"Любовник" - читать интересную книгу автора (Шоун Робин)

Глава 12

Черный, налитой кровью лошадиный глаз моргнул совсем рядом, и в этот миг ее отбросило назад. Копыта прогрохотали рядом, колесо задело ее плащ. В окне кеба мелькнуло призрачное лицо. Энн встретилась взглядом с пустыми глазами седока.

И тотчас над ней открылось небо — экипаж промчался мимо, а зрение замутил брызнувший сверху дождь. Биг Бен продолжал отсчитывать время. Погребальный звон! Вот так же звонил сельский колокол на похоронах ее родителей. Тогда тоже шел дождь.

Энн перекатилась на бок. Она задыхалась. На середине мостовой валялся раздавленный колесами котелок возницы.

И вдруг перед ней возникло лицо косматого человека неопределенного возраста. Сальные каштановые пряди выбивались из-под мятой шляпы, на измазанном лице поблескивали капельки воды.

— Негоже, мэм, — сурово объявил он. — Нельзя выскакивать на середину улицы — можно убиться.

Так и есть, подумала Энн, она едва не убилась. А этот неопрятный человек нарочно прыгнул под кеб. Она уже собиралась на него накричать — хотя ни разу в жизни ни на кого не кричала от злости, — но тут сообразила, что он спас ей жизнь.

Энн хватала воздух открытым ртом. Внезапно оглушающие удары Биг Бена прекратились, и в тот же миг кислород хлынул в ее легкие. Слух уловил скрипучую песню экипажных колес. Она снова владела собой, хотя, как всегда, была настороже. Потому что опасалась, что этот незнакомец способен причинить ей вред. Потому что опасалась, что ее неуклюжесть вызовет смех.

Прохожие спешили мимо и отворачивались от недостойного зрелища, которое представляли собой грязный подметальщик и растрепанная старая дева. Их лица скрывали развернутые зонты. А еще недавно, до толчка, который выпихнул ее на середину мостовой, эти зонты были сложены в ожидании… чего именно? Люди бежали, спасаясь от ливня. Или не хотели присутствовать при совершении рокового столкновения?

И только один человек знал наверняка. Сквозь серое марево дождя проступило серебристое пятно. Ее спаситель поймал на лету монету.

— Ступай. — Голос за спиной показался холодным, жестким и уравновешенным. — Леди в безопасности.

Бродяга ухмыльнулся, подобрал брошенную на мостовую метлу и пошел прочь. А Энн осенило, что удар между лопаток могли ей нанести не только зонтиком, но и рукояткой метлы. Она повернулась к спасителю:

— Подождите!

— Я же сказал, что вы в безопасности.

Неопрятный подметальщик скрылся за черной стеной плащей и зонтов. Энн вскинула голову. Незнакомец как будто не понимал, что ее толкнули под кеб, а ведь кто-то же это сделал. Не исключено, что подметальщик, которого он только что отблагодарил.

Слова застыли у нее на губах. Стоявший перед ней высокий мужчина был потрясающе красив. От дождя блестел его модный котелок, а лицо испещрили жемчужные капельки. Двубортный сюртук был лучшего покроя, но не совершенные черты лица и не его элегантный наряд заставили забиться сердце Энн.

Серебристые глаза безучастно смотрели на нее.

—  — Вы что-то сказали?

Холодный дождь оросил ее горящие щеки. В тот раз он предстал перед ней в полумраке, озаренный ореолом свечи, но невозможно было не узнать эти серые глаза. Это он встретил ее на пороге дома Габриэля и подвел к столику Майкла.

Сердце Энн екнуло. Неужели он за ними следил? Следил за ней? Он изящно сжимал затянутыми в черную перчатку пальцами трость с серебряным набалдашником. Уж не он ли ее и толкнул?

— Хорошо, что он не стянул вашу сумочку.

Энн вспомнила, что в ридикюле лежит диафрагма. Ручка сумочки была намотана на запястье. Иначе и она, как и котелок возницы, отлетела бы на мостовую и попала под колеса экипажей. Женщина прижала ее к груди.

— Простите, не поняла.

— Подметальщик легко мог ее стянуть, а вместо этого он вас толкнул,

Энн не понимала, то ли она настолько испугалась, то ли это дождь холодил ей спину. Она отступила на шаг.

— Вы его видели… — осеклась и не досказала фразы: и ничего не предприняли?

Незнакомец сделал, в свою очередь, шаг вперед.

— Обычное дело среди уличных бродяг. Сначала толкают даму или пожилого господина под экипаж, потом спасают и получают вознаграждение. Никто не страдает, а они покупают джин и хлеб и коротают очередной день.

Но она едва не погибла! Энн вспомнила, каким ужасом сияли лошадиные глаза. Вспомнила собственный страх при мысли о смерти.

Она изо всех сил старалась остаться спокойной, рассудительной женщиной, каковой всегда себя считала. Правда, до того, как решилась на связь с Мишелем д'Анжем.

— Ясно. — Энн сказала это так, будто считала обычным делом, что респектабельный господин видит, как женщину толкают под экипаж, но ничего не предпринимает, чтобы предотвратить убийство. Хотя, быть может, в Лондоне именно так и принято? — Извините, мне надо идти.

— Вы пережили потрясение, здесь рядом кондитерская. Я настаиваю на том, чтобы угостить вас чашечкой чая. Энн продолжала отступать.

— Спасибо, но это не обязательно. — Она больше не сомневалась, отчего бежали мурашки по спине: от страха, неподдельного, жуткого страха.

— Мадемуазель, я друг Майкла. Он мне не простит, если я о нас не позабочусь.

На углу улицы две женщины и мужчина вдали омнибуса. Все трое отводили глаза, а потом и вовсе спрятались за раскрытыми зонтиками.

Энн сделала новый шажок в сторону и расправила плечи. Она никогда не слыла трусихой.

— Я сообщу месье д'Анжу, что вы обо мне позаботились.

Белокурый незнакомец опять приблизился. Его дыхание вырывалось изо рта серебристым облачком пара.

— Вы не хотите узнать о Майкле побольше, мадемуазель?

Энн не удержалась и опять отступила. Друзья не судачат друг о друге. Незнакомец продолжал наступать.

— Я его тоже люблю.

Дождь хлынул настоящим ливнем. Не было ни грома, ни молнии. И все же догадка кольнула разрядом электрической искры. Энн прекратила отступление и застыла с широко раскрытыми глазами. За всю свою жизнь она ни разу не слышала, чтобы какой-нибудь человек сказал, что любит другого, ни муж жену, ни мать своего ребенка. Потоки холодной воды хлестали ее по лицу.

— Я не люблю месье д'Анжа.

Такие же струйки воды стекали по безукоризненному лицу светловолосого незнакомца.

— Всякая женщина, если она хотя бы раз побывала с Мишелем, влюблялась в него.

Но он никогда не влюблялся в них, он любил всего одну женщину. А та умерла.

Дождь стекал с полей круглой фетровой шляпки Энн — на сей раз без плюмажа. Интересно, что Майкл сделал с пером после того, как использовал его, чтобы доставить ей удовольствие!

— Вы следили за мной?

Дождь точно так же стекал с полей его котелка.

— Да.

О Боже! Энн не подозревала, что женские соски способны твердеть от страха. При каждом вдохе и каждом выдохе ткань терлась о ее не защищенную корсетом грудь. Энн изо всех сил старалась успокоить дыхание.

— Почему?

— Не хочу, чтобы Мишелю причинили боль.

Энн сморгнула с ресниц каплю дождя. Опасная встреча постепенно превращалась в фарс.

— Вы полагаете, я способна причинить боль месье д'Анжу? — недоверчиво спросила она.

— У Мишеля не было клиенток с тех пор, как он получил шрамы. — Серые глаза белокурого красавца оставались холодными как лед. Кожа светилась, как влажный алебастр. — Он гораздо уязвимее, чем вам кажется.

Энн вспомнила игру света на члене Майкла, блеск заколки, его откровенную страсть. И подумала: «Никогда я не причиню ему боли». Но одно воспоминание моментально затмило другое: совершающие бесчувственный осмотр руки гинеколога и холод металлического инструмента.

Врачи, которые осматривали ее мать, слушали сердце через покров рубашки. Мать никогда не подвергалась такому унижению, которое недавно испытала ее дочь. Она оказалась уязвимее, чем полагала. До Майкла Энн никому не открывала тела, даже медикам.

— Буду рада встретиться с вами в доме месье д'Анжа. — Если он следил за ней, то знает, где она живет. — Пусть и он примет участие в нашем разговоре.

Серые глаза незнакомца остались непроницаемыми — серебристый лед по сравнению с фиалковым огнем в глазах Майкла.

— Вы меня боитесь, мадемуазель?

— Конечно, нет, — солгала она.

— Значит, вы стесняетесь, что вас увидят с другом Мишеля. — Лицо незнакомца оставалось невозмутимым. Он явно ждал, что она его оттолкнет. Как и Майкл, когда говорил, что она стеснялась его коснуться, стеснялась желать.

Внезапно Энн показалась себе смешной: без зонта пол дождем — не в силах защититься от одной из стихий, с мокрыми волосами, рассыпавшимися по плечам. Чего она испугалась? Ни один мужчина не посягнет на женщину в ее возрасте. Особенно в таком растрепанном состоянии, в котором она сейчас пребывала.

На людях незнакомец не мог причинить ей никакого вреда. Уж не более того, что сделал подметальщик, подсказывал внутренний голос. Энн поежилась. Она замерзла и промокла. И желала услышать все, что незнакомец собирался сообщить ей о Майкле.

— Хорошо, месье, — согласилась она, — с удовольствием выпью с вами чаю.

— Спасибо. — Он не предложил ей руки. — Кондитерская вон там.

Он был таким же высоким, как Майкл. Может быть, даже выше. Энн видела, что ему приходится приноравливаться к ее шагу. И они оба обладали врожденным изяществом.

Поток прохожих редел. Газовые фонари осветили незнакомые витрины. Струйки дождя на стекле исказили лица продавцов и покупателей, которые не имели ни малейшего понятия, кто такая Энн Эймс, откуда взялась и куда направляется. Дождь все так же хлестал ей в лицо, вода стекала за воротник.

Наконец страх пересилил рассудок. Люди потом скажут: женщина, которая не носит корсета, зато имеет в сумочке диафрагму и презервативы, заслужила все, что получила. И будут правы,

Ясно, что Майкла знают очень многие, но не все — его искренние друзья. Не исключено, что таков же и этот незнакомец с серебристыми глазами — проследил за ней, когда она ездила за одеждой, а потом навестил ее стряпчего. Наверное, знал, кто она такая, и мистер Литтл уже получил требование за нее выкупа. Белокурый мужчина неожиданно остановился; вода катилась по его бледной алебастровой коже.

— Вы, конечно, напуганы. Одинокая женщина не должна находиться в компании незнакомого мужчины.

У Энн перехватило дыхание. Он обошел ее и открыл массивную деревянную дверь. В нос ударил аромат свежей выпечки и саежесваренного кофе. Людный зал кондитерской освещали газовые светильники в виде прозрачных стеклянных шаров. Где-то плакал ребенок. Смеялись женщины. Раскатисто басили мужчины. Энн не собиралась переступать порог.

— Вы здесь в безопасности, мадемуазель, — заверил ее спутник. — Я хочу только чаю. И полагаю, вы тоже.

Щеки Энн покраснели от злости. Она набралась храбрости и вошла в помещение. Между покрашенными в белый цвет узорными металлическими столиками взад и вперед сновали официанты в белых передниках. Рядом сидели туристы, чиновники, рабочие. Женщины раскованно смеялись, а дети, пока их мамы или няни пережидали дождь за чашкой чаю, бойко носились по залу.

Энн слегка расслабилась.

Кондитерская оказалась скорее удобной, чем шикарной. Здесь ее никто не узнает. Незнакомец пригласил ее в дальний конец зала, а глаза спрашивали: осмелишься или нет? А когда подошли к столику, отодвинул стул.

— Пожалуйста, садитесь.

— Спасибо. — Энн устроилась на самом кончике жесткого металлического сиденья. Турнюр врезался ей в зад. Энн прикусила губу. Она чувствовала, что по разгоряченному лицу и шее все еще течет холодная вода. А из пучка выбились влажные пряди.

Котелок оказался на крышке стола, а его хозяин опустился на стул напротив. Отблески света играли на его не пострадавшей от дождя шевелюре. Он молча подал ей носовой платок. Энн машинально его приняла, промокнула щеки и нос и поспешила вернуть обратно.

Незнакомец его не взял.

— Я отдам его постирать и тогда верну, — предложила Энн.

— У меня достаточно платков, мадемуазель, — ответил он. — Я переживу потерю одного из них.

Его, кажется, совершенно не беспокоил царивший вокруг кавардак. Он не спеша стянул с рук перчатки, и обнажились длинные бледные пальцы. Руки превосходно соответствовали лицу, не оставалось сомнений, что его тело также в прекрасной форме.

Влажный хлопок скатался в кулаке Энн. Она не понимала, что намокло сильнее: его платок или ее перчатка.

— У вас та же профессия, что и у месье д'Анжа? — наконец спросила она и почувствовала, как от собственной бестактности у нее покраснели уши.

— Мы оба развлекаем женщин. — Незнакомец изящно уронил перчатки на стол рядом со своим котелком. Серебристые глаза встретились с ее глазами. — Говорят, я ничем не уступаю Майклу. Хотите оценить?

Теперь жаркая кровь окрасила не только уши Энн, но и все тело — до самых кончиков пальцев на ногах. Она резко отодвинула металлический стул так, что ножки скрипнули по выложенному плиткой полу.

— Вы меня оскорбляете, сэр!

— Отчего же? Я всего лишь, подобно вам, задал откровенный вопрос. — Белокурый незнакомец оставался невозмутимым. — Вам приглянулся Мишель. А почему не я?

«Почему не я?» — хлестнуло сквозь гул голосов, пронзительный смех и нескончаемый плач ребенка. Энн поразила боль в голосе незнакомца. Этот совершенный, красивый мужчина тоже был раним, как и изувеченный шрамами Майкл. Как она сама. Непостижимо, но все трое оказались жертвами одной и той же потребности — чувствовать себя желанными. Стул покачнулся на скользком полу от пьянящей мысли, что этот красавчик мог бы принадлежать ей за деньги.

Если бы она захотела.

Пол тут же встал на место, потому что Энн поняла: ее соски отвердели не от вожделения, а от холода.

— Я видела Майкла во время своего первого сезона в Лондоне, — спокойно ответила она. И стала ждать ответа, но так и не избавилась от желания удрать.

— А если бы встретили нас обоих, кого бы выбрали? — В голосе незнакомца Энн почувствовала надрыв. На откровенный вопрос следовало давать откровенный ответ.

— Майкла, — проговорила она,

— Почему?

— Из-за глаз, — призналась Энн. — Они горят страстью.

А глаза, которые смотрели на нее теперь, были холодны как лед. Майкл говорил, что его привлекает женская страстность. Энн заинтересовалась, что привлекает этого мужчину.

— Что вы предпочитаете, мадемуазель? — мягко спросил он.

— Я уже сказала.

— Не мне, официанту. Что вы хотите?

Только тут Энн заметила, что в нескольких шагах от столика, словно не решаясь приблизиться, ждет молодой рыжеволосый официант. Его трепет был заразительным. Майкл предложил ей не только интимную связь, но и дружбу. Обсуждать.его с незнакомцем означало предать, а если не обсуждать… она никогда не узнает массу интересных вещей.

— Мне, пожалуйста, чай. — Слушаюсь, мэм.

Глаза незнакомца сверкнули серебром.

— Мне… то же, что и леди.

Официант понесся исполнять заказ с такой скоростью, словно по его стопам гнались дьяволы.

— У вас тоже есть прозвище, которое вам дали благодаря вашим способностям зрить ангелов? — Энн хотела заглянуть под маску человека, который назвался другом Майкла, но был настолько непохож на него.

— Нет. — Его губы сложились а подобие улыбки. — Только один мужчина имеет право носить это прозвище.

Энн снова залилась краской.

— Но вы утверждаете, что не хуже его справляетесь с делом. Под каким же именем вас знают?

Улыбка померкла.

— Я Габриэль, мадемуазель, — ответил он.

— Владелец дома Габриэля?

— Да.

Энн помертвела.

— И больше… больше не принимаете клиенток?

— Нет. — Серые глаза смотрели на нее вызывающе. — Но не исключено, что и мне, как Майклу, кто-нибудь сделает предложение. Хотите знать мою цену, мадемуазель?

Он нарочно старался ее смутить и унизить, потому что она казалась ему простушкой. Но в ней горело то же желание, что и в них двоих.

— Почему вы называете меня мадемуазель? — резко спросила Энн. — Я не сообщала вам о своем семейном, положении.

— Замужние дамы являются ко мне ежедневно. Они не удовлетворены возможностями своих мужей. У вас совершенно иной вид.

Гордость не позволила Энн отвести взгляд.

— И какой у меня был вид, месье?

— Девственницы.

Ничто на свете не заставило бы Энн признаться, что он правильно приклеил ей ярлык.

— А теперь?

— Ваша кожа светится удовлетворением. У вас вид женщины, которая наслаждается собственной чувственностью. Хотите узнать, как Майкл сделался проституткой?

Жар невидимыми спорами пронизал ее тело. Да, Энн хотела узнать, как Майкл дошел до своего положения, но не желала проявлять любопытство перед мужчиной, назвавшимся Габриэлем.

— Как давно месье д'Анж живет в Англии? — спросила она.

— Восемнадцать лет.

Женщина была поражена. Дебют Майкла в английском обществе состоялся в тот самый год, что и ее собственный.

— А как давно вы с ним знакомы?

— Двадцать семь лет.

— Значит, вы познакомились во Франции?

— Мы знали друг друга во Франции, — уклончиво ответил Габриэль.

Энн дернула головой, изо всех сил сопротивляясь желанию задать вопрос, который ее больше всего интересовал. Поэтому спросила про другое:

— Мишель по-французски значит Михаил, а вы Гавриил. Вас назвали именами архангелов. Это ваши подлинные имена?

— Мое нареченное имя Габриэль, — снова уклонился от прямого ответа он.

Энн взвесила правдивость его слов. Казалось невероятным, чтобы два француза, два друга, предоставлявшие женщинам услуги, были названы именами небесных воителей.

— А фамилия?

— Мне не требуется фамилия, — презрительно ухмыльнулся ее спутник. — Любой мужчина и поразительное число женщин ответят, кто я такой.

— Вы презираете тех, кто приходит в ваше заведение? — ощетинилась Энн,

— Грех — что-то вроде тараканов: выползает наружу ночью.

— Но, быть может, люди, которые являются к вам, не считают свою потребность грехом?

Габриэль перегнулся через маленький круглый столик.

— А вы, мадемуазель?

— Это не грех.

Знакомое выражение затуманило безупречное лицо. Такое же, как бывало у Майкла. Отчасти боль, отчасти сожаление.

— Задавайте ваш вопрос, мадемуазель.

Сердце Энн учащенно забилось.

— Вы утверждаете, что месье д'Анж — ваш друг, но собираетесь обсуждать со мной Майкла за его спиной.

— Хочу, чтобы вы поняли.

Что именно? Энн заметила, что детский плач стих. По залу прошел холодный сквозняк: кто-то из посетителей вышел.

— Хорошо, тогда ответьте мне вот что. Каким образом вы с вашим другом занялись вашей прежней профессией?

— Встретились по дороге в Париж два беглеца. Ни у того, ни у другого не было ни еды, ни денег. Тогда нас подобрала мадам — если угодно, сводня, — взяла к себе, накормила, одела и научила всему, чтобы мы сумели ей потом отплатить.

Беглецы?

— Сколько вам было лет?

Ее вопрос не заставил дрогнуть его длинные темные ресницы.

— Тринадцать.

Энн почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица.

— Совсем дети.

Уголки его губ приподнялись в насмешливой улыбке, точно так же улыбался Майкл.

— Мой друг к тому времени приобрел достаточный опыт. Он любил женщин, любил чувственные эксцессы, и не верьте, если кто-нибудь станет утверждать обратное.

Энн не поверила Габриэлю.

— А вы?

Но тут подскочил официант и звякнул подносом. Нервный юноша поставил перед ними простые белые чашки и блюдца. Они были сделаны из чего угодно, но только не из фарфора и предназначались для использования, а не для ублажении взора своей красотой. Появилась новая тарелочка — долька лимона скатилась с нее на стол. Энн посторонилась, чтобы официант постелил под ее блюдце белую льняную салфетку. Габриэль не отклонился ни на дюйм.

Руки официанта заметно тряслись, когда он обслуживал заносчивого гостя. Не спрашивая разрешения, он схватил чайник и стал наливать в чашку. Горячая вода хлынула на блюдце.

— Я сама разолью, — коротко приказала Энн. — Ты свободен.

Чайник стукнул о металлическую крышку.

— Слушаюсь, мэм.

Волнуясь не меньше официанта, Энн ухватилась за изогнутую ручку. Габриэль предупредительно поднял блюдце и. чашку. Изящно, словно никогда не жил на улице, как недавно признался. И в тринадцать лет не начал от нужды продавать свое тело.

Энн про себя размышляла: что, собственно, се так поразило? Тринадцать лет — возраст совершеннолетия английских девушек. С этой поры они имеют право продавать свои услуги и их нельзя привлечь по закону. Чем же юноши хуже девушек? Энн аккуратно поставила тяжеленный чайник на стол.

— Молоко, месье?

— Нет, спасибо.

— Сахар?

— Пожалуйста, три кусочка,

Пожалуйста… Спасибо… Как они вежливы друг с другом.

Энн положила сахар в его чашку и еще два кусочка себе. Габриэль не стал ждать, пока она предложит ему лимон, и потянулся за ним длинными изящными пальцами.

— Яне хочу и не нуждаюсь в вашей жалости, мадемуазель.

Она аккуратно расправила на коленях салфетку.

— Я вам ее не предлагаю.

— Вы не похожи на даму, которая скрывается от правды.

Энн поняла, что все еще комкала в кулаке платок и до сих пор не сняла перчаток. Дурной тон — пить чай в перчатках. Она опустила в сумочку платок, стянула перчатки, положила их под салфетку и только после этого ответила:

— Я не испытываю к вам жалости, месье. — И храбро встретилась с ним взглядом. — Я вами восхищаюсь.

— Восхищаетесь? — Чашка застыла на полдороге от блюдца к его точеному рту, а по спине Энн пробежала ледяная дрожь. Она смутно отметила про себя, что Габриэль держал чашку в левой руке.

— Восхищаюсь вами, — твердо повторила она. — Другие бы в вашем положении растерялись и сдались, а вы преуспели. У вас свое дело, и, как я вижу, процветающее.

Габриэль поставил чашку на блюдце, и звяканье дешевого фаянса слилось со звоном посуды в зале.

— Вы полагаете, я должен гордиться собой?

Быстрый поворот запястья, и Энн размешала сахар.

— Я очень рада, что существуют заведения вроде вашего. — Она осторожно положила ложку на блюдце. — Мужчинам и женщинам негоже пользоваться вашими услугами, но они ими пользуются, иначе бы ваш бизнес не процветал. Можно было бы сожалеть, если бы его не существовало.

Габриэль сидел удивительно спокойно.

— Вы поняли, почему так нервничал официант?

— Нет.

— Он посещает мое заведение.

— А я полагала, у вас настолько высокие цены, что официанту они не по карману.

— Он приходит не для того, чтобы воспользоваться услугами женщин.

Энн сдержала удивление и едва заставила себя не обернуться на ждущего поодаль приказаний юношу. Он был почти мальчик.

— Значит, это женщины пользуются его услугами?

Не сводя с нее взгляда, Габриель подался вперед. Его лицо попало в марево пара из чашки, и от этого глаза показались совершенно безжизненными.

— Его услугами пользуются мужчины.

Потребовалось несколько секунд, чтобы до Энн дошел смысл его слов. Женщина внутренне содрогнулась, но взгляд его глаз не позволил ей возмутиться. Габриэль намеренно ее шокировал, вызывая отвращение. Справившись с тем и другим, она промолвила:

— Это доставляет ему удовольствие?

— Вероятно, некоторые испытывают подобное удовольствие.

Выставив мизинец под должным углом, Энн подняла чашку и пригубила чай. Она привыкла к прозрачному фарфору. Фаянс оказался тяжелее и грубее. От обжигающего кипятка на глаза навернулись слезы. Женщина решительно поставила чашку на блюдце.

— Но если нет, тогда зачем он этим занимается?

— Вы знаете, сколько стоит буханка хлеба?

Ее молчание стало достаточно красноречивым ответом.

— Четвертушку продают за семь пенсов. А плата за жилье?

Энн поджала губы. Она знала одно: сколько следовало платить за кеб — шестипенсовик за милю. Еще она знала цену шелковых чулок — пять шиллингов. Но не представляла, сколько нужно денег, чтобы просто выжить.

— Что бы вы предпочли, мадемуазель, если бы пришлось выбирать: голодать на улице или лечь в постель с брюхатым толстосумом?

Энн вспомнила патлатого подметальщика, который за серебряный шиллинг толкнул ее под кеб. Сама она никогда не нуждалась в деньгах.

— Но у официанта есть работа!

— Он получает двенадцать шиллингов в неделю. В то время как богатые дяди отваливают везунчикам целое состояние.

— Красивым везунчикам? — осенило ее.

— Да.

Светловолосым юношам — этого не стоило добавлять, вроде самого Габриэля. Но если осуждать поведение этого мальчика, следовало осуждать и свое собственное, и поведение Майкла. А она осуждала того, кто сидел перед ней.

Не нужно становиться ханжой. У нее самой в сумочке диафрагма и коробка с презервативами — явные свидетельства отсутствия респектабельности, к тому же груди не затянуты корсетом, что говорит о падении морали.

— Тогда остается надеяться, что настанет день, когда официант накопит достаточно денег и ему не придется заниматься тем, что ему не нравится. И найдет того, кто доставит ему наслаждение. За все, что он претерпел до этого.

Алебастровая кожа Габриэля еще сильнее побледнела. Он оттолкнул стул и встал.

— Нам пора, мадемуазель, мы и так задержались.