил со мной.

— Я любил тебя, Энн. — Рука потянулась к серебряному соуснику. — Всеми силами души.

Любил — пели в камине поленья. Любил — стучало ее сердце.

— Твой друг Габриэль, он ведь знал о графе?

— Габриэль знал. — Майкл брызнул шоколадом ей на живот, до самого пупка.

«Все знали, кроме меня», — подумала Энн и опять разозлилась. Может быть, даже служанка, которая в ателье мадам Рене помогала ей с корсетом.

— Не двигайся, Энн. — Голос Майкла стал нарочито спокойным, словно они оба балансировали на краю пропасти.

— Что ты собираешься делать? — Женщина не хотела демонстрировать ни страха, ни желания.

— Предаваться воспоминаниям.

— С меня довольно воспоминаний!

Майкл приковал ее взглядом, и в его глазах отразились ее боль, ее желание, ее память. Шершавые пальцы продолжали размазывать по ее животу расплавленный шоколад.

— Он стал питаться вместе со мной во время завтрака, во время обеда, во время ужина. — Густые ресницы скрывали его глаза, на впалые щеки легли глубокие тени. Энн подняла голову и следила за его пальцами. Чувственная кожа покрывалась мурашками удовольствия. — Дядя подмечал, что я особенно любил из еды, и приносил, когда я находился в постели. — Средний палец Майкла нырнул в се пупок. — Я обожал на завтрак кедгери. И он приволок мне миску живого от личинок риса. Мне нравились макароны, — Он размазал шоколад ниже пупка вплоть до волос на лобке. — И я получил извивавшуюся в соусе лапшу. При этом дядя каждый раз напоминал мне, что благодаря моей неосторожности черви едят мою мать. И добавлял: если я их не проглочу, то присоединюсь к матери и буду медленно сожран заживо. Черви заползут ко мне в волосы, в нос, в уши. И я ел все, что он приносил, потому что не так боялся есть, как быть съеденным.

Энн внутренне содрогнулась.

— Раздвинь ноги, — услышала она приказ и посмотрела в его безжизненные глаза.

— Это ничего не изменит.

— Не изменит, но наутро ты перестанешь думать о червях.

Энн раздвинула ноги и закрыла глаза, когда Майкл принялся наносить шоколад на клитор.

Палящий жар и шершавая кожа! Шоколад покрыл клитор, потом половые губы и еще раз клитор толстым слоем.

Энн изогнулась под его пальцами. И рухнула на кровать, когда они покинули ее. Она испытывала мучительную жажду — но не шоколада и даже не пальцев. Стараясь держать себя в руках, она вцепилась пальцами в простыню и вдавила голову в матрас. Открыла глаза и похолодела; Майкл стоял над ней с подушкой в руках.

Он мог убить ее так же легко, как и граф.

Заслонив свет, Майкл перегнулся через нее и схватил подушку с другой стороны постели. Распрямился, и потоки света снова хлынули ей в глаза.

— Подними бедра.

— Зачем? — Энн боялась умереть, но и не осмеливалась жить.

«Да, лорд Грэнвилл, это так, я в самом деле боюсь», — думала она.

— Чтобы я мог подхватить тебя под ягодицы.

И тогда ничто не скроет ни обнаженности ее тела, ни вожделения немолодой женщины.

— А что произойдет, когда я подниму? — Энн пыталась сдержать участившееся дыхание.

— Ты наняла меня, зная мою способность ублажать женщин. — Грудь Майкла вздымалась и опускалась столь же часто, как и ее. — Так что поднимай бедра. Уверяю тебя, ты получишь удовольствие. Завтра, если угодно, разорви договор, я возражать не стану. А сегодня ты мне нужна, Энн. Ты никогда не сознавала, что нужна мне так же, как я тебе.

Энн подняла бедра. Корка шоколада на груди и животе потрескалась. Холодный воздух коснулся ее ягодиц, а потом не менее холодная ткань простыни. Никогда еще Энн не чувствовала себя такой беззащитной. Даже в первую ночь, лаже после того, как ее опоил граф.

Она ощутила себя запеленутой в съедобное мумией. И во все глаза смотрела, как Майкл снова потянулся к подносу и взял банан. По его обнаженным рукам скользили тени и всполохи света. Он наполовину очистил фрукт и обмакнул в шоколад.

Энн не хватало воздуха.

— Ты же не собираешься?.. — Ее голос осекся. Энн живо представила, как он в белой полотняной рубашке и брюках лежит меж ее обнаженных ног. И очень захотела, чтобы он ее полизал, попробовал языком. Холодок внизу живота подсказал ей, что ждать осталось недолго. — Бананы ты тоже любил? — спросила она, не в силах унять хрипоту в голосе.

— Да.

Граф уничтожил в нем все привязанности и пристрастия.

Майкл сел на кровать и осторожно раздвинул складки на ее губах. Сердце Энн подпрыгнуло к самому горлу. От возмущения против того, что сделал с ними старик, она инстинктивно напрягла мышцы. От возмущения собственной испорченностью, приведшей ее в объятия Майкла, который не совершил ничего дурного — просто остался сиротой.

— Не сопротивляйся, Энн. — Майкл встретился с ней глазами. — Я понимаю, тебе больно внутри. Я чувствую твою боль, но сейчас в тебе горит желание. Ты хочешь быть наполненной, и это естественно для женского тела. Позволь мне наполнить тебя, дать новые воспоминания.

Медленно, но решительно он ввел ей банан внутрь. И не сводил с нее взгляда, пока фрукт не оказался достаточно глубоко и ее мышцы не охватили его плотным кольцом.

Пронзенная до самых глубин существа, Энн молча смотрела на Майкла. Наконец она осознала разницу между проникновением и обладанием. Майкл прикрыл глаза и обвел пальцем выступающую часть банана. Она задрожала.

— К концу года я был способен проглотить очень немногие вещи: хлеб, сырые овощи, яблоки, груши и еще кое-какие фрукты, но только не мясистые и не кашеобразные. Я голодал, но был нужен графу живым, и он не экспериментировал с продуктами, которые я еще переносил. Мне казалось, что худшее позади. Но однажды вечером они с Фрэнком явились ко мне в спальню, и дядя объявил, что приготовил для меня на чердаке сюрприз. Но не сказал, что это такое. Я решил, что в гробу моя мать. Ты ведь тоже об этом подумала. Представляю, что ты почувствовала, когда над тобой закрыли крышку, сам был в твоем положении. Наутро, пока слуги еще не поднялись, за мной приходил Фрэнк, вытаскивал наружу, и я, словно ничего не случилось, проводил очередной день — читал книги, которые дядя считал необходимыми для моего образования. И все думали, что он святой человек: ценой собственного здоровья спас племянника, а теперь одевал его, кормил и учил. А я в ожидании предстоящей ночи целый день дрожал от страха.

Майкл ритмично двигал банан, усиливая чувство наполненности и разжигая аппетит.

— Вначале я пытался рассказывать о своем положении слугам, но мне никто не поверил. Когда дядя узнал об этом… больше мне не приходило в голову распускать язык. Я думал, что сойду с ума. И наверное, потому у меня хватило сил решиться: однажды вечером перед приходом Фрэнка выбрался в окно и перемахнул через каменную ограду — тогда на ней еще не было пик. Потом пробрался на грузовое судно, которое шло в Кале.

Энн вспомнила окружавший усадьбу каменный забор. Даже без пик он казался непомерно высоким для одиннадцатилетнего мальчугана. Ритмичные движения банана продолжались. Майкл вкладывал в эти движения все свои чувства, но они никак не отражались на его лице.

— Даже в Кале я не мог думать ни о чем другом — только о проведенных в гробу ночах. Я не мог заснуть, у меня не было еды. Однажды меня поймали, когда я пытался украсть буханку хлеба. Габриэль в отместку булочнику перевернул стол с пирогами. Потом мы вместе убежали в Париж. И там нас подобрала и обучила мадам. Чувственное наслаждение — единственная вещь, которой я научился не у дяди. Секс дал мне возможность продолжать жить и забыть о прошлом. Габриэль потерял душу, а я сохранил остатки своей. Я усвоил все, чему меня учила мадам, и даже больше. Я учился у каждой женщины, с которой побывал. Учился и у тебя, Энн.

Энн вспомнила, что именно это ей и пытался сказать Габриэль.

Майкл любил женщин и секс не из-за денег и даже не за наслаждение, а потому, что это единственное, что осталось и его жизни.

— И чему же ты научился у меня? — Энн боялась пошевелиться, боялась нарушить атмосферу доверительности. Боялась, что наступит оргазм, что она потеряет контроль над собой и не останется вообще ничего от той женщины; которой она когда-то была.

Майкл поднял голову, и Энн увидела, какие незащищенные у него глаза.

— Я понял, что пора покончить с прежней жизнью и начать другую. Теперь мы забудем о червях — и ты, и я. При виде шоколада я стану вспоминать о тебе, аромат твоей кожи, наслаждение, которое ты со мной разделила.

Что-то горячее и влажное скользнуло по ее вискам.

Ни один человек не способен вынести боли, которая выпала на его долю.

— Но каким образом… — Энн запнулась, но продолжила:

— Каким образом ты планировал отомстить, когда принимал мое предложение?

— Я знал, что он постарается похитить тебя или меня. И в том и в другом случае у меня появлялся шанс проникнуть в имение, чтобы убить или быть убитым.

Но Майкл не убил своего дядю. Вместо этого он спас ее. Энн судорожно вздохнула.

— Что ты сказал слугам, когда приказывал подогреть шоколад и подать бананы?

Фиалковые глаза неожиданно сверкнули в свете ночника.

— Сказал, что решил перекусить на открытом воздухе.

Шоколад. Банан. Неизведанные границы страсти. Три дня назад сама мысль о таком шокировала бы Энн до глубины души,

— Майкл!

Мужчина замер, и вместе с ним, казалось, замер воздух в комнате.

— Как ты намереваешься съесть этот банан? Он улыбнулся, да так широко, что блеснули его белоснежные зубы.

— По кусочку.

Но пока пришла очередь пальцев на ее ногах. Майкл взял в рот большой палец и провел по нему языком. Ощущение оказалось более эротичным, чем от шляпного пера, более интимным, чем поцелуй. Затем язык прошелся между пальцами, и Энн вцепилась в простыни, чтобы не потерять сознание.

Энн уже казалось, что свершится невозможное и она испытает оргазм от поцелуев ног, но в этот момент Майкл переместился вверх и ткнулся ей между ног окруженными жесткой щетиной мягкими, словно шелк, губами. Банан подрагивал у нее во влагалище. Энн не сумела сдержать оргазма. Она схватила Майкла за голову и притянула к себе. Но он вывернулся и снова занялся ее ногами.

Энн больше не думала о гробах. У нее внутри будто бы сверкнула молния. Майкл тут же нагнулся и поцеловал ее клитор. Его язык словно опалил ее плоть огнем, и она закричала, испытав оргазм во второй раз.

Он лизал ее живот, ее груди, брал соски меж зубов, погружал язык в пупок. Внезапно распрямился и поцеловал в губы. Язык переполнил ей рот, как банан промежность. И Энн ощутила вкус шоколада, вкус банана и вкус себя самой.

— Назови мое имя, — прошептал он ей прямо в рот. Энн сглотнула и выдавила:

— Майкл.

Он шире раздвинул ее бедра.

— А теперь кричи! — И стал попеременно то лизать клитор, то откусывать все уменьшавшийся в размерах фрукт, пока он не вышел весь из влагалища. Тогда он принялся слизывать с ее губ шоколад, но ей требовалось гораздо большее.

Внезапно он встал на колени меж ее ног и, не переставая лизать и покусывать, расстегнул брюки. Член торчал из гнездовья волос, его венчала красная корона, которая ярче слов свидетельствовала о его возбуждении.

— О чем ты думаешь, Энн? — Голос Майкла дрожал.

— О тебе, — ответила она с такой же дрожью в голосе.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Вошел в меня. Скорее!

— Скажи по-французски.

— Нет! — Энн и в лучшие времена не была прилежной ученицей. — Я не помню слов.

— Я тебе подскажу. Говори: «Jai euvie de toi». Я тебя хочу.

Энн посмотрела в его великолепные фиалковые глаза. Он должен бы знать, что она не настолько слаба во французском.

— Jai envie de toi, — повторила она.

По его смуглой коже тек, смешиваясь с шоколадом, пот.

— Jai besoin de toi — ты мне нужен.

Слезы жгли ей глаза.

— Jai besoin de toi.

— Je votidrais fake 1amour avec toi.

— Что это значит?

— Я хочу заниматься с тобой любовью.

Вся неприглядность, с которой описывал их отношения граф, разом рассеялась, но вернулся здравый смысл старой девы.

— Как же моя диафрагма?

— Доверься мне.

Один раз она ему доверилась. И что из этого вышло?

— Je voudrais faire lamour avec toi.

Майкл ввел пальцы ей во влагалище, очень глубоко. И от этого внезапного проникновения она замерла. Он вставил ей диафрагму, а затем вошел сам. И был намного больше, чем банан. Больше, чем пальцы. И проник гораздо глубже. Энн радостно приняла его вес, вкус пота и шоколада и переполняющий ее поток его наслаждения.

— Он любил твою мать.

Майкл замер.

— Он убил мою мать.

— Иногда я мечтала, чтобы мать умерла и я могла бы уснуть, хотя бы на одну ночь.

— Но ты же ее не убивала?

— Нет, даже когда она сама об этом попросила.

Энн ждала, что возвратится знакомое чувство вины, но оно не приходило.

Майкл долго держал ее в объятиях, и Энн слышала, как утихает его сердцебиение. Наконец он пошевелился.

— Пойду налью для нас ванну.

В душе у Энн шевельнулся страх.

— А что ты собираешься делать потом?

— Убить дядю.