"Рассказы" - читать интересную книгу автора (Агнон Шмуэль-Йосеф)

ПРАХ ЗЕМЛИ ИЗРАИЛЯ

1

Когда спускался я в Польшу[58] посетить родных и простереться на отчих могилах, приключился мне там кладбищенский сторож из первых Друзей Сиона[59] в городе. В молодости он собирался взойти на Землю Израиля, но пока колебался, взойти или нет, купил себе земель за городом и потерял на этом. Пошел и взял исполу себе поле, и это обернулось убылью. Как сказали мудрецы наши, в чужой земле и добро не к добру: сады себе завел – птицы поклевали, пошел и открыл лавку – продавать лопаты, плуги и семена, и корм для скота. Началась война, и перековали его орала на мечи, а семенной запас пошел на фураж коннице. А когда, наконец, утихла страна и вернулся меч в ножны, собралась Польская держава и забрала двух его сыновей в армию, и жена его умерла. Протянул руки и не нашел прокормления. Пожалели его горожане и поставили сторожить могилы.

Любя страну Израиля, откуда я приехал, оказал он мне ласку и обошел со мной могилы праведников, что удостоился город упокоить тела их в своем прахе, и проводил меня на новое кладбище. А там могил вдвое больше, чем народу в городе, и это не считая умерших на войне, что похоронены грудами и имена их неизвестны.

День был ясный и солнце ласково. Деревья в поле бросали тень, кусты и травы благоухали. Иногда овевал их ветер и нес семена кустарника на могильные надгробья, и те подкрашивали блекнущие буквы. Прочел я надписи на надгробьях, сочинили их неведомые стихотворцы в честь покойных, что умерли, и в честь живых, что вышли из их чресел. И прочел я на них слова Писания, что из благословенного Господом семени они. Люб Израиль – благословил их Создатель, хоть и посеял в нечистую землю.[60]

Любя Израиль, загрустил я по тем, кто умер в чужой земле и не удостоился погребения в земле Израиля,[61] – две смерти[62] выпало им, смерть эта и смерть грядущая, когда разверзнет Господь могилы и возведет[63] их с собой на Землю Израиля, упокоить их там навеки; в отличие от погребенных в Святой Земле, не жить им в дни Мессии-помазанника, сына Давидова, и не вкусить от их сладости.[64]

Еще хуже погибшим на войне, если имена их неведомы: жены их одиноки[65] и матери сиры, – без радости, без благословения, без пропитания.

Над могилами раздавался плач овдовевших жен, осиротевших детей, сирых матерей, стариков и старух, нищих-побирушек. Месяц покаяния[66] и милосердия Элул был в разгаре, и живые просили у мертвых жизни и избавления, а бедные просили у живых[67] подаяния, чтоб не умереть с голоду.

Попрощался я с мертвыми и пошел с кладбищенским сторожем. Сидим мы с ним и болтаем про то да про се. От слова к слову вспомнили и те дни, когда я был мал и учил Пятикнижие с толкованиями Раши,[68] а он был уже дошлым пареньком и читал газеты и вольные книги. Я сооружаю Храм[69] и его утварь из воска, а он продает марки и акции на обновление Страны Израиля. Напомнил я ему о веселье, как веселились мы, когда впервые привезли бочку вина из Ришон ле-Сиона в город, и как он и прочие вожаки сионистов вышли к пристани встречать эту бочку, а затем везли ее в карете, восклицая перед ней: "Первенец Сиона[70] – Ришон ле-Сион" – и другие стихи из Пророков. И еще напомнил я ему день, когда привезли золотые яблоки – апельсины – из Страны Израиля, и весь город кинулся их покупать. Богачи купили по целому апельсину на двор, а бедняки скидывались артелями на одно золотое яблоко. И вся общинная знать стояла рядом и отвечала «Аминь» на каждое благословение,[71] коим благословлял Израиль Давшего золотые плоды. А сейчас, сказал я ему, мы в Стране Израиля едим апельсины, как картошку, не рядом будь помянуты. И даже бедняки Страны Израиля едят их почем зря, благословение глотают, сок высасывают, а сам плод бросают. А к слову о вине, уже позабыл Израиль благословения о вине, веселящем Бога и людей. А к чему их тянет – к водкам, к иноплеменной выпивке, что дурманит душу, тяжелит члены, рассудок человека в живот переводит и все тело делает придатком к брюху. И еще один напиток пьют – газировку, а это и вовсе не напиток, входит в тело, а телу от него никакой радости, лишь поту больше и кровь Израиля в воду обращает.

И еще много рассказывал я о любезных ему вещах. Сидел он и слушал, и глаза его блестели, и губы разомкнулись, как у немого, что понимает, но не говорит, лишь открывает рот, показать тебе, что он упивается каждым словом и боится лишь, что прервут речь. Правда, не собирался я прерываться, ибо что милее нам беседы о Стране Израиля, но вырвался вздох из сердца сторожа, и прервался я. Спросил его: почему ты вздыхаешь? Или добра не видал? Так не каждому выпадает. А о том, что сыновей забрали в армию, так скоро вернутся. Сказал мне: о том, кому не довелось взойти на Землю Израиля, я горюю. Сказал я: о том, конечно, стоит тебе горевать. И оба мы вздохнули.

Когда собрался я уходить, сказал он мне, что лета отца он уже пережил, и применимы к нему засим слова мудрецов: "Переживший лета отца позаботится о конце" – и попросил меня оказать ему милость и прислать горсть праха Земли Израильской.[72] Пообещал я выслать. Заставил он, чтоб записал я в книжку. Взял я книжку и записал его имя, и город, и просьбу.