"Траурный кортеж" - читать интересную книгу автора (Доконт Василий)

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Внутри постоялого двора «Голова лося» работа шла полным ходом: пограничники, закрепив факелы по всему частоколу, разбирали тела погибших. Длинный ряд раттанарцев уже стал шире трактирной стены, у которой их начали выкладывать ещё сами раттанарцы после первой, отбитой, атаки, и это не понравилось лейтенанту Блавику:

— Кладите второй ряд у них в ногах, ребята. Нехорошо как-то оставлять павших на открытом месте. Короля Фирсоффа нашли? Нет? Ищите! Ищите же!

Баямо и лекарь пограничников тщательно осматривали каждого раттанарца в поисках хотя бы малейших признаков жизни. Но тщетно: ни огонька, ни искорки тепла ни в одном из тел.

— Раны и мороз — вот в чём дело. Раны и мороз… — Баямо в досаде сжал кулаки. — Неужели тот десяток раненых, что в трактире, да вы пятеро — это всё, что от нас осталось?

Ахваз, с надеждой следивший за каждым движением лекарей, вместо ответа пожал плечами: ему-то, откуда знать?

— Если бы я не провалялся всё это время без сознания, может и спас бы кого, — продолжал ругать себя и оправдываться Баямо. — Но я только пришёл в чувство, и единственное, что успел, услышав топот ваших коней — заложить дверь трактира…

— Вам не в чем винить себя, — прервал мага Блавик. — Разве эти враги и эта зима — ваших рук дело? Нет-нет, не сюда, кладите дальше. Здесь, в середине, оставьте место для короля.

— Вы правы, лейтенант: и враги, и зима — не моих рук дело. Но что, если они объединятся снова, и на этот раз против вас и вашего отряда?

— Может быть, но мы готовы к этому.

— Не лучше ли поторопиться с вывозом раненых? — подсказал лекарь пограничников.

— Я не могу забрать раненых, а остальное бросить, как есть. Да и перевозить их ещё рано, наверное. Что скажете, маг?

— Баямо, лейтенант, меня зовут Баямо. А раненым нужны хотя бы сутки покоя, и то, если найдётся какой-нибудь маг мне в помощь. Сам же я провожусь с ними несколько дней… Вы не обижайтесь, коллега, но ваши методы не столь эффективны…

— Я понимаю, — грустно ответил лекарь пограничников. — Но что сделаешь, если магических способностей нет. Лечу, как умею…

— А этот, похоже, жив!

— О, боги! Утыкан стрелами, будто подушечка иголками!

— Берите осторожнее!

— На плащ его кладите, на плащ!

— Капитан Паджеро… — едва слышно прошептал Ахваз, но раненый, казалось, расслышал. Он открыл ясные, не замутнённые болью и бредом глаза, и, узнав разведчика, медленно проговорил:

— Ахваз… спасай… Гонца… Бальсар… Гонец…

После чего снова бессильно обвис на руках пограничников.

У солдата словно крылья выросли за плечами. Подавленный своим опозданием и картиной побоища на постоялом дворе, насмотревшись на ставшие вдруг чужими лица своих сослуживцев, в посмертных чертах которых он со страхом узнавал то одного, то другого, Ахваз совсем пал духом. Таково свойство выживших — чувствовать свою вину перед мёртвыми. А теперь — новое задание капитана, и снова — только ему посильное.

Прежде всего — расчёт времени. Фирсофф погиб не более, чем полтора часа назад. Значит, с момента ухода Бальсара прошло и того меньше. Бой на постоялом дворе закончился чуть больше часа назад! Да, чуть больше часа назад!

Ахваз посмотрел, как унесли в трактир Паджеро, как извлекли из груды тел прикрытое ранее капитаном тело короля Фирсоффа и, не в силах сдержаться от осенившей его догадки, выкрикнул всем, кто оказался рядом — и магу-лекарю Баямо, и лейтенанту Блавику, и лекарю пограничников, имени которого так и не узнал:

— Они добивали раненых!

И повторил ещё раз, громче и понятнее:

— Мороз и раны — это не всё. Живых нет, потому что они добивали раненых.

Бой-то кончился всего час назад…

Лейтенант с интересом ждал, какие ещё соображения выскажет этот перемазанный болотной грязью юнец (у Блавика были все основания называть Ахваза юнцом: самому лейтенанту было уже сорок три года). А откровения посыпались из Ахваза одно за другим, словно рухнула стена, державшая его разум в заточении. Как оказалось, ни одна деталь, ни одна подробность сражения на постоялом дворе, не ускользнули от раттанарского разведчика.

— Здесь был ещё кто-то, кроме этих оборванцев, — Ахваз кивнул на трупы лысых, которых пограничники сносили к частоколу. — Вот здесь, здесь, здесь — да этих следов полно — лежали другие… А теперь их тел нет… И лысые… У них, ни у кого, я не вижу лука. Только дешёвый меч, и никакого другого оружия. Подбирали, я уверен, лучников.

— Может, раненых?

— Нет, не думаю. Тут был убитый. И тут тоже… А этот — наверняка: столько крови вытекло. Они подобрали часть своих убитых и увезли: вот и следы саней, смотрите…

— А Гонец? Как думаешь, он у них?

— Нет, для Гонца был только один путь: через конюшни, оврагом и дальше, в лес. Там и надо искать следы Бальсара.

Способ, каким Гонец покинул постоялый двор, Ахваз указал правильно. Чтобы убедиться в этом, достаточно было бегло осмотреть конюшни: дыра в стене, проделанная Бальсаром, выводила в овраг, и Ахваз, сопровождаемый сотней спешенных пограничников, побежал по проложенной Гонцом и погоней тропе.

— Велика ли погоня за Гонцом? — спросил пожилой сержант, которого Блавик назначил командиром сотни. — Сколько врагов поджидает нас впереди, на этой тропе?

— Человек пятьдесят, не меньше. Это уже не тропа — целая дорога. Вон как натоптали…

— Одному от пятидесяти не уйти, разве, что солдат хороший…

— Бальсар не солдат. Он строитель, маг-зодчий, и старый, как весь наш мир.

— Тогда я ему не завидую: не уцелеет… Успеем ли?..

Погоня гнала Бальсара, как волчья стая гонит оленя, расчётливо и неумолимо.

Судя по всему, преследователи хорошо знали этот лес. Их следы то рассыпались по лесу в широкую цепь, то снова сходились к Бальсаровым следам, стремясь заступить ему дорогу. Магу пока везло: он избегал ловушек и невредимым уходил от наскоро организованных засад.

— Они гонят его к реке, — сержант задержвлся, восстанавливая дыхание. — Если выгонят на обрыв Искристой — пропал твой Гонец.

— Вы хорошо знаете эти места, сержант? — Ахваз обтёр лицо снегом, чтобы согнать сонливость. В снегу попалась небольшая льдинка, и раттанарец расцарапал себе щёку. — Может нам удастся где-нибудь сократить дорогу и перехватить погоню раньше, чем они догонят мага?

Разведчик очень устал и держался только на одном самолюбии. На самолюбии и кипящей внутри, где-то у самого сердца, обиде на несчастье, случившееся с его сослуживцами. Обиде отчаянно злой, но всё же не ставшей ненавистью: ненависти ещё предстояло прорасти. И нужно для этого было всего лишь немного времени и лицо врага. Живое, нормальное лицо врага, а не жуткая, вызывающая отвращение, лысая и безбровая, потерявшая даже ресницы с век, рожа. И был этот враг недалеко: где-то впереди он двигался по следу Бальсара и сам оставлял легко читаемый след, ложащийся перед Ахвазом на снег широкой дорогой мести.

— Как тебе сказать, Ахваз? — сержант глотнул из фляги, и на следопыта пахнуло дешёвым вином. — Эти места — охотничьи угодья барона Фалька, а я никогда не числился среди его егерей. Граница с Аквиннаром проходит по дальнему берегу Искристой, но он совершенно для нас недоступен. Солдаты с нашей заставы изредка осматривают этот берег реки, где позволяет местность, и только с разрешения главного лесничего барона. Я участвовал в таких осмотрах раз десять, наверное…

Сержант склонился над участком нетронутого снежного наста и стал кинжалом вычерчивать карту:

— Гляди, Ахваз! Вот — Искристая. От Аквиннарской границы она почти на день пути зажата между двух высоких обрывов. Ты, наверное, заметил, что мы понемногу поднимаемся вверх… — Ахваз согласно кивнул. — Болото, Гиблая Топь, через которую ты прошёл, вот здесь, в котловине. Оно отделено от реки горной грядой. Мы уже правее гряды, и до реки у нас не будет никаких препятствий. Но сократить путь… Я не знаю как — Ваш маг петляет, словно заяц, и где его прижмут к реке… Нет, мы не сократим… Тут бы не промахнуться, основной след не потерять…

— Не потеряем, сержант: они так наследили, что даже с коня, на полном скаку, с этого следа не собьёшься. Я другого боюсь: не напороться бы нам самим на засаду. Впереди нас — с полсотни врагов… А если кого-то послали на перехват Бальсару? Конных послали… Дорога или просека к реке есть?

— Барон не любит, когда пугают его дичь. В этот лес, кроме егерей, никому ходу нет…

— Совсем никому ходу нет, — подначил сержанта Ахваз некоторое время спустя, когда пограничники добрались до поляны с догоревшим костром. Рядом с кострищем вывернул потроха распоротый бурдюк из-под пива, покрывшего наледью снег вокруг бурдюка. Ахваз сунул руку в пепел:

— Ещё тёплый… А это что?! — он вытащил из кострища почти сгоревший черенок стрелы с обугленным наконечником. Металл наконечника на острие был смят, сплющен. Ахваз послюнил палец и стёр с металла копоть. — Похоже, у Гонца появился союзник, и этот союзник — гном. Так смяться стрела могла только о гномью кольчугу…

— Гномью кольчугу любой купит — были бы деньги.

— Такую — вряд ли… Да и следы вокруг костра от гномьих сапог. Покрой их обуви ни с чем не спутаешь. И шаг невелик, сержант, а весу у него не меньше, чем у вас: смотрите, как следы глубоко вдавились.

— Гном не станет вмешиваться в дела людей.

— У этого, видимо, не было выбора. Стрелу я нашёл в золе. Значит, стреляли по гному сразу, как увидели его…

— Если гном принял сторону Гонца, это можно считать редким везением — гномы никогда не отступают от принятых решений. Число преследователей сильно сократится, когда они догонят гнома.

— Гном — гномом, но и наша помощь будет не лишней.

— Ты прав, Ахваз, надо торопиться. Даже закованному в броню гному не выстоять против пятидесяти…

Прошло почти четыре часа после ухода из «Головы лося», прежде чем пограничники догнали убийц короля Фирсоффа. Догнали у подножия горы, единственной на этом берегу Искристой. Гора торчала впереди, словно чирей на интересном месте, касаясь высокой обледенелой вершиной усыпанного звёздами неба. Лишённая всякой растительности — по мимолётному капризу самой Природы — она производила на зрителя странное впечатление своим неестественно голым видом среди густого, в мохнатой хвое, леса.

Сержант приказал на открытое место не выходить: нужно было время, чтобы дождаться отставших и восстановить дыхание, сбитое многочасовым бегом по снежным сугробам. И пограничники остановились у крайних сосен, с удивлением наблюдая возню на пологом склоне горы: на свежем оползне суетились солдаты, подгоняемые офицером в богато украшенных золотом доспехах. Солдаты разбирали завал, более крупные камни скатывая по склону, а мелкий щебень — разгребая руками в стороны. Командир в золочёных доспехах неустанно жестикулировал, гневно надрывая свои голосовые связки:

— Пошевеливайтесь, дети ленивой сучки! Живее! Живее! Кто первым докопается до Гонца, получит два золотых! Обойдётесь без лопат: пока их дотащат сюда через лес, да по такому снегу — весь день пройдёт. Я не желаю столько ждать!

Уже скоро рассвет — а дело всё ещё не сделано…

— Твой маг, Ахваз, спрятался в пещере и завалил вход. Значит, Корона ещё цела, — сержант огляделся. — А вот и работа гнома, — он кивнул на нескольких, накрытых плащами, мертвецов у подножия горы. — Молодец гном, на славу потрудился! Какие будут предложения, Ахваз?

— Атаковать, конечно же, сержант. Слишком быстро они расчищают завал, вот-вот докопаются…

— Атаковать?! Я приму под защиту твоего Гонца, но не стану вести боевые действия, Ахваз. Не мне, сержанту, начинать войну. Попробуем уладить миром. К тому же, мне знаком голос их командира. Баронет Фальк, собственной персоной… Редкая, должен сказать, гнида… Ни кому не советую сталкиваться с этой семьёй, а с баронетом — в особенности.

— Я думал, мы догоняем убийц короля, чтобы наказать их! — у Ахваза задрожали от возмущения губы: не ожидал он от сержанта такого равнодушия к судьбе своих сослуживцев. — Убийцы королей, сержант — преступники по законам любого королевства. Вашего короля Шиллука тоже убили…

— Те, кто перед нами, нашего короля не убивали: им никак не поспеть сюда из Аквиннара. Ты знаешь это так же хорошо, как и я. Поэтому обвинения в государственной измене и мятеже им не предъявишь, — сержант отпил из фляги и протянул её раттанарцу: ему было неловко перед этим мальчишкой, берущим след не хуже охотничьей собаки. — Что же касается «Головы лося», то вину баронета должен определять суд. Мы видели последствия, но не знаем причины произошедшего… Вот, если бы они сами на нас напали…

— Сейчас нападут, сержант, — Ахваз глотнул сержантского вина и, вернув флягу, шагнул на открытое место. — Эй, баронет! — закричал он, едва его заметили люди Фалька, — Да-да, я тебе говорю, молокосос, — это слово прозвучало у Ахваза как-то очень обидно для баронета, который был лет на десять старше разведчика. — Насилу тебя догнал. Ну, и горазд же ты бегать от раттанарских солдат! Что ты жмёшься в толпе, как нашкодивший кот? Иди ко мне — ответ держать!

— Застрелите его кто-нибудь! — баронет от наглости Ахваза не сразу обрёл дар речи. — Ну-у!!! — обернулся он к своим солдатам.

— Этот наглец не сам, господин… — один из солдат кивнул на появившихся из леса пограничников. — И их намного больше, чем нас…

Баронет скрипнул зубами, подавляя вспышку гнева: события получили неожиданный поворот, сразу и не сообразишь как себя вести. Появление здесь, в глухом лесу, столь большого отряда недружественно настроенных солдат, могло сорвать так удачно начавшуюся операцию. Падение моста через Искристую давало возможность получить хотя бы одну из Хрустальных Корон для изучения. На этом настаивал Человек без Лица. И добыть Корону должен был именно он, баронет Фальк. Поручение трудное, но вполне выполнимое. Зато, какие оно давало перспективы… А тут вдруг случилась незадача: посторонние люди… Много посторонних людей…

Фальк искал решение, между делом привычно понося площадными словами нарушителей границ своего поместья:

— Убирайтесь вон из моих владений, мерзавцы! Вам что, на виселицу не терпится, сволочи? В этом лесу деревьев на всех хватит! Вот, погодите, я с вами уже разберусь!..

Угрозы баронета особого успеха не имели: всем было ясно, что они не выполнимы, по крайней мере, сейчас. Но крики Фалька слушали обе стороны с благожелательным интересом: усталость ни в ком не вызывала стремления к драке, за исключением, может быть, одного Ахваза. Разведчику не нравилось нежелание сержанта ссориться с баронетом, хотя он прекрасно понимал, что последствия стычки с одним из местных магнатов для пограничника могут оказаться весьма неприятными. Сержанту было позволительно не лезть на рожон: в свите короля Фирсоффа не было ни одного его соотечественника, и баронет оказывался пусть и гнусным, но всё же земляком. А для Ахваза в ней, свите, не было иностранцев.

Полторы сотни мёртвых подданных раттанарской Короны на окровавленном снегу постоялого двора — это полторы сотни причин не дать баронету избежать наказания прямо здесь, у подножия лысой горы, скрывшей в своих недрах раттанарского Гонца с Короной.

Ахваз изо всех сил надрывался, стараясь перекричать Фалька, и добился, таки, своего. К словам раттанарца стал прислушиваться и сам баронет, временами прерывая поток ругани в адрес непрошенных визитёров.

— …Ты, баронет, сплошное недоразумение, — вещал Ахваз уже в полной тишине. — Любой человек, совершивший преступления, подобные твоим, давно либо принял бы вызов, либо сдался. Если он настоящий мужчина и привык отвечать за свои поступки… Ты же стоишь, как ни в чём не бывало, хотя руки твои по локти в крови убитых сегодня ночью раттанарцев… — при этих словах все дружно поглядели на нервно сцепленные пальцами руки Фалька. Он тоже не удержался и бросил вороватый взгляд на свои ладони. — Вот ты себя и выдал, убийца! — закончил обвинения Ахваз.

Сержанта не сдержали даже опасения перед грядущими неприятностями. Он захохотал, весело и зычно, на весь притихший лес: баронет, убедившийся, что его провели с помощью детской уловки, выглядел круглым идиотом. Пограничники поддержали своего командира, и Фальк в бешенстве заметил ухмылки и на лицах своих людей. Волна ненависти смыла остатки осторожной сдержанности, и ответ баронета Ахвазу был больше сходен с рёвом дикого зверя, чем с человеческой речью:

— А-а-а!!! Неумытый мальчишка! Бастрюк! Нищее отродье! А-а-а! Ты мне угрожать! Да я тебя!.. Да ты мне!.. А-а-а! — сняв шлем, он принялся отстёгивать забрало. — Круг!.. Расчистить нам круг!.. На куски порежу!.. Смертный бой!.. Только смертный бой!..

— Смертный бой, — согласился Ахваз, едва увидел холёное, высокомерное, полное ненависти лицо баронета… Лицо врага… И ответная ненависть зажглась в его сердце… Ненависть, способная убивать…

С тех пор как человек научился не только чувствовать, но и понимать свои чувства, и развил их наряду с другими знаниями, оттачивая умение чувствовать до уровня искусства, мастерство ненависти сопутствует всем его начинаниям.

Ненависть проявляется у разных людей по-разному. Кому-то гнев бьёт в голову, отбирая остатки осторожности и разума, и заставляет его совершать поступки безумные, опасные и для него самого, и для неповинных ни в чём окружающих. Он становится тогда похожим на разъярённого быка, который, несмотря на всю свою дикую силу, проигрывает более слабому, но ловкому и хитрому человеку, и получает либо кольцо в нос — чтобы не рыпался, либо превращается в ароматное жаркое на столе у победителя. Эта ненависть — тупая, и именно она клокотала сейчас в баронете Фальке.

Другой, напротив, начинает просчитывать каждый свой шаг, использовать каждую возможность для подготовки хорошо организованного завершающего удара. Он делает всё, чтобы не упустить, не утратить ни одного шанса в своей мести. Но тщательная подготовка, бывает, растягивается на годы, и короткой человеческой жизни тогда не хватает для достижения цели. Эта ненависть — осторожная.

Бывает ненависть и трусливая, и мелкая, и подло-пакостная, но о них говорить не хочется. Без сомнения, разновидностей ненависти столько же, сколько существует видов человеческих характеров.

Ненависть, внезапно овладевшая Ахвазом, была происхождения благородного и шла она от юношеской чистоты помыслов, не ведающих корысти или расчета, из желания остановить зло, пусть даже ценой собственной жизни, и из любви к погибшим своим товарищам. Беда, постигшая свиту короля Фирсоффа, обрела, наконец, в глазах разведчика конкретные очертания. И были эти очертания лицом баронета Фалька.

Поединок оказался неравным и потому коротким. Превосходство в мастерстве владения мечом у Фалька было настолько явным, что сержант-пограничник только тяжело вздохнул «Э-эх!». Он и дальше наблюдал за боем, но уже в надежде подметить у баронета какой-нибудь подлый приём или нарушение правил, чтобы вызвать его сразу после смерти Ахваза. Фальк, к тому же, постарался занять позицию выше по склону, чем и вовсе не оставил разведчику никаких шансов.

Две-три атаки баронета раттанарец ещё сумел отразить, но четвертый выпад достиг цели: лезвие меча, распоров нехитрую армейскую кольчугу Ахваза, вошло ему в грудь. Фальк остановился, с насмешкой глядя, как раненый противник, теряя силы и истекая кровью, всё ещё пытается дотянуться до него своим мечом.

Растягивая удовольствие от вида беспомощного врага и, красуясь перед зрителями своей ловкостью, баронет обежал Ахваза и стал у него за спиной, издевательски крикнув:

— Я здесь!

Раттанарец неловко развернулся и потерял равновесие, опёршись на меч в попытке устоять. Баронет лёгким ударом выбил эту опору, и Ахваз свалился, ничком, к его ногам. Нет ничего легче, чем убить человека. Каждый без труда вспомнит множество случаев, когда смерть человека была легка и на удивление нелепа. Расцарапал, например, человек палец, и ждут его либо столбняк, либо сепсис, либо ещё какая-нибудь зараза с тем же — смертельным — исходом. А то — оступился, сходя с лестницы, и этого бывает достаточно, чтобы порвать тоненькую ниточку жизни. Да и на ровном месте упавший человек, бывает, умудряется свернуть себе шею.

Нет ничего труднее, чем убить человека. Можно назвать массу людей, чья смерть была бесконечно долгой или не наступала вовсе. В определённый момент времени не наступала. Каждому известны исторические примеры живучести человека, многие могли и лично наблюдать невероятную жизнестойкость хрупкого человеческого тела, когда ни количество ран, ни их тяжесть, не способны остановить человека, идущего к какой-либо цели. Почему один человек так легко сдаётся и гибнет от сущего пустяка, а другой умирает абсолютно надёжно не меньше десяти раз и, всё же, остаётся жив? Загадка сия неразрешима есть!

Уверенный в победе, Фальк, подбоченясь, оглядывал лица образовавших круг людей, ища на них восхищение своим подвигом, когда пальцы раттанарца охватили его щиколотки и, рванув, повалили баронета на склон горы. Удар спиной и затылком о каменный склон выбил из Фалька дух, и он так и не сообразил, не почувствовал, как наползает на него истекающий кровью Ахваз, и собственный баронетов засапожный кинжал, украшенный на рукояти изображением танцующей змеи — гербом баронов Фальков — на всю длину лезвия входит в его правый глаз. Смертный бой, как и положено, закончился смертью одного из бойцов.

— Надо же: ты его уделал, Ахваз! Какой же ты, право, молодец! — сержант склонился над раной раттанарца, пытаясь остановить кровь с помощью ветошного тампона и тугой повязки из разорванной на бинты нательной рубахи. Ахваз не слышал — он был без сознания, и был без сознания очень долго: четыре бесконечных часа обратного к постоялому двору пути, проделанного им на руках сменяющих друг друга двадцати пограничников, и двое суток там, в «Голове лося», в чутких руках мага-лекаря Баямо.

И только очнувшись, он узнал, что раскопанная пограничниками и сдавшимися им дружинниками Фалька пещера оказалась пуста: нашли всего лишь забытый Бальсаром магический светильник. Узнал, что у Раттанара — новый король, Василий, и находится он сейчас в Скироне, как утверждают идущие на помощь королю гномы Железной Горы. Гномы из рода, глава которого — случай в Соргоне небывалый — первым присягнул на верность новому королю. И узнал, что туда же, к Скироне, отправляется длинный обоз с телами убитых раттанарцев, и ждали только его, Ахваза, поправки, так как среди раненых он был самым тяжёлым. Даже истыканный стрелами капитан Паджеро миновал критическую для жизни черту раньше него.

Обоз был огромен, саней на двести. Лошадей и сани дали местные жители — вассалы Фальков. Они стали появляться на постоялом дворе небольшими группами по десять-двадцать человек на следующий день, едва прослышали о битве в «Голове лося» и смерти, слава богам, баронета. Приезжали, распрягали коней и спешили на помощь пограничникам. Сложенные солдатами тела лысых привлекали их больше всего, и кто-то из крестьян нашёл, таки, искомое: стоны и плач над трупами изуродованных человеческих существ не прекращались ни днём, ни ночью.

Овраг позади постоялого двора расчистили под братскую могилу для неопознанных никем из местных жителей тел. Таких набралось немало — свыше сотни, и с похоронами не спешили: ждали приезда крестьян из самых отдалённых селений. При расчистке оврага были найдены ещё трупы — тела гостей постоялого двора (мужчин, женщин, детей), решивших здесь передохнуть в злосчастный день приезда Фирсоффа.

Местные жители где-то поймали и приволокли к лейтенанту Блавику слюнявого урода — хозяина «Головы лося» — и его безъязыких слуг. После ничего не давшего допроса крестьяне потребовали для них смертной казни, и лейтенант, наслушавшись жутких рассказов от пленных дружинников и от самих крестьян обо всём, что творилось в поместье Фальков и вокруг него, охотно исполнил эту просьбу, повесив злодеев на растущих близ постоялого двора соснах.

А рассказы, и впрямь, были один другого страшнее. Началом неприятностей для вассалов Фалька Блавик определил поездку барона в Пенантар, случившуюся в середине лета. Сопровождавших его дружинников среди пленных не было: они ни на шаг не отходили от барона. Вернее, он их не отпускал, чтобы не наболтали лишнего. Подробности поездки сообщить Блавику не смог никто, но, по общему мнению, барон сильно изменился после Пенантара.

И прежде властный маньяк, и жестокий самодур, по возвращении из этой поездки, барон словно с цепи сорвался. Почестей для себя он требовал королевских и управлял имением не иначе, чем через указы, именуя себя «Фальк Первый, король Скиронара милостью божьей».

Чаще всех бывавший в поместье барон Кадм прилюдно называл Фалька «Ваше Величество», но, оставаясь наедине, вёл с ним бесконечные споры о том, кто же из них, двоих, более достоин трона. На слуг и дружинников оба внимания обращали не больше, чем на мебель, и некоторые подробности их бесед стали широко известны среди вассалов.

— Они готовили мятеж? — спрашивал Блавик у дружинников.

— Они планировали убийство королей? — донимал он вопросами крестьян.

Лейтенант не поленился нанести визит в родовой замок Фальков, и, из-за отсутствия хозяев, пытался получить информацию от слуг:

— Как ваш барон убил королей в Аквиннаре, одновременно, всех сразу?

Никаких признаков заговора никто не замечал. На расспросы лейтенанта пожимали плечами, да отрицательно мотали головами. Нет, никакого заговора, никаких планов убийства. Все решили, что барон Фальк или слегка повредился в уме, или просто играет в короля. И так думали многие, пока не появился в имении внушающий ужас Человек без Лица. Одно лишь упоминание о нём перекашивало страхом лица собеседников Блавика. Но описания этого таинственного существа лейтенант так и не получил.

Не нашлось ни одного человека, видевшего его вблизи, и сумевшего потом рассказать об этом. Только слухи, обильно приправленные домыслом, в соответствии с развитием фантазии у свидетеля. Убийство же короля Фирсоффа было организовано в день нападения неожиданно для всех вассалов Фалька, и никто не посмел отказаться от участия из страха перед Человеком без Лица.

— Вы сомневаетесь в его существовании, лейтенант? — Баямо, когда находилось хотя бы немного времени, свободного от забот о раненых, охотно присоединялся к изысканиям Блавика. — Такого абсурда не выдумаешь, не сочинишь. Да, и стольких людей не подучишь отвечать одинаково…

— Нет, маг, в существовании его я не сомневаюсь. У забора не меньше трёх сотен доказательств его существования.

— Да-да, лейтенант, я тоже не представляю, что нужно было сделать с людьми, чтобы превратить их в это… — лекарь, проследив взгляд Блавика, и сам глянул в сторону ограды постоялого двора. — Никак слова не подберу для названия этих существ. Видели бы вы их в бою… Даже у самого храброго человека может дрогнуть сердце, когда они атакуют, — маг сам вздрогнул, вспомнив неожиданную атаку лысых через выбитые ворота. — Они страшны не только внешним видом, но и полным безразличием к смерти, что к чужой, что к своей… И каким-то не понятным мне единством, нет — скорее, одинаковостью, в действии. Что вы намерены предпринять?

— Что же мне предпринять? Что предпринять? Конечно же, писать отчёт своему начальству, а для этого я должен осмотреть всю округу, чтобы проверить каждое из показаний. Больше всего меня интересует место, где держали этих несчастных. И вы правы, маг: важно знать, что с ними сделали. Хотя совсем не хочется этим заниматься: мне жутковато на них смотреть, а каково же их родным?..

Многого лейтенант до отъезда обоза сделать не успел, но предварительный отчёт, отправленный Блавиком, для надёжности, с капитаном Паджеро, и составленный им не без помощи капитана, был следующего содержания:

Лейтенант поставил подпись, скрепил свиток печатью и передал его Паджеро:

— Удачи вам, господин капитан.

— Какая там удача, лейтенант… Я не справился со своей задачей: не уберёг короля. И не погиб, защищая его. Еду теперь навстречу позору, может быть, казни, и… Впрочем, это не помешает мне выполнить ваше поручение. А вам удача понадобится — неизвестно, что придёт сюда из Аквиннара… Прощайте, лейтенант. Извините, что не встаю, но меня ещё плохо держат ноги… Спасибо за помощь, Блавик… Дайте сигнал к отправлению, нам — пора…

Траурный кортеж короля Фирсоффа двинулся в свой печальный путь, сопровождаемый с двух сторон охраной из закованных в броню гномов. Сани с убитыми проезжали между обнажившими головы пограничниками, и Блавик, провожая их взглядом, думал: откуда гномам известно, что король Василий в Скироне, и почему они так уверены, что смогут довести туда этот печальный обоз? Ведь там, впереди, Человек без Лица со своей ужасной армией… И, вообще, кто знает, что там ещё впереди?