Шоу ИрвинПредайте павших земле

Ирвин Шоу

Предайте павших земле

"... чего вы так цепляетесь за этот мир?"

Моей матери

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Рядовой ДРИСКОЛЛ

РЯДОВОЙ МОРГАН

РЯДОВОЙ ЛЕВИ

РЯДОВОЙ УЭБСТЕР

РЯДОВОЙ ШЕЛЛИНГ

РЯДОВОЙ ДИН

ДЖОАН БУРК

БЕСС ШЕЛЛИНГ

МАРТА УЭБСТЕР

ДЖУЛИЯ БЛЕЙК

КЭТРИН ДРИСКОЛЛ

ЭЛИЗАБЕТ ДИН

Генералы, Первый, Второй и Третий.

Капитан, Сержант, четверо Пехотинцев, задействованных в похоронной команде.

Священник, раввин и врач.

Рядовые Бивинз и Чарли.

Репортер и Редактор.

Две Проститутки.

Бизнесмены, Первый, Второй и Третий.

ВРЕМЯ

Второй год войны, которая может начаться завтра вечером.

МЕСТО

Сцена двухуровневая: авансцена пуста, задняя, большая часть сцены платформа, поднятая примерно на семь футов. Декорации - мешки с песком, целые и разорванные, уложенные по краю платформы, и рассыпанная по платформе земля. Платформа выкрашена в черный цвет. Освещена сильным прожектором, луч которого бьет параллельно сцене справа. Это единственный источник света. Платформа представляет собой развороченную боевую позицию, теперь уже находящуюся в тылу, в нескольким милях от передовой, где солдаты похоронной команды копает траншею под братскую могилу, поэтому зрители видят их от пояса и выше. На правой части платформы лежат шесть тел, завернутые в брезент, которые предстоит предать земле. Сержант стоит справа, на краю траншеи, курит... Ближайший к нему солдат, в траншее, перестает копать...

ПРЕДАЙТЕ ПАВШИХ ЗЕМЛЕ

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Эй, сержант, они воняют... (машет лопатой в сторону трупов) Надо бы побыстрее их похоронить...

СЕРЖАНТ. А какой запах шел бы от тебя, если бы ты пролежал здесь два дня? Чайной розы? Скоро их похоронят. Копай.

ВТОРОЙ СОЛДАТ (почесываясь). Копай и чешись! Копай и чешись! Что за война! Если не роешь окопы, то копаешь могилы...

ТРЕТИЙ СОЛДАТ. У кого есть сигарета? Если ни у кого нет сигарет, закурю опиум.

ВТОРОЙ СОЛДАТ. А если ты не копаешь могилы, то вычесываешь блох. Господи, блох в этой армии больше, чем...

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Ради них войны и развязывают. Должен же ктото кормить блох...

ЧЕТВЕРТЫЙ СОЛДАТ. Я привык каждый день принимать душ. Можете вы себе такое представить?

СЕРЖАНТ. Успокойся, мистер Чистюля, мы поместим твою фотографию в "Сэтеди ивнинг пост". Цветную.

ВТОРОЙ СОЛДАТ. Если ты не вычесываешь блох, то идешь на смерть. Веселенькая жизнь для взрослого человека.

ТРЕТИЙ СОЛДАТ. Так у кого есть сигарета. Отдам винтовку, если найду ее, за сигарету. Господи, ну почему они больше не выпускают сигарет (меланхолически опирается на лопату). Что за жизнь...

СЕРЖАНТ. Шевели лопатой, солдат. Живее! Здесь тебе не дом отдыха.

ТРЕТИЙ СОЛДАТ (не реагируя на слова сержанта). Я слышал, парни крутят сигареты из водорослей и клевера. Говорят, забирает (задумчиво). Надо попробовать...

СЕРЖАНТ. Шевелитесь (потирает руки)! Совсем замерз. Не хочу торчать здесь всю ночь. Уже ног не чувствую.

ЧЕТВЕРТЫЙ СОЛДАТ. Я не чувствую ног уже две надели. Две недели не снимал сапоги (опирается на лопату). Даже интересно, пальцы еще не отвалились. Я носил туфли размера 8А. Аристократическая нога, всегда говорили мне продавцы. Забавно... ходить и не знать, отвалились у тебя пальцы или нет... Это негигиенично...

СЕРЖАНТ. Не волнуйся. Приятель, следующая война будет вестись с учетом гигиены.

ЧЕТВЕРТЫЙ СОЛДАТ. В испаноамериканской войне от болезней умирало больше людей, чем...

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ (энергично взмахивает лопатой, чтобы обрушить ее на когото в траншее).Вот тебе! Вот! Убьем суку!

ЧЕТВЕРТЫЙ СОЛДАТ (хищно). Бежит сюда! Никуда не денется!

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Вышиби ей мозги!

ВТОРОЙ СОЛДАТ. Есть одна (все солдаты в траншее торжествующе вопят)!

СЕРЖАНТ (недовольно морщась). Кончайте базар. Вы теряете время.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ (резко поворачиваясь к сержанту). Вот. Мы ее кончили. Эту чертову...

ЧЕТВЕРТЫЙ СОЛДАТ (грустно). Казалось бы, крысы могли подождать, пока мы не засыпем трупы землей.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Ктонибудь хоть раз в жизни видел такую жирную крысу? Готов спорить, она жрала, как лошадь.

СЕРЖАНТ. Ладно, ладно. Вы воюете не с крысами. Принимайтесь за работу.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Мне куда приятнее убивать крыс, чем их (мотает головой в сторону фронта).

СЕРЖАНТ. Крысы тоже должны жить. Другой жизни они не знают.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ (внезапно подцепляет крысу лопатой и показывает сержанту) Держи, сержант. Подарок от роты А.

СЕРЖАНТ. Хватит острить. Мне это не нравится.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ (крыса попрежнему на лопате). Сержант, ты меня разочаровал. У этой крысы прекрасная родословная... она питались исключительно отборными молодыми людьми, которые последние двадцать лет выращивала Америка.

СЕРЖАНТ. Заканчивай, остряк.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ (продолжает как ни в чем ни бывало). Обрати внимание, какие широкие, мощные плечи у этой крысы, как лоснится шерсть на боках, какой круглый живот. Банковские клерки, механики, светские львы, фермеры высококачественная пища (внезапно отбрасывает крысу). Эх... ужасно я устал от всего этого. Я пошел на войну не для того, чтобы рыть эти чертовы могилы.

СЕРЖАНТ. Скажи об этом президенту. А сейчас копай.

ВТОРОЙ СОЛДАТ. Слушай, яма и так глубокая. Сколько нам надо копать? До самого ада, чтобы передать их из рук в руки?

СЕРЖАНТ. Человек имеет право на шесть футов. Мы должны уважать мертвых. Копайте...

ЧЕТВЕРТЫЙ СОЛДАТ. Я надеюсь, они не положат меня так глубоко, когда придет моя очередь. Я хочу иметь возможность как можно чаще вставать, чтобы глотнуть свежего воздуха.

СЕРЖАНТ. Хватит трепаться, парни. Беритесь за лопаты!

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Они смердят! Похороним их!

СЕРЖАНТ. Хорошо, остряк. Теперь будем опрыскивать их духами перед тем, как ты начнешь рыть могилу. Тебя это устроит?

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Не травится мне их запах, вот и все. Не обязан я наслаждаться вонью, которая от них идет. В уставе этого не написано, так? Человек имеет право пользоваться органом обаяния, даже если он в чертовой армии...

СЕРЖАНТ. Об армии можно говорить только уважительно!

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. О, любимая армия... (выбрасывает из траншеи лопату земли).

ВТОРОЙ СОЛДАТ. О, дорогая армия... (выбрасывает из траншеи лопату земли).

ТРЕТИЙ СОЛДАТ. О, нежная армия... (выбрасывает из траншеи лопату земли).

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. О, грязная, смердящая, чертова армия... (выбрасывает из траншеи три лопаты земли).

СЕРЖАНТ. Негоже так говорить в присутствии смерти...

ПЕРЫЙ СОЛДАТ. Мы бы говорили с тобой стихами, сержант, да только они закончились на третий день нашего пребывания на фронте. А чего ты хочешь, сержант, мы же обычные солдаты...

ВТОРОЙ СОЛДАТ. Хватит. Давайте их похороним. У меня мозоли с аэростат. Какая разница? Все равно их вышвырнет на поверхность, когда по этой позиции вновь начнет работать артиллерия...

СЕРЖАНТ. Хорошо! Хорошо! Раз вы так торопитесь - закапывайте (двое солдат, которые стоят справа, выскакивают из траншеи и начинают переносить тела. Двое, оставшиеся в траншее, принимают их и укладывают в траншею, где зрители их уже не видят).

СЕРЖАНТ. Укладывайте аккуратнее.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Укладывайте по алфавиту. Возможно, придется к ним еще обратиться. У генерала может возникнуть желание поговорить с кемто из них.

ЧЕТВЕРТЫЙ СОЛДАТ. Этот совсем еще мальчик. Я его немного знал. Отличный парень. Сочинял похабные стишки. Такие смешные. Он даже не выглядит мертвым.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Хорони его! Он смердит!

СЕРЖАНТ. Если ты думаешь, что от тебя хорошо пахнет, бэби, тебе пора проснуться. На рекламу духов ты не тянешь, солдат. (Смех).

ТРЕТИЙ СОЛДАТ. Один ноль в пользу сержанта.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Тебя тоже слепили не из роз и глицинии, сержант, но тебя я терпеть могу, особенно, когда ты молчишь. По крайней мере ты живой. А вот запах мертвых выводит меня из себя... Живо, забросаем их землей... (Солдаты вылезают из траншеимогилы).

СЕРЖАНТ. Отставить.

ТРЕТИЙ СОЛДАТ. Что теперь? Мы должны станцевать вокруг могилы?

СЕРЖАНТ. Мы должны подождать священников... Они помолятся над ними.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Боже, удастся ли мне сегодня поспать?

СЕРЖАНТ. Негоже лишать человека молитвы, солдат. Ты бы хотел, чтобы над твоим телом помолились, не так ли?

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Господи, да нет же! Я хочу спать мирно, когда уйду... Так где они? Почему не приходят? Мы должны стоять здесь всю ночь, ожидая, пока они придут и скажут Богу пару слов об этих парнях?

ТРЕТИЙ СОЛДАТ. У кого есть сигарета? (С мольбой в голосе).

СЕРЖАНТ. Смирна-а! Вот они! (На сцену выходят католический священник и раввин).

СВЯЩЕННИК. Все готово?

СЕРЖАНТ. Да. Святой отец...

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Только давайте побыстрее! Я ужасно устал.

СВЯЩЕННИК. Служение Господу не терпит суеты, сын мой...

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. В эти дни Ему служат много и часто. От Него не убудет, если вы поторопитесь...

СЕРЖАНТ. Заткнись, солдат.

РАВВИН. Хотите прочитать молитву первым, святой отец?

СЕРЖАНТ. Евреев тут нет (указывает на могилу). Преподобный, не думаю, что вы здесь понадобитесь.

РАВВИН. Как я понимаю, у одного из них фамилия Леви?

СЕРЖАНТ. Да, но он не еврей.

РАВВИН. С такой фамилией лучше не рисковать. Святой отец, вы начнете первым?

СВЯЩЕННИК. Может, нам лучше подождать. В нашем секторе епископ англиканской церкви. Он выражал желание принять участие в похоронах. Он обязательно произносит молитву над павшими в секторах, в которых бывает. Я думаю, нам лучше его подождать. Епископы англиканской церкви очень щепетильно относятся к очередности...

РАВВИН. Он не придет. Он сейчас ужинает.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. А что делает Господь, пока епископ ужинает?

СЕРЖАНТ. Солдат, не угомонишься - будешь наказан.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Я хочу с этим покончить! Похороним их! Они смердят!

СВЯЩЕННИК. Молодой человек, нельзя говорить так об одном из творений Господа...

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Если это (указывает на могилу) одно из творений Господа, я лишь могу сказать, что у Него творческий кризис...

СВЯЩЕННИК. Ах, сын мой, как много в тебе горечи...

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Ради Бога, хватит болтать, и покончим с этим. Я хочу засыпать их землей. Я больше не могу выносить этого запаха! Сержант, ну чего они тянут? Они не имеют права держать нас здесь всю ночь. Завтра у нас тоже будет работа... Пусть молятся вместе. Бог сможет понять...

СВЯЩЕННИК. У нас нет желания затягивать службу. Мы должны думать как о мертвых, так и о живых. Как он и говорит, преподобный, Бог сможет понять... (Он встает во главу могилы и начинает читать молитву на латыни. Раввин подходит к могиле с противоположного торца и начинает читать молитву на иврите. По ходу молитв слышится стон, тихий, но отчетливый. Священники продолжают молится. Вновь слышится стон).

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ (под латынь и иврит). Я слышал стон (священник и раввин продолжают читать молитвы). Я слышал стон!

СЕРЖАНТ. Заткнись, солдат (под латынь и иврит).

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ (опускается на колени у могилы, прислушивается). Прекратите! Я слышал стон...

СЕРЖАНТ. И что? Какая война без стонов? Молчи! (Молитвы продолжаются. Еще стон. Первый солдат спрыгивает в могилу).

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Стонут здесь! Подождите! Остановите этих чертовых попугаев! (Бросает пригоршню земли в священника). Подождите! Здесь ктото стонет... (Голова медленно поднимается над левым краем траншеи, мужчина встает, лицом к заднику. Солдаты и сержант ахают - служба продолжается).

СЕРЖАНТ. Господи...

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Он живой...

СЕРЖАНТ. Ну они не могут сразу определить, кто живой, а кто - мертвый? Вытащите его!

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Остановите их! (Служба продолжается). Выгоните их отсюда. Живым они не нужны...

СЕРЖАНТ. Пожалуйста. Святой отец, вы тут совершенно не причем... Это какаято ошибка....

СВЯЩЕННИК. Я вижу. Хорошо, сержант. (Он подходит к раввину, они берутся за руки и уходят. Никто на них не смотрит. Солдаты и сержант загипнотизированы мужчиной в траншее, поднявшимся из мертвых. Труп проводит рукой по глазам. Солдаты и сержант дружно ахают... Еще стон доносится с другого края траншеи).

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ (он еще в траншее). Там (указывает). Стонут там! Я слышал! ( Голова, потом плечи появляются над краем траншеи слева. Второй труп встает, проводит рукой по глазах, точно так же, как и первый. Над траншеей повисает гробовая тишина. И тут же третий труп поднимается рядом с ПЕРВЫМ СОЛДАТОМ. Тот в ужасе вскрикивает. Выбирается из траншеи. Издалека доносится легкое громыхание артиллерии. Один за другим поднимаются трупы, лицом к заднику, спиной к зрителям. Солдаты превратились в статуи. Внезапно СЕРЖАНТ подает голос).

СЕРЖАНТ. Что вам надо?

ПЕРВЫЙ ТРУП. Не предавайте нас земле.

ТРЕТИЙ СОЛДАТ. А не смотаться ли нам отсюда к чертовой матери!

СЕРЖАНТ (вытаскивает пистолет). Стоять! Пристрелю первого, кто двинется с места!

ПЕРВЫЙ ТРУП. Не предавайте нас земле. Мы не хотим, чтобы нас хоронили.

СЕРЖАНТ. Господи Иисусе. (СОЛДАТАМ). Оставаться на местах. (СОЛДАТЫ стоят). Господи Иисусе. (СЕРЖАНТ убегает с криком). Капитан, капитан! Где, черт побери, капитан? (Голос затихает вдали, переполненный ужасом. СОЛДАТЫ наблюдают за трупами, потом одновременно начинают пятиться).

ШЕСТОЙ ТРУП. Не уходите.

ВТОРОЙ ТРУП. Останьтесь с нами.

ТРЕТИЙ ТРУП. Мы хотим слышать человеческие голоса.

ПЕРВЫЙ ТРУП. Мы не оченьто и отличаемся от вас. Только мертвые.

ВТОРОЙ ТРУП. И все.

ЧЕТВЕРТЫЙ ТРУП. Все... все...

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. И все..?

ТРЕТИЙ ТРУП. Вы боитесь шести мертвых мужчин? Вы, кто сжился с мертвыми, кто перевидал столько мертвых, кто ел рядом с ними, если похоронить их вы не успевали, а есть больно хотелось?

ВТОРОЙ ТРУП. Чем мы отличаемся от вас? Унцией свинца, которая есть в наших сердцах, но нет в ваших. Разница невелика.

ТРЕТИЙ ТРУП. Завтра или днем позже свинец достанется и вам. Поговорите с такими же, как вы.

ЧЕТВЕРТЫЙ СОЛДАТ. Это тот парень... который писал похабные стишки.

ПЕРВЫЙ ТРУП. Скажите нам чтонибудь. Забудьте про могилу, как забыли про нее мы...

ТРЕТИЙ СОЛДАТ. Хотите... хотите закурить? (СЕРЖАНТ возвращается с КАПИТАНОМ).

СЕРЖАНТ. Я не пьян! И не сошел с ума! Они просто... поднялись вместе... и посмотрели на нас... Глядите... глядите сами, капитан! (КАПИТАН СМОТРИТ. Мужчины стоят по стойке "смирно").

СЕРЖАНТ. Видите?

КАПИТАН. Вижу (невесело смеется). Я ожидал, что такое случится... когданибудь. Столько людей гибнет каждый день. Жаль только, что случилось это в моей роте. Господа! Вольно! (Мужчины выполняют команду. КАПИТАН уходит. Нарастает орудийный грохот. Затемнение).

Прожектор освещает авансцену. За столом сидят три генерала. КАПИТАН стоит, докладывает о случившемся.

КАПИТАН. Я рассказал только то, что видел.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вы это не выдумали, капитан?

КАПИТАН. Нет. Генерал.

ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Есть у вас доказательства, капитан?

КАПИТАН. Четверо солдат похоронной команды и сержант, сэр.

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. На войне, капитан, люди видят много странного.

КАПИТАН. Да, генерал.

ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Вы выпили, капитан.

КАПИТАН. Да, генерал.

ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Когда человек пьян, он не несет ответственности за то, что видел.

КАПИТАН. Да, генерал. Я не несу никакой ответственности за то, что видел, и рад этому. Я не хотел бы нести эту ношу, вместе с остальными...

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Достаточно, капитан, сознавайтесь. Вы крепко выпили, вышли на свежий воздух, на поле недавнего победоносного боя, спиртное, воздух и радость победы ударили вам в голову...

КАПИТАН. Я рассказал вам только то, что видел.

ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Да, мы слышали. Мы прощаем вас за это. Мы не осуждаем вас за то, что вы пропустили стаканчикдругой. Обычное дело. Мы понимаем. Поэтому выпейте с нами и забудьте о ваших призраках...

КАПИТАН. Они не призраки. Они - люди, убитые два дня тому назад, которые стояли в своих могилах и смотрели на меня.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Капитан, вы начинаете испытывать наше...

КАПИТАН. Извините, сэр. Это зрелище не для слабонервных. Я их видел, и что вы, генералы, собираетесь с этим делать?

ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Забыть! Человека приняли за мертвого и положили в могилу. Он выходит из комы и встает. Это случается каждый день... на войне такое не должно вызывать удивления. Вытащите его из могилы и отправьте в госпиталь.

КАПИТАН. Госпитали - не для мертвецов. И что вы, генералы, собираетесь с этим делать?

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Нечего стоять и долдонить: "Что вы, генералы, собираетесь с ними делать?" Пусть их осмотрит врач. Если они живы, отправьте их в госпиталь. Если мертвы - похороните! Все очень просто.

КАПИТАН. Но...

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Никаких но, сэр!

КАПИТАН. Да, сэр.

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Возьмите врача с собой, сэр, и стенографиста. Пусть доктор продиктует официальные рапорты. И, надеюсь, мы слышим об этом в последний раз.

КАПИТАН. Да, сэр. Очень хорошо сэр. (Поворачивается, чтобы уйти).

ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Э... капитан.

КАПИТАН. (Останавливаясь). Да, сэр.

ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Держитесь подальше от бутылки.

КАПИТАН. Да, сэр. Это все, сэр?

ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Это все.

КАПИТАН. Да, сэр. (Луч прожектора уходит от ГЕНЕРАЛОВ и следует за КАПИТАНОМ, который шагает через сцену. КАПИТАН останавливается, достает бутылку. Два длинных глотка. Затемнение).

Грохот орудий нарастает. Во время сцены с ГЕНЕРАЛАМИ он практически сходил на нет. Вновь освещена братская могила. ВРАЧ осматривает трупы, стоящие в могиле. ВРАЧ вооружен стетоскопом, за ним следует солдатстенографист, двое солдатсвидетелей и КАПИТАН. ВРАЧ говорит, отходя от первого стоящего трупа.

ВРАЧ. Номер один. Экзентерация нижней части кишечника. Мертв сорок восемь часов.

СТЕНОГРАФИСТ (повторяет). Экзентерация нижней части кишечника. Мертв сорок восемь часов. (Свидетелям). Распишитесь. (Свидетели расписываются).

ВРАЧ (о следующем трупе). Номер два. Пулевое проникающее ранение желудка. Мертв сорок восемь часов.

СТЕНОГРАФИСТ. Номер два. Пулевое проникающее ранение желудка. Мертв сорок восемь часов. (Свидетелям). Распишитесь. (Свидетели расписываются).

ВРАЧ (о следующем трупе). Номер три. Пулевые проникающие ранения в оба легкие. Мертв сорок восемь часов.

СТЕНОГРАФИСТ (напевно). Номер три. Пулевые проникающие ранения в оба легкие. Мертв сорок восемь часов. Распишитесь. (Свидетели расписываются).

ВРАЧ (о следующем трупе). Номер четыре. Перелом черепа и экзерез мозга. Мертв сорок восемь часов.

СТЕНОГРАФИСТ. Номер четыре. Перелом черепа и экзерез мозга. Мертв сорок восемь часов. Распишитесь. (Свидетели расписываются).

ВРАЧ (переходя к следующему трупу). Номер пять. Множественные рассечения органов мочеполовой системы осколками снаряда. Смерть от кровотечения. Мертв сорок восемь часов. Гммм. (С любопытством вглядывается в лицо трупа). Гммм... (Идет дальше).

СТЕНОГРАФИСТ. Номер пять. Множественные рассечения органов мочеполовой системы осколками снаряда. Смерть от кровотечения. Мертв сорок восемь часов. Распишитесь. (Свидетели расписываются).

ВРАЧ (у следующего трупа). Номер шесть. Снесена правая часть головы от надбровной дуги до челюсти. Мать тебя бы не узнала. Мертв сорок восемь часов.

СТЕНОГРАФИСТ. Номер шесть. Снесена правая часть головы от надбровной дуги до челюсти. Мать тебя бы не узнала. Мертв сорок восемь часов. Распишитесь.

ВРАЧ. Ты чего там пишешь?

СТЕНОГРАФИСТ. То, что вы говорите. Сэр...

ВРАЧ. Я знаю. Вычеркни "Мать тебя бы не узнала". Генералов это не интересует.

СТЕНОГРАФИСТ. Да, сэр. Распишитесь. (Свидетели расписываются).

ВРАЧ. Шесть. Это все?

КАПИТАН. Да, док. Они мертвы?

(ЧЕТВЕРТЫЙ ТРУП предлагает ТРЕТЬЕМУ СОЛДАТУ сигарету. ТРЕТИЙ СОЛДАТ колеблется не больше секунды, берет, его губы кривятся в улыбке).

ВРАЧ (не сводя глаз с ЧЕТВЕРТОГО ТРУПА и ТРЕТЬЕГО СОЛДАТА). Все мертвы.

КАПИТАН. Хотите выпить, док?

ВРАЧ. Да, благодарю (берет предложенную бутылку. Делает длинный глоток. Не отдавая бутылки, другой рукой убирает стетоскоп в карман. Смотрит на ТРУПЫ, которые рядком стоят лицом к заднику, вновь подносит бутылку ко рту, молча передает КАПИТАНУ. Тот медленно проходится взглядом по всем ТРУПАМ, делает длинный глоток. Затемнение).

Прожектор освещает ГЕНЕРАЛОВ, перед ними стоят ВРАЧ и КАПИТАН.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ держит в руке рапорты ВРАЧА.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Док!

ВРАЧ. Да, сэр.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. В ваших рапортах сказано, что каждый из этих шести человек мертв.

ВРАЧ. Да, сэр.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Тогда я не понимаю, с чего вся эта суета, капитан. Если они мертвы - предайте их земле.

КАПИТАН. Боюсь, это невозможно, сэр... Они стоят в могилах... Не хотят, чтобы их хоронили.

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Неужели мы должны начинать все заново? У нас есть заключение специалиста. Они мертвы. Не так ли, док?

ВРАЧ. Да, сэр.

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Тогда они не могут стоять в могилах, отказываясь от похорон, не так ли?

ВРАЧ. Да, сэр.

ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Док, вы можете определить, что человек мертв?

ВРАЧ. Симптомы легко узнаваемы.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вы тоже выпили...

ВРАЧ. Да, сэр.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Вся чертова армия пьяна! Завтра утром объявить приказ во всех частях. Никакого спиртного в пределах двадцати миль от линии фронта. Ясно?

ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Да, сэр. Но как нам тогда поднимать людей в наступление?

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. К черту наступление! Не можем мы допустить распространения подобных историй. Они дурно влияют на моральный дух. Слышите меня, док? Они дурно влияют на моральный дух и вам должно быть стыдно.

ВРАЧ. Да, сэр.

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Все зашло очень уж далеко. Если не положить этому конец, об этом узнает вся армия. У нас есть заверенные свидетелями свидетельства о смерти, выданные дипломированным хирургом. Похороните их! Не теряйте времени. Вы меня слышали, капитан?

КАПИТАН. Да, сэр. В сожалению, сэр, я должен отказаться. Не буду я хоронить этих людей.

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Это нарушение субординации, капи...

КАПИТАН. Извините, сэр. В армейском уставе нет указания хоронить людей против их воли. Если генерал задумается об этом, то поймет, что это невозможно...

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Капитан прав. Это может дойти до Конгресса. Кто знает, как они все повернут!

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Что же нам тогда делать?

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Капитан, ваши предложения?

КАПИТАН. Прекратите войну.

ХОР ГЕНЕРАЛОВ. Капитан!

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ (с достоинством). Капитан, мы умоляем вас помнить о серьезности нынешней ситуации. О перемирии не может быть и речи. Это ваше лучшее предложение, капитан?

КАПИТАН. Да, но у меня есть другое... Почему бы генералам не побывать на могиле и не попытаться уговорить эти... э... трупы... лечь в землю. Возможно, подействует. От нас до передовой семь миль и мы сможем обеспечить охрану дорог.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ (откашлявшись). Гммм... э... в обычных условиях, это. Разумеется... э... Мы подумаем. А пока прошу держать рот на замке. Запомните это! Никому ни слова! Никто ничего не должен знать! Одному Богу известно, что может произойти, если люди пронюхают, что мы не можем уложить в землю наших павших и похоронить их! Эта чертова война! В УэстПойнте ни о чем таком не говорилось. Помните, никому ни слова, никто ничего не должен знать, будьте немы, как могила. Тсс. Шшш! (Все генералы повторяют: шшш).

Свет медленно гаснет, но шикание генералов еще слышно, когда освещается другая часть сцены: два солдата на передовой за баррикадой из мешков с песком. Громыхают орудия. Летят трассирующие пули.

БИВИНЗ (Солдат старше сорока, с толстым животом, тронутыми сединой волосами, виднеющимися изпод каски). Ты млышал об этих парнях, которые на дают себя похоронить, Чарли?

ЧАРЛИ. Слышал. Как знать, что еще случится на этой чертовой войне.

БИВИНЗ. И что ты об этом думаешь, Чарли?

ЧАРЛИ. Что они с этого получат, вот что мне хотелось бы знать. Они все только усложняют. Я слышал о них. Они смердят! Предайте павших земле! Вот что я говорю.

БИВИНЗ. Ну, не знаю, Чарли. Гдето я понимаю, на что они нацелились. Господи, я хотел бы я лежать сейчас под шестью футами земли, он не хотел. Ради чего?

ЧАРЛИ. А какая разница?

БИВИНЗ. Разница есть, можешь не сомневаться. Хорошо знаешь ли, чувствовать себя живым. Приятно, понимаешь, подняться над землей, видеть, слышать, обанять...

ЧАРЛИ. Вотвот, вонючие трупы, которые не желают лечь в могилу. Аромат тот еще.

БИВИНЗ. Но все лучше, чем насыпанная на твою физиономию земля. Я полагаю, эти парни разозлились, когда их начали засыпать землей. Не могли они такого перенести, мертвые или нет.

ЧАРЛИ. Но они мертвые, не так ли? Никто не собиралмя хоронить их живыми.

БИВИНЗ. Речь вот о чем, Чарли. Им бы жить и жить. Они же - молодые парни. Молодые не должны умирать, Чарли. Вот это они и поняли, когда на них начала падать земля. Как они оказались среди мертвых? Какой им от этого прок? Их ктонибудь спрашивал? Они хотели стоять под свинцовым дождем? Они же дети или молодые родители. Они хотели вернуться домой, читать детям книжки, играть с ними в прятки, встречаться с девушками, возить их в автомобиле... Вот о чем они, должно быть, подумали, когда их начали засыпать землей, мертвых или немертвых.

ЧАРЛИ. Предать их земле. Вот что я говорю... (В ночи трещит пулемет. Пуля попадает в Бивинза. Его бросает назад).

БИВИНЗ (хватаясь за шею). Чарли... Чарли... (Его пальцы скользят по пешку с песком, он падает. Трещит пулемет. Пуля попадает в Чарли. Его бросает назад).

ЧАРЛИ. О, Боже... (Трещит пулемет. ЧАРЛИ падает на БИВИНЗА. На мгновение воцаряется тишина. Потом вновь гремят орудия. Затемнение).

Тонкий луч выхватывает ПЕРВОГО ГЕНЕРАЛА, стоящего над телами двух солдат. Он прижимает палец к губам.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ (хриплым шепотом). Шшш! Тихо! Никто не должен знать! Никому ни слова! Шшш! (Затемнение).

Прожектор освещает другую часть сцены: редакцию газеты. РЕДАКТОР сидит за столом, РЕПОРТЕР стоит перед ним, со шляпой в руке.

РЕПОРТЕР. Это же сенсация! И все - чистая правда, клянусь Богом.

РЕДАКТОР (смотрит на лежащую перед ним рукопись). Это нечто, согласен с тобой. За все годы, проведенные в газете, я о таком не слышал.

РЕПОРТЕР. Так такого никогда и не было. Это чтото новое. Чтото происходит. Чтото нарождается...

РЕДАКТОР. Такого быть не могло.

РЕПОРТЕР. Клянусь Богом, я ничего не переврал. Это парни стояли в могиле и говорили: "К черту, вы не можете нас похоронить". Истинная правда.

РЕДАКТОР (Берется за телефонную трубку). Соедините меня с Макреди в Министерстве обороны... Очень любопытная история...

РЕПОРТЕР. Более чем. Сенсация года... сенсация столетия... величайшая сенсация нашего времени... люди с пулей в сердце встают и не позволяют себя хоронить...

РЕДАКТОР. Кем они себя вообразили... Иисусом Христом?

РЕПОРТЕР. Какая разница? Это сенсация" Нельзя ее упустить! Ты ее напечатаешь? Послушай... ты собираешься ее напечатать?

РЕДАКТОР. Помолчи. (В трубку.) Макреди!

РЕПОРТЕР. Онто здесь причем?

РЕДАКТОР. Мне надо коечто выяснить. Чего ты так спешишь?.. Привет! Макреди? Хансен из НьюЙорка... Да... Слушай, Макреди, мне принесли статью о шестерых парнях, которые не желают, чтобы их... Да...

РЕПОРТЕР. Что он говорит?

РЕДАКТОР. Хорошо, Макреди. Да, раз правительство придерживается такой позиции... Да...

РЕПОРТЕР. Ну?

РЕДАКТОР (положив трубку). Нет.

РЕПОРТЕР. Святой Боже, это необходимо напечатать. Люди должны знать.

РЕДАКТОР. Когда идет война, люди не должны знать ничего. Если мы поставим эту статью в номер, цензура все равно снимет ее.

РЕПОРТЕР. До чего ж грязное это дело...

РЕДАКТОР. Напиши еще одну статью о наших парнях на фронте. Читателям это интересно. И тебе будет, чем себя занять. Ты понимаешь... О парнях, которые распевают "Я могу подарить тебе только любовь", прежде чем броситься в атаку...

РЕПОРТЕР. Но я писал об этом на прошлой неделе.

РЕДАКТОР. Она имела большой успех. Напиши еще раз.

РЕПОРТЕР. Но эти парни в могиле, босс. Ллойд ставит три к одному на то, что они не лягут. Это сенсация!

РЕДАКТОР. Прибереги ее на потом. Через двадцать лет включишь ее в книгу мемуаров. С тебя статья "Я могу подарить тебе только любовь" в тысячу слов. И, пожалуйста, побольше юмора. Список погибших занимает сегодня две страницы, мы должны их чемто уравновесить... (Затемнение).

Гул орудий. Прожектор высвечивает могилутраншею на платформе, в которой, лицом к заднику, попрежнему стоят ТРУПЫ. Тут же похоронная команда, КАПИТАН и ГЕНЕРАЛЫ.

КАПИТАН. Вот они. И что генералы собираются с ними делать?

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ (капризно). Я их вижу. И перестаньте повторять: "Что генералы собираются с ними делать?"

ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. За кого они себя принимают?

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Армейский устав такого не допускает.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Тише. Пожалуйста, тише. Давайте не страивать сцен... Власть, конечно, придется употребить... но тактично Я с ними поговорю! (Он подходит к краю могилы). Солдаты! Послушайте меня! Мы оказались в весьма странной ситуации. Я уверен, что вам она доставляет ничуть не меньше неудобств, чем нам...

ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ (доверительно ТРЕТЬЕМУ ГЕНЕРАЛУ). Не та нота. В артиллерии он хорош, но, когда приходится думать головой, он теряется... И был таким с тех пор, как мы познакомились.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Нам всем хочется как можно скорее и без лишнего шума поставить точку в этой истории. Я знаю, что в этом вы полностью со мной согласны. И ничто не мешает нам найти взаимоприемлемое решение. Я уверен, что вы прислушаетесь к голосу разума. И к чувству долга, тому самому, что послало вас сюда, чтобы храбро умереть за свою страну. Господа, страна требует от вас: ложитесь в могилу и позвольте себя похоронить. Не должно вам забывать своего долга перед страной, в которой вы родились, которая вас вырастила. Я люблю Америку, господа, ее холмы и долины. Если вы любите Америка так же, как и я, вы не станете... (у него перехватывает дыхание, от избытка чувств). Мне трудно говорить. (Пауза.) Я тщательно изучил этот вопрос и пришел к выводу, что для всех будет лучше, если вы мирно ляжете в могилы и позволите предать вас земле. (Он ждет. ТРУПЫ не реагируют).

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Не сработает. Ему недостает жесткости. Нужно с самого начала демонстрировать жесткость, или победы не видать.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Может. Вы меня не поняли? (ТРУПАМ). Я настоятельно рекомендую вам позволить себя похоронить (Они стоят, недвижимы). Вы мертвы, неужели вы этого не осознаете? Вы не можете быть мертвыми и стоять. Вот... вот... Я вам это докажу, (Достает рапорты ВРАЧА). Посмотрите! Рапорты врача. Подписанные свидетелями! Рядовыми Макгарком и Батлером. (Зачитывает фамилии). Это должно вас убедить. (Машет рапортами, стоит на краю могилы, сверлит взглядом ТРУПЫ. Кричит на них). Вы мертвы, официально, вы все! Я ничего не путаю! Вы слышали! Мы - цивилизованная нация, мы предаем павших земле. Ложитесь. (ТРУПЫ стоят). Рядовой Дрисколл! Рядовой Шеллинг! Рядовой Морган! Рядовой Леви! Рядовой Уэбстер! Рядовой Дин! Как командующий армией, назначенный президентом Соединенных Штатов Америки в соответствии с конституцией Соединенных Штатов и как ваш старший офицер приказываю вам лечь и позволить себя похоронить. (Они стоят, молча и неподвижно). Скажите мне... Какой вам от этого прок, торчать из земли? (ТРУПЫ не издают ни звука). Я задал вам вопрос. Отвечайте! Чего вы добиваетесь? Если бы меня убили, я бы тут же дал себя похоронить. Отвечаете... Чего вы хотите? Зачем это вам... (Они молчат). Скажите мне! Ответьте! Почему вы молчите? Объясните, заставьте понять...

ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ (шепчет ТРЕТЬЕМУ, тогда как ПЕРВЫЙ злобно таращится на ТРУПЫ). Он проиграл. Напрасно его перевели из артиллерии.

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Лучше бы поручили это мне. Я бы им показал. В таких ситуациях надо применять силу.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ (пройдясь вдоль траншеи взад и вперед). Лечь! (ТРУПЫ как стояли, так и стоят. ГЕНЕРАЛ убегает). О, Боже... Боже. (Затемнение).

Красный прожектор освещает двух проституток, стоящих на углу в рабочей униформе.

ПЕРВАЯ ПРОСТИТУТКА. Я бы их уложила, гарантирую. Им следовало позвать меня. Я бы их уложила. После того, как я бы с ними поработала, ни у кого не осталось бы в этом сомнений. Почему они не позвали меня вместо этих генералов? Что генералы об этом знают? (Обе проститутки заливаются смехом). Позвони в Министерство обороны, Мабел, скажи, что мы их обслужим по текущей таксе (Вновь дикий смех). Мы готовы выполнить наш долг, как пишут газеты, подставить плечо под общую ношу. Боже, давно уже я так не смеялась... (опять смех. Мимо проходит мужчина. Проститутки продолжают смеяться, но уже профессионально). Эй, Джонни, Джонни, что ты поделываешь этим вечером? Не хотелось бы тебе..? (Мужчина уходит, проститутки все смеются). Поставить плечо. О, Боже... (Они смеются, смеются, смеются, хватаются друг за друга, чтобы удержаться на ногах... Затемнение. Но смех не утихает).

Прожектор освещает могилу. СОЛДАТЫ похоронной команды сидят вокруг горящего в ямке костра. ВТОРОЙ СОЛДАТ поет "Плывет, качаясь, лодочка".

ТРЕТИЙ СОЛДАТ. Странная война. Все катится под гору. Все чегото ждут. Лично мне кажется, что эти ребята...(Указывает на могилу).

СЕРЖАНТ. Никто тебя не спрашивает. Не положено тебе об этом говорить.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Параграф 2055а устава...

СЕРЖАНТ. Я тебе только что все сказал. (ВТОРОЙ СОЛДАТ вновь начинает петь. СЕРЖАНТ обрывает его). Эй, послушай, подумал бы ты об этих парнях. Каково им слушать твой вой? Они думают о серьезных проблемах.

ВТОРОЙ СОЛДАТ. Я их не отвлекаю. У меня очень мелодичный голос.

СЕРЖАНТ. Им твой голос не нравится. Я это чувствую.

ПЕРВЙ СОЛДАТ. А я бы хотел его послушать. И они, готов спорить, тоже. Я их сейчас спрошу... (Вскакивает).

СЕРЖАНТ. Нет, не ходи. (ПЕРВЫЙ СОЛДАТ приближается к могиле. Он тушуется, немного испуган).

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Эй, парни, я... (Появляется КАПИТАН. ПЕРВЫЙ СОЛДАТ вытягивается по стойке "смирно").

КАПИТАН. Сержант...

СЕРЖАНТ. Да, сэр.

КАПИТАН. Вам известно, что никто их солдат не должен говорить с ними...

СЕРЖАНТ. Да, сэр. Только, сэр...

КАПИТАН. Ладно. (ПЕРВОМУ СОЛДАТУ). Пожалуйста. Возвращайся к костру.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Да, сэр (Отдает честь, возвращается к костру).

СЕРЖАНТ (шепотом ПЕРВОМУ СОЛДАТУ). Я тебя предупреждал.

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Заткнись! Я хочу послушать, что там происходит! (КАПИТАН тем временем уселся на край, вытащил из кармана очки и вертит в руках, пока говорит).

КАПИТАН. Господа, генералы попросили меня поговорить с вами. Моя призвание - не армия (он указывает на форму). Я - философ, ученый. Моя форма - вот эти очки, мое оружие - пробирки и книги. В такое время нам, возможно, более всего необходимы философия и наука. Но прежде всего я должен сказать. Что ваш генерал приказал вам лечь.

ПЕРВЫЙ ТРУП. Это раньше у нас был генерал.

ТРЕТИЙ ТРУП. Теперь - нет.

ЧЕТВЕРТЫЙ ТРУП. Они нас продали.

КАПИТАН. Что значит, продали?

ПЯТЫЙ ТРУП. Продали нас за двадцать пять ярдов кровавой грязи.

ШЕСТОЙ ТРУП. Одна жизнь за четыре ярда кровавой грязи.

КАПИТАН. Мы должны были взять эту высоту. Приказ генерала. Вы солдаты. Вы должны понимать.

ПЕРВЫЙ ТРУП. Теперь мы понимаем. Генералы всегда приобретают недвижимость по заоблачным ценам.

ШЕСТОЙ ТРУП. Одна жизнь за четыре ярда кровавой грязи. Золото стоит дешевле, и драгоценные камни, рубины, изумруды...

ТРЕТИЙ ТРУП. Я упал на первом ярде.

ВТОРОЙ ТРУП. Я запутался в проволоке и висел на ней, пока пулемет шпиговал мне свинцом живот.

ЧЕТВЕРТЫЙ ТРУП. Я добежал до самой вершины и уже подумал, что проживу еще один день, когда прилетел снаряд и расплескал мою жизнь по земле.

ШЕСТОЙ ТРУП. Спросите генерала, хотелось бы ему умереть в двадцать лет? (Кричит, словно обращаясь к ГЕНЕРАЛАМ). В двадцать, генерал, в двадцать...

КАПИТАН. Другие тоже умерли.

ПЕРВЫЙ ТРУП. Слишком многие.

КАПИТАН. Люди должны умирать ради блага своей страны... если не вы, то другие. Так было всегда. Люди умирали за фараона и за Цезаря, и за Рим две тысячи лет тому назад, ложились в землю со своими ранами. Тогда почему вы..?

ПЕРВЫЙ ТРУП. Люди, которые умирали за Цезаря и за Рим, должны были. В самом конце, аккурат перед тем как погасла последняя искорка надежды, открыть для себя, что человек может умереть счастливым и всем довольным только когда умирает за себя и за идею, которая выдвигает он сам, а не фараон, Цезарь или Рим...

КАПИТАН. Наверное, все так... но чего вы так цепляетесь за этот мир? Песчинка, точка в небе, отпечаток пальца на полях страницы, написанной на неизвестном языке...

ВТОРОЙ ТРУП. Это наш дом.

ТРЕТИЙ ТРУП. Вы выгнали насильно, но мы возвращаем его себе. Пора человечеству вернуть себе этот дом... эту землю... наш общий дом...

КАПИТАН. Нет у нас дома. Мы - чужаки во вселенной и цепляемся, в отчаянии и грязи за корочку нашей планеты, и, если есть Бог и это Его земля, мы являем собой мерзкое зрелище Его глазам.

ЧЕТВЕРТЫЙ ТРУП. Нам без разницы, как мы выглядим в глазах Бога...

КАПИТАН. Земля - место не из приятных, и когда вы избавляетесь от нее, вам от этого только плюс. Здесь человек обманывает человека, а гарантировать можно только смерть и отчаяние. Какой смысл оставаться, получив разрешение уйти?

ПЯТЫЙ ТРУП. Это единственный мир, который мы знаем.

ШЕСТОЙ ТРУП. Мы не просили разрешения уйти. Никто не спросил нас, хотим мы уходить или нет. Генералы вытолкали нас и захлопнули за нами дверь. Кто дал право генералам закрывать за нами дверь?

КАПИТАН. Земля, уверяю вас, гиблое место, нет тут ничего...

ПЕРВЫЙ ТРУП. Мы должны выяснить это сами. Это наше право.

КАПИТАН. Нет у человека права...

ПЕРВЫЙ ТРУП. Человек сам определяет свои права. Для этого требуется только решимость и добрая воля обычных людей. Мы взяли себе право ходить по этой земле, видеть ее и решать, хорошо нам здесь или нет.

КАПИТАН. В могиле вы обретете покой...

ТРЕТИЙ ТРУП. Покой, и червей, и корни травы. Если уж упокоиться навсегда, то не для того, чтобы кормить корни травы.

КАПИТАН (медленно оглядывает всех). Да, господа... (Поворачивается и уходит. ПЕРВЫЙ СОЛДАТ осторожно приближается к могиле).

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ (трупам). Я... Я рад, что вы... что вы не... Я рад. Могу я для вас чтонибудь сделать?

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ (хрипло, с жаром). Заткнись, сержант! (Потом мягко, участливо ПЕРВОМУ ТРУПУ). Можем мы чтонибудь сделать для тебя, друг?

ПЕРВЫЙ ТРУП. Да, вы можете спеть... (Пауза, ПЕРВЫЙ СОЛДАТ поворачивается и смотрит на ВТОРОГО СОЛДАТА, потом вновь поворачивается к ПЕРВОМУ ТРУПУ. Тишину нарушает голос ВТОРОГО СОЛДАТА. Он поет. Потом голос затихает, свет гаснет).

Цветные прожектора выхватывают из темноты трех бизнесменов в разных частях сцены.

ПЕРВЫЙ БИЗНЕСМЕН. Шшш! Об этом никто не должен знать.

ТРЕТИЙ БИЗНЕСМЕН. Нашпиговать их свинцом!

ВТОРОЙ БИЗНЕСМЕН. Похоронить! Похоронить их под шестью футами земли!

ПЕРВЫЙ БИЗНЕСМЕН. Что же нам делать?

ВТОРОЙ БИЗНЕСМЕН. Мы должны поддерживать высокий моральный дух!

ТРЕТИЙ БИЗНЕСМЕН. Свинец! Свинец! Много свинца!

ВТОРОЙ БИЗНЕСМЕН. За что мы платим нашим генералам?

БИЗНЕСМЕНЫ ХОРОМ. Шшш (Затемнение).

Прожектор освещает церковь. Прихожане на коленях, СВЯЩЕННИК молится.

СВЯЩЕННИК. О, Иисус, наш Бог и наш Христос, Который искупил наши грехи Своей кровью на кресте на Голгофе, даруй нам Свое благословение в этот святой день, сделай так, чтобы наши солдаты позволили себе упокоиться с миром, и принеси победу в наши руки, встань под знамена нашей Идеи и помоги верным слугам Твоим на поле битвы... Аминь... (Затемнение).

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ (освещенный лиловым прожектором). Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы никто об этом не узнал...

(Прожектор освещает редакцию газеты)

РЕПОРТЕР. Ну? Что ты собираешься делать?

РЕДАКТОР. А я должен чтото делать?

РЕПОРТЕР. Вот здесь ты чертовски прав. Должен! Они все еще стоят. Они собираются стоять до судного дня. И теперь никто не сможет похоронить ни одного солдата... Ты должен об этом чтото сказать...

РЕДАКТОР. Хорошо. Напишем следующее. "Как стало известно, некоторые солдаты одной пехотной роты не желают с миром покоиться в земле...

РЕПОРТЕР. А дальше?

РЕДАКТОР. Это все.

РЕПОРТЕР (изумленно). Это все?

РЕДАКТОР. Да. Неужели этого недостаточно? (Затемнение).

Прожектор освещает динамик. Звучит мелодичный, хорошо поставленный ГОЛОС.

ГОЛОС. По полученной нами информации некоторые американские солдаты, убитые в бою, отказываются с миром покоиться в земле. Правда это или нет, Всеамериканская вещательная корпорация считает своим долгом сообщить широкой американской общественности о неукротимой доблести американских солдат на этой войне. Мы не сможем успокоиться, пока не победим... даже если наши храбрые мертвые парни... (Затемнение).

Гремят орудия. Прожектор освещает ГЕНЕРАЛА и КАПИТАНА.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Есть у вас предложения?

КАПИТАН. Скорее да, чем нет. Вызовите их женщин...

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Какой будет толк от их женщин?

КАПИТАН. Женщины всегда более консервативны. Это традиционная идея если человек умирает, он должен лечь и позволить предать себя земле. Женщины смогут выиграть для генерала это сражение... через эмоциональное воздействие. Это едва ли не единственный шанс, который есть у генерала.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Женщины... Ну, конечно! Вы попали в десятку, капитан! Привезти сюда их женщин! Привезти быстро! Немедленно выяснить, кто они и где живут. Господи, у меня мыслей таких не было... Послать за ними... Женщины! (Затемнение).

Маленький прожектор выхватывает из темноты динамик. Снова ГОЛОС, такой же мелодичный, такой же хорошо поставленный, призванный убеждать.

ГОЛОС. По просьбе Министерства обороны мы обращаемся к женщинам рядовых Дрисколла, Шеллинга, Моргана, Уэбстера, Леви и Дина, убитых в бою. Министерство обороны просит женщин этих рядовых незамедлительно прибыть в Министерство обороны. В их силах сослужить великую службу нашей стране... (Затемнение).

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Идите к вашим мужчинам... поговорите с ними... убедите их, что они ошибаются. Вы, женщины, представляете собой самое дорогое, что только есть в нашей цивилизации - священные устои дома. Мы ведем эту войну, чтобы защитить устои всех домов Америки! Эти устои рухнут, если ваши мужчины вернутся из мертвых. Меня пробирает дрожь от одной только мысли о последствиях этого деяния. Вся наша система получит смертельный удар. Наши банки закроются, наши здания обрушатся... наша армия покинет поле боя и оставит нашу землю беззащитной перед смертельным врагом. Женщины, вы все прекрасные матери, жены, возлюбленные. Вы хотите выиграть эту войну. Я это знаю. Я знаю, как ярко горит огонь патриотизма в женских сердцах. Вот почему я и обращаюсь к вам. Женщины, позвольте мне высказаться начистоту. Если вы не убедите ваших мужчин лечь в землю и позволить похоронить себя, боюсь, мы проиграем войну. Теперь наша победа зависит только от вас. На войне в ход идут не только порох и пушки. Женщины, вот ваш шанс внести свою лепту, величайший шанс... Вы сражаетесь за ваши дома, за ваших детей, за жизни ваших сестер, за честь вашей страны. Вы сражаетесь за религию, за любовь, за достойную человеческую жизнь. Вести войну и победить в ней можно лишь когда павших хоронят и забывают. Как мы можем забыть павших, если они не позволяют себя похоронить? А мы должны их забыть! В этом мире нет места для мертвых. Они могут принести только горечь и несчастье: вам, им, всем. Идите, женщины, выполните свой долг. Ваша страна с надеждой смотрит на вас... (Затемнение).

Прожектор перемещается на то место, где РЯДОВОЙ ШЕЛЛИНГ, ВТОРОЙ ТРУП, говорит со своей женой. МИССИС ШЕЛЛИНГ - хрупкая, немногословная женщина, жена фермера неопределенного возраста, от двадцати до сорока.

БЕСС ШЕЛЛИНГ. Тебе было больно, Джон?

ШЕЛЛИНГ. Как наш мальчик, Бесс?

БЕСС. Отлично. Уже говорит. Весит двадцать восемь фунтов. Вырастет большим и сильным. Тебе было больно, Джон?

ШЕЛЛИНГ. Как ферма? Там все нормально, Бесс?

БЕСС. Все нормально. Рожь в этом году удалась. Тебе было больно, Джон?

ШЕЛЛИНГ. Кто убирал урожай, Бесс?

БЕСС. Шмидт... и его сыновья. Шмидт слишком стар для войны, его сыновья - слишком молоды. Работали почти две недели. Пшеница тоже уродилась неплохо. Старший сын Шмидта ждет призыва через месяцдругой. Практикуется за сараем со старым дробовиком, с которым Шмидт ходит на уток.

ШЕЛЛИНГ. Шмидты всегда были дураками. Когда наш сын вырастит, Бесс, постарайся научить его умуразуму. Какого цвета у него волосы?

БЕСС. Светлые. Как у тебя... Что ты собираешься делать, Джон?

ШЕЛЛИНГ. Хотел бы увидеть сына... и ферму...

БЕСС. Они говорят, что ты мертвый, Джон...

ШЕЛЛИНГ. Я мертвый, все так.

БЕСС. Тогда почему?..

ШЕЛЛИНГ. Не знаю. Может, теперь нас под землей слишком много. Может, земля больше не принимает. Тебе надо не забывать о севообороте. Что ты тут делаешь, Бесс?

БЕСС. Они попросили поговорить с тобой. Чтобы ты дал себя похоронить.

ШЕЛЛИНГ. И что ты об этом думаешь?

БЕСС. Ты умер, Джон...

ШЕЛЛИНГ. И что?

БЕСС. Так какая от этого польза?

ШЕЛЛИНГ. Не знаю. Только есть во мне чтото, мертвое или нет, и это чтото не позволяет мне лечь в землю.

БЕСС. Ты и раньше был странным, Джон. И никогда не могла тебя понять. Что хорошего в том..?

ШЕЛЛИНГ. Бесс, я никогда не говорил с тобой об этом. И теперь, думаю, ты поймешь, я постараюсь, чтобы ты поняла... что я хочу, пока я... пока я... до того, как... Бесс, я взял от жизни не все, что хотел. Не хватает малого, пустяков, которых обычно не замечаешь. Того, что ты видишь из окна вечером, после ужина, или ранним утром, когда просыпаешься. Запахов, которые ощущаешь, выйдя за порог, летним утром, когда под солнцем начинает испаряться роса. Звуков, которые слышишь, возясь с лошадьми или скирдуя сена. Всего этого не замечаешь, но, однако, они остаются в памяти. Зеленый пушок на яровом поле, который вдруг появляется утром. Кукурузный лес, покачивающийся под легким ветерком. Лоснящиеся бока лошади. Пласт жирной земли, вывернутый плугом. Глоток ключевой воды после целого дня, проведенного под солнцем, те незабываемые ощущения, когда она втекает в тебя и охлаждает прожаренное тело... А как хочется увидеть светловолосого бутуза, делового и серьезного, играющего с собакой в тени дома... Ничего этого под землей нет, Бесс...

БЕСС. Всему есть свое место, Джон. В том числе и мертвым мужчинам.

ШЕЛЛИНГ. Мое место на земле, Бесс. Мое дело - ходить по земле, а не лежать в ней. Вниз меня утянула ловушка. Я не очень умен, Бесс, поэтому в нее и попался... но теперь я могу сказать... Мне есть, что сказать фермерам, прежде чем я уйду... и я собираюсь сказать им все...

БЕСС. Мы можем похоронить тебя дома, Джон, около реки. Там прохладно и тихо и ветер всегда шуршит листвой...

ШЕЛЛИНГ. Позже, Бесс, когда я все увижу, все унюхаю, все скажу... Человек имеет право сойти в могилу, никому не дозволено стаскивать его туда...

БЕСС. Как... каково будет нашему сыну, если он увидит тебя таким?

ШЕЛЛИНГ. Он не увидит... Я не приду к вам...

БЕСС. Пусть так. Даже если он будет знать...

ШЕЛЛИНГ. Я ничего не могу поделать. Это чтото сильнее тебя... сильнее меня. Я не знаю, откуда оно взялось. Может. Выросло из земли... как... как сорняк... как цветок. Срежь его, и оно выпрыгнет в десяти новых местах. Остановить нельзя. Земля к этому готова.

БЕСС. Ты был хорошим мужем, Джон. Для ребенка... для меня... не так ли?

ШЕЛЛИНГ (спокойно). Уезжай домой, Бесс. Уезжай домой! (Затемнение).

Прожектор освещает ПЯТЫЙ ТРУП, РЯДОВОГО ЛЕВИ, который стоит в траншеемогиле спиной к зрителям. Его женщина, молодая, красивая, элегантная, сидит на краю траншеи, лицом к нему, говорит с ним.

ДЖОАН. Ты любил меня больше всех, не так ли, Генри, больше всех остальных женщин, не так ли?

ЛЕВИ (ПЯТЫЙ ТРУП). Теперьто какая разница?

ДЖОАН. Я хочу знать.

ЛЕВИ. Это неважно.

ДЖОАН. Важно для меня. Я знаю об остальных, Дорис, эта востроглазая Джанет... Генри, ты - не живой, не так ли, Генри?

ЛЕВИ. Нет, мне разворотило все внутренности.

ДЖОАН. Ну почему войны ведутся в такой грязи? Не ожидала увидеть ничего подобного. Словно... словно на свалку попала.

ЛЕВИ. Ты запачкала туфельки. У тебя красивые туфельки, Джоан.

ДЖОАН. Тебе понравились, Генри? Из кожи ящерицы. Мне они тоже нравятся. Сейчас так трудно найти хорошие туфли.

ЛЕВИ. Ты попрежнему танцуешь, Джоан?

ДЖОАН. Гораздо лучше, чем раньше. Танцы нынче устраиваются гораздо чаще. На благотворительных вечерах по сбору средств для сирот, в госпиталях для выздоравливающих, при подписке на Займы победы. Я занята семь вечеров в неделю. Я продала больше облигаций Займов победы, чем любая другая в Лиге женщинизбирательниц. Я получила каску... одну из их касок... пробитую пулей, за то, что продала облигаций на одиннадцать тысяч долларов.

ЛЕВИ. Здесь мы получаем их за так, тысячами... пуль хватает.

ДЖОАН. Какой злой у тебя голос. Нельзя так зло говорить.

ЛЕВИ. Извини.

ДЖОАН. На днях я слушала полковника Элуэлла. Ты знаешь полковника Элуэлла, старика Энтони Элуэлла, владельца сталеплавильного завода. Он выступал на ежемесячном банкете Красного креста и сказал, что одним из главных достоинств этой войны - отсутствие злости в наших парнях. Он сказал, что ими движит только патриотизм. Он - прекрасный оратор, полковник Элуэлл. Я плакала и плакала...

ЛЕВИ. Я его помню.

ДЖОАН. Генри, как потвоему, мы выиграем эту войну?

ЛЕВИ. Какая разница?

ДЖОАН. Генри! Разве можно так говорить?! Не понимаю, что на тебя нашло. Действительно, не понимаю. В газетах пишут. Что они, если выиграют войну сожгут наши церкви, сравняют с землей наши музеи и... и изнасилуют наших женщин (ЛЕВИ смеется). Чего ты смеешься, Генри?

ЛЕВИ. Я мертв, Джоан.

ДЖОАН. Да. Тогда почему... почему ты не позволяешь похоронить себя?

ЛЕВИ. На то есть масса причин. Я много чего любил на этой земле...

ДЖОАН. Мертвец не может прикоснуться к женщине.

ЛЕВИ. Прикоснуться - нет, но на этом жизнь не заканчивается. Я всегда наслаждался, прислушиваясь к разговорам женщин, слушая их смех, наблюдая, как юбки раздуваются на ветру, замечая, как при ходьбе перекатываются под платьем груди. А ласкать их - это совсем другое. Мне нравилось цоканье высоких каблуков по ночным тротуарам, нежность девичьих голосов, когда они проходили мимо меня под руку с молодыми людьми. И ты была такая красивая, Джоан, с белокурыми волосами, длинными пальцами.

ДЖОАН. Тебе всегда нравились мои волосы. (Пауза). Ни одна женщина не пройдет с тобой под руку, Генри Леви, пусть ты и не ляжешь в могилу.

ЛЕВИ. Нет. На зато я смогу смотреть на глаза женщин, на их блестящие волосы, по покачивание их бедер. Ты знаешь, как они покачивают ими, особенно. Если позади идет симпатичный молодой человек. Все это символизирует для меня жизнь и землю, радость и боль. За все это земля передо мной в долгу, потому что мне только тридцать. Радость и боль - каждый человек должен получить свою долю, получать полные семьдесят лет, чтобы точку в его жизни поставила судьба, а иголка с цветной головкой на карте генерала. Какое мне дело до иголок на генеральских картах?

ДЖОАН. Это не просто иголки с цветными головками. Они означают гораздо больше...

ЛЕВИ. Больше? Для кого? Для генералов - не для меня. Для меня они иголки с цветными головками. Это нечестная сделка - обмен моей жизни на малую часть иголки...

ДЖОАН. Генри, как ты можешь так говорить? Ты знаешь, ради чего мы ведем эту войну.

ЛЕВИ. Нет. А ты?

ДЖОАН. Разумеется, все это знают. Мы должны победить! Мы должны быть готовы к тому, чтобы принести в жертву последнюю капли крови. Так или иначе, что мы можешь с этим поделать?

ЛЕВИ. Ты помнишь прошлое лето, Джоан? Мою последнюю увольнительную. Мы поехали в Мэн. Я бы хотел долгое время помнить: и солнце, и пляж, и твои нежные руки.

ДЖОАН. Так что ты собираешься делать?

ЛЕВИ. Бродить по свету, смотреть на красивых, длинноногих девушек, наслаждаться их улыбками, вслушиваться в их голосах теми самыми ушами, которые генералам не терпятся засыпать землей...

ДЖОАН. Генри! Генри! Однажды ты сказал, что любишь меня. Ради любви ко мне, Генри, вернись в могилу...

ЛЕВИ. Бедная Джоан. (Протягивает руку, чтобы нежно прикоснуться к ней)

ДЖОАН (Отпрянув). Не трогай меня. (Пауза). Из любви ко мне.

ЛЕВИ. Уезжай домой, Джоан! Уезжай домой! (Затемнение).

Прожектор освещает ТРЕТИЙ ТРУП, РЯДОВОГО МОРГАНА, и ДЖУЛИЮ БЛЕЙК. Он стоит спиной к зрительному залу, в траншее, она - правее и выше его. ДЖУЛИЯ рыдает.

МОРГАН. Перестань плакать, Джулия. Какой в этом смысл?

ДЖУЛИЯ. Никакого. Только я не могу остановиться.

МОРГАН. Не следовало тебе приезжать.

ДЖУЛИЯ. Меня попросили. Сказали, что ты не разрешаешь им похоронить себя, мертвого и все такое...

МОРГАН. Не разрешаю.

ДЖУЛИЯ (Плачет). Почему бы им не убить и меня? Я бы разрешила им себя похоронить. Я бы с удовольствием легла в землю... что бы не видеть все это... Я ... я плачу уже две надели. Раньше я думала, что я не человек кремень. Никогда не плакала. Даже ребенком. Просто удивительно, откуда теперь берутся слезы. Хотя, как я теперь понимаю, для слез остается место всегда. Я думала, что выплакала все, когда услышала, как они убили моего брата Фреда. Моего младшего брата. По утрам, когда он уходил в школу, я расчесывала ему волосы... Я... Я... А потом они убили его. Убили, не так ли?

МОРГАН. Да.

ДЖУЛИЯ. Так тяжело об этом узнавать. Но я... я знаю. А с тобой, когда ты стоишь в могиле, еще тяжелее. Я бы со временем все забыла, если бы ты... Нет, не собираюсь я этого говорить. Я лучше послушаю тебя. Дорогой, как это было ужасно. Я напьюсь. Я ненавижу все это и напьюсь. Буду громко петь, пусть все смеются. Я на днях перекладывала твои вещи... я сумасшедшая... я три раза в неделю перекладываю твои вещи, тереблю твои пиджаки, читаю твои книги... У тебя такая красивая одежда... И ты написал мне такое милое четверостишье, когда уезжал в Бостон.... Сначала я смеялась, потом плакала, потом.... Такие хорошие стихи... ты мог бы стать прекрасным писателем. Я думаю, величайшим писателем со времен... Я... Они отстрелили тебе руки, дорогой?

МОРГАН. Нет.

ДЖУЛИЯ. Это хорошо. Если бы чтото случилось с твоими руками, я бы этого не вынесла. Это было ужасно, дорогой?

МОРГАН. Не то слово.

ДЖУЛИЯ. Но они не отстрелили твои руки. Это уже чтото. Теперь мы учимся испытывать признательность судьбе черт знает за что. Люди должны испытывать за чтото признательность, а это так трудно, с этой войной... О, дорогой, я не могу представить себе, что ты умер. Почемуто мне кажется, что ты создан только для того, чтобы жить. Но на душе у меня стало бы легче. Если бы тебя похоронили на большом зеленом поле, посадили цветы вокруг надгробного камня с надписью: "Уолтер Морган. Родился в 1913. Умер в 1937". Я смогла бы бросить пить и не пела бы так громко. Люди бы не смеялись надо мной. Самое ужасное - смотреть на все те книги, которые ты принес домой, но так и не прочитал. Они ждут тебя, ждут, когда ты придешь и откроешь их... О, позволь им похоронить себя, позволь им похоронить себя... Ничего же не осталось, только безумцы и одежда, которая без пользы будет висеть в шкафах... Почему нет?

МОРГАН. Есть так много книг, которые я не успел прочитать, так много мест, где я не успел побывать, так много воспоминаний, которые я не хранил достаточно долго... Я не хочу, чтобы меня всего этого лишили...

ДЖУЛИ. А я? Дорогой, я... Мне так мерзко напиваться. Твои имя и фамилия будут очень хорошо смотреться на простой мраморной плите, лежащей на зеленом поле. "Уолтеру Моргану, любимому, от Джулии Блейк..." И вокруг маки, незабудки, эти маленькие лиловые цветочки... (Она наклоняется, рыдая в голос, вспышка, выстрел пистолета, она начинает заваливаться вбок). Теперь они могут внести мою фамилию в список потерь. Как называются эти маленькие лиловые цветочки, дорогой... (Затемнение).

Луч прожектора следует за Кэтрин Дрисколл, когда она идет от ТРУПА к ТРУПУ, вглядываясь в их лица. Сначала она смотрит на ШЕСТОЙ ТРУП, по ее телу пробегает дрожь, она закрывает глаза, идет дальше. Останавливается перед ПЯТЫМ ТРУПОМ.

КЭТРИН. Я - Кэтрин Дрисколл. Я... я ищу моего брата. Он мертв. Вы - мой брат?

ПЯТЫЙ ТРУП. Нет. (КЭТРИН переходит к ЧЕТВЕРТОМУ ТРУПУ, останавливается, смотрит, переходит к ТРЕТЬЕМУ ТРУПУ).

КЭТРИН. Я ищу моего брата. Меня зовут Кэтрин Дрисколл. Его имя...

ТРЕТИЙ ТРУП. Нет. (КЭТРИН идет дальше, в нерешительности останавливается перед ВТОРЫМ ТРУПОМ).

КЭТРИН. Вы..? (Понимает, что это не ее брат. Переходит к ПЕРВОМУ ТРУПУ). Я ищу моего брата. Меня зовут Кэтрин Дрисколл. Его имя...

ДРИСКОЛЛ. Я - Том Дрисколл.

КЭТРИН. Пр... привет. Я тебя не узнаю. Прошло пятнадцать лет... и...

ДРИСКОЛЛ. Что тебе нужно, Кэтрин?

КЭТРИН. Так странно... я пришла сюда, чтобы поговорить с мертвецом, чтобы уговорить его чтото сделать, лишь потому, что когдато давно он был моим братом. Они меня уломали. Я не знаю, с чего начать...

ДРИСКОЛЛ. Ты напрасно сотрясаешь воздух, Кэтрин...

КЭТРИН. Им следовало попросить более близкого тебе человека... который тебя любил... только они никого не смогли найти. Сказали, что ближе меня никого нет...

ДРИСКОЛЛ. Все так. Ближе - нет...

КЭТРИН. И я не виделась с тобой пятнадцать лет. Бедный Том... Не оченьто сладкая жизнь была у тебя все эти годы.

ДРИСКОЛЛ. Не очень.

КЭТРИН. И ты прожил их в нищете?

ДРИСКОЛЛ. Иногда приходилось просить милостыню, чтобы поесть. Я - не из счастливчиков.

КЭТРИН. И, тем не менее, ты хочешь вернуться. Может, лучше быть мертвым, Том, чем так жить?

ДРИСКОЛЛ. Может, и нет. Может, нет никакого смысла ни в жизни, ни в смерти, да только мы в это не верим. Я много где побывал, много чего повидал, и всегда мне доставалась темная сторона, светлой - никогда, хотя я много работал, чтобы не умереть с голоду. И пусть видел я в основном лишения и трущобы, я знал, что жизнь и в этих местах станет лучше, а потому и такие парни, как я, нищие и бесправные, смогут жить лучше. От нас требовалось только одно - не опускать руки, не прекращать борьбы.

КЭТРИН. Ты мертв. Твоя борьба окончена.

ДРИСКОЛЛ. Борьба никогда не заканчивается. Теперь мне есть, что сказать людям, тем, кто управляют большими машинами, кто ворочает лопатами, чьи дети умирают от голода и рахита. Мне есть, что сказать людям, которые оставили все свои дела и взялись за оружие, чтобы сражаться на чьейто войне. Это нужные слова. Важные слова. Такие важные, что они подняли меня из земли, вернули к людям, только потому, что у меня есть что им сказать. Если бы Господь смог поднять Иисуса...

КЭТРИН. Том! Ты потерял и веру?

ДРИСКОЛЛ. Я обрел другую. Я обрел религию, которая хочет спустить небеса с облаков и перенести прямо сюда, на землю, чтобы каждый из нас смог вкусить кусок небесного пирога. Здесь, конечно, будет не так хорошо, как на небесах, улицы не вымостят золотом и ангелов мы не увидим, придется тревожиться о канализации и расписании поездов, и мы не гарантируем, что всем это понравится, но небеса будут здесь, на этой самой земле, и, чтобы попасть туда, не потребуется выполнять особые условия, например, умирать... Мертвый или живой, я это увижу, и до тех пор не успокоюсь. Я первым поднялся из черной могилы, потому что эта идея не давала мне покоя. Я поднял остальных вместе со мной... Это моя работа - поднимать других... Они только знают, чего хотят... Я знаю, как им это получить...

КЭТРИН. В тебе попрежнему говорит гордыня.

ДРИСКОЛЛ. Я держу небеса в своих руках, чтобы отдать их людям. У меня есть повод для гордыни...

КЭТРИН. Я пришла, чтобы попросить тебя лечь и позволить похоронить себя. Похоже, зря. Но...

ДРИСКОЛЛ. Зря, Кэтрин. Я поднялся из мертвых не для того, чтобы к ним и вернуться. Теперь я намерен остаться среди живых...

КЭТРИН. Пятнадцать лет. Хорошо, что твоя мать до этого не дожила. Как мне попрощаться с мертвым братом, Том?

ДРИСКОЛЛ. Пожелай ему легкой могилы, Кэтрин...

КЭТРИН. Зеленой и уютной тебе могилы, Том, когда наконец... наконец... зеленой и уютной. (Затемнение).

Прожектор освещает РЯДОВОГО ДИНА, он же ШЕСТОЙ ТРУП, который стоит спиной к зрителям и слушает свою мать, тоненькую, плохо одетую женщину лет сорока пяти, с красными от слез глазами. Она сидит чуть правее. Прожектор бьет на нее. ДИН в тени.

МИССИС ДИН. Позволь мне взглянуть на твое лицо, сынок...

ДИН. Тебе не захочется увидеть его, мама...

МИССИС ДИН. Лицо моего крошки. Однажды, до того...

ДИН. Тебе не захочется увидеть его, мама. Я знаю. Разве тебе не сказали, что случилось со мной?

Миссис Дин. Я спрашивала врача. Он сказал, что осколок снаряда снес тебе часть лица, но все равно...

ДИН. Не надо тебе смотреть на него, прошу тебя.

МИССИС ДИН. Как ты, сынок? (ДИН смеется - с горечью). Ой, я забыла. Я столько раз задавала тебе этот вопрос, пока ты рос, Джимми. Позволь мне взглянуть на твое лицо, Джимми... только разок...

ДИН. Как отреагировала Элис, когда услышала о..?

МИССИС ДИН. Повесила на окно золотую звезду1. Она всем говорит, что вы собирались пожениться. Это правда?

ДИН. Возможно. Мне нравилась Элис.

МИССИС ДИН. Она приходила на твой день рождения. До того, как... это случилось. Принесла цветы. Большие хризантемы. Желтые. Много. Нам пришлось поставить их в две вазы. Я испекла пирог. Уж не знаю, почему. Сейчас трудно достать яйца и муку. Мой ребенок, тебе только двадцать... Позволь мне взглянуть на твое лицо, Джимми, мальчик...

ДИН. Уезжай домой, мама... Оставаться здесь смысла нет...

МИССИС ДИН. Я хочу, чтобы ты разрешил им похоронить тебя, детка. Что сделано, того не вернуть. Тебе так будет лучше...

ДИН. Лучше быть не может, мама, хуже - тоже. Пусть все будет, как есть.

МИССИС ДИН. Позволь мне взглянуть на твое лицо, Джимми. У тебя было такое красивое лицо. Как у хорошего ребенка. У меня щемило сердце, когда ты начал бриться. Иногда мне кажется, что я забываю, как ты выглядел, детка. Помню тебя пятилетним, в десять лет, пухлым, светловолосым, с бархатными щечками. Но я не помню, как ты выглядел, когда уходил, надев эту форму, с каской на голове... Детка, позволь мне взглянуть на твое лицо, хоть разок...

ДИН. Не проси меня... Тебе не захочется на него смотреть. Тебе будет очень плохо, если ты увидишь меня...

МИССИС ДИН. Я не боюсь. Я смогу смотреть на лицо моего сыночка. Или ты думаешь, что мать может испугаться, если увидит...

ДИН. Нет, мама...

МИССИС ДИН. Детка, послушай меня, я - твоя мать... Позволь им похоронить тебя. Могила - это мир и покой для измученной души. Какоето время спустя ты забудешь о смерти и будешь помнить только жизнь, которая ей предшествовала. А так... ты ничего не забудешь... Ты будешь вечно ходить с незаживающей раной, не зная покоя. Ради твоего блага, и моего, и твоего отца... детка...

ДИН. Мне было только двадцать, мама. Я еще ничего не успел сделать. Еще ничего не увидел. У меня даже не было женщины. Я провел двадцать лет, готовясь стать мужчиной, а потом они убили меня. Навсегда остаться ребенком - в этом нет ничего хорошего, мама. Пока ты ребенок, ты не живешь понастоящему. Ты отбываешь время, ждешь момента, когда станешь мужчиной. Я ждал, мама, но меня обманули. Произнесли мне речь, сыграли на трубе, одели в форму, а потом убили.

МИССИС ДИН. Детка, детка, так тебе не будет покоя. Пожалуйста, разреши им...

ДИН. Нет, мама.

МИССИС ДИН. Тогда, хоть раз, чтобы я запомнила... дай мне взглянуть на твое лицо, лицо моего мальчика...

ДИН. Мама, снаряд упал близко. Тебе не захочется смотреть на лицо человека, рядом с которым разорвался снаряд.

МИССИС ДИН. Дай мне взглянуть на твое лицо, Джимми...

ДИН. Хорошо, мама... Смотри! (Поворачивается к ней лицом. Зрители не могут видеть его лица, но на мгновение тонкий, яркий луч сверху "бьет" в голову ДИНА. МИССИС ДИН наклоняется вперед, смотрит. Тут же еще один луч бьет снизу, еще два справа и слева. Они словно имитируют удары, и от каждого миссис Дин отшатывается, словно видит, как на ее глазах бьют сына. На мгновение над сценой повисает абсолютная тишина. Потом из груди миссис Дин исторгается низкий, протяжный стон. Прожектора продолжают светить. Стон миссис Дин переходит в вой, потом крик. Она подается назад, закрывает лицо руками, кричит и кричит. Затемнение. Крик затихает, но медленно, как сирена уезжающей патрульной машины). Прожектор освещает ТРЕТИЙ ТРУП, РЯДОВОГО УЭБСТЕРА, и его жену, коренастую, грустную, маленького росточка женщину.

МАРТА УЭБСТЕР. Скажи чтонибудь.

УЭБСТЕР. Что ты хочешь от меня услышать?

МАРТА УЭБСТЕР. Чтонибудь. Что угодно. Только говори. У меня мурашки бегут по кожи, когда я вижу, что ты стоишь... в таком виде...

УЭБСТЕР. Даже теперь... после всего... нам нечего друг другу сказать.

МАРТА. Не говори так. Ты так говорили, когда ты был жив... В твоей смерти моей вины нет...

УЭБСТЕР. Нет.

МАРТА. Наши отношения не ладились и при твоей жизни. Ты никогда со мной не разговаривал и смотрел на меня так, словно я постоянно мешала тебе.

УЭБСТЕР. Марта, Марта, да что теперь об этом говорить?

МАРТА. Я хотела, чтобы ты знал. А теперь, полагаю, ты намерен вернуться, тереться рядом и окончательно погубить мою жизнь.

УЭБСТЕР. Нет, возвращаться я не собираюсь.

МАРТА. Тогда чего..?

УЭБСТЕР. Я не могу тебе этого объяснить, Марта...

МАРТА. Не можешь! Ты не можешь этого объяснить своей жене. Но наверняка сможешь объяснить этим грязным бездельникам в твоих паршивых мастерских и собутыльникам в салуне на Эфстрит...

УЭБСТЕР. Пожалуй, что смогу. (Мечтательно). Многое виделось яснее, когда я говорил с парнями за работой. И в салуне на Эфстрит меня понимали. Как это было здорово. Суббота, вечер, перед тобой кружка пива, напротив сидит один или двое мужчин, которые говорят на твоем языке, идет ли речь о Крошке Рут, новой системе подачи масла на "форде" или нашем участии в грядущей войне...

МАРТА. Я бы могла тебя понять, будь ты богат и у тебя была интересная жизнь. Но ты был беден... под ногтями всегда чернела грязь, ты едва зарабатывал на кусок хлеба, ненавидел меня, свою жену, не мог находиться со мной в одной комнате... Не мотай головой, я знаю. И все хорошее, что ты можешь вспомнить в своей жизни - кружка пива в субботний вечер, которую ты выпивал в компании таких же голодранцев...

УЭБСТЕР. Этого больше чем достаточно. Тогда я об этом не думал... но теперь знаю, что был счастлив.

МАРТА. Счастлив там... не не в собственном доме! Я это знаю, пусть ты никогда этого не говорил! Что ж, я тоже не была счастлива! Жить в трех чертовых комнатах, в которые солнце заглядывает пять раз в году! Наблюдать за тараканами, пирующими на стенах! Хорошенькое счастье!

УЭБСТЕР. Я делал все, что мог.

МАРТА. Восемнадцать долларов и пятьдесят центов в неделю! Твой максимум! Восемнадцать с половиной долларов, сгущенное молоко, пара туфель за два доллара в год, страховка на пятьсот долларов, мясной фарш. Господи, как же я ненавижу мясной фарш. Восемнадцать с половиной долларов, страх перед всеми и каждым: лендлордом, газовой компанией, беременностью. А почему я не могла забеременеть? Кто говорит, что мне не следовало беременеть? Восемнадцать с половиной долларов, какие уж тут дети!

УЭБСТЕР. Я бы любил нашего ребенка.

МАРТА. Неужели? Ты об этом не сказал ни слова.

Уэбстер. Это хорошо, иметь ребенка. С ребенком можно поговорить.

МАРТА. После свадьбы... поначалу... я думала, что у нас будет ребенок.

УЭБСТЕР. Да, я тоже. Я выходит из дома по воскресеньям и наблюдал, как другие мужчины гуляют со своими детьми в парке.

МАРТА. Ты так многого мне не говорил. Почему молчал?

УЭБСТЕР. Стыдился. Я ничего не мог тебе дать.

МАРТА. Прости меня.

УЭБСТЕР. Сначала все выглядело прекрасно. Я, бывало, улыбался про себя, когда шел рядом с тобой. А другие мужчины смотрели на тебя.

МАРТА. Как давно это было.

УЭБСТЕР. Ребенок мог бы многое изменить.

МАРТА. Нет, не мог. Не обманывай себя, Уэбстер. У Кларков, которые живут внизу, четверо, но им это не помогает. По субботам Кларк заявляется домой пьяный, бьет детей ремнем, бросает тарелки в жену. Беднякам дети не помогают. Никто и ничто не помогает беднякам! Я достаточно умна, чтобы не заводить больных, грязных детей, имея восемнадцать с половиной долларов...

УЭБСТЕР. Это же не на...

МАРТА. В доме должен быть ребенок. В чистом доме с битком набитым холодильником. Почему я не родила ребенка? У других есть дети. Даже в войну другие женщины заводят детей. Они не трясутся от ужаса всякий раз, когда отрывают страничку календаря. Их везут в прекрасные больницы на комфортабельных машинах "скорой помощи", они рожают на цветных простынях. Что есть в них хорошего, что так нравится в них Богу, если Он предоставляет им все возможности заводить детей?

УЭБСТЕР. Они не выходят замуж за автомехаников.

МАРТА. Нет. Их мужья не зарабатывают восемнадцать с половиной долларов в неделю. А теперь... теперь все еще хуже. Твои двадцать долларов в месяц. Тебя забрали в армию, чтобы убить, а я получаю двадцать долларов в месяц. Целыми днями стою в очереди за батоном хлеба. Забыла, какой у масла вкус. Раз в неделю стою в очереди под дождем за фунтом гнилого мяса. Вечером прихожу домой. Говорить не с кем, просто сижу, наблюдаю за тараканами в свете одной маленькой лампочки, потому что правительство должно экономить электроэнергию. Тебе пришлось уйти и ты оставил меня одну. Зачем мне эта война, если я должна сидеть в полном одиночестве и мне не с кем поговорить? Зачем тебе эта война, если тебе пришлой уйти и...

УЭБСТЕР. Именно поэтому я сейчас и стою, Марта.

МАРТА. Почему ты так долго соображал? Почему все понял только теперь? Почему не месяц тому назад, год, десять лет? Почему ты не встал тогда? Почему ждал, пока тебя убьют? Ты живешь на восемнадцать с половиной долларов в неделю, с тараканами, не говоришь ни слова, а потом, когда тебя убивают, встаешь! Дурак!

УЭБСТЕР. Раньше я этого не понимал.

МАРТА. В этом ты весь. Ждешь до тех пор, когда уже поздно чтото делать! Что встать, полным полно живых мужчин! Хорошо, поднимайтесь! Пора тебе заговорить. Пора вам всем, зарабатывающим по восемнадцать с половиной долларов в неделю подняться, и за себя, и за своих жен, и за детей, которых они не решились родить! Скажи им всем, пусть встают! Скажи им! Скажи им! (Она кричит. Затемнение).

Прожектор освещает ПЕРВОГО ГЕНЕРАЛА. Он зажимает руками рот.

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Не сработало. Но никому ни слова. Ради Бога, никому ни слова... (Затемнение).

Прожектор освещает редакцию, РЕПОРТЕРА и РЕДАКТОРА.

РЕПОРТЕР (торжествующе). Не сработало! Теперь ты должен об этом написать. Я знал, что не сработает. Выноси в заголовок. Не сработало!

РЕДАКТОР. Выносим в заголовок... Они не желают лечь в землю! (Затемнение - голоса...)

ГОЛОС (прожектор освещает мальчишкугазетчика). Не сработало! Экстренный выпуск. Не сработало!

ГОЛОС (в темноте, хриплый шепот). Не сработало. Они все стоят... Ктото должен чтото...

ГОЛОС (прожектор освещает модно одетую женщину). Ктото должен чтото...

ГОЛОС (прожектор освещает мальчишкугазетчика). Они все стоят! Экстренный выпуск!

ГОЛОС (хорошо одетая женщина) Не пускайте их в страну!

РЕПОРТЕР (освещенный прожектором, торжествуя). Они стоят! И теперь будут стоять всегда! Больше вы не сможете хоронить солдат...

(Прожектор освещает четверых, зрители слышат их голоса).

ГОЛОС. Они смердят. Предайте их земле!

ГОЛОС. И что мы намерены с ними делать?

ГОЛОС. Что будет с нашей войной? Мы не можем допустить, чтобы чтото случилось с нашей войной...

ГОЛОС (СВЯЩЕННИКА, он стоит лицом к троим мужчинам). Молитесь! Молитесь! Господь должен нам помочь! На колени, все молитесь сердцем, внутренностями, костным мозгом...

ГОЛОС (РЕПОРТЕР, смотрит на четверых). Одними молитвами не обойтись. Что ваши молитвы мертвецу? Они стоят! Человечество встает и вылезает из своей могилы... (Затемнение).

ГОЛОС (в темноте). Вы слышали..? Не сработало...

ГОЛОС (в темноте). Экстренный выпуск! Экстренный выпуск! Не сработало! Они все стоят!

(Прожектор освещает миссис Дин, миссис Шеллинг, Джулию Блейк).

МИССИС ДИН. Мой сынок...

МИССИС ШЕЛЛИНГ. Мой муж...

ДЖУЛИЯ БЛЕЙК. Мой возлюбленный... (Затемнение).

ГОЛОС (в темноте). Предайте их земле! Они смердят!

(Следующие персонажи проходят через луч горящего прожектора).

ГОЛОС (фермера). Посадите новую культуру! Старая истощила землю. Посадите чтонибудь, что будет жить в старой и истощенной земле...

ГОЛОС (мальчишкигазетчика, пробегает). Экстренный выпуск! Не сработало!

ГОЛОС (БАНКИРА, испуганный). Ктото должен чтото сделать! Дюпон не заплатил дивиденды.

ГОЛОС (СВЯЩЕННИКА). Грядет Судный День...

ГОЛОС (ПЕРВОЙ ПРОСТИТУТКИ). Где Христос. (Затемнение).

ГОЛОС (в темноте). Запишите их в алфавитном порядке... (Прожектор выхватывает из темноты человека в академической мантии, который, надев очки, всматривается в какойто листок).

ГОЛОС. Мы в это не верим. Это противоречит постулатам науки. (Затемнение. Прожектор освещает ВТОРОГО ГЕНЕРАЛА).

ВТОРОЙ ГЕНЕРАЛ. Никому ни слова (Перед ним появляется МИССИС ШЕЛЛИНГ. За ней еще две женщины).

МИССИС ШЕЛЛИНГ. Мой муж...

ДЖУЛИЯ БЛЕЙК. Мой возлюбленный...

МИССИС ДИН. Мой сынок...

ГОЛОС (ребенка). Что они сделали с моим отцом? (Прожектор освещает говорящего по телефону БАНКИРА).

БАНКИР (в трубку). Ктото должен чтото сделать. Позвоните в Министерство обороны! В Конгресс! Позвоните в Римскую католическую церковь! Ктото должен чтото сделать!

ГОЛОС. Мы должны уложить их!

РЕПОРТЕР (его освещает прожектор). Никогда! Никогда! Никогда! Вы не сможете их уложить! Уложите одного - поднимется десяток других, как сорняки на огороде... (Сцена освещается в нескольких местах).

ГОЛОС (ТРЕТЬЕГО ГЕНЕРАЛА). Свинцом, их, свинцом, залить их свинцом! Свинец их уложит, свинец с ними справится! Свинец!

ГОЛОС. Опустите меч и повесьте броню на стену, чтобы ржавела там с годами. Убитые восстали.

ГОЛОС. Похороните их. Предайте павших земле!

ГОЛОС. Демоны прошлого вернулись, чтобы вновь овладеть землей. Мы проиграли...

ГОЛОС. Мертвые восстали, теперь пусть восстанут живые, споют...

ГОЛОС. Сделайте чтонибудь, ради всего святого. Сделайте чтонибудь...

ГОЛОС. Экстренный выпуск! Они все стоят.

ГОЛОС. Сделайте чтонибудь!

ГОЛОС. Кто вы?

ГОЛОС (прожектор освещает СВЯЩЕННИКА). Мы - церковь и голос Бога. Государство использовало свою попытку, теперь позвольте Церкви использовать средства Божьи. Эти трупы одержимы дьяволом, который насылает бедствия на род людской. Церковь изгонит дьявола из этих людей, проведет древний обряд, и они лягут в могилы, как ложатся в постель дети, сморенные сном, и никогда больше не поднимутся, чтобы тревожить мир живых. Церковь есть голос Божий на этой земле, аминь... (Затемнение).

ХОР ГОЛОСОВ. Аллилуйя, Аллилуйя... (Крик скорбящей матери нарастает, потом затихает, джижется процессия священников, с колокольчиком, книгой и свечой. СВЯЩЕННИК окропляет ТРУПЫ святой водой, осеняет их крестом, начинает молитву на латыни, потом переходит на русский. Возвышая голос в религиозном экстазе).

СВЯЩЕННИК. Я изгоняю тебя, нечистая душа, во имя Иисуса Христа. Изыди, о, Сатана, враг веры, враг человечества, который принес смерть в этот мир, который лишил человека жизни, который восстал против справедливости, соблазнитель человечества, корень зла, источник жадности, разлада, зависти. (Пауза. Потом ТРУПЫ начинают смеяться, негромко, презрительно. Живые тяжело вздыхают, процессия уходит, под звяканье колокольчика. Смех продолжается. Затемнение. Вновь голоса...)

ГОЛОС. Нет...

ГОЛОС. НЕТ!

ГОЛОС. Не сработало...

ГОЛОС. Мы покинуты Богом за наши грехи. Это новый потоп, без дождя...

МАЛЬЧИК-ГАЗЕТЧИК. Они проиграли.

ГОЛОС. Это не 1918! Сейчас другое время!

ГОЛОС. Посмотрим, что будет завтра.

ГОЛОС. Завтра может быть, что угодно! Что угодно!

ГОЛОС. Они идут! Мы должны их остановить!

ГОЛОС. Мы должны найти способ, найти средства!

ГОЛОС (РЕПОРТЕРА, возбужденный). Они идут! Нет способа, нет средств!

НЕСКОЛЬКО ГОЛОСОВ (насмешливо). Что же вы собираетесь делать?

ХОР. Что же вы собираетесь делать? (издевательский смех).

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Дайте мне пулемет! Сержант! Пулемет! (Прожектор освещает пулемет, установленный между траншеей и задником. Вокруг кучкуются ГЕНЕРАЛЫ).

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Я им покажу! Это то, что им нужно!

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Хорошо, хорошо. Покончи с ними! Быстро! Но никому ни слова!

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Мне нужен расчет к этому пулемету. (Тыкает пальцем в ПЕРВОГО СОЛДАТА). Ты! Иди сюда! И ты. Ты знаешь. Что делать. Я отдам приказ открыть огонь...

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Только не мне, я вашему приказу не подчинюсь... Это уже чересчур. Я не прикоснусь к этому пулемету. Никто из нас не прикоснется! Мы шли в армию не для того. чтобы стрелять по мертвецам. Придется вам самому...

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ. Я отдам тебя под трибунал. К завтрашнему утру тебя расстреляют...

ПЕРВЫЙ СОЛДАТ. Будьте осторожны, генерал! Я тоже могу встать, как и эти парни. Ничего более умного в этой армии я не видел. Мне понравилось... (ДРИСКОЛЛУ). Что скажешь, приятель?

ДРИСКОЛЛ. Давно пора... (ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ выхватывает пистолет, но другие ГЕНЕРАЛЫ хватают его за руку).

ПЕРВЫЙ ГЕНЕРАЛ. Прекрати. И так все ужасно. Оставь его в покое! Сам ложись за пулемет. Давай, не тяни!

ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ (шепотом). О, Боже... (Смотрит на пулемет, медленно ложится к нему. Другие ГЕНЕРАЛЫ устраиваются рядом. ТРУПЫ сходятся вместе в середине траншеи, лицом к пулемету. ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ изготавливается к стрельбе. Вновь ГОЛОСА).

РЕПОРТЕР. Никогда, никогда, никогда!

ДЖУЛИЯ. Уолтер Морган, возлюбленный Джулии Блейк. Родился в 1913. Умер в 1937.

МИССИС ДИН. Позволь мне взглянуть на твое лицо, сынок?

МАРТА УЭБСТЕР. И вспомнить в своей жизни ты можешь только кружку пива в субботний вечер, которую выпивал в компании таких же голодранцев.

КЭТРИН ДРИСКОЛЛ. Зеленая и уютная могила...

БЕСС ШЕЛЛИНГ. Тебе было очень больно, Джон. Волосы у него светлые и он весит двадцать восемь фунтов.

ДЖОАН. Ты любил меня больше всех, не так ли, Генри? Больше...

ГОЛОС. Четыре ярда кровавой грязи...

ГОЛОС. Я понимаю, что они чувствуют, Чарли. Не хотел бы я лежать в земле... сейчас...

РЕПОРТЕР. Никогда, никогда!

ГОЛОС. Никогда!

МАРТА УЭБСТЕР. Скажите им всем, пусть встают! Скажите им! Скажите!

(ТРУПЫ поворачиваются и идут к левому торцу траншеимогилы. Не маршируют, а идут, не спеша, вразвалочку, вместе, молча. ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ замирает, потом начинает истерически смеяться. Когда ТРУПЫ доходят до левого торца и начинают вылезать, ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ, дико смеясь, открывает огонь. ТРУПЫ вылезают из траншеи, надвигаются на ГЕНЕРАЛА. На мгновение закрывают его от зрителей. В это самое мгновение пулемет замолкает. Над сценой повисает абсолютная тишина. ТРУПЫ уходят со сцены. Неспешно, словно по делам, которые могут и подождать. Зрители видят ТРЕТЬЕГО ГЕНЕРАЛА, лежащего на пулемете. На несколько мгновений на сцене все застывают. Потом за трупами следуют ЧЕТВЕРО СОЛДАТ похоронной команды, той же неспешной походкой. Они проходят мимо ТРЕТЬЕГО ГЕНЕРАЛА. Последний СОЛДАТ, проходя мимо ТРЕТЬЕГО ГЕНЕРАЛА, небрежно швыряет в него окурок и уходит следом за остальными СОЛДАТАМИ. На сцене остается только ТРЕТИЙ ГЕНЕРАЛ, лежащий на пулемете, который нацелен на пустую траншеюмогилу. Свет гаснет... в тишине).

ЗАНАВЕС.

Перевел с английского Виктор Вебер

1 В Америке принято прикреплять золотую звезду к флагу, которым покрывают гроб погибшего воина. Если его хоронят на поле боя, золотая звезда вывешивается в окне.