"Траурный кортеж" - читать интересную книгу автора (Доконт Василий)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

— Рад видеть Вас, Ваше Величество. Позвольте представить Вам мастера Бренна, — Тусон поклонился королеве Магде и одновременно, изящным движением руки, указал на стоящего рядом гнома. — Помощь, оказанную нам гномами, невозможно оценить…

— Как и определить размеры благодарности раттанарцев за спасение города от врагов. Рада видеть вас, мастер Бренн. Нет ли какой нужды у вашей общины или срочной просьбы, которую я могла бы исполнить?

— Рад видеть Вас, Ваше Величество, — гном по придворному шаркнул ножкой во время поклона. — Просьба у гномов всегда одна — равенство в правах с людьми, Ваше Величество. Но сейчас не время и не место обсуждать эту тему…

— Я не согласна с вами, мастер Бренн. И время, и место вполне подходящие для этого разговора. Поле боя, на котором оба наших народа пролили свою кровь в битве с общим врагом, уже уравняло гномов с людьми. Согласитесь, что те, кто идут в бой, рискуя собственной жизнью, чтобы спасти чужие — равны между собой. Равны уже хотя бы потому, что делают равный вклад, ставят одну и ту же ставку, и когда кости Судьбы лягут неблагоприятно, платят всем своим достоянием — жизнью. Я не знаю более равных в правах, чем солдаты. Там, где платят своей кровью, больше нет места неравенству.

— Но законы, Ваше Величество! Человеческие законы!

— Вы правы, мастер, называя законы человеческими. Это значит, что законы пишутся для людей. Но пишутся они теми же людьми. Разве сможет кто-либо из братства воинов, братства, скреплённого пролитой кровью, переступить через воинскую честь и лишить в мирной жизни каких-либо прав своего брата по оружию? Какие бы причины ни привели ваших гномов на поле боя, но результатом этого действия может быть только один — равенство прав между гномами и людьми. Законы будут изменены, мастер Бренн: жители Раттанара умеют быть благодарными и добрыми друзьями…

Магда начала объезжать места боёв в городе, едва рассвело. На возражения сержанта Клонмела королева ответила:

— У меня и моего народа — общее горе. Теперь уже не только я утратила близкого человека. Сегодня в Раттанаре, наверное, нет семьи, где бы не оплакивали кого-нибудь. Люди нуждаются в помощи и сочувствии. Даже несколько ободряющих слов, просто какой-либо знак внимания с моей стороны даст нашим горожанам понимание, что они не будут обречены на одинокую скорбь, что заботу о них и их защиту государство по-прежнему берёт на себя. Я — королева, сержант, пока ещё — королева, и не к лицу отсиживаться мне во дворце, когда мой народ в беде. Кладовые дворца полны и продуктами, и другими товарами, в которых у подданных Короны, возможно, возникла острая нужда. Прикажите заложить мой возок и ещё один, нет, лучше — два, для фрейлин, кто посмелее: кому-то же надо записывать просьбы раттанарцев.

Желающих сопровождать королеву оказалось много: почти все, страдающие любопытством, девицы увязались за Магдой, и потребовалось для них не два, а пять возков. Впрочем, здесь, на городской стене недалеко от Скиронских ворот, из фрейлин осталось всего две: Огаста и Сула. Остальные не справились с охватившей их дурнотой при виде мёртвых тел и залитого кровью снега. Королева отправила девушек обратно во дворец, нимало не жалея о содеянном. Не те нынче времена, чтобы продолжать тепличную жизнь и не замечать ужасов войны. Ничего, протошнит, проплачутся и — будут в порядке. Это мёртвых нельзя вернуть. Вон их, сколько на улице у ворот.

Магда продолжала беседовать с Тусоном и Бренном, а глаза сами всё время косили туда, где под командой Вустера возились солдаты и горожане, убирая мертвецов.

Бренн был сильно озадачен. Он не знал, что ответить королеве на её декларацию о равенстве людей и гномов, понимая, что не в её власти изменить законы в пользу гномов даже в пределах столицы — время правления Магды кончилось. Вот только королеве не скажешь об этом. Но и молчать было невежливо. Он открыл уже для ответа рот, когда заговорил Тусон, движимый теми же соображениями:

— Мастера Бренна следует сегодня же ввести в штаб квартальной охраны помощником Вустера. Только Вы, Ваше Величество, сможете приказать Коллегии издать подобный указ, — Тусон встретился взглядом с Огастой, чьи глаза были полны молчаливой мольбы.

— Конечно, господин командор, я отсюда поеду к Рустаку, — Магда тоже взглянула на фрейлину и сменила тему разговора. — Потери среди ваших солдат велики? Например, в роте Водяного?

— Без потерь не обошлось, Ваше Величество. Но главные герои этой роты остались живы. Я имею в виду её командира, лейтенанта Яктука, и ротного инструктора по рукопашному бою капрала Тахата. Оба, правда, ранены… Но не опасно, уверяю вас, дамы, — поторопился пояснить Тусон в ответ на горестный стон Огасты. — Но я не вижу с Вами дамы Сальвы, Ваше Величество!

— Она по просьбе бабушки, баронессы Лонтир, неотлучно находится с ней. Вы сказали — герои, командор? Я не ослышалась?

— Именно так я и сказал, Ваше Величество. Сегодняшняя ночь была ночью подвигов, и я счастлив, как командир, что роты священных отрядов в свой первый бой уже коснулись крыльев Славы. Горожане Вустера и Ларнака тоже были хороши, как и гномы мастера Бренна. Но роты были основой обороны города, а в ротах тон задавали мальчишки… Я явлюсь к Вам с подробным докладом, Ваше Величество, когда мы определимся с потерями и продумаем церемонию похорон погибших…

— Всех погибших, с нашей, я имею в виду, стороны, следует хоронить вместе. Женщины, дети, люди, гномы… Все они погибли за город Раттанар и заслужили равных посмертных почестей. Вы согласны со мной, господа?

— Да, Ваше Величество, — командор Тусон.

— Да, Ваше Величество, — мастер Бренн, гном.

Королевский прокурор Рустак провёл далеко не лёгкий час, пытаясь убедить королеву в невозможности изменения законов, ограничивающих гномьи права. Коллегия, получившая от Фирсоффа полную свободу управления Раттанаром в отсутствие короля, имела право на издание любых указов, но прокурор этим правом пользовался очень осмотрительно: кто знает, что понравится, и что не понравится новому королю, Василию, в деятельности Коллегии, а, значит, и самого прокурора.

Законы же, ограничившие права гномов, направлены были, прежде всего, на защиту прав самих людей, так как талантливость гномьего народа при равных с людьми возможностях давала преимущество гномам. К тому же, гномы не были подданными ни одного соргонского королевства, и вот уже триста с лишним лет жили в Соргоне на положении иностранцев из неизвестно какого государства.

Основными запретами для иностранцев в любом соргонском королевстве были запрет на разработку недр и запрет на право владения землёй. Но иностранцам от этого было ни кисло, ни сладко: в родном королевстве они обладали всеми правами. А вот гномы своего королевства не имели. Когда гномий народ прошёл в Соргон через Переход, спасаясь от полного уничтожения в родном мире, Совет Королей разрешил им расселиться, но только городскими общинами по всем двенадцати королевствам, и земли во владение не выделил. Короли опасались усиления гномов.

Одни только Хранители Аквиннара рискнули предоставить гномам небольшой земельный надел для поселения: крутобокую и самую высокую вершину Кольцевых гор, носящую название горы Железной. Там, внутри горы, и существовал единственный в Соргоне гномий город с тем же названием — Железная Гора. Можно представить, как был унижен народ рудокопов, лишённый возможностей вести привычный образ жизни. И как был обижен на людей за эти лишения.

— Ваше Величество, — отбивался от настойчивости Магды Рустак, — никто не решится изменить эти законы, не зная мнения нового короля. Никакие полномочия не заставят меня совершить столь опрометчивый поступок. Я опасаюсь быть обвинённым королём Василием в государственной измене, и завершить свою карьеру, лишившись головы на плахе. Во время войны головы сначала рубят, и только потом разбираются — а стоило ли?

На помощь королеве неожиданно пришли Маард и барон Геймар. Желаниями они руководствовались разными, но дружно насели на прокурора, приводя множество и реальных, и надуманных причин в поддержку королевы. Глава Совета городов видел в гномах надёжных торговых партнёров и, опираясь на их независимость, мечтал добиться большей свободы для городского самоуправления.

Глава же Дворянского собрания в гномах искал дополнительную поддержку против горожан: после сегодняшней ночи быть бароном стало намного опаснее, и высших дворян на улицах сопровождал издевательский свист, а то и комки мусора, летящие из подворотен и окон.

Все четверо сходились в одном: гномы — ценные союзники, и следует сделать всё возможное, чтобы не оттолкнуть их старыми обидами. Как только выяснилось, что существует некоторое единство во взглядах Коллегии и королевы, сразу же был найден и достойный компромисс.

Указы о равных правах гномов и людей решили оставить королю: пусть Василий сам решает, как лучше отблагодарить гномов. Но петиция на имя короля с прошением о пересмотре прав гномов была составлена и подписана тремя членами Коллегии и вдовствующей королевой, и списки с неё пошли по рукам городских жителей для сбора их подписей: лишний довод не повредит.

Мастер Бренн, таки, был введен в штаб квартальной охраны, именно, как заместитель Вустера, и гномьи патрули уже к вечеру затопали по улицам Раттанара.

Магда вернулась во дворец довольная: для не имеющей ни силы, ни власти отставной королевы она смогла добиться многого, и главным было то, что явившийся во дворец следом за ней Бренн положил к её ногам свой страшный топор, принеся присягу Раттанару до окончания войны. Так королева, отношение к которой окружающих было смесью уважения и жалости, вдруг обрела силу, и голос Магды стал едва ли не самым главным в политической жизни столицы.

Вечером того же дня гномам случилось оказать Раттанару ещё одну услугу. Когда стемнело, к хозяйственным воротам дворца подъехали сани, гружённые бочками и кувшинами. Дворцовые стражи, услышав в ответ на вопрос: «Чего надо?» обычное — «Вино для дворца» стали открывать ворота. Оказавшийся поблизости гномий патруль, напротив, заинтересовался печатями на кувшинах.

Возница не стал дожидаться дополнительных расспросов и, едва гном колупнул ногтем глиняную пробку с печатью на горлышке кувшина, бросился наутёк. Гном, не долго думая, швырнул кувшином вслед беглецу. Ударившись о накатанную санями дорогу, кувшин треснул, и столб пламени высотой не ниже второго этажа охватил возницу. На гномов и дворцовых стражей пахнуло жаром, и от яркого, на удивление белого, огня заболели глаза.

А впереди горело всё, на что попало содержимое кувшина. Горел, само собой, возница. Горел снег. Горел накатанный лёд дороги. Горел камень мостовой — после того, как сгорел лёд. Горела земля, обнажившаяся под сгоревшими камнями мостовой. Казалось, сам воздух горел этим странным белым пламенем: становилось трудно дышать, и солдаты с гномами пятились от обжигающего жара, пятились и отводили с собой сани.

Сержант Клонмел послал за магом Кассерином и, несмотря на долгие поиски, маг ещё не менее двух часов смотрел на огонь вместе с подъехавшими Тусоном, Вустером и Бренном, прежде чем спала температура, и стало возможным приблизиться к очагу пожара. Когда погасло пламя, на месте разбитого кувшина осталась яма не меньше пяти шагов в поперечнике и глубиной в полтора человеческих роста.

— И это от одного только разбитого кувшина? — Кассерин покачал головой. - Поставьте у ямы охрану: когда остынет, попробую взять образцы… А сани… Сани я заберу в надёжное место, где содержимое остальной посуды никому не будет угрожать. Эх, Бальсара бы сюда — он один способен так укрепить стенки сосудов, что потом ничем не расколотишь. Я попробую, как смогу, но до Бальсара мне далеко.

— А может в остальных кувшинах нормальное вино? Обычное вино, я имею в виду, — предположил один из солдат.

— Хочешь проверить? Пожалуйста, только где-нибудь подальше от нас и от города. — Кассерин второй раз за день не знал, что ответить ожидающим его разъяснений людям. — Я не чувствую магии, господа. За всем за этим я не чувствую магии. Соберите всех учёных, всех магов Раттанара: пусть поглядят. Но мне кажется, что это — не магия…

— Магия или нет, но того, что на санях, на полгорода хватит, — Вустер провёл рукой по пузатому бочонку. — Моим горожанам поручать охрану этих саней нельзя — ещё откроют сдуру. Ваше надёжное место, мастер, где оно?

Кассерин зашептал в ухо капитану. Шептал долго и закончил заявлением в голос, что там охрана не нужна.

— Будем надеяться, мастер-маг, — капитан потёр переносицу и поскрёб изуродованную щеку. — Ладно, разошлись по местам, а то всю ночь здесь проторчите. Давайте, ребята, давайте…

Сани с Кассерином и бочками скрылись за углом, и никто не знал, куда мастер-маг повёз этот смертельный груз. Одному только Харбелу, последнему ученику мага, было дозволено сопровождать своего учителя, да поехал верхом Тусон — провести сани через посты за пределы города.

— Ты заметила, какое сходство? — Сула прижалась к Огасте и шептала едва слышно, хотя других пассажиров в возке не было: впечатлительные барышни покинули свою королеву ещё утром, у Скиронских ворот. Лишь две фрейлины, Огаста и Сула, следовали за Магдой, пока та не решила возвращаться во дворец. И только тогда обе отпросились навестить роту Водяного, а затем — и Сальву: вдруг она ещё не знает подробностей ночного боя?

Возок еле полз от одного поста до другого, и было слышно, как ругаются с постовыми дворцовые стражи (королева выделила десяток в сопровождение девушкам), требуя пропускать возок без задержек и бессмысленной проверки. Запоздалая бдительность квартальной охраны вызывала раздражение не только у стражей — девушки тоже теряли терпение из-за неторопливой езды. Иногда постовые пытались заглянуть внутрь, чтобы рассмотреть, кто там едет. Но стражи к дверцам никого не пускали, а через окошки ничего не разглядишь: в возке, конечно же, было намного темнее, чем на улице.

Огаста мысленно торопила и стражей, и постовых, и сам возок, и потому не сразу сообразила, что подруга обращается к ней.

— Какое сходство? Кто на кого похож?

— Довер здорово похож на моего отца. Одно лицо, да и фигура. Моложе только. Ты не заметила, разве?

— Да я как услышала, что Тахат снова ранен, уже ничего не видела и не понимала. Второй раз за восемь дней… О, боги! Всего-то восемь дней служит, а кажется, будто вечность… Довер… Довер… — Огаста добросовестно попыталась представить бывшего оруженосца Тусона. — Не знаю, Сула. Я плохо помню лицо барона Инувика: столько событий за последние дни, себя бы не забыть. Думаешь, Довер — твой родственник?

— Хотелось бы… Да не с моим счастьем… А скажи, он молодец! Подумать только — всего шестнадцать лет, а уже спас город…

— Он же не один был там, Сула. Но храбрый, верно! Почти как мой Тахат.

— Ну, да, у тебя же всё самое лучшее, всё самое-самое, — Сула невесело рассмеялась. — Нам, убогим, только в твоей тени и жить…

— Ты что, обиделась? Вот дурочка! Я же не из хвастовства… Мне, знаешь, как за него страшно? Проклятая война! Я каждую минуту жду: вот-вот придут и скажут, что его больше нет… Как, ну, скажи, как жить после этого?

— Завидую я тебе… И Сальве завидую… Вам есть, за кого бояться… Когда боишься за другого, самой не так страшно. А мне… А я… Я просто с ума схожу от страха… От страха за себя… И никого рядом сильного, никого храброго, такого, чтобы за меня мог, что угодно сделать… Как же мне страшно, Огаста!

— А что же лейтенант Илорин? Про него ты уже забыла?

— Забыла?! Да я так глупо себя с ним вела, что мне до смерти об этом не забыть. Причём, безо всякого повода с его стороны. Он, наверное, все эти дни думает, что связался с круглой дурой, у которой ни стыда, ни воспитания приличного нет…

— Ну, это ты, Сула, зря. Лейтенант — душка, и если бы не было у меня Тахата, тебе пришлось бы здорово за него побороться…

— Лейтенант — простолюдин, и моя мать скорее убьёт меня, чем позволит всего лишь посмотреть в его сторону. Отцу, тому, наверное, было бы всё равно, чем занят неудачный ребёнок… Я имею в виду, что я не сын, не наследник титула и поместий. Да что там отец — раз он был в свите короля Фирсоффа, то и говорить не о чем. Тебе хорошо: захотела, и в переписчика влюбилась. Правда, он неожиданно стал солдатом, но ты-то этого не могла знать. Переписчик и переписчик — никто ни полслова тебе за это, ни полвзгляда. Хорошо быть купеческой дочкой…

— Чего там хорошего: у купцов браки всегда лишь по расчёту и заключаются. Одна только выгода, да мечты о богатстве. Это мне просто повезло. Понимаешь, отец очень любил мою мать, и после её смерти я — самое дорогое о ней воспоминание. Так он мне говорит, так и поступает. Мой старый Ахаггар, конечно, строг, но не самодур, и все его запреты нисколько не ограничивают моей свободы, а только защищают от моих глупостей.

Сула заинтересовалась:

— И много их было, глупостей твоих?

— Да уж, хватало. Но папка молодец, выдержал, не поддался, — Огаста расхохоталась. — Да и глупости все — так, детские шалости, ничего серьёзного, — и Огаста быстро-быстро зашептала что-то на ухо Суле. Та тоже рассмеялась, весело и непринуждённо, и назойливые страхи на время покинули девушек. Разве, что собственный смех показался им сейчас неуместным, и обе попытались умерить веселье, зажимая ладошками рты. Девичий смех, он всегда такого свойства, что, начавшись раз, сразу остановлен быть не может. И потому девицы до конца поездки тихенько хихикали в кулачок, и в лазарет роты Водяного вошли, ещё сверкая смешинками в уголках глаз.

В роте Водяного раненых было не меньше сотни, среди них — несколько тяжёлых. Измученный Сабах еле держался на ногах от усталости, и встретил гостий неприветливо.

— Почему бы вам не поискать других развлечений? — проворчал он, едва девушки переступили порог лазарета. — Целый день нет покоя от любопытных девиц и престарелых невест: так и шастают туда-сюда, так и шастают…

— Что с вами, маг!? Это же я, Огаста! Мы виделись с вами совсем недавно, когда вы лечили Тахата…

— Тахата? Не знаю, кто это, и знать не хочу. Мальчишка! Неслух! Разгильдяй!

С такой раной оставаться на ногах, когда я говорю, что надо в койку. Кто я — ротный маг-лекарь или деревенский коновал?..

— Вам лучше знать, — прервала излияния мага Сула. — Нас это не касается. - Она напустила на себя высокомерный вид и процедила сквозь зубы:

— Так, где вы говорите, Тахат?

Сабах замолк и, в сердцах махнув неопределённо рукой, занялся следующим раненым.

— Что это с ним, Огаста? Какая муха его укусила?

— А я знаю? И куда же подевался мой ненаглядный капрал?

Девушки обошли все койки в лазарете и, не найдя Тахата, вышли в коридор, где и упёрлись в большой живот сержанта Хобарта.

— О, какие люди, и без охраны!

— А вот и нет: на улице нас ждут стражи…

— Видел-видел, от них и узнал. Нету Тахата в роте, Огаста. В городе он, патрули проверяет. Наш лейтенант плох — воспалилась рана, и Сабаху одному не совладать. Ты же видишь, сколько раненых… Лейтенант приказал основное внимание уделять солдатам.

— А где сам Яктук?

— У себя, без сознания он. Я, Куперс и Тахат разделили между собой его обязанности, вот Тахат и отказался вылёживаться. А Сабах — он за лейтенанта переживает, и каждый поперёк его только злит. Езжайте, девчата, во дворец, не надо вам здесь…

— Вот ещё, никуда я не поеду! — Огаста топнула ножкой, как одна она умела это делать. — Сержант, почему Сабаху никто не помогает? Несколько здоровых лбов вполне могут взять на себя перевязку и промывку ран. Пусть поставят котлы — греть воду. И кто там есть свободный — присылайте их в лазарет. И попрошу не возражать фрейлинам королевы…

Есть, есть ещё особы женского пола, вокруг которых вращается весь мир, и намного быстрее, чем вокруг солнца. Сула с восторгом смотрела, как суетились солдаты роты Водяного, выполняя команды её подруги, и толстый сержант Хобарт носился, чуть ли не больше всех.

Дело у Сабаха сразу пошло быстрее. Огаста, Сула и выделенные Хобартом солдаты помогали магу-лекарю, чем могли: поддерживали, перевязывали, обмывали и снова — перевязывали, обмывали, поддерживали. Огаста даже рискнула, с одобрения Сабаха, зашить портняжной иглой пару чистых, проверенных магом ран. Тому только и оставалось, что приложить руки, давая импульс на излечение.

Возок с охраной отбыл во дворец пустой, и один из стражей увёз Её Величеству записку от Огасты с объяснением причины их с Сулой отсутствия возле королевы. Был упомянут в записке и несчастный, мечущийся в бреду Яктук: девушки не забыли о подруге и слёзно умоляли Магду помочь чем-нибудь жениху Сальвы.

Глухой ночью, когда поток раненых иссяк, обеих девушек увели отдыхать в казарму, где для них выгородили одеялами угол с двумя кроватями. Усталые фрейлины заснули сразу, и их глубокий сон не был потревожен ни одним солдатом, которые на цыпочках уходили и приходили, сменяясь в патрулях и на постах. Неосторожным, кто случайно звякал железом доспехов, Хобарт показывал огромный волосатый кулак, и нарушитель тишины испуганно замирал, прислушиваясь: не разбудил ли?

Под утро приехали Магда с Апсалой, и пока жрица Матушки вместе с Сабахом собирала заново раздробленную кость левой руки Яктука, королева тихо проследовала в выгороженный одеялами угол, и с любовью смотрела на своих фрейлин, спящих в роскошных платьях, перемазанных солдатской кровью. И думала с нежностью о дочери богатого купца и баронской дочери, так легко, без жеманного позёрства, принявших участие в грязной работе по уходу за ранеными.

Вот, думала она, командор Тусон назвал прошлую ночь ночью подвигов. Но ведь и эта ночь — тоже ночь подвигов, потому что Сула с Огастой, не задумываясь, совершили свой подвиг. И вообще, думала она, в Раттанаре началось время подвигов, и подвиги будут совершаться что днём, что ночью, большие и маленькие. Хотя, нет, маленьких подвигов не бывает. Какое бы малое дело не было этим подвигом, подвиг — всегда большой, потому что совершается на пределе человеческих сил или даже сверх возможностей человека.

Магда оставалась в роте Водяного недолго — во дворце была назначена встреча с архитекторами и магами-зодчими. Королева думала заказать им строительство погребального комплекса для погибших в ночь мятежа раттанарцев. Денег, собранных на первом зимнем балу, должно было хватить: никогда не имея дел с королевской казной, Магда и сейчас не хотела обращаться к казначею для оплаты строительства. Да и королевский казначей Сурат, с которым у королевы сложились вполне приятельские отношения, наверняка, разделил судьбу Фирсоффа. А кто остался в казначействе вместо него, королева не имела понятия. Мечту о сиротском приюте приходилось отставить, хотя сейчас только приюты и строить: война — главная причина сиротства.

Тот же бальный зал, что и семь дней назад, те же люди, но настроение уже не то. Атмосфера торжественного ожидания, которая предшествует какому-либо важному событию, сменилась ожиданием тревожным, предрекающим дальнейшие неприятности и лишения. Зал был полон следов прежней активной деятельности: до гибели Фирсоффа здесь несколько дней успела поработать группа молодёжи под руководством старого архитектора Наджаффа. Дружно начатый проект сиротского приюта был заброшен всего четыре дня назад, а казалось — прошла вечность.

Королева долго не знала, как начать. Лишь переводила взгляд с одного лица на другое, словно пересчитывала пришедших на её зов. Но и без подсчёта было видно, что сейчас в зале намного меньше людей, чем в прошлую встречу. Это и помогло найти необходимые для вступления слова:

— Я вижу, что кое-кто не смог придти. Видимо, вчерашней ночью они или их близкие оказались у Скиронских ворот. Это наша общая беда и наше общее горе. За всю историю королевства город не видел у своих стен врагов и не знал таких потерь от встречи с ними. Погибли не только солдаты, для которых смерть в бою — дело, более-менее, естественное. Погибли женщины, погибли дети. Все жертвы прошлой ночи — жертвы войны, и погибли за будущее Раттанара. И не важно, сражались они или нет — все они пали в бою, и должны быть погребены вместе. Я хочу, чтобы вы, господа, создали мемориал над местом их погребения. Такой мемориал, чтобы для будущих поколений сохранилась не только память об этой ужасной ночи, но и память о нашем единстве, о нашей гордости, о нашей непобедимости. Вы знаете, что погибли не одни только люди. Погибли и гномы. Их вождь, Бренн, как вы, наверное, знаете, принёс присягу королевству до окончания войны. Он согласен на совместное погребение гномов с людьми. Меня поддержали и члены Коллегии, и штаб квартальной охраны. Я прошу оставить все ваши занятия и приступить к этой работе немедленно. Что же касается…

— Одну минутку, Ваше Величество! — старейший архитектор Наджафф, как и в прошлый раз заговорил первым. — Простите мне бестактность, но я хотел остановить Вас прежде, чем Вы закончили последнее предложение. Я заявляю сразу, что за эту работу берусь, не раздумывая, и буду работать по зову моего сердца. Это мой долг перед теми, благодаря кому у меня ещё есть такая возможность. Все, кто согласен со мной, присоединяйтесь, милости прошу. Но я не позволю никому, — голос Наджаффа вдруг стал злым, — слышите, никому, кто желает нажиться на нашей общей беде, я не позволю принимать в этой работе участие!

— Браво, мастер Наджафф! — молодой маг-зодчий Бентос, оглянувшись, дерзко посмотрел на своего пожилого коллегу — мага-зодчего Массола. — Мы, молодёжь, с вами. Верно, ребята?

А сам всё не сводил дерзких глаз с Массола. Массол заёрзал под неприятным взглядом молодого мага, старательно делая вид, что заинтересован разбросанными вокруг эскизами сиротского приюта.

Королева поняла, что Наджафф снова, как и на прошлой встрече, спас её от неловкости: предложение денег в данный момент могло обидеть многих из собравшихся в бальном зале. Многих, да не всех. Магда не удержалась от мелкой мести и повторила вопрос, заданный ею семь дней назад, когда решалось, быть или не быть сиротскому приюту:

— Что вы думаете об этом, мастер Массол?

Лицо мага-зодчего, оказавшегося в центре внимания, восторга не выражало, но он сдержался, и, что бы там не думал на самом деле, нашёл в себе силы ответить без явно заметного раздражения:

— Я, как все, ясное дело. Разве можно думать иначе? Я ведь тоже — раттанарец, — чем больше Массол говорил, тем искреннее звучало его возмущение.

— Разве я дал повод подозревать меня в чём-либо?.. Или кто-нибудь сомневается в моей порядочности и честности?

— Ну, что вы, мастер! — Бентос едва скрыл насмешку, но фраза, всё равно, получилась двусмысленной, — Мы просто рады видеть столь откровенное их проявление в ваших словах и поступках…

— Это платье нравилось Тахату больше всего. И я в этом платье была чудо, как хороша, — Огаста чуть не плакала, разглядывая белые кружева на обоих рукавах: пятна засохшей крови казались почти чёрными в полумраке отгороженного одеялами закутка в казарме. — Как я теперь Тахату покажусь: мятая, грязная, и переодеться не во что. Неряха ты, купеческая дочь, скажет он мне. А ещё и фрейлина королевы… Съездила на свидание, называется. И во дворец… в таком виде… Как мы вернёмся во дворец, Сула? Разве можно на такое платье надевать шубку?

— Тебя послушать, так ты, вроде бы, жалеешь, что помогала вчера Сабаху…

— Ну, ты скажешь! То — одно, а это — другое. Я что, не имею права выглядеть прилично? В жизни не была такой замарашкой. А тебе, разве, не нравится быть опрятной?

— Огаста, я тебе сочувствую, но нам надо ехать. Всё равно, только во дворце мы сможем привести себя в порядок. Твоя шубка как-нибудь переживёт, как и моя. Я уже совсем сопрела, тебя ожидаючи. Хватит страдать, одевайся, поехали. Если ты, конечно, не решила поселиться в казарме роты Водяного.

Огаста натянула шубку и старательно запахнула её, пряча запятнанное платье:

— И зеркала у них нет… И Тахата я так и не видела… И вообще… Ну, двинули, Сула, я — готова.

Девушки выглянули за одеяла: казарма оказалась совершенно пустой, и быстро-быстро проскользнули к выходу. А там, за дверями, во дворе особняка, их ждал сюрприз.

От крыльца до распахнутой дверцы возка лежали дорогие ковры, неожиданно яркие на утрамбованном солдатскими сапогами снегу. Будто кусочек весны вдруг свалился на плац роты Водяного ослепительно-пёстрым цветочным лугом, да так и замер на нём в растерянности от своей ошибки. Вдоль ковровой дорожки стояли солдаты в полном вооружении и едва, идущая первой, Огаста ступила во двор, дружно ударили мечами о звонкие щиты, и разнеслось над молчаливым Раттанаром громкое солдатское:

— Хо-о-о! Хо-о-о! Хо-о-о!

И снова Сула поразилась выдержке своей подруги. Сама, будучи ошеломлена неожиданным почётом, она с удивлением наблюдала спокойное, безразличное и даже слегка высокомерное выражение на лице Огасты. Та, словно всю жизнь принимала воинские почести, гордо выпрямившись, не шла, скорее — шествовала, к возку, у которого их ждал Яктук, салютующий обнажённым мечом.

Раненая рука лейтенанта была в лубке на перевязи, лицо — бледно нездоровой бледностью, но это не портило, а даже подчёркивало торжественность происходящего. Голос Яктука зазвенел в морозном воздухе, когда девушки приблизились к нему на оговоренное уставом расстояние.

— Благородные Огаста и дама Сула! Я, командир роты Водяного лейтенант Яктук, рад приветствовать вас в расположении нашей роты. Благодарю вас за моих солдат и от своего, и от их имени. Нет благодарности большей, чем благодарность солдата спасшему его жизнь человеку. Помните, что вся рота Водяного, от рядового до командира, к вашим услугам, когда бы они вам не понадобились. Каждый меч, каждое копьё, каждый кулак нашей роты готовы стать вашей защитой в любое время. Я приказал внести ваши имена в списки роты, и вы теперь входите в наше воинское братство. Капрал Тахат! Вручите почётным солдатам нашей роты парадную форму роты Водяного!

Откуда-то появился Тахат с двумя комплектами формы. Из-под бинта, скрывающего лоб капрала, на Огасту смотрели два весёлых любящих глаза, и тихий шепот «Я горжусь тобой» расслышала только Огаста. Сула, стоявшая рядом с ней, всё своё внимание направила на продолжающего говорить Яктука.

— Мы подобрали самые маленькие размеры, но боюсь, что даже они будут для вас несколько велики. Простите, но чем богаты…

Возок с фрейлинами выехал за ворота особняка под громовое солдатское «Хо-о-о! Хо-о-о! Хо-о-о!», и слова Огасты:

— Тебе всё ещё страшно, Сула? — были едва слышны в этом крике.