"Тихий Дон. Том 2" - читать интересную книгу автора (Шолохов Михаил Александрович)XVIIIФронт прошел. Отгремели боевые деньки. В последний день пулеметчики 13-го кавполка перед уходом поставили на широкоспинные тавричанские сани моховский граммофон, долго вскачь мылили лошадей по улицам хутора. Граммофон хрипел и харкал (в широкую горловину трубы попадали снежные ошметья, летевшие с конских копыт), пулеметчик в сибирской ушастой шапке беспечно прочищал трубу и орудовал резной ручкой граммофона так же уверенно, как ручками затыльника. А позади серой воробьиной тучей сыпали за санями ребятишки; цепляясь за грядушку, орали: «Дядя, заведи энту, какая свистит! Заведи, дядя!» Двое счастливейших сидели на коленях у пулеметчика, и тот в перерывах, когда не крутил ручки, заботливо и сурово вытирал варежкой младшему парнишке облупленный, мокрый от мороза и великого счастья нос. Потом слышно было, как около Усть-Мечетки шли бои. Через Татарский редкими валками тянулись обозы, питавшие продовольствием и боевыми припасами 8-ю и 9-ю красные армии Южного фронта. На третий день посыльные шли подворно, оповещали казаков о том, чтобы шли на сход. – Краснова атамана будем выбирать! – сказал Антип Брехович, выходя с мелеховского база. – Выбирать будем или нам его сверху спустют? – поинтересовался Пантелей Прокофьевич. – Там как придется… На собрание пошли Григорий и Петро. Молодые казаки собрались все. Стариков не было. Один только Авдеич Брех, собрав курагот зубоскалов, тачал о том, как стоял у него на квартире красный комиссар и как приглашал он его, Авдеича, занять командную должность. – «Я, говорит, не знал, что вы – вахмистр старой службы, а то – с нашим удовольствием, заступай, отец, на должность…» – На какую же? За старшего – куда пошлют? – скалился Мишка Кошевой. Его охотно поддерживали: – Начальником над комиссарской кобылой. Подхвостницу ей подмывать. – Бери выше! – Го-го!.. – Авдеич! Слышь! Это он тебя в обоз третьего разряда малосолкой заведовать. – Вы не знаете делов всех… Комиссар ему речи разводил, а комиссаров вестовой тем часом к его старухе прилабунился. Шшупал ее. А Авдеич слюни распустил, сопли развешал – слухает… Остановившимися глазами Авдеич осматривал всех, глотал слюну, спрашивал: – Кто последние слова производил? – Я! – храбрился кто-то позади. – Видали такого сукина сына? – Авдеич поворачивался, ища сочувствия, и оно приходило в изобилии: – Он гад, я давно говорю. – У них вся порода такая. – Вот был бы я помоложе… – Щеки у Авдеича загорались, как гроздья калины. – Был бы помоложе, я бы тебе показал развязку! У тебя и выходка вся хохлачья! Мазница ты таганрогская! Гашник хохлачий!.. – Чего же ты, Авдеич, не возьмешься с ним? Кужонок супротив тебя. – Авдеич отломил, видно… – Боится, пупок у него с натуги развяжется… Рев провожал отходившего с достоинством Авдеича. На майдане кучками стояли казаки. Григорий, давным-давно не видавший Мишки Кошевого, подошел к нему. – Здорово, полчок! – Слава богу. – Где пропадал? Под каким знаменем службицу ломал? – Григорий улыбнулся, сжимая руку Мишки, засматривая в голубые его глаза. – Ого! Я, браток, и на отводе, и в штрафной сотне на Калачовском фронте был. Где только не был! Насилу домой прибился. Хотел к красным на фронте перебечь, но за мной глядели дюжей, чем мать за непробованной девкой глядит. Иван-то Алексеевич надысь приходит ко мне, бурка на нем, походная справа: «Ну, мол, винтовку наизготовку – и пошел». Я только что приехал, спрашиваю: «Неужели будешь отступать?» Он плечами дрогнул, говорит: «Велят. Атаман присылал. Я ить при мельнице служил, на учете у них». Попрощался и ушел. Я думал, он и справди отступил. На другой день Мценский полк уже прошел, гляжу – является… Да вот он метется! Иван Алексеевич! Вместе с Иваном Алексеевичем подошел и Давыдка-вальцовщик. У Давыдки – полон рот кипенных зубов. Давыдка смеется, будто железку нашел… А Иван Алексеевич помял руку Григория в своих мослаковатых пальцах, навылет провонявших машинным маслом, поцокал языком: – Как же ты, Гриша, остался? – А ты как? – Ну мне-то… Мое дело другое. – На мое офицерство указываешь? Рисканул! Остался… Чуть было не убили… Когда погнались, зачали стрелять – пожалел, что не ушел, а теперь опять не жалею. – За что привязались-то? Это из Тринадцатого? – Они. Гуляли у Аникушки. Кто-то доказал, что офицер я. Петра не тронули, ну а меня… За погоны возгорелось дело. Ушел за Дон, руку одному кучерявому попортил трошки… Они за это пришли домой, мое все дочиста забрали. И шаровары и поддевки. Что на мне было, то и осталось. – Ушли бы мы в красные тогда, перед Подтелковым… Теперь не пришлось бы глазами моргать. – Иван Алексеевич скис в улыбке, стал закуривать. Народ все подходил. Собрание открыл приехавший из Вешенской подхорунжий Лапченков, сподвижник Фомина. – Товарищи станишники! Советская власть укоренилась в нашем округе. Надо установить правление, выбрать исполком, председателя и заместителя ему. Это – один вопрос. А затем привез я приказ от окружного Совета, он короткий: сдать все огнестрельное и холодное оружие. – Здорово! – ядовито сказал кто-то сзади. И потом надолго во весь рост встала тишина. – Тут нечего, товарищи, такие возгласы выкрикивать! – Лапченков вытянулся, положил на стол папаху. – Оружие, понятно, надо сдать, как оно не нужное в домашности. Кто хочет идтить на защиту Советов, тому оружие дадут. В трехдневный срок винтовочки снесите. Затем приступаем к выборам. Председателя я обяжу довести приказ до каждого, и должон он печать у атамана забрать и все хуторские суммы. – Они нам давали оружию, что лапу на нее накладывают?.. Спрашивающий еще не докончил фразы, к нему дружно все повернулись. Говорил Захар Королев. – А на что она тебе сдалась? – просто спросил Христоня. – Она мне не нужна. Но уговору не было, как мы пущали Красную Армию через свой округ, чтобы нас обезоруживали. – Верно! – Фомин говорил на митинге! – Шашки на свои копейки справляли! – Я со своим винтом с германской пришел, а тут отдай! – Оружие, скажи, не отдадим! – Казаков обобрать норовят! Я что же значу без вооружения? На каком полозу я должен ехать? Я без оружия, как баба с задратым подолом, – голый. – При нас останется! Мишка Кошевой чинно попросил слова: – Дозвольте, товарищи! Мне даже довольно удивительно слухать такие разговоры. Военное положение или нет у нас? – Да нехай хучь сзади военного! – А раз военное – гутарить долго нечего. Вынь и отдай! Мы-то не так делали, как занимали хохлачьи слободы? Лапченков погладил свою папашку и как припечатал: – Кто в этих трех днях не сдаст оружие, будет предан революционному суду и расстрелян, как контра. После минуты молчания Томилин, кашляя, прохрипел: – Просим выбирать власть! Двинули кандидатуры. Накричали с десяток фамилий. Один из молодятни крикнул: – Авдеича! Однако шутка успеха не возымела. Первым голосовали Ивана Алексеевича. Прошел единогласно. – Дальше и голосовать нечего, – предложил Петро Мелехов. Сход охотно согласился, и товарищем председателя выбрали без голосования Мишку Кошевого. Мелеховы и Христоня не успели до дома дойти, а Аникушка уж повстречался им на полдороге. Под мышкой нес винтовку и патроны, завернутые в женину завеску. Увидел казаков – засовестился, шмыгнул в боковой переулок. Петро глянул на Григория, Григорий – на Христоню. Все, как по сговору, рассмеялись. |
||
|