"Богач, бедняк... Том 1" - читать интересную книгу автора (Шоу Ирвин)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В классе стояла тишина, только слышался скрип перьев. Мисс Лено сидела за столом, время от времени поднимая голову, чтобы посмотреть на притихших учеников. Она дала им задание – написать за полчаса короткое сочинение на тему «Франко-американская дружба». Рудольф, сидя за партой в самом конце класса, принялся за работу. Несомненно, мисс Лено очень красива, и она, конечно, истинная француженка, но, к сожалению, ее воображение оставляло желать лучшего.

Поставленные ею условия были жестки: от высшего балла половина отметки вычитается за ошибку, допущенную в правописании или неверное положение дидактических знаков, а целая – за грамматическую. Сочинение должно быть не меньше трех страниц.

Рудольф быстро написал необходимые три странички. Он был единственным учеником в классе, который постоянно получал отличные оценки за сочинения и диктанты. Он добивался таких поразительных успехов в языке, что у мисс Лено даже возникли подозрения: не говорит ли по-французски кто-нибудь из его родителей? Джордах – фамилия не американская, рассуждала она. Брошенное в его адрес обвинение возмутило Рудольфа до глубины души. Он всегда хотел отличаться от одноклассников, но только не американизмом. Его отец по происхождению немец, объяснил Рудольф мисс Лено, он редко говорит на родном языке, всегда только на английском.

– А ты уверен, что твой отец родился не в Эльзасе? – настаивала на своем мисс Лено.

– Он родом из Кельна, но его дедушка родился в Эльзас-Лотарингии.

– Ну вот, – обрадовалась мисс Лено, – я была права.

Так больно сознавать, что мисс Лено – это воплощение женской красоты и очарования, объект его преданности, могла заподозрить его, хотя бы на мгновение, что он способен солгать или тайно унизить ее. Он столько мечтал о том, как признается ей в своих чувствах, и сколько раз его одолевали причудливые фантазии! Вот он возвращается в свою школу через несколько лет, когда уже будет студентом колледжа, ждет ее у выхода школы, подходит к ней, заговаривает по-французски, бегло, с правильным акцентом и, смеясь, признается, каким робким и застенчивым мальчиком он был, признается ей в своей страсти, охватившей его к ней в предпоследний год учебы. Интересно, что ответила бы мисс Лено? В литературе полно примеров, когда зрелые женщины безумно влюблялись в блестящих юношей, почти мальчиков, учительницы влюблялись в своих вундеркиндов-учеников…

Рудольф еще раз прочитал сочинение – проверить, нет ли ошибок, и поморщился: неинтересная тема. Поправил два слова, поставил пропущенный оксант над буквой, посмотрел на часы. Оставалось еще целых пятнадцать минут.

– Эй! Как будет причастие прошедшего времени от глагола «venir»1?

Рудольф медленно повернул голову. Сэм Касслер – стабильный троечник в классе. Сейчас Сэм, ссутулившись, сидел над своими листками за партой с видом мученика, и его глаза умоляли о помощи. Рудольф бросил взгляд на мисс Лено. Она не смотрела на класс, читая какие-то свои записи. Рудольфу не хотелось нарушать дисциплину в классе, но ему не хотелось прослыть среди одноклассников трусом и любимчиком учителей.

– «Venu», – прошептал он.

– С двумя "о"? – прошептал Касслер.

– "U" на конце, идиот!

Сэм Касслер, старательно пыхтя, написал глагол, – пот обильно выступил на лбу. Нет, видно, ему начертано судьбой навечно оставаться троечником.

Рудольф рассматривал мисс Лено. Сегодня она особенно привлекательная, подумал он. Длинные сережки, коричневое, блестящее платье, плотно облегающее бедра, перехваченное на талии узким пояском и подчеркивающее высокую грудь. Яркий рот, словно какая-то большая кровавая рана. Вместо крови – красная губная помада. Она старательно красила губы перед каждым уроком. У ее родственников был небольшой французский ресторанчик в театральном районе Нью-Йорка, и в облике мисс Лено было гораздо больше от Бродвея, чем от чопорного парижского предместья Сент-Оноре, но, к счастью, Рудольф не разбирался в этом.

Лениво двигая ручкой, Рудольф начал что-то рисовать на листе бумаги. Под пером постепенно возникало лицо мисс Лено, два локона, обрамляющие лицо, ее кудрявые, густые волосы, разделенные пробором посредине. Рудольф продолжал рисовать. Сережки, полная шея. Тут Рудольф помедлил. Территория, куда теперь он вторгался, считалась запретной. Рудольф еще раз посмотрел на мисс Лено. Она продолжала читать. На уроках мисс Лено никогда не возникало проблем с дисциплиной. Любое нарушение каралось. За малейший проступок следовало суровое наказание. Мисс Лено не скупилась на них, отличаясь при этом какой-то неженской беспощадностью. Проспрягать возвратный неправильный глагол «se taire»1 и повторить его спряжение десять раз подряд было одним из самых легких наказаний. Она могла спокойно сидеть перед учениками и читать книгу, и ей достаточно только раз поднять голову, чтобы убедиться, что в классе все в порядке – никто не перешептывается и не передает друг другу шпаргалки.

Рудольф увлекся. Он вел линию фигуры мисс Лено к обнаженной правой груди. Потом – к левой. На рисунке она стояла у доски, повернувшись на три четверти, держа кусок мела в руках. Рудольф рисовал увлеченно. Его рисовальное мастерство улучшалось прямо на глазах, с каждой новой деталью. Бедра дались очень просто. «Венерин бугор» он представлял только по книгам, и у него о нем было весьма расплывчатое представление. Ногами он был доволен. Он хотел нарисовать мисс Лено босоногой, но ему никогда не удавались ступни, поэтому он нарисовал учительницу в туфлях на высоких каблуках. Так как она стояла у него у доски и что-то на ней писала, он вывел, копируя аккуратный почерк мисс Лено: «Je suis folle d'amour»2 так, как она обычно писала на доске. Потом он начал искусно затушевывать грудь мисс Лено. Его вдруг осенило. Фигура будет более выразительной, если он направит на нее с левой стороны яркий свет. Он заштриховал внутреннюю часть бедра мисс Лено. Жалко, что у него нет друга, кому он мог бы показать портрет и который мог бы его по достоинству оценить. Рудольф не мог доверять своим сверстникам по легкоатлетической команде, своим приятелям – они не могли по достоинству оценить его способности. Он увлеченно ретушировал ремешки на туфлях мисс Лено, когда почувствовал, что у его парты кто-то стоит. Рудольф медленно поднял глаза. Взгляд мисс Лено был устремлен на лежащий на парте рисунок. Она подошла к нему незаметно, как кошка, несмотря на высокие каблуки туфель.

Рудольф замер. Сейчас главное не растеряться. В черных, подведенных черной краской глазах мисс Лено бушевала ярость, она нервно кусала губы, размазывая помаду. Резко протянула руку. Рудольф взял листок и отдал его мисс Лено. Учительница, резко повернувшись на каблуках, пошла к своему столу, свернув листок так, чтобы никто не видел, что на нем изображено.

За несколько секунд до звонка она громко выкрикнула:

– Джордах!

– Слушаю, мэм, – ровным тоном откликнулся Рудольф.

– Будьте любезны задержаться после урока. Мне нужно с вами поговорить.

– Хорошо, мэм.

Прозвенел звонок. Начался обычный шум. Ученики выбежали из класса, через несколько минут закончится перерыв и начнутся другие уроки. Рудольф медленно, с подчеркнутым старанием складывал свои учебники в портфель. Когда в классе никого, кроме него и мисс Лено, не осталось, он подошел к ее столу.

Она восседала перед ним на стуле, как судья. Ледяным тоном процедила:

– Месье художник. Вы пренебрегли одной весьма важной деталью в своем шедевре. – Вытащив рисунок из ящика стола, она на крышке стола с режущим ухо неприятным звуком разгладила его пресс-папье. – Нет вашей подписи. Произведения живописи ценятся значительно выше, если на них стоит подлинная подпись создавшего их художника. Будет очень жаль, если вдруг у кого-то возникнут сомнения в отношении авторства работы такой высокой художественной ценности. – Она пододвинула листок к Рудольфу. – Буду крайне благодарна вам, месье, если вы соблаговолите поставить свою подпись. Поразборчивее, пожалуйста.

Рудольф, взяв ручку, написал свою фамилию в левом углу листа. Он писал нарочито медленно, делая вид, что, подписывая рисунок, он любуется им. Пусть мисс Лено думает так. Он не будет вести себя как перепуганный насмерть ребенок. У любви свои законы. Если у него оказалось достаточно мужества, чтобы нарисовать ее обнаженной, то он должен вести себя как мужчина и спокойно выдержать приступ ее гнева. Расписавшись, он подчеркнул подпись эффектной чертой. Мисс Лено выхватила у него листок и положила перед собой. Она тяжело дышала.

– Месье, – ее голос сорвался на крик. – Сегодня после уроков приведите ко мне ваших родителей. И как можно скорее! – Рудольф заметил, что когда мисс волновалась, то делала ошибки в произношении. – Мне необходимо сообщить им кое-что весьма важное об их сыне, пусть полюбуются, кого они воспитали. Я буду их ждать в школе, в этом классе. Если вы не появитесь здесь со своими родителями к четырем часам дня, то, смею вас заверить, последствия такого безответственного поведения могут быть самыми серьезными. Вам понятно?

– Да, все ясно, мэм. До свидания, мисс Лено. – Эта фраза – «до свидания, мисс Лено» – вселила в него прежнее мужество. Он вышел из класса не медленнее и не быстрее, чем обычно. Он долго вспоминал свои скользящие, неторопливые движения. А мисс Лено дышала прерывисто и тяжело, так, словно взбежала на два пролета лестницы.

Когда уроки в школе закончились и он пришел домой, то не сразу пошел в лавку, где мать обслуживала покупателей, а поднялся наверх, в квартиру, надеясь застать там отца. Что бы ни случилось, он не хотел, чтобы мать увидела его художества. Отец наверняка ему как следует врежет, но такая скорая расправа все же предпочтительнее, чем те муки, которые придется ему испытывать от укоризненных взглядов матери до конца всей ее жизни, если, не дай бог, она увидит нарисованный ее сыном портрет обнаженной учительницы. Отца дома не было. Гретхен – на работе, а Том никогда не возвращался раньше, чем за пять минут до ужина. Рудольф вымыл руки, причесался. Да, нужно быть готовым встретить свою горькую судьбу как истинный джентльмен.

Он спустился в лавку. Мать запихивала дюжину булочек в пакет какой-то старухи, от которой шел резкий запах, как от описавшейся собаки. Он подождал и, когда она ушла, поцеловал мать.

– Ну, как прошли занятия в школе сегодня? – спросила она, взъерошивая ему волосы.

– Все о'кей. Ничего новенького. Не знаешь, где папа?

– Может, пошел к реке.

– Для чего?

Это «для чего» сразу вызвало у матери подозрение. В их семье никто и никогда не разыскивал отца без особой на то надобности.

– Почему ты спрашиваешь?

– Просто так.

– Сегодня есть тренировки по легкой атлетике? – бросила она пробный шар.

– Нет, сегодня нет. – Маленький колокольчик над дверью задребезжал, и в лавку вошли два покупателя. Теперь Рудольфу уже не нужно было продолжать лгать, и он, помахав матери на прощанье, вышел, а она поспешила навстречу покупателям.

Он быстро зашагал к реке, и лавка вместе с пекарней вскоре скрылись у него за спиной. Отец хранил свою гоночную одноместную лодку в полуразвалившемся складе на берегу реки у самой кромки воды и обычно день или два в неделю занимался ее ремонтом. Рудольф молился, чтобы сегодня был именно такой день недели и отец был там, на складе. Подойдя к складу, он увидел отца. Он стоял около лодки, установленной на козлах вверх днищем, и шкурил наждаком ее корпус. Закатав рукава, он старательно с двух сторон обрабатывал гладкое дерево. Чем ближе подходил Рудольф к нему, тем заметнее были его мускулы на предплечьях, мощные, похожие на канаты, которые то вздувались, то пропадали, подчиняясь его ритмичным движениям. Было тепло, но даже несмотря на задувавший с реки ветер, пот катил с него градом.

– Привет, папа, – поздоровался Рудольф.

Отец, поглядев на него, что-то проворчал недовольным голосом и тут же вернулся к работе. Он купил полуразбитую гоночную двухвесельную шлюпку практически за бесценок в расположенной неподалеку обанкротившейся спортивной школе. На такой шаг его, конечно, толкнули беспокойные воспоминания о молодости, о тех временах, когда он жил на берегу Рейна. Он отремонтировал лодку, но постоянно ее конопатил и смолил. Теперь на ней не было ни малейшего изъяна. Механизм подвижного сиденья поблескивал свежей смазкой. После выхода из госпиталя в Германии, когда одна нога, по сути дела, стала абсолютно бесполезной, а весь его могучий организм ослабел и был подорван на войне, Джордах фанатично стал постоянно заниматься различными физическими упражнениями, чтобы поскорее восстановить утраченную былую силу. Тяжелая работа матроса на пароходах, плававших на Озерах, вновь превратила его в мощного гиганта. Бесконечные выматывающие мили, которые он регулярно покрывал вверх и вниз по течению, орудуя веслами в своей лодке, только укрепляли его здоровье, а мышцы тела наливались новой, страшной силой. Он со своей искалеченной ногой, конечно, не мог бы никого догнать, но, посмотрев на него, складывалось впечатление, что он мог легко, как букашку, раздавить своими волосатыми руками любого мужика.

– Па…– начал снова Рудольф, пытаясь унять нервозность. Отец никогда его не бил, но Рудольф видел, как он одним ударом кулака отправил однажды в нокаут Томаса. Это случилось в прошлом году.

– В чем дело? – спросил Джордах, ощупывая своими толстыми, широкими, как лопатки, пальцами гладкую деревянную поверхность днища лодки. На тыльной стороне рук и на пальцах у него росли жесткие черные волосы.

– Да в школе…– начал Рудольф.

– Что-то случилось? С тобой? Такого не может быть! – Джордах смотрел на сына с нескрываемым, искренним удивлением.

– Случилось – слишком сильное слово, папа, – сказал Рудольф. – Возникла неприятная ситуация, скажем так.

– Какая такая ситуация? – насторожился отец.

– Ну, как бы тебе сказать, – продолжал Рудольф. – У нас есть одна учительница, француженка, она преподает французский язык. Я – в ее классе. Она вызывает тебя сегодня в школу. Нужно идти прямо сейчас.

– Меня?

– Ну, не обязательно тебя. Она требует, чтобы пришел кто-то из родителей.

– Ну, пусть сходит мать. Ты сообщил ей об этом? – спросил отец.

– Видишь ли, речь идет о том, чего ей лучше вообще не знать, – объяснил Рудольф.

Джордах окинул взглядом корпус лодки, придирчиво оценивая свою работу.

– Французский, – сказал он задумчиво. – Я думал, что это один из твоих любимых предметов.

– Да, так оно и есть, – подтвердил Рудольф. – Па, ну для чего тянуть резину? Тебе нужно прийти к ней, понимаешь?

Резким движением Джордах удалил наждаком оставшееся грязное пятнышко. Тыльной стороной ладони вытер пот со лба, опустил закатанные рукава. Натянув на голову свою матерчатую кепку и набросив на крутые плечи ветровку, как заправский работяга, не говоря ни слова, пошел прочь. Рудольф шел следом, не осмеливаясь попросить отца зайти домой и надеть приличный костюм для встречи с мисс Лено. Неудобно в его робе беседовать с ней.

Рудольф с отцом вошли в классную комнату. Мисс Лено сидела за своим столом и проверяла тетрадки. В школе никого не было. Со спортивной площадки под окнами сюда долетали громкие крики учеников. Мисс Лено раза три еще красила помадой губы после урока французского, подумал Рудольф. Впервые он заметил, что губы у нее тонкие и что она их искусственно надувает, чтобы казаться более привлекательной. Когда они вошли, мисс Лено посмотрела на них и плотно, неприязненно поджала губы.

У входа в школьное здание Джордах надел ветровку, снял кепку, но его внешний вид нисколько не улучшился, все равно – вылитый работяга.

Они подошли к столу учительницы. Она встала.

– Это – мой отец, мисс Лено, – представил его Рудольф.

– Как поживаете, сэр? – спросила она без особой теплоты.

Джордах промычал. Он стоял перед ее столом, покусывая усы, кепка в руке, на вид – скромный пролетарий.

– Ваш сын, надеюсь, сказал, почему я попросила вас прийти ко мне сегодня днем, мистер Джордах?

– Нет. Что-то такого не припомню, – ответил отец с какой-то странной, непривычной для него мягкостью в голосе. Рудольфу показалось, что отец робеет перед этой француженкой.

– Мне даже неудобно говорить об этом, я смущена, – вновь заверещала мисс Лено. – За все годы, которые я преподаю в школе… Какая неучтивость… И это ученик, который всегда производил на меня впечатление мальчика прилежного и честолюбивого. Значит, он вам не сказал, что он сделал?

– Нет, – повторил Джордах. Он стоял спокойно, не теряя терпения, словно впереди у него целый день и целая ночь, чтобы все как следует обмозговать, что бы там ни сотворил его сын.

– Так вот, – сказала мисс Лено. Наклонившись, она выдвинула ящик стола и достала рисунок Рудольфа. Стараясь на него не смотреть, она все время держала его в опущенной руке, подальше от своих оскорбленных глаз. – В середине урока, когда весь класс писал сочинение на заданную тему, он занимался совершенно другим. Знаете чем?

– Не знаю, – ответил Джордах.

– Вот чем! – Мисс Лено театральным жестом поднесла рисунок к самому носу Джордаха. Он взял у нее рисунок, повернул его к окну, к свету, чтобы получше разглядеть. Рудольф с замиранием сердца следил за выражением его лица: что оно ему обещает? Он почти был уверен, что отец сразу же влепит ему затрещину, и размышлял, сумеет ли он выдержать сильный удар с должным самообладанием, выдержать мужественно, не отворачиваясь, не закричать от боли и не зарыдать. Но выражение лица отца ничего ему не говорило. Казалось, рисунок его заинтересовал, но и сильно озадачил.

– Боюсь, что я не умею читать по-французски, – наконец вымолвил он.

– Дело совсем не в этом, – все больше волнуясь, сказала мисс Лено.

– Здесь что-то написано по-французски, – указывая своим большим заскорузлым указательным пальцем на фразу «я без ума от любви», которую Рудольф написал печатными буквами на доске, перед которой стояла обнаженная учительница.

– «Я схожу с ума от любви», – перевела мисс Лено, нервно вышагивая за своим столом.

– Что это значит? – Джордах наморщил лоб, словно изо всех сил пытался понять, что это значит. Но эта премудрость была для него недоступной.

– Так здесь написано, – мисс Лено возмущенно тыкала своим дрожащим пальчиком в листок бумаги. – Это – перевод того, что ваш одаренный сынок здесь написал. «Я схожу с ума от любви». – Она уже не говорила, а визжала.

– Ах, вон оно что! – воскликнул, поняв, наконец, о чем идет речь, Джордах. Словно его озарило. – А что, это неприлично на французском?

Мисс Лено явно с трудом сдерживалась. Она кусала губы, слизывая помаду языком.

– Мистер Джордах, вы когда-нибудь ходили в школу? – спросила она.

– Да, но в другой стране.

– В какой бы стране вы ни учились, мистер Джордах, приличествует ли ученику, мальчику, рисовать в обнаженном виде свою учительницу в классе? Как вы считаете?

– Ах! – воскликнул Джордах с притворным удивлением. – Так это вы нарисованы?

– Да, как видите! – выпалила мисс Лено, накаляясь все больше.

– Господи! – сказал он. – На самом деле похоже. А что, теперь учителям в школе разрешается позировать перед учениками в голом виде?

– Не надо насмехаться надо мной, мистер Джордах, – сказала мисс Лено с холодным достоинством. – По-моему, бессмысленно продолжать нашу беседу. Будьте любезны, верните мне рисунок…– Она протянула руку. – Я с вами прощаюсь, я обращусь с рисунком вашего сына к директору, думаю, он сделает выводы из этой ситуации. Я хотела уберечь вашего сына от постыдной необходимости положить вот эту его похабщину на стол директора, но, как видно, у меня другого выхода нет. Верните мне рисунок… Нечего его так долго разглядывать…

Джордах сделал шаг назад, не выпуская из рук рисунка.

– Вы утверждаете, что это нарисовал мой сын?

– Конечно, утверждаю, – ответила мисс Лено. – Вот в углу подпись.

Джордах еще раз внимательно посмотрел на рисунок, словно для того, чтобы еще раз убедиться в этом.

– Да, вы правы, – сказал он. – Это подпись Руди. Да, это его рисунок, никаких сомнений. Не требуется никакой адвокат, чтобы доказать это.

– Ждите решения директора школы. А теперь, пожалуйста, верните рисунок. Я очень занята и не могу тратить свое время на это постыдное разбирательство.

– Нет, я сохраню этот рисунок. Вы ведь сами сказали, что это нарисовал Руди, – спокойно сказал Джордах. – У парня талант. Очень большое сходство с оригиналом. – Он с восхищением разглядывал рисунок. – Никогда не подозревал, что у моего сына такой талант. Знаете, я вставлю его в рамочку и повешу дома на стене. За такой портрет обнаженной женщины в магазине нужно выложить кучу денег.

Мисс Лено кусала губы и от возмущения не могла вымолвить ни слова. Рудольф, как громом пораженный, уставился на своего отца. Конечно, он понятия не имел, какова будет реакция отца на эту историю, но он никак не предполагал, что отец способен на такой спектакль. Это было выше его понимания. Как он разыграл святую невинность, хитроватого деревенского мужлана!

Мисс Лено наконец заговорила, вернее злобно зашипела, опираясь для поддержки на крышку стола, выплевывая язвительные слова:

– Убирайся вон, ты, жалкий, грязный, вульгарный иностранец, и забирай своего замызганного сынка.

– На вашем месте, мисс Лено, я не стал бы разговаривать подобным образом, – сказал Джордах, все еще довольно миролюбиво настроенный. – Эта школа содержится на деньги налогоплательщиков, а я исправно плачу налоги и уберусь отсюда, когда сочту нужным, когда захочу. Если бы вы не расхаживали по классу, вихляя своим обтянутым узкой юбкой задом, и не демонстрировали бы свои сиськи, как проститутка за два доллара на углу улицы, то, может, ваши ученики и не испытывали бы соблазна нарисовать вас в чем мать родила. А если вы хотите знать мое мнение по этому поводу, так вот, если мой сын мысленно раздел вас и изобразил в природной наготе, то, как мне кажется, он своим искусством сделал вам большой комплимент.

Кровь бросилась в лицо мисс Лено, губы зло скривились от охватившего ее приступа яростного гнева.

– Я знаю, кто вы такой, – завизжала она. – Грязный бош1.

Перегнувшись через стол, он влепил ей пощечину. Детские голоса на площадке давно смолкли. В классе установилась мертвая тишина. Мисс Лено застыла, держась руками за стол, потом, разрыдавшись, рухнула на стул, закрыв лицо руками.

– Я не допущу разговоров в таком тоне, ты, французская шлюха, – сказал Джордах. – Я приехал сюда из Европы не для того, чтобы выслушивать подобные оскорбления. И если бы я был французом, то вспомнил бы, как эти храбрые вояки панически разбежались в разные стороны, словно перепуганные кролики, после первого же выстрела вот этого «боша», и подумал бы дважды, а то и трижды, прежде чем его оскорблять. Если тебе это поможет и ты почувствуешь себя лучше, то знай, в шестнадцатом году я убил француза, заколол обычным штыком, мне пришлось ударить его в спину, потому что он удирал с поля боя, назад, к своей мамочке.

Джордах говорил спокойно, по-деловому, словно они обсуждали погоду или заказ на муку. И от спокойствия отца Рудольфа начала бить дрожь, Злость, вложенная в его слова, становилась более язвительной, более непереносимой из-за этого делового, почти дружеского тона.

Он продолжал:

– А если ты думаешь, что отыграешься на моем парне, то предупреждаю, прежде подумай как следует. Я живу здесь неподалеку и небольшая прогулка до школы моему здоровью не повредит. Мой сын два года был круглым отличником по французскому языку, и у меня возникнут неприятные вопросы, если в конце года у него будут другие оценки. Пошли отсюда, Руди.

Они вышли, оставив мисс Лено рыдающей за столом.

Из школы домой они шли молча. Проходя мимо мусорного бака, Джордах остановился, рассеянно порвал рисунок на мелкие клочки, бросил в бак, и они, медленно кружась, опустились на дно. Потом посмотрел в глаза Рудольфа:

– Ты ведь глупый негодяй, разве не так?

Рудольф согласно кивнул.

Они пошли дальше.

– У тебя уже были женщины? – спросил Джордах.

– Пока нет.

– Правда?

– Правда. Я скажу тебе, когда это произойдет.

– Надеюсь, – сказал Джордах. Он молча, прихрамывая шагал к дому. – Ну и чего ты ждешь?

– Мне торопиться некуда, – сказал Рудольф, обороняясь.

Ни отец, ни мать прежде никогда не заводили с ним разговор о сексе, и сегодня отец выбрал не очень удачный день для такого разговора. Он думал о мисс Лено, растрепанной, уродливой, перемазанной помадой, – наверное, она, сидя за своим столом, до сих пор рыдает, и ему стало стыдно, как он мог думать, что такая глупая, визжащая, как истеричка, женщина достойна его юношеской страсти.

– Как только начнешь, – поучал его отец, – не держись за юбку только одной. Меняй их дюжинами. И в мыслях никогда не допускай, что у тебя должна быть одна-единственная женщина и только с ней одной ты должен спать. Испортишь себе всю жизнь, помяни мое слово.

– Хорошо, – согласился Рудольф, в глубине души зная, что отец не прав. Совершенно не прав.

Они снова замолчали, повернули за угол.

– Тебе жаль, что я ее ударил?

– Да, конечно.

– Ты всю свою жизнь прожил в этой стране, – зло выпалил Джордах. – И не знаешь, что такое настоящая ненависть!

– Ты на самом деле заколол штыком француза? – спросил Рудольф. Он должен знать, правда ли это.

– Да, одного из десяти миллионов. Какая разница?

Они подходили к дому. Рудольф чувствовал себя подавленным и несчастным. Ему, конечно, следовало бы поблагодарить отца за то, что он за него заступился, – кто из родителей пошел бы на такое? Рудольф понимал это, понимал хорошо, но не мог вымолвить ни слова – слова благодарности застряли у него в горле.

– Этот француз был не единственным, кого я убил, – продолжал Джордах, когда они остановились около пекарни. – Я убил еще одного человека, когда закончилась война. Ножом. В Германии, в Гамбурге. В двадцать первом году. Думаю, тебе нужно знать об этом. Пора тебе уже знать побольше о своем отце. Увидимся за ужином. Я пойду, затащу лодку на склад.

Прихрамывая, он пошел по их убогой улице к реке.

В конце учебного года, когда были выставлены окончательные оценки, у Рудольфа по французскому, как обычно, стояло «отлично».