"Тихий Дон. Том 1" - читать интересную книгу автора (Шолохов Михаил Александрович)VIIIЗа два дня до троицы хуторские делили луг. На дележ ходил Пантелей Прокофьевич. Пришел оттуда в обед, кряхтя скинул чирики и, смачно почесывая натруженные ходьбой ноги, сказал: – Досталась нам делянка возле Красного яра. Трава не особо чтоб дюже добрая. Верхний конец до лесу доходит, кой-что – голощечины. Пырейчик проскакивает. – Когда ж косить? – спросил Григорий. – С праздников. – Дарью возьмете, что ль? – нахмурилась старуха. Пантелей Прокофьевич махнул рукой – отвяжись, мол. – Понадобится – возьмем. Полудновать-то собирай, что стоишь, раскрылилась! Старуха загремела заслонкой, выволокла из печи пригретые щи. За столом Пантелей Прокофьевич долго рассказывал о дележке и жуликоватом атамане, чуть было не обмошенничавшем весь сход. – Он и энтот год смухлевал, – вступилась Дарья, – отбивали улеши, так он подговаривал все Малашку Фролову конаться. – Стерва давнишняя, – жевал Пантелей Прокофьевич. – Батяня, а копнить, гресть кто будет? – робко спросила Дуняшка. – А ты чего будешь делать? – Одной, батяня, неуправно. – Мы Аксютку Астахову покличем. Степан надысь просил скосить ему. Надо уважить. На другой день утром к мелеховскому базу подъехал верхом на подседланном белоногом жеребце Митька Коршунов. Побрызгивал дождь. Хмарь висела над хутором. Митька, перегнувшись в седле, открыл калитку, въехал на баз. Его с крыльца окликнула старуха. – Ты, забурунный, чего прибег? – спросила она с видимым неудовольствием. Недолюбливала старая отчаянного и драчливого Митьку. – И чего тебе, Ильинишна, надоть? – привязывая к перилам жеребца, удивился Митька. – Я к Гришке приехал. Он где? – Под сараем спит. Тебя, что ж, аль паралик вдарил? Пешки, стал быть, не могешь ходить? – Ты, тетенька, кажной дыре гвоздь! – обиделся Митька. Раскачиваясь, помахивая и щелкая нарядной плеткой по голенищам лакированных сапог, пошел он под навес сарая. Григорий спал в снятой с передка арбе, Митька, жмуря левый глаз, словно целясь, вытянул Григория плетью. – Вставай, мужик! «Мужик» у Митьки было слово самое ругательное. Григорий вскинулся пружиной. – Ты чего? – Будя зоревать! – Не дури, Митрий, покеда не осерчал… – Вставай, дело есть. – Ну? Митька присел на грядушку арбы, обивая с сапога плетью присохшее грязцо, сказал: – Мне, Гришка, обидно… – Ну? – Да как же, – Митька длинно ругнулся, – он не он, – сотник [7], так и задается. В сердцах он, не разжимая зубов, быстро кидал слова, дрожал ногами. Григорий привстал. – Какой сотник? Хватая его за рукав рубахи, Митька уже тише сказал: – Зараз седлай коня и побегем в займище. Я ему покажу! Я ему так и сказал: «Давай, ваше благородие, опробуем». – «Веди, грит, всех друзьев-товарищев, я вас всех покрою, затем что мать моей кобылы в Петербурге на офицерских скачках призы сымала». Да, по мне, его кобыла и с матерью, – да будь они прокляты! – а я жеребца не дам обскакать! Григорий наспех оделся. Митька ходил за ним по пятам; заикаясь от злобы, рассказывал: – Приехал на гости к Мохову, купцу, энтот самый сотник. Погоди, чей он прозвищем? Кубыть, Листницкий. Такой из себя тушистый, сурьезный. Очки носит. Ну, да нехай! Даром что в очках, а жеребца не дамся обогнать! Посмеиваясь, Григорий оседлал старую, оставленную на племя матку и через гуменные ворота – чтоб не видел отец – выехал в степь. Ехали к займищу под горой. Копыта лошадей, чавкая, жевали грязь. В займище возле высохшего тополя их ожидали конные: сотник Листницкий на поджарой красавице кобылице и человек семь хуторских ребят верхами. – Откуда скакать? – обратился к Митьке сотник, поправляя пенсне и любуясь могучими грудными мускулами Митькиного жеребца. – От тополя до Царева пруда. – Где это Царев пруд? – Сотник близоруко сощурился. – А вон, ваше благородие, возле леса. Лошадей построили. Сотник поднял над головою плетку. Погон на его плече вспух бугром. – Как скажу «три» – пускать! Ну? Раз, два… три! Первый рванулся сотник, припадая к луке, придерживая рукой фуражку. Он на секунду опередил остальных. Митька с растерянно-бледным лицом привстал на стременах – казалось Григорию, томительно долго опускал на круп жеребца подтянутую над головой плеть. От тополя да Царева пруда – версты три. На полпути Митькин жеребец, вытягиваясь в стрелку, настиг кобылицу сотника. Григорий скакал нехотя. Отстав с самого начала, он ехал куцым наметом, с любопытством наблюдая за удалявшейся, разбитой на звенья цепкой скакавших. Возле Царева пруда – наносный от вешней воды песчаный увал. Желтый верблюжий горб его чахло порос остролистым змеиным луком. Григорий видел, как на увал разом вскочили и стекли на ту сторону сотник и Митька, за ними поодиночке скользили остальные. Когда подъехал он к пруду, потные лошади уже стояли кучей, спешившиеся ребята окружали сотника. Митька лоснился сдерживаемой радостью. Торжество сквозило в каждом его движении. Сотник, против ожидания, показался Григорию нимало не сконфуженным: он, прислонясь к дереву, покуривая папироску, говорил, указывая мизинцем на свою, словно выкупанную кобылицу: – Я на ней сделал пробег в полтораста верст. Вчера только приехал со станции. Будь она посвежей – никогда, Коршунов, не обогнал бы ты меня. – Могет быть, – великодушничал Митька. – Резвей его жеребца по всей округе нету, – завидуя, сказал веснушчатый паренек, прискакавший последним. – Конь добрячий. – Митька дрожащей от пережитого волнения рукой похлопал по шее жеребца и, деревянно улыбаясь, глянул на Григория. Они вдвоем отделились от остальных, поехали под горою, а не улицей. Сотник попрощался с ними холодновато, сунул два пальца под козырек и отвернулся. Уже подъезжая по проулку к двору, Григорий увидел шагавшую им навстречу Аксинью. Шла она, ощипывая хворостинку; увидела Гришку – ниже нагнула голову. – Чего застыдилась, аль мы телешами едем? – крикнул Митька и подмигнул: – Калинушка моя, эх, горьковатенькая! Григорий, глядя перед собой, почти проехал мимо и вдруг огрел мирно шагавшую кобылу плетью. Та присела на задние ноги – взлягнув, забрызгала Аксинью грязью. – И-и-и, дьявол дурной! Круто повернув, наезжая на Аксинью разгоряченной лошадью, Григорий спросил: – Чего не здороваешься? – Не стоишь того! – За это вот и обляпал – не гордись! – Пусти! – крикнула Аксинья, махая руками перед мордой лошади. – Что ж ты меня конем топчешь? – Это кобыла, а не конь. – Все одно пусти! – За что серчаешь, Аксютка? Неужели за надышнее, что в займище?.. Григорий заглянул ей в глаза. Аксинья хотела что-то сказать, но в уголке черного ее глаза внезапно нависла слезинка; жалко дрогнули губы. Она, судорожно глотнув, шепнула: – Отвяжись, Григорий… Я не серчаю… Я… – И пошла. Удивленный Григорий догнал Митьку у ворот. – Придешь ноне на игрище? – спросил тот. – Нет. – Что так? Либо ночевать покликала? Григорий потер ладонью лоб и не ответил. |
||
|