"Деревянные космолеты" - читать интересную книгу автора (Шоу Боб)

Часть II СТУДЕНАЯ АРЕНА

Глава 6

Приближаясь к парадному входу дворца, Джесалла Маракайн вела разговор только о домашних пустяках. Толлера это смущало и раздражало – уж лучше бы она вооружилась зловещим молчанием.

За двенадцать дней, что промелькнули после «визита» небесного корабля, он ни разу не был дома и потому обрадовался, когда Джесалла приехала сама, чтобы провести с ним ночь. Но напрасно он рассчитывал на привычные радости семейной жизни: супруга держалась с загадочной прохладцей, а когда узнала, что он добился разрешения улететь с первой небесной крепостью, стала язвительной.

Позже, в постели, она отвечала на его ласки с покорством статуи – наверно, резкий отпор не был бы для него столь мучителен. В конце концов он выбросил из головы мысли об интимной близости, но долго не мог сомкнуть глаз, лежа в полном изнеможении души и тела. А к утру провалился в бездну, и было это не просто падение, а долгий, в целый день, полет из зоны невесомости…

– Тебя ждет Кассилл, – отрывисто произнес Толлер. – Хорошо, что домой ты поедешь не одна.

Джесалла кивнула.

– Не просто хорошо, а очень хорошо. А то тебе неровен час взбрело бы в голову и его забрать в небо.

– Что за глупости? Мальчик не увлекается полетами.

– Он и ружьями не увлекался, пока ты его не заставил мастерить эти проклятые мушкеты. Теперь я вижусь с ним едва ли чаще, чем с тобой.

– А, так ты из-за этого? – Толлер остановил ее в многолюдном коридоре с высоким потолком и дождался, когда группа чиновников отойдет на солидное расстояние. – Что же ты ночью не сказала?

– Разве это бы изменило твои планы?

– Нет.

Джесалла поморщилась.

– Тогда что толку было говорить?

– А что толку вообще приезжать во дворец? Чтобы причинить мне боль?

– Боль? Ты сказал – боль? – Джесалла недоверчиво рассмеялась. – До меня дошли слухи о твоей безумной выходке, о дуэли с этой бестией Каркарандом или как там его…

Толлер растерянно заморгал – он не ожидал, что жена сменит тему.

– У меня не было другого выхода…

– А теперь тебя за каким демоном тянет в небо? Знаешь, Толлер, каково женщине, чей муж скорее готов погибнуть, чем с нею жить?

Толлер искал подходящий ответ, делая вид, будто ему мешают говорить двое чиновников с конторскими книгами, подошедшие слишком близко. Чиновники с нескрываемым интересом глядели на них. Возникла одна из тех ситуаций, когда жене удавалось вызвать у Толлера почти сверхъестественный страх. На красивом бледном овале ее лица застыло хмурое выражение, в серых глазах светился ум, с которым Толлер вряд ли мог тягаться. Толлер не помнил случая, когда бы он ухитрился ее переспорить, особенно если речь шла о чем-нибудь важном.

– Понимаю, у меня пока мало доказательств, но времена наступают тяжелые, – медленно проговорил он. – Я делаю лишь то, что должен, и особой радости от этого не испытываю… – Видя, что Джесалла недоверчиво качает головой, он не закончил фразу.

– Не лги мне, Толлер. И себе не лги. Ты же просто счастлив.

– Чепуха.

– Ответь мне на один-единственный вопрос. Ты часто вспоминаешь Леддравора?

Толлер снова был сбит с толку. Он вызвал в памяти, а затем изгнал из нее облик военного принца, с которым сошелся в смертельном поединке, когда их корабли совершили посадку на Верхнем Мире. Если бы не Леддравор, жизнь Толлера сложилась бы совершенно иначе.

– Леддравора? А почему я должен его вспоминать?

Джесалла улыбнулась той приторной улыбкой, которая часто предшествовала ее самым коварным и жестоким ударам.

– Потому что ты – из того же теста. – Она отвернулась и быстро зашагала по коридору, лавируя в толпе с грациозной легкостью, которой Толлер мог только завидовать.

«Никто не вправе говорить мне такие слова», – с тревогой подумал он, бросаясь вдогонку, но успел поравняться с женой лишь на переднем дворе, в ослепительном сиянии солнца. Кассилл уже вывел синерогов из стойла.

Сын Маракайнов ростом пошел в отца, но материнские черты бросались в глаза. Он был долговяз и мускулист и мог, как довелось узнать Толлеру, без передышек и видимой усталости бежать по два-три часа. От матери ему достались изящно очерченный овал лица и задумчивые серые глаза под пышной черной шевелюрой.

– Добрый утренний день, мама, – сказал он, и тотчас все его внимание переключилось на Толлера. – Я привез образцы новых зарядных шариков. На испытаниях ни один ствол не подвел, все остались целы и невредимы, так что можем хоть сейчас делать надежные мушкеты. Хочешь посмотреть? Они в седельной сумке.

Толлер поймал холодный пристальный взгляд Джесаллы.

– После, сынок. Не сегодня. Поручаю это вам с Роблем. Подумайте насчет промышленного изготовления. А у меня сейчас другие дела.

– Ах, ну да! – Кассилл поднял брови и посмотрел на отца, не скрывая обожания. – Так это правда? Ты летишь на первой крепости?

– Приходится. – Толлер вздохнул – ему бы хотелось, чтобы сын отреагировал как-нибудь иначе. Но что поделаешь, если почти вся твоя жизнь прошла в разъездах по поручениям короля, и мальчик вырос, можно сказать, без отца. Толлер часто корил себя за это, но корил молча. Сын видел в нем знаменитого искателя приключений и считал, что таким отцом можно только гордиться. Даже после того, как мальчик всерьез увлекся новой наукой, металлургией, между Толлером и Джесаллой не возникло соперничества за сыновнюю душу, но теперь взаимоотношения сторон в треугольнике изменились, и далеко не самым простым образом. И вдобавок именно тогда, когда Толлер был по горло в делах. Первые две небесные крепости построили в считанные дни; за такой срок невозможно предусмотреть весь риск намеченного старта, а тот уже заполнил все мысли Толлера, и оттого остальное казалось ему слегка нереальным. Душой он уже несся ввысь, в опасные синие просторы, и досадовал, когда дела земные прерывали его полет.

– Я еще сегодня успею поговорить с Роблем, – сказал Кассилл. – Тебя долго не будет?

– В первый раз – дней семь, наверно. Многое зависит от того, насколько гладко пройдут испытания.

– Желаю удачи, папа. – Кассилл пожал Толлеру руку, затем придержал на поводу синерога матери. Она взлетела в седло, как заправская наездница, даже юбка на ней была с разрезом, чтобы не стеснять движений.

– А ты не хочешь пожелать мне удачи?

Джесалла смотрела на Толлера сверху, и гнев на ее лице уживался с печалью. В прическе точно кокарда поблескивала серебряная прядь.

– С какой стати? Разве ты не уверял, что полет будет совершенно безопасен?

– Да, но при чем тут это?

– До свидания, Толлер. – Джесалла развернула синерога и поехала к воротам. Кассилл недоумевающе посмотрел ей вслед.

– Папа, что-нибудь не так?

– Ничего такого, чего мы не сможем исправить, сынок. Хорошенько заботься о матери.

Кассилл вскочил в седло и двинулся следом за Джесаллой. Толлер проводил их взглядом и, как слепой, побрел обратно во дворец, навстречу людскому потоку. Он не прошел и десятка ярдов, когда услышал за спиной торопливые женские шаги. Ему тут же взбрела в голову сущая нелепица: это Джесалла решила вернуться, чтобы помириться прямо сейчас. Он повернулся на каблуках, и радость мигом сменилась разочарованием: к нему спешила невысокая брюнетка лет двадцати пяти, в шафрановом мундире небесного капитана, на плечах – синие полоски, эмблема наспех сформированной Небесной Службы. Лицо – приметное, с волевым подбородком, пухлыми тубами и густыми не по моде бровями, которые как будто собирались нахмуриться.

– Лорд Толлер, – выпалила она, – можно с вами поговорить? Я – небесный капитан Бериза Нэрриндер. Мне уже несколько дней не удается с вами встретиться.

– Простите, капитан, – сказал Толлер. – Вы выбрали самое неподходящее время.

– Милорд, это отнимет всего минуту. А дело весьма серьезное.

Толлер пристально взглянул на женщину, которую не смутил его отказ. Где-то в глубине сознания мелькнула мысль, что она довольно привлекательна, вот только мундир на ней выглядит дико. Тотчас он спохватился и рассердился на себя, а еще – на королеву Дасину, у которой вошло в привычку лезть в дела мужа. Это по ее настоянию в Небесную Службу стали зачислять женщин, а еще она убедила короля, чтобы добровольцев женского пола набирали в экипажи боевых небесных кораблей и крепостей.

– Хорошо, капитан. В чем суть этого весьма серьезного дела?

– Мне сказали, что вы лично запретили участие женщин в первых двенадцати подъемах. Это правда?

– Да, правда. И что с того?

Брови небесного капитана свелись в непрерывную линию над суровыми зелеными глазами.

– Милорд, при всем моем уважении к вам я вынуждена напомнить о праве на протест, которое мне гарантировано служебным контрактом.

– В военное время контракты недействительны. – Толлер, не моргая, глядел на нее сверху вниз. – Ладно, оставим эту тему. По поводу чего вы хотите протестовать?

– Я добровольно вызвалась лететь и получила отказ. Всего лишь по той причине, что я – женщина.

– Ошибаетесь, капитан. Если бы вы, женщина, имели опыт пилотирования в зоне невесомости, владели бы инверсионным маневром, вас бы приняли или по крайней мере зачислили в резерв. Будь вы, женщина, хорошим стрелком или обладай вы физической силой, чтобы передвигать секции крепостей, вас бы приняли или зачислили в резерв. Причина отказа в вашем случае – недостаточная квалификация. А теперь не лучше ли будет, если мы оба займемся выполнением служебных обязанностей?

Толлер резко повернулся и двинулся прочь, но тут неподдельное огорчение на лице Беризы проникло-таки в его душу. Сколько раз в молодости он вот так же злился и горевал, натыкаясь на бюрократические препоны? И все-таки женщина на переднем крае… Ему это совершенно не по нутру, но жизнь в браке с Джесаллой кое-чему его научила. Например, тому, что смелость – не исключительно мужское достоинство.

– Капитан, – произнес он, укорачивая шаг, – прежде чем мы простимся, ответьте, почему вам именно сейчас понадобилось в зону невесомости?

– Другой возможности уже не появится, милорд, а ведь у меня те же права, что и у любого мужчины.

– И давно вы водите небесные корабли?

– Три года, милорд. – Нэрриндер отвечала строго по уставной форме, но суровая нотка в голосе и сгустившийся румянец ясно говорили о том, что она злится. И Толлеру это нравилось. Он ощущал духовное родство с теми, кто не умел скрывать свои чувства.

– Мои указания насчет полетов для сборки останутся неизменными. – Толлер решил показать ей, что с годами он не растерял гуманности и симпатии к честолюбию молодости. – Но когда поставим крепости, понадобится много рейсов для их снабжения, да и команды будут меняться на регулярной основе. Если вы ненадолго сумеете обуздать свое рвение, то вам представится возможность показать, чего вы стоите в срединной синеве.

– Милорд, вы очень добры. – Бериза поклонилась ниже, чем требовалось, и на ее лице показалась не то благодарная улыбка, не то усмешка.

«Неужели я изъясняюсь слишком высокопарно? – подумал он, глядя ей вслед. – Она что, смеется надо мной?»

Толлер с минуту размышлял над этим, а затем раздраженно щелкнул языком – что это он в самом деле, проблема-то пустяковая, разве мало у него настоящих забот?

Плацу за дворцом досталась роль летного поля – во-первых, он был укрыт со всех сторон, а во-вторых, это упрощало для короля Чаккела надзор за каждым нюансом сооружения небесных крепостей.

Они представляли собой деревянные цилиндры. Длина – двенадцать ярдов, диаметр поперечного сечения – четыре. Крепость взятого на вооружение образца состояла из трех секций – огромных барабанов; такие барабаны – части двух прототипов небесной цитадели – лежали на западном краю плаца, и гигантские шары, которым надлежало поднять секции в зону невесомости, уже принайтованные, ждали на спекшейся глине. Наземные бригады держали нижние отверстия шаров открытыми, и вентиляторы с ручным приводом нагнетали в них разогретый воздух. Такая технология, придуманная еще для Переселения, уменьшала риск повреждения льняного бодрюша газовыми горелками.

– И все-таки я считаю, что в небе тебе пока делать нечего, – сказал Завотл, когда они с Толлером пересекали плац. – Это форменное безумие. Одумайся! Даже сейчас еще не поздно назначить заместителя.

Толлер отрицательно качнул головой и положил руку ему на плечо.

– Спасибо, Илвен, приятно, когда о тебе заботятся. Но ты же понимаешь, тут я ничего не могу поделать. Матросы робеют, и от них вообще не будет толку, если они подумают, что мне тоже страшно.

– А разве не страшно?

– Мы с тобой уже побывали в зоне невесомости и знаем, что там к чему.

– Обстоятельства тогда были другие, – мрачно произнес Завотл. – Особенно во второй раз.

Толлер успокаивающе похлопал его по плечу.

– Твоя техника не подведет. Ставлю на это свою жизнь.

– Избавь меня, пожалуйста, от таких шуток.

Завотл, не сбавляя шага, свернул к группе своих подчиненных – техников, томящихся в ожидании старта. Едва началась постройка крепостей, Завотл доказал, что ему поистине нет цены, в чем очень скоро убедился и Чаккел, назначив его главным инженером. Толлеру это было только на руку – он освободился от многих забот и добился участия в первом полете. Сам же Завотл день ото дня все больше мрачнел, считая, что из-за него старый друг подвергнется неведомым опасностям.

Толлер устремил взор в небо, на огромный диск Мира, крадущийся к зениту, и снова на задворках сознания шевельнулась мысль, что ведь там, между двумя мирами, можно и сгинуть без следа. Он прислушался к своим чувствам: настоящего страха нет, зато налицо решимость избежать смерти и успешно выполнить задачу. Отчего же он не в силах позавидовать Толлеру Маракайну, творцу истории? Отчего гнетет душу мечта о судьбе простого обывателя, о спокойной жизни с Джесаллой? Неужели он и вправду фанатик войны, как давно почивший принц Леддравор? Не этим ли проще всего объяснить неуемное беспокойство, мучившее его последние годы?

Эти мысли только портили настроение, и Толлер выбросил их из головы. Весь день вокруг шести крепостных секций кипела работа: загружались и крепились припасы и снаряжение, устранялись последние неполадки в двигателях. Но сейчас люди уже разошлись, остались только бригады наземного обслуживания, и экипажи стояли возле своих необычных на вид кораблей. Заметив Толлера, некоторые из матросов и офицеров обменялись многозначительными взглядами – они знали, что в любую минуту могут получить сигнал к взлету, что им предстоит подъем на две с половиной тысячи миль. Среди них были взрослые мужчины, набравшиеся летного опыта еще во времена Переселения, что и послужило критерием отбора. Были и молодые парни с отличными физическими данными – их явно тревожили раздумья о ближайшем будущем. Сочувствуя им, Толлер старался выглядеть весело и беспечно, приближаясь к шеренге размеренно покачивающихся шаров.

– Все параметры ветра – как по заказу, так что не буду вас задерживать, – сообщил он, перекрывая голосом щелканье и урчание вентиляторов. – Я хочу сказать только одно. Вы уже слышали это много раз, но хуже не будет, если я повторю, ибо это очень важно. Вы должны быть всегда привязанными к кораблю и носить парашюты. Вот самые важные правила. Не забывайте их, и тогда в небе будет не опаснее, чем на земле. А теперь давайте приступим к выполнению миссии, которую возложил на нас Его Величество.

Заключительная фраза подействовала не так вдохновляюще, как ему бы хотелось, но в контексте самой необыкновенной войны за всю историю человеческой расы традиционная речь колкорронского вельможи звучала бы неуместно. В былые времена война так или иначе затрагивала всех, хотя бы страхом за родных и близких, – но сейчас основное население Верхнего Мира не ощущало никакой угрозы. Нереальная война, соперничество двух правителей – и лишь несколько гладиаторов брошены на арену. Точно кости жребия. Прыгающие кости. И все зависит от их мужества и выносливости да еще от живучести политической идеи. Как можно оправдывать и прославлять такое перед горсткой несчастных, которые нанимались на королевскую службу ради хорошего жалованья и спокойной жизни?

Толлер прошел к флагманскому кораблю и жестом велел пяти остальным пилотам следовать его примеру. Лететь он предпочел в средней секции крепости – по части воздухонепроницаемости она уступала двум торцевым, и ее экипаж нуждался в моральной поддержке. Чуть ниже верхнего края находилась временная палуба с наблюдательными постами и шкафами для различных припасов. В центре секции была установлена горелка времен Переселения, двадцать лет с лишним пролежавшая на складе. Ее главной деталью был цельный ствол браккового деревца; луковицеобразный комель служил резервуаром пикона, который под давлением воздуха поступал через клапан в камеру сгорания. На другом конце ствола аналогичный механизм регулировал подачу халвелла, и оба клапана перекрывались одним рычагом. Клапан для халвелла был чуть пошире – преобладание этого вещества в камере сгорания увеличивало продолжительность газового выброса.

Так как секция «лежала на боку», палубы стояли вертикально, и Толлеру пришлось откинуться на спинку кресла, чтобы взяться за рычаги горелки. Меч, который он даже не подумал снять, мешал чрезвычайно. Толлер подкачал воздуха в резервуар, затем дал сигнал старшему механику, что готов зажигать. Обслуга вентилятора остановила и отодвинула в сторону свою громоздкую машину с широким раструбом, и Толлер повернул рычаг кристаллоподачи. Примерно секунду длились шипение и рев – это соединялись горючие кристаллы, и струя раскаленного маглайна била в отверстую пасть шара. Удовлетворенный работой горелки, Толлер дал еще несколько струй покороче, чтобы не повредить лакированную ткань; огромный пузырь стал раздуваться и вскоре оторвался от земли. Обслуга подняла его еще выше с помощью четырех ускорительных стоек – главной особенности небесного корабля; на судах для обычных атмосферных полетов такие детали отсутствовали. Наполненный на три четверти шар оседал между стойками; лакированный лен ритмично вздувался и подрагивал, точно легкое великана.

Пока шар медленно «вставал», его обслуга перебралась на палубу и закрепила тросы, что тянулись от макушки шара, на палубных кнехтах; другие матросы осторожно ставили секцию вертикально. Как только они это сделали, уже ничто не удерживало корабль, кроме нескольких мужчин, сжимавших в руках швартовы. Остальные воздухоплаватели взобрались по скобам на палубу и заняли свои места.

Толлер удовлетворенно кивнул, поглядев на шеренгу кораблей и увидев, что ни один экипаж не замешкался. Одновременный взлет группы кораблей противоречил уставу, но Завотл доказывал, что очень многое будет зависеть от подъема тесным строем по точно рассчитанному курсу. Это позволит людям быстрее освоить технику и вскрыть неизвестные пока проблемы. На пробные подъемы нет времени, и летчикам придется учиться новому ремеслу у самого сурового наставника, никогда не прощающего ошибок.

Убедившись, что остальные пять капитанов готовы к взлету, Толлер помахал им рукой и выпустил большую порцию маглайна. Корабль оторвался от земли; шар усиливал рев топки словно огромный рупор. Едва горелка умолкла, руководитель старта дал команду, и швартовы упали на плац. Корабль пошел вверх, прямо в зенит, ибо стоял полный штиль и ничто не мешало ему двигаться точно вертикальным курсом. Толлер встал и посмотрел за борт на постепенно уменьшающийся плац. В одном из маленьких силуэтов он узнал Илвена Завотла и помахал ему. Завотл не ответил, но Толлер знал, что главный инженер видит его и страстно мечтает поменяться с ним местами.

– Сэр, прикажете закрепить стойки? – обратился к Толлеру такелажник Типп Готлон, долговязый и щербатый, совсем еще мальчишка, но один из немногочисленных добровольцев.

Толлер кивнул, и Готлон двинулся вдоль борта, чтобы притянуть за канаты к борту и закрепить свободные концы ускорительных стоек. Кривоногий механик Милльят Эсседелл, прослуживший на небесных кораблях несколько лет, судя по всему, знал свое дело. На этой стадии полета от него ничего не требовалось, но он, склонясь над своим сундуком, деловито сортировал и проверял инструменты. Команда средней секции состояла из трех человек; торцевую же обслуживали пять летчиков, так как она несла добавочный вес – оружие, которое могло понадобиться крепости для отражения вражеской атаки.

Убедившись, что на спутников можно положиться, Толлер сосредоточился на расчете нормы подачи горючего для подъема со скоростью примерно двадцать четыре мили в час. В конце концов он выбрал ритм, знакомый еще с первого межпланетного перелета: четыре секунды – подача, двадцать секунд – пауза. Следующие десять минут остальные пилоты приноравливались к тому, чтобы вести свои корабли точно вровень с флагманом. Зрелище было поистине впечатляющим: такие огромные корабли и так близко – в чистом сиянии солнца видна каждая деталь, тогда как планета, покинутая ими, тонет в сумрачной синей дали. Иной реальности, кроме этих кораблей, для Толлера не осталось. Глядя вниз, на штриховой набросок города Прада, он почти не чувствовал родства с его обитателями. Он вновь стал небожителем; и дела его, и помыслы уже не имели ничего общего с делами и помыслами прикованных к земле существ. Интересы государств и амбиции монархов казались сущей ерундой по сравнению с надежностью заклепки, или прочностью натянутого каната, или с задумчивым голосом шара – странными звуками, порой раздающимися без видимой причины.

Пока экипажи осваивались, корабли достигли высоты две мили; в этот момент Толлер дал сигнал рассеяться по вертикали. Маневр был выполнен быстро и четко; плотная стая растянулась в петлю, чтобы встретить наступление ночи с минимальным риском столкновений.

Еще до отлета Толлер довел себя до изнеможения. В иные ночи он спал не больше двух часов, и когда наконец настало время вынужденного безделья, организм потребовал возместить ущерб. Даже на вахте, управляя горелкой, Толлер то и дело погружался в дрему, хотя мозг рефлекторно держал ритм. В сонном оцепенении он провел и большинство периодов отдыха. Часто, пробудившись, он долго не мог сообразить, где находится, и в страхе и смятении глядел вверх, на спокойные изгибы шара. Бывало – особенно по ночам, когда вокруг буйствовали метеоритные сполохи, – сон не улетучивался до конца, и тогда Толлеру грезилось, будто в полете его окружают люди, которые давно умерли или стали для него чужими. Все они путешествовали в будущее, и всех – кого сильнее, кого слабее – мучила тревога и подбадривала надежда.

В это временное помутнение рассудка внесла свою лепту и меняющаяся продолжительность дня и ночи. Чем выше поднимались корабли, тем короче становились ночи Верхнего Мира и длиннее – малые ночи. На полпути до планеты-сестры им предстояло сровняться, и Толлеру казалось, что мир сходит с ума, а физические законы рушатся. Судить о времени позволял только бортовой альтиметр, простейшее устройство: вертикальная шкала с грузиком, подвешенным к ее верхнему концу на тонкой пружинке. В момент старта груз доходил до самой нижней риски, а по мере того как слабело притяжение Верхнего Мира, гирька ползла вверх. Полная аналогия полета: крошечный кораблик, плывущий в миниатюрный космос.

Впрочем, было еще одно надежное мерило высоты: свирепеющий холод. Когда Толлер впервые поднялся в небо, команда его корабля удивилась и испугалась, столкнувшись с этим явлением, но теперь в распоряжении воздухоплавателей были теплые, похожие на коконы костюмы на толстой ватной подбивке. Сидя возле горелки, можно было даже сомлеть – во всяком случае, Толлера почти не покидала сонливость, и он мог часами глядеть в сумеречную синеву, где яростно полыхали звезды и переплетались друг с другом туманности, где блуждали ведьмины огни комет и маячил вдали зеленый фонарик Дальнего Мира.

В первую очередь экспедиции было необходимо определить точное местонахождение центра зоны невесомости. Толлер знал, что такой зоны на самом деле не существует, это чисто математическое понятие, плоскость нулевой гравитации, и если поместить крепость хоть на десяток ярдов выше или ниже, она непременно начнет падать к планете. Но была надежда, что практика окажется милостивее теории и допустит отклонения, пусть даже ничтожные, от расчетной величины. Этим-то и занялся Толлер прежде всего. Взялся доказать, что такое предположение справедливо.

Несколькими днями раньше все шесть кораблей переключились на реактивную тягу – горячий воздух уже не действовал. А теперь двигатели и вовсе молчали, так как корабли зависли на нейтральной полосе гравитационных полей. Толлеру казалось сверхъестественным, что матросам из разных экипажей удается общаться криком; хотя окружающее беспределье мигом поглощало голоса, они разносились на сотни ярдов.

Не один час он провозился с изобретением Завотла для отслеживания вертикального дрейфа корабля. Прибор этот представлял собой небольшой резервуар для смеси химикалий и жира, дающих при горении густой дым, нечто вроде кузнечных мехов и длинной трубки, которая выступала за борт и выстреливала дымовые шарики. В неподвижном воздухе они удивительно долго сохраняли свою форму и плотность. Завотл полагал, что дымовые шарики, будучи не тяжелее воздуха, послужат неподвижными вехами. По всей видимости, идея оказалась стоящей. Запретив Эсседеллу и Готлону ходить, чтобы не накренять палубу, Толлер смотрел над планширом на черные клубки, пока не убедился, что корабль относительно них неподвижен.

– Я бы сказал, что мы держимся, – прокричал он Даасу, пилоту второй средней секции, проводившему точно такие же наблюдения. – А ты как считаешь?

– Согласен с вами, сэр. – В подкрепление своих слов Даас – крошечный бесформенный силуэт у фальшборта – помахал рукой.

Утренний день только что наступил, и солнце висело под шестым летательным аппаратом, у самого восточного края Верхнего Мира. Восходящие лучи озарили днища крепостных секций; на нижние половины шаров легли тени, от чего вся картина выглядела неестественно, словно театральная декорация. Любуясь ею, Толлер вдруг понял, что взволнован. Он чувствовал себя прекрасно отдохнувшим, окрепшим – кратковременная «спячка» явно пошла на пользу. Он был готов к бою на непривычной арене, и в душе его поселилось новое чувство – такое яркое, что Толлер даже замер, сосредоточившись на нем.

Казалось, в нем возникло какое-то ядро легкости, не имеющей ничего общего с нулевой гравитацией, – и от этого ядра исходят разноцветные лучи. Метафору эту – чересчур простую, но единственно доступную Толлеру, – оттеняли радость, бодрость, предчувствие удачи и ощущение своего могущества; их пламя горело в каждой частичке его души, в каждой клетке тела. И было во всем этом что-то странно знакомое… Что? Лишь через несколько секунд Толлер понял: он чувствует себя молодым. Не больше и не меньше!

Сознание отреагировало почти тотчас же.

«Наверно, многим показалось бы странным, что в такие минуты человек способен испытывать счастье. – Руки Толлера, сжимавшие планшир, чуть расслабились, он позволил ногам оторваться от палубы и поплыл вверх, а из-под корабля навстречу ему двинулся сонный диск Верхнего Мира в полукольце солнечного огня. – Вот почему Джесалла сравнила меня с Леддравором. От нее не укрылось, что моя жизнь вновь обрела смысл, когда меня призвали защищать народ. Но она не способна разделить мое счастье и оттого завидует. Конечно, она тревожится за меня, но не в ее привычках произносить вслух слова, которых она после будет стыдиться в тишине опочивальни».

– Сэр, я готов. – Голос Готлона вернул Толлера в обыденный мир. Толлер опустил ноги на палубу, повернулся и увидел, что молодой такелажник, не дожидаясь приказа, надел индивидуальный воздухоструй. Толстые слои ткани и ваты, меховые рукавицы и сапоги изменили долговязую фигуру Готлона почти до неузнаваемости, а нижнюю половину его лица скрывало кашне; через вязаную шерсть просачивались струйки выдыхаемого пара. Заплечный ранец с парашютом и воздухоструй на груди тоже не придавали изящества облику Готлона.

– Сэр, можно начинать? – Готлон теребил на поясе карабин; от него к планширу тянулся страховочный трос. – Я уже собрался.

– Вижу, что собрался, но не спеши геройствовать, – сказал Толлер. – Публика еще не собралась.

Помимо честолюбия, Готлон отличался редким равнодушием к высоте – черта прирожденного воздухоплавателя, – и для Толлера было настоящей удачей найти его в короткие сроки подготовки к полету. Шесть крепостных секций достаточно долго парили, точно птерта, в небесах, чтобы их экипажи смогли пообвыкнуть, но впереди еще стоял огромный психологический барьер. Люди не смогут приступить к сборке крепостей, пока им не продемонстрируют, что корабль можно покинуть без страховочного каната и благополучно вернуться на борт с помощью воздухоструя. Толлер, к стыду своему, обрадовался, что не ему придется испытывать это наспех сконструированное устройство. Он однажды наяву (и с тех пор много раз в кошмарных снах) видел, как начинается падение человека с высоты двух с половиной тысяч миль, из срединной синевы. Вначале он движется почти незаметно, однако постепенно гравитационная хватка планеты крепнет, и человечек все уменьшается, уменьшается… чтобы через сутки с лишним разбиться в лепешку.

В разреженном воздухе легкие работали с натугой, и в груди кололо стужей, когда Толлер выкрикивал необходимые приказы пяти пилотам. Остальные члены экипажей замерли у лееров, не сводя глаз с Готлона. Он помахал им рукой, как мальчишка – друзьям по детской площадке, мол, смотрите, какой я молодец, сейчас такое покажу! Толлер не стал его осаживать, – пускай порисуется, может, поднимет у других боевой дух. Его взор скользнул по команде ближайшей торцевой секции и не без труда (из-за бесформенного воздухоплавательного костюма) выделил из пяти человек Гнэпперла – сержанта, переусердствовавшего с наказанием Оуслита Спеннеля. Когда Толлер зачислил его в состав первого эшелона, Гнэпперл, разжалованный до простого небесного матроса, даже не пытался протестовать и стоически выдержал несколько дней обучения. Толлер был не из тех, кто способен хладнокровно копать недругу могилу, но Гнэпперл этого знать не мог и исполнился самых черных предчувствий. В таком расположении духа Толлер готов был его держать хоть до скончания века.

– Ладно, – сказал он Готлону, когда решил, что настал подходящий момент. – Поди прогуляйся, только вернуться не забудь.

– Спасибо, сэр. – Толлер мог бы поклясться, что это прозвучало с искренней радостью и благодарностью. Готлон отстегнул трос, схватился обеими руками за планшир, перевел тело в горизонтальное положение, кувырком нырнул за борт и чересчур сильно, по мнению Толлера, оттолкнулся ногами от секции. Между ним и кораблем разверзлась ярко-синяя бездна, и Толлер отчетливо услышал, как на другом корабле кого-то стошнило.

Готлон уплывал прочь, к звездам, покачиваясь в солнечном свете, словно в люльке. Мало-помалу сопротивление воздуха потушило первоначальный импульс, и он остановился в вертикальном положении. Внезапно он стал извиваться точно угорь и быстро задвигал правой рукой. Накачивает воздухоструй, сообразил Толлер. Через несколько секунд зашипело сопло, и поначалу казалось, что ничего не происходит, но через некоторое время дистанция между Готлоном и кораблем заметно сократилась. Двигался он не совсем прямо и несколько раз был вынужден оглядываться через плечо и поправлять сопло, но вскоре оказался возле секции и ухватился за протянутый Эсседеллом багор. Уперевшись ногами в леер, Эсседелл потянул багор на себя, и Готлон взмыл над палубой, как воздушный шар в виде человеческой фигуры.

– Отличная работа, Готлон. – Как ни в чем не бывало Толлер протянул руку навстречу невесомой фигуре и с удивлением ощутил болезненный толчок. Его развернуло кругом, и прошло несколько секунд, прежде чем они с Готлоном смогли окончательно остановиться, схватившись за фальшборт. Поразмыслить над этой загадкой Толлер не успел, ее вымело из головы взрывом ликующих голосов на других кораблях.

Толлер и сам не мог скрыть – даже от себя – облегчения и радости. Ведь одно дело – сидеть в уютной палате дворца и выслушивать идеи всяких умников насчет небесной механики, и совсем другое – расстаться с кораблем и пройти меж двух бездн, точно по канату меж двумя мирами, доверив свою жизнь каким-то убогим кузнечным мехам. Но ведь получилось! То, что до сего дня казалось чудом, стало одним из ремесел воздухоплавателя. А еще – и это было важно – удача сняла камень с души Толлера, и он уже не думал о суровом испытании, которое предстояло ему в конце экспедиции.

Он дал сигнал всем отрабатывать свободный полет. Времени, чтобы приспособиться к совершенно неестественным условиям службы, им дали до смешного мало, поскольку король Чаккел, состязаясь по части идей с Завотлом, рассудил, что время – главный фактор в приготовлениях к войне с Миром. Крошечный Чрезвычайный Кабинет исходил из самого неблагоприятного прогноза: через десять дней разведывательный корабль вернется на Мир, за двое суток Рассамарден переварит новости, а затем, если допустить, что его флот частично построен и только ждет приказа, еще через пять дней вражеский авангард достигнет зоны невесомости.

Семнадцать дней.

Чаккел распорядился, чтобы к концу этого срока как минимум шесть крепостей были готовы к бою. Толлера это потрясло: сама стратегия новой войны выглядела, мягко говоря, дерзкой, но спроектировать, построить и оснастить шесть небесных крепостей за какие-то семнадцать дней – это же верх абсурда! Но он забыл об уникальном честолюбии Чаккела, которое вкупе с организаторским талантом возвело его на трон, – благодаря ему Чаккел некогда собрал армаду в тысячу небесных кораблей. Не следовало упускать из виду и безжалостную решимость короля – он мог сокрушить любое препятствие и, если надо, перешагнуть через любой труп. В мирные годы Чаккел показал себя умелым правителем, но его родной стихией все-таки оставались всякие передряги. Крепости были построены в срок, и теперь предстояло только выяснить, способны ли люди из плоти и крови выдерживать те же лютые нагрузки, что и неживая материя.

Когда настал черед Толлера, он каждой клеточкой мозга сознавал, что за ним наблюдают. Он изо всех сил постарался сохранить вертикальное положение, то есть параллельное оси шара и его цилиндрического груза, и вроде бы преуспел, но вдруг заметил, что огромный диск в синих и белых разводах – Мир, который с самого старта прятался за шаром, – вовсю двигается. Мир плыл вниз и вскоре исчез под ногами Толлера, и тотчас Верхний Мир, как две капли воды похожий на него, величаво низринулся в бездну. Но Толлеру вовсе не казалось, что он кувыркается; наоборот, он был единственным неподвижным небесным телом в вертящейся вселенной, а планеты-сестры и строй небесных кораблей то быстрее, то медленнее гнались друг за другом, и Толлер несказанно обрадовался, когда они наконец образумились и остановились. Приободрило его и открытие, что висеть в синей пустоте не так уж и плохо. Если забыть ощущение падения, донимавшее всякого, кто забирался в зону невесомости, можно вполне спокойно работать.

– Если кого-то веселит моя акробатика, – крикнул он безмолвным зрителям, – советую отсмеяться побыстрее. Еще несколько минут, и начнем серьезное дело. И тогда, могу вас уверить, будет мало поводов скалить зубы.

Люди ответили одобрительным смехом и зашевелились. То один, то другой, обезображенные костюмами воздухоплавателей, совершали вылазку в пустоту. Толлер был среди них, успевал следить за их телодвижениями, по большей части неловкими, и вскоре пришел к выводу, что лучше всех, лучше даже его самого, в свободном полете держится молодой Готлон. Однако Толлер упорно осваивал воздухоструй и в конце концов научился двигаться в любом направлении. Наука эта, несомненно, далась бы ему легче, будь сопло у него за спиной, но из-за нехватки времени мастерские воздушной службы изготовили воздухоструй самой простой конструкции.

Едва Толлер мало-мальски приноровился к индивидуальному летательному аппарату, он созвал остальных пилотов, чтобы в последний раз обсудить предстоящую сборку крепостей.

Из всех совещаний, выпавших на его долю, это, пожалуй, было самым необычным. В нем участвовали шестеро мужчин средних лет, все – ветераны Переселения. Образовав круг, они повисли на звездном фоне, ежесекундно пронзаемом огненными стрелами метеоритов. Трех пилотов – Дааса, Хишкелла и Юмола – Толлер знал еще по службе в Экспериментальной Эскадрилье Небесных Кораблей и целиком полагался на их рекомендации, когда брал в отряд двух других, Фамаржа и Бринча.

– Прежде всего, господа, – сказал он, – что мы узнали нового, то есть способного повлиять на график сборки крепостей?

– Только то, что нам надо закончить как можно раньше, Толлер, – ответил Юмол, не пренебрегая дозволенной фамильярностью. – Клянусь, нынче в этой треклятой зоне холоднее, чем в последний раз, когда я тут порхал. Ты глянь. – Он опустил шарф, чтобы показать основательно посиневший нос.

– Да брось, старик, тут всегда так, – сказал ему Даас. – Просто у тебя в яичках огонек притух, вот и все дела.

– Я вижу, что зря сказал «господа», – произнес Толлер, прежде чем Юмол придумал достойный ответ. – Детки, нам работать надо, и я больше всех хочу закончить побыстрее, а потому хватит валять дурака, давайте лучше подумаем, что и как надо делать. – Он говорил мягко, видя по глазам, не скрытым под шарфами, что пилоты довольны испытаниями воздухоструев и у них значительно прибавилось уверенности в себе.

Прежде всего предстояло развернуть каждый из шести кораблей на девяносто градусов, в исходное положение для сборки, так чтобы горизонтальные иллюминаторы будущей крепости смотрели на обе планеты. Для этого требовалось открепить ложные палубы и вместе с шарами, подавая газ малыми порциями, отвести их на небольшое расстояние от секций. После того как секции будут освобождены, их соединят канатами, притянут друг к другу и смонтируют два цилиндра, закрытых с обеих сторон.

Затем их обслуга разобьется на две команды. Те, кому предстоит нести первую вахту, займут свои посты и приготовятся к долгому пребыванию в зоне невесомости. Тем временем шесть пар – пилоты с такелажниками – поведут драгоценные шары к Верхнему Миру за следующей партией груза. Первый этап спуска казался несложным и не вызывал у опытных пилотов дурных предчувствий. Предстояло, как обычно, еще раз перевернуть корабли – уже облегченные – на девяносто градусов и толчками газа вогнать их в гравитационное поле Верхнего Мира. Понятно, никакому капитану не нравится вести корабль «вниз головой», но ведь это продлится считанные часы, пока летательный аппарат не наберет достаточно тяжести для устойчивого равновесия, столь желанного сердцу воздухоплавателя. И тогда – последний разворот, и Верхний Мир займет положенное место под ногами экипажа.

Пока все шло по колее, знакомой любому пилоту, который участвовал в Переселении и дожил до этих дней. Каждую из операций, требуемых на этой стадии, он бы выполнил за считанные минуты. Но критическая ситуация не позволяла ходить с козырей. Толлер хорошо помнил все, что говорилось в его первую встречу с Чаккелом и Завотлом. А еще – те слова, которые нашептал ему внутренний голос. Что он и небо еще не познали друг друга в полной мере…

– По мне, так хуже всего спуск, – говорил Толлер. – И не только из-за зверского холода. Ты сидишь на открытой платформе, а под тобой – тысячи миль пустоты. Только вообрази! Споткнешься о канат – и вниз. Обычные гондолы – тоже, конечно, не подарок, но у них – борта, хоть какая-то иллюзия безопасности. Нет, Илвен, не нравится мне это… – Он умолк, с удивлением заметив, что Завотл согласно кивает.

– Ты абсолютно прав, и я бы еще добавил, что пять дней на возвращение – слишком большая роскошь, – произнес Завотл. – Ты, да и остальные пилоты, понадобитесь на Верхнем Мире гораздо раньше. Я уже не говорю о шарах и двигателях.

– Ну и?..

Завотл безмятежно улыбнулся.

– Надеюсь, тебе знакомо слово «парашют».

– Еще бы, – обеспокоился Толлер. – Воздушная Служба ими уже лет десять пользуется, а то и больше. К чему ты клонишь?

– Пусть люди возвращаются на парашютах.

– Гениально. – Толлер хлопнул себя по лбу – на тот случай, если сарказм остался незамеченным. – Но просвети меня, невежду, разве парашютист не будет спускаться примерно с той же скоростью, что и небесный корабль?

Улыбка Завотла стала прямо-таки блаженной.

– Будет, но только при раскрытом парашюте.

– Только при… – Глядя под ноги, Толлер обошел тесный кабинет и снова уселся в кресло. – Ты имеешь в виду, что пилот выиграет время, если пролетит изрядное расстояние, не раскрывая парашюта. А на какой высоте надо раскрыть?

– Ну… как насчет тысячи футов?

– Нет! – выкрикнул Толлер не рассуждая, а лишь подчиняясь инстинктивному страху. – Ты не посмеешь!

– Почему?

Толлер угрюмо поглядел в лицо собеседника и увидел на нем знакомое выражение.

– Илвен, ты помнишь наш первый полет? Помнишь, как мы все стояли у борта и смотрели, как гибнет Фленн? Он падал дольше суток.

– У него не было парашюта.

– Но он падал дольше суток, – с мольбой повторил Толлер, страшась того, что годы сделали с Завотлом. – Это слишком долго.

– Маракайн, да что с тобой? – вмешался в разговор король, на чьем широком коричневом лице проглядывало раздражение. – Что день падать, что минуту – итог один. Есть парашют – ты живой, нет парашюта – мертвец.

– Ваше Величество, а вам бы не хотелось самому пережить такое падение?

Чаккел посмотрел на Толлера с откровенным недоумением.

– Куда девался почтительный тон?

Завотл опередил Толлера с ответом:

– Ваше Величество, лорду Толлеру, бесспорно, есть из-за чего беспокоиться. Мы совершенно не представляем, как может падение отразиться на человеке. Нельзя исключить, что он замерзнет насмерть… или задохнется… Возможны и другие неприятные явления. Мало проку в пилоте, который здоров телом, но хвор рассудком. – Завотл на несколько секунд умолк, и его карандаш забегал по бумаге, выводя непонятный рисунок. – Раз уж только я отстаиваю этот способ, полагаю, мне и надлежит его испытать.

«Ах ты, хитрюга, провел-таки меня, – подумал Толлер, вновь проникаясь признательностью и уважением к старому другу. – Уж я-то позабочусь, чтобы ты остался на своем месте. Тут, на планете».

Было трудно отличить тех, кто сам вызвался на это задание, от тех, кого просто поставили перед фактом. И те, и другие очень хорошо понимали, что противиться королевскому приказу на войне равносильно гибели, и кое-кто из добровольцев попросту выдавал нужду за добродетель. Как бы то ни было, все воспряли духом, узнав, что могут, ничем не рискуя, летать без кораблей. «Живы будем – не помрем», – все чаще слышал от них Толлер, и самым ярким проявлением всеобщего оптимизма служил оживленный гомон, когда команда, хорошенько освоив новые навыки, бралась за очередную задачу.

Но на этот раз, заметил Толлер, они вновь погрузились в молчание.

От крепостных секций отделились последние оболочки и, отягощенные только круглыми ложными палубами и двигательными узлами, отошли на небольшое расстояние. И хотя эти наполненные газом пузыри казались нереальными, они господствовали над всем небесным окружением. Для снующих в воздухе людей они были дружелюбными великанами, способными благополучно переносить их с планеты на планету, – и вот эти великаны бросили своих подопечных на произвол судьбы во враждебной синей пустоте.

Даже Толлер, командированный сюда на время монтажа крепостей, ощутил в кишечнике хрусткий ледок, когда заметил, как малы ничем не поддерживаемые секции в туманной бесконечности, со всех сторон обступившей эту точку пространства. Казалось, для человека не может быть ничего страшнее долгого падения к поверхности планеты, но сейчас Толлер был, пожалуй, в гораздо более выгодном положении, чем те, кому предстояло остаться в зоне невесомости.

Мысль эта встряхнула его, и он почувствовал себя обманутым. Разве он хотел такой привилегии?

«Да что это со мной?» – подумал Толлер, начиная волноваться. Он редко анализировал свои чувства, считая это пустой тратой времени, но с некоторых пор его эмоциональная реакция на события стала такой противоречивой, что просто вынуждала заглядывать в собственное сознание. К примеру, он жалел экипажи крепостей, а в следующее мгновение почти завидовал им. Лучше любого другого он знал истинную цену боевой славе и потому не мог утешиться видом очередного выводка патриотов, национальных героев, защитников хрупких деревянных форпостов в безжизненном небесном чертоге.

«Что со мной творится? – снова произнес он про себя. – Мне чего-то не хватает, но ведь раньше этого не было. Если я не безумец, то почему лезу напролом там, где отступил бы любой здравомыслящий человек?»

Толлер спохватился: довольно самокопания, нельзя забывать о служебном долге. Он привел в действие воздухоструй и подлетел к ближайшей крепости. Ее средняя и концевая секция были уже благополучно отделены от шаров и состыкованы, осталось лишь присоединить третью часть. Она находилась на достаточном расстоянии от двух своих спутниц, чтобы люди, держащиеся за буксирные тросы, могли действовать слаженно и споро. Четверо, цепляясь за борт средней секции, работали свободными руками в едином ритме, и концевая секция двигалась поначалу неуклюже, но затем набрала скорость. Толлер следил, как она приближается к месту стыковки. Он знал, что секция ничего не весит, а следовательно, не причинит вреда, если столкнется с другими, однако не любил, когда в конструкторском деле злоупотребляли силой. Возможно, секция отскочит, и ее снова придется подтягивать.

– Стоп! – крикнул он буксировщикам. – Слишком быстро. Приготовьтесь затормозить ее.

Взмахами рук люди сообщили, что приказ ясен, и приготовились встретить надвигающийся цилиндр. Фамарж, отвечавший за сборку крепости, дал сигнал двум матросам, которые удерживали среднюю секцию за короткие канаты, чтобы те помогли товарищам. Один из них добрался до обтянутой кожей стенки цилиндра и сжал ее ногами с двух сторон.

Концевая секция неслась на поджидающего человека и, почти не теряя скорости, легко сминала натянутые канаты, которые попадались ей на пути. «Странно, – мелькнуло в голове у Толлера. – Она же невесома, как перо». И тут им овладела тревога: он вспомнил, что совсем недавно видел подобную аномалию. Готлон, хоть и ничего не весил, в конце своего первого свободного полета нанес ему довольно сильный удар, как если бы…

– Уходи с борта! – проревел Толлер. – Быстрее! Человек в уродливом костюме повернулся к нему – и только. В леденящее мгновение Толлер узнал грубые черты Гнэпперла, а затем концевая секция обрушилась на крепость. Гнэпперл завопил, когда у него сломалась тазовая кость. Крепость вздыбилась, стряхнув с себя людей, а концевая секция, расточая кинетическую энергию, частично вошла в главное сооружение. Края цилиндров, точно лезвия мечей, рассекли тело Гнэпперла, и вопли оборвались. Потом секции разошлись и остановились.

Толлер машинально врубил воздухоструй, но помочь ничем не смог, а лишь дальше отлетел от места трагедии. Он развернулся и, подкачав в аппарат воздух, направился обратно в суматошную человеческую стаю. Мягко столкнувшись со средней секцией, он ухватился за канат, чтобы остановиться и взглянуть на пострадавшего. Гнэпперл уплывал в пространство, разметав руки и ноги; в его небесном костюме виднелась длинная прорезь, из нее торчала пропитанная кровью подбивка, от чего дыра походила на страшную рану, а вокруг роились, мерцая на солнце, ярко-красные шарики. Не могло быть сомнений, что Гнэпперл мертв.

– Почему этот болван не убрался с дороги, когда ты ему крикнул? – удивленно спросил Юмол, подбираясь по канату к Толлеру.

– Кто его знает. – Толлер подумал о загадочном параличе, сковавшем Гнэпперла за миг до смерти. Может, он реагировал бы быстрее, предупреди его кто-нибудь другой? Должно быть, не поверил. Как бы то ни было, его гибель – на совести Толлера.

– Все равно он был тупоголовым скотом, – рассудительно произнес Юмол. – Сам виноват, что загнулся. Уж лучше он, чем кто-нибудь из нас. Хоть чему-то полезному научил.

– Чему?

– Что здесь можно точно так же раздавить человека, как и на земле. Стало быть, если вещь не имеет веса, это еще ни о чем не говорит. Как ты это объяснишь, а, Толлер?

Усилием воли Толлер вернулся из области этики в область физики.

– Может быть, полная невесомость как-то повлияла на наши тела. В любом случае впредь надо быть осторожнее.

– Да, а пока у нас – труп, и надо от него избавиться. Надеюсь, мы его просто бросим.

– Нет. – Толлер не раздумывал ни секунды. – Заберем с собой на Верхний Мир.

Всю ночь шесть кораблей летели вниз на реактивной тяге, и с каждым часом Верхний Мир все сильнее тянул их к себе за гравитационные паутинки. Но все-таки это было только начало спуска; едва возвратился свет дня и Верхний Мир, участвуя в парном танце, целиком спрятался в тени, двигатели умолкли, и сопротивление воздуха остановило корабли. Требовалось их развернуть, и тут на помощь воздухоплавателям пришли крошечные горизонтальные сопла. Все происходило с величавой неторопливостью; по воле шести обыкновенных людей вселенная со всеми своими звездами совершила сальто-мортале, и солнце послушно утонуло под ногами. Маневр был выполнен безукоризненно, и наступило время для того, что никогда прежде не делалось.

Толлер сидел в пилотском кресле, затянутый в ремни безопасности. Рядом, по ту сторону двигательного узла, находился Типп Готлон. Ложная палуба, служившая им опорой, представляла собой круглую деревянную платформу – всего четыре шага в диаметре, – и за ее неогражденной кромкой владычествовала пустота. Оступишься – и будешь падать две с лишним тысячи миль, пока не превратишься в мокрое пятнышко на поверхности планеты.

Остальные пять кораблей висели в воздухе на фоне сложного голубовато-серебристого узора небес. На каждом летели по два человека; они скрывались в цилиндрических тенях палуб, и только сияющие спирали туманностей и брызги метеоритов высвечивали их силуэты. Огромные шары под ними, залитые солнечным светом, казались твердыми, как планеты; формой они походили на жемчужины, а канаты и швы на них напоминали меридианы и параллели.

Но Толлера меньше волновали поразительные картины окружающего мира, чем требования его личного микрокосма. Всю палубу загромождали припасы и оборудование – от трубопроводов горизонтальных дюз до сундуков с энергокристаллами, контейнеров с пищей и водой и мешков для падения. Камышовые перегородки высотой по пояс отделяли примитивный гальюн и тесный камбуз, откуда торчали ноги Гнэпперла, привязанного к палубе, чтобы не пугал остальных стремлением взмыть и повитать в невесомости.

– Ну что ж, юный Готлон, пора расставаться, – сказал Толлер. – Как ты себя чувствуешь?

– Как вы, сэр, так и я. – Готлон блеснул щербатым оскалом. – Сэр, вы ведь знаете: я мечтаю стать пилотом и почту за великую честь, если вы разрешите дернуть за вытяжной трос.

– Честь? Скажи-ка, Готлон, для тебя это все – развлечение?

– Еще бы, сэр. – Готлон умолк – над кораблем промчался необычайно большой метеорит, и его преследовали громовые раскаты. – Хотя слово «развлечение» тут, пожалуй, не годится. Просто у меня душа ни к чему другому не лежит.

«Прекрасный ответ», – подумал Толлер, давая себе слово позаботиться о карьере юноши.

– Хорошо, как будешь готов, дергай.

Ни секунды не медля, Готлон наклонился, стиснул красный трос, что тянулся изнутри шара к палубе, и рванул на себя. Трос обвис в его руке. С устойчивостью и движением корабля не произошло заметных изменений, но высоко над головой, в зыбком колоколе, случилось необратимое. Из макушки шара вырвался большой лоскут ткани, и в тот же миг корабль оказался во власти тяготения Верхнего Мира. Теперь кораблю и его экипажу оставалось только падать – больше от них не зависело ничего. И все же Толлер испытывал непонятный страх перед следующим – неизбежным – шагом.

– Не вижу смысла тут куковать. – Толлер оставил попытки уследить за своими чувствами. Он уже засунул ноги в мешок для падения – подбитый шерстью и достаточно просторный, чтобы можно было забраться в него с головой, – расстегнул страховочные ремни, поднялся с кресла и лишь сейчас заметил свой меч, пристегнутый к ближайшей стойке. У него мелькнула мысль оставить тут эту неуместную и даже нелепую вещь – не брать же ее с собой в тесноту мешка, – но он сразу же передумал. Оставлять меч на палубе безлюдного корабля – все равно что бросать на произвол судьбы старого друга. Он прицепил оружие к поясу и поднял глаза в тот самый момент, когда Готлон – по-прежнему улыбающийся! – спиной вперед упал с края палубы и, оттолкнувшись ногами, уплыл в стерильную синь; лучи солнца неровно высветили снизу его коконоподобный силуэт. Ярдов тридцать он пролетел, не стараясь изменить свое положение в пространстве, и казался бы неживым, если бы не частые струйки пара от его дыхания.

Толлер посмотрел на остальные корабли. Другие воздухоплаватели по примеру Готлона ныряли в разреженный воздух. Они договорились заранее: одновременно прыгать ни к чему, каждый покинет палубу, когда решит, что готов. Внезапно Толлер испугался, что будет последним, и это не пройдет незамеченным. Вот тут-то он и решился на совершенно неестественный для человека поступок. Он натянул до груди мешок для падения, лягнул обеими ногами палубу и ринулся вниз лицом.

В поле зрения скользнул Верхний Мир, и они с Толлером оказались лицом к лицу, как влюбленные. Планета звала его из тысячемильной дали. На горбе, который еще оставался во власти ночи, не было видно почти ничего, но полумесяц экваториального континента плескался в солнечных лучах, позволяя разглядеть, как вращается бледно-зеленый и охряный мир под слоем белой пудры, а поверхность великих океанов изгибается к таинственным водяным полюсам.

Несколько минут Толлер с замиранием сердца глядел на обращенное к нему полушарие, а затем, слегка подавленный этим зрелищем, свернулся калачиком и запахнул мешок над головой.

«Надо же, я уснул!

Кто бы мог подумать, что человек способен спать во время головокружительного падения из срединной синевы на планету? Но тут темно и тепло, и время движется медленно. Скорость постепенно увеличивается, воздух густеет, и меня все ощутимее вращает и покачивает. И еще нагоняет дремоту шелест воздуха, рассекаемого мешком. Уснуть легко. Пожалуй, даже слишком легко. В голову закрадывается мысль, что кое-кто может вообще не проснуться. Не успеет выбраться из мешка и раскрыть парашют. Но это, конечно, глупо. Только человек с душой отъявленного самоубийцы способен пропустить такой момент.

Время от времени я высовывался из мешка, чтобы посмотреть, как дела у моих спутников. Но обнаружить их было уже невозможно. Они либо летели выше, либо – ниже. Прыгали мы не одновременно и за прошедшие часы растянулись в длинную вертикальную цепь. Следует обратить внимание, что все мы падаем быстрее, чем корабли, – а ведь никто этого не предугадал. Ложные палубы, через которые проходили оси симметрии кораблей, стремились удержать горизонтальное положение, а спущенные шары образовали подобие хвостов; таким образом, корабли встречали немалое сопротивление воздуха.

Когда они остались позади, я заметил, что палубы покачиваются в воздушных потоках. В последний раз, когда я сумел их разглядеть, они напоминали редко мигающие звезды. Надо рассказать об этом Завотлу – может, он решит переделать оснастку, чтобы палубы летели ребром вниз. Конечно, удар о землю будет сильнее, но двигательные узлы сверхпрочны.

Иногда я вспоминал людей, которых мы оставили в зоне невесомости, и чувствовал легкую зависть. Ведь им в отличие от меня есть чем заняться. На них лежит бремя первоочередных задач. Необходимо загерметизировать крепости. Необходимо ежечасно сжигать дымовую шашку – отмечать дрейф. Необходимо устанавливать мехи для повышения воздушного давления на борту… готовить первый завтрак… проверять двигатели и вооружение… продумывать вахтенное расписание…

Меня покачивает, и воздушные струи настойчиво шепчут о чем-то.

Уснуть? Что может быть проще?..»