Шкатула ЛарисаПленница французского маркиза (Книга 1)

Лариса Шкатула

ПЛЕННИЦА ФРАНЦУЗСКОГО МАРКИЗА

Книга первая

Глава первая

Княжна Софья Николаевна Астахова сидела в гостиной, забравшись с ногами на кушетку, и читала книгу Вольтера "Макромегас". Любую другую девицу от такого чтения отвратило бы одно название. Любую другую, но не княжну Астахову.

Она интересовалась писателем-философом не потому только, что чтение этого автора в Петербурге было нынче в моде, и увлекались им вся аристократия, начиная с самой императрицы Екатерины Алексеевны, а потому, что Софья полагала себя человеком передовых взглядов и искренне почитала этого "царя поэтов, философа народов, Меркурия Европы" и прочая, прочая эпитеты, которыми называли великого француза почитатели.

Мать Сони, княгиня Мария Владиславна Астахова, тоже была в гостиной, но, в отличие от дочери, вовсе не чувствовала себя спокойной, как та, а ходила по комнате, машинально поправляя то стоявшие в вазе цветы, то перевесившуюся на один бок скатерть. Она подыскивала слова, которыми в очередной раз надеялась привлечь внимание своей ученой дочери.

Честно говоря, она с большим удовольствием отвесила Софье хорошую затрещину, как в детстве, - в отличие от новомодных философов, она никогда не считала, будто детей нельзя бить, и, тем более, не поручала такие деликатные дела слугам. Она разбиралась со своими детьми тут же: отвешивала подзатыльник, оставляла без обеда, ставила в угол, искренне считая, что без битья и строгости нет хорошего воспитания.

Прошли те благословенные времена, когда все неприятности, происходящие с её детьми, разрешались так просто. Теперь не стукнешь, не накажешь. Даже не всегда накричишь...

- Сонюшка, - решившись, начала Мария Владиславна разговор, - сегодня я пригласила к нам на обед...одного человека. Ты его хорошо знаешь, но отчего-то позволяешь себе разговаривать с ним в таком тоне, который воспитанная девушка не должна себе позволять. Человек он весьма достойный... Между прочим, многие петербургские семьи, имеющие девиц на выданье, наперебой приглашают его к себе в гости как весьма завидного жениха. То есть, я хочу сказать, не то, чтобы он был очень богат, но он молод, хорош собой, и вполне мог бы содержать жену и детей... я так думаю...

Но, оказывается, напрасно она прибегала к разного рода словесным ухищрениям, к извечной материнской дипломатии, напрасно, как говорится, метала бисер. Та, перед которой сие действо разыгрывалось, попросту слова матери не слушала! Сидела себе и читала, как ни в чем не бывало.

- Софья! - вскричала возмущенная княгиня. - Я кому это все говорю?!

Соня от неожиданности - мать так редко повышала голос! - даже выронила книгу. Опустила ноги с кушетки, подняла книгу с пола и посмотрела на мать чистыми, разве что, слишком уж покорными глазами.

- Что случилось, маменька? В чем я опять провинилась?

Мария Владиславна досадливо кашлянула.

- А ты изволь слушать, когда старшие говорят. Ишь, моду взяла, мои слова мимо ушей пропускать. Эдак ты, мой ангел, не захочешь вовсе и моего присутствия. Погоди уже, немного осталось. Вот умру, не раз вспомнишь, да поздно будет. Кто тебе, кроме матери, добра-то пожелает! Кто о твоем будущем подумает, позаботится!..

Раздражение Марии Владиславны против дочери выросло не на пустом месте. Она уже мысленно попеняла себе, что в который раз сорвалась, не выдержала. Но как тут не кричать, ежели дочь такой неудачной уродилась.

Не в том смысле, что некрасива или крива-горбата. Скорее, наоборот. Все при ней: и лицо, и коса в руку, и стать, а вот поди ж ты: двадцать пять годков стукнуло, а она все в девицах сидит...

Сынок старший - Николушка - мать не огорчает. В лейб-гвардии1 служит. Всего на три года старше Софьи, а уже капитан. Бог даст, после летнего смотра дадут ему майора. Конечно, были бы деньги, все бы куда быстрее устроилось, а так приходится молодому человеку самостоятельно в жизни пробиваться.

Неплохо бы и родственника какого наверху иметь, чтобы мог о её дитяти походатайствовать, но нет никого. Опять все те же деньги. Будь они, и родственники нашлись бы. А так, кому ж бедняки нужны?

Ну вот, опять её мысли перескочили с одного на другое. Сейчас главная забота княгини: пристроить дочь. И тут все упирается в деньги: не умри раньше времени муж Николай Еремеевич Астахов, не оставь семью почти без средств к существованию, все могло бы сложиться по-иному. Теперь же, как говорится, не до жиру, быть бы живу. Приходится выбирать из того, что есть...

Другие - девицы как девицы. Едва в возраст войдут, только и разговоров у них что о нарядах да о женихах. Отцов-матерей в траты вводят, лишь бы побогаче да помоднее выглядеть, а эта...

Тут Мария Владиславна опять с мысли сбилась. Ведь с какой стороны на это положение посмотреть: Софья её никогда не ни о чем не просила, ничего не требовала, скорее, наоборот, от материнской заботы отбивалась, как от докуки, мол, ничего ей не нужно, пустое все это. Чувство справедливости не чуждо княгине. А ну как стала бы Софья просить у неё то шляпку, то платьице, то перстенек, а денег - кот наплакал... Вот и пойми, что лучше!

Чего бы Марии Владиславне вовремя не подумать, что семья может оказаться без средств. Она и за Николая Астахова выходила, точно не знала, беден он или богат. То есть, догадывалась, что не шибко богат, но слухи об его отце, одном из самых состоятельных людей Петербурга, в то время все ещё будоражили столичный бомонд1. Вот юная Машенька и подумала, что жених хоть и не очень молод, зато кое-какие средства у него наверняка есть...

Ну куда в одночасье могло деться все богатство Астаховых? Разве что, нашелся умный человек, прибрал его к рукам - иначе почему тогда вдова, то есть, Машина свекровь, осталась одна с сыном десяти лет, ничего о богатстве не ведая. Ее муж погиб совсем молодым, не успев сделать хоть каких-то распоряжений. Даже не намекнул, где ей искать пресловутое богатство, о котором говорил Петербург.

Хорошо, свекровь Марии Владиславны оказалось куда предприимчивее её самой. У царя-батюшки себе пенсион выхлопотала. Потому она сама не слишком бедствовала, и при жизни помогала молодым, - Николушка-то поздновато женился, матушка его уж и не чаяла, что сынок найдет невесту себе по сердцу.

А как она внуков любила!.. Но, видно, из-за приключившегося когда-то с мужем несчастья, надорвала свекровь свое сердце. Умерла, ещё шестидесяти лет не было...

Теперь порадовалась бы бабушка - княгиня Елена Астахова - на свою внучку. Та красой в неё уродилась. В гостиной вон портрет висит, иноземным живописцем писанный. На нем точно сама Соня изображена. Ежели её бы к примеру, с прической по нынешней моде нарисовать...

Старая дева. Слова-то какие страшные. Ее Сонюшка, и вдруг - старая дева! Синий чулок. Какие только прозвища не придумают люди, чтобы наградить ими засидевшуюся в девках.

А ведь захоти Софья замуж выйти, и теперь нашелся для неё жених. Свет знает, что Астаховы хоть и небогаты, но рода хорошего, старинного, не какие-нибудь выскочки из купцов или иных мещан. Тех, к примеру, что ещё два десятка лет назад могли подвергать телесным наказаниям, а теперь готовы дворянское звание давать за какую-нибудь безделицу.

Княгиня вспомнила, как в пору её молодости только и разговоров в свете было о том, что императрица пожаловала дворянство неким братьям Волковым. Смешно и подумать, за их актерство. Игру на сцене!

Но это Мария Владиславна опять отвлеклась.

Взять, к примеру, ту же Наину Потемкину. На год моложе Соньки, а уже вся будто увяла, что называется, ни кожи, ни рожи. Софья же цветет как маков цвет. Волосы у неё русые, вьющиеся. С золотой искрой. Как станет она голову мыть, да распустит косу, вся точно плащом и укроется. Красота! Глаза у девчонки зеленые, светят, что твой изумруд. На балах мужчины её наперебой приглашают, так эту упрямицу ещё попробуй на бал вытащить. Идет ровно на Голгофу! И все талдычит: пустое это! Девице ли такие слова произносить!

И ведь танцует как - бабочкой, легкой пушинкой летает! Но и тут её надолго не хватает. Потанцует, потанцует, да к матери и подступит:

- Поехали, маменька, домой, здесь для меня тоска смертная. Лучше бы я книжку почитала!

Мария Владиславна при воспоминании об этом даже застонала.

Софья её стон на свой счет приняла, устыдилась.

- Слушаю я вас, маменька, всегда слушаю. Только и хотела, что до точки дочитать...

- Значит, ты мои слова воспринимала как послушная любящая дочь? Ну и о чем я тебе говорила?

- Что вы пригласили на обед... Кстати, маменька, а кого опять вы пригласили? Хотите сказать, что мне придется переодеваться, и надевать этот противный парик? Нет, вы как знаете, а я выйду в этом самом платье, и пусть Агафья меня причешет, чтобы подумали, будто мои волосы парик и есть...

- Ты хочешь гостей встречать в домашнем платье, которое давно из моды вышло? - вскричала княгиня. - Разве наш дом более не слывет домом людей знатных, кои соблюдают этикет, ещё батюшкой Петром Великим заповеданный? Конечно, мы небогаты, но и не настолько бедны, чтобы в платье перемены не иметь. Что подумает о нас Дмитрий Алексеевич? Ты, Сонюшка, не бесприданница. Отец твой, царствие ему небесное, сохранил имение, что оставила тебе тетушка Митродора...

- Имение? Маменька, ежели говорить откровенно, имение мое - всего лишь деревенька, в которой полтора десятка душ.

- Ты не права, Соня, двадцать два человека у тебя душ. Да пруд. Да луг заливной. Да пашня. Ежели твой будущий муж с умом распорядится...

- Ну вот, начали за здравие, кончили за упокой. Не прочите же вы мне в мужья столь любимого вами Дмитрия Алексеевича? Вот мои крестьяне пусть и далее живут спокойно, а не под жадной рукой графа Воронцова.

- Да с чего ты взяла-то, что Дмитрий Алексеевич жаден?

- Подозреваю. Он, как и все бедные люди, хочет всеми средствами иметь то, что ему нынче недоступно.

- Соня, ты всегда в моем понимании была справедливой девушкой. Отчего же теперь ты бездоказательно обвиняешь в низменных чувствах человека, который не сделал тебе ничего плохого? Граф имеет авторитет в свете, подлинные аристократические корни...

- Весьма подгнившие.

- Софья, с тобой невозможно разговаривать! Граф вовсе не беден. Конечно, он не так богат, как Бестужев или Панин, но до нищеты ему далеко... Господи, нам ли говорить о том, беден человек или нет.., княгиня прервала себя на полуслове, чувствуя, как в ней опять закипает гнев. - Делай, как я сказала! Иди и переоденься к столу. И не заставляй меня повторять это ещё раз. Ежели тебе претит светская жизнь, пожалуйста, иди в монастырь!

Соня обиженно поджала губы.

- Теперь, маменька, вы намерены сделать из меня святошу? Считаете, требник2 мне пойдет больше, нежели роман Вольтера?

- Считаю, что в твоем неженском вольнодумстве моя вина. Каюсь, не углядела. Вместо того, чтобы тебя лишний раз за вышивание усадить, гувернантке доверилась. Чтобы она с тобой по парку гуляла, ботанике обучала. Потом только сообразила, что у Луизы самой ветер в голове. Что ожидать от девицы-француженки? Языку своему она может, и обучит, но нравам... Русским девушкам совсем другое воспитание требуется.

Соня нарочито тяжело вздохнула.

- Иду, маменька, иду переодеваться, раз вы и до Луизы добрались. Вот уж не думала, что обнищавший граф вам дороже собственной дочери. Вон как вы за него вступились... Агафья! - крикнула она в приоткрытую дверь людской. Поди, помоги мне переодеться!

- Ее зовут не Агафья, а Агриппина! - возмущенно крикнула вслед дочери Мария Владиславна.

Софья прекрасно это помнила. Имя Агафья оскорбляло аристократический слух матери, вот она и переименовала горничную в Агриппину. В нынешних стесненных обстоятельствах мать и дочь Астаховы могли позволить себе иметь только одну горничную на двоих. Впрочем, легкая на ногу Агафья-Агриппина успешно справлялась со своими нелегкими обязанностями.

- Тебе нравится твое новое имя? - сварливо спросила у горничной Соня; не то, чтобы она по природе своей была брюзгой, но словесные перепалки с матерью вызывали у неё раздражение, которое и хотелось излить на кого-нибудь.

- Нравится, - с придыханием ответила Агриппина. Она шла позади Сони, но та спиной чувствовала, что на лице горничной сияет довольная улыбка. Оно такое авантажное3!

- Нахваталась мудреных словечек! - фыркнула Соня. - Где ты его слышала?

- Вы же сами вчера про графа Потемкина говорили, что он авантажный. Я и запомнила.

Осознание своего исключительного положения в семье поднимало горничную в собственных глазах, потому порой она позволяла себе если не высокомерие, то некоторую важность, подчас в смеси с дерзостью. Конечно, только в отношении Сони, от которой не ждала ничего плохого по причине молодости княжны и её легкого отходчивого характера.

Отчего-то раздраженность никак не хотела оставлять Соню, а тут ещё это самодовольство на лице горничной...

- Надо будет сказать маменьке, чтобы отправила тебя в Киреево, - вроде в задумчивости проговорила она, - а взамен прислала кого-нибудь из тамошних девок. Думаю, тебе в нашем доме тяжело приходится. Устала, небось?

- За что, Софья Николаевна? - побледнела та. - Что мне делать в этом Кирееве? Там же три двора всего. Глушь да и только!

- А тебе, значит, больше в столице нравится жить?

- Понятное дело, как и всем.

- А ежели нравится, чего же ты этим не дорожишь?

Губы Агафьи предательски задрожали.

- Простите, княжна, миленькая, Христа ради! Сама не знаю, что это нынче со мной. Будто черт за язык тянет.

Да уж, ещё как тянет! Иначе, думала бы, прежде чем вступать с Софьей в пререкания, как давеча, когда Мария Владиславна отправилась из дому с визитами, а Соня, воспользовавшись отсутствием матери, решила претворить в жизнь свое желание - изобразить генеалогическое древо князей Астаховых.

Вот уже два года Соня скрупулезно собирала документы, и кое-что из этого можно было, что называется, собрать в кучу. Запечатлеть. Потом уже отдать живописцу - пусть нарисует как следует.

Делала Соня эту работу с огромным удовольствием. Жаль все-таки, что нет обычая заниматься историей женщинам. Она могла бы производить свои исследования не хуже мужчин, потому что и терпения у неё хватает и образованности. Вон о своем роде собрала сведения чуть ли не с язычества. Уж она бы не стала утверждать, что Астаховы произошли от Рюриковичей.

Сейчас кого ни возьми, все мнят себя потомками этого воинственного рода. Но установлено почти точно, что Астаховы ведут свой род от Трувора, родного брата Рюрика, который в истории российской себя не шибко проявил, и вообще, в отличие от брата, оказался неудачником.

Правда, словно в награду за такое к нему отношение, судьба отметила некоторых потомков Трувора особым даром, другим людям не свойственным.

Нет, пожалуй, сказать так, погрешить против истины. Вряд ли именно род Астаховых так уж возлюбил Всевышний. Во всякой ветви древа человеческого наверняка были люди незаурядные, особым талантом отмеченные, но никто, кроме Астаховых, так скрупулезно этот дар не отмечал, не вел его учет, не передавал науку овладения им из поколения в поколение...

К сожалению, Софья никакими такими способностями не отличалась. То есть, не обладала ясновидением, не могла остановить человека взглядом или читать его мысли, не говоря уже о том, чтобы уметь левитировать4. Зато в избытке обладала настойчивостью. Уж если она ставила перед собой цель, то шла к ней неуклонно, и сбить её с дороги до сей поры никому не удавалось.

Мария Владиславна жаловалась своему любимцу - графу Воронцову - на дочкину idee fixe5: начертить генеалогическое древо рода Астаховых.

- В натуральную величину? - смеясь, интересовался он.

Однажды, придя по обычаю в гости к княгине, граф не застал её дома и, по недосмотру Агриппины, чувствовавшей себя без пригляда хозяйки весьма вольготно, прошел в комнаты Сони. Впоследствии он клялся и божился, будто стучал, но ответа не услышал.

Как бы то ни было, княжну он застал в неприглядной позе: та ползала по ковру и раскладывала на кучки документы, как понял Воронцов, по "ветвям" все того же древа.

- Кажется, я догадываюсь, почему Мария Владиславна не одобряет это ваше увлечение, - сказал он тогда.

- И почему же?

- Она боится, что ваша царственная осанка потеряет свою прямоту из-за такого вот "рабочего" наклона.

Соня смутилась, покраснела и хотела в самых резких словах высказать свое неодобрение человеку, который не воспитан, как надо, ежели позволяет себе заставать женщину врасплох. Кстати, в её собственной комнате.

Но Воронцов успел изобразить такое раскаяние, состроил такую жалостную мину, что Соня, не выдержав, расхохоталась, и конфликт забыли. Хотя в последний момент ей показалось, что в глазах графа мелькнуло довольное выражение. Довольное чем - тем, что он смутил княжну или... Что там он себе напридумывал, этот ерник?

Словом, неприятное чувство у девушки осталось, как она ни уверяла себя, что это всего лишь досадная случайность. После сего ли случая, а, может, само по себе, её чувство к Дмитрию Алексеевичу приобрело, по выражению самой княжны, серый оттенок. Вроде, не было в ней откровенной неприязни, антипатии, но лишний раз лицезреть графа ей не хотелось.

К сожалению, маменька не собиралась разбираться в Сониной неприязни и упорно приглашала Воронцова в гости то на чай, то к обеду. Сегодня вот тоже... Хотя именно сегодня Соне как никогда хотелось побыть одной. Она-то и читала Вольтера в гостиной, чтобы быть у матери на глазах, иначе та начнет ей пенять на затворничество. Мария Владиславна пошла бы к себе, отдохнуть после обеда, а Соня смогла бы спокойно рассмотреть свою находку.

Именно она занимала сейчас Сонины мысли, потому что найдена была княжной так неожиданно, так странно...

Итак, едва только княгиня оделась и отправилась с визитами, Соня решила опять заняться своим проектом родословной. Для этого ей понадобился большой лист бумаги вместо черновика, на котором она стала бы вычерчивать свое древо.

Она решила послать Агафью в кладовку, где у Астаховых хранились куски обоев, которыми недавно оклеивали стены в гостиной. Вообще, петербуржцы предпочитали пользоваться штофными - тканевыми - обоями. Их привозили из Китая, и уже несколько лет княгиня пользовалась ими, уверяя других, что это очень модно. На самом деле, они обходились намного дешевле, а выглядели вовсе не хуже штофных.

Обратная без рисунка сторона бумажных обоев как раз подошла бы Соне для её работы.

Однако, вместо того, чтобы немедля пойти и принести то, за чем посылала её княжна, строптивая горничная, которая, кроме всего прочего, следила и за хозяйственными расходами в доме, вдруг заартачилась и стала препираться с нею. Мол, обои дорогие, говорят, что и не китайские, а японские, привезенные из дальнего-далека. И куплены по случаю. А ну как где приклеенный кусок оторвется или испачкается, да понадобится заменить, а такие точно попробуй потом достать...

Словом, Софья не выдержала и закричала:

- Ежели ты, Агафья, тотчас же не принесешь то, за чем я тебя посылаю, то я за себя не ручаюсь!

И, надо сказать, она вполне была готова залепить этой поперечнице хорошую затрещину.

Та, кажется, поняла, что дразнить княжну и далее становится небезопасным, уже собралась бежать в кладовую, как Соня вдруг передумала. Схватила горничную за руку, оттолкнула с дороги и отправилась в кладовую сама, бросив той на ходу:

- Не смей ходить вслед за мной!

Потом она думала, что этот её порыв, видимо, был не иначе сообщен свыше.

Растерянная Агафья осталась стоять в гостиной, досадуя на себя, а Соня пошла в кладовую перебирать сложенный там хозяйственный хлам.

В кладовой хранилось столько кусков всевозможных обоев, что на их обратной стороне можно было бы вычертить не одно древо, а целый лес. Здесь имелись даже куски обоев, поверх которых на стенах давно наклеили другие.

Соня и не стала брать японские - раз уж они такие дорогие! - а потянулась за рулоном обоев, которыми была когда-то оклеена гостиная комната.

Так получилось, что тянулась-то она правой рукой, а левой оперлась на старый глиняный горшок, в котором виднелось какое-то засохшее содержимое. Горшок из-под её руки выскользнул, княжна потеряла равновесие, упала грудью на полку, поневоле опершись обеими руками о каменную стену за нею.

Ей показалось, что камень под рукой подался. Но, поскольку такого быть не могло, подумала мимоходом, что у неё просто закружилась голова. Даже потрясла ею для верности и руки от каменной стены убрала. А когда взглянула на стену поверх свертков, мешковины, горшочков, коими были уставлены полки, не поверила своим глазам: стена медленно отходила в сторону, открывая черную пустоту.

Хотя Соня и была человеком неробкого десятка, в первый момент она едва не закричала от страха. Но дыра в стене не закрывалась и из неё отчетливо тянуло пылью и затхлостью. Позвать Агафью? Но та непременно расскажет все матери. Надо ли об этом ей знать?

Идти одной, вроде, боязно, но вдруг там ничего страшного нет? Можно ведь просто постоять на пороге, посмотреть, а для этого, как известно, нужна свеча.

Сделав самое равнодушное лицо, Соня отправилась в кухню и попросила у кухарки Груши свечу и спички. Агафья-Агриппина, которая примостилась здесь же у стола и о чем-то с обидой Груше рассказывала, украдкой фыркнула: мол, что можно в кладовой высвечивать, когда в раскрытую дверь падает вполне достаточно света.

Теперь надо было скрыть то, что она собиралась сделать, от Агафьи, потому что Соня подозревала, строптивой девчонке ничего не стоит потащиться следом под каким-нибудь надуманным предлогом.

Княжна отыскала в той же кладовой моток веревки и привязала ручки двери к одной из поперечных перекладин полок. Потом пригнулась - полки преграждали путь к открывшемуся проему - со свечой в руке поднырнула под них и оказалась на пороге большой комнаты с каменными стенами и каменным полом, который покрывал толстый слой пыли. Похоже, что о существовании её не подозревал никто из ныне живущих в доме, в том числе сама маменька.

На мгновение у княжны мелькнула мысль, что открывшаяся дверь - путь к тем самым несметным богатствам, о которых болтал когда-то Петербург, и на которые в глубине души надеялась юная Мария Владиславна, когда выходила замуж за князя Астахова.

Да и у самой Софьи сердце сладко заныло только при одном упоминании о них. Она всегда старалась казаться равнодушной, когда заходила речь о нынешнем стесненном положении их семьи, но в глубине души признавалась себе, что чувствовать себя бедной ей не нравится.

Впрочем, оглядевшись, Соня решила, что богатства здесь попросту никто не стал бы прятать. Она преодолела три каменные ступени - потайная комната оказалась несколько ниже остальных покоев их дома - и подняла вверх свечу. Как ни странно, пламя её слегка колебалось. Очевидно, в комнату откуда-то поступал воздух.

С этим она разберется потом, но теперь...

Для чего предназначалась эта комната, Соня могла догадаться. На огромном каменном столе под слоем пыли все ещё угадывались соединенные вместе колбы и реторты - по её представлениям типичные принадлежности алхимии. Так вот где её дед, Еремей Астахов, изготавливал свои чудодейственные мази и притирания, о которых до сих пор с сожалением говорят престарелые красотки.

Каменный стол, очевидно, нужен был деду для приготовления на нем всевозможных растворов, достаточно ядовитых, чтобы прожечь например дерево. Только вот как затащили сюда эту неподъемную глыбу?

Мастерская алхимика. Потайная комната. Наверное, его опыты представлялись современникам не только таинственными, но и кощунственными, иначе почему он стал бы от всех её прятать?

Понятно, почему комнату не нашел отец. Не только потому, что найти её было непросто. Скорее всего, князь Николай Астахов-старший ничего этакого попросту не искал. До того ли ему было? Он все время занимался добыванием денег. И вряд ли верил, что их можно добыть алхимией.

Вначале ему пришлось приложить все силы к тому, чтобы содержать свой выезд - карету и трех лошадей, а потом и в попытках сохранить для семьи хотя бы этот дом. Два имения, оставшиеся от деда, пришлось вначале заложить, а потом и продать.

По этой же причине он женился поздно, на девушке небогатой. Да и разве пошла бы за него богатая?

Своего первенца отец тоже назвал Николаем и на смертном одре взял с брата слова назвать сына так же. Свое решение он никак не объяснил, но Николай ему это пообещал.

Как человек, увлекающийся историей, Соня с таким решением отца была не согласна. Если старшего сына в семье все потомки станут называть Николаем, это создаст путаницу будущим биографам...

Эк, она завернула! А с чего вы взяли, ваше сиятельство, что история рода заинтересует ещё кого-то?

Оказывается, уйдя в свои мысли, она все ещё топталась на пороге потайной комнаты. Неужели дед был последним, кто входил сюда? Почему все-таки он ничего не сказал о ней своему сыну?

Услужливая память пришла на помощь. Дед умер неожиданно, довольно молодым - всего тридцати шести лет от роду. И, кстати, дедом при жизни он так и не стал. Его сыну Николаю, Сониному отцу, исполнилось тогда десять лет. Понятное дело, дед не стал ему ни о чем таком рассказывать, ждал, когда ребенок подрастет.

Да и думал ли он, здоровый мужчина в полном расцвете сил, о скорой смерти? Вряд ли.

Еремей Астахов, по свидетельству современников, упал... с лестницы в императорском дворце! В хрониках тех лет нет упоминания о сием прискорбном случае. Подумаешь, свернул шею придворный лекарь!

Семейство императора жило тогда в Летнем дворце, который и на дворец-то не шибко походил. Так, средних размеров двухэтажный дом. На первом этаже были покои императора Петра, на втором - его жены Екатерины, в отличие от нынешней самодержицы, названной историками Екатериной Первой.

Еремей Астахов упал с лестницы второго этажа, где как раз находились покои императрицы, причем свидетелей этого падения не оказалось, а сам пострадавший не мог ни о чем свидетельствовать, так как к моменту его обнаружения был уже мертв.

Голова его оказалась слишком сильно разбитой; он с самого начала не имел никакой надежды выжить. Вызванный из Немецкой слободы лекарь сказал: "Расшибся насмерть". С тем все и успокоились.

А Соня вспомнила хранящийся у неё дневник покойного отца. Тот заключение врача повторил, но уже с жирным вопросом на полях. Значит, князь Николай Еремеевич в чем-то усомнился или что-то новое о гибели отца узнал... Нет, не узнал. Он был слишком дотошным, чтобы о таком сведении в своем дневнике не упомянуть. Но Соня прочла сей труд от корки до корки и ничего такого не нашла.

Теперь княжна стояла на пороге комнаты, откуда её дед ушел однажды, чтобы уже больше не вернуться. Возможно, как раз накануне своей гибели.

Княжна с трепетом вглядывалась в колеблемый пламенем свечи полумрак. Серый от покрывающей все пыли.

Но что это лежит с краю стола? По очертаниям похоже на книгу. Соня осторожно стряхнула рыхлый серый слой и взяла её, опасаясь, что под действием времени книга истлела и сейчас рассыплется прямо у неё в руках. Но книга, похоже, была сделана из крепкого материала. Она держалась в целости и изрядно весила.

Княжна сдунула с находки оставшуюся пыль и поднесла к ней свечу. Однако, на обложке ей ничего не удалось разглядеть. Вот если бы её хорошенько протереть...

И тут Соня услышала далекий, но настойчивый стук.

В дверь кладовой стучали. Да что там, бились всем телом. Некая насмерть перепуганная горничная, которая нагрубила своей госпоже, а теперь боялась, что с нею что-то случилось. А ежели это так, то и самой новоявленной Агриппине не жить.

Но что опасного может быть в маленькой кладовке, в которую сама служанка ходила сотни раз и где, кроме всякого старья, ничего интересного не было. Молодая исследовательница поняла, что продолжать поиски ей не дадут и их до срока придется прервать. Одного она не смогла заставить себя сделать, оставить в тайной комнате найденную книгу.

Соня быстро взбежала по ступенькам в кладовую, долго примеривалась к положению, в котором оказалась споткнувшись, пока наконец не нашла камни, о которые опять оперлась обеими руками. Стена, негромко стукнув, стала на место к огромному облегчению Софьи.

Под натиском насмерть перепуганной Агриппины хрупкая дверь кладовки уже готова была развалиться, и Соня подала голос:

- Что случилось? В доме потоп? Пожар?

И услышала, как Агриппина облегченно всхлипнула:

- Княжна, миленькая, вы живы!

Софья же в это время как раз обматывала найденную книгу куском стародавних портьер.

Затем она развязала примотанную к двери веревку и гордо прошествовала мимо ошеломленной горничной, пряча под мышкой сверток с книгой.

И услышала вслед удивленное:

- Софья Николаевна! Где вы нашли столько пыли? Я же давеча в кладовке убиралась.

Понятное дело, Соня могла лишь наспех отряхнуться, вылезая из насквозь пропыленной грязной комнаты.

- Значит, плохо убиралась, - буркнула она.

Но идя по коридору, чувствовала спиной недоверчивый взгляд Агриппины.

Дверь в свою комнату она захлопнула перед носом любопытной служанки, которая шла за нею следом, и, видно, хотела княжну ещё о чем-то спросить. Придется ей со своими вопросами повременить. Без разрешения она вряд ли переступит порог Сониной комнаты.

Только зря княжна предвкушала, как она останется одна. Увы, опять ей не удалось даже развернуть свою находку. В коридоре послышался голос вернувшейся матери.

- Агриппина, позови-ка мне княжну!

И Соне ничего не оставалось, как быстро сунуть сверток с книгой в нижний ящик комода.

Потому ныне она и сердила Марию Владиславну своей рассеянностью. Якобы, увлеченностью какой-то там книгой. На самом деле Вольтера Соня вовсе не читала. Глаза её лишь скользили по строчкам, прочитанное нисколько не усваивалось, а в голове все время вертелась мысль: что же это за книга такая, которую дед прятал в потайной комнате?

Княжна даже подумала, не отослать ли вызванную для помощи в переодевании Агриппину, тогда у неё появится возможность хотя бы наспех просмотреть находку. Но вдруг княгиня этому удивится и сама наведается к Соне в комнату, чего бы той сейчас вовсе не хотелось.

Понятное дело, маменька не станет проводить в её комнате обыск - с чего бы вдруг, не оттого же, что Агриппина увидела её в пыли? Но если бы Мария Владиславна что-то заподозрила, она просто потребовала бы у Сони отчета. И дочь не посмела бы её ослушаться, рассказала бы все, что знает. А если маменька захотела бы отобрать находку дочери, то и её пришлось бы отдать...

Теперь же княжне отчего-то было приятно и весело оттого, что ничего подобного не произошло, и она обладает тайной, о которой никто из домашних даже не догадывается. Подумать только, иметь под самым боком секретную лабораторию деда Еремея и не подозревать об этом!

Глава вторая

Граф Дмитрий Алексеевич Воронцов явился к обеду вместе с каким-то пожилым господином лет пятидесяти, высоким, худощавым с проницательными умными глазами, в которых однако пряталась некая загнанность. Словно он постоянно ожидал от жизни какого-нибудь подвоха, и потому не шел по ней решительно и смело, а осторожно перебирался как по льду замерзшей реки. Проверяя при том, не окажется ли на пути запорошенной снегом полыньи.

- Иван Петрович Кулагин, - представил его Астаховым Воронцов и так взглянул на Софью, что она поняла: граф задумал очередной "жизненный опыт", как он называл свои проделки.

Иначе и не скажешь. Воронцов любил сталкивать между собой людей, отличных не только по характеру и имущественному положению, но и людей разных по происхождению, по совершенно отличным взглядам на жизнь.

Сам он предпочитал в это время находиться как бы в стороне, чтобы посмеиваясь наблюдать за разворачивающимся перед ним действом, как если бы его разыгрывали для него нарочно приглашенные актеры.

- Самой умной книгой я почитаю труд Аристотеля "О душе", - любил говаривать он. - Умный грек немало наблюдал людей, чтобы в совершенстве знать их психические стороны.

- В совершенстве знать эти стороны невозможно, - спорила с ним Соня, потому что психическая сторона человека слишком хрупка и многообразна, слишком переменчива и необъяснима.

- Вы, княжна, слишком увлекаетесь софистикой6, - дьявольски ухмылялся он: граф обожал её дразнить.

- При чем здесь софистика, - сердилась Соня, - я всего лишь, так же, как и вы, высказываю свое мнение.

Что за цель преследовал он на этот раз, оставалось только гадать. Может, хотел показать Соне, как она смешна со своими пристрастиями, тягой к истории, к независимости, стремящаяся быть отличной от других девиц, вполне удовлетворенных своей маленькой ролью в жизни общества?

Чего же ему так неймется? Почему он раз за разом посещает небогатый дом Астаховых и пытается доказать Софье, что она всего лишь взбалмошная девица с претензиями? Почему просто не оставит её в покое?

Фамилия Кулагин княгине Марии Владиславне ничего не говорила, как она ни напрягала свою память. Возможно, где-то она её и слышала, но то, что этот человек не принадлежал к бомонду, несмотря на свое довольно приличное платье, было видно и так. Зачем же Дмитрий привел его с собой? Вряд ли знакомством с этим человеком он так дорожит, чтобы таскать его с собой в дома петербургских аристократов.

Несмотря на свое незавидное финансовое положение, княгиня Астахова обладала повышенным чувством собственного достоинства и очень болезненно воспринимала покушения на свой авторитет. Или намеки на это самое положение.

Зато Соня знала о Кулагине многое. Автор часов "яичной фигуры", русский механик-самоучка, который несколько лет назад преподнес императрице Екатерине эту диковину и произвел своим даром такое сильное впечатление, что получил от неё предложение возглавить механические мастерские Российской академии наук.

Маменьку можно было простить за то, что она не знала фамилию главного механикуса России, а Соня поклонилась ему с благоговением, чем вызвала нешуточное удивление княгини. Обычно её своенравная дочь следовала этикету без особой охоты, причем перед людьми куда более достойными, чем сей невзрачный человек.

- "Диковина.., показывавшая время и отбивавшая часы, половины и четверти часа, заключала внутри себя крохотный театр-автомат. По прошествии каждого часа створчатые двери раздвигались, открывая "златой чертог", где разворачивалось представление. В полдень часы играли сочиненный в честь императрицы гимн..."

Соня произнесла это на память, на одном дыхании, поймав нешуточное удивление в глазах Воронцова. А он думал, что занятия Сони - всего лишь игрушка для скучающей аристократки? Не предполагал в ней хоть каких-то основательных знаний?

- Вы знаете о моих часах, - скупо улыбнулся механик.

- О них знает всякий просвещенный человек! - горячо воскликнула княжна.

Теперь удивление в глазах Воронцова сменилось раздумчивостью. Словно он мысленно проверял свои действия: так или не так он все делает?

- Господа, прошу вас за стол, - предложила Мария Владиславна.

Ох, уж эти книгочеи и мудрецы! Не случайся вблизи них люди практические и помнящие о сиюминутном, каковой была она сама, так, пожалуй, и с голоду бы умерли. Говорят о каких-то часах, которые сделал этот Кулагин. Значит, он часовщик? Простой мастеровой? Совсем голова кругом! Вряд ли Дмитрий опустился бы до такого...

Как жаль, что именно подобных людей уважает её дочь, и именно с ними предпочитает общаться. Глупо было надеяться, что Воронцов отвратит её от пагубной привычки, он, оказывается, и сам такой. Неужели все усилия княгини, найти дочери достойного жениха, отца её будущих внуков, тщетны?

Граф Дмитрий Алексеевич за столом сел напротив Сони, Ивана Петровича поместил рядом с нею, а княгиню - подле себя. Теперь он мог продолжать разыгрывать свой маленький спектакль, лицезрение коих в последнее время весьма развлекали его.

Тему разговора, который начался за столом, он сам и предложил. Будто невзначай Воронцов заметил механикусу, что его прелестная соседка весьма образованная женщина, она знает языки, интересуется историей и другими науками...

В ответ на его представление Кулагин повел себя самым странным образом. Он посмотрел на Соню как бы с некоторой брезгливостью и даже слегка отодвинулся, словно объявленная её образованность была сродни нехорошей болезни.

- По моему разумению, - сухо проговорил он, - излишняя ученость не только не красит молодую девицу, а и позволяет ей вступать на поприще, которое издавна было привилегией мужчин. Это так же противоестественно, как словосочетание - женщина и война. Некоторые живописцы изображают женщин с мечом в руке, но только лишь в виде аллегории.

Соня оторопела. Получать незаслуженную отповедь от человека, которого она уважала, ещё не видя его, перед чьим талантом преклонялась... Не в этом ли состоит "опыт" графа - показать ей, что человек, талантливый в механике, вовсе не обязательно будет иметь передовые взгляды в самых обычных отношениях между людьми. Или поколебать её авторитеты, пристрастия, показать, что они на деле преклонения не стоят?

Зато высказывание Кулагина нашло самый горячий отклик в сердце Марии Владиславны. Она посмотрела на него с симпатией и даже с надеждой: если это говорит человек, которого её дочь почему-то уважает, то, может, она прислушается к его словам?

- Император Петр Великий весьма почитал свободные нравы, царящие в Европе. Он многому научил нас, русских, - проговорила княгиня, позволяя себе некоторую вольность по причине своей особой заинтересованности в разговоре, - но я все же думаю, что склад наших отношений, наши законы нам не следует отвергать от начала до конца. Грамотность - пожалуйста, это можно, почитать роман, поучить своих детей, но науки... Что с нами будет, ежели все женщины увлекутся науками?!

- Кланяюсь вам, ваше сиятельство, целую ваши руки, - пожалуй, излишне живо откликнулся на её речь Кулагин. - Женщина создана богом для воспроизведения потомства и поддержания домашнего очага. Ежели она прекратит этим заниматься, в мире настанет хаос. Я представляю себе женщину ученую в виде столь любимого алхимиками растения мандрагора7. Ей приписывают свойства, коими она не обладает. На неё надеются, она надежд не оправдывает. А когда женщине-ученой о том намекают словом или делом, она приходит в негодование, ощущает высказанную ей правду как обиду, и будет до самой смерти грызть несчастного своими ядовитыми зубами, не давая ему ни отдыху, ни сроку. А случись, паче чаяния, судьба вознесет её выше того, кого ученая женщина считает своим обидчиком, она ему ещё и мстить начнет. Причем, используя для того самые недостойные методы...

На взгляд Марии Владиславны гость-часовщик пошел в своих рассуждениях уже непонятно куда, но начало было положено. Софья, похоже, сникла, не встретив в нем поддержки. Ничего, это ей на пользу пойдет!

- Неужели вы действительно считаете, что женщины только и годны для того, чтобы рожать детей да вести хозяйство? - между тем вопрошала Соня, которая никак не могла поверить услышанному.

- Так и считаю, - сухо подтвердил механикус.

- И вы ни разу не встречали женщины умной и образованной, но не мелочно мстительной?

- Не встречал.

- А что вы скажете о Екатерине Романовне Дашковой?

Соня назвала имя своего кумира - женщины, на которую страстно мечтала быть похожей. Княгиня Дашкова имела столько заслуг, столько черт характера для подражания, что в одночасье и не перечислишь. Она и хотела сказать о Екатерине Романовне хотя бы немногое, самое главное, как голос матери прервал её на полуслове.

- Иван Петрович, батюшка, да что же это с вами?!

Соня спохватилась и посмотрела на Кулагина. Тот сидел мучнисто белый, жадно хватая воздух ртом, в то время как рука его медленно ползла к карману, видимо, за лекарством.

Она развернулась на стуле и живо подхватила за плечи начавшего падать механикуса. Воронцов тоже выскочил из-за стола и вдвоем они положили его на кушетку, а княгиня ловко подсунула под голову Кулагина подушку.

- У Ивана Петровича больное сердце? - шепотом спросила Соня Воронцова, пока маменька вдвоем с вызванной ею Агриппиной поили Кулагина его же лекарством.

- Его болезнь как раз и именуется - Дашкова, - желчно пояснил Воронцов.

- Вы хотите сказать, что неприятие механикусом просвещенных женщин происходит по вине Екатерины Романовны? А разве не возглавляет он механических мастерских, которые суть вотчина княгини?

- Это так. Будет возглавлять, ежели сиятельная директор академии не оставит его в покое.

- Что вы такое говорите? - подивилась Соня. - В какой области могут столкнуться интересы двух столь разных по своему положению людей? Княгиня и простой механик.

- Гениальный механик, - поправил Воронцов. - И столкнуться они могут в той самой области: как директор академии и один из её работников. Оба талантливы. Каждый по-своему, но княгиня все время помнит, кто по происхождению Кулагин, и кто она. И требует от него безусловного преклонения и почитания. Ждет, что он начнет, как все прочие, курить ей фимиам8. Деньги, нужные ему для работы, подолгу задерживает, отчего планы механика летят ко всем чертям. Он, конечно, впрямую не жалуется на притеснения, но когда есть возможность, лично просит у императрицы денежной помощи мастерским. Императрица по своей слабости к людям талантливым, деньги ему дает, часто в обход её сиятельства, чем вызывает ещё больший гнев Екатерины Романовны.

- Об этом я и подумать не могла, - чуть ли не простонала Соня. - Эта женщина сделала столько для российской науки, она происходит из старинной аристократической семьи, она друг Дидро, лично знакома с Вольтером...

Нет, положительно, увлечение Сони, историей не прошло даром. Понятное дело, с течением времени недостатки героев легенд и мифов забываются, в представлениях потомков они получают некий ореол, идеальные нравы и поступки. Вот и княжна считает, что происхождение её кумиров, их поведение в обычной среде должно быть выше всяких похвал. Идеально.

Граф улыбнулся её словам, как улыбаются наивности ребенка, и произнес:

- Насчет пользы Академии для науки спорить не буду - кое-что Екатерине Романовне удалось, а вот насчет её сиятельных предков... Вы не забыли, Софья Николаевна, что княгиня Дашкова - в девичестве Воронцова, и мы с нею дальние родственники? То-то же! Потому о нашей фамилии я знаю, возможно, несколько более других. Например, о том, что в свое время отца прекрасной Катеньки петербуржцы звали меж собой Роман - большой карман. За его лихоимство сверх меры. А всего два года назад наша императрица преподнесла ему в подарок большой кошелек. Не надо пояснять, почему?

- Свергаете моих кумиров? - невесело усмехнулась Соня. - Только не пойму, зачем? Кстати, ваш друг Кулагин, кажется, пришел в себя. Узнайте, не нужно ли ему чего?

Граф помог Кулагину подняться с кушетки, и все вернулись за стол, но разговор иссяк, и напрасно княгиня пыталась его оживить. Так славно начинали. И о Дашковой заговорили, которую, кстати сказать, княгиня Астахова не очень любила. Уж больно Катерина Романовна вознеслась над всеми. И сама стала гордячкой, не подступись! Недаром же императрица Екатерина Алексеевна потихоньку отдалила её от себя. А то уже петербургский бомонд стал поговаривать, что это Дашкова подарила своей вельможной подруге российский престол. По крайней мере, со слов самой княгини...

Мария Владиславна обычно в такие дела не вникала. Она твердо была уверена, что политика - дело мужчин. Но тут в неё вплетались и другие интересы. Ведь за что-то же императрица поставила бывшую подругу заведовать вначале Петербургской, а потом и Российской академиями наук. На такой должности, и вдруг женщина!

Пусть бы и женщина. Поставили, доверили, - управляй, но зачем же внушать другим, что ты - ангел на земле? И уж такая она бескорыстная, и такая чистая помыслами, и ничего-то ей не надо. А как же её настырность, с коей она вытребовала у фаворита Потемкина военный чин для своего сыночка? Сопливому мальчишке дали сперва чин штабс-капитана, а потом и сам Потемкин его к себе адъютантом взял! Небось, вздумай пойти по её пути княгиня Астахова, сиятельный Григорий Александрович её и слушать бы не стал!

В свете поговаривали, будто Екатерина Романовна не возражала бы видеть сына в роли фаворита самой императрицы. А чего стоит один только роман Дашковой с дядюшкой по мужниной линии Никитой Паниным! Понятное дело, княгиня Екатерина вся отрицала, но, по мнению Марии Владиславны, нет дыма без огня. Дочери, понятное дело, о том знать не стоит, не для девичьих ушей такое...

Впрочем, в её возрасте у самой Марии Владиславны уже двое детей было, и она много знала подобных историй про аристократов Петербурга.

Княгиня очнулась от дум - отвлекаться за обеденным столом в присутствии посторонних людей - моветон! Нравится гость, не нравится, а себя в руках держать надобно.

Нежеланный гость сидел и нехотя ковырял вилкой в блюде, которое по приказанию княгини приготовила кухарка. Насколько Мария Владиславна знала, граф Воронцов очень любил жареные битки из телятины под соусом, который могла делать только Груня, а княгиня её рецепт никому не давала, посмеиваясь, что в каждой себя уважающей семье должен быть хотя бы один секрет.

Дочь Соня шутила, что Воронцов ездит к Астаховым вовсе не из-за нее, а из-за кухаркиного соуса. Пусть шутит. Как и о том, что Дмитрий Алексеевич закадычный друг княгини, так как они вместе перемывают кости всему Петербургу. Марию Владиславну не обманешь, Соня нравится графу. А то, что он ей в своем чувстве не признается, говорит всего лишь о его боязни попасть на язык княжне Софье. А ведь он прав: высмеет и глазом не моргнет. С неё станется.

Нет, чтобы посмотреть на молодого человека с симпатией. Хотя бы в благодарность за его постоянство и бескорыстие. Кто любит общаться с обедневшими, хотя бы и знатными людьми? Пока ты на коне, всякому нужен, а как под конем... Многие ли наклонятся, чтобы руку тебе подать?

Княгиня поймала себя на этой красивости и смутилась: не иначе от дочери заразилась, от её романов. Сама, вроде, их не читала, но, наверное, от них исходил некий дух романтизма, вот она и подцепила, словно болячку какую.

Но вот гости и собрались уходить.

- Простите, княгиня, - поклонился ей этот... Кулагин - до чего невзрачная фамилия! - стар стал, болячки одолевают. Поеду домой, прилягу...

Мария Владиславна тут же стала гостя разубеждать - теперь его жалко стало.

- Какой же вы старый, - улыбнулась она ему. - Вы молодец: и спина прямая, и глаза живостью горят. Рановато о старости заговорили.

И в самом деле, мужчина, не старше её самой, а княгиня пока - тьфу, тьфу! - никакими болячками не страдала. Разве что сердце порой разболится. Да как ему не болеть, когда столько лет на себе воз везет, не всякому мужчине подъемный.

Проводив гостей, она окинула взглядом стол, на котором почти все осталось нетронутым, и приказала Агриппине аккуратно собрать наготовленное, положить на ледник, вдруг ещё кто наведается... Мало ли, может, Николушке какая оказия выпадет. Он писал, на днях заедет. Тогда не застанет врасплох, как о прошлом месяце, когда среди ночи Груше пришлось срочно любимые куриные котлеты князя готовить. Потому что в прошлом месяце он приехал, когда дом уже готовился ко сну, и с порога заявил:

- Два дня мне во сне Грушины котлеты снятся!

Что-то она сегодня все о каких-то пустяках вспоминает. А граф уезжал домой, с Соней ни о чем и не пошутил, как обычно. Для чего тогда Мария Владиславна устраивала этот обед? Эдак, последний ухажер их дом покинет.

Может Николя образумит сестру? Княгиня тяжело вздохнула и мысленно попеняла мужу: "Не поберег ты себя, Николай Еремеич, оставил меня одну с малолетними детьми, почти без средств. Как мы выжили, не заложили дом, не продали Сонюшкино имение, до сих пор удивляюсь... Выжить-то выжили, а далее что? Николушке кто поможет? Он ведь теперь наш кормилец, хотя я лишний раз стараюсь обходиться без его жалованья...Без денег все худо. Вон у графа Апраксина сынок - на пять лет моложе Николушки, а уже секунд-майор9. Одно слово, денег куры не клюют. А чем, скажи, я своему сыну помогу? Обидно за дитя родное. Ему за каждое свое продвижение по службе надобно кровью заплатить..."

Да, а куда Софья-то подевалась? Неужто опять за своего Вольтера уселась?

Соня же, дождавшись, пока их дом покинут гости, а маменька займется хозяйством, уединилась в своей комнате, чтобы наконец как следует рассмотреть свою находку. Но не успела она открыть заветный сверток, как в дверь её комнаты опять постучали.

"Маменька!" - с досадой вздохнула Соня и, хотя очень любила свою мать, сейчас её видеть не хотела. Только ничего не поделаешь. Находка снова отправилась в ящик комода, а она открыла дверь матери.

- Никак с Дмитрием Алексеевичем повздорила? - с порога начала та. Хоть бы одного ухажера сохранила. Последний, самый постоянный, ценить бы надо.

Соня тяжело вздохнула. У маменьки только женихи на уме.

- Повздыхай мне! - прикрикнула княгиня. - Небось, уже и родной матери не рада? Оторвала тебя, вишь, от затворничества!.. Так повздорила с графом али нет?

- Что вашему графу сделается! - буркнула Соня. - Вы лучше бы поинтересовались, зачем он к нам Кулагина привел.

- Ну и зачем?

- Хотел убедить меня, что княгиню Дашкову мне уважать не должно, потому как она сживает со свету бедного механикуса по причине своей вздорности и злопамятности.

- Это он так про Екатерину Романовну? - не поверила Мария Владиславна. Как бы она сама ни относилась к Дашковой, но порядок есть порядок. Женщину, крестной матерью которой была императрица Елизавета, а крестным отцом император Петр Третий? А какого происхождения этот его Кулагин? Он хоть дворянин?

- Кажется, его отец торговал мукой, - неохотно проговорила Соня; она уже была не рада, что затронула эту тему.

- Иными словами, человек низкого происхождения. И он недоволен княгиней, подругой самой императрицы Екатерины? Да по мне пусть она его хоть плетьми засечет!

- Маменька, Кулагин - не крепостной.

- Все едино, рядом с княгиней он - так, букашка, глазу невидимая!

- Он - талантлив. Его сама императрица Екатерина Алексеевна отличает.

- Отличает по причине доброты своей. Мало ли прихлебателей у её стола кормится? Потому он и запамятовал, кто есть на самом деле. В который раз я убеждаюсь: холопу свою приязнь надо отмерять скупо, иначе он возомнит о себе невесть что... Но от Воронцова я такого не ожидала. Мало того, что он сам с недостойным человеком дружит, да ещё изволит его в порядочный дом приводить. Поневоле подумаешь, не отказать ли такому от дома. Ведь как об этом свет скажет? Астаховы настолько обнищали, что уже с простолюдинами дружбу водят...

Соня опять вздохнула. На этот раз украдкой. Маменька села на своего любимого конька: родовитость, аристократия. Поскольку о достатке того или иного обсуждаемого княгиня из чувства справедливости старалась не говорить, то поминала его происхождение. Как говорится, за неимением гербовой бумаги пишут на простой.

Говорить о достатке Мария Владиславна остерегалась также из боязни накликать на семью ещё большую бедность. Несмотря на крайне экономное ведение хозяйства, ей неоднократно приходилось занимать деньги у своих более удачливых и обеспеченных подруг.

Другая делала бы эти самые долги и спала спокойно - никто из кредиторов с неё ничего не требовал, но княгиня была слишком честна и щепетильна, чтобы опуститься до такого, как она считала, позаимствованного у французов, способа существования. Русский человек не может жить одним днем. Порой она предпочитала занять деньги у кого-то другого, но долг предыдущий возвратить в срок. Среди подруг она считалась человеком слова и этой характеристикой весьма дорожила.

Одно Софью успокаивало: Мария Владиславна любила вздремнуть днем часок-другой. Вряд ли она изменит своей привычке и сегодня. А тогда наконец у княжны появится время, чтобы как следует разглядеть свою находку.

Сочувствие дочери, внимание, с которым она кивала речам матери в нужный момент, умилили княгиню. Зря она нападает на свою девочку, которой бог не дал ума. Не в том, что касаемо наук, а ума житейского, практического, благодаря которому умные девицы, порою, из небогатых семей, делают себе такие выгодные партии.

Сколько завидных женихов прошло через дом Астаховых! И всякий раз Мария Владиславна думала: вот, этот Соне непременно приглянется. Но нет, мимо её взора проходили и молодые, и богатые, - никто внимания глупой девицы не привлек...

Наконец посреди мысленного сетований княгини на неудавшуюся жизнь, она вдруг широко зевнула, перекрестила рот и кряхтя поднялась из кресла в комнате дочери.

- Пойду, пожалуй, прилягу. Притомилась, - как обычно заметила она.

- Конечно, маменька, отдохните.

Соня поспешно отвела взгляд, чтобы мать не увидела в её глазах нетерпения. Дождалась, пока не затихнут за дверью шаги княгини, и опять вытащила свой сверток.

Книга по-прежнему была серой от пыли, и Соня поняла, что прежде, чем её читать, надо вытереть находку влажной тряпкой - благо, переплет кожаный, ничего с ним не сделается. А листы осторожно встряхнуть, ежели они не слишком ветхие, и не рассыплются прямо в руках. Ведь книга пролежала в неприкосновенности... она задумалась, подсчитывая - никак не менее шестидесяти одного года!

Однако, как проделать все это, не выходя в кухню? Соня опять завернула сверток и прикрыла его другими книгами, которые лежали на столике подле кровати. Уходить не хотелось. Отчего-то княжне казалось, что стоит ей лишь выйти за дверь, как найденная книга исчезнет. Ее окутывал флер таинственности и потому как бы держал на особицу от мира реальных вещей. Сердце Сони начинало учащенно биться, едва она притрагивалась к книге.

Но выходить из комнаты все же пришлось, и княжна таки нос к носу столкнулась с Агриппиной.

- Ой, княжна, а я к вам! - как всегда с восклицания начала она. - В гостиной баронесса Толстая дожидаются. Приказали доложить о себе...

- Приказали! Как баронесса может приказывать чужой горничной?

Это Соня давала выход своему раздражению: чего бы баронессе церемониться с Агриппиной? Но нет, каково! все словно сговорились отвлекать Соню от её дела.

- А вот так, - Агриппина выпятила грудь и приподнялась на носки, баронесса женщина высокая и дородная. - Доложи, говорит, Софье Николаевне, что я её жду!

Горничная выпучила глаза, видимо, изображая свирепость гостьи, и надула щеки. Потом она приняла обычный дерзкий вид и вроде задумчиво проговорила:

- А как, скажите на милость, я доложу, ежели княгиня спят и будить не велели?

- До чего же ты глупа, Агафья! А ещё хочешь, чтобы тебя Агриппиной называли. Да знаешь ли ты, что Агриппина в переводе с греческого... постой, а что же означает твое имя? - Софья помедлила, складывая вместе значения слов и, не выдержав, прыснула. - Схватить за ногу!.. Так вот, раз баронесса меня спрашивает, то надо меня звать, а не маменьке докладывать.

- Мария Владиславна наказали - докладывать обо всем, - строго сказала Агриппина, все же обиженная несправедливым переводом своего нового красивого имени. - А вы, княжна, к слову сказать, опять в пыли. И где вы только её находите! Я хоть и глупая, а думаю, вам в таком виде к баронессе не след выходить.

- Не след! - передразнила горничную Соня и пошла в ванную комнату приводить себя в порядок.

Надо будет посмотреть, не осталось ли пыльных следов под полкой, где она выходила из комнаты деда. А то любопытная горничная непременно сунет туда свой нос. Она приоткрыла дверь и крикнула Агриппине:

- Баронессе наливки подай... Или чего ещё она там попросит.

Баронесса Татьяна Михайловна Толстая сидела в кресле так грациозно, так царственно небрежно, так изящно обмахивалась веером, что её вполне можно было представить сидящей на троне.

Соня остановилась в дверях, невольно залюбовавшись зрелой красотой гостьи. "Сколько же ей лет?" - вдруг подумала она. Баронесса помнилась ей такой ещё в Сонины пять лет, когда приезжала в гости к маменьке. "На вид не более тридцати, но если я помню её в одной поре не меньше двадцати лет... Ежели бы не перчатки, которые она не снимает, и не платья с закрытым воротом, можно было бы подумать, что красота Толстой неувядаема..."

Гостья пила наливку.

- Хороша! - причмокнула она, опрокидывая очередную рюмочку: голос её не по-молодому дребезжал, а подбородок, когда она закинула голову, оказался весьма дряблым. - Мария Владиславна сама готовила или кухарка?

- Напитки у нас маменька изготавливает, - пояснила Соня, - у неё рецепты ещё от бабушки.

"Пожалуй, не тридцать, а все сорок будет. Вот ежели б не подбородок.., - подумала Соня и села в кресло напротив гостьи. - Наверное, поэтому злые языки зовут её "вечной Татьяной". Следы времени заметны не на её лице, а на всем остальном теле. Что ж, каждый старится по-своему".

Но что ни говори, а баронесса была красивой женщиной. Парик у Толстой белый, но Соне виделись у неё волосы медно-рыжие, какие ей должна была бы подарить природа. Этот цвет удивительно подошел бы к алебастрово-белой коже её лица, и к живым карим глазам, которые в полумраке гостиной казались такими же бордовыми, как шелковое платье Татьяны Михайловны.

"Опять эта Агриппина поленилась как следует открыть портьеры! раздражаясь, подумала Соня. - Не зажигать же свечи посреди дня!"

Она встала и направилась к окну, поясняя на ходу:

- У нашей горничной, вестимо, боязнь света. Из-за того, что она не отдергивает шторы, в гостиной всегда полумрак.

- Это я запретила ей открывать окна, - баронесса проворно схватила Соню за руку: кстати, её рука оказалась слишком худой, даже сухой для молодой женщины.

Молодой, не молодой, - опять садясь в кресло, княжна сердилась на себя за такие мысли: что это она будто старая завистница все подсчитывает чужие года. Какая разница, сколько лет Толстой. Главное, эта достойная женщина приехала с визитом именно к Соне и вряд ли с её стороны это просто визит вежливости.

- Агриппина сказала, вы спрашивали меня. Не маменьку, она не перепутала? - решила на всякий случай уточнить Софья.

- Не перепутала, - Толстая отчего-то насмешливо смотрела на нее. Догадываешься, какая у меня к тебе нужда?

- Не-ет, - протянула Соня недоумевая. Прежде она никогда не сталкивалась с баронессой. То есть, видеть, конечно, видела, но даже не разговаривала. Да и о чем? Разве были у них общие интересы?

- Догадываешься, - не согласилась та. - Раз к дедушкиным секретам ключ подобрала, значит, догадываешься.

- А откуда вы знаете, что у моего дедушки были какие-то секреты? спросила Софья, но получилось это у неё так ненатурально, что она сама смутилась.

Но не оттого, что якобы пыталась ввести Татьяну Михайловну в заблуждение, а оттого, что не знала, как ей свою непричастность объяснить. Она была наслышана, что дед увлекался алхимией, и, возможно, сделал какие-то открытия, изготавливая свои притирания... Что он ещё мог открыть такого, что было особым секретом? Может, покусился на тайны бытия, и церковь внесла его в свои черные списки? Всяко, не философский камень! Уж такую-то тайну ему сохранить бы не удалось.

- Неужто я ошиблась? - баронесса в задумчивости смотрела на нее.

- В чем? - с неизвестно откуда взявшимся трепетом спросила Соня; у неё даже мурашки по коже пошли от предчувствия, что в дом Астаховых вместе с баронессой Толстой вошла ТАЙНА.

- Скажи, деточка, ты знаешь, что на дворе весна?

Соня покраснела.

- Знаю. Сегодня восемнадцатое апреля.

- И ты нынче гуляла?

- Нет. На улице холодно и сыро.

- Холодно. А в холод выходить, значит, не стоит?

Соня недоумевала, что такое баронесса говорит? При чем здесь погода? И что странного в том, если человек не выходит из дома в плохую погоду? В конце концов, не за этим же гостья приехала!

- Отчего-то я решила, что ты пошла в своего деда. Он ведь не только со всевозможным тщанием изучал тайны алхимии - кстати, сказать, не без успеха, но он умел и радоваться жизни. Был, не побоюсь сказать, отчаянным, лихим человеком. Не книжный червь, а этакий ученый разбойник благородных кровей. Я думала, он сумел передать свою жизненную энергию ежели не внуку, то хотя бы внучке... Нет, ты не Астахова. Ты, Сонечка, Крылова, в маменьку.

Соня обиделась. Она вовсе не хотела походить на материнскую родню. По преимуществу, людей рассудительных и флегматичных, как сказала бы сама Толстая, без изюминки. Ведь Соню интересовало генеалогическое древо рода Астаховых, а вовсе не Крыловых!

Баронесса спохватилась.

- Не подумай, дитя мое, что я тебя обидеть хочу. Ни в коем случае. Род Крыловых основательный. Все здоровые, работящие - вон как твоя маменька изворачивается, чтобы нищеты избежать... Тьфу, опять не то говорю!.. Ежели вспомнить твоего же деда Еремея Астахова, так, может, оно и к лучшему, что ты не в него. В роду Астаховых, говорят, слишком много было авантюристов и безбожников... Старыми девами оставались девицы вельми ученые, коим было не до мирских утех... Впрочем, теперь уж о том позабыли.

Она покряхтывая поднялась из кресла.

- Погодите! - выкрикнула Софья, не умея от волнения подобрать нужных слов. - Вы говорите так, будто знали моего дедушку. Или мне показалось? Ведь этого не может быть, он умер шестьдесят лет назад.

Графиня в задумчивости остановилась.

- Ежели быть точным, тому минуло шестьдесят один год.

- Но тогда вам должно быть... То есть, я хочу сказать, ведь вы знали его не маленькой девочкой?

- В ту пору, дорогая княжна, мне уже исполнилось семнадцать лет, и я год как была замужем за камер-юнкером10 Толстым, упокой Господь его душу! А я сама была фрейлиной императрицы Екатерины, супруги Петра Великого...

- Не может быть! - ахнула Соня.

- Чего не может быть? - сощурилась баронесса. - Того, что я была фрейлиной императрицы?

- Не может быть того, чтобы вы знали дедушку. Ведь тогда вам исполнилось...

- Правильно, семьдесят восемь лет. Как быстро пролетело время!

- Но вы же... но вам же... столько лет никогда не дашь!

- Ежели я донага разденусь, то дашь именно столько, ни годом меньше. Разве ты не слышала, что женщины, которые пользовались притираниями твоего дедушки, очень долго сохраняли молодой вид. Чего греха таить, сама императрица благодаря его искусству выглядела моложе своих лет. Понятное дело, когда и внутренности твои здоровы...

- Значит, это правда, что мой дедушка имел доступ...

- В покои фрейлин, и даже самой императрицы, - подхватила баронесса. Во дворце-то мы с ним друг друга и углядели. Нынче старухи рассказывают своим внучкам, будто раньше время невесть какое строгое было. Жены вели себя примерно, мужьям не изменяли... Сказки все это. Понятное дело, мы стремимся уберечь внучек от собственных ошибок. Но уж ежели сама императрица греха не убоялась... Не стану смущать тебя подробностями, детка, кои для девичьих ушей не предназначены. Скажу только, что кое в чем, пожалуй, и мы от французов не отставали, от Версаля ихнего...

- И все-таки в это невозможно поверить! - почти выкрикнула Соня. - То есть, я не о том, что мы отставали от французов в любовных утехах, о вас. Даже самый злобный завистник не даст вам, Татьяна Михайловна, больше сорока лет, да и то, глядя...

- На мою шею? Да что там, не стесняйся. Что есть, то есть. Этим как раз я твоему дедушке и обязана. Молодым лицом то есть. Так наградил он меня за ночь любви, которую я ему подарила.

Татьяна Михайловна помолчала.

- Впрочем, теперь я и не знаю, награда это или наказание. А ведь он обещал мне: "Вот погоди, Танюша, месячишко-другой и найду я эликсир бессмертия!" Я тогда думала, он шутит. Хвастает передо мной. Мне ведь в семнадцать лет и крем его не больно был нужен.

- Ваша светлость, баронесса, не спешите уходить, я умоляю вас! Хотите я принесу вам чаю, шоколаду, у нас есть бутылка хорошего французского вина... Вы первый человек, который хоть что-то может рассказать мне о дедушке. После его смерти у нас отчего-то не оказалось никаких документов. Даже о нашем далеком предке князе Сильвестре, что жил почти два века назад, мне известно больше, чем о Еремее Астахове.

- Не осталось никаких документов, говоришь?

Соня, сообщая это баронессе, почти не покривила душой. В конце концов, найденная ею книга никак не может считаться документом, тем более, что пока даже неизвестно, о чем она.

А Толстая продолжала говорить словно бы сама с собой.

- Мне ведомо, что твой дедушка писал дневник. Может, он его сжечь успел? Но зачем? Скорее всего, князь где-то свои записи спрятал. А где найти это место, трудно сказать. Видишь ли, деточка, наши отношения с твоим дедом были слишком недолги. Я толком не успела узнать ни его привычек, ни каких-либо секретов. Так что, боюсь, от моего рассказа тебе будет мало проку... Ну, хорошо, я, пожалуй, останусь и поведаю то немногое, что знаю о нем. Мои сведения о Еремее Астахове невольно собраны по крупицам уже после внезапной гибели князя. В расцвете лет . А точнее, после его злодейского убийства. Но сразу оговорюсь, кто убийца, мне неизвестно.

- Убийства? - Соня впилась глазами в Толстую. - Баронесса, вам это доподлинно известно?

- Это мое мнение, - отрезала Татьяна Михайловна. - Такой человек, как князь Астахов, попросту не мог УПАСТЬ С ЛЕСТНИЦЫ!

Глава третья

Соня проводила баронессу Татьяну Михайловну до кареты, хотя та её отговаривала. Мол, сыро, холодно, а с Невы пронизывающий ветер. Но княжна никак не могла расстаться с этой необыкновенной женщиной, которая не только знала её деда, но и была посвящена им в кое-какие свои секреты. И какие секреты! Эликсир бессмертия. От одних слов дыхание спирает.

Колеса экипажа уныло застучали по мостовой. Соня поежилась, глядя ему вслед. Середина весны, а на улице точно осень: сырость, слякоть. Неужели и в такую погоду Еремей Астахов не захотел бы посидеть дома с любимой книгой в руке и стаканом грога?

Высказывание баронессы насчет её непохожести на деда все ещё звучало в голове Сони. Неужели она на самом деле производит впечатление такой тихони и затворницы? Такой рохли!

Надо сказать, что княжна как раз тихонь и не любила. Ей нравились женщины мужественные, решительные, те, что добивались в жизни чего-то своим умом. Преодолевали трудности. Шли к цели. Почему Соня не такая?

Она сидела дома вовсе не оттого, что была нелюдимой и предпочитала одиночество какому бы то ни было обществу. Просто ей отчего-то не везло с друзьями. Среди множества Сониных знакомых не было ни одного, кого она хотела бы сделать своим наперсником. Или наперсницей.

Но тогда что же получается? Неужели все годы Соня ждала, чтобы кто-то взял её за руку и повел за собой, увлек своим примером? А когда такого не нашлось, обвинила во всем свое невезение? Нет, Софья Николаевна, все дело не в ком-нибудь, а в вас. Права Толстая, до неотразимых представителей рода Астаховых вы никак не дотягиваете!

Думать так было грустно. Может, потому Соня не нашла себе жениха и не вышла замуж, что не могла ничего дать своему любимому, ежели бы такой у неё случился. И даже не в смысле приданного, а, может, своей особой незаурядности. Чтобы будущий муж не зевал в её обществе от скуки, а наоборот, гордился своей незаурядной женушкой...

Итак, разложим по местам, все, что сегодня довелось узнать. Дедушка Еремей Астахов за ночь любви подарил фрейлине Толстой секрет омолаживающего крема, благодаря которому её лицо до сих пор молодо и свежо, в то время, как остальное тело неумолимо состарилось.

Татьяна Михайловна уверена, что дед Еремей создал эликсир бессмертия, или подошел близко к его созданию, но внезапная смерть не дала ему осчастливить человечество этим гениальным изобретением.

- Надо найти дедушкин дневник! - почти требовала от Сони Толстая. - Я знаю, ты в его записях разберешься. Ты вон какая умная. Не тратишь время на суетное.

Татьяна Михайловна даже не замечала, что обижает Софью своими словами. Значит, по её мнению, замужество, семья, дети - суетное? И княжна Астахова не стремится к этому по причине своего большого ума. Или глупости?

Соня не строила на этот счет никаких иллюзий. Все реверансы баронессы в её адрес лишь безумная надежда на то, что с помощью молодой Астаховой ей и дальше удастся обманывать неумолимое время. Только на этот раз с большей легкостью, не пряча от завистников свое постаревшее тело.

- Я тебя озолочу! - лихорадочно приговаривала баронесса, отмахиваясь от руки своего кучера, который пытался подсадить её в карету. - Дам такое приданое, что самые богатые невесты от зависти помрут! Отыщи дедов секрет. Он не мог все унести с собой в могилу. Он ведь не собирался умирать. В такие-то молодые годы!

Обещание сказочного приданого, - а баронесса в самом деле была очень богата, - не так взбудоражили Соню, как предположение о том, что где-то могут быть записи деда, которые прольют свет на многие события, включая его смерть и исчезновение предполагаемого богатства...

Она вспомнила о книге и поспешила к себе, твердо решив именно сегодня разобраться с тем, что она нашла в тайной лаборатории деда. И, если понадобиться, запереть свою дверь, чтобы не пустить в свои покои чересчур любопытных домашних.

По пути к своей комнате она заглянула на кухню и попросила у кухарки влажную тряпку. Агриппина конечно влезла со своим языком.

- Софья Николаевна, зачем вам тряпка? Может, вы мне скажете, где нужно протереть, и я все сделаю сама? Княгиня узнает, заругается. Зачем тогда нужны мы, слуги, ежели княжна станет делать нашу работу своими нежными ручками?

Агриппина девка умная, она сразу поняла, что дело нечистое - когда это Соня что-то там вытирала? - и теперь сгорала от любопытства. Впервые в доме происходило что-то, чему она не могла найти объяснения. Но Соня лишь молча отмахнулась от её слов.

Придя к себе, она прежде всего загородила дверь стулом с высокой спинкой - ежели кто-то даже войдет без стука, хотя до сего времени такого не случалось, у Сони будет ещё немного времени, чтобы скрыть от посторонних глаз то, чем она собиралась заниматься.

С бьющимся сердцем, медленно девушка развернула сверток и осторожно протерла тряпкой запыленный кожаный переплет. Пыль за много лет успела как следует в него въесться, но теперь на обложке она смогла прочесть: "Никола Фламель. Иероглифические фигуры. Алхимия".

Когда же Соня попыталась открыть книгу, выяснилось, что её листы так плотно слиплись между собой, будто образовывали единое целое.

Никакого опыта обращения с подобными книгами у неё не было, потому Соня не нашла ничего лучше, как открыть окно и как следует постучать "Иероглифическими фигурами" по подоконнику, при этом легонько хлопая ладонью по переплету.

Над книгой поднялось облачко пыли. Княжна для верности ещё раз стукнула по переплету кулаком, листы сухо щелкнули, раскрылись, и наружу выскочил какой-то сложенный вдвое желтоватый листок. Медленно кружась в воздухе, он мягко опустился на мокрую землю.

Соня даже крякнула от досады. Хорошо хоть окно её комнаты выходило не на улицу, а в огороженный забором двор. Она почти не глядя схватила со своего столика-бюро, за которым обычно разбирала документы, какой-то роман и выбежала в коридор.

Путаясь в складках шубы, принадлежавшей княгине и оттого на Соню большой, она сунула в её рукава руки, нахлобучила на голову старую шляпу-треуголку брата Николая и чуть ли не скатилась вниз по ступенькам крыльца.

Заветный листок, к счастью, упал не в лужу, а на камень. Хотя он и успел промокнуть, но не размякнуть, чего так боялась Софья.

Она осторожно расправила листок и положила его в захваченную с собой книгу - чтобы не измять и не замочить ещё больше - и поспешила обратно. Успела лишь заметить рукописные строчки: неужели она нашла какое-то письмо деда?

Подгоняемая нетерпением и дождем, который, набирал силу и изливался с небес все более частыми каплями, она побежала обратно и у самого крыльца налетела на какого-то мужчину. Не прояви тот расторопности и не подхвати княжну, она бы как подкошенная свалилась к его ногам.

- Простите!

Она подняла голову и встретила направленный на неё взгляд таких синих глаз, что невольно вздрогнула от их глубины и пронзительности.

- Господи, Софья, в каком ты виде! - с некоторой досадой, но и насмешливо, воскликнул знакомый голос.

Только теперь Соня увидела рядом с незнакомцем, который все ещё поддерживал её за плечи, хотя в том уже не было никакой необходимости, своего брата, князя Николая Астахова.

Соня решительно высвободилась и обратилась к брату, стараясь более не смотреть на его спутника.

- Николушка, ты приехал, а нам передали, что ваш полк прибудет только завтра.

- Вот как, - смеясь проговорил он, - не ждали, значит? Мне теперь уйти и прийти домой завтра?.. Извольте видеть, подполковник, это моя сестра Софья Николаевна Астахова. В моей шляпе и маменькиной шубе. С книгой в руке. Уж не читала ли ты, лежа в гамаке в саду? Как иначе объяснить твой столь нелепый вид?

Он протянул было руку к книге, но Соня убрала её за спину.

- Дождь идет, какой гамак! - сказала она больше от растерянности.

Брат расхохотался.

- Понятное дело. А книгу чего спрятала? Боялась, я отберу? Очень надо! Я сентиментальных романов не читаю... Давайте-ка побыстрее в дом зайдем, дождь, кажется, не на шутку разошелся.

Они поднялись по лестнице, и уже в прихожей князь представил товарища:

- Знакомься, Соня, это мой полковой товарищ граф Леонид Разумовский.

Соня подала руку, которую граф бережно поцеловал.

- Вы куда-то торопились, княжна? - вежливо поинтересовался он и пристально посмотрел ей в глаза, словно заранее пытался уличить её во лжи.

А Соня и собиралась лгать, ежели её начнут о чем-то расспрашивать. Не говорить же правду человеку, которого она видит впервые в жизни. Уж коли маменьку и брата она пока не собиралась ставить в известность, то Разумовского и подавно.

- Куда мне торопиться? - пожала она плечами. - Решила комнату проветрить, приотворила окно, а книга возьми и выпади.

Она для наглядности повертела перед молодыми людьми зажатой в руке книгой и опять спрятала её за спину.

По лицу брата скользнуло недоумение. Соня была, по его мнению, мерзлячкой и неженкой, она никогда бы не стала сама проветривать окна, но почел за лучшее ничего не говорить. Достаточно того, что он впервые увидел свою флегматичную сестру бегущей. Причем, такой сосредоточенной, что она даже не сразу их с другом увидела...

Соня и сама не ожидала от себя подобной прыти, а уж стоять перед мужчинами в таком нелепом виде, да ещё и отвечать на их вопросы, ей вовсе не хотелось. Не станешь же говорить о найденной ею комнате или о загадочной листке, который выпал из книги, пролежавшей в забвении больше шестидесяти лет.

Это обладание тайной, о которой бравые военные даже не подозревали, словно подняло Соню в собственных глазах.

Она перевела взгляд на Разумовского и ненавязчиво, как бы между прочим, его рассмотрела. Высок. Широкоплеч. Наверное, по примеру англичан увлекается тем, что тренирует свое тело разными упражнениями. И глаза у него отнюдь не занимают пол-лица, как ей показалось впопыхах. Вовсе даже небольшие глаза. Цвет - ничего не скажешь - синий. Красивый цвет. А в остальном, глаза как глаза. Ресницы густые, пушистые, но светлые, как и его волосы, да ещё и выгоревшие на кончиках. Усы пшеничные, как и волосы. Этакий пушистый снопик под носом. Она мысленно прыснула.

Прежде Соня не позволила бы себе так в упор разглядывать мужчину. Стеснялась Но сегодня с нею произошло столько событий, изменивших или могущих изменить её жизнь, что княжна невольно стала меняться и сама.

Одна её часть как бы ещё глубже ушла в себя, зато другая, прежде зажатая - или придавленная этой первой частью? - высвободилась, попутно освобождая глаза Софьи от некоей пелены. Да, именно так, небо над нею стало выше, а горизонты расширились.

А ещё ей вдруг стало любопытно, какое впечатление она производит на людей, что видят её впервые. Естественно, на мужчин. Вот такая простоволосая, небрежно одетая. Она с удивлением заметила, как смутился от её нечаянного разглядывания граф Разумовский. Бравый военный - под её взглядом. Неужели она до сих пор не осознавала и силу своего взгляда?

Разумовский осторожно снял с её плеч маменькину шубу и взял из её рук шляпу брата, которую она стянула с головы, едва войдя в дом - право слово, со стороны можно подумать, что княжна - девка с дурцой.

Чего вдруг она начала отмечать такие знаки внимания? Неужели некоторые высказывания графини Толстой задели её своей снисходительностью? Судя по всему, та уже в семнадцать лет сама испытала такое, о чем Соня могла только догадываться на основе опыта, почерпнутого из романов.

А совсем недавно она была настолько глупа, что считала, будто мир чувственный предназначен для людей недалеких. Умные люди, как ей казалось, не станут жить порывами, идущими от сердца, а не от разума. Ей откровенно не верилось, будто чувствами не всегда можно управлять. Неужели она ошибалась?

Человек в одночасье не может перемениться. Но Соня вдруг засомневалась в собственных постулатах, ощутив, как приятно, когда тебя, например, поддерживает крепкая мужская рука. Когда на тебя с откровенным любованием глядят синие глаза...

Что это с нею сегодня? Неужели именно в эти мгновения на неё с неба смотрит дед - любитель веселой жизни и женщин. Поощряет её к изучению окружающего, подталкивает к чему-то?

Между тем подполковник повесил на вешалку маменькину шубу и шляпу брата, не давая понять, что воспринимает как-то по-иному её странный наряд. Возможно, он так же ухаживал бы за любой дурнушкой или старухой, как и подобает воспитанному человеку, но отчего-то Соня не хотела так думать...

- Простите меня, я пойду, переоденусь, - пробормотала она, поймав изучающий взгляд брата.

Наверное, он решил, что она влюбилась в его красавца-друга. Иначе, отчего вдруг эта странная томность в её движениях? "Пойду, переоденусь" чуть ли не с каким-то намеком. И откровенный интерес, с которым она разглядывала незнакомого мужчину.

- Срочно разбуди маменьку, - приказала между тем Соня выглянувшей из кухни Агриппине. - Князь Астахов приехал. С другом.

- Николай Николаевич! - радостно воскликнула горничная и побежала к комнате Марии Владиславны.

У себя в покоях Соня решила опять вложить в книгу выпавший из неё листок и завернуть ту в прежний кусок портьер. Но не удержавшись, она все-таки выхватила глазами часть текста из листка и поняла, что перед нею страничка из дневника.

"6 сентября 1724 года. Сегодня проходил мимо приотворенных покоев императрицы. Услышал стоны и, не рассуждая, кинулся туда. Старый дурак! Уж в таком-то возрасте мог бы прежде помыслить, что сие может означать..."

Княжна невольно вздрогнула. Со страницы на неё повеяло холодом смертельной опасности. "Кинулся в покои императрицы"! Даже мороз по коже...

Она осторожно вложила листок в книгу, у которой пока открывались лишь немногие листы. Завернула её все в тот же кусок портьер и спрятала.

На этот раз Соне пришлось одеваться без помощи Агриппины. Та наверняка разрывается сейчас между одеванием и причесыванием княгини, и необходимостью уделять внимание господам военным.

Впрочем, брат и сам знает, что они не могут позволить себе содержать лишних слуг. Лучше бы он привез с собой камердинера. Не пришлось бы теперь выкручиваться перед товарищем. Наверняка тот не знает, что такое, не иметь денег на содержание нужного числа слуг. От него за версту слышен запах богатства.

Соня прислушалась к себе: откуда это у нее, про запах-то? Поняла: плащ, в который она невольно уткнулась, когда чуть не упала, был пошит из тонкого дорогого материала, запах дорогого табака. И запах, не иначе, кельнской водицы11. Граф ухаживает за собой, как завзятый француз.

А ведь, судя по несколько мужиковатой внешности Разумовского, он вряд ли может похвастаться таким же древним родом, как Николай Астахов. Брат Сони куда породистее, изящнее своего товарища, его облик оттачивалась чередой аристократических браков. Впрочем, время от времени разбавляясь кровью простонародной, Соне ли об этом не знать! Но чем ещё Астаховым хвастать, кроме древности рода?

Она поймала себя на том, что злится на Разумовского, и даже расстроилась. Это была злость человека бедного, завидующего чужому богатству. Да, нищета может завести человека в область самых низменных чувств! Она могла бы вслед за другими обнищавшими дворянами повторять, что слишком много расплодилось в последнее время нуворишей12, из-за которых истинным дворянам так тяжело приходится...

По причине таких, несвойственных ей мыслей, Соня вышла к столу не в лучшем расположении духа. Взгляд княгини придирчиво осмотрел её и, кажется, маменька осталась довольна. Дочь выглядела прекрасно. Она даже надела на шею гранатовое ожерелье, которое княгиня берегла как последнюю драгоценность рода Астаховых. Вот только сумрачна девка отчего-то. Неужто ей все не дает покоя размолвка с Воронцовым?

Но в целом княгиня радовалась тому, как оказался накрыт её стол, как были одеты женщины, и, если не обращать внимания на мелочи, семья Астаховых должна была произвести самое благоприятное впечатление на графа Разумовского.

К такому гостю у Марии Владиславны не было никаких претензий. Мальчик из хорошей семьи, некоторые члены которой получают высокие награды и отличия из рук самой императрицы. Кто знает, может, и Николушке будет польза от дружбы с графом и подполковником. Это вам не какой-нибудь жалкий механик вроде Кулагина. Пусть он и лично знаком с императрицей...

Настроение у Сони исправилось довольно быстро. Пока брат рассказывал матери о своей службе, граф Разумовский развлекал княжну разговорами, которые вовсе не показались ей бессодержательными. Наверное, раздражение помешало Соне сразу увидеть в подполковнике определенный шарм. Древний их род, не древний, а образование своим детям Разумовские дают самое лучшее. Княжне не удалось затронуть ни одной темы, в которой Леонид Кириллович не был бы несведущ.

Он не только легко подхватывал эти темы, но в некоторых случаях сообщал ей исторические факты и рассказывал о событиях, прежде Софье незнакомых.

Но и сам Леонид удивлялся её познаниям.

- Поверьте, - говорил он, - я впервые беседую с девицей на равных и, надо сказать, всерьез боюсь попасть впросак.

- Наверное, оттого, что я по-настоящему люблю и потому знаю историю, призналась Соня. - Вот только домочадцам мое увлечение не очень нравится.

Братец услышал её откровения и тут же подключился к их разговору.

- Была бы ты мужчиной, на такое увлечение никто не стал бы тебе пенять, но ежели история мешает девице стать такой, как все...

- Софье Николаевне вовсе не нужно быть такой, как все, - вступился за неё Разумовский, - поверьте, это невыносимо скучно.

- Вести беседы, может, и скучно, - не согласился Николай, - только Господь создает женщин не для бесед и приятного времяпрепровождения, а для создания семьи и произведения на свет детей...

- Николя! - покраснев, выкрикнула Соня; домочадцы не только промеж себя считают её залежалым товаром, но и не стесняются говорить об этом с посторонними мужчинами!

Неожиданно ей на помощь пришла мать. Она была, конечно, полностью согласна с сыном, но сочувствовала и дочери. Зачем же девицу позорить? Чать, Леонид Кириллович не жених, и таковым рассматриваться не может по некоторым причинам. Чего ж тогда перед ним шапку ломать или свои беды обсуждать? Словом, она решила увести разговор в сторону, как перепелка уводит охотника от гнезда.

- Скажите, Леонид Кириллович, - громко спросила она, с нажимом, чтобы и сынок понял: предлагаемый ею разговор для всех, сидящих за столом, - вы верите в феномен бессмертия?

Разумовский с видимым удовольствием откликнулся на вопрос княгини.

- Я бы охотнее в него не верил, но жизнь время от времени дает нам такие свидетельства в его пользу! Приходиться выбирать, считать ли их чудесами либо признать существование этого феномена. Возьмите хотя бы графа Сен-Жермена. Его в своих салонах встречали ещё бабушки наших бабушек. И всегда он выглядел одинаково молодо. Наверное, чтобы избавиться от докучливого интереса людей - кто не мечтает владеть секретом бессмертия или хотя бы чуточку приблизиться к его разгадке - время от времени он менял свои имена. Был то маркизом Монтфера, то графом де Беллами. Его видели в аристократических обществах Англии и Португалии, Голландии и Италии. Наконец прошел слух, что он умер в прошлом году в совершенном одиночестве, в своем замке в Голштинии13. Кое-кто из самых недоверчивых решили этот слух проверить, и что же? Во всей округе не нашлось могильной плиты с именем Сен-Жермена или ещё каким-то из его имен...

- Как интересно вы рассказываете! - восхитилась княгиня.

- Пустяки! - несколько смутился рассказчик. - Просто я следил за передвижениями этого человека последние несколько лет. Чаще всего, конечно, со слов других, но однажды мне самому пришлось его видеть.

- И каким он вам показался? - прикинулась заинтересованной Соня. Ежели маменьке нравится говорить на эту тему, она не возражала, хотя сама считала Снг-Жермена мошенником. Или человеком, который любит весьма странные шутки.

- На мой вкус он чересчур бледен, будто вампир или оживший мертвец. Впрочем, женщины называют такую бледность интересной.

- Женщины любят представляться трусихами, но по-настоящему напугать их трудно! - хохотнул Николай Астахов. - Уверен, что мало кого из них напугало бы предостережение, что граф - посланник потустороннего мира.

- И вы тоже считаете, что на самом деле граф не умер? - опять спросила графиня, прекращая разглагольствования сына. Что это с ним сегодня? Сплошные казарменные шутки.

- Кто знает, - пожал плечами Разумовский. - Один мой хороший знакомый клялся и божился, что в этом году видел графа Сен-Жермена на встрече франкмасонов14 в Париже.

Соня вспомнила сегодняшнюю встречу с графиней Толстой и на неё словно повеяло неким мифическим холодком. Неужели дед Еремей вплотную подошел к загадке, над которой много веков бьются лучшие умы человечества? И она, княжна Астахова, тоже окажется причастной к этой загадке? И почему тогда пресловутый Сен-Жермен не мог владеть этим секретом?

- Вам, Софья Николаевна, этот вопрос неинтересен? - спросил её Разумовский. - Считаете, он не имеет к предмету вашего увлечения никакого отношения?

- Отнюдь, - рассеянно проговорила она. - Меня он интересует ничуть не меньше, чем вас. Я даже могла бы принять участие в его решении, если бы...

Она прикусила язык, встретив умоляющий взгляд матери. Умоляющий, и одновременно озабоченный: не повредилась ли доченька в уме? Мол, какое такое решение? Лучше бы сидела и просто слушала. Не дай бог, ещё о своем генеалогическом древе заговорит. По Петербургу весть разнесется, что княжна Астахова, кроме всего прочего, ещё и занимается делом, которое к лицу разве почтенному архивариусу, а не молодой красивой девице.

Хорошо, что гость воспринял её оговорку лишь как шутку. Уточнил:

- Если бы вы увлекались не историей, а алхимией?

Соня вздрогнула: граф не мог знать о её находке, но походя ткнул пальцем в самую точку её тайны. Все же, она с подозрением посмотрела на него - вид у подполковника был самый безмятежный, и Княжна успокоилась.

- Софья Николаевна, к счастью, хоть алхимией не увлекается. Одно дело, если её будут считать просто книжным червем, и совсем другое - колдуньей, пошутил коварный братец и сам же засмеялся. - По-моему, ты неплохо выглядела бы верхом на метле...

- Николай! - повысила голос княгиня, чего за нею замечали крайне редко. - Пора бы вспомнить, что ты не в полку, а дома, где с тобой за столом сидят две женщины. Хочу напомнить, самые близкие тебе женщины!

- Простите, маменька! - князь в раскаянии поднял кверху ладонь. Ей-богу, больше не буду! В конце концов, Соня может добиться таких же успехов, как её кумир княгиня Дашкова, и тогда никто не станет шутить над её научными пристрастиями.

- Екатерина Романовна - женщина опытная, вопросами просвещения весьма увлеченная. Вряд ли для меня она освободит место президента обоих академий наук - Петербургской и Российской. А без того стоит ли мне с нею тягаться?

Разумовский ласково улыбнулся Соне, словно она сказала нечто очень умное, а не просто ответила на шпильку брата. Она уже перестала сердиться на Николая, поняв, что он вовсе не хочет представить её в невыгодном свете перед своим товарищем. Они, видимо, сошлись с графом довольно близко, так что брат забывает о том, что Леонид семье Астаховых посторонний.

- Кстати, - оживился тот, - мой дядя рассказывал, что лет двадцать тому назад княгиня Дашкова позволяла себе выходки, которые вовсе нельзя было назвать серьезными. Вы не слышали, что она устроила, когда, путешествуя по Европе, проезжала через Данциг?

- Не слышали, - заинтересовалась Мария Владиславна: она не была сплетницей, но узнать что-то о поступках княгини, в последнее время так пекущейся о своей репутации, было забавно.

- Екатерина Романовна остановилась в гостинице "Россия", где обычно останавливались русские, а также многие знатные путешественники. В холле она увидела две картины, живописавшие сражения, якобы проигранные русскими солдатами. Наши воины стояли на коленях и выпрашивали пощаду у победителей-пруссаков. Не имея возможности эти картины выкупить, она приобрела в магазине синюю, зеленую, красную и белую краски и за ночь с помощью работников русской миссии перекрасила на картинах мундиры с русских на прусские. Представьте, как наутро изумился хозяин гостиницы, увидев, что за ночь пруссаки проиграли обе битвы!

Женщины засмеялись, а Николай поощрительно улыбнулся.

- Княгиня - патриотка. Это всем известно. И женщина действительно достойная.

- А Соня давеча чуть было в том не усомнилась, - заметила Мария Владиславна. - Воронцов к нам некоего Кулагина приводил - механика, вроде, его сама императрица привечает. Говорил, якобы, княгиня его со свету сживает.

- Нашего главного механикуса? - уточнил граф. - Представьте, я тоже нечто такое слышал. Что поделаешь, люди не ангелы, им свойственны человеческие недостатки. Errare humanum est15. И, что поделаешь, Екатерине Романовне не чужда высокомерность. Она не терпит покушения на свой авторитет.

Некоторая рассеянность Сони в эту минуту - она лишь согласно кивала, слушая разговор за столом - говорила вовсе не о том, что как раз сейчас она размышляет о спрятанной книге или найденной комнате.

Ее удивляла некая странность. На первый взгляд, Леонид Кириллович Разумовский должен был бы заинтересовать княгиню Астахову как завидный жених. Она бы не подумала, что он непременно должен жениться на Софье, но попробовала бы его на это настроить. Мол, чем черт не шутит. Но ничего этого не было.

Брат тоже никаких попыток в этом вопросе не предпринимал. Ее домочадцы решили наконец махнуть на Соню рукой, или Разумовский уже женат, а потому не может рассматриваться в матримониальных планах маменьки.

А вообще, почему сама Соня вдруг стала о том думать? Женат граф Разумовский или не женат, ей-то какая разница! Разве бесприданнице Астаховой размышлять о каких-то там блестящих партиях?

Княжна еле дождалась, когда пришло время выходить из-за стола. Брат повел гостя к себе угощать сигарами, которые дарил ему дядя по матери, Иннокентий Крылов - русский дипломат в Италии. Чем ещё он мог угостить друга-подполковника? Не сладкой же домашней наливкой.

У Сони разболелась голова, и она, уходя к себе, пожаловалась матери на боль. Та сочувственно кивнула.

- Я пришлю тебе Агриппину с "бестужевскими" каплями.

"Бестужеву-Рюмину, царедворцу, дипломату, можно было заниматься чем угодно, - ожесточенно подумала Соня, - даже фармакопеей. Он придумал лекарство от головной боли и, может быть, обессмертил себя этим более, чем дипломатической деятельностью. А попробуй, займись этим женщина. Тут же обвинят не в колдовстве, так в шарлатанстве!"

Она выпила капли. И молоко с медом, которое самолично принесла ей княгиня. Даже в лучшие времена, когда болели дети, Мария Владиславна не доверяла их лечение нянькам и гувернанткам. Материнское участие совершенно излечило Соню, но она не спешила в том признаваться. А слушала, как маменька скороговоркой рассказывает ей о госте, и гладит дочь по волосам, и кладет ей на лоб прохладную ладонь, совсем как в детстве.

- Леонид Кириллович остался ночевать у нас. Николай упросил. Им обоим завтра чуть свет идти на аудиенцию к князю Потемкину.

- К самому Григорию Александровичу? - дрогнувшим от волнения голосом спросила Соня.

Князь Потемкин был для Софьи таким же кумиром, как и княгиня Дашкова. Человек высокообразованный, отличный воин, и, наконец, красивый мужчина. Последнее качество царедворца, впрочем, не слишком волновало Соню, но она раньше многих поняла его роль в истории России, в то время, как остальные считали его лишь очередным фаворитом Екатерины Великой.

Ее же маменька, княгиня Астахова была как раз из тех, кто Сониных восторгов не разделял. Мария Владиславна считала идеалом мужчин самостоятельных, ни от кого не зависящих. Хоть бы и от самой императрицы.

- К самому, конечно, к самому, - пробурчала она. - Наши молодые военные подали императрице рапорт о переустройстве армии, вот князь их назавтра и вызвал... Ты, Сонюшка, лучше не ломай голову над мужскими делами. Твое дело - утром здоровой проснуться. А то, что ты Разумовского избегаешь...

- Я не избегаю, - поспешила заявить Соня.

- ... так и правильно делаешь, - спокойно докончила княгиня. У него невеста есть. Он собирается после аудиенции к родителям заехать. И к невесте наведается, не иначе. Благо, Шарогородские в центре Петербурга живут.

Поедет и поедет, Соня-то здесь при чем? Она улыбнулась беспечно.

- Наверное, Даше повезло.

- А откуда ты знаешь ее? - удивилась Мария Владиславна.

- Разве вы забыли, маменька, что в прошлом году её впервые вывезли в свет и на балу у Ростовцевых мы сидели рядом. Даже поболтали немного. Думаю, графу Разумовскому достанется хорошая жена.

- Я тоже рада за Леонида, - сухо проговорила княгиня.

Она хотела загасить свечу, но Соня воспротивилась.

- Мне пока не хочется спать, маменька. Я ещё полежу, подумаю.

- Подумай, - согласилась Астахова-старшая. - Уже выходят замуж девушки, которые лишь год назад выехали в свет, только тебя это не задевает. Был бы жив твой батюшка Николай Еремеевич, он не стал бы рассуждать, люб тебе кто или не люб, а выдал бы замуж за того, кого считал подходящей партией...

Соня не стала говорить о том, что покойный батюшка вряд ли стал её неволить, потому что и по натуре не был деспотом, нежно любил свою дочь, с детства ни к чему её особенно не принуждая.

Уходя из спальни Софьи и закрывая за собой дверь, княгиня продолжала вслух размышлять о своей горестной доле матери, дочь которой не хочет выходить замуж.

Только Соня её не слушала. У неё было дело куда более важное, чем мечтать о каких-то там выгодных партиях.

Глава четвертая

"...Умный человек потихоньку закрыл бы дверь, да и бежал прочь со всех ног, забыв увиденное точно страшный сон. А я стоял баран бараном и смотрел, как этот смазливый немчик, камергер Виллим Монс, охаживает императрицу16 ровно породистый бык.

Бедный Петр Алексеевич! Мало ли он претерпел от этой фамилии, так теперь его ждет ещё больший удар. В том, что он непременно узнает об измене жены, я ничуть не сомневался. Не от меня, я не доносчик, но наверняка доброхот найдется.

Сердце мое заледенело, ибо любил я нашего царя-батюшку, называл его так про себя по старинке, как мало кто другой, хоть он обычно почти не замечал меня. Кто я был для него такой? Не корабел, не механик, не оружейник. Но я гораздо более многих понимал, как велики его заслуги перед нашей многострадальной родиной..."

На этом записи обрывались. Соня разочарованно осмотрела листок со всех сторон, будто под её взглядом на бумаге могли проступить ещё какие-то буквы. Если это страничка из дневника, то где сам дневник? Неужели, прежде, чем погибнуть, Еремей Астахов его уничтожил?

Странная вещь история. То, что казалось важным чуть более полвека назад, теперь известно всем желающим, и за разглашение это "тайны" никто не поплатится жизнью.

Петр Великий действительно узнал об измене жены, уничтожил завещание, в котором оставлял ей престол, и казнил коварного Монса. Только сам недолго прожил после этого, а изменщице-Катерине престол все равно достался. Три года после смерти обманутого мужа повеселилась в роли российской самодержицы бывшая прачка-портомоя, и умерла.

Теперь Россией правит совсем другая Екатерина, да и сама Россия стала другой...

В доме стояла тишина. Головная боль Сони исчезла без следа, и ей совершенно расхотелось спать. Зато пришла мысль, которой она не захотела противиться: взять свечи и наведаться в тайную лабораторию деда - вдруг там отыщется ещё что-нибудь? В конце концов, днем Соня лишь успела окинуть её взглядом, как в дверь стала биться заполошная Агриппина.

Пока горничная бодрствует и повсюду сует свой нос, княжна вряд ли сможет спокойно все осмотреть. Значит, самое удобное время для поисков ночь. Только теперь, когда все спят, у Сони будут развязаны руки.

Она поднялась с постели, набросила теплый стеганый халат - в потайной комнате наверняка холодно - и прокралась на кухню, где в шкафчике взяла три свечи. На всякий случай. Ей было немного страшновато.

Соня не верила в привидения. Но ежели она ошибалась, и они все же существовали, то дедову лабораторию какой-нибудь заблудший призрак вряд ли мог выбрать для своего обитания. Потусторонним силам, как, впрочем, и людям, нужны большие пространства - подземные переходы, фамильные замки, где тот или иной призрак, будучи человеком, погиб насильственной смертью.

Коли Соня в своих рассуждениях права и деда взаправду убили, то появляться он мог бы на месте своей гибели, иными словами, в Летнем дворце императрицы, а никак не в своей потайной каморке.

Так рассуждая и посмеиваясь над собой, Соня готовилась проникнуть в найденную днем комнату. Все-таки ночь набрасывает на все помещения и предметы свой особый покров.

На кухне, вот незадача, она уронила на пол миску, которую кухарка Груша зачем-то оставила на самом краю стола. Княжне показалось, что грохот упавшей плошки немедленно перебудит весь дом, и некоторое время стояла неподвижно, с бьющимся сердцем прислушиваясь, не проснется ли кто-то из домочадцев? Но, кажется, обошлось.

Княжна неслышно скользнула мимо покоев маменьки, мимо покоев брата, из которых доносился его сочный храп. Бедный Разумовский! Если сон его чуток, трудно спать подполковнику рядом с таким храпуном.

Она осторожно открыла дверь кладовки таки заскрипевшую, но закрывать её за собой не стала. Вдруг в дедушкиной лаборатории остался какой-нибудь гомункулус, какого не бывает на свете, и Соне придется удирать от него со всех ног.

С кухни она прихватила и коробок спичек, положила его в карман шлафрока17 - свечки были довольно тяжелыми и их пришлось нести в руке. Одну, зажженную, она поставила на полку и примерилась, как бы поудобнее опереться о нужные камни.

Она уже их нажала, и стенка, как положено, начала отъезжать в сторону, как Соня услышала за спиной насмешливый голос:

- Бог в помощь, Софья Николаевна, чего это вам не спится среди ночи!

От испуга - все-таки она никак не ожидала услышать кого-то - Соня так и осталась лежать грудью на полке, думая, что когда-нибудь у неё от страха разорвется сердце. И почему эти несносные мужчины все время застают её прямо-таки в неприличных позах?

Она сочла за лучшее выпрямиться и повернула к Разумовскому, а это был именно он, рассерженное лицо.

- Вы меня напугали!

- Странно, что вас напугал мой голос - голос обычного человека, в то время как вы собираетесь среди ночи лезть в эту темную дыру и ничуть не боитесь.

- Почему это, не боюсь? Боюсь, да ещё как! - призналась она откровенно.

- Значит, я появился вовремя? Согласитесь, пускаться в такие приключения вдвоем куда лучше, чем одной.

Соня открыла было рот, чтобы сообщить настырному графу, что расхаживать посреди ночи по чужому дому куда более странно, чем ей, здесь живущей, но Леонид поспешно сообщил, глядя в её расширенные от возмущения глаза:

- Я услышал шум и подумал, что в дом забрались воры.

Он для наглядности показал ей большой черный пистолет, который держал в руке и заглянул поверх её плеча.

- Э, да у вас здесь не просто дыра, а какая-то комната. Очень интересно! Значит, вы все же занимаетесь алхимией, а вовсе не историей.

- Ничем таким я не занимаюсь! - сердито выговорила Соня; сегодня ей определенно не везло - то помешала Агриппина, теперь Разумовский. Причем, она никак не могла решить, посвящать его в свои секреты или попытаться прогнать.

- За вашей спиной мне видится вход в тайну, - не думая уходить, мечтательно произнес граф.

Соне почудилась в его словах скрытая издевка, и она почти выкрикнула ему в лицо:

- Это наша семейная тайна!

- Понятное дело, семейная, раз она в вашем доме. Его ведь построил князь Астахов.

- Да, дом построил мой дедушка.

- Софья Николаевна, могу дать честное слово, что доверяя мне свою тайну, вы ничем не рискуете. Я буду нем, как рыба.

- Но я не собиралась ничего вам доверять! - возмутилась девушка.

- Боюсь, у вас нет другого выхода, - безмятежно улыбнулся Разумовский. - Насколько я понимаю, никто из ваших домашних об этой комнате не знает, иначе вы не стали бы забираться в неё глубокой ночью. Значит, вы хотите сохранить это в секрете. Правильно?

Соня тяжело вздохнула. Похоже, от любознательного подполковника избавиться ей не удастся.

- И давно вы это убежище алхимика нашли? - продолжал интересоваться он.

- Только сегодня днем. Я пошла в эту кладовку за куском обоев, покачнулась, и чтобы не упасть, уперлась вот в эти камни.

Соня показала пальцем, на какие.

- Подумать только, - восхитился граф, - каким образом порой человек делает свои открытия.

Соня почти ненавидела его за ерничество, но ничего не могла поделать, как только молчать и бессильно негодовать про себя.

- Сдается мне, в такие двери мужчина должен входить первым, пробормотал между тем Разумовский и, отодвинув Соню в сторону, ловко пролез под полкой, подавай ей руку.

Молодые люди остановились на пороге комнаты, держа каждый по свече, свет которых будто расплавлял уплотненную временем темноту.

- И в самом деле, Софья Николаевна, вы здесь всего второй раз, цокнул языком Разумовский. - Первый раз хватило духу лишь до стола дойти или помешал кто?

- Помешала горничная. Она испугалась, что я слишком долго торчу в нашей маленькой кладовой.

- Тогда понятно, почему вы мне не обрадовались, - нарочито понурился граф, - ну да ничего, надеюсь, со временем я превращусь из докуки в необходимого вам человека. Такой спутник, как я, вам просто необходим. Посмотрите, вы только попробовали сделать что-то втайне от других, как тут же попались.

- Конечно, с вами я бы не попалась! - язвительно буркнула она.

Неужели Разумовский собирается и дальше вмешиваться в Сонины поиски?

Она взглянула на пол комнаты, покрытый толстым слоем пыли. На нем, как на первом снегу, отпечатались следы её домашних туфель.

- Смотрите-ка, да тут и факел имеется! - воскликнул граф, спускаясь по ступенькам вниз и опять подавая руку Соне.

Она опять на руку оперлась, отметив про себя, что её догадка насчет недавнего графского титула, скорей всего, верна. Кисть подполковника вовсе не походила на узкую изящную ладонь её брата, а было широкой, короткопалой и мощной, так что Сонина ладошка попросту в ней утонула.

- Не зажжется, наверное, - бормотал между тем её нечаянный спутник, пытаясь зажечь факел, но тот затрещал и таки зажегся, разбрасывая в стороны капли смолы. - Так-то не в пример веселее будет.

Факел действительно осветил все укромные уголки лаборатории, даже несмотря на отбрасываемую им самим тень. Граф воткнул его в кольцо, где, судя по копоти, тот всегда и висел.

Затем он поставил свечу на стол и довольно потер руки, внимательно разглядывая свободный от пыли четырехугольник, на котором совсем недавно лежала "Алхимия" Фламеля.

- А что вы успели отсюда унести, маленькая исследовательница? спросил он и наклонился к Соне, приподнимая её подбородок. - Не иначе, книгу.

От такой фамильярности княжна застыла на месте, глядя на графа изумленными глазами. Он отдернул руку, будто ожегся.

- Простите, Софья Николаевна, к сожалению, мои манеры оставляют желать лучшего. Недаром Натали всегда говорит...

- Кто такая Натали?

- Моя сестра. Так вот, она считает меня дикарем и говорит, что из-за таких, как я, русских называют медведями. А я всего лишь солдат...

- Это вас не оправдывает.

- Согласен. Но есть одно обстоятельство, которое могло бы, наверное, смягчить вынесенный вами приговор.

- Какое? - строго спросила Соня.

- Вы мне нравитесь.

Она, только что смотревшая на графа строго и холодно, вспыхнула и отвела взгляд.

- Вы, подполковник, просто варвар какой-то, - тихо сказала она. - В первый раз видите женщину и позволяете себе такие вольности.

- Я вас обидел? - непритворно изумился Разумовский. - Вы не верите в любовь с первого взгляда или я вам настолько неприятен?

- Для меня гораздо важнее, Леонид Кириллович, что вы несвободны.

- Вот как? Вы знаете и это?

- Моя маменька достаточно осведомлена о событиях в свете и порой ставит в известность меня. Нынче, выходит, кстати.

- Иными словами, вы считаете, что любовь настолько подвластна разуму, что тот может решать за нее, когда можно человеку влюбляться, а когда нельзя?

- Нет, я считаю, что ежели такое происходит, разум всего лишь должен заставить человека о том промолчать.

- Вы удивительно разумная девица!

- По крайней мере, стараюсь таковой быть!

Они стояли, ещё не успев отойти от ступенек, ведущих в лабораторию, и препирались.

- В одном вы правы, затеянный мною разговор не ко времени, - согласно кивнул граф. - Простите меня, Софья Николаевна, за чересчур смелые слова. Отныне я запираю свои уста на замок.

Весь облик графа говорил о раскаянии, но Соня, глядя в его искрящиеся насмешливостью глаза, в том весьма усомнилась.

А он между тем подошел к большой выемке в стене, и выступом, похожим на свод русской печи, от которого шел в потолок выложенный камнем дымоход, и заглянул в нее.

- Чувствуете, какая здесь сильная вытяжная труба? Все продумано наилучшим образом. Это вотчина вашего отца?

- Деда. Еремея Астахова.

- Я что-то припоминаю, ваш брат рассказывал. Он умер рано и, хотя по слухам был изрядно богат, после его смерти родственники ничего не нашли. Говорите, об этой комнате они ничего не знали?

- Если судить по пыли, то дело обстоит именно так.

- Я все хочу спросить, - он помедлил, - зачем вам понадобился этот самый кусок обоев. Вы хотели что-то начертить на обратной стороне?

Соня удивленно взглянула на него.

- Всего лишь наше генеалогическое древо.

- Как странно, совсем недавно такая же мысль приходила в голову мне.

Соня улыбнулась про себя: какое такое древо может быть у человека, который считается аристократом лишь во втором поколении.

- Ах, да, конечно, - рассердился он, до того внимательно следивший за выражением её лица, - мой род не может идти ни в какое сравнение с вашим, таким знатным, таким древним...

Соня отчего-то испугалась: ещё немного, и он скажет слова, после которых всякое общение между ними должно быть прекращено, но Разумовский и сам опомнился.

- Простите, не знаю, почему, но ваша кажущая снисходительность просто сводит меня с ума.

- Мы пришли сюда, чтобы осмотреться, не правда ли? - напомнила Соня. Вот и давайте смотреть.

Она прошла в противоположный угол от того, где стоял граф, и посмотрела на нечто, напоминавшее небольшую конторку. Конечно, где-то же дед должен был сидеть и записывать результаты своих опытов. Под слоем пыли угадывались гусиные перья. Вот эта серая кучка, не иначе, чернильница. Попозже, когда Соня решит, что сюда можно входить посторонним, она прикажет Агриппине оттереть здесь все от пыли и, может, сама будет записывать что-нибудь...

Соня подумала, не захочет ли она заниматься алхимией как дед, но в ответ на свои мысли никакого отклика души не услышала.

От нечего делать она стала дергать ручки странного, похожего на шкаф сооружения, в верхних ящиках которого оказались тщательно упакованные в стружки стеклянные сосуды, реторты, колбы, разного размера и формы.

Все это отлично сохранилось, и сейчас ещё стоило немалых денег. Действительно, эту тайную лабораторию оснащал далеко не бедный человек.

Последний нижний, самый массивный ящик с большой бронзовой ручкой, открываться не желал: то ли его заело, то ли содержимое в нем было слишком тяжелым.

- Позвольте мне, - предложил Разумовский, который уже некоторое время стоял за её спиной и смотрел поверх плеча, как она перебирает тонкими пальчиками все эти стеклянные сосуды.

Он приноровился и рывком открыл ящик. Тот оказался доверху забит какими-то тяжелыми металлическими слитками.

Соня взяла один и поднесла к свече, поплевала на палец и потерла слиток - он блеснул желтой искрой.

- Что это? - неожиданно хриплым голосом, боясь поверить в свое предположение, прошептала княжна.

- Боюсь, это золото, - задумчиво сказал граф и как-то странно, изучающе на неё посмотрел.

Хотел увидеть хищный блеск в её глазах? Или ожидал, что скромная девушка в один момент переменится под влиянием свалившегося на неё богатства?

А Соня медлила совсем по другой причине. Она была наслышана, что алхимики всех времен и народов пытались получить золото с помощью философского камня, но она не слышала, что философский камень кто-то открыл. Тогда что в слитках? А если всего лишь недорогой металл вроде свинца, покрытый тонкой пленкой позолоты? То-то стыда не оберешься.

- Давайте возьмем один слиток с собой и хорошенько рассмотрим его при дневном свете. А то и посоветуемся с ювелиром, - предложил граф.

- Погодите, - Соня потерла лоб, отчего на нем тут же появилось грязное пятно. Посмотрела на руки и спохватилась. - Я, наверное, ужасно грязная.

- Вы - прекрасная! - выпалил граф, не отводя от неё глаз.

- Прекратите делать мне комплименты, - строго сказала Соня. - Вы сбиваете меня с мысли. Я хочу сказать: если это все-таки золото, то...

- Вы богаты! - докончил за неё Разумовский. - Это что-то для вас меняет?

Княжна посмотрела на него, как на неразумное дитя.

- Конечно, меняет! - медленно произнесла она. - Мы ведь очень бедны. Вы даже представить себе не можете, как за эти годы извелась маменька, отказывая себе в самом необходимом, и не имея возможности помочь нам, своим детям. А Коля... Разве вы не знаете, как от безденежья страдает он?

- Простите, - повинился Разумовский, - я как последний эгоист, подумал только о себе.

- О себе? - изумилась она. - Но какое отношение имеет... Я ничего не понимаю!

Он усмехнулся.

- Боюсь, я и сам смог бы объяснить это с трудом. Меня сдерживает обещание не говорить вам о своих чувствах...

- Да, вы меня этим очень обяжете, - сухо сказала Соня.

Обратный путь они проделали в молчании, и граф сам нажал нужные камни, чтобы закрыть потайную комнату.

У двери Сониной спальни они остановились, и Разумовский подбросил на ладони слиток.

- Фунтов шесть будет. Я мог бы посоветоваться с ювелиром. У меня как раз есть такой на примете: знающий и не болтливый.

- Посоветуйтесь, - кивнула Соня.

- И вы доверяете его мне?

- Доверяю.

Почему он смотрит на неё с таким изумлением? Ведь это вполне может оказаться обычным свинцом... А если и не так, то неужели золотой слиток Соня ему бы не доверила? Нет, граф - друг её брата. Что-что, а нюх на порядочных людей у Николая есть... И вообще, почему она медлит, стоя у двери? Попрощалась. Пожелала спокойной ночи, и иди к себе...

Если бы кто-то сказал Соне, что ей просто не хочется расставаться с Разумовским, она этому бы ни за что не поверила.

- Вас не затруднит, помочь мне? - сказал он, показывая свои серые от пыли руки. - Всего лишь полить из кувшина.

- Пойдемте в ванную комнату, - кивнула Соня, которая и сама ощущала себя грязной.

В ванной как всегда стояли два кувшина: один с теплой водой, теперь, конечно, уже остывшей, для княгини, второй с холодной водой - для Сони.

К холодной воде её приучила ещё гувернантка Луиза, которая увлекалась чтением всяческих книг, касающихся продления жизни путем закаливания. Сама она каждое утро выливала на себя ведро холодной воды, но Мария Владиславна категорически запретила ей проделывать то же самой с дочерью, хотя и согласилась на умывание холодной водой. Раз, по словам Луизы, так воспитывают своих детей англичане, значит, в этом что-то есть. Авось, худа девочке не будет. Англичан княгиня почитала за очень разумную нацию...

Разумовский сбросил халат и, покосившись на Соню, закатал рукава ночной сорочки из тонкого полотна, отделанную кружевом. - она никак не вязалась с обликом бравого военного. Соня постаралась не сосредотачивать на этом внимание, потому что вдруг почувствовала смущение от близости графа. Еще ни один мужчина, кроме, понятное дело, отца и брата, не подходили к ней так близко, в такой вот домашней обстановке.

Он положил слиток на край ванны и подставил руки под струю воды, которую Соня лила из кувшина, а потом наскоро утерся поданным ею полотенцем и сам взялся за кувшин, жестом предлагая княжне последовать его примеру.

Княжна наклонилась над ванной, и её заплетенная на ночь коса упала было вниз, но Леонид привычным жестом, словно он всегда помогал ей, приподнял косу, чтобы та не мешала своей хозяйке.

Соня умыла горевшее жарким румянцем лицо и приняла от него другой, сухой конец полотенца. Разумовский потянул полотенце к себе, глядя девушке прямо в глаза, и она невольно подалась вслед.

Потом Соня уверяла себя, что сработал некий "животный магнетизм Месмера18", о котором она недавно прочла в журнале. Ученый признавал, что магнетизм присущ не каждому человеку, но граф, кажется, им обладал.

Словом, Соня очутилась в объятиях мужчины и губы её каким-то образом встретились с губами Разумовского...

Справедливости ради, следует сказать, что в какой-то момент она попыталась вырваться, не смогла, а потом время перестало для неё существовать.

Привел их в себя, как показалось молодым людям, страшный грохот, который раздался в ванной комнате. Целующиеся отпрянули друг от друга, а когда поняли, в чем дело, смущенно рассмеялись. Граф задел полой халата лежащий на краю слиток, и тот обрушился в ванну, произведя этот самый шум.

- Давайте я его вымою, - предложила Соня и потянулась за упавшим слитком.

- Нет, лучше я, - не согласился он.

Они одновременно потянулись руками к слитку, поневоле стукнулись лбами, и невольно опять потянулись друг к другу.

- Что вы со мной делаете? - дрожащим голосом проговорила Соня, когда наконец смогла отодвинуться от Разумовского.

Ее вдруг стала бить дрожь, так что она вынуждена была стиснуть зубы, чтобы они не стучали друг о друга.

- То же, что и вы со мной, - выдавил он, отводя взгляд. С ним происходило что-то странное: он не мог не касаться её, а, коснувшись, не мог заставить себя оторваться.

Ванная комната была не слишком широка и молодые люди не могли отодвинуться друг от друга на безопасное расстояние, потому Соня предложила.

- Выходите, Леонид Кириллович, первым, а я за вами.

- Но я ещё не вымылся как следует, - попытался схитрить он.

- Хорошо, тогда вы просто выпустите меня, а потом сможете мыться, сколько хотите.

Она хотела поскорее уйти отсюда, закрыться в своей комнате и забыть случившееся, как нечаянный сон. Ежели, конечно, удастся.

Однако, и Разумовский понимал, что стоит Соне уйти отсюда, как ослепившая их вспышка страсти забудется, или будет спрятана в самой глубине её души, так что он не сможет впредь достучаться до нее.

- Останьтесь, Софья Николаевна, - умоляюще попросил он и вздрогнул от зеленого сияния её глаз. - Еще хотя бы на минутку.

Но его мольба будто в момент привела её в себя.

- Нет, - сказала Соня, наверное, излишне строго, но сейчас она наказывала не только его, но и себя. - Мы и так позволили себе больше, чем могли.

Он покорно вышел из ванной комнаты, пропуская её, и сказал уже вслед:

- Я пришлю к вам своего ординарца... Со слитком. И письмом...

Соня всеми силами старалась не оглянуться, но не могла же она и вовсе не обращать внимания на его слова!

- ... с известием о том, что мы с вами нашли. После того, как покажу слиток ювелиру...

Соня закрыла за собой дверь в комнату и, привалившись к ней спиной, некоторое время простояла так, пытаясь справиться с учащенным дыханием.

Она сбросила с себя халат прямо на пол, перешагнула через него подобно сомнамбуле, и упала на постель.

Попыталась заснуть, но взбудораженная память упорно подсовывала ей воспоминания о губах графа, через которые в её кровь будто проникла отрава, чтобы сейчас кипеть в груди, не давая сердцу успокоиться.

Ее бросало в жар при одном воспоминании, как он нечаянно коснулся её груди, а у неё тотчас сладко заныло внизу живота. Какая может быть здесь связь? Она ничего не понимала, и оттого, что впервые в жизни была не вольна над своими чувствами, ощущала себя заболевшей.

"Какие у него сильные руки! - думала Соня, вспоминая, как уютно чувствовала она себя в их кольце. - И каким сладким, дурманным, оказывается, может быть поцелуй!" Одно дело, читать об этом в романе, и совсем другое, чувствовать все самой.

Словом, неожиданно, в двадцать пять лет, княжна проснулась для любви, но человек, который так прочно занимал её мысли, увы, не мог ей принадлежать. Он был помолвлен с другой, и свадьба их, судя по рассказам матери, была не за горами.

Запретить бы себе думать о нем... Нет, она этого, оказывается, не хотела. Вся её жизнь вдруг наполнилась новым смыслом. Да что там, просто смыслом... Тщетно вопил внутренний голос, предупреждая о том, как она теперь будет страдать. Даже грядущее страдание выглядело привлекательней жизни безо всяких чувств.

А ещё в её сердце горящим угольком затлела надежда: ежели и он так же думает о Соне, такие же чувства испытывает к ней, то кто знает, может, им обоим под силу будет изменить сложившиеся жизненные обстоятельства...

"У него есть невеста!" - опять зашевелился внутренний голос.

"Вот пусть она и беспокоится!" - огрызнулась княжна.

"А как же девичья честь?"

"Она осталась при мне".

От такой её убежденности угрызения совести примолкли и больше не пытались вернуть её на стезю привычной добродетели. Мысленной.

Она думала, что после всего пережитого не заснет, но, как ни странно, упала в сон, как в яму и проспала до позднего утра. Княгиня не велела её будить, потому что накануне у Сони болела голова, а, по мнению Марии Владиславны, ничто так не способствует здоровью, как крепкий сон.

Проснулась княжна с чувством острого голода и, очень удивилась этому. Судя по впечатлению, вынесенному ею от чтения романов, ей бы сейчас мучиться отсутствием аппетита, какой-нибудь черной меланхолией, мигренями, а ей всего лишь хочется есть.

Подходя к гостиной, Соня услышала взволнованный голос Агриппины, которая в чем-то горячо убеждала княгиню.

- Говорю вам, Мария Владиславна, в доме происходит что-то неладное. Уж не привидение ли завелось? Али домовой на что осерчал? Вон Груша сказывает, вечером на столе нечаянно миску оставила, а утром увидела, что она на полу валяется...

"Растяпа! - мысленно выругала себя Соня. - Уронила миску, а поднять забыла. Из-за того весь дом переполошила. Теперь ежели захочешь в дедову лабораторию потихоньку зайти, тут же за тобой кто-нибудь потащится!"

- Какой ужас, миска на полу! - отвечала княгиня. - Вместо того, чтобы себе на нерадивость пенять, прислуга тут же привидение выдумывает. И чье, интересно, привидение, могло у нас появиться?

- А что ежели вашего покойного свекра? Сказывают, он не своей смертью погиб.

- Поговори мне, свекор! И где ты такое могла слышать? Уж если я его уже не застала в живых, тебе-то откуда такое известно, сопливке?!

Соня поняла, что маменька рассердилась. Как бы любознательная горничная не накликала на свою голову княжеский гнев. Но Агриппина и сама спохватилась

- Простите, Христа ради, ваше сиятельство! Не мое это дело. Молчать буду, и рта не раскрою. Я лишь к тому говорила, что в нынешнюю ночь не только миска на полу оказалась. Ванна, можете убедиться, в грязных потеках. Вода из кувшинов вся вылита. Полотенце мокрое.

- Мокрое! Забыла, гость у нас ночевал.

- Так я гостю сухое дала...

- Все, утомила ты меня, Агриппина! Скройся с глаз моих, чтобы я тебя до обеда не видела. Ишь, растрещалась... Трещотка!

Тут княгиня увидела дочь и сменила гнев на милость.

- Сонюшка! Проснулась. Как твоя голова?

- Спасибо, маменька, не болит.

- А ты что стоишь, разинув рот? - прикрикнула Мария Владиславна на горничную. - Не видишь, княжна проснулась. Неси завтрак!

- Молоко с булочкой? - пискнула горничная, согласуясь с привычными вкусами Сони.

- И холодной телятины, - милостиво кивнула та. - Грибочков, кулебяку... Икры положи...

Она перехватила изумленный взгляд матери: это на Соню никак не было похоже. Чтобы она с утра могла столько съесть?

- Проголодалась, - пояснила Соня ей и Агриппине, и сладко потянулась. - Что же тут странного?

Глава пятая

Весь день Соня ловила на себе вопросительные взгляды матери, но делала вид, что интереса её не понимает. Иными словами, прикидывалась дурочкой. Отчего-то ей не хотелось вытаскивать на свет зреющее в глубине её души чувство. Хрупкий росток, который тем не менее грел ей сердце.

Соне казалось, что стоит маменьке об этом узнать, как она тотчас все испортит. Не то, чтобы княгиню можно было назвать грубой и неделикатной, но то, что она к любому чувству относилась прежде всего практически, было ясно.

Можно заранее сказать: Мария Владиславна постарается уговорить дочь забыть Разумовского, как человека, который все равно не сможет на ней жениться. Как будто любовь выбирает для своей приязни только тех, за которых можно и должно выйти замуж. Соня вообще не думала сейчас ни о каком замужестве. Она упивалась новыми ощущениями, в свете которых померкли все её былые увлечения, включая несчастного Вольтера и историю рода Астаховых...

Словом, день прошел во взаимном присматривании друг к другу, если так можно сказать о людях, которые от рождения, по крайней мере, одного из них, находились вместе и изучили друг друга предостаточно.

Соня больше не думала о том, чтобы продолжать рассматривать найденную книгу - та сиротливо лежала, завернутая в старую портьеру, в ящике её комода. Она попыталась читать, но и чтение не увлекало её, как прежде.

Нарушило внешне мерное течение дня то, что принесли почту. Агриппина доставила в комнату Сони - странно, что сегодня мать её не донимала и не требовала, чтобы дочь не запиралась у себя, а сидела вместе с нею в гостиной, - целых два конверта. Один от её бывшей гувернантки Луизы из Нанта, другой - от графа Воронцова.

Последний никогда прежде Соне не писал, и она с усмешкой вспомнила уверения Луизы о том, что мужчина, как и рыба, ходит косяком, потому надо непременно заводить себе кого-нибудь, пусть и не очень нужного. Для приманки.

Первым Соня вскрыла письмо Луизы. Гувернантка, ставшая впоследствии единственной Сониной подругой, когда её воспитанница выросла, продолжать свою работу в другой семье не стала. Вернулась к себе во Францию, где вышла замуж за некоего Эмиля Роше, содержащего магазинчик готового платья.

Луиза писала:

"Здравствуйте, мой дорогой цыпленочек!..

На этом месте Соня сентиментально вздохнула - гувернантка все ещё помнила её нескладной угловатой девочкой. Увы, девочка давно превратилась в деву, которую кое-кто уже называет старой.

"...Ваша любящая воспитательница ждет, когда дорогая девочка наконец пригласит её на свадьбу. Я уже начала думать, что в России у молодых людей совсем плохое зрение, если они не видят такую умницу и красавицу, как княжна Софья Астахова. Или Ваша старая подруга ошибается, и Вы уже выбрали себе какого-нибудь бравого военного, который покорил юную красавицу своей выправкой и хорошими манерами..."

Уж не обрела ли Луиза в своей Франции дар ясновидения? Соня непременно напишет ей про Разумовского и про то, что его манеры Соню вполне бы устраивали, не жди его скорая женитьба на другой женщине.

"...Если же это не так, то Луиза сама позаботится о своей девочке и найдет ей жениха во Франции. Недавно я встретила свою первую воспитанницу Флоранс Сен-Жюст. Она - жена барона, брат которого холост и мечтает жениться на русской девушке, коих единственно считает красавицами и примерными женами. Флоранс - баронесса - осведомилась, не знаю ли я благородную девицу на выданье, которую можно было бы представить брату её мужа..."

Письмо Луизы оказалось как всегда длинным, и сводилось к тому, что ежели Соня никому ещё не дала слова и у неё нет на примете человека, за которого она бы хотела выйти замуж, то Луиза возьмет на себя труд лично познакомиться с баронетом Огюстом и узнать наверняка, так ли на самом деле он богат и знатен, как говорит о том её бывшая воспитанница Флоранс.

Внимательные глаза матери, надо сказать, озаботили Соню, и потому она решила дать ей для прочтения письмо Луизы, чего прежде не делала. Не поленилась для того выйти их своей комнаты и пройти в покои княгини. Деятельную натуру Марии Владиславны следовало отвлечь от своей персоны, потому что княжне хотелось без помех подумать над событием, которое произошло в её жизни.

- Если не возражаете, маменька, я пойду к себе, - произнесла она.

На что княгиня, увлекшаяся чтением письма Луизы, - отозвалась почти равнодушно.

- Иди, конечно, только не забудь явиться к обеду.

- У нас опять будут гости? - стараясь казаться спокойной, спросила она.

- Наверное, Николя заедет, сообщит, что им с Леонидом сказал князь Потемкин.

Разумовский, значит, поедет к своим родителям. И к невесте. Было бы странным, если бы он так не поступил.

Наверное, сейчас её отношение к случившемуся весьма отличалось от того, что испытывала бы на её месте другая девица. Осознание, что предмет любви не может ей принадлежать, меланхолия и нежелание жить - ничего этого Соня не чувствовала. Она радовалась, что влюблена. Что её, будто теплой волной омывает чувство, коего, как она думала прежде, не сможет испытать. Но нет, она не выродок какой-нибудь, и у неё есть сердце, способное учащенно биться...

Она опять легла на кровать и продолжала думать о прошедшей ночи, о Леониде, который целовал её, и думать забыла о том, что так и не вскрыла письма графа Воронцова.

В свои размышления, Соня, увлекшись, ушла так глубоко, что даже не сразу услышала, как в дверь её стучат.

- Княжна! Княжна! Ваше сиятельство!

Агриппина. Что ей опять нужно? Соня открыла дверь и поинтересовалась.

- Началось наводнение? Нева вышла из берегов?

- Вы все шутите, Софья Николаевна, а вас, между прочим, спрашивает военный...

Сердце, как только что убеждала себя Соня, проснувшееся для любви спокойной и созерцательной, вдруг так рванулось вскачь, что ей стало трудно дышать.

- Что за военный? Ты его прежде видела?

- Не видела. Сказывает, от графа Разумовского с письмом. А уж какой молоденький да хорошенький, ну чистый херувим! Вы бы вышли, ваше сиятельство. Ему командир, граф, значит, наказали ответа дождаться. А письмо, значит, в собственные руки. Мне не отдал!

Последнюю фразу Агриппина произнесла с явным недовольством. Такое сильное впечатление произвел на неё молодой военный, чтобы тут же огорчить недоверием. Разве она, Агриппина, не отдала бы это самое письмо в собственные руки?!

Соня наскоро причесалась. Подумала было надеть парик, но в последний момент махнула рукой.

Молоденький лейтенантик и вправду дожидался её в гостиной, по свидетельству Агриппины, не пожелавший ни раздеться, ни присесть.

- Приказано дождаться ответа! - лихо козырнул он Соне, вручая конверт и небольшой, но тяжелый сверток, в котором, как она могла догадаться лежал найденный ими слиток; его Леонид Кириллович обещался показать ювелиру.

- Садитесь, - кивнула ему на стул Соня, и лейтенант не посмел её ослушаться.

Письмо гласило:

"Глубокоуважаемая Софья Николаевна!

Обстоятельства складываются так, что я, к сожалению, не могу сообщить Вам лично о столь радостном известии, потому прошу Вашего разрешения сделать это несколько позже...

Однако, он прямо спрашивает её разрешения навестить Соню, как только представится возможность. И для этого ординарец ждет её ответа?

"... Нашу находку я показал ювелиру. Он долго колдовал над нею и его вывод категоричен: это золото. С Вашего разрешения я позволил ювелиру сделать поперечный распил слитка, чтобы увериться наверняка. Ответ тот же, безо всяких сомнений! Еще раз поздравляю Вас. Могу ли я поставить о том в известность Вашего брата, князя Астахова?

Посылаю к Вам своего ординарца - лейтенанта Князева. Мальчишка толковый, надежный, можете смело использовать его для самых деликатных поручений..."

Что он имеет в виду под деликатными поручениями? Соне захотелось к чему-нибудь придраться. Он пишет ей письмо, словно... словно между ними ничего не произошло! Неужели нельзя было написать что-нибудь ласковое. Хотя бы намекнуть о ночном происшествии. И о том, что случилось, когда они вошли в ванную комнату, например...

Как будто этот дурацкий слиток для неё важнее всего!

Соня мысленно выкрикнула это и опомнилась. А чего она ждала? Что поцеловавшись с нею, Разумовский немедленно откажется от своей Даши и сделает предложение княжне Астаховой?

- Погодите, сейчас я напишу ответ, - сказала она лейтенанту Князеву и прошла к себе.

Письмо получилось коротким и сухим. "Уважаемый", "примите мою благодарность", "думаю, вы можете сообщить обо всем брату" и все. Он хочет забыть о том, что было между ними? Хорошо, пусть так и будет!

Агриппина-таки уговорила графского посланца выпить чаю, и когда Соня появилась перед ним с письмом, он испуганно вскочил, неловко подхватывая упавшую с колен салфетку.

- Подполковник написал, что я могу располагать вами, - бледно улыбнулась она.

- Так точно!

- Вот я и приказываю вам, сидеть и спокойно пить чай, а потом возвращаться в полк на извозчике.

Она попыталась вручить лейтенанту деньги, но он, краснея и смущаясь, категорически отверг их, уверяя, что подполковник дал ему достаточно денег. Соня меланхолически кивнула ему и вернулась к себе. В конце концов, у неё ещё есть дела. Например, прочитать письмо графа Воронцова, кстати, выходца из рода древнего и славного, и при том человека свободного, не обремененного юными невестами.

Письмо Воронцова оказалось коротким. Дмитрий Алексеевич извинялся за свой "невольный" опыт, как он писал, и уверял Соню, что он всего лишь хотел познакомить её с таким интересным человеком, как Кулагин. Воронцов просил у Сони разрешения навестить её для некоего важного разговора, "завтра пополудни". Она написала в ответ одно слово: "Разрешаю". Отдала письмо Агриппине с наказом:

- Отправь!

И вернулась к себе, чтобы упасть на постель и смотреть в потолок пустыми глазами. Проклятый подполковник! Он совершенно вывел её из состояния привычного спокойствия. Как, скажите на милость, ей теперь жить дальше?!

Она не взяла для чтения ни Вольтера, ни Дидро, справедливо полагая, что все равно ничего не сможет сейчас осмыслить из сочинений этих многомудрых писателей. Но она понимала, что ежели тотчас не займет себя чем-нибудь, плохи её дела.

Дневник деда Еремея! Баронесса сказала, что где-то он должен быть.

Соня мысленным взором окинула помещение потайной комнаты. Если пресловутый дневник не был сожжен, то нигде в другом месте он быть не должен, кроме как в этой самой комнате. И не где-нибудь, а в погребенном под слоем пыли бюро, именуемом в просторечии конторкой.

Вот только сумеет ли она разгрести всю эту пыль и не насторожить Агриппину? Для её предприятия понадобится как минимум ведро воды, тряпка... Не проще ли посвятить в тайну горничную, взяв с неё слово до срока молчать обо всем.

Как же выбил Соню из колеи Разумовский, ежели мысли Сони мечутся от одного предмета к другому, а о главном она так и не подумала: посвятить в тайну своей находки княгиню. Разве маменька не заслужила право первой узнать о своем богатстве?

Соня резво соскочила с кровати и поспешила в покои княгини, но по дороге её остановила Агриппина.

- Ежели вы, Софья Николаевна, хотите видеть Марию Владиславну, то её сиятельство отсутствуют. Они отбыли с визитом к мадам Григорьевой. Сказывали, будут к вечеру.

Мадам Григорьева была вдовой действительного статского советника, была вхожа во многие дома петербургских аристократов, но не потому, что отличалась родовитостью, богатством или образованностью. А потому, что она ЗНАЛА слишком много секретов самых известных личностей петербургского бомонда. Знала и молчала. Никто и никогда не мог упрекнуть её в том, что она сплетница, хотя злые языки утверждали, что за большие деньги эти секреты у неё можно КУПИТЬ.

С княгиней её связывала ещё детская дружба, и Соня могла только догадываться, что хочет узнать её маменька и о ком. Хотя для себя визит к приятельнице Мария Владиславна наверняка оговорила, как "Попить кофею, да погадать на кофейной гуще. Уж в этом-то, никто не сомневался, мадам Григорьева подлинная умелица!

Значит, с оповещением о богатстве Астаховых придется погодить, а пока "привести к присяге" Агриппину, которая наверняка сгорает от любопытства.

- Агриппина, - самым равнодушным тоном начала говорить Софья, - а не хотела бы ты узнать, откуда на моих вещах постоянно появляется пыль, и почему давеча ванна оказалась грязной?

Расчет княжны оказался верен - глаза горничной загорелись. Положительно, любопытство когда-нибудь её погубит. Она выдохнула:

- Конечно, хочу!

Соня сделала вид, что колеблется.

- Понимаешь, дело в том, что это - страшная тайна...

Агриппина даже застонала от предвкушения.

- ...и княгиня о ней ни в коем случае не должна знать!

Теперь Соня могла наблюдать, как любопытство горничной сражается с её чувством долга. По лицу бедной девушки даже заструился пот, и Соня сжалилась.

- До завтрашнего дня. А завтра я сама все расскажу ей и покажу.

Лицо Агриппины прояснилось.

- Клянусь, Софья Николаевна, я буду молчать!

Она подумала и добавила:

- До завтра.

Соня расхохоталась.

- Договорились. А теперь бери ведро, тряпку и иди за мной.

В глазах горничной промелькнуло разочарование. Слово "тайна" никак не вязалось в её представлении с каждодневными обязанностями.

Но по мере того, как они подходили к кладовой, Агриппина все больше недоумевала, и теперь на её лице явственно читались сомнения: уж не разыгрывает ли её княжна?

На всякий случай, касаясь нужных камней, Соня постаралась закрыть их собой, чтобы Агриппина не могла её движение повторить. По крайней мере, если и повторить, то не сразу. Она не собиралась показывать служанке ящик с золотыми слитками, достаточно и самой потайной комнаты.

Когда стена стала отъезжать в сторону, Агриппина от страха подалась назад и тихонько заскулила подобно перепуганному щенку. Она ожидала всего, чего угодно, но такого!..

- Свечу зажигай! - сказала ей в ухо Соня и первой нырнула под полку.

Бледная, дрожащая Агриппина нерешительно шагнула на порог комнаты. Но, оглядевшись и не обнаружив ничего опасного, девушка повеселела.

- Мамочки мои, сколько же здесь пыли! - по-хозяйски воскликнула она. Небось, лет десять никто не убирал.

- Десять! - фыркнула Соня. - Бери выше - все шестьдесят.

- Шестьдесят, - недоверчиво повторила Агриппина. - Это что ж выходит... ни княгиня, ни её муж про эту комнату не знали?

- Никто не знал. Кроме моего умершего деда, - Соня чуть было не оговорилась "погибшего", но решила, что прислуге знать об этом вовсе необязательно. То есть, она уже что-то такое знала, но не из уст же Сони! Придется тебе, голубушка, немного здесь поработать.

- Знамо дело, - кивнула Агриппина, привычно выжимая тряпку.

- Нет-нет, - Соня оттащила её за руку от шкафа с колбами и слитками и подвела к покрытому пылью бюро. - Для начала отмой мне вот эту конторку здесь должны быть кое-какие бумаги.

Освобожденное от пыли бюро преобразило и потайную комнату. Она стала выглядеть едва ли не как обычный кабинет, разве что с непривычным каменным полом и неоштукатуренными каменными стенами.

Дневник Соня нашла почти сразу. И это было даже неинтересно. Раз уж сталкиваться с тайнами и секретами, то открывать их нужно долго и трудно. О чем она думает? Как ребенок, честное слово!

Ей захотелось тотчас унести свою находку к себе и внимательно просмотреть. Но умоляющие глаза Агриппины остановили её - девушке хотелось побыть здесь еще.

Пришлось рассказать ей, для чего в комнате стоит вытяжная труба, похожая на обычную печь, показать колбы, реторты, которые Агриппина осторожно потрогала пальцем.

Попутно девушка, где могла, протирала от пыли то огромный каменный стол, то оставленные на нем когда-то стеклянные предметы. Оторвалась она от дела с великой неохотой и умоляюще спросила:

- А мне можно будет прийти сюда ещё раз?

- Можно, - разрешила Соня, - будешь ходить вместе со мной.

- И вы тоже будете делать опыты, как дедушка? - с замиранием сердца спросила горничная.

- Не знаю, - смутилась Соня: эта мысль никак не хотела угнездиться в её голове.

- Жалко, - вздохнула Агриппина.

- Тебе-то зачем? - удивилась княжна.

- Я такое на картинке видела. Красиво, - призналась служанка. - И такие же... колбы здесь, как на картинке.

- Интересно, что это за картинка такая? Ты мне её покажешь?

- Покажу, - просияла Агриппина, принимая интерес княжны за согласие и впредь брать её с собой. - Я её у лотошника за две копейки купила.

А у самой княжны мысли унеслись в прошедшую ночь. Вот здесь Разумовский приподнял её подбородок, вызвав гнев Сони. Здесь на ступеньках он поджал ей руку... Опять она о нем думает! Что же это за напасть такая!

Закрыла Соня потайную дверь уже привычно легко. Агриппина понесла ведро с грязной водой, а княжна вернулась к себе. Первое, что она нашла, это место, откуда была вырвана страница. Наверное, дед сгоряча её написал, а потом подумал, что оставлять её смертельно опасно. Но подобная предусмотрительность, увы, его не спасла.

Страницы дневника перемежались описанием происходивших с Еремеем Астаховым событий с рецептами кремов, большинство из которых князь изобретал и опробовал сам. Правда, для этих нужд при нем состояли двое крепостных: мужчина по имени Степан и молодая женщина по имени Параска.

Степан охотно давал себя намазывать всем, что ни приходило в голову князю - тот каждый раз щедро награждал слугу. Параска ревела, когда однажды после очередного крема все её лицо покрылось красной сыпью. Правда, дед, надо отдать ему должное, с этой бедой быстро справился и подробно описал в дневнике свои действия. Он избавил Параску от сыпи за один день.

А несколько страниц спустя Соня наткнулась на странную запись.

"3 октября 1718 года. До чего я докатился! А ведь давал себе слово никогда не принимать участие ни в чьих придворных интригах, кои есть не что иной, как палка о двух концах.

Потворствуя проискам бессовестного царедворца, я дал ему мазь, шутливо названную мною "красная сыпь". Когда от неё пострадала Параска, и я думал, что впредь ни за что не буду применять этот состав. Для чего, думалось мне? А вышло, что и такое непотребство может кое-кому пригодиться.

Слаб есмь человек! Не устоял перед блеском золота.. Но Бог следит за деяниями чад своих, и покарал меня за содеянное. У моей милой женушки случился выкидыш, второй после Николеньки. Она после сего прискорбного события ослабела настолько, что вторую неделю не встает. Я приводил к ней лейб-медика - благодарение Богу, императрица сама мне сие предложила, и тот посоветовал мне с деторождением пока погодить. Ничего, у нас есть ещё время!..."

Однако, времени у деда не оказалось.

Соня захлопнула дневник и зябко поежилась, словно у неё у самой начиналась эта самая "красная сыпь". Кажется, князя Еремея Астахова, в то время совсем молодого человека, бросало по жизни, будто щепку по волнам. И он тому не шибко огорчался.

То он сделал не то, то заглянул не туда. Кажется, французы таких людей называют авантюристами. Искателями приключений. Вот дед и доискался.

Она отложила дневник и взялась за книгу, которую нашла раньше. Осторожно, с помощью ножа для разрезания бумаг, она стала отделять одну страницу от другой.

Ей захотелось просматривать книгу так же, как и дневник, но этого сделать не удавалось.

"Иероглифические фигуры" Фламеля нельзя было читать с пятое на десятое. Судя по всему, книгу нужно было изучать, начиная с первой страницы. Иначе, что можно понять из такой фразы, взятой наугад из середины: "Мне пришлось изобразить человека с ключом, чтобы указать тебе на тот факт, что здесь следует открывать и закрывать, то есть осуществлять умножение зародышевых и растительных субстанций..."

Нет, определенно она не готова ни к изучению найденной книги, ни алхимии вообще. Для этого, видимо, нужно иметь голову, свободную от всяческих чувств.

Она легла на спину и устремила взгляд в потолок, расписанный ещё по эскизам деда. И здесь проявились недюжинные дарования предка. Вместо модных по тем временам Амуров и Психей19, он изобразил не что иное, как Куликовскую битву под предводительством Дмитрия Донского.

Причем, лучше всего удался художнику образ какого-то татарского мурзы - может, самого Мамая? Когда Соня была маленькой девочкой, ей казалось, что хитрый татарин отовсюду следит за нею, потому она не любила оставаться в этой комнате одна. Луиза - а прежде здесь жила она - посмеивалась над своей воспитанницей. И, когда Соня почему-либо переставала её слушаться, грозила:

- Глядите, княжна, отведу вас в комнату с Мамаем и оставлю одну.

Угроза действовала безотказно.

Потом, когда и без того довольно скудные средства семейства Астаховых стали иссякать, часть комнат дома Мария Владиславна приказала закрыть до лучших времен, в том числе и ту, потолок которой Соне нравился с детства. Хотя изображенный на нем миф о Минотавре вовсе не располагал к веселью, приглашенный дедом художник так изобразил чудовище - человека с головой быка, что он казался веселым и простодушным, и совсем неопасным, как маленький теленок. Ему не хватало разве что венка из васильков, которую живописец водрузил на голову одной из женщин. Похоже, Ариадны.

Астаховы стали пользоваться всего пятью оставшимися комнатами, потому жизнерадостный теленок-Минотавр покрывался теперь слоем пыли в закрытой части дома.

Соня перешла в бывшую Луизину комнату с пресловутым мурзой, который нынче, конечно, не пугал княжну, а скорее умилял её.

Привычно пялясь на потолок, Софья не заметила, как задремала, и приснился ей сон. Будто идет она по Петербургу. Одна, как простая купчиха или крепостная девка. Почему-то в легком платье, без пальто. Ветер пробирает её до костей, и княжна обхватывает себя за плечи в тщетных попытках согреться.

Вдруг она видит, что навстречу ей по мостовой мчится двуколка, в которой сидят Разумовский и Даша Шарогородская. На лице невесты написана брезгливость, она вжалась в самый угол экипажа, в страхе, что жених до неё дотронется.

Разумовский поворачивает к Соне ухмыляющееся лицо, и она видит, что лик графа обезображен красной сыпью.

- Соня! - кричит ей Разумовский. - Как вам это нравится?

Она проснулась оттого, что возле её кровати стояла мать и удивленно повторяла:

- Соня, ты спишь среди бела дня! Нет, как вам это нравится. Раньше бывало днем в постель палкой не загонишь, а теперь сама моему примеру решила последовать? Только зачем ты окно открыла? На дворе, голубушка, холодно. Вон всю комнату выстудила.

Она открыла окно? Поэтому ей во сне было так холодно. Окно, видимо, открылось от сильного порыва ветра. Ведь вчера она попросту забыла поплотнее его прикрыть.

- Как хорошо, маменька, что вы меня разбудили! Спасибо! - искренне поблагодарила Соня, до сих пор с трудом приходящая в себя - уж больно страшным было лицо графа, обезображенное, в общем-то невинным, раздражением кожи. Невинным, ежели, конечно, знать его причину и способ излечения.

- Пойдем, ангел мой, чаю попьем с ликерчиком, - предложила княгиня. Согреешься. А заодно и поговорим о том, что сообщила мне Аделаида Григорьева.

Мать и дочь сели за столом напротив друг друга. Слиток, который Соня до поры спрятала в складках платья, оттягивал материю своей тяжестью, но для княжны это была приятная тяжесть.

Она могла бы сразу предъявить драгоценный металл матери. Но рассудила, что та принесла ей не самые радостные вести насчет Разумовского - здесь ничего от княгини не ускользнуло, и она считала своим долгом уберечь дочь от возможного разочарования.

Предчувствовала, что судьба подсунула её бедняжке красавца Разумовского не в самый подходящий момент. И пробуждение её дочери к жизни и к чувственности произошло вовсе не так, как о том Мария Владиславна мечтала.

Наверное, поэтому её речь поначалу была не слишком связной. Впрочем. Соня и так понимала все.

- Ничего нельзя изменить, Сонюшка, - Леонид слишком сильно увяз...

Соня не протестовала против этого разговора, и не кокетничала, мол, мне все это неинтересно, потому что они с матерью давно научились друг друга понимать и без слов.

- Первая камеристка её величества, Шарогородская - подруга императрицы - и она уже выпросила для будущего зятя внеочередное звание. Ко дню свадьбы графа Разумовского произведут в генералы, а в приданное за невестой он получит богатейшее имение под Москвой со множеством крепостных и большой березовым рощей.

Перечисляя это, княгиня невольно ковыряла свою незаживающую рану: до коих пор на её глазах будут совершаться выгодные браки чужих детей, а её дети так и останутся нищими аристократами, которым нечего предложить, кроме древности рода...

Услышав паузу в материнском рассказе и поняв её причину, Соня украдкой вздохнула - кому же понравится слушать такое о человеке, который, мягко говоря, тебе не безразличен. Но ничего не поделаешь, надо жить дальше. И княжна положила на стол вымытый и вычищенный слиток.

- Откуда это у тебя? - спросила Мария Владиславна, не сводя глаз с того, что, как она вмиг подумала, может полностью изменить её жизнь.

- Это дедушкино наследство, - просто сказала Соня.

- Ты хочешь сказать, что твой отец оказался прав? - в волнении княгиня поднялась из-за стола и заходила по комнате, поглядывая на лежащий слиток и не решаясь взять его в руки.

- В чем прав?

- Он уверял меня, что Еремей Астахов был богат. Говорил даже, сказочно богат. А в таком случае, его богатства должно было хватить ежели не внукам, то уж детям точно. Но он не смог найти тому подтверждения ни в документах, ни в доме, который он, кажется, простукал чуть ли не до потолка. Впрочем, можно сказать, что и потолок не остался без внимания. На чердаке твой отец провел несколько месяцев, двигая какие-то ящики и в гневе ломая старую мебель... Так где ты это нашла?

Теперь Мария Владиславна взяла в руки золотой слиток и, покачивая его в руке, вопросительно смотрела на дочь. Со стороны могло показаться, что этим слитком она хочет кого-нибудь ударить. А, так как на Мария Владиславну это не было похоже, Соня, не выдержав, прыснула.

Взгляд матери прояснился и она тоже с улыбкой посмотрела на дочь. Делать нечего, пришлось Соне во всех подробностях рассказывать, как она нашла потайную комнату, а потом вынуждена была войти в неё в присутствии Разумовского.

- А вот ему об этом знать бы не следовало, - задумчиво проговорила княгиня.

- Вы думаете, маменька, он кому-нибудь об этом расскажет? Вас это беспокоит?

- Честно говоря, не очень. Это я так, мыслю вслух. Что бы ни говорили о Разумовском, самые злобные сплетники не могут не сказать, что он человек надежный.

- Значит, не стоит о том беспокоиться? Тогда пойдем, я покажу вам лабораторию деда.

Мария Владиславна помедлила.

- Ты не поверишь, но мне боязно. Раньше бывало я могла целыми днями мечтать о том, как мы все внезапно разбогатеем. К примеру, вдруг умрет какой-нибудь дальний родственник, о котором мы не знаем. Но, оказывается, ничья смерть нам не понадобилась, а для того, чтобы разбогатеть, нужно всего лишь нажать какие-то два камня, и богатство вот оно. Иди и бери.

Княгиня замолчала и осторожно, точно он был хрустальным, положила слиток на край стола.

- Мне вдруг стало не по себе. Давай, наверное, пошлем в полк сказать, пусть срочно приедет Николушка, и вместе с ним войдем туда... А насчет Разумовского я тебе вот что скажу: ежели бы ты от матери не скрывалась, ничего такого бы не случилось.

- Простите!

- После драки кулаками не машут. Теперь уж прощай, не прощай... На будущее только запомни, чем такие вот самоволки кончаются.

На самом деле Марию Владиславну тревожило это неожиданно свалившееся на семейство Астаховых богатство. И даже вызывало сожаление о том времени, когда у них не было денег, но не было и забот, как их потратить. Они могли не опасаться ни завистников, ни охотников за приданым, ни разорительных соблазнов... Теперь же ни в чем нельзя было чувствовать себя уверенно.

Да и когда это Мария Владиславна чувствовала себя эдак-то? Разве что, десять лет назад, когда она уверенной рукой предотвратила несчастье, которое могло случиться с её красавицей-дочерью. Софья тогда начала входить в свою невестинскую пору - в пятнадцать лет она выглядела вполне созревшей красавицей, хотя её отец, в ту пору ещё живой и здоровый, никак не хотел с этим соглашаться. Он уверял, что Софьюшка ещё совсем дитя, не сирота какая-нибудь, не урод, чтобы торопиться, отдавать её замуж. Может, зря княгиня пошла у него на поводу - тогда-то Софья послушала бы её, никуда не делась! Тогда она вообще была не в пример почтительнее с матерью. Исполняла все, что та ни скажет! Десять-то лет назад.

Небось, уже не один внучек навещал бы на пасху али рождество свою бабушку. Нет, надо было не слушать супруга - Мария Владиславна, ежели чего-то очень хотела, всегда могла его уговорить - и выдать Софью замуж. Не перебирать без смысла, не ждать принца, а выбрать молодого человека с достатком и рода хорошего...

А вместо этого княгиня сама поплыла по воле волн.

Глава шестая

Николушка тогда учился в частном пансионе профессора Шацкого. Князь Николай Еремеевич Астахов считал себя обязанным дать сыну хорошее образование. С дочерью было труднее - на её обучение не хватало денег. То есть, Луизе, гувернантке платили, и та учила юную княжну всему, что сама знала и умела, но истории, языкам - к ним у Софьюшки определенно была склонность - должен был учить кто-то куда более просвещенный.

Отдать Софью в Смольный институт, подобно другим аристократам, князь не мог по той же причине - отсутствию денег. Он мог бы похлопотать о пособии, но тогда принародно пришлось бы признаваться в том, что Астаховы бедны.

Понятное дело, шила в мешке не утаишь, об этом свету и так было известно, но одно дело, когда о том говорят, и совсем другое, когда в том признаешься!

Оставалось одно: учить дочь другим способом. То есть, приглашать учителей.

Но и опытные учителя брали за уроки дорого. Так что, волей-неволей, пришлось прибегнуть к помощи студента.

Таковой сыскался. Живший на государственную пенсию, выходец из бедной дворянской семьи, но настолько способным к языкам и прочим наукам, что его приняли в Академию на государственный кошт.

Как водится, в семье, откуда был родом студент, имелись ещё дети, для которых брат - звали его Вадим Малиновский - оказался единственным кормильцем.

Брался он обычно за любую работу, лишь бы раздобыть денег. Таким манером он и оказался в доме Астаховых, согласившись на предложение князя Николая Еремеевича платить ему какие-то крохи за преподавание иностранных языков и истории его дочери Софье Николаевне.

Случай обычный, если не сказать тривиальный, мало кто подобного не знал. Как избегнуть положения, при котором красивые юные девицы, вынуждены изо дня в день общаться со смазливыми юношами, учителями-студентами, своими сверстниками, с кем не надо так уж тщательно соблюдать этикет и держать на расстоянии, как предписывает мораль. Немного нужно, чтобы приятельские отношения между молодыми людьми переросли в некие другие, более чувственные...

Софья Николаевна оказалась способной ученицей. Вадим не мог нахвалиться на нее, отдаваясь своим учительским обязанностям со всем пылом юности.

Он преподавал княжне немецкий язык, испанский, английский, рассказывал ей об истории Древней Греции, попутно обучая любимую ученицу латыни.

Первое время на уроках присутствовала и гувернантка Софьи Николаевны, Луиза, но на беду случилось так, что у княгини заболела горничная и ей пришлось пользоваться услугами расторопной француженки. Молодые люди все чаще стали оставаться одни.

Соне нравилось учиться. Надо сказать, французский язык на уроках своей гувернантки она освоила довольно быстро, а потом стала приставать к Луизе с такими вопросами, на которые та не всегда могла ответить. Потому она и вздохнула свободно, когда появился Вадим. У студента, в отличие от Луизы, кажется, был готов ответ на любой вопрос. А если он чего-то и не знал, то с улыбкой отвечал Соне, что назавтра непременно даст ответ, потому что нынче и сам его не знает...

Княжна относилась к своему учителю с уважением и в беседах на самые отвлеченные темы слушала внимательно, обращалась почтительно - Вадим Валерьянович. Тут княгине не в чем было упрекнуть свою дочь, а вот об учителе этого сказать было нельзя. Он влюбился. Да так, что не мог есть и спать, и стал худеть и бледнеть на глазах.

- Уж не хвораете ли вы, Вадим Валерьянович, - спрашивала его сердобольная княгиня, но учитель поднимал на неё совершенно больные глаза и говорил.

- Никак нет, ваше сиятельство, я совершенно здоров!

Княгиня, как говорила она сама про себя, была стреляным воробьем и, поняв, в чем дело, решила вначале призвать к себе Луизу. Посоветоваться. Мол, ежели так и дальше пойдет, оставлять молодых наедине будет небезопасно.

Луиза, узнав со слов Марии Владиславны, о "беде", развеселилась.

- Полно, ваше сиятельство, ничего страшного в том нет. Думаю, я исправлю это положение, заставлю дела идти в нужном направлении.

Гувернантка не всегда выражалась понятно. Не то, чтобы княгиня ей не доверяла, но решила на всякий случай проявить бдительность. А если по-простому, проследить за действиями гувернантки.

Вначале она обнаружила её беседующей с учителем. Вернее, говорила в основном Луиза, несчастный учитель лишь кивал её словам.

В следующий раз она обнаружила Вадима в комнате француженки. Дверь была приоткрыта, потому княгиня вроде невзначай задержала шаги и услышала, как та успокаивает плачущего Вадима словами, которые вполне успокоили Марию Владиславну.

- Ай-ай, какой красивый, молодой юноша, плачет из-за игрушки, которая ему никогда не достанется.

- Софья Николаевна - не игрушка, - не согласился студент.

- Конечно, не игрушка, это я так... шучу, чтобы развеселить учителя, который не замечает, сколько красивых девушек вокруг. А ведь они могут развеселить Вадима, развеять его печаль...

Голоса смолкли, а потом Мария Владиславна отчетливо услышала звук поцелуя.

Почему-то такое развитие событий расстроило княгиню больше всего. Она с горечью подумала, что наступило время, когда молодые долго не печалятся о предмете своей любви, и их может утешить всякая... Из чувства справедливости Мария Владиславна даже мысленно не стала говорить о Луизе плохих слов, но дала себе слово, отказаться от услуг Вадима при первой же возможности.

Случай представился даже быстрее, чем ожидала княгиня.

Князь Астахов служил в ту пору в Канцелярии иностранных дел составлял деловые бумаги и в некоторых случаях использовался своим начальником как переводчик - Николай Еремеевич знал шесть иностранных языков.

Беда Астахова состояла в том, что он имел вид крайне непредставительный, несмотря на свои аристократические корни. Какой-то он всегда был сутулый, печальный. Несчастный. И возбуждал своим видом жалость, что не к лицу было служащему.

Мария Владиславна понимала: супруг панически боялся, что в один прекрасный день семья его останется вовсе без средств к существованию, хотя в то время Астаховы жили гораздо лучше, чем теперь.

Однажды князю удалось оказать серьезную услугу некоему иностранцу, который оказался профессором Петербургской Академии наук.

Тот проникся озабоченностью Астахова по поводу надлежащего образования для своей дочери, и вскоре к Соне стали ходить учителя Академии, достаточно почтенного вида, чтобы Мария Владиславна могла больше не опасаться за честь дочери.

Вадиму мягко отказали, - в его преподавании больше не нуждались, и с той поры ни княгиня, ни сама Софья его не видели. Причем последняя так ни о чем и не узнала. В совместной беседе Мария Владиславна и Луиза решили, что рассказывать о любви к ней Вадима Софье не стоит.

Впоследствии княгиня вспоминала Вадима и дивилась бесчувственности дочери: какая девица на её месте не заметила бы такой пылкой влюбленности молодого человека? Неужели её дочь лишена самой обычной женской интуиции, которая всякой девице дается от рождения.

Наверное, поэтому она особенно и не принуждала Софью к замужеству, подозревая, что поговорка "стерпится - слюбится" к её дочери не подходит совершенно...

Посылать за Николаем в полк не пришлось, он сам приехал вскоре после разговора княгини с дочерью. На ходу сбрасывая плащ на руки Агриппине, он ворвался в гостиную, где сидели его мать и сестра, чтобы, задыхаясь от волнения, спросить:

- Неужели это правда?

- Правда, - кивнула Мария Владиславна, забыв, как обычно, попенять сыну на моветон - так торопился, что и забыл о приличиях. Неужели трудно поздороваться?

Но сегодня все шло не так, как было заведено в их доме, потому княгиня протянула сыну слиток золота и произнесла:

- Вот оно.

Князь почти таким же движением, как недавно мать, подбросил на ладони слиток, прикидывая его вес.

- Фунтов пять?

- Шесть, - поправила Соня.

Мария Владиславна уже открыла рот, чтобы предложить сыну перевести дух и попить чаю, но он обратил сияющий взгляд на сестру и тут же, посерьезнев, требовательно спросил:

- А где остальное?

И опять родные женщины поняли его как надо. Молодой князь всегда прежде вел себя спокойно и невозмутимо, и оставалось только догадываться о терзаниях Николя, когда он отдавал в починку свой мундир, вместо того, чтобы по примеру своих богатых товарищей, попросту сшить себе новый.

Он вынужден был избегать шумных компаний, разгульных пьянок с цыганами и шлюхами, потому что не мог позволить, чтобы друзья платили за него. Своих же денег, таких, которых он мог бы потратить не задумываясь, у капитана Астахова не было.

Без сомнения от нищеты, в которую постепенно сползала княжеская семья, больше всех страдал именно он.

Мария Владиславна улыбнулась горящим предвкушением глазам сына и грустно подивилась собственному спокойствию. Надо же, перегорела!

Она наказала Агриппине сидеть в кухне и носа наружу не казать, а сама поспешила вслед за своими детьми - Соня как раз передавала брату свечу и спички.

В кладовой Соня было сама потянулась к нужным камням, но брат отодвинул её в сторону.

- Я сам. Ты просто покажи, на какие именно камни нажимать.

И первым шагнул в открывшийся проем так же ловко, как Разумовский, проскользнув под полками.

- Николя! - услышал он голос матери, которая, в отличие от него, нагнулась с превеликим трудом. - Ты мог бы подать мне руку.

Вдвоем с Соней они помогли матери пройти в открытую дверь, и теперь все трое стояли на пороге комнаты.

"На пороге к богатству", как подумалось Соне.

- Ну и пылища! - сказала Мария Владиславна, скорее, чтобы не молчать.

- Это лаборатория деда? - спросил Николай. И голос его сорвался.

Женщины с удивлением посмотрели на него.

- Надо же, - пробормотала Соня, - а я подумала, что ты первым делом бросишься к золоту. Может ты боишься, что оно ненастоящее?

- Нет, я этого не боюсь. Ювелир, которому Леонид показывал слиток, знаком и мне. Он до сих пор ходит под впечатлением: золота такой высокой пробы он ещё не видел. Предлагал очень хорошие деньги за два слитка.

- Только два слитка? - удивилась княгиня. - А кому мы сможем продать остальное золото?

- Об этом потом, - буркнул Николай и внимательно посмотрел на отмытое Агриппиной бюро. Оно инородным телом смотрелось среди всей остальной немногочисленной мебели, все ещё покрытой слоем пыли.

- Ты здесь что-то искала, - утвердительно сказал он сестре. - И, думается мне, нашла.

- Нашла. Дневник деда, - нехотя призналась Соня.

- Я тоже хочу его посмотреть.

Такого от брата она никак не ожидала. Когда это его волновали какие-то старинные документы и записи? Разве неясно, что в семье один историк Соня.

- Николя! - в голове её отчетливо звучала обида. - Но я сама его ещё не читала!.. Может, ты сначала посмотришь книгу?

- Так ты взяла и книгу? - князь осуждающе взглянул на сестру. Решила, значит, что меня и вправду кроме золота ничего интересовать не может?

- Но дети. - княгиня поспешила погасить разгорающийся огонь, - неужели вы станете ссориться из-за такой ерунды?

- Ты же знаешь, это первые собственноручные записи деда, - жалобно проговорила Соня. - О нем почти ничего неизвестно, а ведь он наш ближайший предок!

- Что поделаешь, - на этот раз наши с тобой интересы пересеклись, жестко сказал Николай. - Впрочем, если хочешь, ты можешь снять с него копию. Как-нибудь потом.

- Ты оставишь мне дневник хотя бы на два дня? - Соня готова была расплакаться.

- Я оставлю его тебе на неделю, - великодушно махнул рукой брат. Потом я уйду в отпуск, и тут уж не обессудь... А теперь показывай, наконец, где оно, дедово золото?

Некоторое время спустя Астаховы втроем сидели в гостиной и пили чай. Впрочем, на столе было достаточно еды, чтобы как следует насытиться. Так что Николай заодно и обедал. Возле его левой руки лежали два отмытых и отчищенных золотых слитка, которых он словно невзначай касался локтем - все старался убедиться, что это не мираж.

- Продадим слитки Гольдману, - говорил своим домочадцам князь, - и первым делом купим себе карету.

- Карету? - удивилась Мария Владиславна. - Столько времени обходились, и вдруг такая поспешность.

- Не скажите, маменька, карета - это облик аристократии. Тем более обидно её не иметь, что у нас есть герб, хотя и изрядно потускневший без долгого применения.

- На лазоревом поле летящий золотой сокол и девиз "Semper in motu!"20, - мечтательно проговорила Соня: все, что касалось геральдики несказанно волновало её. - Когда-то, ещё во времена раннего христианства, такой сокол спас от костра нашу очень далекую прабабку, обвиненную в ведьмачестве.

- И ты знаешь, как это происходило? - заинтересованно спросил Николай.

- В семейной летописи Астаховых есть упоминание о том, как прабабку молодую женщину по имени Любава - некие монахи повлекли на костер, а её сокол полетел за подмогой к возлюбленному Любавы; спасители подоспели вовремя. Клички сокола история не сохранила, хотя поначалу я думала, что она каким-то образом вкраплена в девиз - на все лады латинские слова и так, и эдак вертела...

- Но тогда девиз не слишком соответствует твоему рассказу.

- Потом я пришла к мнению, что тот, кто его придумывал, - девиз, имею в виду, - вовсе не был знаком с историей рода, а посчитал летящего сокола, упоминавшегося в летописи, как спаситель, символом движения. По-моему, это тоже неплохо. Движение - есть жизнь...

- Умная ты наша! - насмешливо проговорил Николай; впервые знания сестры задели его за живое. Почему он об этом не знал прежде. Было бы о чем хоть рассказать однополчанам, когда не шел разговор о деньгах.

Княгиня, подперев щеку рукой, слушала разговоры своих детей и тихо млела. То, о чем она всегда мечтала, сбылось. Теперь Астаховы спокойно обсуждают покупку кареты, хотя совсем недавно не могли себе позволить даже купить новую одежду. Вот только почему так болит её сердце? Неужели это бывает от радости?..

- По-моему, ты чересчур широко размахнулся - карету! - пеняла брату Соня. - Мы не можем даже использовать весь дом, живем в пяти комнатах. У нас с маменькой одна служанка на двоих. В конце концов, мы все не одеты по моде, а тут - первым делом устроим выезд. Куда это годится? Свалившееся на нас богатство можно использовать постепенно, в противном случае, каждый начнет интересоваться, с чего мы так разбогатели?

- Вряд ли кому это придется объяснять, однако на такой случай я все продумал, - ласково улыбнулся ей брат. - Завтра продается с молотка имущество князя Долгорукого. Сомневаюсь, что за его карету будут давать слишком много, хотя я уже дал его слуге монетку, после чего он и разрешил на карету взглянуть. Так вот, она лишь с виду невзрачная. Раньше все делали на века, так сейчас не делают. Зато когда мы приведем её в порядок: починим, покрасим, обобьем изнутри бархатом и оденем кучера в цвета нашего рода, она заиграет по-другому. Вот посмотрите, нам ещё за неё станут большие деньги предлагать, хоть наверняка первое время кое-кто станет посмеиваться, что мы купили подержанный выезд. Но нас это не слишком огорчит. Не правда ли, маменька?

Мария Владиславна очнулась от своих мечтаний. О чем сын её спрашивает? Ах, не все ли равно, каков выезд. Но сын вовсе не был настроен так безмятежно и не позволил никому из домочадцев уклониться. Они втроем именно сейчас должны обсудить, каким в дальнейшем быть князьям Астаховым?

- Николушка, - не сдавалась княгиня, - стоит ли теперь же говорить о карете, когда лучше сначала купить тебе новый, богатый мундир.

- Мне теперь он не надобен, - отмахнулся Николай.

- То есть, как же без мундира, сынок?

- А вот так. Россия пока в военную компанию вступать не собирается, так что самое большое для меня повышение в мирное время - дослужиться до секунд-майора. Стоит ли сие звание таких усилий? Уж лучше я займусь делом, которое мне по-настоящему будет интересно.

- Могу я узнать, каково это дело?

- Пока не можете. Разве что, когда-нибудь потом... Эх, дорогие мои, и заживем мы с вами, лучше не надо! Сам женюсь, Софью замуж выдам.

- У тебя есть на примете хороший жених? - оживилась княгиня. Вот теперь разговор принимал нужный оборот.

- Ежели и нет, то найдется! До богатого приданного всегда есть охотники.

- А меня ты спросил? - возмутилась Соня.

- Нет. Но я не верю, что в такое время ты будешь думать только о себе. Мы должны жить, как наши предки жили. Соня, разве ты не сама говорила, как прежде был славен и богат род Астаховых? Так разве не нам возвращать ему былые блеск и уважение? Потому - никаких старых дев! Ибо они есть позор для всякой семьи.

- Но, Николушка, разве ты не знаешь, никто нарочно не становится старой девой, - попробовала вступиться за дочь Мария Владиславна. - Вот и у Сони так получилось...

- Так получилось, потому что мне некогда было этим заниматься, но теперь, когда я смогу не думать о хлебе насущном, в судьбе сестры все переменится. Впрочем, ты и сама это увидишь. Не ей ли, историей увлекающейся, знать, как необходим всякому роду авторитет, следование обычаям...

- А ежели я откажусь? - робко бормотнула Соня; как оказалось, она вовсе не была ниспровергательницей устоев. А уж объявлять брату войну ей и вовсе было страшно.

- Тогда я отвезу тебя в самый захудалый, самый суровый женский монастырь, где ты всю оставшуюся жизнь проведешь на коленях, в неустанных молитвах, на хлебе и воде... Поверь, это гораздо хуже, чем добровольно выйти замуж за хорошего человека. Притом, что я собираюсь пойти тебе навстречу и позволю выбрать жениха из тех мужчин, что к тебе посватаются.

- Что это вы взялись меня монастырем пугать? То маменька, то ты. Можно подумать, все дело лишь во мне!

- В чем же еще?

Соня почувствовала себя, как приговоренный к смерти, над головой которого занесен топор. Она-то надеялась, что к ней с таким вопросом больше никто приставать не станет. Звание "старой девы" её вовсе не оскорбляло. А теперь... Кто знает, за кого её выдадут замуж?

В летописях даже самой семьи Астаховых есть история о том, как некий князь Владимир сажал свою жену в поруб21 из-за малейшей провинности, а однажды забыл выпустить - или женка уж очень провинилась. Бедная женщина провела в нем три дня без хлеба и воды, а когда наконец о ней вспомнили, оказалось, несчастная сошла с ума.

Не так, вроде, и много свидетельств произвола имелось в документах, но Соне отчего-то казалось, что именно на её долю достанется какой-нибудь тайный "маркиз де Сад22". О нем она совсем недавно прочла во французской газете в комнате у брата, куда зашла за очередной книгой Вольтера. Кстати, книгу она так и не нашла - тот, уезжая в полк, забыл сестре её вернуть.

Тогда-то уж точно - прости-прощай её увлечение историей, и вообще дальнейшее самосовершенствование. Кроме того, ей хотелось взять несколько уроков живописи и пения. Говорят, у неё неплохой голос...

- Я пойду к себе, - она вопросительно посмотрела на брата, когда поняла, что продолжает размышлять сидя за столом.

- Иди, - разрешил он.

Соня ещё услышала голос матери, мол, не слишком ли он жесток к своей сестре. И ответ Николая.

- Только так с нею и нужно себя вести.

Она сама долго расстегивала непослушными пальцами многочисленные крючки на платье - моды ещё позапрошлого года - от волнения забыла позвать к себе Агриппину.

Можно было бы уйти в монастырь, раз уж так упорно говорят о нем её родные, но монашество пугало Соню ещё больше предполагаемого жестокого мужа.

"А ты надеялась, голубушка, что всю жизнь тебе дадут прожить, как хочется? - вдруг озлился внутренний голос. - Скажи спасибо, что до двадцати пяти лет по-настоящему не тревожили. Другие вон в шестнадцать лет будто на каторгу попадают. За все нужно платить..."

Она опять лежала и смотрела в потолок, герои битвы на котором с началом сумерек словно зажили какой-то другой жизнью. Дмитрий Донской смотрел на неё снисходительно, а татарский мурза сочувственно. Словно хотел сказать: "А ты возьми, да и сбеги. Хотя бы к той же Луизе". Правда, она тоже ищет ей жениха, но бывшая гувернантка хоть не станет стращать её монастырем...

Сбеги! Можно было бы сбежать, да где взять денег? Их у Сони отродясь не бывало, если не иметь в виду карманных денег, - все, что нужно, ей обычно покупала мать.

Кстати, раз брат ставит её в такие жесткие рамки, не пора ли Соне самой позаботиться о себе? Например, отложить один из слитков, да и спрятать его подальше, пока Николушка не пересчитал дедово наследство. Тогда не возьмешь.

Она заснула, и во сне ей снилась всякая ерунда, и она время от времени просыпалась. Но сны не становились лучше. Соня все время оказывалась то в тесной комнате, то, как в нынешнем, сидела в каком-то прозрачном стеклянном цилиндре.

Судя по всему, стоял этот цилиндр на какой-то площади и вокруг него толпились зеваки. Они открывали рты, что-то ей кричали, но Соня ничего не слышала.

Тогда они стали тыкать в стеклянные стенки чем придется. Женщины зонтиками, мужчины - тростями. Это звучало, как: дзынь! дзынь!

Дзынь! Соня проснулась, но звуки не исчезли. Она прислушалась: кто-то бросал мелкие камешки в её оконное стекло.

Она подошла к окну и прижалась к нему лбом. Внизу - окна дома Астаховы располагались высоко от земли - стояла закутанная в плащ мужская фигура и делала ей какие-то знаки. По тому, как вдруг понеслось вскачь её сердце, Соня поняла, что это Разумовский. И поспешила открыть окно.

- Descerdez, je besoin de vous parlez23, - сказал он по-французски громким шепотом.

Соня согласно кивнула, опять прикрыла окно и стала лихорадочно одеваться, недоумевая про себя, отчего это Леонид не говорил с нею по-русски?

Мимо комнаты брата она кралась на цыпочках, и когда однажды ей показалось, что он перестал храпеть, Соня остановилась и замерла с поднятой ногой, словно он за дверью мог услышать, как она опускает её на пол.

Но вот храп возобновился, и Соня мышкой юркнула мимо спальни брата, нащупала на вешалке пальто и принялась отодвигать замки и запоры, в употреблении которых княгиня и её горничная были единодушны: чем больше, тем лучше!

Казалось, замки эти гремели и стучали не только на весь дом, на весь Петербург, пока Соня открывала дверь. И когда наконец её открыла, Разумовский уже стоял у крыльца и протягивал ей навстречу руки.

Соня замешкалась на ступеньках. После разговора с матерью и братом она, казалось, ещё больше отдалилась от той памятной ночи, которая бросила их в объятия друг друга. Леонид же, словно не было между ними разлуки, предлагал ей начать с того, на чем они в прошлый раз остановились.

- Вы хотели мне что-то сообщить? - сухо спросила Соня, так и оставаясь на верхней ступеньке лестницы, хотя он взял её за локоть, предлагая сойти вниз.

Глаза Разумовского странно блеснули в свете появившейся из-за туч луны.

- Вы мне не рады? - спросил он и опять протянул к ней руки, как будто давал ей возможность опровергнуть собственное настроение.

- А чему я должна радоваться? - буркнула Соня, делая шаг вниз. Маменька сказала, через неделю ваша свадьба. Вы имеете в виду эту радость?

- Свадьбы не будет, - сказал Разумовский, - я пришел это вам сказать. Вы и теперь не рады? Значит, я ошибся? Мне показалось, что между нами... появилось определенное чувство... не можете же вы сказать, что целуете всякого мужчину, который приходит к вам в дом?

- Вы хотите меня оскорбить? - теперь от Сони и вовсе веяло холодом.

Наверное, от возмущения - подумать только, он посмел прийти к их дому среди ночи и разбудить ее! чтобы в таком недопустимом тоне разговаривать! она шагнула вниз не на ступеньку, а сразу на две, покачнулась и в тот же миг очутилась в его объятиях.

- Любимая! - шепнул он ей прямо в ухо, отчего кожа Сони покрылась мурашками. - Все это время я не находил себе места при одной только мысли, что рядом со мной по жизни пойдете не вы, а какая-то другая женщина. Я готов отдать все, что имею, лишь бы вы позволили мне прийти к вашей матушке - или к брату? - просить вашей руки.

Соня хотела сказать, что этот его поступок может испортить ему всю жизнь, навлечь на его голову гнев сильных мира всего - может, и самой императрицы, но не успела. Он стал так жадно её целовать, что Соня опять обо всем забыла.

Наконец она сумела воспользоваться мгновением, пока он переводил дух, и прошептать:

- Погодите, Леонид!

Он почувствовал в её голосе несвойственную моменту серьезность и слегка отстранился, впрочем, не выпуская Софью из своих объятий.

- Все не так просто, как вам кажется.

- Я и не говорил, что это просто, - кивнул он, - но сегодня мне надо было узнать, согласны ли вы разделить со мной последствия того действия, что я собираюсь предпринять.

- Вы говорите так, будто обсуждаете в штабе план очередной военной компании.

- Наше с вами рандеву трудно назвать заседанием штаба, - улыбнулся он. - Однако, подмечено верно: за свою свободу мне действительно придется повоевать... Но вы до сих пор не сказали, любите ли вы меня?

Теперь он даже перестал обнимать Соню за плечи, а отодвинулся так, чтобы видеть выражение её глаз.

- Все это так неожиданно, - пробормотала она, чувствуя, как краснеет, и оттого смущаясь ещё больше. - Мы с вами знакомы всего два дня.

- Только скажите, да или нет!

- Видите, Леонид Кириллович, вы штурмуете меня словно крепость.

- Вы не правы, Софья Николаевна, крепость штурмовать мне было бы легче. Там все ясно: кто штурмует, кого штурмуют, а с вами... Знаете, как я боялся идти к вашему дому!

- Вы - и боялись? - не поверила она.

- Да, боялся! Недаром свет Петербурга величает вас...

Он смешался, увидев, как вопросительно изогнулись её брови: кто тянул его за язык! Но отступать было поздно, княжна ждала.

- Мраморная дева! - выпалил он.

Да, кажется, Соне её отшельничество выходит боком. То просто поговаривали, что княжна Астахова засиделась в девках, а теперь ещё и этот не красящий её титул. Она отчего-то разозлилась, а так как рядом не оказалось никого другого, кроме Разумовского, то досталось ему.

- Зачем же тогда вы здесь? Надеетесь вдохнуть жизнь в мрамор?

- Надеюсь, - ответил он дерзко. - Ведь однажды мне это удалось.

Если бы он не держал Соню в объятиях, она бы повернулась и ушла. А так ей оставалось лишь стоять и пыхтеть, как рассерженный еж.

- Ну полно, полно, - говорил Разумовский, поглаживая её по плечу, прозвище обидное, понятное дело, но разве я в этом виноват? Ежели честно, то мне даже нравится.

Сказал и втянул голову в плечи, будто она собиралась его ударить.

Но Соня лишь пробормотала:

- Пигмалион24 новоявленный.

- Пигмалион, - согласился Разумовский. - Мне повезло даже больше, чем Пигмалиону. В его скульптуру вдохнула жизнь богиня любви Афродита, а я обошелся без её помощи.

- Вы слишком самоуверенны, - рассерженно проговорила Соня; не то, чтобы ей не нравилось находиться в объятиях графа, но в таком положении она чувствовала себя слишком слабой и зависимой, справедливо полагая, что это её состояние никак не соответствует важности момента. - Отпустите меня, что вы вцепились-то, как клещ!

- Что ж это, я враг самому себе? - не согласился он, прижимая её ещё крепче. - Пока вы не ответили на мой вопрос, я не могу рисковать.

Понятное дело, если бы она и вправду была мраморной девой, небось, он и руки не посмел к ней протянуть, а раз однажды проявила слабость, теперь расплачивайся...

Но это она так, ворчала про себя. А на деле её переполняла радость оттого, что человек, который ей был далеко не безразличен, собирался отказываться от всех благ своего предполагаемого брака, чтобы быть рядом с Софьей.

И притом, что она втайне наслаждалась обилием новых чувств и ощущений, некий незримый трезвый человек где-то в глубине её души говорил: "Не стоит, однако, Разумовскому этого делать".

Значит, не стоит делать? Но Соня вовсе не хочет отказываться от Леонида... Может, есть какой-нибудь другой выход?

Ее мозг лихорадочно заработал: другой выход! Он непременно должен быть.

Разумовский заметил её глубокую задумчивость и с обидой разжал объятия: неужели она и в самом деле настолько бесчувственна, что может позволить себе в такую минуту думать о чем-нибудь другом? Или о ком-нибудь?

- Вы собирались что-то предпринять? - между тем задумчиво спросила она.

Он все не мог понять, что происходит. Но и не отвечать на её вопросы не мог - для чего-то же княжна его спрашивает.

- Я хотел пойти к невесте и объясниться, - проговорил он нарочито равнодушно.

- Когда - сегодня?

- Через три дня. Дарьи сейчас нет в Петербурге. Она в имении Шарогородских...

И тут Софья потребовала от него нечто и вовсе странное.

- Пообещайте мне, не делать этого, пока предварительно не повидаетесь со мной.

- Зачем? - удивился Разумовский.

- Позвольте пока на ваш вопрос не отвечать, - сказала Соня, чем повергла графа в ещё большее недоумение: что она задумала?

Но княжна уже взяла дело в свои руки и с удивлением обнаружила, что её прежние страхи были напрасны. То есть, мужчина вовсе не обязательно может быть господином женщины и её деспотом. И что умная женщина - а себя она не считала дурочкой - может при желании управлять им. Как Леонид ни сопротивлялся, а в конце концов и на вопросы стал отвечать, и слушать её пообещал. Вот только как удержать это положение, Соне ещё предстоит учиться.

Она сама его поцеловала - не оставлять же любимого мужчину обиженным! - и сказала:

- Предлагаю все объяснения между нами отложить до лучших времен.

- Я не понял, какие времена следует считать лучшими, - запротестовал он.

- Те, когда вы решите все вопросы с Шарогородскими. Надеюсь, я смогу вам в этом помочь.

Зачем она так сказала, Соня и сама не знала. Тем более, что у неё пока не было никакого решения того трудного положения, в котором теперь пребывал граф Разумовский. Зато была уверенность, что оно в конце концов отыщется.

- Спокойной ночи, подобный льву, - Соня перевела на русский язык значение имени графа и ласково погладила его по щеке.

Она даже удивилась, как привычно у неё сей жест выглядел. Так, словно она делала это если и не каждый день, то довольно часто. И подивилась тому, как затрепетал он под её рукой, и как жадно поцеловал эту самую руку.

- Я люблю вас! - сказал он.

"Интересно, что скажут мои домашние, что скажет Петербург, когда узнают, что граф Разумовский оставил богатую, знатную и молодую невесту ради той, которую бомонд уже окрестил синим чулком!.. И о которой пока неизвестно, что она более не бесприданница..."

Но тут ей стало стыдно своих мыслей, и Соня с сожалением отодвинулась от Леонида, чтобы подняться по ступенькам и уже от двери повторить ему:

- Так смотрите же, без моего письма не предпринимайте никаких действий!

Глава седьмая

Поскольку в глазах домочадцев дедова лаборатория перестала быть потайной комнатой, первым делом Соня решила навести в ней порядок. Полдня Агриппина вместе с кухаркой Грушей мыли и чистили комнату, которую освещал теперь огромный бронзовый канделябр, найденный, к слову сказать, в той же кладовой.

Покоившийся много лет под остатками ткани от старых портьер, он был временно забыт оттого, что свечей на него уходило слишком много для того скромного хозяйствования, которое совсем недавно вело семейство Астаховых.

Под присмотром княжны прислуга перемыла-перечистила всю лабораторию, включая каменные стены.

Ящик с заветными слитками во время уборки никто не открывал, но Соня, воспользовавшись тем, что после её окончания осталась в одиночестве, потихоньку один слиток изъяла.

Она пообещала себе вернуть его в семейную казну, ежели предполагаемый тяжелый день в её жизни так и не настанет.

А настать он мог в случае, если брат Николай, в последнее время отчего-то проявляющий все черты диктатора, стал бы принуждать сестру к исполнению его великолепных планов.

Слиток Соня потом тщательно отмыла в ванной комнате и уничтожила следы своего действия, помня громкое возмущение Агриппины, которое та высказывала прошлый раз.

Теперь украденное лежало в нижнем ящике её комода, уложенное в шкатулку, в которой когда-то в лучшие времена хранились семейные драгоценности. Шкатулка запиралась на крошечный ключик, но и без того Соня была уверена, что в неё никто не сунется.

Теперь Николя мог сколь угодно пересчитывать слитки и решать, что с ними делать. Вряд ли он заметит пропажу одного из многих.

Соне опять пришлось посещать лабораторию, на этот раз в обществе Агриппины, которая её о том умоляла.

После того, как служанки в лаборатории все отмыли, стало ясно, что в некоторых банках с крышками хранятся вещества, которой служили основой кремам и мазям, изготавливаемым Еремеем Астаховым. Большинство из них, конечно, потеряли от долгого хранения все свои свойства, а названия некоторых попросту нельзя было прочесть, потому что надписи от бумажках, сделанные рукой деда, от времени стерлись и потускнели.

Потом княжна, опять же с Агриппиной, посетила аптекаря, чтобы по списку закупить у него необходимые вещества.

Кстати, чтобы составить такой список, княжне пришлось основательно потрудиться. Она страницу за страницей перечитала дневник деда и выписала все компоненты, какие он, по счастью скрупулезно записывал.

Никакой алхимией, в понимании девушки, здесь и не пахло. То есть, не было ничего таинственного, разве что за исключением "крема молодости", в который кроме корня мандрагоры входил какой-то "рог нарвала", коего в аптеке не было и о том, как его достать, наверное, знали именно алхимики.

Соня старалась не обращать внимания на удивленные взгляды аптекаря, выгружавшего на прилавок требуемые княжной ингредиенты. Его это не могло не радовать - девушка подчистила все "запасы" аптеки, которые прежде лежали у него невостребованные, но и безмерно удивляло.

Аптекарь и сам многое умел, считал себя ученым, но для чего это могло понадобиться обнищавшей аристократке, даже не догадывался. Глядя на его недоумевающее лицо, Соня представляла себе, какие слухи расползутся по Петербургу об этой её вылазке в аптеку.

А делать княжна хотела для начала, ни много, ни мало, как ту самую "красную сыпь" - её рецепт дед Еремей подробно описывал на страницах своего дневника.

Агриппина, умолившая княгиню позволить ей побыть с Софьей Николаевной, - разве не притащила она из аптеки полную сумку всяческих препаратов? - до того безропотно сделала все, что наказала ей Мария Владиславна.

Вообще горничная Астаховых отличалась нравом своеобразным, каковой в другой семье, возможно, терпеть бы не стали, а и взаправду отправили в то самое крошечное имение, доставшееся княжне от умершей тетки. Агриппина была, что о крепостной служанке вообще даже странно говорить, человеком настроения.

Любое порученное дело она могла или сделать в считанные минуты, так, что все просто горело в её руках, или тянуть целый день, измышляя уйму причин, почему дело у неё не спорится.

С другой стороны, горничная была страшно любопытной, и чтобы удовлетворить свой очередной интерес, готова была проявлять невиданную покорность, работать целыми днями, только для того, чтобы ей разрешили прикоснуться к очередной тайне.

Княгиня по-своему любила её, потому мирилась с приступами её то желания, то нежелания делать работу заведомо скучную, но при этом частенько грозила отправить нерадивую служанку с глаз долой.

Так вот, именно сегодня все дела в доме Агриппина переделала с невероятной быстротой, только чтобы её отпустили с княжной, как она говорила, в "лабалаторию".

Софья просто диву давалась, глядя, как руки Агриппины трепетно касаются колб и реторт, как тщательно смешивает она составы смеси, которые перечисляет ей Соня.

Княжна лишь боялась, что её мать захочет в лаборатории присутствовать. К счастью, с появлением денег у Марии Владиславны появилось столько дел, она составила столько списков, что для дома нужно в первую очередь, что у неё совершенно не осталось времени вникать ещё в глупости, впрочем, по её мнению, вполне невинные, которыми вдруг увлеклась её дочь.

Достаточно того, что ежедневно составленные Марией Владиславной списки перечитывались, и из них вычеркивалось не очень нужное, и вписывалось нужнейшее...

Хорошо, что пока, для этих дел, княгине не нужна была горничная, и Соня могла пользоваться её помощью.

Княжна не стала посвящать и горничную во все свои планы. По её словам, готовили они всего лишь отбеливающую мазь, секрет которой оказался утерянным со смертью деда. И Соне никакого труда не составило отложить небольшую часть изготовленной мази, чтобы именно в ней увеличить количество ртути.

Агриппина не только оказалась толковой, скорой на руку помощницей, но и готова была предложить себя - точнее, свое лицо, для опробования кремов, которая княжна впредь станет изготавливать.

Неожиданно отбеливающий крем оказался так хорош, а результат не замедлил сказаться, что Агриппина ходила совершенно счастливая и целый день приставала к княгине, приближая свое "отбеленное" лицо к её близоруким глазам.

Однако, рисковать и проверять на Агриппине действие "красной сыпи" Соня не могла. Изготовленную мазь она опробовала на своей руке чуть пониже плеча, чтобы никто её опыта не увидел.

Рецепт деда и теперь действовал безотказно - её нежная белая кожа в самом деле покрылась красными прыщами. Но приготовленный "противосыпный" крем уничтожил даже её следы.

В эти два дня испытаний на самой себе княжна не ходила, а летала по дому. Она смеялась без причины, распевала песенки, чем очень удивила и даже насторожила княгиню.

Конечно, та первым делом стала расспрашивать Агриппину, и горничная подтвердила: да, княжна в самом деле изготовила крем, рецепт которого подсматривала в какой-то бумажке. Она даже принесла княгине эту самую бумажку, но Мария Владиславна в ней ничего не поняла.

Она с некоторой брезгливостью понюхала крем - что хорошего может изготовить девчонка, которая прежде ничем подобным не занималась! Потом полюбовалась результатом - тут уж Агриппина опять с удовольствием предоставила ей свое лицо. "Потрогайте, ваше сиятельство! Посмотрите, какая кожа, нежная да белая, будто у благородной!"

И на том Мария Владиславна успокоилась. Дочь радуется: смогла кое-что толковое сделать своими руками. Вот в чем секрет её хорошего настроения. Что ж, в этом её можно понять...

Теперь Соне предстояло осуществить вторую часть своего плана. Собственно, она нарочно ничего этакого себе не планировала, потому что не знала, как у неё получатся химические опыты.

Как она была счастлива, когда с руки её сошла сотворенная ею же красная сыпь! "Ай, да, Софья Николаевна! Ай, да княжна!" Так говорила она себе, рассматривая руку без малейших следов красноты. Вот только под каким предлогом заманить к ним в дом Разумовского, да ещё и подсунуть ему "уродующий" лицо крем?

Неожиданно ей на помощь пришел сам Николай Астахов. Он при сестре заявил княгине, что сегодня друзья устраивают в "Яре" - ресторане с цыганами - большой мальчишник, после которого они с графом Разумовским придут к Астаховым домой.

- У Леонида матушка не выносит пьяных, - смеясь, рассказывал он. - Она до сих пор считает, что её сынок ничего такого не употребляет. А как не выпить за то, что не сегодня-завтра мой боевой товарищ лишится привычной мужской свободы...

А до приезда в Петербург Даши Шарогородской оставался один день. Соня подозревала, что именно сегодня ночью Разумовский постарается с нею объясниться. Ведь она до сих пор не прислала ему никакой весточки.

Полдня мастерила Софья "отраву" для лица своего любимого. "Знал бы он, бедный, - с некоторым раскаянием думала она, - какую ловушку я ему готовлю. Как бы то ни было, позволить графу одним движением зачеркнуть все свое будущее, я не могу. Хотя и то, что случится после моих действий, ничего ему хорошего не сулит... Пусть хотя бы мамаша Шарогородская не станет ему мстить. Ведь это не он, а сама Екатерина Ивановна, даст ему отставку..." По крайней мере, так должно было произойти после того, как Соня ещё кое-что предпримет.

Для начала княжна купила в магазине очень дорогое мыло. Брат уже получил деньги за два слитка, которые купил у него ювелир, но он и не подумал дать хоть что-то своей сестре, отчего-то считая, что деньги ей ни к чему. Пришлось бедной Софье тратить сэкономленные долгими усилиями карманные деньги, к которым частенько прибегала в свое время княгиня. Она, конечно, клятвенно обещала дочери все отдать, но тотчас о том забывала. Теперь деньги к Марии Владиславны появились, и дочь могла бы ей о том напомнить, но она не хотела испортить какой-нибудь нелепой случайностью то, что так тщательно готовила.

В настоящее время Соня занималась тем, что осторожно снимала на мыле обертку, чтобы потом по возможности восстановить её в прежнем виде.

Потом она руками в старых перчатках осторожно начиняла мыло кремом с "красной сыпью", чтобы опять завернуть его в обертку.

Княжна считала, что Разумовский, даже собираясь с нею объясниться, не сможет на мальчишнике совсем ничего не выпить, а, значит, в любом случае он не должен заметить, что мыло какое-то не такое.

Агриппине она дала самый строгий наказ дать это мыло именно графу и ни в коем случае не князю Астахову. Горничная несколько подивилась её горячности. Но сочла за лучшее промолчать, соглашаясь с княжной, что граф и впрямь мужчина хоть куда. Будь она на месте госпожи, тоже постаралась бы дать ему лучшее. Пусть это будет всего лишь французское мыло...

Софья пока не хотела видеться с Разумовским. Разве что, после того, как скажутся результаты её усилий на внешности графа, а до того...

До того, она постучалась в комнату брата, который как раз собирался на свой мальчишник.

- Чего тебе, Соня? - покровительственно поинтересовался он; в последнее время Николая трудно было узнать. Сейчас на нем к тому же красовался новый костюм, который только что принесли от портного. Подмастерье - или кто был этот молодой человек? - все ещё стоял перед Николаем в угодливой позе, оправляя и так безукоризненные складки.

- Наверное, нынче неудобно высказывать тебе мою просьбу, - начала Соня, оглядываясь на постороннего человека.

- Пустое! - махнул рукой князь. - Говори, что тебе нужно.

- Видишь ли, - произнесла она нарочито заискивающе, - мне нужно немного денег ...

- Конечно, конечно, - приветливо закивал он. - Прости, я все время забываю, что у женщин гораздо больше нужд... Этого будет достаточно?

Он протянул сестре десятирублевую купюру.

- Достаточно, - пролепетала она; умом Соня понимала, что теперь они разбогатели, но до сих пор таких денег в руках держать ей не доводилось. Спасибо, Николя, ты очень щедр! - Соня чмокнула брата в щеку и покинула его комнату.

Пока все складывалось так, как она ждала. Оставалось дождаться утра и посмотреть на плоды своих усилий.

Поздно ночью Соня слышала, как вернулись её брат с графом, но к ним не вышла. Невольно молилась лишь о том, чтобы Агриппина не ослушалась её и подала графу для умывания то, что нужно.

Утром она нарочно шумно прошествовала по коридору мимо комнаты брата, где ночевал и граф Разумовский, позвала Агриппину так, что слышно было, кажется, во всем доме, но дождалась лишь того, что из своих покоев появилась сонная княгиня.

- Ты чего поднялась чуть свет? - недовольно спросила она, позевывая и крестясь.

- Ищу Агриппину, - сказала Соня.

- Ты оделась сама, зачем тебе горничная? - поинтересовалась Мария Владиславна, которая всегда была внимательна к мелочам.

- Я хотела... видите ли, маменька, мне не хотелось будить вас, но раз вы все равно уже встали, то не могли бы вы разрешить мне съездить к мадам Григорьевой. И пусть бы Агриппина меня сопроводила.

- Ты хочешь поехать к Аделаиде Феликсовне? - удивилась княгиня. - Но разве не ты совсем недавно обзывала её старой сплетницей и собирательницей грязного белья.

- Наверное, я была не права, - с усилием произнесла Соня, которая вовсе не перестала так считать. - А если вы сказали об этом Аделаиде Феликсовне, я бы перед нею извинилась...

- Вот еще! - возмутилась княгиня. - Стала бы я говорить этой старой... стала бы я передавать постороннему человеку мнение собственной дочери. Не вздумай перед нею извиняться. Она ни о чем таком не знает.

- А не скажите ли, маменька, - Соня помедлила, спрашивать у матери или нет, но потом решилась. - Сколько берет эта достойная дама... за сведения интимного характера.

- Что-о-о? - от возмущения Мария Владиславна чуть не задохнулась. Неужели моей дочери понадобилось узнавать нечто непотребное?

- Ничего подобного, маменька! - пожалуй, слишком живо стала возражать Софья. - Но разве вы не слышали, что говорил давеча мой брат. Не сегодня-завтра мне придется выходить замуж. И кто осудит меня за то, что в связи с таким положением мне захотелось кое-что узнать...

- А кто из мужчин тебя интересует, если не секрет?

- Пока секрет, маменька... Вы лучше скажите, сколько мадам Григорьева берет за работу? Какая сумма ее...м-м... не оскорбит?

Княгиня усмехнулась.

- Мне нравится, какое слово ты подобрала для того, чтобы поименовать заработок Аделаиды Феликсовны. К счастью, она знает, что мы небогаты... По крайней мере, пока. Думаю, достаточно будет... пяти рублей.

- А не мало ли? - усомнилась Соня.

- А ежели ты принесешь пирожных из кондитерской "Шоколадница", мадам Григорьева удовлетворится и меньшей суммой. Аделаида Феликсовна сладкоежка, делает вид, что старается о том никому не говорить, но внимание гостя к её слабости зело умиляет всезнающую мадам. Зайди ко мне перед уходом, я дам тебе денег.

- Николя уже дал, - честно призналась Соня.

- Никакой в тебе хитрости, ангел мой, - с улыбкой вздохнула княгиня. Все равно, зайди.

Для верности Соня подождала в гостиной, но Разумовский из комнаты не выходил. Она слышала, как проснулся брат и о чем-то говорил с другом. Наконец она не выдержала и позвала Агриппину.

- Подойди к двери князя и спроси, не нужно ли ему чего-нибудь.

Горничная послушно кивнула, но несколько минут спустя воротилась запыхавшаяся и сказала Соне:

- Николай Николаевич меня за доктором послали. Простите, княжна, я побегу.

Сердце Сони упало: неужели она что-то сделала не так и своими действиями навредила Разумовскому? Лучше бы сказала ему о своих планах. Но теперь уже поздно. Наверное, Леонид решил, что он болен, потому Николя и позвал ему врача.

Что же делать? Для начала она заглянула в ванную и взяла из мыльницы собственноручно отравленное мыло, чтобы отнести его на помойку.

Потом зашла к матери.

- Маменька, граф Разумовский заболел, - выпалила она с порога. Николя Агриппину за доктором послал.

- Ай-яй-яй! - запричитала Мария Владиславна. - А ты сама-то не узнавала, в чем там дело?

- Думаешь, они меня в комнату пустят?

- Вряд ли, - согласилась княгиня. - Схожу-ка я, узнаю, что с ним стряслось?

Пока мать наведывалась в покои брата, Соня не находила себе места. Она промерила шагами гостиную вдоль и поперек, готовая к чему угодно, а прежде всего к тому, чтобы признаться Разумовскому в своей затее. Он её за это никогда не простит!

Подумать только, баронесса Толстая ещё призывала Соню следовать характеру покойного деда. И вот, не успела она попробовать, а уже заварилась такая каша! Как ещё назвать её проделку, если не чистейшей воды авантюризм?!

Вскоре пришел с чемоданчиком доктор Либель. Соня помнила его ещё с детства, когда он лечил у неё коклюш или ангину.

В комнате больного он пробыл недолго. И, видимо, не нашел у Леонида ничего страшного.

- Примочки, - говорил он, закрывая дверь. - Слабительное. Нужно очистить желудок.

Это он говорил уже вышедшей вместе с ним Марии Владиславне.

- Съел что-нибудь несвежее, вот лицо и обсыпало.

Он посмотрел на тревожно замершую Соню и понимающе улыбнулся ей.

- Ничего страшного. Не сегодня-завтра все пройдет. Понятно, дело молодое, прежде всего о внешности думают...

Соня облегченно вздохнула. Леонид не захотел показываться ей с обезображенным сыпью лицом, что ей сейчас было только на руку. Теперь нужно осуществить вторую часть плана. То есть, поехать к пресловутой мадам Григорьевой.

Княгиня щедрой рукой дала дочери пять рублей.

- Ты, Сонюшка, так долго сидела дома. Не спеши возвращаться. Прогуляйся, купи себе чего-нибудь.

- А как же граф? - невольно вырвалось у Сони.

- А что - граф? Не тебе же у его постели сидеть. Мартин Людвигович сказал, ничего страшного.

- Но он не выходит.., - начала Софья и осеклась.

Но княгиня ничего особенного в её словах не усмотрела.

- Понятное дело. Кому же захочется такое-то лицо показывать. Я уж на что всякого в жизни навидалась, а и то не по себе стало. Только что красавцем был, и тут - почти magot25. Бр-р-р!

Княгиня передернулась. Но тут же её внимание переключилась на другое.

- Пяти рублей, думаю, тебе хватит. На Невском я такую шляпку видела говорят, в этом сезоне очень модна. Зайди, померяй. Пусть на дом с посыльным пришлют. Я заплачу.

- Хорошо, маменька, - Соня шутливо присела в реверансе. - Так я пойду?

- Иди. Аделаиде Феликсовне от меня привет.

Соня послала Агриппину за извозчиком, подумав про себя, что брат Николай таки прав насчет выезда. Приказала заложить карету, и больше ни о чем не думай.

А ещё у княжны мелькнула мысль, что выйди она замуж за Разумовского, такой проблемы бы не было, но она тут же запретила себе об этом думать. Эдак сглазишь дело, ещё не начавши его делать.

Соня послушалась совета матери и заехала в кондитерскую. Цены здесь были намного выше, чем в других кондитерских города, зато и товар стоил того. Она решила не поскупиться и купила большую коробку пирожных. Всех, что в этот момент продавались.

До особняка Григорьевой доехали быстро. Он стоял на тихой неприметной улочке, но недалеко от центра и достаточно чистой, чтобы сюда не считали для себя зазорным наведываться и очень знатные особы.

Дом мадам Григорьевой прятался в глубине двора, окруженного кованой изгородью, что Соня нашла куда удобнее их дома, выходившего фасадом прямо на улицу.

Здесь же к особняку вела широкая дорожка, выложенная каменными плитками.

А ещё Соня подумала, что хозяйке, видимо, удобно наблюдать из окна за теми, кто подходит к её дому. Словно в ответ на её мысли, дверь открылась, едва она прикоснулась к шнурку колокольчика.

Аделаиду Феликсовну Соня видела лишь однажды, когда маменька почему-то взяла её с собой. Тогда Соне было лет десять. Однако, за прошедшие пятнадцать лет, как ей показалось, мадам Григорьева ничуть не изменилось.

Вся её фигура так же излучала добродушие, она так же говорила приветственные слова.

- Душенька! Голубушка! Как я рада! Сама княжна Астахова! Впервые за столько лет!

Значит, она помнит всех, кто хоть когда-то посетил её. Вот только теперь Соня видела то, чего не заметила когда-то по младости лет: глаза мадам Григорьевой цепко следили за выражением её лица, хотя губы по-прежнему выговаривали ласковые, приветливые, казалось, легкомысленные слова.

Соня протянула хозяйке коробку и увидела, как теперь засияли и её глаза:

- Пирожные! Мои любимые.

Григорьева шутливо оглядела свою пухленькую округлую фигуру и притворно вздохнула:

- Что поделаешь, у нас в жизни так мало радостей, не лишать же себя одной из немногих.

Она крикнула куда-то вглубь дома:

- Марфуша, самовар готов?

- Несу, матушка-боярыня! - откликнулся старческий голос.

В гостиную с довольно тяжелым самоваром вошла высокая костлявая старуха, впрочем, достаточно крепкая, чтобы безо всякой натуги таскать подобные тяжести. Она ловко взгромоздила его в центр стола и выставила большую пустую вазу, чтобы тут же переложить в неё принесенные Соней пирожные.

- Твоя горничная? - кивнула Григорьева на Агриппину. И, не дожидаясь ответа, сказала той. - Иди, милая, с моей Марфушей, она и тебе чаю нальет. А мы с твоей барыней пока побеседуем.

- Маменька передавала вам привет, - сказала Соня, чувствуя себя не очень уютно в той роли, которую ей предстояло исполнить.

- Мы с княгиней - давние приятельницы, - опять одними губами улыбнулась Аделаида Феликсовна, внимательно её разглядывая. - Что, княжна, не знаешь, как начать? Понятно. Начинай с начала. Но только условие: ежели почувствую, что хоть в чем-то обманешь, недоскажешь, на мою помощь не рассчитывай. Княгиня, наверное, говорила, что никакая, доверенная мне тайна, из этого дома на сторону не уходит. Но и хитрости со мной я не терплю.

Она потянулась за одним из пирожных, что весьма аппетитно лежали теперь в вазе подле самовара и кивнула на них княжне.

- Угощайся, Софья свет Николаевна! Будем с тобой совет держать да думу думать.

- Но а как же.., - начала было Соня.

- А то, что я узнаю на стороне, от других людей, то есть мой товар, и я им торгую по своему усмотрению.

Поскольку ничего другого ей не оставалось, Соня вздохнула поглубже и начала свой рассказ. Конечно, она ничего не стала говорить ни о потайной комнате, ни о найденных слитках, а начала с того, что увлекается историей, решила составить генеалогию рода Астаховых и в своих изысканиях наткнулась на дневник деда Еремея.

Потом, краснея и смущаясь, поведала о той приязни, которая появилась между нею и графом Разумовским, и его желанием непременно объясниться со своей невестой Дарьей Шарогородской.

- Я не могла позволить, чтобы Леонид.., чтобы граф так необдуманно испортил себе карьеру, а, может быть, и жизнь, и потому...

Соня запнулась, кажется, только теперь осознав, что она сделала.

- Ну, смелее!

Она посмотрела на мадам Григорьеву и невольно отшатнулась. Глаза женщины горели хищным огнем, а фигура напоминала изготовившегося к прыжку зверя.

- Поздно бояться, милая! - сказала та. - Я могла бы догадаться, на что ты решилась, но все-таки скажи мне об этом сама.

- Я подсунула ему мыло с "красной сыпью", - упавшим голосом проговорила Соня.

- Что-то такое я уже слышала, - качнула головой Аделаида Феликсовна, будто вспоминая. - Кто-то мне о таком случае рассказывал... Ну да, ещё во время правления Екатерины Первой. Это какая-то мазь?

- Да. "Красная сыпь" легко лечится. За один день.

- Замечательно!

Мадам Григорьева возбужденно потерла руки.

- Сам бог направил тебя ко мне, голубушка! Кажется, я догадываюсь, что ты хочешь сделать. Чтобы Шарогородские сами отказались от своего будущего зятя, для чего им нужно вроде невзначай сообщить, что граф болен нехорошей болезнью...

Соню опять бросило в жар.

- В тихом омуте черти водятся, - сочувственно вздохнула Григорьева. Или, ещё говорят, не буди лихо - будет тихо... Ладно, ладно, не смущайся. Ежели кто и может тебя упрекнуть в том, что именно таким манером борешься за свою любовь, то только не я... За работу возьму с тебя десять рублей. Может, для тебя это и многовато, но получишь ты неизмеримо больше, а дело-то предстоит хлопотное...

- Я согласна, - непослушными губами вымолвила Соня. Как бы она ни корила себя за необдуманные и даже непорядочные действия, отступать теперь было все равно поздно.

- Сделаем так, - медленно проговорила Григорьева. - Пошлем к Шарогородской её хорошую знакомую - Полинку Вревскую, каковая была изгнана из фрейлин её величества по причине неумеренного потребления некоего крепкого напитка... С неё будет достаточно и целкового...Полинке могут не поверить. Разве что, в случае, когда никто другой не подтвердит её правоту... А после всех статистов придется вступить в игру самой мадам Григорьевой.

Соня удивленно посмотрела на Аделаиду Феликсовну. Оказывается, она сама себя так называет, и это вовсе не заглазное прозвище.

- Одним словом, твоей покорной слуге, Софья Николаевна, придется потрудиться, чтобы уговорить Дашу Шарогородскую, а ежели и не саму Дашу, то её маменьку, Екатерину Ивановну, навестить своего жениха в особняке князей Астаховых. Обычное дело, в доме у друга граф переживает случившуюся с ним неприятность.

- А, может, не надо этого делать..., - начала говорить Соня, откровенно впадая в панику.

Григорьева посмотрела на неё и снисходительно улыбнулась.

- Поздно, княжна, поздно, миленькая! Зачем же тогда человека безобразила? Теперь кто знает, простит ли граф такое надругательство над собой?

Сердце Сони тревожно забилось, и она совсем пала духом.

- Ты вот что, голубушка, - жестко сказала ей Григорьева, - взялась за гуж, не говори, что не дюж! Лучше пропасть, чем терпеть злую напасть. Коли я бы, так же, как и ты, посреди дела руки опускала, небось нынче у твоих ворот милостыню просила, а у меня вон и дом, и достаток какой-никакой... Деньги принесла или что в залог оставишь?

- Принесла, - отчего-то шепотом проговорила Софья, понимая, что теперь и вправду назад дороги нет.

Она протянула мадам Григорьевой ассигнацию, а та зачем-то полезла в буфет и вернула Соне два рубля. Княжна непонимающе уставилась на деньги.

- А это за баночку твоей - или дедовой - "красной сыпи". Сдается, и мне такое притирание может пригодиться... Ты ведь не откажешь тетушке Аделаиде?

- Не откажу, - чувство неуверенности и даже брезгливости от содеянного как бы отодвинулось куда-то; в голове у княжны даже мелькнула мысль, что её предприятие - всего лишь хитрость влюбленной женщины, которая, как справедливо заметила Аделаида Феликсовна, борется за свою любовь.

Почувствовала это и Григорьева. Одобрительно кивнула.

- Говоришь, мыло им начинила? Ну-ну!

Она помолчала и заговорила уже другим тоном.

- Желаете получить разъяснения за свои деньги или так, положитесь на мою опытность?

- Пожалуй, что выберу вашу опытность.

Соня с удивлением прислушивалась к себе. В ней появилась даже некая лихость. Словно она участвовала в баталии, но в отряде разведки. Как говорится, ходила во вражеский тыл.

- Вот и умница. Думаю, ты не пожалеешь, что мне доверилась... Ты, смотрю, чай и не пьешь вовсе, - она поднялась из-за стола и крикнула в сторону кухни. - Марфуша, кофе неси! По душе ты мне пришлась, девонька! Сдается, мы с тобой не последний раз видимся. Давай-ка я тебе на кофейной гуще погадаю - хоть кого спроси, в Петербурге я - лучшая гадальщица. Не возражаешь?

- Мне никогда прежде никто не гадал, - неуверенно проговорила Соня.

- Тогда выпей свою чашку и осторожно на блюдечко остаток откинь. Вот так. Немного погодя я посмотрю...

Соня вдруг заволновалась, словно мадам Григорьева собиралась не гадать, а кроить её судьбу. Между тем, Аделаида Феликсовна перевернула её чашку и некоторое время рассматривала остатки гущи на стенках и дне.

- Надо же, такую чашку я ещё не видела... Поразительно! Между прошлым и будущим ровная четкая полоса, словно в один прекрасный момент ты начнешь совершенно новую жизнь, ничуть не похожую на прежнюю. Совсем другую. Как странно, я вижу почтовую карету, долгую-долгую дорогу и человека, который изменит твою жизнь...

- Это Разумовский? - зачем-то спросила Соня, хотя и предвидела ответ гадальщицы.

- Не похож. Этот человек тоже молод, но как бы поуже в кости. И сущность его двойная.

- Как это?

Мадам Григорьева замешкалась.

- Не могу растолковать, а только он вылился... загадочным, как бы не тем, за кого он себя станет выдавать... Сама не пойму, что тебе говорю... Видать, род у вас астаховский такой особенный, что не всегда к линиям судьбы и слово подберешь... Сказала все, что смогла понять, а там сама увидишь, права или не права старая Аделаида.

- Какая же вы старая, - запротестовала Соня. - Вы - женщина в расцвете лет... Аделаида Феликсовна, позвольте вас поблагодарить вас за знатный чай-кофе, за гадание...А также передать от вас привет моей матушке, не правда ли? Да, возможно, она не будет у вас ничего спрашивать, но на всякий случай, я сказала, что хочу узнать у вас кое-что о женихах Петербурга. Мой брат в последнее время слишком рьяно взялся способствовать моему скорейшему замужеству.

- Конечно, дитя мое, - нарочито простодушно разулыбалась мадам Григорьева.

Кто бы сейчас мог заподозрить в ней женщину, разрабатывающую план компании не хуже самого высокого военного начальства? Так, глуповатая вдовушка, живущая на скудную пенсию умершего мужа.

А то, что ездят к ней знатные посетители, так тоже ничего странного. Возможно, она им на картах гадает или на кофейной гуще - себе лишнюю копейку зарабатывает. Кто ж достойную женщину в том упрекнет?

- Марфуша! - негромко позвала Григорьева.

Служанка тотчас явилась и склонилась в поклоне.

- Чего желаете?

- Скажи горничной княжны Астаховой, что её госпожа желает ехать, пусть насчет извозчика побеспокоится.

Следом за ней пришла и Агриппина. Помогла княжне одеться, заявив:

- Чего его искать, извозчика-то. Он сидит, нас ждет. Княгиня наказала, его не отпускать, а то, говорит, улочка здесь тихая, набегаешься, пока другого найдешь!

Раньше Агриппина первая настояла бы на том, чтобы сэкономить пятачок, который извозчик возьмет за ожидание. Теперь и она почувствовала, что дела семьи Астаховых пошли в гору. Она не задавалась вопросами, откуда это, но то, что от прислуги можно подобное скрыть, Соня даже и не думала.

Глава восьмая

Едва они вошли в дом, княгиня позвала Агриппину к себе, так что Соня вынуждена была одна идти в лабораторию, предварительно выписав на листок рецепт мази, которую ей предстояло изготовить. Вот только как объяснить Разумовскому, откуда она знает о его беде, и как смогла, не глядя на его болячки, использовать дедов рецепт?

Соня решила, что ежели постарается, сможет подменить лекарство, которое выписал графу семейный доктор Астаховых. В том, что лекарство Мартина Людвиговича болезни Разумовского не поможет, она отчего-то не сомневалась.

Теперь, когда о потайной комнате, открытой ею, знали не только все Астаховы, но даже и Агриппина, Соня не считала нужным скрываться. Она даже не затворяла двери в кладовую, так что к ней мог прийти всякий, кому бы она в эту минуту понадобилась.

Да и кто определит, что княжна делает? Кто станет допытываться или проверять, что за мазь она нынче изготавливает? Что бы княжна на вопрос любопытного не сказала, проверить её все равно никто не сможет.

Словом, Соня спокойно работала, когда к ней запыхавшись прибежала Агриппина.

- Княжна, миленькая! Софья Николаевна! - горничная явно волновалась, потому что по обычаю ломала руки и без конца восклицала. - Ежели бы вы могли видеть, что нынче произошло! В нашем доме! Мы-то всегда жили тихо. Разве когда у нас кричали? Даже когда Мария Владиславна серчали, они могли, конечно, под горячую руку дать оплеуху или за ухо схватить, но чтоб кричать...

Соня оторвалась от своей работы.

- А ты сама-то можешь не кричать? Спокойно подыши. А то выпей водички - вон во фляжке, что я с собой принесла. Наговорила всякого, а кто кричал-то, я так и не поняла.

- Приезжала Шарогородская...

- Кто-о?

- Княгиня мне объяснила, что это - маменька той девушки, на которой граф Разумовский собирался жениться. Так вот она и кричала, что подполковник никогда не станет генералом, и что она об этом позаботится. Императрице пожалуется...

Соня побледнела. Неужели все её усилия не только не принесли нужных результатов, а и усугубили положение бедного Леонида?! Вот что значит, делать человеку добро без его ведома, только по своему глупому разумению!

- Что эта Шарогородская ещё говорила? - спросила она у Агриппины, изо всех сил изображая равнодушие.

- Что пусть он о её дочери и не мечтает. И что Даша - вроде, как раз она и есть невеста графа - никогда не выйдет замуж за такого развратника и проходимца.

- Какой ужас!

Соне стало плохо, и Агриппина привычно принялась хлопотать подле разволновавшейся княжны, обмахивая её своим фартуком. Соня набрала воздуху побольше, ухватилась за край каменного дедова стола и спросила:

- А что говорил граф?

- Граф хотел поцеловать у неё руку.

- Вот как, ты видела?

- Не видела, - пожала плечами Агриппина, - но слышала, что Шарогородская, как завизжит. - Не прикасайтесь ко мне! Не бить же он её собирался!

- Опять ты придумываешь, - привычно рассердилась Соня и оттого сразу пришла в себя. - Она все ещё здесь?

- Уехали.

- А как на это посмотрел князь?

- Его сиятельства как назло не было дома, - с сожалением проговорила Агриппина и поспешно добавила. - Это не я так говорю, Мария Владиславна говорили. И ещё крикнули: "Господи, куда Софья-то подевалась? Неужели опять в этой проклятой лабалатории?" Здесь, значит...

Агриппина с сожалением и даже некоторой завистью посмотрела, как Соня торопливо заканчивает смешивание нужных частей мази.

- Скажи маменьке, я сейчас приду.

- Скажу, - нехотя кивнула горничная.

"Маменька называет лабораторию проклятой! - подумала Соня. - А, небось, закройся намертво потайная дверь, ломом прикажет вскрывать. Куда мы теперь, без нее-то!"

Она спрятала баночку с мазью в кармане платья и поспешила в гостиную, где любила сидеть княгиня, и где они обычно решали все наболевшие вопросы. Однако, Мария Владиславна была не одна. Видимо, Николай только что откуда-то приехал, потому что он как обычно сидел на краешке стула, чтобы наскоро решить что-то срочное. Другие дела он выслушивал и решал, только переодевшись в любимый халат.

- Поймите, маменька, - услышала его голос Соня, - произошло какое-то недоразумение. Леонид ни в чем не виноват. Я верю Мартину Людвиговичу. Он сказал, пришлет мазь, у Леонида за неделю все пройдет...

"Почему за неделю? За один день," - мысленно поправила брата Соня

- А ежели нет?

- Господи, маменька, тогда это его печаль. Как бы то ни было, граф рвался домой уехать, я его не пустил. Пусть денек-другой у нас побудет.

- Пусть, разве ж я против...

- Леонид - порядочный человек, и если эта старая карга...

- Николя, Екатерина Ивановна вовсе не стара.

- Ну да, сорок лет ей всяко исполнилось.

- Что тогда говорить обо мне, - усмехнулась княгиня.

Тут она заметила стоящую в дверях Соню.

- Вот только как сие происшествие на Софье скажется? Она у нас девица на выданье.

Николай скользнул взглядом по сестре.

- Да никак на ней это не скажется!.. Я вот что думаю, не поехать ли мне к Шарогородским? Гнев такой женщины, как Екатерина Ивановна, многого стоит. Не хотелось бы, чтобы она мстила Леониду. Его и так уже бог наказал, хотя и непонятно, за что... Эх, мне бы такую невесту, как Дашенька. И хороша, и свежа, и богата. Да и, коли молва не врет, не глупа...

- На чужой каравай, Николушка, рот не разевай.

- Это я с сожалением. Подполковник-то мой такой цветочек упустил, вот я о чем. Шарогородская, сказывают, женщина решительная, от своих слов вряд ли отступится. Но я хоть за друга поручусь, чтобы его репутация в свете не слишком пострадала.

- Ты бы и вправду, Коля, съездил к Шарогородским, - неожиданно поддержала мысль брата Соня. - В самом деле, жалко Леонида Кирилловича...

- Ты-то откуда обо всем знаешь? - строго спросила княгиня. - Что-то я тебя поблизости не видела, когда Екатерина Ивановна на подполковника коршуном налетала...

- Мне Агриппина обо всем рассказала.

- Наверное, Софья права, - между тем вернулся к её предложению Астахов. - Съезжу-ка я с визитом в дом невесты, посмотрю, что да как. А вы уж тут Леонида не обижайте. Как бы он совсем духом не пал.

- Груша рогаликов напекла. Я скажу Агриппине, чтобы она графу отнесла, - проговорила княгиня.

- Маменька, вы говорите о моем боевом товарище или о красной девице? Вы ему лучше анисовой водки пошлите. Небось, у вас, как у всякой хозяйственной женщины, на такой момент неприкосновенный запас имеется.

- Зачем же теперь неприкосновенный, - возразила Мария Владиславна. - Я могу и Агриппину в лавку послать. Слава богу, на хозяйство ты мне достаточно денег дал.

- Это все мелочи, - отмахнулся Николай. - Сейчас бы мне карету, совсем другой разговор с Шарогородской произошел бы.

Князь ушел, а Мария Владиславна сказала дочери:

- Схожу я в лавку вместе с Агриппиной. Ермил-то на меня в последнее время косился - не вовремя долги ему отдавала, видите ли! Теперь вообще в долг брать перестану. Ежели бы ты знала, мой ангел, как это приятно.

- Догадываюсь, - почтительно улыбнулась Соня, радуясь про себя, что все так удачно складывается, и она сможет без помех посетить Разумовского, чтобы вручить ему собственноручно изготовленную мазь.

Нет, о том, что княжна сама её изготовила, говорить, наверное, не стоит, но успокоить графа надо. Соня не верила, что он прямо-таки упал духом, но, видимо, смотреть на свой обезображенный лик ему не очень приятно.

- Entrez26! - глухо отозвался граф.

У Сони екнуло сердце. Неужели он так переживает, что перестал владеть своим душевным состоянием? Опять в ней зашевелились сомнения: надо ли было так поступать, не поставив Разумовского в известность? Может, стоит ей повиниться перед ним хотя бы задним числом, и если он не простит её, что ж, так тому и быть. Соня просто передаст ему баночку с кремом и постарается никогда больше не показываться на глаза.

Но раз он сказал "антре", Соня ведь может войти. Странно, почему вдруг она так оробела?

Но едва княжна вошла, а Разумовский понял, что это именно она, как тут же отвернулся и закричал:

- Нет, нет, вы не должны меня видеть. Пожалуйста, Софья Николаевна!.. За что-то меня наказал бог. Наверное, за то, что я пожелал для себя невозможного...

- Это вас наказал не бог, а я, - тихо проговорила она. - Нечаянно.

Признание вырвалось у неё против воли, но в последний момент она все же дрогнула, сказала, что якобы этого не хотела.

- Нет, не нечаянно, я вас обманула. Я сделала это нарочно.

В первый момент он ей не поверил. Усмехнулся: мол, успокаивает, будто он - красна девица. Но потом взглянул искоса на её лицо и понял, что Сонино признание что-то такое означает, как-то она и вправду это сделала, но как?

- Но за что? - он спросил не совсем то, что хотел, и повернул к ней свое обезображенное лицо. - Я вас обидел? Это какое-то колдовство?

Она даже не оскорбилась. Неужели он считает её колдуньей? Или ведьмой? Что-что, а по части нечистой силы она небольшой знаток.

Конечно, после случившегося Разумовский вполне может её в чем-то этаком подозревать. В общем, пребывая в смятении, она ему ничего не говорила, и граф истолковал молчание княжны по-своему.

- Получилась как бы сказка наоборот: вместо того, чтобы расколдовать чудовище своим поцелуем и превратить его в принца, красавица превратила принца, а точнее, графа, в чудовище...

- Перестаньте! - не выдержала Соня. - Все происходило совсем не так, но сейчас, наверное, уже не нужно ничего объяснять.

Она достала из кармана баночку с мазью и поставила на столик у его кровати.

- Вот, достаточно намазать один раз, и к вечеру все пройдет.

Чтобы не расплакаться, она повернулась и быстро пошла к двери.

- Погодите! - Разумовский подошел и взял Соню за плечо. - Зачем все-таки вы это сделали?

- Я хотела... хотела, чтобы вам не пришлось самому отказываться от невесты и тем ставить себя под удар Шарогородской - она ужасно мстительна и могла бы испортить вам всю жизнь. Я хотела, чтобы эта семья сама от вас отказалась. Думала, тогда они не стали бы вас преследовать...

Она горько разрыдалась.

- Бедная девочка! Вы проделали это для того, чтобы по возможности спасти меня от гнева императрицы, к которой могла бы обратиться Екатерина Ивановна?

Соня молча кивнула.

- И ведь у вас получилось! Подумать только, мне такое и в голову бы не пришло!

Он повернул её к себе, и Соня уткнулась в грудь Леонида, продолжая всхлипывать.

- К вечеру, говорите, все пройдет?

Соня опять кивнула.

- Вот тогда и увидимся. А сейчас идите и ни о чем не печальтесь: впереди нас ждет долгая, счастливая жизнь, если, конечно, бог даст... Мне все-таки неловко представать перед вами в таком виде.

Соня вышла из комнаты графа как сомнамбула и поплелась к себе в комнату, не в силах привести в порядок свои мысли: почему вдруг она ввязалась в это дело? Разве она полюбила Разумовского всем сердцем, как всегда втайне о том мечтала?

То есть, о любви вообще, не о Леониде, конечно. Потом, не дождавшись своего принца и не испытав даже влюбленности, она решила, что от природы попросту этих чувств лишена, потому что предназначена судьбой для другого всерьез заниматься наукой, как княгиня Дашкова. Правда, последняя успела и замужем побывать, и родить двоих детей, но не всем, видать, такое дано...

Теперь же... Господи, да она пошла на преступление ради любви. Не зная, что это любовь и есть. Почему вообще она не рассуждала прежде, не подумала обо всем: прилично ли это, достойно, а просто кинулась действовать? Неужели она так глупа? В один момент забыть все правила приличия, и все, чему её учили! Что же подумал о ней Разумовский?

Соня настолько извела себя собственными упреками, что уже готова была, кажется, поехать к Шарогородским, чтобы все им рассказать, повиниться, снять с графа подозрение в том, что он якобы болен дурной болезнью...

Она даже оставила приотворенной дверь в свою комнату, чтобы слышать, когда вернется брат и расскажет, что он все уладил, что Разумовского простили, и теперь его свадьбе ничего не мешает.

Соня доставила Леониду такие муки, что он теперь ни за что её не простит, а то, что он говорил ей, это всего лишь из жалости. Просто как мужчина он не мстителен. По крайней мере, считает выше своего достоинства мстить женщине...

Она и представить себе не могла, что предмет её раздумий сидел в это время в комнате брата, уставившись вдаль мечтательным взглядом, и улыбался своим мыслям. Что он забыл даже о заветной баночке с мазью, которую принесла ему Соня, а только покачивает головой и повторяет вслух еле слышно:

- Какая девушка! Какая удивительная девушка!

Наконец в прихожей послышались голоса, и Соня метнулась туда, но это оказалось, вернулась из лавки маменька, невероятно возбужденная и довольная собой.

- Как у лавочника вытянулось лицо, когда он увидел, сколько у меня денег! - рассказывала она Соне, позволяя Агриппине, кстати, невероятно уставшей - в прихожей стояла доверху набитая корзина, которую прежде в лавку-то и не брали - раздеть себя. - Представляю, как у него уже вертелся на языке отказ: мол он не может столько давать в долг, и вдруг! Я не только расплатилась с ним, и заплатила за все, что купила, а и дала ему на чай...

- Лавочнику - на чай? - рассмеялась Соня. Она представила себе дородного, вальяжного купца Меньшова, который и за прилавок-то становился, когда его лавку посещали особы знатные, чтобы услужить им лично.

- Ты права, - ничуть не смутилась княгиня. - Он на эти деньги, думаю, и от себя добавил, - дал нам ещё кое-что. Коробку твоих любимых конфет. Сказывал, вчера из самой Франции ему доставили. Мол, низкий поклон Софье Николаевне.

Она посмеялась конфузу Меньшова, который в последнее время, как казалось княгине, и кланялся ей не так почтительно, как прежде. А потом спросила деловито:

- Граф из комнаты не выходил?

- Не выходил, - сказала Соня и, конечно, не стала уточнять, что это она к нему ходила.

- Понятное дело, переживает. Этакий афронт27! Как думаешь, прав Мартин Людвигович, у него все пройдет?

- Думаю, пройдет, - кивнула Соня. - Мартин Людвигович - хороший врач, нам ли об этом не знать.

- Надо будет как-нибудь пригласить его к столу, - решила Мария Владиславна. - Все-таки столько лет он приходит к нам в дом...

Княгиня Астахова, нечаянно разбогатев, готова была на радостях облагодетельствовать всех, с кем так или иначе сталкивалась.

- Агриппине надо новое платье купить, - вспомнила она. - Это она пятый год носит.

Горничная, разбиравшая неподалеку корзину с покупками, тут же вскинулась.

- Хорошее платье, ещё и не порвалось нигде.

Но по голосу чувствовалось, она счастлива уже оттого, что хозяйка о ней не забыла.

- Николушка что-то задерживается, - едва присев, опять забеспокоилась княгиня. - Не случилось бы чего?

- Да что с ним может случиться? - удивилась Соня. - К порядочным людям поехал, не к разбойникам каким.

- К порядочным, но кои чувствуют себя оскорбленными, потому свое раздражение могут против него обратить.

- Ну уж и собаками не затравят, - сказала Соня. - Зря вот только он своему товарищу о том не сказал. Получается, что собрался сделать для него благо, а его самого о том не предупредил.

Мысленно Соня продолжила, что у них, видимо, это фамильное - делать добро по своему разумению. Таким манером её братец отправился к Шарогородским. Таким же собирается выдать сестру замуж. Что тогда на него обижаться, если Соня и сама такая?

- Вернется, расскажет, не велика важность! - фыркнула Мария Владиславна, которая защищала сына при любых обстоятельствах. Потом подумала и позвала. - Агриппина, вели Груше подавать обед. И не забудь графу поднос отнести.

- Как же я смогу забыть? - удивилась горничная и даже обиделась: подумать только, любимая госпожа до сих пор в ней сомневается!

Князь Николай Астахов появился дома, когда день за окнами уже клонился к вечеру, и княгиня приказала зажечь свечи.

Вид у него был странный: растерянный, если не сказать, виноватый. На вопрос матери, не случилось ли с ним чего, он ответил загадочно:

- Это как посмотреть.

- Агриппина, неси его сиятельству обед, - распорядилась было Мария Владиславна.

Но сын остановил её движением руки.

- Спасибо, не надо. Я обедал у Шарогородских.

Он не сел в свое любимое кресло, а стал ходить по гостиной, ломая пальцы. Княгиня, которая обычно делала ему в таких случаях замечание, на этот раз не промолвила ни слова. И она, и Соня молча ждали, каждая - по своей причине.

- Не знаю, как об этом и сказать Леониду, - проговорил наконец он, останавливаясь перед креслом, в котором сидела мать.

- Как есть, так и скажи, - прозвучало от дверей, и все Астаховы как по команде посмотрели в ту сторону.

Разумовский стоял на пороге комнаты и на его лице не было видно никаких следов красной сыпи. По крайней мере, в свете горевших в комнате свечей.

- Как, ты уже выздоровел? - с запинкой проговорил Астахов, избегая смотреть тому в глаза.

- Да что случилось-то? - не выдержала первой княгиня, переводя взгляд с сына на графа.

- А случилось так, что я, вместо того, чтобы заступиться за своего друга, кажется... заступил на его место, - невесело пошутил Николай и наконец посмотрел другу в глаза. - Такие дела, Леонид Кириллович, что, похоже, придется тебе меня на дуэль вызывать.

- Что ты говоришь, Николушка, какая дуэль? - испугалась Мария Владиславна. - Разве такое возможно... между друзьями?!

- Между друзьями она чаще всего и происходит, - вздохнул тот.

- Вы позволите присесть, Мария Владиславна? - спросил Разумовский.

- Ради бога, голубчик, - взмолилась та, - простите за невнимание, но когда тебя так огорошат... Вы что-нибудь понимаете?

- Думаю, да, - проговорил Леонид, протянул руку к графину с морсом и налил себе в стакан. Залпом выпил и посмотрел на друга в упор. - Екатерина Ивановна предложила тебе сделку?

- Если быть честным до конца, то я не очень и сопротивлялся. Хотя не могу сказать, что такого предложения ждал. Клянусь, друг, я хотел сделать, как лучше для тебя, а вышло... После того, как Шарогородская сказала, что примирение между вами невозможно, я показал ей золотой слиток и сказал, что мог бы предложить это золото за причиненный чести их семьи урон. Заплатить столько, сколько она сочтет нужным...

- Иными словами, ты признал, что я виноват?

- А что мне оставалось делать? Вначале я пытался ссылаться на Мартина Людвиговича, на его диагноз, но мадам Шарогородская заявила, что она никогда не верила лекарям, которые за копейку способны отравить родную мать.

- Бедный доктор Либель! - прошептала Соня. Она уже открывала рот, чтобы повиниться перед братом, рассказать, как все было на самом деле, но взгляд Разумовского приказал ей молчать.

- И что было потом? - насмешливо поторопил друга Разумовский.

- Потом меня пригласили отобедать. Я думал, что за столом, в разговоре мне удастся перетянуть чашу весов на нашу сторону...

- На чью сторону?

- На нашу, - нерешительно повторил Николай и явно смутился. - Кто знал, что все так обернется...

Соня все однако ничего не понимала. То есть, она чувствовала некое напряжение, которое возникло между друзьями, но никак не могла объяснить его причину. Неужели дело лишь в том, что её брат не поставил в известность Леонида о своем предстоящем визите? А, может, она зря поверила Разумовскому в том, что он собирается идти к невесте, и на самом деле таким образом он лишь успокаивал её. Но тогда зачем? Ей стало страшно.

На этот раз возникшую паузу нарушила Мария Владиславна. Она, похоже, тоже ничего не понимала, но её подстегивало любопытство.

- Скажи, Николушка, а за обедом была Даша? Как она выглядела? Очень расстроена?

Князь метнул на мать яростный взгляд, но ответил словно нехотя:

- За столом собралась вся семья. Дарья Игоревна, по большей части, молчала.

- Все-таки, создается впечатление, будто ты что-то не договариваешь, внесла свою лепту в разговор и Соня.

- Это потому, что вы мне договорить не даете, - проговорил Николай, садясь наконец в кресло. - Леонид сразу догадался, но, в конце концов, и вы все равно об этом узнаете. В общем, после обеда Екатерина Ивановна пригласила меня в кабинет, где напрямую предложила мне стать мужем её дочери Даши.

Соня удивленно ахнула.

Княгиня замерла, бросив испуганный взгляд на Разумовского. В её глазах прямо читалось: "Неужели между вами и вправду неизбежна дуэль?"

Каково же было её удивление, когда Разумовский, которого она считала стороной пострадавшей, а потому ждала от него возмущения, упреков и, возможно, оскорблений, вдруг спокойно поинтересовался:

- А когда ты согласился, неужели Екатерина Ивановна ничего от тебя не потребовала?

- Как не потребовать, - усмехнулся Астахов. - Госпожа Шарогородская спросила, смогу ли я вложить в наш будущий семейный кошелек такую же сумму, каковую она дает в приданое за своей дочерью? Я заверил, что смогу. Тогда она сказала, что все уладит. В приглашениях твою фамилию исправят на мою. Вензеля на кольцах и свадебном торте переделают. Таким образом, все затраты на свадьбу окупятся, а честь Дарьи Игоревны будет спасена.

- Главное, конечно, затраты окупятся... Что ж, я тебя поздравляю, сказал Разумовский, и Соня не услышала в его словах никакой фальши. - Ты снял груз с моей души. Все-таки не хотелось, чтобы в этой истории Дарья Игоревна оказалась стороной потерпевшей...

- Постой, постой, - кажется, лишь теперь Николай смог по-настоящему прийти в себя, а, значит, и внимательно приглядеться к другу, - а куда, скажи на милость, подевались твои прыщи, из-за которых каша и заварилась?

- Исчезли так же внезапно, как и появились, - улыбнулся Леонид. Очевидно, мой ангел-хранитель решил меня более не мучить.

- Друг мой! - чувствовалось, что князю все ещё не по себе. - Скажи честно, ты ведь не считаешь меня мерзавцем?

- Успокойся, - Разумовский подошел к нему и положил руку на плечо. Лучше подумай, мог ли я после слов, которые произнесла на мой счет Екатерина Ивановна, как ни в чем не бывало войти в их семью?

- Судя по тому, что рассказала мне маменька, нет, - согласился Николай. - Но если это хоть сколько-нибудь примирит тебя с Шарогородской, могу с её слов сказать: коли выяснится, что ты ни в чем не виноват, а свою невиновность ты сможешь предъявить нынче же, она постарается возместить тебе нанесенный ущерб. Не чинить никогда препятствий по службе, не хаять перед императрицей и даже способствовать исполнению приказа насчет твоего генеральства.

- Щедрость Екатерины Ивановны не знает границ! - усмехнулся Разумовский и, помолчав, спросил. - Скажи честно, ты не слишком опечален таким поворотом событий в твоей судьбе?

- Ежели ты и вправду не сердишься на меня.., - в тон ему начал говорить Астахов.

- Не сержусь.

- Не слишком опечален.

Признавшись, Николай смущенно хохотнул.

- Тогда долг платежом красен, не так ли?

- Так, - осторожно согласился Астахов, все ещё опасаясь подвоха слишком неожиданно и необычно было то, что сейчас между друзьями происходило.

- Значит, я могу просить у тебя руки твоей сестры, княжны Софьи Николаевны, как у единственного мужчины рода Астаховых? Искренне надеюсь, что Мария Владиславна не в претензии, что я обращаюсь не к ней, а к тебе?

- Не в претензии, - ошарашено подтвердила княгиня; то, что сегодня в её доме происходило, могло кого угодно вывести из себя. Потому и произносила она это более машинально, чем обдуманно.

Она с тревогой посмотрела на дочь - что её чадо отчебучит на этот раз?

Но Соня сидела безмолвная, тоже вне себя от избытка чувств. До того момента, пока слова о предстоящем замужестве не были произнесены, она и не воспринимала их сердцем. То есть, Леонид ей нравился. Возможно, она его любила, но, как оказалось, к тому, что последует за их взаимной симпатией, Соня не была готова.

Неужели она станет женой? Женой графа Леонида Кирилловича Разумовского. Она лишь мысленно произнесла это, как по телу даже дрожь пробежала. С нею происходило что-то невероятное!

- Ты хочешь жениться на Софье? - как сквозь вату услышала она голос брата.

Почему он спрашивает об этом Леонида с таким удивлением? Неужели Соня урод или впрямь так стара, что не может выйти замуж? Но даже её недовольство Николаем было какое-то отстраненное, словно она переживала не за себя, а, к примеру, за Агриппину.

- А у тебя есть ещё одна сестра? - поддразнил его Разумовский.

Звон колокольчика у входной двери заставил присутствующих вздрогнуть. В воцарившейся на миг тишине было слышно, как на его звук к двери пробежала Агриппина, а вскоре появилась и она сама.

- Доктор Мартин Людвигович передал лекарство для графа Разумовского! торжественно провозгласила горничная.

Княгиня и её сын перевели изумленные взгляды с докторского пакета на чистое лицо графа.

- Только теперь передал?!

Соня сделала самое безучастное лицо, Разумовский молча пожал плечами, отвечая на взгляд друга самым невинным взглядом.

Князь первым отвел взгляд от Леонида, скользнул им по лицу сестры, недоверчиво усмехнулся и покачал головой.

- Ну и ну!

Глава девятая

Софья примеряла подвенечное платье, по просьбе швеи так и сяк поворачиваясь перед зеркалом, в то время, как та подгоняла свое шитье по фигуре девушки.

- До чего вы будете хороши у алтаря, ваше сиятельство, - приговаривала она, - эх, до чего хороши!

- Только у алтаря? - невинно поинтересовалась Соня.

- Я о том, - смутилась швея, - что очень уж вам это платье к лицу! Вы в нем прямо ангел, да и только!

Соня усмехнулась про себя: знала бы мастерица про Сонину славу "синего чулка", небось, не рассыпала бы сейчас комплименты. Возможно, швея о том и знала, но потому она и была преуспевающей, что умела свои "знания" держать при себе, помятуя о том, что в её случае лучше всего рассыпать господам приятные вези, чем передавать о них сплетни...

Но вслух княжна произнесла нарочито небрежно:

- Мужчины говорят, что все невесты ангелы, а среди жен им все более чертовки видятся.

- Так это с кем жить, - философски отозвалась мастерица. - Ежели с чертом, дак поневоле терпение лопнет. Тоже захочешь себя во всей "красе" показать. Зря разве народ говорит, что муж и жена - одна сатана...

- Слышала бы наши разговоры маменька! - хмыкнула Соня.

- Да уж, княгиня - женщина богобоязненная.

Скорее, нравственная, как определила для себя княжна. Она старается жить, как надо, и всяческие отступления от принятых в обществе правил воспринимает болезненно. Личный девиз у маменьки был бы такой: все, как у людей! Другого для себя княгиня и не мыслила. Потому Соня ничего не говорила ей о деде и о его чудачествах - Мария Владиславна такого бы не поняла.

Чем ближе становился день предстоящего венчания, тем более ощущала себя княжна переменившейся. Словно примеряемый ею белый цвет - платья ли, фаты, цветов - лишал девушку прежней обособленности от всего женского сословия. Непонятно только, цвет ли этот размягчал её ученую душу, или он высвечивал её влюбленность в жениха. Как бы то ни было, Соне, которая никогда прежде не плакала - разве что, от боли физической - все чаще хотелось светло грустить или лить слезы по своей девической жизни, которая уже не вернется никогда...

Видел бы её сейчас граф Воронцов, который прежде всегда пенял княжне на сухость и недевическую бесчувственность.

Последний раз они виделись на свадьбе её брата Николая с Дарьей Шарогородской. Под благовидным предлогом граф Разумовский остался в полку, и Николаю пришло в голову пригласить своим шафером Воронцова. Молодые люди знали друг друга достаточно давно. При этом Астахов прежде подкалывал Дмитрия, называя его "женишком", а с некоторых пор при встрече стал советовать "выбросить Соньку из головы".

Кажется, он единственный считал чувства Воронцова к его сестре достаточно глубокими, чтобы их уважать. Остальные не видели ничего серьезного, покупаясь на постоянные шуточки графа в адрес княжны. Однажды он даже позволил себе в глаза назвать её "старой девой", что, по мнению петербуржцев, ни о какой любви не говорило. Скорее всего, так, детская привычка!

Очевидно, именно там, на своей свадьбе, князь Астахов посвятил приятеля в матримониальные планы графа Разумовского. Соня живо представила себе, как он шепчет на ухо Воронцову, который по привычке с насмешливой улыбкой смотрел на нее:

- Прохлопал ты, граф, мою сестрицу. Выходит, не такой уж она и синий чулок, как говорили, ежели за Разумовского выходит.

Остальной разговор пересказал Софье её брат в своей обычной насмешливой манере. Княжна даже подумала, что они с графом Дмитрием Алексеевичем: два сапога - пара.

Николай считал, что Воронцов теперь успокоится и выберет себе наконец обычную девицу, каких пруд пруди, которые не будут морочить графу голову на манер его сестрицы. Тем более, что Дмитрию самому пора заводить себе семью. Правда, тот на сообщение о замужестве Софьи откликнулся совсем не так, как ожидал князь Астахов.

- Как - выходит? - вскинулся Воронцов.

- Обычно. Как все девицы замуж выходят. Конечно, она того, маленько перезрела, но видишь, подполковника это не остановило.

Соня прекрасно помнила момент, когда сидевший напротив неё за столом Воронцов вдруг закаменел лицом. Кстати, после того, как её брат что-то увлеченно шептал ему на ухо. И это "что-то" было о ней, о Соне, потому что граф Дмитрий Алексеевич посмотрел на неё долгим тяжелым взглядом, и губы его изогнулись в странной гримасе.

Впрочем, взгляд его Соню тогда ничуть не взволновал. Пусть смотрит всяк, кто захочет! Ее теперь есть кому защитить. Она принадлежит теперь-то, после обручения, можно сказать и так - принадлежит лучшему мужчине на свете!

В самом деле, на свадьбе брата это мимолетное событие её ничуть не встревожило. Почему же она вдруг вспомнила о нем теперь, когда до её свадьбы с Разумовским осталось всего три дня? Уж не его ли нагадала Соне мадам Григорьева? Того, кто изменит её судьбу.

Три дня до её свадьбы. Совсем недавно столько же дней оставалось до свадьбы Леонида с Дашей Шарогородской. И свадьба не состоялась. Кстати, по вине самой Сони. А что если вдруг её судьба тоже надумает сделать шаг в сторону?

Княжна вгляделась в свое изображение - чего это вдруг невеста выглядит такой испуганной? Как будто она почувствовала на себе чей-то сверлящий злобный взгляд. Эдак недолго саму себя до обморока довести. И она принялась твердить, как заклинание: "Все будет хорошо! Все будет хорошо!"

Пора бы уже перестать вести эти мысленные диалоги со своим внутренним голосом. Лучше уж прислушаться к тому, что говорит ей, к примеру, эта модистка, как она себя называет. Невеста похожа на ангела? Почему бы и нет, лишь бы это не звучало кощунственно.

В дверь комнаты, где на Соню примеряли платье, поскреблись.

- Чего тебе, Агриппина? - несколько раздраженно спросила княжна: горничная как всегда появлялась в неподходящий момент.

- Вашему сиятельству принесли письмо. Сказали срочное. Посыльный ждет ответа.

Соня скосила глаз на стоящую на коленях швею - та выравнивала подол.

- Платье можно снимать, - ответила её взгляду мастерица, - я наметила все, что нужно.

- Давай сюда твое письмо! - проговорила Соня, протягивая руку горничная так и застыла на пороге, прижимая к груди конверт.

- Это не мое, это графа Воронцова, - пискнула Агриппина; раздраженной княжны побаивалась и она.

Ну не хотела Соня никаких писем, визитов, и вообще ничего отвлекающего. Вот когда все закончится... Она имела в виду, когда состоится свадьба и она станет графиней Разумовской, - ну почему ей все время хочется сказать: тьфу, тьфу, чтоб не сглазить? - тогда пожалуйста, пишите, приходите.

То, что прежде её всегда пугало - брак, необходимость всю жизнь провести подле чужого человека, теперь неудержимо влекло княжну. Ей хотелось быть рядом с Леонидом, принимать его ласки. Даже страшная в своей непривлекательной естественности - по крайней мере, со слов маменьки брачная ночь почти не пугала её. В конце концов придется заплатить не так уж много, чтобы быть всегда рядом с НИМ!

Швея быстро собрала в коробку платье, булавки, нитки и, кланяясь, исчезла за дверью. Только тогда Соня взяла в руки письмо, отчего-то суеверно его опасаясь. Эх, княжне бы дар ясновидения её прабабушек!

В письмо Воронцова, совсем короткое, был вложен ещё один листок, который заворожил Соню с первого взгляда, поскольку был написан таким знакомым почерком её деда! Что за новости! Совсем недавно у Астаховых не было никаких рукописных свидетельств его жизни, и Воронцов, кстати, о том прекрасно знал, а теперь, после появления дневника, она держит в руках письмо деда! Если точнее, часть письма. Последний листок, на котором отчетливо видна подпись: князь Еремей Астахов.

Но для чего это прислал ей Воронцов? Она пробежала глазами письмо.

"Софья Николаевна! Совершенно случайно мне в руки попала переписка Вашего деда с неким приятелем французом. Мне кажется, она представляет для Вас некоторый интерес. Я мог бы передать Вам эти эпистолы на определенных условиях. Ежели Вас сие дедово наследие заинтересует, жду Вас сегодня в два часа пополудни у ресторации "Золотой паук".

Преданный Вам граф Воронцов".

Как же, преданный! Как же, совершенно случайно! Она просто нутром чует, что ничего хорошего из этой встречи не может получиться... И будто назло, в Петербурге сейчас нет Леонида, он приедет только завтра... А настырный Воронцов ждет её сегодня!

Может, сжечь это письмо, и дело с концом? Одним письмом больше, одним меньше... Но, вроде, Воронцов говорит не об одном письмо, о переписке... Кстати, а что он имел в виду под словами - определенные условия? Он хочет эти письма продать? Отдать в обмен на какую-нибудь услугу?

А как отнесется к этому Николай, который лишь накануне свадьбы обещал вернуться с Дашей из Курляндии. Сию поездку организовала для зятя и дочери любящая теща. "Мир посмотреть и себя показать", как выразилась она.

А свою будущую свекровь Соня ещё не видела. Леонид на этот счет княжну успокаивал: мол, нелегко матери с отцом вот так сразу от одной невесты отвыкнуть да к другой привыкнуть. Все допытываются у него, что случилось? Почему Шарогородские от него отказались? Почему он так торопится со следующей свадьбой, не истребовав у Екатерины Ивановны публичного извинения? Ежели он ни в чем не виноват, конечно. Имя графов Рвзумовских кажется им запятнанным...

С некоторых пор Соня стала чувствовать чуть ли не усталость от происходящих вокруг неё событий. Прежде она жила тихо, без приключений, а тут, что ни день, что-нибудь новенькое. И не всегда, кстати, ожидаемое.

Соня думала ни о чем, о всякой ерунде. Вернее, старалась занять мысли чем угодно, только не возвращаться к письму Воронцова. Получить дедову переписку ей очень хотелось. Как бы усиленно княжна не рисовала себе светлый образ жениха, она не могла вырвать из души свое увлечение историей. По крайней мере, вот так, в одночасье.

Брат Николай посмеивался над нею, пугал, что её будущий муж не потерпит в доме ученую жену. Придется ей расстаться со своей столь любимой историей. А в таком случае, нужны ли ей эти письма?

У княжны не было времени поговорить с женихом насчет своего увлечения. Неужели он такой ретроград? Неужели потребует от Сони прекратить любимые занятия? А если он не станет возражать?

Она добилась того, что устала от собственных вопросов: почему да отчего! В конце концов, все равно ей пока нечего делать. И что в этом такого - съездить, поговорить с Воронцовым. Не съест же он ее!

Жаль, маменьки нет дома. Она вся в суете, в хлопотах. Решила сделать все для того, чтобы её дочь затмила своим нарядом прочих невест. Чтобы никто не судачил о том, что невеста старовата, чтобы глядя на её красоту и модный наряд, никто таким вопросом не задавался. Как всегда, сопровождала Марию Владиславну верная Агриппина, потому дома, кроме Сони и кухарки Груши, никого не было. Не докладываться же Груше!

Словом, Соня оделась и выскользнула из дома, на всякий случай прихватив с собой письмо графа. Меньше свидетелей - меньше вопросов. Леонид беспокоился, что с отъездом Николая дом Астаховых и вовсе оставался без мужчин, на что Соня лишь посмеялась. Столько лет маменька в доме была и за женщину, и за мужчину.

Первое время после смерти мужа и отсутствии дома сына, Мария Владиславна держала под рукой пистолет покойного супруга. И ничего, обошлось, никто из лихих людей за эти годы их ни разу не тревожил...

В общем, Соня ушла из дома, не поставив никого в известность, потому что решила для себя встречу с графом Воронцовым возможно сократить. Она взяла извозчика почти возле дома, так что доехала к месту встречи даже быстрее, чем ожидала, на четверть часа раньше оговоренного. Воронцов же, как оказалось, её уже ждал.

- Отрадно видеть в девице, ум которой должен быть только и занят приготовлением к свадьбе, стремление, как и прежде, следовать во всем своим ученым пристрастиям. Недаром говорят, точность - вежливость королей. Я бы добавил: и королев...

Он одобрительно оглядел её и проговорил:

- Как тут не вспомнить стих, точно для вас написанный:

- Коль взять слонову кость белейшу,

Тончайшим цветом роз покрыть,

То можно плоть твою нежнейшу

В красе себе изобразить28...

- Будет вам, Дмитрий Алексеевич, - смешалась Соня, прекрасно осведомленная о том, что "плоть" её вовсе не "белейша", а смугловатая сказывалось в крови княжны наличие восточных предков, - откуда в вас этот пафос? Вы никогда прежде не говорили мне комплиментов. Мы же не в тронном зале, а на встрече двух давно знакомых людей.

- Наверное, я был не прав, - криво улыбнулся Воронцов. - Не слушал древних мудрецов, кои утверждали, будто женщина любит ушами. Я для вас, возможно, человек знакомый, а вот вы для меня оказались незнакомкой. Подумать только, девица, которую весь свет, и я в том числе, считали сухарем, монахиней и прочая, оказалась способной не только к любви, а и к вступлению в брак.

- Ежели вы, ваша светлость, намерены и далее ерничать, то я, пожалуй, пойду домой, - твердо сказала Соня и повернулась, чтобы в самом деле пойти прочь.

- Погодите! - Воронцов протянул руку, будто намереваясь схватить её за плечо, но в последний момент отдернул. - Вы правы, склонность к насмешке порой оказывается сильнее меня и служит мне плохую службу. Простите меня.

- Но пригласили вы меня, надеюсь, не просто пошутить?

- Упаси бог! - промелькнувшее в глазах графа смятение уступило место предупредительности. Воронцов никак не хотел сердить Софью. По крайней мере, пока. - Давайте зайдем внутрь, не говорить же у дверей о серьезных вещах.

Заметив, что княжна колеблется, он сказал:

- Вы не хотите, чтобы нас видели вместе и потом рассказывали об этом вашему жениху? Можете не отвечать, это вполне понятная предосторожность. Не беспокойтесь, Софья Николаевна, днем, как видите, здесь очень мало народа. К тому же, я заказал отдельный кабинет, где нас никто не увидит и не помешает, и где мы можем спокойно обо всем поговорить.

Соня все ещё не могла решиться. Здоровое чувство самосохранения не советовало ей уединяться с Воронцовым.

- Вы знаете меня столько лет, - горько проговорил он, - и можете сомневаться в моих добрых чувствах к вам? Неужели я бы позволил себе воспользоваться вашей доверчивостью? Я был шафером на свадьбе вашего брата. А сколько раз обстоятельства складывались так, что мы с вами оставались наедине. Вспомните, Софья Николаевна, я позволил себе хоть раз какую-нибудь вольность?

- Нет, ничего такого я не помню, - согласилась Соня. Она была человеком справедливым.

- А зачем мне делать это теперь, когда вы почти принадлежите другому?.. И вообще, решайте наконец, нужны вам письма вашего деда или нет?

Воронцов был прав: прежде он и в самом деле никогда не давал повода усомниться в его благородстве. Не заходить с ним в ресторацию, вернуться домой? Но зачем-то же она сюда ехала.

Соня набрала побольше воздуха и стала подниматься по ступенькам. Воронцов забежал вперед и услужливо распахнул перед нею дверь.

Внутри заведения было чисто и достойно. Подтянутый вышколенный ресторатор лично проводил молодую пару в отдельный кабинет - Воронцов оказался прав, никто из посторонних их не увидел.

Кабинет тоже не походил на нарисованный ею в воображении бордель. Правда, каков он, Соня знала лишь со слов брата Николая, который однажды, будучи в сильнейшем подпитии, разоткровенничался с нею.

Этот же был отделан в скромных неброских тонах, но стены обиты достаточно дорогой тканью, чтобы предположить: здесь бывают люди с определенным достатком и которые обладают определенным вкусом. Этим требованиям заведение старалось соответствовать.

Появившийся перед ними ресторанный слуга стал расставлять на столе легкую закуску.

- Догадываюсь, что вино вы пить откажетесь, - улыбнулся Воронцов.

- Вы правы, - коротко ответила Соня; она не хотела поддерживать его фривольный тон, потому что вовсе не собиралась делать вид, будто в отношениях между ними ничего не переменилось.

Раньше их, наверное, можно было бы считать приятелями, но теперь... Теперь Соня была невестой другого человека, и она не хотела бросить даже малейшую тень на отношения между ею и женихом. В глубине души она по-настоящему боялась любого пустяка или намека, который мог бы омрачить её любовь. Их с Леонидом любовь.

- Э, да вы и вправду увязли в этой сладкой паутине!

- В какой паутине? - Соня, оказывается, успела так глубоко уйти в свои мысли, что забыла и о графе, и о цели своей с ним встречи.

- В паутине любовной страсти, - усмехнулся он.

- Наверное, мне не стоило сюда приходить! - вмиг рассердилась Соня, порываясь уйти.

Граф Воронцов без слов вынул из кармана своего камзола два листка явно письмо - и положил их на край стола.

- Могу даже разрешить вам прочитать это письмо.

- С каким условием? - настороженно осведомилась Соня.

- С условием, что вы перестанете вскакивать из-за стола по всякому поводу и разыгрывать из себя оскорбленную добродетель.

Княжна заставила себя сесть. Ничего она из себя не разыгрывала. Она и в самом деле считала речи графа фривольными. Так что ей оставалось лишь напоминать себе: ведь зачем-то же она согласилась на встречу с Воронцовым. Теперь, наверное, не стоит обращать внимание на его дерзкие шутки - в конце концов, он всегда был грубияном, хотя обычно старался вывести её из себя так, чтобы никто о том не догадался, даже Мария Владиславна, которая считала Дмитрия Алексеевича человеком воспитанным и деликатным.

Недаром Соня звала его про себя "двуликим Янусом".

Княжна взяла в руки письмо. Теперь она могла прочесть его с самого начала. Послание адресовалось во Францию некоему Антуану де Баррасу, виконту, с которым дед откуда-то был близко знаком. Судя по всему, приятели даже имели некое общее дело - письмо состояло сплошь из недомолвок, очевидно, понятных обеим сторонам.

"...Твою посылку я получил. Результат блестящий. Можно без ложной скромности сказать, дорогой Антуан, что теперь мы богаты. Да что там, просто богаты. Сказочно богаты! Отрадно сознавать, что деньги, и немалые! я поставил на карту благосостояние своей семьи - потрачены не зря..."

Так вот куда делись деньги князя Еремея Астахова! Он вложил их в производство золота.

"... Думаю, в ближайший месяц я смогу или приехать сам, или прислать своего доверенного человека - взять свою половину, о которой ты сообщаешь. Мне как раз в скором времени понадобятся некоторые средства..."

- Я забыл сказать, - Воронцов улыбался, пожалуй, излишне доброжелательно, - что указанный в письме Антуан письмо князя Астахова не получил.

- Почему? - пересохшим от волнения голосом спросила Соня.

- Выпейте, - граф подвинул ей бокал с лимонадом, который Соня с жадностью выпила. - Какой-то странный у него привкус.

- Отвечу вначале на ваш первый вопрос, - слегка улыбнулся Воронцов. Мой дядя служил в те времена в канцелярии императора Петра и перлюстрировал29 переписку с иностранцами лиц, приближенных ко двору. Это письмо, увы, к адресату не попало. Вначале дядя задержал его в государственных интересах, а потом умер и сам адресат...

- Но почему это письмо оказалось у вас? - спросила Соня, с удивлением прислушиваясь к собственному голосу: он отчего-то стал странно хриплым, а язык с трудом ворочался во рту.

- Погодите, я ещё не ответил на ваш вопрос насчет вкуса лимонада, - со смехом сказал Воронцов. - наверное, я бросил в него слишком много снотворного.

Соня хотела вскочить, позвать на помощь, но смогла лишь взяться за край стола и упала бы лицом на стол, если бы Воронцов предусмотрительно её не поддержал. Последнее, что она услышала, был удивленный голос ресторанного слуги:

- Прикажете донести госпожу до кареты.

- Конечно, дурак, не мне же её нести! Что подумают люди...

А потом она уже ничего не слышала и не чувствовала.

Пришла в себя Соня в какой-то странной комнате, которую никогда прежде не видела. Не то, чтобы она была какой-то грязной каморкой или берлогой, она не походила на обычные комнаты тем, что... у неё не было окон! Вернее, лежа в чужой постели, Соня не сразу сообразила, что свет падает в неё с потолка, похожего на эркер - круглый, стеклянный с легким цветным витражом, изображающим осенние листья и странные ветви какого-то багряного цвета.

Стены, обитые бордово-красным гобеленом, кровать, закрытая ширмой таких же тонов. Правда, постельное белье оказалось тонким и явно дорогим, а ночная сорочка на княжне была отделана кружевами, с низким вырезом, в котором виднелась её грудь.

Соня попыталась встать, но странная слабость тела, впервые не слушавшегося свою хозяйку, позволила ей лишь приподнять руку, чтобы её тут же бессильно уронить.

Где она? Как сюда попала? Соня наморщила лоб, попытавшись что-нибудь вспомнить. В памяти вертелись странные образы. Казалось, она видит Леонида, стоявшего в ногах этой самой кровати почему-то вместе с графом Воронцовым.

Причем видела она мужчин сквозь полуприкрытые веки, неотчетливо, глаза ей открыть никак не удавалось.

Голоса их тоже звучали неотчетливо, и Соня не могла бы поклясться, что действительно слышала этот разговор;

- Негодяй, как она к вам попала? - голос Леонида.

И насмешливо-безмятежный - Воронцова.

- Да уж, верно, не по принуждению.

- А почему мне нельзя её разбудить?

- Зачем же конфузить княжну? Или мы не сможем все решить между собой?..

Неизвестно откуда взявшаяся тоска холодной лапой сжала Сонино сердце. Она ещё не понимала, что произошло, но уже отчетливо проступало осознание: случилось нечто непоправимое. Ей захотелось не просто заплакать, завыть во весь голос.

"Я должна встать и немедленно уйти отсюда!" - твердо сказала она себе и ещё раз попыталась пошевелиться. На этот раз княжна почувствовала спину. То есть, её спина отозвалась болью органа, долго пребывавшего в неподвижности, но несколько движений, и боль её отпустила - Соня смогла оторвать голову от подушки. "Господи, да что же случилось?" - раз за разом задавала она себе один и тот же вопрос и всякий раз останавливалась на полпути, боясь до конца осознать, какую страшную штуку проделала над нею судьба. Или безоглядная доверчивость?

Княжна отчетливо вспомнила, как пошла на встречу с графом Воронцовым, и как никому в доме не оставила сообщения, так что ждать, что кто-то из близких придет ей на помощь, бесполезно.

Нет, вряд ли Леонид побывал в этой комнате. Разве он оставил бы её здесь? А если он поверил Воронцову?!

Тело слушалось её нехотя, и прошло, наверное, немало времени, прежде чем Соня смогла подняться с постели. Вначале она двинулась было в сторону двери, но потом взглянула на себя в длинное и узкое зеркало, висящее в простенке между окном и каким-то огромным шкафом красного дерева и поняла, что в таком виде на людях появляться нельзя. Оказывается, сорочка имела не только глубокое декольте, но ещё и была почти прозрачна, так что в ней княжна выглядела более обнаженной, чем была бы вообще без нее.

Соня сделала-то всего несколько шагов, а её уже качало так, словно она отшагала не меньше двух верст, да ещё и с тяжелой поклажей, чего в жизни быть не могло.

Но она продолжала осматриваться, понимая, что задерживаться здесь ей не стоит. Ежели сюда можно было войти, значит, наверняка имеется и выход...

Для начала Соня открыла шкаф, который оказался забитым мужской одеждой гораздо большего размера, чем ей требовалось. Разве что узкие панталоны в талии ей подошли, а в длину... что ж, в длину она их попросту закатала в надежде, что отыщет какие-нибудь сапоги, в которые эти самые длинные штанины сможет заправить.

Наконец Соня отыскала для себя рубашку с длинными рукавами, ворот которой завязывался на бант - его можно было потуже завязать на шее.

Нашлись и сапоги - мягкие, хорошей выделки. Соня попыталась сунуть в них босые ноги, но обувь в таком случае была слишком велика, настолько, что не позволяла даже ходить. Тогда она выбрала сорочку попроще, чтобы не жалко было рвать, из темного полотна, - странно, что она думала ещё и о таком! разодрала её пополам и накрутила на босые ноги, а потом уже сунула их в сапоги.

На верхней полке шкафа Соня нашла шляпу, похожую на цилиндр, только не очень высокую и упрятала под неё свои волосы, после чего шляпа даже перестала съезжать ей на глаза.

На мгновение её холодной волной окатила мысль, что дверь в комнату закрыта, но та, по странной случайности - или уверенности, что Соня все равно никуда не денется? - оказалась открытой.

Коридор, устланный пушистым ковром, хорошо заглушал её шаги. Соня и так делала их как можно осторожнее, с бьющимся как колокольный язык сердцем.

В длинном коридоре, который открылся её глазам, никого не было. Но впереди, в одной из комнат, она слышала какие-то голоса, так что думала теперь лишь о том, чтобы миновать это самое опасное место.

Дверь, за которой говорили, оказалась открытой настежь, и сама не зная, для чего, бедная княжна опустилась на четвереньки, и осторожно заглянула в комнату. Это была кухня, в которой стоящий спиной к двери мужчина, что-то говорил хорошенькой девушке, обнимая её за плечи. Как видно, уговаривал.

Девушка хохотала, откидывая назад голову, и шутя постукивала мужчину по широкой груди, а потом, вроде нехотя, сдалась и подставила кавалеру для поцелуя пухлые губки.

Справедливо полагая, что целующейся паре сейчас не до нее, Соня осторожно прошмыгнула мимо двери - теперь с каждым движением она чувствовала себя все свободней - как видно, действие отравы проходило. А если это была не отрава, то тогда что?

Она настолько успокоилась, что позволила себе задержаться у вешалки, пытаясь подобрать для себя одежду. В конце концов пришлось вместо плаща он был слишком длинен и при движении наверняка мешал бы ей - Соня выбрала подбитый мехом лисы полушубок, к которому надетые на ней панталоны никак не подходили. Впрочем, это не имело теперь никакого значения. Главное, что ей нужно было сделать - по возможности, бесшумно открыть входную дверь, и княжна была готова молиться даже Вельзевулу, умоляя, чтобы у неё это получилось.

Сказать, что на крыльцо дома она вышла, было бы неправдой. Она выползла. Выскользнула. Прошмыгнула. Скатилась с высоких ступенек, и только тут стала оглядываться, пытаясь определить, где она находится, и в какую сторону ей отправляться, чтобы попасть к себе домой.

Сильный порыв холодного ветра толкнул её в спину, и Соня наконец поняла, где она. Хотела даже побежать прочь от проклятого дома... Как же ещё назвать тот, где её столько времени держали взаперти?

А, кстати, сколько времени держали? Не станешь же спрашивать об этом у редких прохожих, которые с удивлением взирали на её нелепую фигуру.

Она посмотрела вдоль улицы, ощутила близость Невы и вспомнила, что здесь, совсем рядом, на Английской набережной живет их семейный доктор Мартин Людвигович Либель. Вот человек, который сможет ей помочь. Для начала хотя бы сообщить, не сделали ли с ней чего-то страшного, когда она находилась в забытьи?

Много вопросов своей больной голове она старалась пока не задавать. Соне казалось, что если она начнет вот так думать обо всем сразу, то сойдет с ума. Нет, ей нужно было получать знания понемножку, по кусочку складывая картину случившегося с нею кошмара.

Она чуть не побежала, когда определила для себя это действие, но лишь надвинула поглубже шляпу и пошла быстрым шагом вперед, время от времени оступаясь - слабость все ещё давала себя знать, да и сапоги, несмотря на самодельные портянки, были для неё слишком велики.

Ей повезло, как и в остальном другом сегодня, доктор оказался дома. Он даже сам открыл ей дверь, когда она позвонила в колокольчик. И ещё долго с недоумением вглядывался бы в нее, если бы Соня не сдернула с себя шляпу, представив своим роскошным волосам в беспорядке рассыпаться по её плечам.

- Княжна! Софья Николаевна! Mein Gott30, вы живы!

Он потянул её в дом, для чего ему пришлось сделать некоторое усилие: Соня опять почувствовала сильную слабость и никак не могла заставить себя шагнуть в тепло его прихожей. Почему он удивляется тому, что Соня жива? Неужели родные подумали, что её больше нет на свете?

- Мартин Людвигович, - просительно сказала она, стараясь унять дрожь в голосе, - мне нужна ваша помощь.

- О, конечно, ваше сиятельство, непременно, я все для вас сделаю!

Она с удивлением заметила, что у доктора дрожат пальцы, да и он сам выглядит непривычно взволнованным.

- Скажите, что-то стряслось с мамой? С братом?

Задавая вопросы, она жадно вглядывалась в его лицо.

- Мария Владиславна лежит в постели, - проговорил он почти спокойно, но это от расстройства души, это пройдет. Когда она узнает, что с вами все в порядке... Разрешите, Софья Николаевна, я пошлю Гретхен, чтобы она успокоила вашу маменьку. Пусть порадуется, что дочь жива и невредима...

- Мы пошлем, Мартин Людвигович, но позднее, когда вы сами удостоверитесь, что я действительно невредима.

- Вы хотите сказать, - доктор запнулся, - что я должен вас осмотреть?

- Да я не просто хочу, я прошу, умоляю вас об этом. Самое страшное в том, что я не знаю, где я была, как туда попала и... и что со мной делали.

Соня смутилась, но твердо выдержала взгляд старого врача.

- Это будет неприятная процедура, - мягко заметил он. - Такой вас ещё не подвергали.

- Пусть, - Соня прикусила губы, чтобы те не дрожали. - Все равно мне надо знать... И еще, Мартин Людвигович, как давно я отсутствовала?

Брови эскулапа приподнялись в удивлении, но он справился с собой и ответил:

- Три дня, Софья Николаевна, вас не было ровно три дня. Ее сиятельство княгиня не знала, что и думать. Вас разыскивали по всему Петербургу. Князь Астахов советовался со мной, не объявить ли награду тому, кто поможет вас найти. Слухи были самые разноречивые...

- Вы хотите сказать, сплетни? - уточнила Соня; она впервые в жизни почувствовала, где у неё сердце, потому что биение его не походило на обычный ритмичный перестук, а стучало чуть ли не в горле.

- Можно сказать и так, но представьте, какую боль принесли они вашей благочестивой матушке. Она всегда так пеклась о вашей репутации...

Он помолчал и с вздохом добавил:

- А вчера, в довершение ко всему, исчез ваш жених граф Разумовский.

Глава десятая

Княжна Астахова рыдала на груди у доктора Либеля. А тот гладил её по голове, как бывало в детстве, и приговаривал:

- Будет, будет, дитя мое, успокойтесь! Все самое страшное осталось позади. Вы можете смело смотреть в глаза своему жениху - когда он найдется - ваша невинность не пострадала.

"О чем он говорит? - горестно думала Соня. - Невинность. Пострадало мое доброе имя. Во мнении Леонида я опорочена, а чтобы заглянуть ему в глаза, надо его сперва найти. Если же его появление в том ужасном доме мне не пригрезилось, значит, он видел меня спящей в чужой постели, полуодетую... Нет, мне ни за что перед ним не оправдаться!.. Да, кстати, а почему я должна перед ним оправдываться?.."

Эта последняя мысль заставила её прервать свои стенания. Противоречия раздирали бедную княжну. Она то ела себя поедом, обвиняя во всем, то начинала злиться, считая, что жених не только не вступился за нее, когда увидел её одурманенную, похищенную самым бессовестным образом, но и потом не дождался объяснений, бросил её одну.

Соня опять все вспоминала - тот роковой день, когда она оказалась дома одна, и некому было отговорить её от глупого поступка - и сникала: не надо было идти на рандеву с Воронцовым, не надо было заходить в эту проклятую ресторацию... Словом, мешая слезы с размышлениями, Соня почему-то медлила уходить из дома доктора...

Перепиской деда, видите ли, её завлекли! Что за срочность? Разве нельзя было обождать до свадьбы, а потом попросить мужа, поехать с визитом к графу, взяв с собою злополучное письмо. И Леонид бы все правильно понял, и Воронцов бы тогда никак не отвертелся. Отдал им письмо. Или продал бы.

Если бы, да кабы... Как говаривала её нянька, во рту выросли бы грибы. Стоит ли теперь размышлять о том, чего нельзя исправить? Но это только сказать легко: не думай об этом, не терзай себя понапрасну, а на деле, как заставить свои мысли бежать в другом направлении? Да и в каком?

Между тем, доктор отправил свою помощницу Гретхен в дом Астаховых известить княгиню, что дочь её нашлась. А заодно и взять кое-что из вещей Софьи Николаевны. Конечно, она могла бы пользоваться и тем мужским костюмом, в котором пришла, но Мартин Людвигович полагал, что лицезреть дочь в таком виде - лишнее расстройство для княгини.

- Софья Николаевна! - голос доктора вывел её из задумчивости. Гретхен говорит, что брат прислал за вами карету.

Ах, да, карета! Теперь у Астаховых есть своя карета с гербом, как и положено князьям. Только век бы ей той кареты не видать. Все это проклятое богатство! Софья как чувствовало, что не принесет оно им счастья... Ну вот, теперь она винит в своих бедах нежданное богатство. Княжна вдруг ни с того, ни с сего вспомнила присказку кухарки Груши: за глупость бог простит, а за дурость бьют!

Ежели бы Соня всего лишь подумала, рассудила, что к чему. Дмитрий Алексеевич Воронцов и раньше был к ней неравнодушен, чего скрывать. Она прекрасно это видела, а то, что притворялась непонимающей, то лишь потому, что её чувства графа не волновали... Воронцов сам ей в том помогал, стараясь скрыть свою страсть под разными шуточками и проделками в духе Арлекино. Ей оставалось лишь изображать вид обиженный или презрительный. В зависимости от тяжести его провинности. Понятное дело, ничем хорошим это не могло кончиться.

Княжна переоделась в платье, привезенное Гретхен, и не протестовала, когда та помогала ей одеваться - руки Сони и теперь ещё плохо слушались свою хозяйку, и временами на неё накатывала какая-то мутная слабость. Как если бы её разбудили посреди крепкого сна и она никак не могла прийти в себя.

Мария Владиславна лежала в кровати и при виде Софьи лишь сделала слабое движение рукой.

- Доченька!

Верная Агриппина тут же приподняла голову госпожи, чтобы та могла получше разглядеть свое дитя.

Соня упала перед кроватью матери на колени и разрыдалась. И оттого, что кончился наконец её кошмар, и оттого, что её жизнь тоже кончилась - она уже не представляла себе, как можно жить без любви, без Леонида, а он теперь потерян для неё навсегда... И от жалости к матери, которая так тяжело перенесла случившееся.

- Знаешь, Сонюшка, - сказала княгиня слабым голосом, - Дмитрий Алексеевич сегодня умер.

Это были вовсе не те слова, что Соня ждала от своей матери, потому, услышав их, она даже растерялась. Значит, маменька слегла не оттого, что пропала её дочь, а оттого, что умер опозоривший её Воронцов?! Но лицо княгини выражало такое горе, что Соня сочла нужным вежливо поинтересоваться:

- Разве он чем-нибудь болел? От чего иначе ему умереть?

Княгиня тяжело вздохнула и проговорила:

- Мадам Григорьева была у меня недавно, поведала. Убили его на дуэли. Нынче рано утром.

- Кто убил? - спросила Соня, внутренне холодея.

- Ты догадываешься, кто, - каким-то новым движением, по-старушечьи, покачала головой Мария Владиславна. - Конечно, он поступил, как порядочный человек, защищал твое доброе имя, и я не должна так говорить, но мне жалко Дмитрия...

- Разумовский защищал мое доброе имя или свое? - уточнила Соня скорее для себя; теперь она отчетливо поняла, что появление в той злосчастной комнате графа Разумовского ей вовсе не привиделось.

Значит, он спокойно ушел и оставил её в лапах похитителя, возможно, насильника, думая... Он думал вовсе не о ней, Соне, а о себе, таком обманутом и несчастном. Он даже не попытался выяснить, что случилось на самом деле!

- Тебе виднее, доченька, - с трудом вымолвила Мария Владиславна, Разумовские - известные гордецы...

- Что ещё сказала мадам Григорьева? - нарочито равнодушно спросила Соня.

- Схлестнулись, мол, два жеребца на узкой дорожке. Никто не захотел уступить.

- И все? - в какой-то момент Соне стало казаться, что речь идет не о ней, а о какой-то посторонней женщине. Неужели так расценил это Петербург?

- А что ещё нужно, всем все понятно, - княгиня грустно улыбнулась, и только теперь Соня заметила, как много появилось седины в её волосах. Дмитрий Алексеевич, чего теперь скрывать, давно любил тебя, вот и наделал глупостей. Никак все не мог осмелиться, "Мраморной деве" о своих чувствах поведать...

- Так вы все знали? - изумилась Соня. - И о Мраморной деве? А я впервые об этом от Разумовского услышала.

- Все, да не все. Какая мать свое дитя оградить от дурных наветов не попытается?.. Я вот подумала, что Дмитрий тебя домой к себе повез. Твоему брату о том сказала. Кто ж мог знать, что он тебя в другом доме спрячет? Николушка с приставом ходил, весь дом Воронцова вверх дном перевернули, а никого не нашли...

Княгиня беспокойно завозилась на своем высоком ложе.

- Он тебе, Сонюшка, ничего плохого не сделал, Дмитрий-то?

- Снотворного давал много. Мартин Людвигович желудок мне очищал. А так - больше ничего. Мое девичество при мне осталось...

- Сдержал слово, значит?

- Какое слово?!

В самом деле, что такого граф мог княгине обещать? Что похитить, похитит, а лишать невинности не будет? Соня никак не могла попасть в тон разговора с матерью. Никогда прежде Мария Владиславна не была столь медлительной и даже будто равнодушной. У её дочери расстроилась свадьба, негодяй Воронцов опозорил её на весь Петербург, а маменька, точно агнец на заклании, лишь головой кивает...

- Умираю я, Сонюшка, - наконец ответила княгиня на безмолвный вопрос дочери. - Потому и кажусь на себя непохожей.

Наверное, если бы сейчас в доме грянул гром, Соня так бы не испугалась.

- Нет, маменька, не может этого быть! Даже и не думайте! - едва ли не закричала она. - С чего бы вам умирать? Николя женился. Мы разбогатели. Со мной ничего не случилось...

- Устала я, - вздохнула, не дослушав, Мария Владиславна. - Уже на свадьбе Николушки поняла - что-то со мной творится. Раньше о таком и мечтать боялась, а тут - ровно и не рада. Улыбалась, конечно, как положено, поздравления принимала, а сердце словно оледенело. И на другой день мне во сне ваш батюшка приснился. Будто пришел он в дом, стоит у порога и рукой этак машет, к себе зовет: "Пойдем, - говорит, Машенька. Будет! Детей пристроила, - тогда ведь у тебя все ладно гляделось, - пора и на покой!" Теперь вот лежу и чувствую, как жизнь из меня будто тонкой струйкой утекает. Значит, взаправду пора пришла...

- А как же я? - всхлипнула Соня, как-то разом поверив в слова матери.

У изножья кровати княгини давилась рыданиями Агриппина - очевидно, хозяйка запретила ей издать хоть один звук, и теперь бедная горничная кусала губы в попытке удержать рвущийся с них крик.

- У тебя все обойдется, - прошелестела с кровати Мария Владиславна. Ежели Леонид не захочет слушать, упрется бараном, отступись от него. Мужчин на свете, слава богу, хватает. Другого найдешь.

- Другого? - Соня не верила своим ушам.

- Другого, - повторила княгиня, - чать, на Разумовском свет клином не сошелся. Но ты мне слово дай: дурь из головы насчет того, чтобы старой девой остаться, выбросить. Выйти замуж, как девице и положено. Поклянись! Имей в виду, это грех - умирающим в последней просьбе отказывать.

- Клянусь! - прошептала Соня, стараясь не разрыдаться.

Мария Владиславна улыбнулась, припомнив что-то.

- Разве не ты мне ещё в юности рассказывала, что в роду Астаховых все таланты по женской линии передаются?

- Так по историческим документам выходит, - подтвердила Соня и тут же ужаснулась: ежели маменька так плоха, о чем она говорит с дочерью на смертном одре?!

- Ну и как же они передадутся, ежели ты замуж не выйдешь и деток не нарожаешь. Выходит на твоей ветке этого... дерева и не вырастет ничего?

- Маменька, - робко произнесла Соня, - может, за Мартином Людвиговичем пошлем? Даст тебе отвару какого. А то пиявки поставит...

- Рядом с отцом меня похороните, - не слушая дочь, тихо проговорила княгиня, - как и положено. Коля давеча заговаривал, мол, в фамильном склепе места мало, надобно перенести его. Скажи, пусть для себя другое место ищет, а мы уж с папенькой вашим на старом месте останемся.

Она замолчала, и Соня, подождав немного, испуганно схватила мать за руку. Но та просто заснула.

Княжна почувствовала, что и её клонит в сон. "Три дня спала, а все мало!" - грустно улыбнулась она. Но оставлять мать одну не хотелось.

- Вы идите отдыхать, Софья Николаевна, - сказала ей Агриппина, - а я рядом с её сиятельством посижу. Ежели что, я к вам прибегу...

"Ежели что! - гудело у Софьи в голове набатом. - Ежели что! О, Господи, чем я заслужила такие испытания? Что в своей жизни сделала не так, прогневив тебя? За что насылаешь столь тяжкие испытания? Разве мои мелкие грехи соразмерны гневу твоему?.."

Соня со всхлипом вздохнула. Однако, как тяжело переносить удары судьбы человеку, который прежде за всю свою жизнь лишь однажды по-настоящему над нею размышлял. Когда умер отец. Но и тогда Соню его смерть лишь поразила тем, что человек вообще смертен. Раньше она попросту о том не задумывалась.

Софья с отцом никогда не была близка. Конечно, она горевала, когда батюшка умер, но как-то больше по обязанности: горевать нужно было.

Мать плакала. Даже причитала:

- Коленька, на кого ж ты нас покинул? Как же мы жить-то будем?!

Соня плакала вместе с ней, потому что жалела маменьку, как ни дико теперь это звучало.

- Осиротели мы, - говорила княгиня.

Но тогда Соня не ощущала себя сиротой, а нынче поняла вдруг, что останется одна на свете. Сиротой!

Скажут, что у неё есть брат. Но он занят своей молодой женой, и самое большое, что Николай для сестры сделает, так это в самом деле постарается побыстрее выдать её замуж.

Княгиня Мария Владиславна Астахова умерла, как и говорила дочери, в тот же день. Тихо, как и жила. Заснула и не проснулась

Похороны были пышными, словно в награду за то, что княгиня так долго страдала от бедности. Если она смотрела сейчас с небес на сию печальную церемонию, то, наверное, радовалась, как богата она обставлена, как много народу собралось её проводить.

Соня рыдала безутешно, не в силах до конца осознать, что мать ушла навсегда.

Сквозь мутную пелену слез она ничего не видела, потому невестка Даша, несмотря на внешнюю хрупкость, оказавшаяся довольно сильной девушкой, во все время траурной церемонии крепко держала её за локоть.

Когда гроб стали заколачивать, Соня не смогла это выдержать. Она покачнулась, стала терять сознание, Даша и здесь оказалась на высоте. Она крикнула:

- Архип!

И мужик, одетый в ливрею дома Шарогородских и до поры, до времени скрывавшийся за спинами господ, сделал шаг вперед и ловко подхватил падающую княжну.

Дома Соня укрылась в своей комнате и пролежала почти без движения больше суток, не замечая времени и отказываясь от еды.

Агриппина, как брошенный щенок, теперь постоянно крутилась у её двери, изредка заходя в комнату и тщетно пытаясь вернуть княжну к действительности.

В очередной раз она зашла к Соне, чтобы спросить, не желает ли княжна принять его сиятельство князя Астахова, который хочет поговорить с сестрой?

Соне пришлось согласиться - не будешь же вот так валяться всю жизнь? Она ожидала, что брат начнет с ходу разговоры о её будущей жизни, но Николай был тих и грустен. Даже всплакнул.

- Маменьки больше нет. Знаешь, мне казалось, что она будет всегда. Я никогда не задумывался о...

- Смерти? - подсказала Соня.

- Бренности всего сущего. Суетимся, бегаем, интригуем, богатство добываем, праведно и неправедно, а на тот свет все равно ничего не возьмешь.

Он помолчал и неожиданно попросил:

- Соня, ты не могла бы мне рассказать, что произошло с тобою на самом деле? Куда ты пропадала? Отчего дрались на дуэли Разумовский и Воронцов? Говорят, императрице очень не понравилась эта дуэль, и то, что граф Воронцов на ней убит. Слишком много оказалось у него влиятельных родственников... Леонид все-таки попал в немилость, зря я и старался отвести от него удар. Такое впечатление, что он под этот самый удар лез нарочно...

- Зато для тебя его несчастье оказалось даром небес, - невольно уточнила Соня.

- Для меня - получилось, что я на несчастье друга свое счастье возвел, - кивнул Николай и признался. - Если бы ты знала, как я люблю Дашу! Не представляю, что бы я делал, если бы она не стала моей женой.

- Может, ты бы и не страдал, не зная, что потерял.

- Ну да, ты, как всегда, права. Так все же с чего это началось?

- Наверное, с того, что граф Воронцов питал ко мне серьезные чувства, силы которых я не увидела за его извечным кривляньем и шуточками. И тем, что он даже к нам в дом не приходил один, а все время кого-нибудь приводил, и не всегда это были люди, в глазах света достойные. Он словно бросал вызов всему петербургскому бомонду, а заодно и мне. Ведь это я не хотела видеть, каков он собою, как умен и сколько друзей у него повсюду. Таких необычных и талантливых...

- Не понял, при чем здесь его чувства? Ведь он ни разу даже не попытался сделать тебе предложения.

- Ни разу, - согласилась Соня. - Боялся, что мой отказ закроет перед ним и двери нашего дома... Впрочем, теперь это всего лишь мои домыслы. Главное, он понял, что с появлением Разумовского и его предстоящей женитьбой на мне, я потеряна для него навсегда, потому решил опорочить меня в глазах Леонида, чтобы тот от меня отказался.

- Но это же непорядочно! - возмутился Николай. - Уж от Дмитрия Воронцова я такого никак не ожидал.

- Кто знает, на что способен каждый из нас в трудные моменты жизни, философски заметила Соня. - Ты вот тоже, не успел разбогатеть, как почувствовал себя этаким Наполеоном.

- Я - Наполеоном? И в чем это, интересно знать, выражается?

- В том, что ты решил, будто можешь решать судьбы других людей, не очень интересуясь их собственными желаниями. Признайся, после того, как разладилась наша с Разумовским свадьба, ты уже присмотрел мне кого-нибудь?

Николай сконфузился.

- Был грех, подумывал. Но неужели ты станешь возражать против хорошей партии? Умный, дальновидный человек. Между прочим, генерал-аншеф. Ты будешь за ним, как за каменной стеной...

- Спасибо за заботу. Маменька, между прочим, ни к чему меня не принуждала, - глаза Сони увлажнились. - Как бы то ни было, сейчас мы в трауре, и прошу тебя, повремени со своими намерениями в отношении меня.

- О тебе же забочусь! - князя задел за живое упрек сестры; он встряхнулся точно вылезшая из воды собака, и буркнул. - Ты опять перевела разговор на другое. Как узнал обо всем Разумовский?

- А вот этого как раз я и не знаю, - задумчиво проговорила Соня. Похоже, Воронцов все время поил меня сонным отваром, так что я и видела все, как во сне. Но в чем я теперь твердо уверена, так это в том, что Леонид был в той комнате, в которой меня держали. И, думаю, показ ему устроил Дмитрий, после чего между ними и состоялась дуэль.

- Что, он знал, где ты? - не поверил Николай. - Знал, и ни словом не обмолвился ни мне, ни маменьке? Да ежели хочешь знать, так она из-за него и умерла. Неизвестности не выдержала. Нет, каков мерзавец! А я считал его лучшим другом.

- Опять ты в крайности бросаешься, - вздохнула Соня. - Погоди, не спеши отрекаться от Леонида. Может, Воронцов с него слово взял, молчать... Кстати, а ты не знаешь, куда граф Разумовский вдруг подевался?

- Могу, разве что, предположить. Я ведь теперь в полку не бываю. Не знаю даже слухов, какие ходят. Скорее всего, папенька, Кирилл Григорьевич Разумовский, отправил его с миссией в Стокгольм.

- Понятно, - проговорила внешне равнодушно Софья.

Обида и боль опять сдавили её сердце - почему он даже не попытался с нею объясниться? Что сказал ему Воронцов, неужели не покаялся перед смертью?.. Нет, что она такое говорит? Ведь уже достоверно известно: Разумовский не захотел даже слушать об извинении, и вообще вести какие бы то ни было переговоры. Дуэлянты стрелялись, и пуля попала Дмитрию прямо в сердце. Он ничего бы не успел сказать, даже если бы захотел. А если представить дело так, что он тоже не стал бы просить прощения, то он так и задумывал - оставить Леонида в неведении.

Наверное, бог покарал её. Это ведь Соня, использовав записи деда, по сути дела отобрала жениха у Даши. Интересно, счастлива ли она с её братом? А вдруг Даша тоже любила Леонида Разумовского?

Как бы то ни было, в конце концов он не достался никому из них.

- Надеюсь, теперь ты не станешь его защищать? - как сквозь вату услышала она голос брата. - Ваша помолвка оказалась расторгнутой одной стороной, тебе этим нанесено оскорбление, потому ты односторонне и можешь принять решение - дать слово другому человеку.

Он помолчал.

- Я тебе прежде не говорил, а теперь скажу. Если хочешь знать, это не только мое мнение. Послушайся ты меня в свое время, прекрати своевольничать, не случилось бы с тобой того, что случилось. Сейчас бы жила замужней женщиной и горя не знала.

- Но Леонида я любила! - выкрикнула Соня и мысленно подивилась, что сказала про свою любовь в прошлом времени. И эти странные слова брата: "Это не только мое мнение". Даша тоже так считает или он делиться своими сомнениями ещё с кем-то?

- Полюбила одного, полюбишь и другого. Стерпится - слюбится, не мною это придумано. Соня, послушай меня, - тон брата стал чуть ли не просительным. - Теперь, когда маменьки нет в живых, я несу за тебя ответственность. С другой стороны, у меня нет возможности сидеть подле тебя и караулить, у меня другие планы. Не будешь же ты жить одна в доме, где нет никого из мужчин, а значит, нет защиты от лихих людей.

- Но маменька прожила так много лет! - запротестовала Соня.

- А ты не будешь! - сказал он жестко. - Не забывай, здесь не Франция, где нравы куда как легче, здесь Россия, и я смогу найти на тебя управу, если захочу. Не противься!

Это он сказал уже помягче, и Соня поддалась на его тон.

- Скажи, Николя, а ежели я поеду во Францию к Луизе...

- Не может быть и речи! - взревел он. - Никуда я тебя не отпущу, запомни. Луиза! Простая мещанка. Нашла себе подругу! Ты, княжна, опустилась до простолюдинки. Пока я твой брат, я решаю, что для тебя лучше. Не будешь меня слушаться, я тебе гроша ломанного не дам! Смирись, и ты получишь приданое, которому позавидует любая невеста... Хочешь выдержать срок траура, пожалуйста, но потом ты выйдешь замуж за того, на кого я укажу!

Он выскочил в коридор, и Соня слышала, как Агриппина помогает ему одеваться. Отчего-то молодожены Астаховы не любили родительский дом, а жили в другом доме, на Мойке, том, что дядя невесты подарил Даше в качестве свадебного подарка.

Соня осталась одна и теперь, сидя у стола в гостиной, вспоминала разговор с братом, который совсем не походил на их прежние доверительные и теплые отношения. Николай сделал попытку прижать её ещё при жизни маменьки, но тогда Соня сумела отбиться. Теперь же... Она в унисон своим мыслям горестно взмахнула рукой и задела лежащий тут же поднос с сегодняшней почтой.

Это было какое-никакое занятие, и она наскоро просмотрела письма. Соболезнования. Соболезнования... А вот и письмо из Франции от Луизы. Она ещё ни о чем не знала, да и нынче у Софьи все руки не доходят известить гувернантку о смерти бывшей хозяйки. Потому и тон письма, нетерпеливо вскрытого княжной, не ко времени веселый и даже озорной.

Гувернантка, а теперь и подруга, писала:

"Моя дорогая княжна! Я все-таки осуществила свое намерение посмотреть на этого барона Огюста. Так случилось, что мне не понадобилось даже ехать под каким-либо предлогом в его родовой замок. Он сам прибыл в Нант отдыхать. И для этого снял дом на берегу Луары, на время своего отдыха и, как оказалось, совсем недалеко от нас. Мне осталось совсем немного - просто попасться ему на глаза, а потом и сообщить, будто невзначай, что я хорошо знакома с его родственницей..."

Простолюдинка, мещанка, - вспомнила Соня слова брата. Но кто из аристократов стал бы так заботиться о Соне, пытаться устраивать её судьбу? Любить её так бескорыстно...

Она вдруг представила себе Францию, в которой никогда не бывала. Портовый город. Устье реки, впадающей в океан. Конечно, трудно представлять то, чего не видела, но картинка все равно получалась захватывающей. Простор, безбрежность - такие понятия живут в каждой романтической душе, чего Соня, по её мнению, вовсе не была лишена.

Увы, она не сможет поехать во Францию. Разве что, когда-нибудь, с мужем... И правда, где ей взять столько денег...

Какая-то мысль мелькнула и скрылась в глубинах сознания. Соня, что называется, попыталась ухватить её за хвост. Деньги... Замужество... Деньги...

Кстати, у неё ведь есть деньги. То есть, не совсем деньги, но то, что в деньги можно превратить. И как Соня могла забыть о припрятанном золотом слитке! У неё есть целых шесть фунтов чистого золота!

Остальные слитки брат давно пересчитал и спрятал в другое место, потихоньку продавая золото и переводя его в обычные деньги.

О том слитке, что остался у сестры, он и не подозревает. Получается, Соня это золото украла? Но у кого? У брата. А кто вообще сказал, что принадлежит оно только брату? Конечно, ежели не делать себе поблажек, то придется согласиться: Соня вполне способна на нехорошие поступки. Если бы она его не стыдилась, то и не стала бы от Николя скрывать. Тогда отчего ей ничуточки не стыдно? Выходит, и совесть княжны допускает, что иногда поступать против правил можно? Или дает знать себя дедова кровь?

Если разобраться, письмо, которое писал во Францию дед, содержит намек на ещё большее богатство, которое принадлежало Еремею Астахову и французу Антуану де Баррасу... Откуда он родом-то, Антуан этот? Не будешь же перетряхивать всю Францию в поисках человека, о котором известно только имя.

Момент! А что, если в дневнике деда есть упоминание о знакомстве с этим самым Антуаном? Какое счастье, что в хлопотах, связанных то с собственной свадьбой, то с похоронами матери Николай забыл о дедовом дневнике! Но он в любое время может о дневнике вспомнить и потребовать его у Сони.

Она чуть ли не бегом поспешила в свою комнату, чтобы немедля просмотреть записки предка. Ладно, пусть она - воровка, и вообще совесть у неё нечиста, но Соня ни за что не расскажет брату, зачем она собирается уехать во Францию. А если точнее, удрать, сбежать, исчезнуть, потому что проделывать то, что замыслила она будет тайком, не посвящая в него князя Астахова.

Она стала лихорадочно искать в дневнике имя, на которое при первом просмотре совершенно не обратила внимания, поскольку ей оно ни о чем не говорило..

Дед вообще был непоседой и, в отличие от своих потомков, ездил по всему свету. Вот его впечатления от посещения Германии. Он останавливался в городишке со странным названием Спа, где встретил несколько своих знакомых из России. Дед с юмором описывал их высокомерие и самонадеянность, которые вовсе не располагали к ним местных жителей.

Затем он перебрался во Францию. Его впечатления от города Дежансона, где он познакомился... Вот, это он и есть. Антуан де Баррас! Человек, с которым, по выражению деда, у него нашлось немало общего.

"Я приехал в город Дежансон - город истинно европейский, со столь любимой католиками готикой, куда, впрочем, съезжаются путешественники больше из-за того, что местная грязь имеет, говорят, целебные свойства. Хотелось бы и в Петербурге иметь такую же. Представить только, тебя ею забрасывают, а тебе это лишь на пользу!.."

Даже наедине сам с собой Еремей Астахов не мог не ерничать. Впрочем, дед, как и сама Соня, был неравнодушен к истории, так что его пространные рассуждения конечно же интересны, но поскольку она торопится, их пока можно пропустить.

"... Антуан настолько воспылал ко мне симпатией, что повел меня в свою лабораторию, чего, как я понял, не удостаивались даже его приятели-французы, а также близкие родственники... Мы немало посмеялись над изысканиями наших "коллег" - алхимиков, которые пытались получать золото с помощью философского камня. "Однако, его можно получить из золотоносной руды безо всякого колдовства", - сказал Антуан и при этом так хитро взглянул на меня, что я понял: он готов открыть мне некий секрет, но с каким-то условием. Чего-то ему в такой работе не хватало. Может, он увидел во мне соратника, или человека, обладающего нужными знаниями, благодаря чему вдвоем мы получим то, что пока не под силу ему одному..."

Соня разыскала то, чего хотела! И ей было приятно, что все-таки не было никакого колдовства в изготовлении найденных ими слитков. Обычное производство, секретом которого владели два человека: француз и русский, причем последний буквально накануне своей смерти собирался получить ещё какую-то половину, ему причитающуюся.

А что, если эта половина так и ждет его наследников во французском городе Дежансон? Вот бы Соне удалось его получить, она бы стала богатой и вполне самостоятельной женщиной, могущей решать свою судьбу... Ничего не поделаешь, придется ей на всякий случай прихватить с собой дневник. Авось, брат пока обойдется без него. Кроме того, хорошо бы как-нибудь раздобыть то письмо, на которое её совсем недавно выманил граф Воронцов. Точно лису на курицу!

Первым желанием Сони поначалу была поездка к бывшей гувернантке. Теперь она решила, что с визитом к Луизе можно обождать, а наведаться вначале туда, где шестьдесят лет назад жил товарищ деда, вдвоем с которым они занимались незаконным производством золота. Вряд ли правители Франции или России, узнав об этом, не призвали бы "соратников" к ответу. Уж не собирались ли эти два пирата в будущем отливать золотые монеты, подобные тем, что чеканило государство? А иначе почему нигде в записях деда он не оговаривался о том, чтобы превратить золото в монеты или деньги более-менее законным путем?

Неизвестно почему, эта мысль пришла в голову Соне. Чем больше она знакомилась с записями предка, тем больше верила в его дух авантюриста. Законопослушным гражданином его можно было бы назвать с превеликим трудом.

Она отчетливо представила себе лукавые глаза деда, чей портрет висел у Астаховых в гостиной. Как ни чопорна внешне его поза и выражение лица, а бесовский огонек в глазах князь Еремей не смог скрыть от художника.

Для такого человека, понятное дело, нужна была потайная комната. И уж не для отвода ли глаз лежала в ней на самом видном месте "Алхимия" Фламеля?

Глава одиннадцатая

Только теперь Софья поняла, что иметь друзей, или хотя бы хороших знакомых, которым можно довериться, всякому человеку необходимо. Кому она сможет открыть свои намерения? Не пойдешь же по Петербургу со слитком золота, расспрашивая встречных-поперечных, где можно обменять его на деньги?

А потом, ей ведь надо будет зайти в полицию, выправить подорожную, паспорт на Агриппину. Найти почтмейстера, заказать лошадей... Кто станет этим заниматься? Ничего противозаконного в желании княжны Астаховой уехать во Францию нет, а все равно оглашать это свое намерение она бы не хотела, справедливо полагая, что брат в этом случае сделает все возможное, чтобы во Францию её не отпустить.

Кто знает, что придет в голову князю Астахову, который уверен, что у сестры денег нет, потому он может позволить себе указывать, как ей жить и что делать. Таким своим поступком она выбивала почву из-под его ног, позволяла другим усомниться в его правах, как главы рода...

В общем, как ни крути Софья, а обращаться со своими проблемами придется к всесильной мадам Григорьевой. Отчего-то княжна была уверена, что для этой женщины нет нерешаемых проблем.

Главное, чем привлекала Соню эта женщина, - обещанием полного сохранения тайны, которую княжна решила ей поверить. Конечно, насчет одной лишь поездки во Францию, избегая, по возможности, объяснений о том, откуда у неё взялся слиток золота.

Опять, как и в прошлый раз, Соня взяла с собой Агриппину, которую прежде выслала за извозчиком. Ежели теперь у Астаховых и была карета, то пользовался ею исключительно князь Николай Астахов.

Соня не роптала. Брат был теперь главой рода. В его руках и должно сосредотачиваться все, хотя бы и найденное золото.

Мадам Григорьева встретила Софью если и не как близкую родственницу, то как хорошую знакомую, каковую ей всегда приятно видеть. Правда, по титулу не величала, но по имени-отчеству и на "вы". И ни одним движением или словом не напомнила ей о том, что когда-то - впрочем, совсем недавно Соня обращалась к ней по деликатному вопросу.

- Знаете, о чем я подумала, Аделаида Феликсовна? - проговорила Соня. Будь в нашей стране матриархат, из вас получился бы великолепный канцлер.

Та ничуть не удивилась, но несогласно покачала головой.

- Ежели звание сие дали бы мне как министру иностранных дел.., Григорьева в шутку задумалась. - Ах, Софья Николаевна, могу только догадываться: вы говорите о государстве, в котором правят женщины. То есть, не только престол, а и Сенат, Канцелярия, войска - все у них в руках?

Соня, улыбаясь, кивнула.

- Я вам скажу так: глупости все это, душечка! Ну какой из меня канцлер? Прежде, чем от других послушание требовать, он сам должен дисциплину уважать. А разве потерплю я чье-то превосходство над собой? В своем деле я сама себе голова, а там изволь подчиняться какой-нибудь дуре. Или представьте себе, коли две женщины, каждая из которых не уступает другой по уму, - или по самомнению, - на одной ступеньке окажутся? Они же друг дружке глаза выцарапают. А уж крику будет, гаму... нет, отвел нам господь место в жизни, его и надобно держаться. Хорошо уже то, что мы можем, понятное дело, с умом, так себя поставить, что правим, не будучи коронованы. Мужчинам, которые намного слабее нас духом, служим поддержкой да опорой... Но у вас ко мне дело, как я понимаю?

- Дело, Аделаида Феликсовна, да ещё какое. С тем, первым, по сложности и не сравнить... Не знаю даже, с чего и начать.

- Начнем мы, ангел мой, с чаю. Я вот Марфушу кликну, она и принесет. Ты опять с моими любимыми пирожными приехала. Хвалю за уважение. Могу сказать, Мария Владиславна свою дочь хорошо воспитала.

Григорьева как-то незаметно перешла на "ты", но звучало это у неё без амикошонства, как обращение старшей подруги. Соня, при упоминании имени матери, не выдержав, всплакнула.

- Маменька часто говорила мне: ангел мой!

- Поплачь, поплачь, - покивала Григорьева. - Как тут не заплачешь, коли сиротой осталась. Но с другой стороны, о маменьке можно не печалиться: сказывают, княгине легкую смерть бог отпустил.

- Во сне скончалась, - вздохнула Соня.

- Все там будем. Потому наше дело - жить сколько отпущено, да покойных не забывать, желая им всякий раз царствие небесное и молясь о них перед богом.

Она говорила всякие необязательные вещи, пока её служанка устанавливала на столе самовар, чашки и вазочки со всевозможными вареньями и прочими домашними сладостями.

- Люди знают, что я сладкое люблю, вот и несут, кто что может, - для чего-то объяснила Соне Григорьева.

Дождавшись, пока они остались одни, хозяйка отхлебнула в очередной раз из чашки ароматный чай и цепко взглянула на Софью.

- Теперь, пожалуй, можно и к делу приступить. Что за нужда у дочери моей милой, ныне покойной приятельницы?

Аделаида Феликсовна говорила безо всякого кокетства, хотя Соня мимоходом подумала, что её маменька вряд ли считала приятельницей мадам Григорьеву. Но сейчас княжне было не до тонкостей, потому что эта женщина была её единственной надеждой.

- Мне нужно уехать, во Францию, - с ходу выпалила она. - И потому выправить, что там положено, паспорт, подорожную - все необходимые документы... На меня и Агриппину.

- Неужели брат твой не может этого сделать? - вроде удивилась Григорьева. - У него такая теща, к самой императрице приближена, а значит, и связи - не чета нашим!

- Я бы хотела, Аделаида Феликсовна, уехать тайком от брата, потому что он никогда меня в эту поездку не отпустит.

- Понятное дело, - усмехнулась та, ничуть не удивившись Сониному откровению, - ежели у него для тебя уже и жених заготовлен. А ему и княжеское слово дадено...

- Жених? - изумилась Соня. - А я думала, Николай просто так, строгость на себя напускает... И вы знаете, кто это?

- Знаю, отчего не знать. Думаю, для многих петербуржцев это уже не тайна, не все же затворниками живут, как княжна Астахова.

- И вы можете мне сказать, кто он? - робко спросила Соня, опасаясь, что Григорьева не станет с нею об этом откровенничать. Ежели все её знания стоят таких денег...

- Скажу. Генерал-аншеф Старовойтов. Дворянин. Вдовец. Денег - куры не клюют. Отчего же ему, старому сморчку, каковой привык себе ни в чем не отказывать, не захотеть жениться на этакой ягодке... Что ему мнение света, с его-то деньгами?!

- Мнение света? Вы хотите сказать, Аделаида Феликсовна, что это самое мнение настроено ко мне враждебно?

- Еще как враждебно, моя душечка! Покойного Дмитрия Алексеевича многие жаловали: шутник, балагур, легкий человек. Злословят, что в тихом болоте черти водятся. Мол, Астахова сиднем сидела, тихоню из себя строила, а теперь, по её вине, каковая выражалась в неумеренном кокетстве и сталкивании лбами ухажеров, один молодой человек в могиле, а другой изгнанник из собственного отчества. Говорят, императрицу это событие разгневало. Ежели бы не Екатерина Ивановна Шарогородская, пожалуй, могли бы тебя, ангел мой, насильно в монастырь сослать. К зятю она благоволит, вот за тебя и заступилась...

Только тут Соня осознала, как отозвалось в петербургском обществе происшествие с нею, а она-то думала, что это лишь достояние их семьи.

- Понятное дело, и семья графа Воронцова наказания виновных требовала, - услышала она голос Григорьевой, едва приходя в себя.

Выходит, не так уж не прав был князь Астахов, стараясь найти сестре жениха и тем самым погасить пламя страстей, бушующее в среде петербургского бомонда. Ведь страсти эти могли навек погубить репутацию самой благопристойной девицы, так что ей и вправду оставалась одна дорога - идти в монастырь!

- Значит.., - голос Сони дрогнул, - вы думаете, маменька об этом знала?

- Как не знать, ежели Шарогородская к ней сразу после дуэли ездила. Тогда ещё и ты не нашлась. То есть, кое-кто думал, что княжна Астахова отсиживается где-то, ждет, пока шум утихнет. В причине дуэли девицу обычно не винят, а тут будто постарался кто, у всех на слуху имя Софьи Астаховой было...

Соня побледнела, почувствовав, что ещё немного, и она упадет в обморок. Ведь не прямо в лоб обвиняя, но все же Григорьева дала понять, что в смерти княгини Астаховой есть вина и её дочери.

- Марфуша! - услышала она обеспокоенный голос мадам Григорьевой, и вскоре к её лицу поднесли флакон с нюхательной солью.

Над уже лежащей на кушетке Соней склонилось обеспокоенное лицо Аделаиды Феликсовны.

- Деточка, так ты ничего об этом не знала? А я-то, старая курица, раскудахталась. Думала, ты от позора бежишь... Говоришь, во Францию уехать намерилась? Уж не к Луизе ли, гувернантке своей.

- К ней. А как вы догадались?

- Особого ума на это не требуется. Гувернантка у тебя француженка, вон до сих пор вы с нею переписываетесь. К тому же, ещё дед твой Еремей все к французам тянулся. Дружок у него был, помнится, в городе с названием... Дежансон!

Соня от неожиданности вздрогнула. Неужели от этой женщины нельзя ничего скрыть? Между тем, Григорьева улыбнулась впечатлению, которое произвела на свою посетительницу, и скромно заметила:

- У каждого из нас свои секреты, не правда ли, дорогая?.. Как, пришла в себя или ещё полежишь?

- Нет, со мною уже все в порядке, - проговорила сконфуженная Соня, опять садясь к столу. - Извините меня.

- Ничего, это со всеми бывает, - проговорила Григорьева, протягивая ей чашку со свеженалитым чаем. И продолжила беседу с Соней, будто ничего не случилось. - Во Францию, говоришь, поехать собралась. А ты хоть понимаешь, дитя мое, как дорого стоит подобная услуга? Найдутся ли у тебя такие деньги?

Деловой тон женщины привел в себя Соню куда быстрее, нежели её участие.

- Найдутся, - кивнула княжна. - Правда, деньги из того, что у меня есть, ещё нужно получить. Обменять. Продать. В общем, деньги мои пока заключены вот в этом золоте.

Она выложила на стол из сумочки золотой слиток, который звякнул, задев её блюдце.

Григорьева протянула руку и взяла слиток. Подбросила его слегка уже привычным для Сони жестом и сказала:

- Шесть фунтов.

- Точно.

Соня уже ничему не удивлялась.

- Я дам тебе за него полторы тысячи рублей.

Княжна ожидала получить чуть ли не вдвое больше, но она не промолвила ни слова, а только согласно кивнула. Григорьева все же уловила тень разочарования в её глазах и сочла нужным пояснить:

- Слишком большие расходы предстоят. К тому же, не знаю, известно ли тебе, но у меня принцип: дружба дружбой, а денежки врозь. А тебе, при разумных тратах, хватит и на обратный путь, и на месяц-другой проживания во Франции. Или сколько времени ты намерена там быть?

Соня чуть было не сказала: всю оставшуюся жизнь, но вовремя остановилась. В такие подробности посвящать Аделаиду Феликсовну вовсе нет необходимости. Равно, как и город, в который Соня поначалу отправлялась, называть ей не хотелось. Тем более, что о нем Григорьева знала, и могла, наверное, догадаться, что княжну влекут туда вовсе не целебные грязи. Потому она сказала, что в самом деле едет к своей приятельнице Луизе в город Нант.

- Вот видишь, и здесь экономия. Подруга-то, небось, за постой брать не станет. А уж совсем худо придется, небось, к тому времени брат откликнется, не бросит непослушную сестру в беде.

Соня усмехнулась про себя тому, как лихо решала мадам Григорьева её проблемы, не забывая о своих. И за всеми участливыми речами в ней не виделась желания помочь "дочери своей приятельницы" бескорыстно. Что поделаешь, придется Соне привыкать, что и такие люди живут на свете, которые разделяют деньги и сердечные отношения...

- Жениху-то, прости за любопытство, сообщать не будешь? - спросила её между тем Аделаида Феликсовна.

Этот простой вопрос поставил Соню в тупик. А есть ли теперь у неё жених? Понятное дело, она на Леонида обиделась, но и обстановка, в которой он оказался, возможно, хоть частично его извиняет. Впрочем, это уже Соня подумала несколько отстраненно - до его ли неприятностей теперь ей, загнанной подобно дикому зверю?

Никогда прежде свет так жестко не занимался её персоной, клеймил и брезгливо отстранял от себя, словно она совершила самый смертный грех!

Григорьева поняла её колебания.

- Значит, решила Разумовскому ничего не сообщать?

Софья почувствовала некое раздражение: так дотошно не допрашивала её даже маменька!

- Он тоже мне ничего не сообщил, - сухо проговорила она.

- Да? - непритворно изумилась Аделаида Феликсовна. - А мне казалось... Понятное дело, в такой суматохе мало ли что покажется...

Она оборвала себя на середине фразы и помолчала, покачивая головой каким-то своим мыслям. Но спросила Соню о другом.

- Насколько я знаю, ничего страшного с тобой, княжна, не случилось? Свет-то может болтать о чем угодно, но я осмелюсь предположить совсем другой ход событий, - невинно поинтересовалась Аделаида Феликсовна.

- В физическом отношении со мной ничего плохого не произошло, ответила Соня, недоумевая, почему она вообще обсуждает такие деликатные вопросы с посторонним человеком?

Наверное, она оказалась не права. Мадам Григорьевой больше подошла бы стезя настоятельницы женского монастыря. Тогда она смогла бы исповедовать заблудших женщин, которые без колебаний делились с нею своими сокровенными тайнами.

- Понятное дело, твоей репутации, равно как и душе, вред нанесен немалый, - согласилась Григорьева - Но кто из нас не страдает без вины? Ежели бы знала ты, ангел мой, сколько людей на каторгу безо всякой вины попадают! Несут позор, коего не заслужили... Бог терпел и нам велел... Эх, гордыня у вас, молодых, непомерная. Боитесь лишний раз голову склонить. А ну как подумает кто, будто вы недостаточно высоко себя несете! Смирение ли нас унижает?.. Но это я так, по-матерински. У самой дети и своевольничают, и мать не всегда почитают как должно. Не мы ли для вас стараемся, не щадя живота своего, чтобы вам же, детям нашим, легче жилось...

Она некоторое время помолчала, но Соня не стала ей отвечать, и Григорьева сама себе кивнула. Сказала как о решенном.

- Все, что нужно, будет готово через неделю. На тебя и на твою девку. Она ведь крепостная?

Соня нерешительно кивнула. Прежде она о таком не задумывалась, но раз и прочие их крестьяне крепостные, значит, и Агриппина к таковым относится.

Аделаида Феликсовна поднялась из-за стола вслед за Софьей, выпрямляясь и принимая вид строгий и опять официальный.

- Вот её, ваше сиятельство, ко мне и пришлете. Можно с утра, пораньше. Мне долго спать дела не позволяют.

Она поклонилась Соне, словно и не было между ними только что доверительной беседы. Может, так и лучше. Княжна вовсе не чувствовала себя задетой откровениями мадам Григорьевой, оттого, что верила её молчанию. Даже, несмотря на неприятные для себя новости, Соня почувствовала некоторое облегчение, словно после исповеди получила отпущение грехов.

Нет, пожалуй, где-то в глубине души её ворочался червячок сомнений: не приведи бог обманет её Аделаида Феликсовна, ведь и не пожалуешься никому. Ни брату, ни полицмейстеру.

Случись такое, покинуть Россию у Сони не было бы никакой возможности. Ей и теперь-то неизвестно, на что покупать вещи в дорогу, потому что потом, через неделю, когда будут готовы документы, она не согласна медлить ни единого часа. А будет, что называется, сидеть на чемоданах и лишь ждать паспорта и деньги.

Помоги, Господи, таки дождаться этой минуты и наконец почувствовать себя свободной женщиной.

"Свободной от любви? - поинтересовался внутренний голос. - А разве можно вот так, в одночасье, от неё освободиться, всего лишь уехав в другую страну?"

Между тем, настало время сказать о предстоящем отъезде Агриппине. Без неё Софья не смогла бы даже собрать вещи. Кажется, Николя давал ей на хозяйство какие-то деньги. Может, из них можно выкроить кое-что и на покупку некоторых нужных в дороге вещей.

Она ожидала, что горничная испугается, станет её отговаривать, предлагать поставить в известность князя Астахова, то бишь, Сониного брата, - ничего подобного. Агриппина обрадовалась как ребенок. Она едва не завизжала от восторга. Так, что даже Соне пришлось, что называется, опускать её на землю.

- Об этом никто не должен знать, - сказала она.

- Знамо дело, - согласилась служанка, - Николай Николаич ни в жисть нас во Францию не отпустит! Не беспокойтесь, княжна, я буду собираться тайком. Даже Груше не скажу. Мало ли...

Соню это заявление умилило и рассмешило. И даже странным образом сблизило с горничной, так что она призналась девушке:

- Вот только деньги у нас будут не раньше, чем через неделю. Ежели я ничего не придумаю.

Что такого особенного могла "придумать" Соня. разве что попросить денег у брата в очередной его визит. А на что? Притвориться послушной его намерениям и сделать вид, что она готовится к тому времени, когда можно будет снять траур по матери?

Пока она так размышляла, Агриппина тоже что-то там прикидывала, а потом решительно тряхнула головой.

- Вот что, Софья Николаевна, я много лет копила деньги на "вольную". Случалось, княгиня дарила на праздники или именины копейку-другую. Господа, что в гости приходили, иной раз мелочь давали. По завещанию ваша маменька мне кое-чего оставила - князь Николай Николаевич все до копейки отдал. Одним словом, накоплено у меня восемнадцать рублей двадцать две копейки. Я вам их отдаю на покупки в дорогу. Пока, значит, мадам Григорьева не отдаст вам остальные деньги.

Ну как не порадоваться такой простоте! Соня, конечно, хотела бы иметь в дорогу гардероб, как и положено девушке из княжеского рода. Ведь кроме дорожного платья, хорошо бы и иметь такое, в которое можно будет переодеться, делая визиты в городе Дежансон... Агриппина выжидательно смотрела на свою госпожу.

- Мадам Григорьева? - переспросила Соня. - А почему вообще ты решила, что деньги мы получим от нее?

- Кто ж ещё в таком деле вам поможет? - рассудительно проговорила Агриппина. - Я ведь наперечет знаю всех ваших знакомых - к ним бы вы не стали обращаться. Иное дело, Аделаида Феликсовна. Эта женщина ох как непроста! Но, говорят, ежели за что берется, непременно сделает.

- Ты думаешь, она меня не обманет? - вдруг спросила Соня; никогда прежде она ни в чем не советовалась с Агриппиной, но та её вопросу и не удивилась.

- Навряд ли, - качнула головой служанка. - Это ж одного обманет, а другой прознает, да никогда к ней не обратится. Нет, думаю, мадам Григорьева потому и посетителей самых богатых имеет, что свое слово держит крепко. Каждый приходящий допрежь всего знает: ЕЙ МОЖНО ВЕРИТЬ!

- Пожалуй, ты права, - подумав, сказала Соня и в первый раз не стала посмеиваться над Агриппиной, а переглянулась с нею почти заговорщически, как с доброй подругой.

- Что касаемо вольной, - сказала княжна, - я её тебе и так дам. Вот вернемся из Франции.

Агриппина озадаченно на неё поглядела. Неужели то, о чем она всю жизнь мечтала, сбудется так легко? Но тогда... нужна ли ей эта вольная?!

Софья ожидала, что обещанная мадам Григорьевой неделя будет тянуться очень долго. Однако, за сборами и хлопотами по дому - она всерьез собиралась остаться во Франции, потому хотела, чтобы брат с молодой женой, принимая дом под свою опеку, то ли для того, чтобы продать его, то ли сдать в аренду, не мог упрекнуть сестру в бесхозяйственности - время пролетело незаметно.

Как ни странно, мысли о Разумовском почти не беспокоили её. Соня слишком была обижена на бывшего, как она теперь мысленно его называла, жениха, не только не пришедшего ей на помощь в трудную минуту, но и не пожелавшего увидеться с нею перед отъездом в Швецию.

Как сказала бы маменька, не всяк умирает, кто хворает. Что поделаешь, раз пришлось ей полюбить не того человека, кто любви достоин.

В романах, ею читанных, девица в случае разочарования в любви, после долгих душевных мук, шла в монастырь, - сколько раз Соню пугали этим монастырем то маменька, то брат, - или кончала жизнь самоубийством. Соне ничего их этого вовсе не хотелось. Если подумать, она ещё и не жила в полную силу своих способностей. "Потому, что не имела возможностей!" пошутила она сама с собой.

Мир не перестал существовать с предательством возлюбленного и, кто знает, может, во Франции ждет её иная судьба...

Если на то пошло, княжна должна быть даже благодарна графу Разумовскому. Он невольно помог ей осознать себя женщиной, способной к любви, и вообще к страстным чувствам, а вовсе не лягушка, как однажды пошутил о ней ныне покойный Воронцов.

Она привела в порядок все свои записи - вздумай-таки Николай сделать незавершенное ею - начертить генеалогическое древо рода Астаховых, вот же запало оно ей в голову! - все нужные документы оказались бы у князя под рукой. Разложенные в хронологическом порядке.

Соня собрала их все в одну стопку и перевязала ленточкой - этакий своеобразный архив. Сопроводила его письмом для брата.

"...Умоляю тебя, сохрани все документы в целости. Ежели не для себя то ли времени у тебя не окажется, то ли интереса к этой работе - хотя бы для своих детей или внуков. Кто знает, доведется ли мне продолжить сие дело..."

Тут она немного пококетничала. Нарочно, для того, чтобы ввести брата в заблуждение насчет своих намерений уехать во Францию навсегда. После того, что она узнала от Григорьевой, поступить так, как говорится, сам бог велел. Но пусть брат не догадывается об этом. До поры.

Агриппина теперь не ходила за нею хвостом, как прежде: работы у горничной было невпроворот. Лишь изредка она появлялась, чтобы уточнить, нужно ли упаковывать ту или иную вещь. Впрочем, и это она спрашивала больше для того, чтобы княжна не упрекала её в самоуправстве. Чтобы показать, что она ничего не делает без её одобрения. Не дай бог, княжна на неё осерчает и не возьмет с собой в столь вожделенную Францию!

Убедившись в очередной раз, что все идет как надо, Соня отправилась в покои матери. Ей хотелось напоследок подышать родным духом, который и поныне витал в комнате покойной. И поплакать в очередной раз над тем, что не смогла в старости порадовать свою мать. Может, и невольно ускорила её смерть... Но о таком думать Соне было страшно.

Никаких документов в комнате матери княжна не ожидала там найти. Разве что, не сложенное в шкатулку с письмами её подруг, какое-нибудь одно письмо, перечитываемое княгиней накануне смерти.

Вид знакомой с детства обстановки в покоях матери вызвал слезы на глазах Софьи. Милые безделушки у зеркала на кружевной салфетке, выгоревший венок из флердоранжа, капли в пузырьке из темного стекла - все вещи казались будто нарочно в ней расставленными. Так сиротливо выглядят декорации на сцене, на которой закончилось недавно какое-то действо, и куда актеры уже не вернутся.

Так и есть! Один конверт лежал на столике у кровати покойной княгини. Оказывается, Соня изучила привычки матери, которая любила, как она сама посмеивалась, заглядывать в прошлое, перечитывать письма подруг и родственников.

Странно только, что письмо даже не распечатано. Соня перевернула его и не поверила глазам: на конверте было написано знакомым размашистым почерком: "Княжне Софье Николаевне Астаховой в собственные руки".

Она будто в один момент обессилела, и на лбу её выступила испарина. Как попало сюда это послание? И почему Соня о нем ничего не знает?

Обламывая ногти, она стала поспешно открывать конверт. Судя по дате, написано письмо было в тот день, когда состоялась дуэль между Воронцовым и Разумовским, в тот день, когда Соня вернулась домой, и когда, по свидетельству мадам Григорьевой, к княгине Астаховой приезжала с визитом Екатерина Ивановна Шарогородская.

Кстати, её визиты всякий раз приносили семье Астаховых те или иные перемены, словно Екатерина Ивановна была неким вестником судьбы.

Из письма на Соню словно хлынул поток невидимой нежности, в момент согревшей ей сердце.

"Дорогая Софья Николаевна! Сонечка! Любимая! Единственная женщина на свете. Нет слов, чтобы описать мою вину перед тобой, и то раскаяние, которое я испытываю. Нет горше муки для меня, чем невозможность припасть к твоим ногам, умоляя о прощении.

Поверь, голубка моя, я не принадлежу к тем людям, которые, выслушав навет недоброжелателя, гордо поворачиваются и уходят, оставляя в неведении любимое существо, в отношении своих намерений и обид.

Я убил графа Воронцова на дуэли, не играя, не красуясь перед свидетелями. И, откровенно говоря, даже не дав ему прийти в себя. У него не было ни одного шанса. Я просто прицелился и выстрелил, без жалости и сожаления, как убивают бешеную собаку. А все из-за того, что он посмел бросить тень на любимую мной женщину. Да что там, тень, он думал, что скомпрометировал тебя в моих глазах, уверяя, что ты пришла к нему сама, желая изменить мне накануне свадьбы.

Да, я был в той комнате, где этот негодяй тебя скрывал. Думаю, ты догадалась, и ты права в своих догадках: Дмитрий взял с меня слово, что я не попытаюсь тебя освободить. Но я не давал слова, что мой ординарец и доверенный человек, знакомый тебе лейтенант Князев, не подкупит с моего ведома слуг в доме, где тебя насильно удерживали. Тебя должны были усадить в карету и доставить домой, едва ты придешь в себя. Полагаю, ты читаешь мое письмо в своей девичьей опочивальне, куда мне отчего-то хотелось заглянуть хотя бы одним глазком...

В том, что Воронцов не вернется в дом, где тебя скрывали, я уже был уверен. Возможно, я покажусь тебе чересчур жестоким, но когда на одной чаше весов лежит честь любимой женщины, а на другой - жизнь никчемного человека, я считаю себя не в праве медлить и рассуждать.

Когда я стоял у изножья кровати, на которой ты, любовь моя, лежала одурманенная чем-то, скорее всего, опиумом, я нарочно подал голос, хотя, по мнению графа, не должен был этого делать. У тебя на лице отразилось усилие - ты пыталась проснуться, прийти в себя, но смогла лишь шевельнуть ресницами. Если бы твое нахождение здесь было добровольным, как уверял меня Дмитрий Алексеевич, зачем тебе нарочно одурманивать себя?.."

Соня, не выдержав, расплакалась. Почему, почему она столько дней горевала о потере возлюбленного, о его мнимом предательстве, в то время, как здесь, на столике, лежало письмо, все объясняющее? Неужели княгиня... Неужели маменька не простила Леониду смерти графа Воронцова?

Впрочем, маменька умерла, и обсуждать её поступки, особенно теперь, дочь не должна. Остается думать, что лишь скорая кончина не позволила Марии Владиславне отдать Соне письмо, которого она так ждала.

Она ждала, ждала это письмо! Ну почему это произошло?! Соне захотелось позвать Агриппину, которая не могла не знать о послании, и надавать ей пощечин. И не брать её с собой во Францию... Момент! Значит, она все же собирается туда ехать, несмотря на вот это письмо жениха?

Собирается. Во Францию Соня все равно поедет. Ненадолго, на месяц-другой. Возможно, и Леонид вернется вскоре из своей Швеции. Или пришлет за ней... Почему, кстати, он не подумал о том, чтобы взять её с собой? Не разрешил дядя? А он его послушал?

И еще. Соня хотела бы отбросить эти мысли, никогда больше к ним не возвращаться, но кто-то в глубине её души будто совал княжну носом в очевидное и говорил: "Задумайся, перечти письмо - что же он такое пишет, этот твой жених и возлюбленный! Он считает, что вправе отнимать жизнь у человека, которого он приговорил, заранее не давая ему шанса усомниться, или раскаяться, или попросить прощения. Он горд и жесток, не имеет жалости к тому, кто обидит его - пусть он и говорит, что думал лишь о твоей поруганной чести. Сможешь ли ты быть счастлива с таким человеком?!"

Несмотря на то, что случилось с нею, Соня все же не могла заклеймить Воронцова человеком ничтожным. Да ему нет оправдания, но он любил Софью много лет, в том не было сомнения. И поступил с нею по своему разумению, может, в порыве отчаяния, нежелания поверить, что теперь-то уж она потеряна для него навсегда...

Иными словами, в голове княжны царила некая сумятица. Конечно, она не для того ехала во Францию, чтобы разобраться во всем вдали от родины, но просто решила пока не делать особых выводов, а обдумать на досуге случившееся с нею.

Может, Леонид напишет ей из Стокгольма, сообщит адрес, а брат переправит его ей во Францию? Но стоит ли надеяться на брата? Разве не будет он зол на сестру, которая его ослушалась? А если он захочет вообще вычеркнуть Соню из своей жизни и своей памяти?

Пожалуй, лучше всего письмо для брата переписать. Прежде всего, попросить прощения и намекнуть, что во Франции может находиться куда большее богатство, чем то, которое нашли в потайной комнате деда. Признаться в том, что нечаянно у неё остался один золотой слиток, на деньги от продажи коего Соня и выправила себе проездные документы...

А ещё она попросит его сохранить бумаги, которые она так скрупулезно собирала, до её возвращения. Потом, когда она постареет, у неё будет время не спеша продолжать свою работу.

И намекнет, что все найденное Соней, непременно будет поделено между ею и братом... Николай уже сетовал, что они нашли золота вовсе не так много, как нужно для богатой жизни...

Надо сделать и распоряжения насчет родительского дома, оставленного ей в наследство маменькой. С ведома брата. Пусть он пришлет сюда кого-нибудь из крепостных, чтобы в доме жили и следили за ним. Пока Софья не вернется...

Такое впечатление, что она все время думает о мелочах, упуская из виду самое главное.

Конечно, Соня ни словом не упрекнет брата, что он взял себе все наследство деда. Кстати, найденное ею. Нет, не стоит злить Николая. Тем более, что он вложил деньги в какое-то дело и надеется, что оно принесет ему, по меньшей мере, двойную прибыль. Мол, тогда он выделит Соне её долю.

Нет, все говорит за то, что надо попытаться вернуть дедову часть "французского" золота. Чем больше Соня о нем думала, тем все более реальные очертания принимало это богатство. Появлялась уверенность, что оно на самом деле есть, и ждет своего хозяина.

Княжна поймала себя на том, что, против ожидания, не чувствует особой радости, найдя письмо жениха. Неужели её такая страстная, как она думала, любовь, так же внезапно кончилась, как и началась? Неужели мысль, покинуть Россию и никогда сюда больше не возвращаться, сильнее, чем её чувство к Разумовскому?

Некстати, как ей подумалось, всплыла пословица, которую любила говаривать её нянька, когда Астаховы гостили в своем крохотном имении: глупа та птица, которой гнездо свое не мило.

И вправду, Софья так рвется прочь из России, словно на чужбине её медовыми пряниками только и станут кормить. Выходит, прощай, матушка Русь, я к теплу потянусь?

Вот, осенило Соню, она бежит прочь не от родины, а от неприятностей, среди которых вдруг оказалась. И при этом успокаивает себя, что все не так уж плохо. Стоит лишь во Францию уехать, и все образуется! А ежели золота никакого нет, она просто не так прочла письмо? А ежели там её не только никто не ждет, а и встретят в штыки, как человека, с которым придется делиться тем, что давно считают своим?

Вопросы, вопросы, на которые у неё нет ответов. По крайней мере, сейчас нет. И ежели судьба представляет ей возможность над ними подумать... Да что там, судьба! Сама Соня выбирает для себя судьбой дорогу в неведомое. В мир, который до сих пор был ей недоступен, потому что она была бедным отпрыском обедневшего рода, перед коим не было иных дорог, кроме как дожидаться в мужья такого же молодого бедняка, или богатого старика, а в итоге - в обоих случаях скучной однообразной жизни.

А теперь она поедет в путешествие в сопровождении всего одной горничной, и кто знает, какие приключения ждут её в Дежансоне, где наверняка и сейчас живет кто-то из потомков Антуана де Барраса!

Глава двенадцатая

Аделаида Феликсовна не подвела и на этот раз. Сколько она взяла себе за проданный слиток золота, Софья старалась не думать, но Григорьева, очевидно, учитывая Сонину неосведомленность в делах, договорилась даже с почтмейстером, который выделил для княжны карету за сумму гораздо меньшую, чем ту, что обычно брал с других путешественников. Об этом он сам сообщил Соне, относясь к ней со всем почтением и называя только "ваше сиятельство".

- Для Аделаиды Феликсовны, - приговаривал он кланяясь, - я сделаю все возможное! Вельми достойная женщина...

По мере знакомства с реальной жизнью Соне стали приходить в голову мысли, прежде её не посещавшие. Например, она вдруг подумала, что человеку в жизни могут помогать не столько связи с людьми вышестоящими - ежели дело касается повседневности, а с людьми, которые имеют влияние и связи в любых слоях общества.

Она часто слышала в разговорах, что людям высокого звания и положения тем не менее зачастую не сразу удавалось, например, найти себе для путешествия требуемого количества лошадей, и вообще договориться с почтмейстером. То в этот момент со станции уезжала особа королевской крови, то какие-то особо важные господа из Канцелярии, которым срочно понадобились все имеющиеся лошади...

На станции, когда они ждали почтовую карету, один из будущих пассажиров, которому случалось часто путешествовать, рассказывал, что порой почтмейстеры обращались с путниками, как господа с нерадивыми холопами, и сие отношение походило на издевательство. Так, на одной почтовой станции ему было отказано в лошадях якобы по причине отсутствия оных. Когда же он разозлившись, решил в том удостовериться и заглянул в конюшню, то оказалось, что в ней лошадей около двух десятков.

Причина отказа была в одном: карета с путешественником прибыла на станцию ночью, он не захотел подождать до утра, поскольку очень спешил. И принялся будить того, кто изволил почивать! Почтмейстер всего лишь не желал себя утруждать. До утра.

Для Григорьевой же, судя по всему, отказов не было. Она умела заставить себя уважать. Значит и ей, Соне, не грех поучиться у такой особы, как Аделаида Феликсовна, обращению с простыми людьми.

Но это были её философские рассуждения, потому что едва отъехав от дома, княжна Софья Николаевна стала лицом к лицу сталкиваться с такими проявлениями жизни, которые прежде её, сиднем сидящую в четырех стенах, попросту не затрагивали.

Она не умела потребовать себе лучшее место в карете, лучшую комнату и лучшую еду в трактире. Она не знала, оказывается, даже самого малого. Например, сколько давать прислуге чаевых, и давать ли? Как разговаривать на постоялых дворах с трактирщиками? Каких услуг для себя требовать?

Оказывается, она так часто произносила не то, и давала не столько, что в конце концов, как и дома, хозяйственные вопросы оказались в руках Агриппины, которая стала решить их ко всеобщему удовольствию. Словом, с некоторых пор княжна оценила расторопность своей горничной и поздравила себя с тем, что не решилась убегать из Петербурга в гордом одиночестве...

Почтовая карета уходила со станции чуть свет, но уже к ночи Соня почувствовала такое возбуждение, что поняла, - она все равно не заснет. Чего нельзя было сказать про Агриппину. Та завалилась спать в своей каморке, сообщив перед тем молодой хозяйке:

- Все готово, ваше сиятельство! Чемоданы я в вашей туалетной сложила и с извозчиком загодя договорилась: в пять часов утра он обещался у крыльца стоять. Пробовал, было, вдвойне просить, да со мной не шибко побалуешь! Я ему так и сказала: "Мол, на твое место десяток поумнее найдется, только позови. Сошлись на пятиалтынном".

Агриппина была тоже взбудоражена предстоящей поездкой. Это ж надо, ехать с княжной во Францию! Еще когда она - в те годы девка Агафья, незнакомая ни с грамотой, ни с жизнью городской - собирала свои вещи, чтобы по приказу княгини ехать в город Петербург, все село ей завидовало. Интересно, что бы сказали сельчане теперь?

О, теперь никто не скажет по виду, что она - дворовая девка. Агриппина скорее похожа на мещанку из приличного дома. Одежда её лишь немного похуже, чем у княжны: дорожное платье, в каком не грех и в церковь по праздникам ходить.

Ее молодая госпожа таки ухитрилась выпросить у брата некую сумму, вроде, на булавки, а вместо этого купила кое-что себе, и дорожное платье для Агриппины. Привыкшая экономить хозяйские деньги горничная лишь ахнула про себя, когда в лавке назвали сумму платья.

Понятное дело, князь Астахов хотел, чтобы его сестра выглядела поавантажнее - нравится Агриппине это слово! Он ведь бедняжке уже и жениха приискал. Старика, хоть и богатого. С графом Леонидом Кирилловичем, понятное дело, не сравнить. Будь Агриппина из благородных - бедная девушка даже зажмурилась от такого предположения - она бы, верно, тоже убежала во Францию. Жизнь каждому человеку дается один раз, а изводить её на старого козла... На этом месте Агриппина заснула.

Едва карета отъехала от станции, как Соня почувствовала себя как в одном детском воспоминании, которое и теперь отчетливо вставало перед её глазами.

Тогда она сбежала от няньки, - Астаховы гостили в своем имении, ещё не отданном за долги, - и со всех ног понеслась по тропинке между невысокими домишками крестьян куда-то вдаль, куда, она и сама не знала.

До сих пор помнилось пьянящее чувство свободы - она одна, она бежит, никем не останавливаемая! Бежит вперед, туда, где так много света, воздуха и чего-то свежего, прохладного.

Девочка оказалась на высоком берегу реки. Реку она видела впервые, и картина эта захватывала дух. Простор! Безбрежный простор открылся глазам ребенка. Высоко вверху голубело небо - почему-то только теперь Соня заметила, какое оно высокое и огромное. Чуть поодаль, почти у её ног вдоль берега летали стремительные ласточки, кричали и словно приветствовали её. Девочке захотело вопить от восторга. Она и закричала:

- А-а-а! Птички, и я хочу полетать с вами!

Она раскинула в стороны руки, набрала побольше воздуха, и чуть не захлебнулась от неожиданности - её схватили за плечи цепкие нянькины пальцы.

Теперь, спустя много лет, похожее чувство Соня испытала, когда почтовая карета с шестью пассажирами остановилась на своей первой станции. Только тут, кажется, Соня поверила, что путешествие, которое всего месяц назад показалось бы несбыточной мечтой, осуществилось! И она едет во Францию как вполне взрослая самостоятельная дама в сопровождении служанки. Полностью распоряжаясь собой, своим временем и своими деньгами!

Ее не смущало ничего: ни дождь, зарядивший свое мокрое нытье, ни тряская дорога, от которой почти сразу у неё начали болеть бока, ни сырость, которая стала потихоньку просачиваться в карету.

Почуяв этот в некотором роде щенячий восторг, Соня попробовала поначалу себя одернуть, но все в ней пело. Ее умиляли даже названия почтовых станций, отпечатанных на дорожной карте: Рига, Мемель, Данциг...

Теперь ей все время хотелось улыбаться, так что стирать улыбку с лица пришлось чуть ли не насильно, когда она поймала вдруг вначале удивленный, а потом и понимающий взгляд одного из пассажиров кареты.

Княжна смутилась, покраснела, и мысленно дала себе слово впредь следить за своим лицом и сдерживать порывы, если уж ей хочется выглядеть взрослой и самостоятельной.

Между тем, пассажир, который сидел в карете напротив Сони, украдкой продолжал её разглядывать, но так осторожно, что его взгляд чувствовала только сама девушка.

Молодой человек, который проникся к ней интересом, был одет в темную дорожную одежду. Не бедную, но и не слишком богатую, и по ней трудно было определить принадлежность его к какому-то кругу.

Для человека светского его одежда была грубовата. Для какого-нибудь мещанина - ненавязчиво изящна. Его можно было представить себе со шпагой в руке или верхом на коне, но никак не за прилавком магазина. В то же время он вовсе не походил на изнеженного франта, - все в нем было просто и достойно.

Кроме того, он держал в руках книгу, на переплете которой было написано по-немецки: "Иоганн Фридрих Шиллер "Коварство и любовь".

Заметив, что Соня невольно прочла название книги, молодой человек едва заметно улыбнулся, а Соня опять покраснела.

Да что же это делается! Княжна вдруг разозлилась. Неужели сей невежа совершенно незнаком с этикетом, если позволяет себе вот так, в упор, разглядывать незнакомую даму, да ещё и посмеиваться над нею!

- А вон тот молодой господин в сером плаще, - шепнула ей на ухо Агриппина, - прямо-таки глаз с вас не сводит, ваше сиятельство!

Соне захотелось прикрикнуть на горничную - такого случая она не предусмотрела. Агриппина продолжала обращаться к ней по привычке почтительно, но княжеское звание её госпожи казалось нелепым здесь, в шестиместной карете. Наверное, княжне полагалось иметь своих лошадей. Надо будет, на остановке договориться с горничной, чтобы впредь обращалась к ней лишь по имени-отчеству.

Что же этот пассажир не отведет от неё взгляда?! Будь Соня где-нибудь на улице или в бальной зале, она бы и ушла, повернулась спиной, но что делать, когда ты сидишь в карете, которая везет тебя в благословенную даль и кроме того, больше нет свободных мест?

- Если бы можно было поменяться с кем-нибудь местом, - буркнула княжна своей горничной, просто для того, чтобы пожаловаться, как ей сие внимание неприятно.

Она и представить не могла, что Агриппина истолкует её слова, как пожелание, чтобы тут же приняться его исполнять. Служанка не нашла ничего лучше, как обратиться к сидящему напротив господину в лисьей шубе и надвинутой на глаза треуголке.

- Ваше благородие, вы не могли бы поменяться местами с моей госпожой?

- Не могу! - свирепо откликнулся тот. - И не хочу! Мне здесь удобно.

Софья вообще-то не собиралась никого утруждать, но грубость соседа тем не менее её задела. К тому же невольный взгляд на нахального молодого человека подтвердил, что он все слышал и теперь откровенно потешается над нею. Соня подосадовала на свою служанку, которая в великой радости от того, что её взяли в путешествие, с самого первого момента бросалась выполнять любое желание княжны, даже вот так вскользь высказанное.

Соня опять взглянула на своего возмутителя спокойствия, хотя вовсе не хотела этого делать, а он состроил уморительную гримасу, как бы успокаивающую её и одновременно умоляющую: мол, простите, госпожа, я больше так не буду!

Соня, не выдержав серьезности, прыснула, а сосед расплылся в довольной улыбке.

К тому времени и мужчина в шубе, внимательно глянув на неё из-под шляпы, примиряюще буркнул:

- Простите, сударыня, мое невежество, но эти кареты... Меня так укачивает, что белый свет не мил! Сидеть же спиной к движению для меня и вовсе невыносимо!

Соня конечно же его простила, и опять мир вокруг засиял для неё всеми красками.

Карета ехала в весну, говоря поэтическим языком. Если в Петербурге ощущалось пока только её дыхание, то чем дальше на юг Соня и её спутники ехали, тем больше свидетельств пробуждения природы видели вокруг.

Отчего-то задерживаться где-то, кроме Швейцарии, Соня не собиралась. Ведь она не обычная праздная путешественница, что ездят из страны в страну, лишь поглазеть на достопримечательности, а потом живописать это в своих дневниках, испещряя листы восклицательными знаками.

Но а быть в Европе и не посмотреть хотя бы мельком Швейцарии? Мало ли когда ещё доведется посетить сию страну - Мекку путешественников.

Все-таки первоначальные замыслы Софьи насчет того, чтобы не вернуться в Россию, все ещё бродили в голове и желанного успокоения, холодного рассуждения никак не наступало. Иными словами, княжна не знала, что будет с нею завтра и свою жизнь по полкам не раскладывала.

К тому времени она уже успела познакомиться со своим соседом по путешествию, тем самым, кто поначалу так её раздражал. Фамилия у него оказалась довольно редкая - Тредиаковский, и Соня поинтересовалась, не родственник ли он известного поэта?

Тот как-то странно взглянул на княжну и пробормотал:

- Дальний... Вы первая девица, которой знакома эта фамилия. Неужели вы читали и стихи...дяди?

- Все, может, и не читала, но одно точно знаю. Кажется, поэт поздравлял им императрицу:

- Будь здорова,

Как корова,

Плодовита, как свинья,

И богата, как земля!

Вчера почтовая карета прибыла в Ригу и, как выяснилось, молодой человек остановился в той же гостинице "Hotel de Petersbourg". После завтрака Соня и Григорий - так звали Тредиаковского - гуляли по Риге, ведя сию неспешную беседу. Теперь после её декламации Григорий вдруг сбавил шаг и посмотрел на неё в недоумении, даже с некоторым подозрением.

- Вы смеетесь надо мной?

Соня растерялась. Лучше бы она сразу призналась, что не читала стихов его родственника, чем так неудачно пытаться изображать знание.

- У меня и в мыслях того не было. Но один мой учитель говорил, что это написал именно Тредиаковский.

- Наверняка ваш учитель был из тех, кто травил дядю...

- Ядом? - вырвалось у Сони.

- Почему - ядом, - досадливо отмахнулся он, - придирками и всяческой напраслиной вроде этих стихов. Дядя никогда - слышите, никогда! - их не писал.

- Хорошо, я запомню, - согласилась все ещё не пришедшая в себя от неловкости Соня.

Но, похоже, Григорий все не мог успокоиться и хотел реабилитировать в её глазах образ родственника.

- Вот, послушайте:

- Начну на флейте стихи печальны, зря на Россию чрез страны дальны...

Сто мне языков надобно б было

Прославить все то, что в тебе мило...

Он оборвал себя на полуслове.

- Всегда так: стоит завести кому-то речь о поэзии, как я тут же встреваю, начинаю спорить, и так распаляюсь, что и себя не помню. Вот и на вас накинулся. Простите, ради Христа, невежу.

- Ничего, я не обиделась, - заглядывая в его теплые ореховые глаза, улыбнулась Соня.

Она подумала, что Тредиаковский вовсе не красавец. В нем нет ни мощного обаяния Разумовского, ни вальяжности и ироничности Воронцова, он вообще не потрясает воображение, а как бы тихо в него проникает. Высокий, тонкий в кости, с пышными русыми волосами, он казался естественным, как природа. В нем было ни париков, ни завитых локонов, ни даже вычурных украшений, но неприметная одежда и весь его облик, тем не менее, казался весьма современным и даже модным.

С Григорием ей было удивительно легко, как ни с одним мужчиной до того. Покойный Воронцов над нею всегда подшучивал, что заставляло княжну пребывать в постоянном напряжении, а порой и раздражении. Разумовский несколько подавлял её своей мужской силой - в его присутствии она никогда не была самой собой, а словно сдавала экзамен на право быть любимой женщиной. И женщиной вообще.

Тредиаковский, можно сказать, вернул Соне её саму.

Ни о каких-то там особых чувствах к нему пока нечего и говорить, они едва знакомы, да и Софья, кажется, по сей день все ещё не пришла в себя. Но они были ровесниками и, как оказалось, с первых слов нашли общий язык.

О недавно происшедших событиях в Петербурге Соне до этого не с кем было поговорить, ежели, конечно, не считать брата Николая. Но разговор с ним более походил на допрос, а тут вдруг она почти все выложила своему новому приятелю, - уж больно Тредиаковский располагал к тому своим спокойным вниманием.

Она рассказала, как опоил её, а затем похитил, можно сказать, друг семьи, и как состоялась дуэль, на которой жених княжны убил её оскорбителя, и как Разумовский уехал в Швецию, так что ни о какой её свадьбе не могло быть и речи. Соня не думала о том, что Григорий может события как-то не так истолковать. Отчего-то она знала: молодой человек не станет её осуждать и тем более обсуждать когда-либо и с кем-то её историю...

- Что-то этакое я слышал, - деликатно заметил Григорий, но не стал пересказывать услышанное, а спросил о другом. - А к кому вы едете в Дежансон? К каким-нибудь родственникам? Дело в том, что по пути в Париж я мог бы заехать... поздороваться с вами.

Соня уже знала, что Григорий в свое время окончил Пажеский корпус, а потом и университет в городе Лейпциге, куда сейчас ехал, чтобы повидать знакомого профессора, к которому у него оказалось какое-то важное дело. Конечной же целью поездки Тредиаковского был Париж.

Нельзя было назвать его любопытство праздным после того, как княжна Астахова столь много о себе рассказала, но отчего-то ей не хотелось признаваться ему - да и кому бы то ни было - в действительной цели своего посещения этого французского города. Потому она решила сказать полуправду:

- В Дежансоне жил когда-то некий Антуан де Баррас, друг моего покойного деда. Я хочу попытаться отыскать его родственников. Может, у них есть какие-то документы, письма князя Еремея Астахова, моего деда. У нас, его близких родственников, почти не осталось свидетельств его жизни, а я, как вы помните, увлекаюсь историей нашего рода...

- Помню, как же, - кивнул Григорий, - прежде мне не доводилось беседовать со столь учеными девицами.

Ее объяснение, очевидно, Тредиаковский счел достаточным, потому что вопросов больше не задавал, а их дальнейшую прогулку полностью посвятил рассказу о Лифляндии, которую, как оказалось, он хорошо знал.

Но отчего-то на миг Соне показалось, будто он удивился, услышав фамилию де Баррас. Молодой человек ничем не выдал своего удивления, но, видимо, как раз в этот момент её посетила та самая обостренность чувства, которая в полной мере была свойственна женщинам её рода. Того самого шестого чувства, коим Соня, как она думала, вообще не была наделена и очень о том жалела.

Правда, девушка тут же стала себя уверять, что ничего подобного на самом деле не имело места, что она зря пытается выглядеть ясновидящей. Не могли же в конце концов её интересы вот так просто совпасть с интересами совершенно постороннего для неё человеком!

Агриппина между тем осталась в рижской гостинице, название которой переводилось как "Петербургская гостиница" и теперь должна была привести в порядок вещи. Постирать и посушить одежду, а также приготовить на дальнейшую дорогу наряд полегче. В шубах и салопах путешествовать становилось попросту жарко.

Соня, как видно от обилия впечатлений, хоть и с интересом посматривала по сторонам, но теперь сама невольно возвращалась мыслями к рассказу Тредиаковского о нынешней работе его в русском посольстве во Франции.

- Вам нравится ваша служба? - спросила она как бы между прочим.

- Обычная работа обычного чиновника, - пожал он плечами, вроде, ничуть не лукавя.

- Иными словами, вы служите больше по необходимости?

Чего она допытывается, неужели ей не все равно?!

- Мне нравится Париж. Я мог бы часами рассказывать вам о нем, как влюбленный рассказывает о своей девушке. Я влюбился в Париж с первого взгляда. И даже спустя много времени все ещё помню свое первое впечатление о нем... Представьте себе, что вы подъезжаете к этому прекрасному городу, и перед вашим жаждущим взором открывается обширная равнина, а на ней - во всю его длину - Париж! Предместье Монмартр, дю-Таниль, храм святой Женевьевы, покровительницы Парижа - одни эти названия будто заставляют быстрее струиться мою кровь.

Судя по всему, Григорий действительно знал и любил Париж, но у Сони появилось чувство, что он так подробно ей город живописует, что не хочет распространяться о своей службе. Вполне может быть, что на самом деле она скучна, нелюбима, но молодой человек просто не хочет ей в том признаться.

- Там все другое - странное для нашего русского обычая, непривычное для нашего взора. Оказавшемуся в Париже впервые кажется, будто он песчинка, попавшая в пучину, которая кружится в диком вихре. Многолюдье, шум, карета скачет за каретою. Постоянны крики: "Gare! Gare!"31 заставляют тебя шарахаться из стороны в сторону. Но не слишком ли я увлекся? Друзья шутят, что о Париже я могу говорить целыми днями напролет.

Соня смущенно посмотрела на Тредиаковского. Она унеслась мыслями куда-то как раз под звуки его рассказа, но вовсе не в Париж. Так уж само собой получилось, что она подумала про Дежансон, но что можно представить, города никогда не видя? А она вдруг будто воочию увидела небольшой замок на пригорке, стены которого кое-где поросли плющом. Камень - не обычный серый, а красноватый, кое-где от времени ставший белесым. Узкие длинные окна вдоль всего фасада в свете утреннего солнца выглядят тоже красными, будто от бессонницы, глазами некоего зверя, прилегшего отдохнуть в тиши.

Интересно, Григорий рассказывал о чем-то подобном или ей пригрезился этот замок, как видение из утреннего сна? На всякий случай Соня спросила:

- Гриша, а вы были в Дежансоне?

Он мягко улыбнулся:

- Увы, не довелось. Я во Франции работаю всего второй год, а это слишком мало времени, чтобы объездить всю сию благословенную страну... Если же вы захотите увидеться... То есть, я хотел сказать, если позволите вас в Дежансоне разыскать, у меня будет повод познакомиться и с этим городом.

- Но я ничего в нем не знаю, ни улицы, ни дома... То есть, я хочу сказать, что не могу дать вам своего адреса.

Кстати, конверт с письмом деда Еремея так и остался у ныне покойного графа Воронцова и она, - как всегда задним умом крепка! - даже не подумала о том, чтобы внимательно прочитать на нем адрес. Авось, запомнила бы... Значит, Григорий никогда в тои городе не бывал, никакого де Барраса не знает, а она уже напридумывала себе бог знает что!

Тредиаковский между тем ненадолго погрузился в свои мысли, а потом, оживившись, предложил:

- Давайте, Софья Николаевна, договоримся с вами так: вы оставите мне сообщение... в самой известной гостинице города. Наверняка она называется как-нибудь вроде "Золотой лев" или "Красный петух".

- А если там нет никакой гостиницы? - пошутила она.

- Значит, в каком-нибудь приличном трактире, пансионе, - заволновался Григорий, не заметив Сониного шутливого тона.

Но потом, спохватился - она откровенно посмеивалась, смущенно пояснил:

- Я не хотел бы потерять вашего следа... То есть, я хочу сказать, вы одни, в чужой стране, вдруг вам понадобится помощь, а не к кому будет обратиться...

- Хорошо, хорошо, я сообщу вам, где остановлюсь, а если мои поиски не увенчаются успехом, куда и когда поеду.

Соня сказала это и подумала, что ей будет очень не хватать ненавязчивого внимания Григория, его познаний и спокойной рассудительности опытного путешественника. И опять мелкой занозой кольнула мысль: а почему он не оставит ей своего адреса? Уж конечно он есть у человека, который постоянно живет в Париже. А Соня по дороге в Нант к Луизе посетила бы столицу этой, как он сам сказал, благословенной страны...

На другой день они опять ехали в карете. Приготовившись поначалу набираться впечатлений от окружающей природы, Соня с сожалением видела лишь леса, песок да болота. Ни величественных гор, ни зеленых долин - все было сурово и скупо, как и сами обитатели здешних мест.

Душа её ждала особых, ярких впечатлений, и ожидание Соню не обмануло. Они подъехали к Дерпту. Это был город-праздник. Горожане здесь гуляли и веселились, молодые люди ходили обнявшись и ни на кого не обращали внимания. Княжна отчего-то стеснялась прямо на них смотреть - в России не были приняты такие свободные нравы, но ей подобное открытое выражение своей приязни понравилось.

Соня и Григорий решили ехать вместе до того, как им придется расстаться, так что и теперь остановились в одном трактире. Хозяин сего заведения сам подыскал им извозчика, который за тринадцать червонцев согласился довезти молодых людей до Кенигсберга. Григорий попытался расплатиться за нее, чему Соня категорически воспротивилась. Кто знает, увидятся ли они еще? Княжна не хотела быть в долгу у этого милого молодого человека.

Когда кибитка стала подъезжать к Курляндии, Соня почувствовала, как у неё забилось сердце. Надо сказать, что до сего времени в её душе, на самом дне! все-таки жил страх, что брат опомнится, пошлет за нею погоню.

Всякий раз, как мимо почтовой кареты, в которой она ехала, проносились лошади экстра-почты32, княжна невольно вздрагивала и ждала, что вот повозка остановится и ей прикажут выходить.

Некоторое смятение она испытала на заставе - опять показалось, что здесь её задержат, но пограничник в ранге майора, если только Соня достаточно разбиралась в знаках отличия, заглянул только в багажный ящик и даже не стал осматривать все вещи.

Митава! Первый заграничный город. Ничего этакого в нем Соня для себя не отметила. Разве что они с Григорием посмотрели издалека на замок герцога курляндского да улыбнулись названию речки Аа.

После Курляндии их встречала Польша, где путешественники остановились на ночь в корчме. На заставе в этот раз их попросили открыть чемоданы, но не стали их перетряхивать, а только заглянули для виду.

Между тем, на дворе стоял май, и в отличие от дождливого климата Петербурга их сопровождала теплая летняя погода, так что и Софье, и её горничной пришлось и вовсе отказаться от плащей и пальто. Даже дорожные платья из тонкой шерсти теперь казались донельзя жаркими, а на очередной перемене лошадей - надобно было ждать целые сутки - княжне удалось в небольшом немецком городке купить себе зонт от солнца и веер. Впрочем, последнюю вещь она купила больше из интереса. Веер был китайский, настоящее произведение искусства.

В отличие от госпожи, Агриппина вовсю радовалась весеннему солнцу, не боясь подставлять лицо под его теплые лучи. Уже через несколько дней её кожу стал покрывать смуглый золотистый загар, рядом с которым чуть смугловатая кожа княжны казалась не по-здешнему бледной.

Через неделю Софья и Тредиаковский распрощались.

- Ежели бы не срочное дело в Лейпциге, - сокрушался Григорий, ей-Богу сопроводил бы вас до места. Но ничего, насколько я себе представляю, городишко этот небольшой, и вряд ли вы в нем затеряетесь.

Почтовая карета повезла Тредиаковского к его немецкому другу-профессору, а Соня с Агриппиной отправились во французский город Дежансон.

Глава тринадцатая

Еще вчера княжна со своей горничной были в Швейцарии, и вот уже нанятая ими в приграничной деревеньке кибитка въезжала в город Дежансон.

Весь день до этого им пришлось ехать через горы по дороге, вырубленной в скалах Альп. Дорога была широкой, но взглядывая на пропасти, сопровождающие их во все время пути, Агриппина взвизгивала от страха.

Она не думала о том, сколько людей работало среди этих скал, чтобы люди могли ездить сквозь них из страны в страну. Как и о том, какие суровые, но величественные виду можно было созерцать вокруг, она лишь боялась.

Об этом размышляла княжна, но она тоже боялась высоты, привыкшая к равнинам Петербурга, хотя и сносила свои страхи молча. Но поглядывая по сторонам, Соня не могла не отмечать про себя, насколько дика и сурова здесь природа, что не помешало в свое время сооружать на этих горах рыцарские замки, достаточно неприступные. Теперь то здесь, то там представали взгляду путешественниц остатки их громад.

Неприступные! Да неужели кто-то пытался к ним приступаться?! Что можно было найти неприятелю за этими стенами?

Устроиться в Дежансоне оказалось делом мудреным. Словно именно в этот год со всего света сюда съехались вояжеры. Вернее, страждущие с помощью целебных грязей, которыми славился сей город, излечить свои немощи.

Карета простучала по гулкой мостовой такой узкой улочки, что вообще было странно, что она не царапает выходящие на неё стены каменных домов.

Они остановились у одной гостиницы, потом у другой - везде им отвечали: "Занято! Занято! Нет ни одной свободной комнаты".

Хорошо, извозчик, который вез их до Дежансона, оказался сердобольным, - впрочем, бескорыстно ли? - и, поглядев на расстроенные лица княжны и её горничной, сжалился над молодыми женщинами и предложил им:

- Не хотите ли снять комнату у одной моей знакомой? Думаю, она дорого не возьмет.

Соня, уставшая к тому времени, кажется, сверх всякой меры, воскликнула:

- Хочу, очень хочу!

Она не подумала о том, что в незнакомом городе - да что там городе, в незнакомой стране! - соглашается на предложение человека совершенно постороннего. Но теперь отступать было поздно. И не станешь же на ночь глядя ночевать на улице или хотя бы в роскошном цветущем парке, мимо которого они недавно проезжали.

Извозчик обрадовался, хлестнул лошадей и они бодро потрусили по каменной мостовой посреди очередного узкого переулка.

Дом, к которому они подъехали, выглядел чуть ли не крошечным, однако, когда на звук дверного колокольчика выглянула опрятная старушка, поздоровалась с извозчиком и пригласила их войти, оказалось, что взору вошедших открылась неожиданно большая зала, из которой на второй этаж вела довольно широкая деревянная лестница.

- Вот, привел к вам постояльцев, мадам де Шовиньи, - сказал извозчик и низко поклонился старушке.

- Разве я не говорила тебе, Жан, что не сдаю комнат! - даже с некоторым возмущением воскликнула та.

Соня растерянно переглянулась с Агриппиной. Горничная знала по-французски всего несколько слов, но и этого ей хватило, чтобы понять: хозяйка им отказывает.

Однако, тот, кого назвали Жаном, вовсе не смутился, услышав её слова.

- Это очень знатная госпожа, - важно сказал он, - русская княжна. Вы могли бы просто принять её, как гостя.

- Как гостя? - переспросила старушка, делая вид, что усиленно размышляет. Похоже, в свое время она знала куда лучшие времена, и сдавать комнаты ей было неловко. Впрочем, её неловкость продолжалась недолго. Хорошо. За ужин я возьму с вас восемьдесят су, ежели, конечно, вы располагаете деньгами.

Чуткое ухо Агриппины уловило названную сумму, которую она тут же перевела в привычные деньги. Недаром, Соня выдала ей деньги на дорогу и, даже не зная языка, Агриппина прекрасно знала арифметику.

- Полтора рубля за один ужин! - возмущенно шепнула она Соне.

- А как у вас насчет комнаты? - между тем поинтересовалась та.

- Есть, и достаточно большая. Я могла бы сдавать её приезжающим, но я не хочу иметь дело с людьми незнатными. Вы мне приглянулись. Я не стану брать с вас такую же цену, как берут с постояльцев, например, в "Золотом льве", у меня комната обойдется не в пример дешевле. Причем, включая питание. Если же вы возьмете её на месяц, это будет стоить вам пятьсот тридцать су - говорю, чтоб удобнее было считать, - бодро откликнулась старушка и ехидно улыбнулась Агриппине, давая понять, что слышала её шепот.

Извозчик все ещё переминался с ноги на ногу, стоя посреди залы.

- Спасибо тебе, Жан, - сказала мадам де Шовиньи и сунула в руку мужчины монетку.

Тот, все так же низко кланяясь, ушел и почти сразу же вернулся, неся Сонины чемоданы, которые поставил посреди залы и ушел, кажется, теперь насовсем.

- Пятьсот тридцать су - по-нашему, десять рублей, - уже не таясь перевела Сонина горничная.

- Мы можем эту комнату посмотреть? - спросила княжна, опять не обращая на горничную внимания.

- Пойдемте, я покажу вам её, - сказала хозяйка дома и пошла впереди с такой прямой спиной и горделивой осанкой, которой бы позавидовала бы и молоденькая девушка.

Соня подумала, что мадам поведет их по лестнице, но она повернула направо и взгляду русских путешественниц открылся длинный коридор, о существовании которого трудно было подозревать, видя дом снаружи.

Все здесь было несколько странно, но ничуть не подозрительно. По крайней мере, Соня не чувствовала никакой тревоги, зато Агриппина бдела за двоих, оглядываясь и прислушиваясь.

Комната оказалась чистой и, судя по всему, светлой. Высокие, хотя и несколько узковатые, окна должны были пропускать достаточно света, о чем теперь, накануне вечерней темноты, можно было лишь догадываться.

Мадам де Шовиньи зажгла стоящий на небольшом столике старинный серебряный канделябр, показала на ширму, за которой лежало все необходимое для умывания, и произнесла:

- Вот комната, которую я могу вам предложить. Если она вас устраивает...

- Устраивает, - сказала княжна.

- Я рада, что мы договорились. Скажите только, как мне впредь вас величать?

- Софья. Княжна Астахова, - отозвалась Соня. - А это моя горничная Агриппина.

- Мадемуазель Софи желает спать в комнате одна? - поинтересовалась старушка. - У меня есть комната для прислуги.

Соня заметила, что в комнате, кроме кровати, имеется ещё кушетка, и поспешно ответила:

- Пусть Агриппина спит со мной.

- Вот и славно, - кивнула мадам де Шовиньи, ничуть не удивившись. Думаю, как меня зовут, вы уже знаете. Можете называть меня мадам Альфонсина. Де Шовиньи звучит чересчур торжественно. Это ничего, что я назвала вас мадемуазель Софи? Могу я вас так называть?

- Пожалуйста, я не возражаю, - сказала Соня.

- И это не покажется вам амикошонством? - озаботилась мадам Альфонсина. - У меня дочь ваших лет, она живет с мужем в Лионе, потому мне хочется относиться к вам, как к дочери. Когда вы приведете себя в порядок, выходите в залу - ужин будет вас ждать.

Она ушла, осторожно прикрыв за собой дверь, а Соня без сил рухнула в кресло, только теперь почувствовав, как она устала.

Агриппина быстро переоделась, ополоснула за ширмой руки и подошла к своей госпоже.

- Разрешите, Софья Николаевна, я помогу вам переодеться и причесаться.

- Сейчас бы, не раздеваясь, так и упала в постель, - пожаловалась ей Соня. - Все тело болит, словно его избили палками.

- Это ничего, это пройдет, - приговаривала Агриппина, расстегивая пуговки её дорожного платья. - Вот сейчас я оботру вас прохладной водичкой, переодену в чистое белье, и всю усталость как рукой снимет.

Стол для путешественниц был накрыт в левом дальнем углу залы и выглядел сиротливо посреди немногочисленных остатков мебели.

- Этот дом знал лучшие времена, - вздохнула мадам Альфонсина, делая знак девушке лет четырнадцати, которая как раз в эту минуту внесла поднос с кофейником и чашками. - Если бы не Жавотта, не знаю, как бы я со всем этим управлялась.

Она обвела рукой залу и пояснила.

- Жавотта - дочь моей двоюродной сестры. Они очень бедны.

Девушка метнула насмешливый взгляд в сторону хозяйки, но так осторожно, что заметила его одна Соня.

"Принято у них здесь, что ли, делать из всего тайну? - подумала Софья. - Чего ни коснись, на наш взгляд, все будто имеет второй смысл. А ещё я отчего-то никак не могу чувствовать себя спокойной. Видимо, сказывается дорожная усталость. Или непривычная обстановка. Жить в чужих домах, спать на чужих постелях - к такому тоже надо привыкнуть".

Между тем, Жавотта поставила чашку и для мадам Альфонсины, та кивнула с благодарностью и проговорила:

- Спасибо, милая, иди. Со стола после уберешь.

Наверное, девушке хотелось подольше побыть с новыми людьми, потому что удалилась она медленно и весьма неохотно.

- Город Дежансон хоть и маленький, а людей в нем бывает очень много. Наш аббат говорил, в сезон приезжает лечиться больных раз в пять больше, чем коренных жителей... Честно говоря, русских у меня давно не было.

Она, кажется, уже и забыла о том, что совсем недавно отчитывала извозчика, пеняя ему на то, что он посмел привезти к ней постояльцев, которых она якобы не держит.

- ... Но вы, мой дружок, совсем чисто говорите по-французски. Я бы подумала по выговору, что вы откуда-то с атлантического побережья Франции...

- Оттуда родом была моя гувернантка, - призналась Соня, опять удивляясь про себя, как быстро осваивается с нею мадам де Шовиньи. Вроде, только что она просила Соню разрешения звать её по имени, и вот уже в ход пошел "дружок".

- Вы приехали на лечение? - между тем продолжала болтать старушка. Конечно же, в наш маленький городок приезжают только лечиться, да разве что осмотреть кое-какие старинные здания, которые у нас ещё сохранились. Но я не спрашиваю, чем может болеть такая молодая цветущая женщина. Нет, нет, если хотите, не отвечайте. Наверное, я соскучилась по свежему человеку, потому и проявляю такое неоправданное любопытство. Что поделаешь, и в старости человек нуждается в общении.

При ближайшем рассмотрении Соня поняла, что хозяйка не так уж и стара. Может, чуть старше княгини Астаховой, которая умерла в сорок семь лет.

- Нет, слава богу, я пока ничем не болею, - улыбнулась Соня. - Я приехала потому, что мне нужно найти в вашем городе одного человека... Что я говорю, одного! Мне нужно найти потомков одного человека, который жил здесь шестьдесят лет назад. Их ведь может быть много, не так ли?

- Я не поняла, зачем вам какие-то потомки? - удивилась мадам Альфонсина.

- Затем, что их дед - или прадед - дружил с моим дедом и между ними осталось одно неоконченное дело.

- Все, все, больше ни слова! - замахала руками экспансивная француженка. - Как я понимаю, речь идет о семейной тайне, а я не так уж любопытна, как могло бы вам показаться. Могу разве что помочь отыскать этих таинственных потомков, если они все ещё живут в Дежансоне. Подумать только, скольких взрослых людей я помню ещё крошками... Мадемуазель Софи знает, как их зовут?

- Я знаю, как звали их деда - Антуан де Баррас.

Соня, говоря это, на мгновение отвлеклась и посмотрела на мадам лишь тогда, когда Агриппина шепнула ей в самое ухо:

- Глядите, ваше сиятельство, что это со старухой делается?

Мадам Альфонсина сидела за столом бледная, как мел, и хватала ртом воздух. Казалось, ещё немного и она потеряет сознание.

- О, господи, мадам де Шовиньи, что это с вами?! - чуть ли не закричала Соня.

Хозяйка приютившего их дома наконец-то пришла в себя и хрипло произнесла:

- Простите, это со мной бывает. Кажется, я сделала слишком большой глоток и задохнулась... Ну вот, уже все прошло.

Она жалко улыбнулась.

- Значит, вам эта фамилия ничего не говорит? - некоторое время спустя опять приступила к расспросам Соня.

Та замотала головой, поспешно отхлебывая из чашки.

- А вы случайно не знаете, откуда лучше мне начать поиски? продолжала допытываться княжна; отысканием потомков дедова приятеля она собиралась заняться с самого утра.

- Вам лучше обратиться к нашему аббату, - пробормотала мадам Альфонсина. - Он знает многих. В крайнем случае, может поискать в церковных книгах. Если эти ваши потомки живы, вы их здесь найдете... Сколько вы говорите прошло лет - шестьдесят? И до этих пор никому из ваших родственников не приходилось бывать в Дежансоне?

- Насколько я знаю, нет, - медленно проговорила Соня. - Наверняка нет! Само название вашего города я узнала лишь недавно, а мои родственники не знают о нем и по сей день...

Она осеклась: чего вдруг разговорилась о родственниках? Потом начнутся расспросы, кто остался у неё в России, знают ли они, что княжна поехала в Дежансон.

Но мадам Альфонсина ни о чем таком не стала её расспрашивать, а даже, как показалось, облегченно вздохнула. Интересно, почему?

С некоторых пор Соня уже стала привыкать, что с нею в комнате на ночлег укладывается и Агриппина. Сколько раз во всевозможных трактирах - и в Германии, и в Швейцарии оказывалось, что Соне доставалась совсем небольшая комнате, в которой стояла одна кровать, так что преданной служанке приходилась спать на полу, но та никогда не жаловалась.

Соня вдруг подумала, что она не знает, сколько лет Агриппине. Когда эта мысль вдруг посетила её, княжна даже не сразу опомнилась от удивления: как случилось так, что она, историк, не знает возраста своей служанки? Она даже как следует не изучила документы, которые приготовила ей Григорьева. Просто послала за ними Агриппину, а когда та ей их привезла, лишь пробежала глазами и сунула в сумочку. То есть, в документах конечно все указано, но не доставать же их сейчас из-за несвоевременного приступа любопытства!

- Агриппина, - проговорила Соня необычайно ласково, когда молодые женщины наконец переоделись в ночные сорочки и улеглись на свои кровати, я что-то не припомню, сколько тебе лет?

Прежде, перед сном, госпожа и служанка между собой почти не разговаривали, и устала вроде бы Соня не меньше обычного, но, видимо, осознание того, что дорожные мытарства кончились, по крайней мере, на ближайшее время, уничтожило привычную сонливость.

- На Благовещение33 осьмнадцать сравнялось, - с тяжелым вздохом ответила Агриппина.

- На Благовещение? - растерянно переспросила Соня, - а что же ты ничего не сказала?

- Дак, княгиня... их сиятельство знали. Пятиалтынный мне подарили.

- Чего ж ты так вздохнула?

- Другие девки в моем возрасте уже детей имеют, а мне знать на роду написано, вековухой остаться!

Соня не знала, смеяться ей или плакать. Восемнадцать лет, надо же! И что это получается? Софья на семь лет старше Агриппины! А можно подумать, что наоборот. Княжне стало стыдно: привыкла подле маменькиной юбки ни о чем не задумываться, чего нельзя сказать о горничной. Той вертеться приходится: и госпоже угодить, и стараться, чтобы тебя назад, в нищее село не отправили, и собирать копейки на свою вольную... Чтобы скрыть замешательство, Соня спросила преувеличенно бодрым голосом:

- Ну, а как тебе показалась Франция?

- Вот лежу и думаю...

Надо же, думает она! Соня представила себе сосредоточенную служанку о чем она может думать! Грамоте-то недавно научилась, за границу её вывезли. Соня в её восемнадцать лет такое и не снилось!..

Да, княжна, вот теперь в вашем голосе отчетливо звучит голос "синего чулка". Понятно, почему они все злые да занудные. Чувствуют, что время упустили, что рядом уже подросли моложе и красивее, вот и выливают свое раздражение на тех, кто ответить не может...

- Верно говорят старые люди: за морем теплее, а у нас светлее.

- Это ты к чему?

- Да к тому, что издалека и ворона может соколом показаться. Все твердили: Франция, Франция, а что на деле выходит? Едешь и думаешь, как люди в такой нечистоте жить могут! Вот мы один городок проезжали - не помню название - так я заметила: женщина идет по мостовой нарядно одетая, а у её ног - кровавый поток с мясных рядов течет. Служанки ночные горшки прямо на улицу выплескивают! И такие непотребства творятся, куда ни оборотись! У самых богатых домов - кучи мусора...

- Что ж ты во Франции один мусор видела?

- Понятное дело, я ещё мало чего видела, но хороший хозяин не станет сор на крыльце своего дома оставлять, куда-нибудь в сторонку сметет. А вы заметила Софья Николаевна, сколько у них нищих? Да какие наглые! Чуть ли не в лицо протянутыми руками тычут! Я так думаю, французский король должен был бы насчет нищих распорядиться. Чтоб их куда сгоняли, что ли. А иначе, кто в страну приедет, что о французах подумает? Что у них народ совсем уж бедный, коли столько попрошаек расплодили...

"Надо же, моя горничная - философ почище Вольтера! - уже без раздражения подумала Соня. - Но отчего я так неохотно признаю за нею способность размышлять? Прикрикнуть на нее, чтобы знала свое место?"

Но вслух сказала совсем другое:

- Мне кажется, Агриппина, тебе нужно французский язык изучать. Если хочешь, я могла бы с тобой заниматься.

Соня услышала, как скрипнула кушетка. Наверное, горничная привстала с неё от избытка чувств.

- Конечно хочу, Софья Николаевна, миленькая! Вы помните, как грамоте меня учили?

Еще бы Соне не помнить! Тогда она как раз удовлетворяла свою прихоть ей вдруг захотелось побыть учительницей. Правда, занятие это ей вскоре наскучило, хотя ученица и оказалась очень способной, но вот, поди ж ты, благодаря ему на свете ещё одним грамотным человеком стало больше.

- Ты, надо сказать, молодец, все на лету схватывала, - вслух заметила она.

- Как мне уроки учить понравилось! - между тем вспоминала Агриппина. Я и ночью вскакивала, тайком свечу зажигала, чтобы ещё раз букву выученную записать.

И добавила почти без перехода:

- А старуха-то наша того человека знает.

- Какого человека? - почему-то шепотом спросила её Соня, не сразу сообразив, кого Агриппина имеет в виду.

- Того, о котором вы спрашивали. Антуана вроде.

- Ты-то откуда знаешь, если по-французски ничего не понимаешь!

- Не понимаю, зато чувствую. Не только знает, но и боится. Она же как ваши слова услышала, от страха едва чувств не лишилась.

- Ты, матушка, сочинительница! - хмыкнула Соня. - Как она может бояться человека, который жил шестьдесят лет назад? При всех раскладах ему теперь никак не меньше девяноста лет исполнилось бы.

- Не его самого, так сына или внука, - рассудительно произнесла Агриппина.

- Может, ты и права, - нехотя призналась Софья; у неё и у самой мелькнула такая мысль, но княжна прогнала её, убедив себя, что пожилой человек не может так нахально врать. - Только нам она все равно этого не скажет.

- Нам не скажет, а его предупредит, - уверенно заключила горничная.

- Эк, ты ловко все рассудила! Не девушка, а полицмейстер! Следственный пристав! Ишь, целое преступление разглядела.

- Спорим мы с вами зазря, это только время покажет, - совсем уж непочтительно, по мнению Сони, произнесла Агриппина и сладко зевнула.

Завтрак, поданный Жавоттой под неусыпным наблюдением мадам Альфонсины, оказался вкусным: кофе со сливками, булочки с джемом, масло, сыр, ветчина. Соня с утра обычно ела мало, но тут, кажется, превзошла свою обычную норму.

Утро обещало теплый солнечный день, потому Соня распорядилась приготовить ей летнее платье и взяла с собою зонт.

Гардероб Агриппины был не так обширен, и она надела все то же платье, подаренное ей три года назад княгиней, пришив к нему, однако, воротничок из дорогих кружев. Правда, споротых уже со старого платья Сони. И когда эта девчонка только успела проделать такое, с некоторой завистью подумала княжна - она сама так мало чего умела делать своими руками!

Теперь Агриппина выглядела скромно, но не бедно, сотворив, по собственному определению, "из г... конфетку". При этих словах она спохватилась, посмотрела на княжну, но та сделала вид, что ничего не слышала.

В таком виде и отправились госпожа со служанкой в прогулку по Дежансону. Хозяйке на её вопрос, далеко ли они собрались, Соня ответила:

- Хочу посмотреть на ваш город.

Дежансон весь состоял из спусков и подъемов, - только они успевали спуститься вниз с одной узкой улочки, как следующая вела в гору. После очередного подъема по довольно крутой лестнице, преодолев которую Соня очень быстро устала, она решила присесть на деревянную скамью у дороги.

Чуть поодаль от скамьи виднелся крутой обрыв, с которого открывался великолепный вид на небольшую равнину. Края её, подобно загнутому вверх языку, тоже переходили в скалистый холм.

И вот на этом холме - Софья даже привстала от неожиданности возвышался тот самый замок, который однажды привиделся ей в некоем видении.

Оно и до сих пор помнилось во всех подробностях, каковые странным образом совпали наяву. И эти ряды окон, увитые плющом, и та круглая башня с зубцами. Княжна поняла, что больше не сможет просидеть здесь спокойно, созерцая ожившее свое видение.

- Пойдем-ка! - скомандовала княжна Агриппине и, не дожидаясь от неё привычного вопроса: "Куда?", подобрала юбки и почти побежала вниз по лестнице.

- Лезли, лезли, а теперь опять вниз спешим, - бурчала сбегавшая следом за нею Агриппина: поистине, эту девку ничем не исправишь. Никакого почтения к желаниям своей хозяйки! - Куда хоть мы торопимся, не скажете, ваше сиятельство?

- Замок видишь на той стороне равнины?

- Как не видеть! Он тут один такой.

- К нему мы и торопимся.

- Вы знаете, кто там живет?

- Пока нет, но надеюсь это выяснить.

- Разве не вы, Софья Николаевна, хотели сперва разузнать, какой трактир - или гостиница - здесь самые лучшие, а потом уже бегать по Дежансону будто заполошные?

- Погоди, этот пустяк может подождать, - с досадою отмахнулась от неё Соня.

- А замок, вы думаете, может исчезнуть из глаз? - ехидно осведомилась Агриппина, впадая в свой привычный тон.

- Тебе-то что за дело?! - Софья опять стала злиться на непокорную горничную. - Для чего я взяла тебя с собой? Чтобы выслушивать твое ворчание? Ишь, дуэнья новоявленная!

- Не знаю я этого вашего слова, а только Григорий Васильевич сказывали, чтобы я с вас глаз не спускала! - продолжала упрямица. - Следи, говорит, Агриппина в оба. Город Дежансон - курортный, туда люди всякие приезжают. Возможно, и живут там вовсе не ангелы. Я, говорит, постараюсь долго не задерживаться, а до тех пор ты при Софье Николаевне должна быть вроде надзирателя, а вовсе не этой вашей ду... дуэни!

- Дуэнья - это надзиратель и есть. А вот что ещё за Григорий Васильевич такой? - Соня перехватила ручку зонтика и направила его на Агриппину.

Та остановилась и с недоумением посмотрела на свою хозяйку.

- Вы уже забыли, ваше сиятельство? Григорий Васильевич - это господин с длинной и трудной фамилией, что ехал с нами от Петербурга.

- Тредиаковский его фамилия, - буркнула Соня, - только не пойму, чего вдруг он стал с тобой откровенничать?

- Видать, вы, Софья Николаевна, ему глянулись, вот и беспокоится.

- Глянулась! Он не просто беспокоится, он прямо намекает на какую-то опасность, будто я не в курортный город приехала, а в лес, полный диких зверей... ежели, конечно, ты не переврала его слова.

- Ни словечка не пропустила, вот те крест.

- Ладно, ладно, ещё в ноги упади!

Соня злилась не столько на Агриппину, сколько на себя: не останови та её, она уже была бы возле замка. Ишь, удумал Тредиаковский - пугать её неизвестно чем! Теперь вот глупая княжна топчется на месте, не может решить: то ли ей искать гостиницу и оставлять в ней письмо для Григория, то ли пойти к замку и узнать, кто все же в нем живет?

- Хорошо, - наконец решила она, - давай сначала найдем гостиницу. Вот только у кого бы нам о ней спросить.

- А зачем спрашивать? - пожала плечами Агриппина. - Я узнала у Жавотты: лучшая гостиница в Дежансоне - "Золотой лев". И она как раз по пути к этому вашему замку!

- Положим, он пока не мой, - задумчиво проговорила Соня, - но чует мое сердце, мне его никак не миновать!

Перед гостиницей "Золотой лев" болталась на ветру железная вывеска стоящий на задних лапах лев, в лапах сжимающий не то большое яблоко, не то маленький мяч. Вывеска была покрашена бронзовой краской и производила весьма внушительное впечатление. Как, впрочем, и сама гостиница, выстроенная из природного белого камня, с большими окнами, широкой мраморной лестницей и двумя каменными львами по обе стороны от нее.

В большой зале, почти такой, как в доме старушки-Альфонсины за большой деревянной конторкой сидел человек, и перед ним лежала толстая тетрадь. За его спиной на гвоздиках, под каждым из которых красной краской была нарисована какая-то цифра, висели ключи с огромными деревянными набалдашниками.

- Мадемуазель, - человек приподнялся навстречу Софье, - ежели вы насчет комнаты, то к огромному сожалению должен сказать, что у нас нет мест.

- Нет, спасибо, - сказала Соня, - с жильем мы устроились. Не могу я обратиться к вам с просьбой?

- Пожалуйста, - разулыбался мужчина, - для такой красавицы я сделаю все, что в моих силах.

- На днях в Дежансон должен приехать один мой знакомый. Не могу ли я оставить у вас для него письмо?

- Можете, мы с удовольствием выполним вашу просьбу. Письмо у вас с собой или вы хотите его написать?

- Если у вас есть перо и бумага...

- У нас все есть, - отозвался администратор, подвигая Соне стул.

Она набросала для Тредиаковского всего несколько строк:

"Я остановилась в доме Альфонсины де Шовиньи. Первый день решила посвятить осмотру города. Сейчас идем с Агриппиной к самому красивому замку Безансона. Княжна Астахова".

Она запечатала письмо своим перстнем и передала гостиничному мэтру со словами:

- Вот письмо. И плата за его хранение, - она положила на конторку несколько мелких монет, которые по её знаку вынула из сумочки Агриппина.

- Что вы, не надо, это же такой пустяк, - запротестовал тот, но деньги в карман смахнул. - Благодарю вас, мадемуазель, желаю приятного отдыха в нашем городе!

Он опять привстал со стула и поклонился ей.

- Последний вопрос, - уже уходившая Соня остановилась и спросила. - Вы не подскажете, чей это замок недалеко отсюда, на холме?

- Кто же о нем не знает! - охотно откликнулся тот. - Замок - наша местная достопримечательность. Все, кто приезжает, ходят на него смотреть. А владелец замка - знатнейший человек Дежансона, можно сказать, его благодетель, маркиз Флоримон де Баррас.

Глава четырнадцатая

- Он сказал - Флоримон, не Антуан? - спрашивала Агриппина, стараясь попасть в ногу со спешащей куда-то княжной; наверное, опять к замку торопится - можно подумать, нельзя подойти к нему без суеты и так же спокойно узнать все, что нужно.

Соня усмехнулась про себя вопросу горничной - эта глупышка ничего не понимает! Она думает, я ищу Антуана де Барраса, а он, небось, уже лет двадцать, как в могиле. Может быть, рассказать ей, кто мне нужен? Конечно, без упоминания о золотых слитках.

- Видишь ли, Агриппина, - сказала она, невольно замедляя шаг, - я и не надеялась застать здесь Антуана де Барраса. Он был другом моего дедушки шестьдесят лет назад и вряд ли теперь жив, достаточно встретиться с его потомком - хоть сыном, а хоть и внуком...

- Де Баррас, - задумчиво повторила Агриппина, - так это о нем вы спрашивали у нашей обманщицы-старушки? И она сказала, что такого не знает. Но зачем? Она же не думала, что мы не узнаем этого нынче же?

- Опять ты в следственного пристава играешь, - сморщилась Соня. Может, она что-то не поняла. Может, мадам глуховата и тщательно это скрывает?

- И, может, она никакая не Альфонсина, а кикимора болотная! - с непроницаемым лицом добавила Агриппина, вызвав раздражение княжны.

- Эх, выпороть бы тебя как следует! - прошипела она.

Негодуя, Соня не глянула под ноги и ступила в выемку на тротуаре, покачнулась и едва не упала. К счастью, она была подхвачена сильной рукой горничной.

- Видишь, до чего ты меня довела?!

- Застрелю, да и хоронить не велю! - непонятно что буркнула Агриппина.

- Что ты сказала? - грозно обернулась к ней Соня.

- Кто друг себе, а кто недруг, говорю.

- Это ты обо мне? - подозрительно сощурилась княжна.

- Как можно? Вестимо, о себе, - покорно ответила горничная.

Перед холмом, на котором стоял замок де Барраса, расстилалась широкая долина, поросшая мягкой зеленой травой, такой ровной, что наводила на мысль о косарях, нарочно выкашивающих её, чтобы не мешала открывавшемуся с холма виду.

Мощеная камнем широкая дорога вела к замку, разделяя долину на две аккуратные зеленые половинки. Ни деревца, ни кустика, ничего не загораживало замок, ничего не портило этот живописный вид.

Молодые женщины медленно пошли по дороге к замку. Причем, Соню не оставляло ощущение, что кто-то недобрый и могущественный смотрит на них из круглой башни замка.

Впрочем, она тут же укорила себя за излишнюю чувствительность - замок выглядел вполне добродушно, и ежели во сне он показался ей зверем, прилегшим отдохнуть на этом холме, то сейчас она готова была смягчить собственное впечатление другим рассуждением: ежели и зверь, то укрощенный, домашний, призванный защищать, а не нападать.

Какие странные фантазии рождает у нее, должно быть сам воздух Дежансона.

- Вы заметили, Софья Николаевна, что французские крестьяне носят деревянные башмаки, - нарушила молчание Агриппина.

- Ну и к чему ты это сказала?

- Представляете, как бы они громыхали по этой каменной дороге? хихикнула горничная.

Соня снисходительно улыбнулась. С тех пор, как она осознала, что служанка моложе её, она стала чувствовать себя не то, чтобы ответственной за нее, а как бы выросла в собственных глазах: теперь она станет учить эту строптивицу не только как госпожа, но и как старшая по возрасту. Не только французскому языку, но и жизни вообще.

Солнце начинало припекать - это в мае-то! - и Соня похвалила себя за предусмотрительность: как кстати приобрела она этот зонт! И как глуп хозяин этого замка, что не насадил деревьев вдоль дороги, так что идущие по ней не могли нигде укрыться в тени.

По мере приближения к парадному входу она сбавляла шаг: а что если этот маркиз Флоримон не станет и слушать ее? Если и правда, что все отдыхающие ходят смотреть на этот замок, то, должно быть, он распорядился слугам никого к нему не пускать. Любопытные иностранцы, шатающиеся без дела, всякому могут надоесть.

К дверям замка, как и входу в гостиницу вела мраморная лестница, только мрамор здесь был бордово-красный, а по обеим сторонам лестницы стояли мраморные же, но черные огромные вазы, в которых желтыми облаками росли какие-то цветы. Издалека они казались взбитой пеной, которая ненароком выливается из каменной чаши. Выглядело это захватывающе, и Соня подумала, что у маркиза неплохой вкус. Или у его садовника, который обладает вкусом живописца.

Она стала медленно подниматься по лестнице, придерживая юбки, и слушала неожиданно тревожный шепот Агриппины.

- Княжна, миленькая, а нас не наладят отсюда? Может, вернемся, пока не поздно? Кто их знает, этих маркизов. Мне рассказывали про одного такого он женщин мучил и получал от этого удовольствие, потому что без этого жить не мог. Бил их, увечил всяко-разно, а когда они пощады просили, только смеялся...

- Кто же, интересно, тебе про такое рассказывал? - усмехнулась Соня не иначе, речь о маркизе де Саде!

- Григорьевская Марфуша, - шепотом пояснила Агриппина. - Эти французы, сказывала, самые развратные из всех народов.

До чего нынче просвещенные слуги пошли!

- Разболталась ты не к месту! - одернула её Соня и протянула руку к бронзовому дверному молотку.

Но только протянула, потому что дверь открылась и без этого, а в её проеме появился мужчина лет тридцати с небольшим. Его крупную голову с высоким лбом обрамляли длинные черные волосы, которые вились крупными кольцами и придавали его облику подчеркнуто романтический вид. Четко вылепленный подбородок с ямочкой посередине наводил на мысль о твердости характера. Умные серые глаза, доброжелательно смотревшие на женщин, таили, однако, лукавые огоньки.

Однако, это на первый взгляд. В самой же глубине этих глаз Соне почудился холодный интерес человека, в совершенстве знающего женщин. Так, как другие мужчины знают и ценят лошадей. Причем, оценивал таким образом он не только Соню, но и Агриппину, хотя для себя, кажется, сразу определил, кто из них кто.

- Могу я видеть маркиза Флоримона де Барраса? - неуверенно спросила Соня; может, права Агриппина - кто знает этих французов. А вдруг у них слуги выглядят как господа, поскольку это просвещенная Европа, и здесь грани между аристократами и простым людом малозаметны? Да что там, простой люд! Говорят, у них обедневшие дворяне не видят ничего зазорного в том, чтобы наниматься гувернерами в богатые дома...

- Можете, прекрасная дама, - ещё раз поклонился мужчина, - Флоримон де Баррас перед вами.

- Видите ли, я приехала из России.., - несколько растерявшись от нарисованной ею же самой картины и тем, что произошло в действительности, начала рассказывать Софья.

- Из России! - всплеснул руками маркиз. - Значит, у вас ко мне дело? Какая прелесть! А я, увидев вас в окно, грешным делом, просил у Господа, чтобы вы не оказались просто скучающими любопытствующими дамами... Надо же, у вас ко мне дело!

Он посторонился, пропуская молодых женщин в дверь.

- Пожалуйста, входите! Я счастлив! Я польщен!

Эта его суетливость, непонятная радость по поводу её посещения, очень удивили Соню. Она взглянула на Агриппину - та смотрела на маркиза подозрительно и безо всякого почтения. Надо будет как-нибудь объяснить этой дерзкой девчонке, как вести себя со знатными людьми, да ещё в чужой стране. Что она о себе возомнила? Небось, ждет, что де Баррас набросится на них, как дикий зверь, и тогда можно будет как следует огреть его кулаком...

- Могу я узнать имя моей прелестной гостьи?

- Княжна Софья Николаевна Астахова.

- А та юная особа, надо полагать, ваш Санчо Панса в юбке?

Взглянув на недоумевающее лицо Сони, он снисходительно пояснил:

- Был такой оруженосец у славного рыцаря Дон Кихота - его очень комично изобразил испанский писатель Мигель де Сервантес... Но вы садитесь, садитесь, вот в эти кресла. Кстати, вашу служанку вполне можно принять за компаньонку. Англичанки, например, любят путешествовать в обществе гувернанток своих детей или обедневших дворянок, и называть их именно так компаньонками.

- Господин де Баррас сделал тебе комплимент. Говорит, что ты похожа на дворянку, - сказала по-русски Агриппине Соня.

- Неужто? - удивилась та, - а мне показалось, наоборот, он чем-то недоволен.

- О, нет, я всем доволен! - на чистом русском языке улыбнулся ей маркиз. - Вы приняли за недовольство некоторую мою растерянность. Я просто не ожидал такого приятного визита... Кстати, то, что я заговорил о Дон Кихоте, ошибка с моей стороны. Это отнюдь не женский роман, и немудрено, что ваше сиятельство его не читали. Роман может показаться неинтересными, в нем слишком много общих мест...

Соня оскорбилась. Она вообще не любила, когда мужчины подчеркивали свое превосходство перед женщинами, и думала, что француз, чья нация славится мужской галантностью, не станет этого делать, даже в такой не слишком деликатной форме.

- Я вас обидел? - вскричал маркиз, до того внимательно наблюдавший за выражением её лица. - О, мне нет прощения. На коленях молю ваше сиятельство о снисхождении!

Он и вправду встал на одно колено и нарочито покорно склонил перед нею голову.

- Встаньте, прошу вас! - Соня даже испугалась его экзальтации. Уверяю вас, я ничуть не сержусь.

Флоримон де Баррас тут же поднялся и, как ни в чем не бывало, заявил:

- Я как раз собирался выпить чашечку кофе. Не составите ли вы мне компанию? А за кофе мы как раз и поговорим о том, что привело вас в наши славные края.

- Но кто.., - начала было говорить Соня, оглядываясь в поисках кого-либо из слуг - неужели он собирается подавать кофе лично?

- Конечно, у меня есть слуга, - де Баррас опять перешел на французский язык, - он как раз готовит поднос. Через две минуты я смогу предложить вам кофе.

- Вы хорошо знаете русский язык, - заметила Соня. - Вы были в России или у вас просто интерес к языкам?

- Возвращаю вам комплимент - ваш французский великолепен. А насчет интереса к русскому языку - тут целиком заслуга моего отца. Он обучал меня на случай, если сам не доживет до того дня, когда к нам прибудет посланник от его знакомого - русского князя. Именно так все обстоит? Только передо мной не посланник, а прекрасная посланница?

Весь тон разговора, несмотря на спокойное и серьезное лицо хозяина отчего-то наводил Соню на мысль, что маркиз над нею потешается. Он знает что-то такое, чего не знает княжна, но что позволяет ему чувствовать себя на высоте положения.

Мысли Сони прервало появление ещё одного лица, молодого крупного мужчины, одетого в белый с золотом костюм и с подносом в руке. Костюм оказался ливреей слуги - иначе, почему тот держал в руках поднос? - но такой дорогой, что в нем не постеснялся бы показаться где-нибудь на балу иной аристократ. По сравнению с ним хозяин замка был одет куда проще.

Маркиз лишь повел рукой в сторону стола, и кто там - дворецкий, мажордом? - стал молча расставлять чашки на столе. Слуга делал это молча и сноровисто, ни на кого не глядя. Лишь однажды он украдкой поднял на Софью глаза. И она вздрогнула от страха, который навел на неё этот взгляд.

Отчего она так напряжена? Может, беспокойство ей передалось от Агриппины, которая со страхом смотрит на этого слугу. Ведь в замке не происходит ничего противоестественного, странного. Гостеприимный хозяин хочет угостить их кофе... Помнится, Воронцов тоже её чем-то потчевал. Ну да, это был бокал лимонада. После этого Соня несколько дней провела как в бреду. Но чего вдруг она вспомнила покойного?

- Антуан де Баррас - ваш дедушка? - рассеянно спросила она, вертя в руках чашку с кофе и отчего-то медля его пригубить.

- Почему - дедушка? Мой отец. Правда, он поздновато женился - в пятьдесят четыре года. Но судьба тасует человеческие судьбы, как рассеянный игрок карты, и порой выбрасывает не те карты, что нужно. Маменька была моложе отца на тридцать лет, а вот поди ж ты: она давно в могиле, а папа все скрипит.

- Скрипит. То есть, вы хотите сказать, что мсье Антуан до сих пор жив?

- А что ему сделается, старому пню? - грубовато хохотнул Флоримон. Ведь ему "всего" восемьдесят девять лет! Говорят, у нас в Дежансоне не только грязи, сам воздух целебный. Вот старики и заживаются на белом свете.

Соня слушала маркиза и думала, как на глаза вянет владевший ею прежде образ французского рыцаря: честного, щедрого, отважного, защищающего стариков, женщин и детей и уж никак не говорящий о ком-нибудь из них в подобном тоне. Сколько ещё разочарований ждет ее?

- Вы не пьете кофе, княжна, - пожурил её маркиз. - Вам не нравится? У нас в Дежансоне мой Эмиль - признанный мастер в изготовлении этого напитка.

- Видите ли, мы недавно позавтракали, - вымолвила Соня, - и мадам де Шовиньи тоже потчевала нас кофе... Скажите, а я не могу поговорить с вашим отцом?

- Отчего не можете, - можете! - непонятно почему развеселился Флоримон де Баррас. - Я сам отведу вас к нему.

Соня поднялась и оглянулась на Агриппину.

- Ваша служанка подождет вас здесь, - увлекая княжну за собой проговорил маркиз. - Думаю, Эмиль не позволит ей скучать.

Он повел Соню прочь из залы по какому-то коридору и когда они отошли уже довольно далеко, ей послышался шум, как если бы что-то упало.

- Не обращайте внимания, Софи, - Флоримон крепче сжал её локоть. Скорей всего, Эмиль опять что-то уронил. Он такой неловкий!

Она высвободилась и проговорила:

- Если можно, идите впереди, я последую за вами.

- Повернуться к женщине спиной? Как можно! - в притворном ужасе он всплеснул руками.

- Ничего, ради спокойствия этой женщины, думаю, можно на несколько минут забыть об этикете... Ваш отец в самом деле жив?

Вопрос вырвался у неё непроизвольно, потому что атмосфера замка все больше давила на княжну. Ей казалось, что она попала в клетку, дверца которой нарочито медленно закрывается. Притом, хозяин клетки внимательно следит, чтобы она отсюда не выскользнула. В такой ситуации ей оставалось одно: делать вид, что она ничего не замечает, и сохранять хладнокровие, а там... Время покажет, как говорит Агриппина.

Наконец Флоримон открыл ключом какую-то дверь и с поклоном пропустил княжну вперед.

- Представьте себе, папа, эта мадемуазель из России не верит, что ты ещё жив!

Соня оказалась в небольшой комнатке, где царил полумрак. Единственное узкое окно её, видимо, выходило на север, потому что на улице сейчас стояла яркая солнечная погода, а здесь свет, можно сказать, падал из тени.

В комнате стояла огромная кровать, на которой лежал дряхлый старик. В ответ на слова маркиза он медленно повернул голову и посмотрел на Соню неожиданно проницательными и не по-старчески ясными глазами.

- Вы и в самом деле из России? - тихо спросил он.

- В самом деле, - так же тихо ответила Соня.

- Оставь нас одних, Флоримон, - проговорил старик.

- Слушаю и повинуюсь, ваше величество, - в шутовском поклоне развел руками маркиз. - Понимаю, ваши тайны не предназначены для моих ушей. Да я и не любопытен. Покидаю вас с глубоким сожалением, княжна, у меня много дел!

Он вышел и прикрыл за собой дверь.

- Паяц! - усмехнулся старик вполне твердым и бодрым голосом и попросил. - Пожалуйста, дорогая, приподнимите мне подушку повыше, а сами садитесь вот на этот стул возле моей кровати. Расскажите, кто вы, и какое у вас ко мне дело?

- Меня зовут Софья Николаевна Астахова.

- Что, Астахова? Боже правый, неужели я ждал не напрасно?! - старик вскинулся и даже седлал попытку подняться.

- Нет, нет, вовсе нет необходимости вам вставать с постели, - сказала Соня, - Мне лишь хотелось бы, чтобы вы исполнили некоторую формальность. Представились мне своим настоящим именем, прежде, чем мы начнем говорить о деле, которое привело меня сюда. Я должна знать, с кем имею честь говорить?

- Вы правы, - согласился старик. - Простите, что вынужден принимать вас лежа, но проклятая подагра все чаще дает о себе знать... Перед вами жалкие останки Антуана де Барраса, которому в пору смерти вашего бедного дедушки было всего двадцать восемь лет. Князь Астахов был постарше меня, но мы подружились с ним по причине схожести характеров: склонность к авантюризму - вот что сближало нас. О, тогда мы ничего не боялись. Мы готовы были вдвоем покорить мир, и кто знает, как многого бы мы добились, не приди за ним смерть так рано.

- Вы знаете, как он погиб? - на всякий случай поинтересовалась Соня; уж если никто из родных её в Петербурге не знал подробностей, то что мог знать француз?

Она оказалась права.

- К сожалению, узнал спустя полгода, да и то через третьи руки. Подумать только, упал с лестницы и сломал себе шею! Совершенно нелепая смерть для князя Астахова. Нам с ним доводилось попадать в такие переделки... Впрочем, я не о том. Накануне Николя собирался приехать во Францию. Однажды уже случалось, что от него долго не было известий, так что я даже посылал с одним своим знакомым письмо для него и тот на обратном пути домой привез ответ князя: Астахов утверждал, что давно послал мне подробное письмо. Наверное, оно затерялось где-то...

Княжна знала, где оно затерялось, но не стала говорить о том де Баррасу. Все равно теперь ничего не изменишь. Но она испытывала удовлетворение при мысли о том, что события более чем полувековой давности потихоньку проясняются, а разорванные нити связываются.

- ...Князя же все не было и не было, между тем, как с грузом надо было что-то решать. Я уже начал беспокоиться и, как выяснилось, не напрасно.

- Под грузом вы имеете в виду золото? - невинно поинтересовалась Соня.

Антуан де Баррас вздрогнул, но потом с интересом посмотрел на Соню.

- Как вы узнали?

- Случайно наткнулась на дедову потайную комнату. Там лежали золотые слитки. Как я понимаю, небольшая часть того, что вы получили? Кое о чем князь Астахов обмолвился в своем дневнике. А потом мне в руки ненадолго попало то самое пропавшее письмо - осталось лишь собрать воедино кусочки картины.

Старик улыбнулся.

- У князя Астахова - достойное потомство! Наверное, если он сейчас глядит на нас с небес, то радуется, - он вздохнул. - Чего я, увы, не могу сказать о себе. Вряд ли мне доведется порадоваться за свое потомство...

Вдруг взгляд его оживился.

- Скажите, мадемуазель Софи, а вы замужем?

- Нет, - сказала Соня и отчего-то покраснела.

- Тогда, может быть, вы...

- Я не могу, - запротестовала княжна, догадавшись, что может сказать старый маркиз, - я люблю другого человека. К тому же... Неужели вы думаете, что в таком возрасте, в каком находится ваш сын, человека можно перевоспитать?

- Перевоспитать, наверное, нет, но ради любви мужчина способен на многое. Впрочем, я размечтался...

Внезапно он застонал, лицо его покрыли капли пота и де Баррас с усилием пробормотал:

- Дайте мне стакан с микстурой, на столике, тот, рубинового цвета.

Княжна поспешила выполнить его просьбу.

Жадным глотком маркиз осушил поданный Соней стакан и опять откинулся на подушку. Некоторое время он лежал, будто прислушиваясь к себе, потом улыбнулся:

- Ну вот, полегчало... Кстати, знаете, ваше сиятельство, что это лишь благодаря вашему дедушке я зажился на свете? Он подарил мне когда-то два флакончика: в одном было лекарство, снимающее любую боль, во втором... Николя ещё посмеялся: "Эликсира бессмертия я пока не изобрел, но этот десяток-другой годочков тебе прибавит". Так и случилось. Я ведь особенно и не болел ничем. Если бы не проклятая подагра!

Он помолчал и сказал, покачав головой.

- Вот я и говорю: ваш дедушка не смог сохранить свою жизнь, но, продлив мою, он обеспечил своей внучке огромное богатство!

- Как это? - не поняла Соня.

- Вы правы, говоря, что нашли у деда только часть произведенного нашими усилиями золота. Я могу добавить: это ничтожно малая часть! - он посмотрел на удивленное лицо Софьи и с некоторой обидой произнес. - Разве не для этого вы приехали в Дежансон?

- Вообще-то для этого, - призналась Соня, - но я не надеялась, что сие предприятие получится у меня так легко. Ваши же слова о том, что "богатство огромное" и вовсе меня обескуражили...

В эту минуту дверь комнаты открылась и в неё вошел Флоримон де Баррас:

- Браво, папенька, браво!

Он даже похлопал в ладоши, имитируя радость.

- Значит, все это время ты сидел на огромном богатстве, а твой сын вынужден был в поте лица зарабатывать деньги на пропитание. Кстати, и на твое тоже!

- Ты подслушивал! - с презрением проговорил старый маркиз.

- Понятное дело, подслушивал! А для чего, по-твоему, я перевел тебя из большой спальни в эту каморку именно сегодня?

- Ты сказал, что в спальне делаешь ремонт.

- Ремонт? А ты дал мне деньги на этот самый ремонт? Ты хоть раз поинтересовался, есть ли они у меня? Любящий папаша!.. Хорошо, что я - твой достойный сын, а не какой-нибудь деревенский простофиля!.. Ты думал, небось, что лежишь нынче в обычной комнате? На самом деле, это мышеловка, в которой ты как раз и есть сыр...

- Но почему, почему ты все это затеял? - простонал Антуан де Баррас. Он попытался подняться, и со стоном опять рухнул на подушку.

- Тебе интересно, правда? С удовольствием удовлетворю твое любопытство. Мы ведь не торопимся, ваше сиятельство?

Он подчеркнуто галантно поклонился Соне и придвинул другой стул к постели отца, присаживаясь на него.

- Начинаю свой рассказ. Как и положено замкам, у нашего тоже есть свои тайны. О более современных я помолчу, вы о них ещё узнаете, а вот новости постарее... Знаешь, милый папа, что я совсем недавно нашел на чердаке, когда у нас обвалилась каминная труба? Правильно, некую форму из металла, в которой кое-кто собирался отливать кое-что. Я говорю загадками? Форма так запылилась, что я едва было не выбросил её, мало ли добра можно найти на чердаке? Но потом чутье подсказало мне, тщательнее посмотреть, что это за штукенция такая? Догадываешься, что я в ней обнаружил? Правильно, вогнутый профиль короля Людовика Тринадцатого, тот самый, что Франция чеканит на золотых луидорах... Правда, интересно?

- Ты мог бы догадаться, что эта форма ни разу не использовалась! пробормотал несколько смущенный Антуан.

- Это понятно, но на досуге я поразмыслил и понял: а ведь в неё собирались кое-что заливать. Насколько мне известно, луидоры чеканились только золотые. Иными словами, оно где-то было. Но раз мы до сих пор не слишком богаты, значит, где-то оно так и лежит неиспользованное. Я подумал, что это несправедливо. А если завтра ты умрешь? Твой бедный сын так и не узнает, где оно спрятано! Тебе все ещё интересен мой рассказ? А вам, мадемуазель?

Он склонился к самому лицу Сони, на глазах превращаясь из галантного рыцаря в отнюдь не благородного разбойника. Она отвернулась с гримасой отвращения.

- Ах, я вам противен! Я жаден, корыстен, а вы-то сами для чего сюда явились?.. Нет, не отвечайте, я и так знаю - вы не могли не явиться. Бескорыстных людей на свете не бывает, это мое мнение. Кто-нибудь хочет его опровергнуть? Словом, я тщательно раскинул здесь свою сеть и стал ждать. Что-то мне подсказывало: ожидание будет не напрасным.

- Флоримон, перестань немедленно! - голос Антуана де Барраса был ещё достаточно силен, но болезнь, увы, не давала ему подняться.

- Милый папа, тебе стыдно за меня? Что подумает мадемуазель! И ты, и все наши предки были озабочены прежде всего тем, как они выглядят в глазах других, а не тем, что они представляют собой на самом деле. А я, как видишь, этим недостатком не обременен - что есть, то есть. Говорят, дежансонцы бояться меня, хотя никому из них я ничего плохого не сделал. Но земля слухом полнится... Ты покажешь мне, где прячешь свое огромное богатство? Меня прямо-таки заинтриговало твое выражение - огромное!

- Это богатство не только мое, а если точнее, моего там всего лишь половина. Большую часть денег в производство золота вложил князь Еремей Астахов.

- Понятно. А другая половина, значит, принадлежит вот этой мадемуазель?

- Поскольку князь Николай Астахов умер, золото принадлежит его родственникам, - упрямо проговорил старый маркиз.

- Тебя только это смущает? - деланно удивился его сын. - Но это поправимо: мы с княжной Астаховой поженимся, все, что ты спрятал, будет нашей с нею совместной собственностью и тебя не будут терзать муки совести, не правда ли, моя дорогая невеста?

- Я никогда не выйду за вас замуж, слышите, никогда! - вскричала Соня.

Ни один мускул не дрогнул на лице Флоримона.

- Мне говорили, что русские женщины очень экспансивны. Я рад в этом убедиться. Не помню, кто из мудрецов сказал: не давай зароков. Я постараюсь завоевать вашу любовь, моя прекрасная дева! - он опять поклонился Соне и обратил вопросительный взгляд на отца. - Ты же не думаешь, папа, что я стану применять насилие по отношению к княжне? Каюсь, я порочен, но, уверяю тебя, не настолько, как может показаться. Княжна сама придет к тебе и скажет: "Я согласна выйти замуж за вашего сына!" Тогда ты покажешь, где спрятал золото?

- Тогда покажу, - проговорил Антуан де Баррас, отводя взгляд от лица изумленной Софьи.

Флоримон опять крепко взял её за локоть.

- Пойдемте, мадемуазель Софи, папа устал. Видите, он даже вспотел, стараясь не показать вам, какие муки он терпит. Оставим его, пусть отдохнет.

И он почти вытолкнул княжну из комнаты больного.

Она хотела пойти в ту же сторону, откуда пришла, но маркиз заступил ей дорогу.

- Нет, нет, там для вас нет ничего интересного. Я хочу показать вам кое-что. Уверен, это не оставит вас равнодушной!

Проходя мимо следующей двери, он стукнул в неё костяшками пальцев, но почти втолкнул Соню в другую комнату, соседнюю.

На первый взгляд, это была самая обычная комната: с тяжелыми бархатными шторами, украшенными золотым позументом, с мебелью на тонких золоченых ножках, вазами из дорогого фарфора. В простенках между окнами на изящных жардиньерках стояли красивые керамические горшки, из которых живыми водопадами стекали декоративные цветы.

Соня недоуменно огляделась: испуганное воображение нарисовало ей темницу, в которой собирался запереть её преступный Флоримон де Баррас.

Она выдернула у него из руки свой локоть - что же он себе позволяет? разве никто не учил его этикету? - и холодно поинтересовалась:

- Что вам от меня нужно?

- Что мне нужно, я уже сказал, - усмехнулся он.

- А я вам ответила.

- Понятно, - он покачал головой, изображая разочарование. - Но вначале посмотрите сюда.

Он подвел её к левой стене, на которой ничего не было кроме двух небольших акварелей. Флоримон отодвинул одну из них и сделал приглашающий жест:

- Прошу!

Под картиной оказался глазок и, внутренне холодея, Соня заставила себя к нему приникнуть.

Вначале она увидела искаженное ужасом лицо Агриппины, а потом и всю её, совершенно обнаженную с руками, стянутыми за спинкой странного на вид, широкого и высокого кресла, и ногами, привязанными к его ножкам.

- Вы видите то, что нигде больше не увидите, - раздался у её уха по-учительски назидательный голос Флоримона де Барраса. - По крайней мере, в качестве простого зрителя. Это то, что другие народы называют французской любовью, хотя, согласитесь, она доступна каждому. Надо сказать, ваша служанка хорошо сложена, а то я уж было начал жалеть Эмиля - он ведь у нас эстет!

Соня стояла, завороженная разворачивающимся перед её глазами зрелищем. Эмиль снял камзол, белую с кружевами рубашку и теперь стоял перед Агриппиной - получается, и перед нею тоже - обнаженный по пояс, красивый, как первобытный дикарь. Княжна видела похожего в книжке про варваров, иллюстрированной каким-то талантливым художником.

Впрочем, бедной горничной он вряд ли казался красивым. Он вселял в неё ужас, потому что собирался сделать с нею нечто страшное, причем она от страха даже не кричала, считая, что её все равно никто не услышит.

- Прекратите это, слышите? - потребовала она у Флоримона, который наблюдал за нею взглядом змеи, глядящей на кролика. - Неужели вы считаете, что такое сойдет вам с рук?

- Какое - такое? - он явно издевался над Софьей.

- Насилие!

- Разве ваша служанка - свободная женщина?

Вопрос маркиза поставил княжну в тупик; она отчего-то не смогла солгать и потому замялась.

- Иными словами, она - крепостная, а, значит, ваша собственность.

- Вот именно, моя, а не ваша!

- И вы станете жаловаться французским властям, что мы покушались на вашу собственность?

- Именно, буду жаловаться! - в отчаянье выкрикнула Соня.

- А я скажу, что вы продали вашу служанку мне, для любовных утех, и получили за это, скажем, сто ливров. Причем, у меня найдутся свидетели, которые присягнут на Библии, что это правда... Но вы отвлеклись, мадемуазель Софи, смотрите, это дорогого стоит!

Он взял её за голову и чуть ли не носом уткнул в глазок. Между тем, Эмиль обнажился полностью - теперь княжне были видны его упругие белые ягодицы. Агриппина видела его спереди, и бедная девушка от этой картины даже зажмурила глаза.

Эмиль опустился перед нею на колени и впился губами в шею. Соня вздрогнула: ей показалось, что сейчас как в страшных сказках Эмиль прокусит её и станет пить кровь.

То, что слуга маркиза собирался делать с Агриппиной, Соня представляла себе весьма туманно. То есть, она не была совсем уж темной, знала, откуда берутся дети, но более подробно... Нет, она понимала свою горничную, которая сейчас умирала от страха, но отчего-то теперь и сама продолжала смотреть, мысленно уверяя себя, что ещё немного, и она отойдет от глазка, выскажет развратному Флоримону все, что о нем думает.

- Не правда ли, это зрелище очень возбуждает? - спросил её тот, о ком она думала с таким ожесточением.

Соня оторвалась от созерцания и увидела, что маркиз отодвинул вторую висящую на стене картинку и теперь наблюдает за происходящим вместе с княжной, словно они сидят в театре в одной ложе.

- Ваша служанка - девственница? - спросил он, и Соня от растерянности кивнула.

- Не волнуйтесь, Эмиль сделает все в лучшем виде. - Конечно, совсем уж без боли не обойтись, но это только поначалу.

Между тем, тот, о ком говорили, оторвался от шеи Агриппины, и Соня увидела, что она вся в синяках, а девушка закусила губу, и из глаз её текут слезы.

- Послушайте, мсье Флоримон, я согласна сказать вашему батюшке все, что захотите, а когда он покажет вам место, где спрятано золото, я уеду вместе с Агриппиной, и не буду претендовать на свою часть!

- Поздно, - сказала Флоримон, не отрываясь от глазка, - теперь я хочу досмотреть до конца. Да и как я буду выглядеть перед Эмилем, который проделал уже так много работы...

- Неужели вам настолько важно мнение вашего слуги?

- Не скажите, - усмехнулся он, - хорошего слугу надо выбирать тщательнее, чем жену. А Эмиль к тому же умен и способен. С его помощью я могу добиться зарабатывать большие деньги...

- Но зачем вам деньги, если вы в двух шагах от богатства отца?

Ну, деньги никогда не бывают лишними, а отец... О, он старый авантюрист, и я не удивлюсь, если он на финише попытается меня обойти.

- Это вы говорите о тяжело больном человеке? - удивилась Соня.

- Вы лучше смотрите, - насмешливо заметил Флоримон, - сейчас начнется самое интересное.

Теперь Соня не отводила глаз. Прежде всего, она не могла понять, почему на её глазах слабеет Агриппина, ведь Эмиль не делает пока ничего такого, что причиняло бы ей такую боль, которой она боялась.

Молодой мужчина покрывал поцелуями-укусами грудь девушки, а она выгибалась и стонала, но это был не стон боли.

Боже, как мало знает Соня о плотской стороне любви!

Теперь голова Эмиля склонилась совсем низко - насколько княжна знала, ЭТО делают не губами, но тогда как называются его действия? Французская любовь, - вспомнила она слова Флоримона де Барраса, - это называется французская любовь!

Глава пятнадцатая

Соня бессильно откинулась на спинку кресла. Она так устала, будто это с нею Эмиль проделывал то же, что и с Агриппиной. У неё даже болели будто после пут кисти рук и лодыжки, хотя потом слуга Флоримона развязал девушку и все последующее делал с нею, как хотел, будто знал, что та не станет больше сопротивляться.

- Вы больше не хотите смотреть? - фальшиво удивился Флоримон, напрасно, Эмиль в таких делах неисчерпаем. Конечно, если бы мы с вами сидели в креслах, а так, понятное дело, устаешь. Все время стоять и смотреть. Шесть часов.

- Шесть часов? - в ужасе прошептала Соня.

- Или чуть больше. Когда Эмиль заводится, то долго не может остановиться.

- Что вы от меня хотите? - спросила против воли дрожащая девушка; как бы она ни старалась сдерживаться, её колотил озноб. Сейчас она была готова на все, только бы её с Агриппиной отпустили из этого страшного места. Конечно, девичество Агриппине не вернешь, но княжна мысленно давала себе клятву искупать свою невольную вину перед девушкой.

Однако, услышала она вовсе не то, что хотела. То есть, она думала, что молодой маркиз хочет, чтобы она отступилась от своей доли богатства, которое, судя по всему, его отец настроен был ей отдать. А он вдруг с усмешкой сказал:

- Покорности.

- Что? - Соня подумала, что ослышалась. - Но для чего вам моя покорность? Как только вы получите свое золото, мы с Агриппиной уедем отсюда и вы о нас больше не услышите!

- А вот этого мне бы как раз и не хотелось, - он усмехнулся её непониманию. - Я решил оставить вас для себя.

- Оставить? Меня? Но вы забываетесь - я свободная женщина, и во Франции, слава богу, нет рабства...

- Нет рабства? - расхохотался он. - Да кто это вам сказал! Французы сколь угодно могут провозглашать на весь свет, что они свободны, на самом же деле нет нации более зависимой.

- От чего?

- Не от чего, а от кого! Все мы зависим от короля. Людовик Четырнадцатый, который сказал: "государство - это я!" ничуть не кривил душой. Для французов воля короля, желание короля - превыше всего. Говорят, ваша императрица Екатерина Вторая старается соблюдать законы, и даже сама их издает. А хотел бы я посмотреть на вас, если бы вы были приближены ко двору, и на вас упал похотливый взгляд короля. Думаете, кто-нибудь стал спрашивать вас, желаете ли вы этого? Вас бы принудили лечь в его постель!

- Силой? - не поверила Соня.

- Не захотели бы добром, конечно, силой.

- Но я - не подданная Франции.

- Иными словами, случись с вами что-нибудь, найдется сильный человек, который вызволит вас из неволи и покарает обидчика? Ну, во-первых, в любом случае он опоздает, и я получу то, чего хочу. Кроме таинств французской любви, у меня имеется богатый арсенал средств для укрощения гордячек. Причем, совершенно неважно, какой они нации.

- Вы хотите сказать, что примените ко мне силу?

- Увы, пока я связан словом, которое дал отцу: не применять силу к вам. Но мы ничего не говорили о вашей служанке. То, что мы с вами сегодня наблюдали, так, легкая разминка. Можно ещё пустить к ней не одного мужчину, а, к примеру, трех. Если и этого вам покажется мало, мы применим к девушке более действенные меры: плеть, каленое железо...

Темная пелена поплыла перед глазами Софьи, мир вокруг потерял очертания и краски, и она погрузилась в глубокое беспамятство.

Пришла она в себя оттого, что в её лицо брызнула холодная вода. Перед нею стоял Флоримон де Баррас с кувшином в руке и довольно улыбался.

- Экая вы нежная, - покачал он головой. - В какой-то момент я было подумал, что мне придется с вами повозиться, что вы - крепкий орешек, но нет, вы не привыкли к длительному сопротивлению. Продолжим нашу приятную беседу? Итак: во Франции правит король. В Дежансоне правлю я. Мы как раз говорили о том, что вы - иностранка, и что у вас найдется защитник в России. Неясен один момент: как он узнает, что вы у меня... в гостях?

- Меня обязательно станут искать, - горделиво вздернула подбородок Соня.

"Кто станет искать? - ужаснулся внутренний голос. - Разве ты не сделала все возможное для того, чтобы твой родной брат не знал, куда ты направилась. Об этом знает мадам Григорьева, но Николя-то не знает! А если бы знал, сказала бы ему Аделаида Феликсовна или сделала бы вид, что ты к ней не обращалась? Вот именно, скорее всего, второе!"

- Где, в Дежансоне?

Соня решила не показывать виду, что в её душе поселилась тихая паника.

- Конечно. Узнают, что мы остановились у мадам де Шовиньи...

- ... а она скажет, что никто у неё не останавливался, что она никому не сдает комнаты и вас в глаза не видела!

Теперь уже паника из тихой превратилась в громкую и охватило жесткими клещами все её существо. Флоримон де Баррас опять расхохотался.

- Просто удивительно, до чего вы не умеете скрывать свои чувства - у вас же все написано на лице! - он довольно потер руки. - Я и не ожидал, что в мои руки попадет такой неограненный алмаз! Тем приятнее осознавать, что я, как опытный ювелир, заставлю сверкать все его грани. Я ведь наблюдал за вами, когда вы смотрели ту сцену с вашей служанкой... Кстати, не хотите опять взглянуть? Прошел всего час, для Эмиля это не время.

- Не хочу, - отрезала Соня.

- Но ничего, на сегодня и этого достаточно. Не правда ли, вы получили незабываемые впечатления.

- Послушайте, - в отчаянии выкрикнула Соня, - мне ничего не надо: ни от вас, ни от вашего батюшки. Я прошу только одного: отпустите нас. Вы богаты, вы можете иметь все, что захотите. Неужели вам не хватает француженок?!

- Не хватает, - нарочито тяжело вздохнул он. - Вы, русские, так чисты, так целомудренны, словно рождаетесь из цветов, а не из материнского чрева. Ну кто бы из исследователей плотских чувств отказался от такого эксперимента? Думаю, Эмиль бы меня поддержал. Признаться, я ему немножко завидую - мне для получения такого наслаждения ещё предстоит тяжкий труд. Но нет, я не жалуюсь. Тем слаще будет победа.

- Я смогу увидеться со своей служанкой? - спросила Соня.

- Думаю, не стоит. Подумайте сами: она станет вам жаловаться. Вы будете чувствовать себя виноватой, что привели её в логово зверя...

- Я предлагаю вам золото.

- Наивная девушка. Можно подумать, я и так не буду его иметь. Более того, и золото, и вас. Вы ведь будете хорошо себя вести, когда завтра пойдете к моему отцу и скажете ему, что согласны выйти за меня замуж. Добровольно. И станете при этом улыбаться, как и положено счастливой невесте.

- Я не смогу! - выкрикнула Соня.

- Вы не хотите больше увидеть вашу служанку? Отдадите её в чужие похотливые руки? И не только руки... Впрочем, я подожду вашего решения до завтра. Сейчас вас отведут в отведенные вам покои, принесут обед и до утра у вас будет время подумать.

Он позвонил в лежащий на столе колокольчик и почти тотчас же дверь отворилась. Соня ожидала увидеть очередного здорового мужика, но была приятно удивлена, что в комнату вошла женщина. Впрочем, её оживление при виде последней почти тотчас сменилось брезгливостью и разочарованием, ибо это было странное существо.

Тело её было, очевидно, совершенным. По крайней мере, то, что открывалось взгляду. Темно-зеленое платье было надето на жесткий корсет, похоже, из китового уса. Причем, он так сильно затягивал женщину, что её груди вздымались вверх, едва не вырываясь из декольте.

Белая кожа удивительно красивой формы груди и безукоризненной линии шеи переходили в лицо, больше подошедшее бы кровожадному воину, а не слабой женщине. Впрочем, сия особа таковой и не была.

Сросшиеся на переносице густые брови и красивые серые глаза, но прищуренные и с полыхавшей в них злостью, наводили на мысль о жестокости их обладательницы. Сурово поджатые тонкие губы подтверждали впечатление. Словом, призывать эту женщину в союзники княжне сразу расхотелось. Эмиль произвел на неё куда более благоприятное впечатление.

- Мари, - ласково проговорил маркиз; впрочем, ласковость эта исходила не от возлюбленного, а всего лишь от хозяина, бывшего в хорошем настроении, - Мари, это наша гостья, княжна Астахова из России. Доверяю её твоему попечению. Помести её в гостевую комнату. Принеси обед. Объясни, как вызвать тебя, ежели понадобишься. В общем, ты сама знаешь, что и как. Я надеюсь, на тебя, малышка!

Он скользнул рукой в вырез декольте Мари и она обнажила в улыбке зубы.

Княжна содрогнулась. Зубы были белые, но крупные и острые, как клыки зверя. От такой улыбки непосвященного человека бросало в дрожь. Окружающий Соню мир все больше напоминал страшную сказку.

Как она не была к этому готова! Судьба нанесла ей удар, не дав даже осмотреться. Если это была проба на прочность, то Сонино мужество оказалось раздавленным с первого раза. Еще немного, и она заскулит, запросит о пощаде. Мамочка! ни Вольтер, ни Руссо её к этому не подготовили.

Память Сони лихорадочно искала, за что бы зацепиться. Вспомнить, как в трудных ситуациях вели себя герои, что чувствовали, как собирали остатки этого самого мужества - осталось же от него хоть что-то!

Она вспомнила латынь своего любимого профессора Одоевцева, который учил её этому языку: "Caesarem decet stantem mori"34. Только Соня - не Цезарь, и ей вовсе не хочется умирать!

- Прошу вас! - сказала ей в спину Мари, а будто гавкнула.

Соня мысленно поежилась, но виду не подала.

Ее привели в комнату, достаточно приветливую и уютную, если бы не окно, забранное решеткой. Мари сухо кивнула ей, это лишь с большой натяжкой можно было назвать поклоном. Служанка, настолько избалованная, что для неё титул гостьи ничего не значит или женщина-палач, в чьи руки такие вот "гостьи" попадают? Скорее всего, это правда, но думать так было неприятно. От подобных мыслей веяло безысходностью, а Соня не только собиралась выбраться отсюда сама, но и вытащить с собой Агриппину.

Для чего маркизу Флоримону такие странные слуги - у пояса Мари княжна заметила небольшой хлыст, хотя и украшенный дорогой затейливой рукояткой. Эмиль, которого он использует, как... жеребца!

Соня подошла к двери, подергала за ручку - так и есть, служанка заперла её с наружной стороны. И решетка - она подергала решетку - сделана на совесть, как в хорошем узилище...

Да, отправилась княжна Астахова за богатством... Где с маслом каша, тут и место наше, как приговаривает бедняжка Агриппина. Худо ей пришлось, но кто же знал, что так получится? "Скользим мы бездны на краю, в которую стремглав свалимся", - пробормотала она стихи Державина и тут же встрепенулась: что значит, свалимся?

Она расшнуровала дорожные туфли, в которых собиралась долго гулять по Дежансону, сняла чулки и погрузилась босыми ногами в пушистый ковер с длинным ворсом, который приятно щекотал уставшие ступни. Эти крутые улицы, оказывается, утомляют куда быстрее, чем можно предположить! Нет, пожалуй, лучше лечь Соня легла на ковер и почти тут же открылась дверь, и в комнату заглянула Мари. Увидев лежащую княжну, она растерянно сморгнула, а услышав неприветливое:

- В чем дело?

Пробормотала:

- Сейчас я принесу обед.

- Вот и неси!

Так, спокойно: у этой комнаты снаружи тоже есть глазок. И за Соней тоже наблюдают. Но он устроен так, что комнату видно не всю. Очевидно, все внимание уделено кровати. Стоило княжне лечь на пол, как она пропала из поля зрения наблюдателей. Ну, и что это Соне дает? А ничего. Только возможность спокойно полежать и подумать, зная, что никакое случайно промелькнувшее на лице чувство не будет замечено её пленителями.

Итак, соберем воедино все факты: среди слуг Флоримона найти союзников скорей всего не удастся. Мари предана своему хозяину как собака. Временами он, видимо, бросает ей как кость толику своей приязни. Мало того, что Мари страшненькая, она начисто лишена того шарма, которым так славятся француженки. К тому же, и её голос оставляет желать лучшего. Вместо обычной речи она лишь глухо бормочет что-то невразумительное. Чтобы её понять, надо прислушаться...

Впрочем, чего это Соне разбирать достоинства и недостатки этого Аргуса35 в юбке. Может, она по-своему несчастна или зла на весь свет...

Скорее всего, союзника Соня могла бы найти в старом маркизе, только что может прикованный к постели человек?

Дверь опять открылась, и с подносом вошла Мари. Соня не шевельнулась, и служанка вынуждена была обходить её, чтобы поставить поднос на стол.

Она удивленно поглядывала на лежащую княжну - видимо, та вела себя непривычно. Сможет ли Соня справиться с нею? Если завязать борьбу. Девушка честно ответила самой себе: вряд ли. Даже если напасть на неё в ту минуту, когда она несет еду. Хорошо, выскользнешь за дверь, а там тебя поджидает очередной Эмиль. Да просто входная дверь закрыта так, что Соня не сможет её открыть.

Неожиданно для себя она заговорщически подмигнула смотрящей на неё Мари - та неуверенно раздвинула в улыбке тонкие губы. Вот, и здесь есть над чем потрудиться. Это, конечно, при условии, если её станут держать в замке долго. Но здесь же не тюрьма. Судя по всему, Флоримон не привык мешкать. Вон как сразу взяли в оборот бедную Агриппину. Значит, времени немного, и действовать нужно быстро.

Легко сказать, действовать... Для начала нужно поесть.

Еда оказалась превосходной. И, что интересно, от всех потрясений аппетит у Сони нисколько не пропал. Она съела почти все, что ей принесли, и почувствовала страшную сонливость. Помня, что на кровать ей ложиться не стоит, она тихонько сползла со стула, на котором ела сидя у стола и погрузилась на том же ковре в глубокий сон.

Княжна не знала, что через полчаса после того, как она заснула, в комнату к ней вошел маркиз Флоримон де Баррас с каким-то незнакомым ей человеком, который держал в руках небольшой кожаный саквояж.

Следом за ними вошла Мари, разобрала кровать, куда положили Соню. Маркиз жестом удалил из комнаты служанку и лично весьма ловко, словно он всю жизнь только тем и занимался, раздел княжну догола и отошел, уступив место человеку с саквояжем. Тот споро оглядел лежащую, заглянул в святая святых каждой женщины и удовлетворенно кивнул:

- Великолепный экземпляр. Надо сказать, такого давно я не видел. Она безусловно девственна, но будто создана для любовных утех. Посмотрите, какой совершенной формы грудь. Тут можно вспомнить вашу Мари, но у той она смотрится как бы отдельно от всего существа, а здесь все гармонично. Тонкая талия, и хорошо развитые бедра ь - несомненно она даст здоровое потомство... Надеюсь, вы не станете отправлять её за моря, как прежних красоток? Знаете, даже продавцы антиквариата порой оставляют лучшие произведения себе.

- Ах, не учите меня, Майоль! - отмахнулся Флоримон. - Я не меньше вашего разбираюсь в женской красоте. Кроме того, мне ведомо ещё кое-что: огонь, который горит внутри этой красавицы. Она о нем даже не подозревает, но я-то знаю, какую великолепную любовницу из неё можно воспитать!

Майоль покашлял, как если бы у него вдруг пересохло горло и предложил:

- Я мог бы дать вам за неё сто луидоров!

- Ах, перестаньте, Клод, я не продам её и за тысячу. Кстати, у неё прехорошенькая служаночка. Не желаете взглянуть? Эмиль сейчас занимается ею.

- Я хотел быть первым, - упрямо проговорил Майоль.

- Перестаньте, Клод! - ухмыльнулся де Баррас. - зачем вам это нужно: кровь, страх, крики, вы же не маркиз де Сад, у вас нежная чувствительная душа...

- Это правда, - согласился тот, несколько удивленный характеристикой своей души, как "нежной и чувствительной".

- Вот и считайте, что Эмиль - всего лишь садовник, который выращивает для вас экзотический цветок.

- Хорошо, я посмотрю, - согласился Майоль, с неохотой отрываясь от созерцания спящей Софьи. - А если пятьсот ливров?

Флоримон со смехом повлек его прочь, приказав Мари, которая ждала у двери:

- Переодень её в пеньюар и не забудь запереть дверь. Если она удерет, я с тебя шкуру спущу!

Занятый с товарищем, которого он повел в "наблюдательную" комнату, маркиз не видел, как Мари одевала спящую неестественным сном княжну. Если бы он видел, как служанка бережно касается совершенного тела девушки, как ласково гладит её, он бы, пожалуй, призадумался, так ли уж надежен его Аргус?

Софья проснулась от запаха свежего кофе, который приятно щекотал её ноздри, и с изумлением увидела себя лежащей в кровати, переодетой в шелковое ночное белье. Рядом стояла Мари и выжидательно смотрела на нее.

- Кто меня раздевал? - недовольно спросила она.

- Я, - сказала служанка.

- А я лежала одетая...

- На полу, - подсказала та.

- Надо же, я ничего не почувствовала, - задумчиво проговорила Соня.

Пока она в руках у этого негодяя, он может делать с нею, что хочет. Не есть и не пить? И долго она так продержится? Единственный выход, выбираться отсюда.

- Сегодня я должна идти к старому маркизу, - сказала она вслух.

- Он ждет, - подтвердила Мари: понятное дело, бедняжка старалась произносить как можно меньше слов. Что ещё делать, если ты говоришь так, будто у тебя полный рот каши...

- Вам говорили, Мари, что у вас удивительно красивая кожа? произнесла Соня, когда после всех утренних процедур, при которых служанка ей помогала, княжна села за стол, чтобы насладиться завтраком. - У меня, увы, смуглая, как у арапки.

Она вовсе не надеялась перетянуть на свою сторону эту "преданную собачку" Флоримона, но если вежливость для неё ничего не стоит, почему бы ни сказать приятное человеку, который, возможно, по приказу своего хозяина, станет тебя охаживать этим милым хлыстом. Кроме того, Соня была уверена, что погрузилась накануне в сон вовсе не по своей воле, но все равно истерики от неё молодой де Баррас не дождется. Не на ту напал!

А Мари в изумлении - вряд ли прежде пленницы говорили ей комплименты опять обнажила свои ужасные клыки и выдавила что-то невразумительное, вроде:

- Смуглая кожа - тоже красиво.

И на том спасибо. Теперь позавтракаем. Может, хоть сегодня в пищу ничего не подмешали. Да и зачем? Не для того же, чтобы она заснула прямо в комнате Антуана де Барраса.

Она не торопилась, позавтракала как следует. Кто знает, когда ещё удастся. Вдруг получится предприятие, которое постепенно, с каждым глотком великолепного кофе, складывалось у неё в голове.

Прежде всего, как Соня поняла, комната, в которой поселили старого маркиза, угловая. Иными словами, глазок в ней проделан с одной стороны, таким образом, что видна большая часть комнаты и дверь. То есть, все, что станет делать или произносить Соня, наблюдатель услышит и увидит. Значит, нужно исхитриться и передать Антуану, что к ней применено насилие. Как отнесется к этому старый друг её деда? Вряд ли одобрит. В противном случае, Соне придется трудно. Она подумала так и усмехнулась: наверняка Флоримон уверен, что Софья напугана. Значит, не стоит его в этом разубеждать.

Он как раз поджидал её у двери. Небось, тоже подсматривал, как она одевается, потом как ест... бедный, у него весь мир - сплошная замочная скважина.

- Вы так думаете? - удивился он.

Неужели Соня сказала свою мысль вслух? Надо следить за собой. У неё сегодня какое-то залихватское настроение. И, кажется, совершенно не к месту. Зачем настораживать злодеев?

- Как чувствует себя моя Агриппина? - спросила она невольно дрогнувшим голосом.

- Сегодня мы решили дать ей отдохнуть, - сладко улыбаясь, проговорил Флоримон. - Сегодня у нас - выход её госпожи, вы не забыли, ваше сиятельство?

- Не забыла, - сухо сказала Соня. Можно показать, что она его побаивается, но маркиз не должен думать, будто сломал её - этак, он и вовсе удержу знать не будет!

- Не забудьте, - между тем продолжал он, - что от вашего сегодняшнего поведения зависит не только жизнь вашей служанки, но и ваша собственная!

- Об этом трудно забыть, не так ли? - Соня твердо встретила его испытывающий взгляд. - Очевидно, вчера вы подмешали мне в пищу снотворное?.. Не спешите отрицать очевидное. Я могу потерять сознание от какого-нибудь сильного потрясения, но потерять сознание на несколько часов... Лучше, если впредь мы с вами обо всем будем договариваться. Частое употребление подобного лекарства вряд ли способствует здоровью...

- Мне понравилось выражение "впредь мы с вами", - довольно кивнул Флоримон. - Это дает надежду на будущее. Итак, что вы должны сказать моему папаше?

- Кстати, как он себя чувствует?

Тот удивленно посмотрел на Соню.

- Я произнесла что-то неподобающее?

- Наоборот, именно сегодня ему вдруг полегчало. В его-то годы, и при его болезни! Можно подумать, вы об этом знали.

- Нет, - покачала головой Соня, - я спросила просто из вежливости. О чем ещё мы можем говорить, два совершенно посторонних человека, кроме как о людях, известных нам обоим?

- Ну уж, и посторонних! - не согласился Флоримон де Баррас. - Разве не ждет вас сегодня мой батюшка, чтобы услышать радостное известие о том, как мы с вами пришли к согласию соединить наши судьбы? Вы ведь за ночь не передумали, моя дорогая?

- А разве вы оставили мне возможность выбора?

- Конечно, оставил. У вас есть ещё один путь - ваша служанка отправится в матросский бордель. Кстати, у меня есть свой собственный в одном портовом городе. Каком, вы непременно узнаете, став моей женой. А вас... О, на вас у меня несколько другие планы...

- Перестаньте! - не выдержала Соня. - Я скажу вашему батюшке все, что хотите!

- Вот и хорошо, вот и славная девочка, - улыбнулся маркиз, но взгляд его при этом оставался недоверчивым. - Чтобы придать вам храбрости, я буду рядом. Женщины так непостоянны. Только что она клянется в верности тебе, а стоит отвести взгляд, как она уже улыбается другому...

Он открыл перед Соней дверь, в которой лежал его отец, и едва ли не втолкнул её внутрь.

- Здравствуйте, мсье Антуан, - Соня у порога присела в реверансе, вызвав бледную улыбку у маркиза. - Говорят, сегодня вы почувствовали себя лучше.

- Это так, хвала вашему дедушке! Раз вы наконец появились в моем замке, я перестал беречь эликсир, который когда-то приготовил мой славный товарищ. Прежде для хорошего самочувствия мне нужно было всего каплю-другую, теперь же доза несравненно больше. Впрочем, вам это неинтересно. Как и чем такой старец, как я, поддерживает в себе искру жизни. Но я не могу уйти, не закончив здесь все свои дела...

- Может, вам не стоит так много говорить? - обеспокоилась Соня.

- Увы, время неумолимо, - проговорил старик, - а, как ни крути, мне придется подняться.

- Подняться? - удивилась Соня. - Но зачем?

- Затем, чтобы показать вам, где находится ваша часть золота... Мой сын сегодня сказал мне, что между вами возможна договоренность... то есть, я хотел сказать, он влюблен в вас и надеется внушить вам то же чувство.

- Мсье Флоримон прав - я взяла слово подумать, но я уже склоняюсь к тому, чтобы ответить на его предложение согласием.

- Значит, это правда? - Антуан де Баррас счастливо улыбнулся. - Моя дорогая, знали бы вы, как я рад!

Он сделал попытку сесть на постели и Соня воскликнула:

- О, погодите, позвольте мне вам помочь!

Но когда она подхватила под руку старого маркиза, она шепнула ему в самое ухо:

- Это все неправда, меня заставили. Пожалуйста, простите, и постарайтесь ничем не выдавать того, что я вам сказала.

Маркиз кивнул и так же тихо сказал ей:

- Увы, моя дорогая, я так и подумал. Потому ничему удивляйтесь, скоро вы все поймете.

С помощью Сони он сел на кровати и сказал громко:

- Спасибо, дитя мое! А теперь позовите ко мне моего сына - пора наконец сделать то, о чем я мечтал все шестьдесят лет!

Не успел он договорить, как дверь отворилась и вошел Флоримон. Если бы Соня немного не знала его, она могла бы поверить его дрожащему со слезой возгласу:

- Папа! Дорогой папа!

И не менее торжественному голосу старого маркиза.

- Поздравляю тебя, сынок! Я рад за тебя. Ты сделал правильный выбор.

- Ты уже сидишь? - Флоримон сделал вид, что очень удивлен. - Ты хочешь показать нам с невестой свою сокровищницу.

- Именно это, дорогой, я и собираюсь сделать.

- Погоди, я позову Мари или Эмиля.

- Нет, прошу тебя! Позволь, я буду опираться на ваши молодые плечи. Вам ведь не тяжело, моя дорогая?

Старый маркиз весил так мало, был так худ, что Соня и впрямь поддерживала его безо всякого напряжения.

- Погодите, - Антуан де Баррас слегка отодвинулся. - Набрось мне что-нибудь на плечи, сынок! Там, в подземелье, может быть сыро.

- Конечно, конечно, - заторопился тот, - сейчас я принесу тебе стеганый халат.

- И, пожалуйста, захвати фляжку с коньяком, - распорядился его отец, думаю, нам будет, за что выпить.

Флоримон осторожно отпустил плечо отца и направился к двери:

- Момент, я сейчас все принесу.

Он вышел, а больной изменился на глазах. Он тут же отстранился от Сони и, самостоятельно стоя на ногах, скомандовал:

- Быстрее, у нас совсем мало времени. У меня под подушкой плоская фляжка - берите её. Теперь - канделябр со столика. Спички у меня в кармане. Захватите вот этот плед. Если мы почему-либо замешкаемся, я объясню Флоримону, что это моя затея. А теперь пошли. У нас осталась всего одна минута. Благодарение богу, нужная дверь совсем рядом.

Почти твердым шагом он вышел за дверь. Соня для верности лишь поддерживала его за локоть. Вместе они завернули за угол, немного прошли по коридору, а затем маркиз распорядился, указывая на кусок каменной стены, будто нарочно не заштукатуренной.

- Быстро нажмите вот этот камень и этот. По возможности, одновременно.

Хорошо, что такие навыки у Сони имелись. Как и в их петербургском доме стена медленно отошла, и маркиз де Баррас жестом поторопил княжну войти в этот проем, сразу внутри нажимая ещё на что-то. Стена за ними поехала обратно. Они услышали топот бегущих ног, яростный вопль Флоримона:

- Проклятье!

Но тут стена со стуком стала на место и звуки извне больше не были слышны.

Отец и сын де Баррас стоили друг друга.

Глава шестнадцатая

Беглецов тут же окутала кромешная тьма, из которой тянуло сыростью и затхлостью.

- Держите спички, - старик вложил Соне в руку коробок и скомандовал. Зажигайте!

Дрожащими руками княжна зажгла одну за другой три свечи и желтый свет метнулся вниз по крутым ступеням.

Маркиз Антуан де Баррас с всхлипом вдохнул воздух и без сил опустился на ступеньку лестницы, которая вела не в потайную комнату, как в Петербурге у Астаховых, а в самое настоящее подземелье, о каких Соня читала прежде в рыцарских романах.

- Не хочется в этом сознаваться, но подобная быстрота уже не для меня!

- Ваше высочество слишком строги к себе, - улыбнулась Соня и присела рядом. - Не так много на свете людей, которые в восемьдесят лет способны на такое.

- Поднимайте выше, мадемуазель, не восемьдесят, а девяносто. Именно столько мне исполнилось бы через полгода.

- Почему так мрачно, и почему - "бы"? - попыталась развеселить старика Соня. - Я убедилась, что вам ещё рано себя списывать. А если задуматься, то и до ста лет - рукой подать. Обидно было бы сдаться почти на подступах к цели...

- Вы, дорогая девочка, разговариваете со мной, как со старым солдатом. Вынужден огорчить вас: мечтал! Мечтал быть то пиратом, то наемником, - не получилось. Все складывалось так, что мне мешало то одно, то другое... У вас, наверное, родственники военные. Иначе, откуда эти ваши "подступы"?

- Вы правы, - согласилась Соня, - мой брат довольно долго служил в лейб-гвардии. А то, что вы не служили, это неважно. В вас и до сих пор чувствуется боевой дух.

- Мадемуазель Софи, вы лучше меня не успокаивайте, а расскажите, чем вас шантажировал мой прекрасный отпрыск? Вы мне показались весьма умной девушкой и вряд ли согласились бы стать женой такого обалдуя.

Соня замялась: стоит ли рассказы старому человеку о художествах его сына, которого закон вряд ли назовет "обалдуем", а скорее преступником. Или старый маркиз и сам всю жизнь был не в ладах с законом? Все равно её рассказ может усугубить его болезнь.

- Рассказывайте, чего уж там! - с тяжелым вздохом повторил старый маркиз. - Вряд ли вы расстроите меня больше, чем я сам расстроен: вырастил какое-то чудовище, в котором все отцовские недостатки многократно увеличены. Судьба наказывает меня за грехи юности, и наказывает справедливо, теперь я понимаю это и принимаю со смирением. Заслужил! Единственно, что я могу, так это - сопротивляться злой воле сына из последних моих сил и помогать обиженным им людям всем, чем я смогу.

- Хорошо, я вам расскажу. Мсье Флоримон забрал мою горничную и... И отдал своему слуге Эмилю.

- Как - отдал? - не понял Антуан де Баррас.

- Так. Для забавы. А, может, и для выучки. Смотря как он поступит с нею после того, когда поймет, что мы от него сбежали.

Сказав так, Соня покраснела. Отчего-то она чувствовала в том свою вину. Разве она смогла прекратить страдания своей служанки? Всю ночь проспала сном младенца. А перед этим ещё и смотрела, как её мучают. Теперь вот сбежала от Флоримона, оставив Агриппину одну... Но что она смогла бы для бедной девочки сделать?

Старик почувствовал смятение княжны и положил руку ей на колени совершенно отеческим жестом:

- Успокойтесь, дитя мое, вы ни в чем не виноваты.

Он, кряхтя, поднялся со ступеньки, невольно опираясь о плечо Сони, и проговорил:

- Пойдемте, я покажу вам ваше золото, раз уж мы сюда пришли.

Соня оглянулась на стену, которая закрыла проем и теперь казалась сплошной, без всяких хитроумных механизмов, и боязливо заметила:

- А если Флоримон откроет вход с той стороны?

- Не откроет, - покачал головой маркиз-отец. - Я нажал с этой стороны на один хитрый камень и теперь, чтобы попасть на эту лестницу, ему понадобиться приличный заряд пороха. Если, конечно, он сможет разворотить толстенную базальтовую глыбу.

Он хихикнул, но тут же посерьезнел.

- Меня смущает лишь одно: года два я не инспектировал подземный ход, который ведет из подземелья прямо к угодьям одного дежансонского помещика... Но это потом. Сейчас я хочу, чтобы вы посмотрели на то, что я шестьдесят лет охранял, как верный пес.

Они спускались по ступенькам ниже и ниже, пока наконец не ступили на ровную площадку из плотно утрамбованного речного песка. Скорее, с небольшой примесью глины или чего-то другого, способствующего его затвердению.

Площадка перешла в короткий, раструбом идущий коридор, который закончился высокой овальной пещерой - в ней были аккуратно вырублены ниши со сложенным в них, уже знакомыми Соне брусками. Брусков было так много, что княжна невольно ахнула.

- Сколько же их здесь?

- Две тысячи шестьсот пятьдесят четыре, - как на экзамене отчеканил маркиз Антуан. - Мы выплавляли это золото три года. Собственное, если бы не ваш дедушка, ничего этого не было. Это он нашел деньги на оборудование. И поверил мне. Я не мог его подвести. Ведь Николя сказал: "Я приеду за золотом сам или пришлю доверенного человека". Мне надо было дождаться, и я дождался.

Старик покачнулся, и Соня успела его подхватить.

- Хорошо было бы сейчас закрыть глаза и уйти в мир иной...

- А я, значит, чтобы осталась здесь и умерла в полной темноте от голода рядом с вашим сказочным богатством, - безжалостно докончила его монолог княжна.

- Простите, - смутился старый маркиз, - мои слова и вправду ни к месту. Где-то была моя фляжка.

- Держите, - Соня протянула ему сосуд.

Антуан де Баррас сделал крупный глоток и прислушался к себе.

- Ага, моему старому сердцу просто требовался пинок, и эликсир князя Астахова сделал свое дело. - Странно, что целых шестьдесят лет с эликсиром ничего не происходит. Он не густеет, не теряет вкуса. Разве что, неуклонно убывает. Как и моя жизнь...

Он слегка откинул назад голову и выпрямился.

- Надо идти. Советую вам на всякий случай взять с собой хотя бы один слиток. Потом-то вы сможете сюда вернуться, но вдруг выход на поверхность окажется ненадежным...

Он смущенно замолчал, сообразив, что пугает княжну.

- А может случиться и так, что трудно будет сюда вернуться, понадобиться время.

Соня заметила, что маркиз тщетно пытается унять дрожь, которая сотрясает его тщедушное тело.

- Может, вам ещё хлебнуть из вашей фляжки? - посоветовала она.

- Лучше набросьте мне на плечи плед, а то сейчас я начну стучать зубами, как фамильный скелет, - мрачно пошутил он. - Пора выбираться наружу. Понятное дело, не тем, которым мы сюда вошли.

- Но я не заметила здесь никакого другого коридора или ответвления.

- Когда я был молод, - хмыкнул старик, - я делал все на совесть. Я ведь собирался чеканить монеты. Иными словами, бросать вызов государству, а оно фальшивомонетчиков, мягко говоря, не жаловало. Потому рано или поздно стало бы за мной охотиться. Значит, что нужно было сделать? Правильно, как следует оборудовать свою нору. Мы с Пьером носилками таскали сюда песок, и знаменитую дежансонскую грязь она как-то хорошо соединялась с песком. Дорожки, из этой смеси сделанные, как видите, целы и до сих пор... А вход в туннель вот он, достаточно лишь повнимательнее присмотреться к этой каменной кладке.

- Я точно не смогла бы присмотреться и его найти, - призналась Соня, наблюдая, как легко отходит в сторону очередная сотворенная человеком каменная стена.

Она посветила канделябром в открывшийся неширокий коридор, впрочем, достаточный для того, чтобы один человек шел по нему не касаясь стен. Но идти по одному не удавалось, потому что Соне приходилось в одной руке держать подсвечник, а другой изо всех сил поддерживать старого маркиза, который слабел на её глазах.

- Молодчага Пьер, - как в бреду бормотал Антуан де Баррас, - два года, как он оставил этот мир, а ход по-прежнему крепок и нигде не обвалился...

- Лучше бы вам не разговаривать, - попробовала урезонить старика княжна, - это отнимает у вас последние силы.

- Ах, дитя мое! - вздохнул он. - Возможно, это последнее, что осталось мне в жизни.

Хоть и медленно, но они продвигались по подземному коридору, который против ожидания, и вправду оказался полностью проходимым - нигде не обрушился, камень из боковых стенок не выкрошился. Лишь пауки то здесь, то там развешавшие свои тенета, говорили о том, что ходом давно не пользовались.

Вообще-то пауков Соня побаивалась, но теперь ей было не до того. Коридор все не кончался, хотя шли они по нему уже не менее часа. Но и кончился он неожиданно. Просто за одним из немногочисленных поворотов туннеля открылись ступени наподобие тех, по которым княжна и маркиз спустились в подземелье.

Антуан де Баррас опять присел на ступеньку, а Соня, не выдержав неизвестности, подбежала к стене, тщетно высматривая на ней следы чужих ладоней. Например, некоего Пьера. Судя по всему, покойного.

Слегка приподняв голову, старый маркиз с улыбкой наблюдал за нею.

- Ну скажите, разве не талантлив был этот де Баррас? - сказал он о самом себе вроде с восхищением, но и с долей насмешки. - Судьба готовила его для великих дел, а чем он закончил? Кто его знает? Разве что родил сына, преступника и негодяя, который теперь терроризирует свой родной город, а его старый отец от стыда прячется в своем замке.

- Но вы же нездоровы, - сказала справедливая Соня.

- Нездоровье мое от болезни души происходит, - тяжело вздохнул старый маркиз. - Я занимаюсь самоедством, но и оно меня не спасает...

- Все равно теперь вы ничего не можете сделать.

- Так-то оно, так, но ваше появление, княжна Астахова, существенно облегчило лежащий на моей совести груз. Я должен благодарить судьбу и вас, дорогая мадемуазель, за предоставленную возможность...

Маркиз не спеша, поминутно хватаясь за стену, добрался наконец до верха лестницы и показал Соне на нужный камень.

- Нажав на него, вы можете открыть люк, выход наружу, а можете закрыть его от тех, кто почему-либо будет преследовать вас. Снаружи они ни за что его не откроют.

Соня нажала, и мгновение спустя в открывшийся проем хлынули потоки солнечного света. На улице стоял теплый майский день. Она впервые подставила лицо солнцу, не прячась в тень и под зонт, и испытывая от этого неведомое ей прежде удовольствие.

Несколько прелых листьев кружась упали ей на лицо. Опьяненная свежим воздухом, Соня не сразу вспомнила о старом маркизе, который все больше терял силы, словно из него потихоньку выходил воздух, а с ним и жизнь.

Она мысленно поругала себя за легкомыслие, опять спустилась на ступеньку вниз, чтобы покрепче ухватить маркиза за плечи и попытаться вытащить наверх. Он из последних сил старался облегчить ей эту работу и чуть ли не ползком волокся по ступенькам. Помогал им обоим лишь руками, потому что ноги опять скрутила проклятая подагра.

Как там говорил когда-то её учитель истории? Упорство и труд все перетрут! Соня подстелила плед прямо на траву и уложила на него обессилевшего де Барраса. Дрожащими руками он поднес фляжку к губам, сделал большой глоток и грустно поболтал её.

- Последний привет русского друга... Николя был удивительно талантлив Но кто, кроме меня, знает о его чудодейственном эликсире? Разве он идет в сравнение с золотым эликсиром вашего ученого царедворца Рюмина? Который, кстати, считали панацеей и от несчастной любви, и вообще от всех проделок Венеры. Не так давно флакон этого эликсира стоил луидор. Золотой луидор. Как не назвать и лекарство "золотым". Если иметь в виду его цену...

Старик закашлялся и Соня положила его голову себе на колени, нежно удерживая, чтобы маркиз не бился головой о землю.

- Бог не дал мне дочери, - вздохнул тот, приходя в себя. Мужчины не думают о том, что в старости гораздо приятнее, когда за тобой ухаживает девушка с таким ангельским личиком. Им сыновей подавай!.. Вы не забыли, мадемуазель Софи, закрыть люк?

Конечно, она забыла. А когда нажала нужный камень, пришлось ещё с помощью какой-то коряги возвращать на место потревоженный дерн, чтобы скрыть следы люка. И оттащить подальше в кусты плед с маркизом, чтобы с дороги, а также из окон замка его не было видно.

Наверное, на маркиза благотворно подействовало лекарство, которое он отхлебнул из фляжки, потому что несколько минут спустя он уже стал спокойно обсуждать с Соней их дальнейшие шаги.

- Придется вам, мадемуазель Софи, идти за помощью.

- Куда? - испугалась Соня; ей казалось, что стоит выйти из этих кустов, как она тут же столкнется с Флоримоном или кем-нибудь из его слуг.

- В деревню. Это недалеко. Пойдете отсюда прямо, подниметесь на пригорок, и сразу её увидите. Найдете дом вдовы Фаншон, скажете: "Маркизу Антуану нужна помощь!" Она сделает все, что нужно.

- А как я найду её дом?

- Любой местный житель покажет вам его.

- Но вы останетесь здесь один...

- Ничего со мной до вашего прихода не сделается. Но даже если мой сын и наткнется на меня здесь... Все-таки это мой сын. И если он развратник, то никак не убийца.

Соня ушла, подозревая, что Антуан де Баррас может искренне заблуждаться насчет своего сына. Но в одном он прав: вряд ли Флоримон нанесет ему какой-нибудь вред... прежде, чем узнает, где спрятано золото.

Она вскоре пришла на окраину Дежансона - деревня, в которой говорил старый маркиз, по отношению к городу лежала в низине. Она была сравнительно небольшой. По крайней мере, с той точки, с какой княжна на неё смотрела. Деревня казалось расположенной совсем близко, но Соне понадобилось не менее часа, чтобы дойти до нее, и ещё полчаса, чтобы разыскать дом вдовы Фаншон.

Сообщение девушки о том, что маркизу Антуану нужна помощь вызвала в этом чистеньком крепком домишке настоящий переполох. Собственно, создавала его сама вдова - миловидная женщина средних лет, у которой оказалось двое великанов-сыновей, - она едва доставала им до плеча, что не мешало вдове вовсю командовать ими.

Вызнав у Сони, что маркиз лежит в кустах на окраине Дежансона женщина пришла в ужас:

- Пресвятая Дева! Я знала, что все этим кончится. Выгнать отца из собственного дома!

Княжна не стала разубеждать деятельную вдову, ведь тогда потребовалось бы объяснять, что случилось на самом деле. Пусть уж этим занимается сам маркиз. А эта командирша в юбке между тем распоряжалась:

- Батист! Жюльен! На повозку положите свежего сена. Возьмите одеяло. Подушку! Будьте осторожны, маркиз болен, так что аккуратно - вы слышите, аккуратно! - уложите на повозку его высочество. Лошадей не гоните, чтобы его не растрясти... Повторите!

- Да мы поняли, мама, - пробасил один из молодых великанов, кажется, Батист, украдкой оглядывая фигуру Сони.

Она тоже посматривала на братьев - уж очень хороши были оба. Несмотря на высокий рост, широкие плечи, на впечатление недюжинной силы, в обоих молодых людях присутствовало некое изящество, и в то же время они выгодно отличались, например, от Флоримона некоей свежестью, чистотой черт неиспорченностью, как подумала Соня. Но почему она сравнила их с Флоримоном?

Ах, старый проказник! Неужели и Батист, и Жюльен - его сыновья? Тогда почему "вдова"? Впрочем, это чужая тайна, а княжне хватало и своих.

На повозке они добрались быстро. Соня попросила у вдовы Фаншон большую соломенную шляпу и старенький плащ. Та подивилась: плащ при такой жаре? Но принесла все, что девушка попросила. А Соня всего лишь принимала меры предосторожности. Она не хотела, чтобы случайно выглянув в окно - даже если он нарочно и не наблюдает за дорогой - Флоримон сразу опознал её и выслал кого-нибудь на перехват.

На старого маркиза и вправду никто не наткнулся. Он задремал, лежа на своем пледе. Но при их появлении открыл глаза и устремил довольный взгляд на братьев.

- Здравствуйте, мальчики!

- День добрый, ваше высочество! - пробасил один из братьев - кажется, Жюльен, легко поднимая на руки маркиза Антуана.

Они и вправду выполнили все распоряжения матери. Бережно уложили маркиза на сено и, по совету Сони, поверх знакомого пледа укрыли плащом, который она сняла с себя, а на голову надели ту же соломенную шляпу.

- Никто не должен видеть, что вы везете маркиза де Барраса, - пояснила она.

Братья согласно кивнули.

- Может, и вы со мной? - предложил маркиз, когда Соня наклонилась, чтобы на прощание поцеловать его в щеку. - У Фаншон вам будет безопаснее.

- Нет, я должна вернуться в город, - покачала головой Соня. - Надо попытаться освободить мою горничную.

- Погодите, - маркиз сделал попытку приподняться, и княжна тотчас наклонилась к нему; братья тактично отвернулись. - А как же ваше золото.

- Пока не знаю, - сказала она задумчиво.

- Без вас его никто не достанет, - сказал де Баррас, - но и вы сами ничего не сделаете. Как некстати я обезножел!.. В свое время мы обговаривали возможность доставки золота в Россию, но тогда нужно иметь знакомство среди моряков. У вас есть такое?

- У меня есть знакомство среди дипломатов, - улыбнулась она.

- А что, эти помогут. К тому же, не забывайте, есть ещё надежные люди - братья Фаншон. Батист! Жюльен!

Он медленно и любовно произнес их имена.

- Ну как, ребята, поможете при случае русской княжне? - спросил он.

- Понятное дело, поможем, - сказал один из братьев - Соня так и не уяснила для себя, кто из них Батист, а кто Жюльен.

- А вы говорили, что не оставили хорошего потомства, - все же не выдержав, шепнула маркизу Соня.

- Это мое самое большое богатство, - довольно улыбнулся он.

Золотой слиток, который Соня прихватила с собой на всякий случай, она приторочила к поясу, уложив его в вышитый гобеленовый мешочек, который по случаю купила ещё в Германии. Слиток весил довольно прилично, но не нести же его в руках!

Отчего-то она все медлила пойти к центру города, как хотела. Замок, отчетливо видневшийся из кустов и сквозь листву дерева, под которым она теперь стояла, пугал её своей близостью. Соне казалось, что за всеми дорогами, ведущими из города, сейчас наблюдают люди Флоримона.

Не зная, для чего, Соня вынула из гобеленового мешочка расческу, которая соседствовала с золотым слитком, разобрала свою прическу - её делала ещё Агриппина, хорошенько расчесала и просто заколола волосы набок, опустив их длинные пряди на грудь. Пусть её и примут за непристойную девицу, лишь бы не за княжну Астахову, если, конечно, ей удастся ввести своих врагов в заблуждение.

Еще она решила идти как бы прочь из города, чтобы войти в него с другой стороны.

Здесь, на окраине, Соне впервые повезло - она обнаружила вывеску ювелира. Судя по всему, мадам Альфонсина работает на Флоримона и потому забрала себе вещи и деньги молодых женщин, по привычке полагая, что постоялицы к ней больше не вернутся.

Никакого плана на этот счет у Сони не было. Пожаловаться в полицию на женщину, которая, возможно, в городе на хорошем счету, не имея при этом документов? Кто такая княжна Астахова? А если и вправду де Шовиньи скажет, что никогда в глаза её не видела и её вещей тоже? Кто докажет обратное?

Чем больше Соня размышляла над своим бедственным положением, тем больше впадала в уныние. Хорошо, она попытается обменять имеющийся у неё слиток на деньги, но что делать с ними дальше опять же без документов?

Потом, ювелир может на это не согласиться, и тогда... тогда плохо дело княжны Астаховой. Опустить руки? Пойти в полицию и заявить, что у неё украли документы и деньги неизвестные люди? Соне захотелось плакать от отчаяния, но внутренний голос насмешливо напомнил, что она и так четверть века просидела подле маменькиной юбки, так неужели она не попытается самостоятельно найти выход из этого, кажущимся безвыходным положения?

Нет, так глубоко в бездну отчаяния не стоит нырять. Лучше попытаться, оставаясь на поверхности, начать выбираться из нее. И начать с малого...

Магазинчик золотых украшений, который содержал ювелир, оказался крошечным, но расположенные в витрине драгоценности привлекали хорошей работой и отменным вкусом. Мастер, их сотворивший, был безусловно талантлив.

- Мадам что-нибудь хочет? - раздался за спиной Сони приятный мужской голос.

Она повернулась и увидела вопрошавшего. Вид его напрочь отметал образ, заранее созданный княжной в своем воображении. Она представляла себе тучного немолодого человека с круглыми очками в металлической оправе, а перед нею стоял довольно молодой мужчина, не старше сорока лет, и улыбался ей приветливой улыбкой.

- О, я, скорее всего, не прав! - темпераментно воскликнул он. - Не мадам, а мадемуазель, не так ли? Рад служить вашей светлости!

- Видите ли, - Соня запнулась, - у меня к вам дело, но я не знаю, как начать этот разговор? У себя в России я бы знала, но во Франции я меньше недели.

- Мадемуазель из России? О, русские очень интересные люди и, вы правы, обычно дела, с которыми они приходят, никак нельзя назвать пустяками... Давайте сделаем так: мой магазинчик имеет второй выход - на тихую тенистую улочку. Предлагаю вам посидеть вместе со мной на веранде и выпить чашечку кофе. Думаю, не спеша мы сможем обсудить ваш вопрос.

Напряжение наконец отпустило Соню. Заявление Флоримона о том, что он некоронованный король Дежансона она приняла за чистую монету и к ювелиру тоже поначалу отнеслась настороженно. Как всегда, она тут же нарисовала себе картину: вот Соня вынимает из сумочки у пояса золотой слиток, ювелир звонит в колокольчик, её хватают, но появляется не полиция, а Флоримон де Баррас, который утаскивает её в свой замок, где с нею проделывают то же, что и с Агриппиной...

Она содрогнулась. Все-таки преступный маркиз знает, как наводит страх на слабых женщин. А ведь по его словам это были пустяки. Если вспомнить Мари, её хлыст у пояса... Соня тряхнула головой, прогоняя неприятное видение.

Ювелир представился Соне как Рене Бежар, а узнав, что разговаривает с княжной, разулыбался:

- Конечно, прежде мне случалось продавать драгоценности князьям и княгиням, но сидеть вот так запросто с ними за столом и пить кофе не доводилось. Видно, с мадемуазель случилось что-то серьезное, раз вы обратились в мою скромную лавчонку.

- Вы правы, серьезнее некуда, - решилась Соня и выложила на стол заветный слиток, - пожалуй, лучше сразу, без предисловий. Скажите, сможете ли вы купить у меня это золото? Если нет, я пойму, и всего лишь стану искать покупателя где-нибудь в другом месте. У меня просто нет другого выхода - мне нужны деньги!

- Понимаю, - кивнул Рене Бежар без улыбки, словно её утверждение о том, что нужны деньги, отличалось оригинальностью. Он взял в руку слиток. Шесть фунтов. Однажды я видел такой. Отец оставлял его для своей коллекции, но я вынужден был это золото использовать - мне тоже нужны были деньги.

- Иными словами, вы не сможете у меня его купить? - расстроилась Соня.

- Я этого не говорил, - задумчиво пробормотал ювелир, с видимым трудом отрывая взгляд от слитка, - но если даже это золото самой высокой пробы мне ведь придется это проверить! - я все равно не смогу дать вам за него больше пяти тысяч ливров. Просто потому, что у меня больше нет. Но зато я могу дать вам адрес моего коллеги по цеху - он даст вам подлинную цену...

"Пять тысяч ливров. Сколько же это будет в пересчете на рубли? попыталась сосчитать Соня. - Небось, Агриппина сделала бы это в два счета".

- Как вы думаете, этих денег хватит на то, чтобы доехать до побережья Атлантики? - спросила она у Рене Бежара.

- Думаю, хватит и на билет на пароход, - сказал он, с интересом поглядывая на Соню.

- Я согласна, - сказала она, - пусть будет пять тысяч.

- Но мне, ей-богу, неловко, - начал было он, но махнул рукой. Впрочем, вам виднее!

Ювелир проверял подлинность золота недолго. Соня успела выпить всего две чашки кофе и съесть два пирожных, которые принесла служанка Рене.

Вскоре он вышел сам и вынес плотный пакет с деньгами.

- Здесь пять тысяч двести ливров, но это и в самом деле все, что у меня есть, - сказал он и неожиданно добавил. - Не знаю, что у вас за беда, но я желаю вам удачи. От всей души.

Его лицо было таким добрым и участливым, что Соня едва... Нет, нет, она не должна отныне доверять самым добрым лицам, пока кто-то, кого княжна знает лично, не отрекомендует ей этого человека. Французские мужчины так рыцарски вежливы! Обходительность с дамами у них в крови. Разве что, кроме Флоримона де Барраса... Со своими делами Соня попробует справиться одна.

Потихоньку подвигаясь к центру Дежансона княжна Астахова изменялась. Конечно, внешне. Прежде всего, в ателье дамской одежды она поменяла свое бежевое прогулочное платье на синее и купила себе темный парик.

При этом она не ушла с центральной улицы. Сами французы говорят: хочешь, чтобы тебя не заметили, стань под фонарем.

С этим новым внешним видом Соня казалась непохожа на саму себя, хотя теперь её наряд был куда ярче, ежели не сказать, вызывающе.

Для начала она решила наведаться в гостиницу "Золотой лев". У неё было мало надежды, но кто знает, вдруг некто Григорий Тредиаковский решил выполнить свое обещание и навестить её в Дежансоне? Она взяла извозчика, чтобы вблизи центра не ходить пешком, и два смутно похожих на лошадей одра потащили повозку, спотыкаясь и останавливаясь.

Она уже направилась к отелю, но в последний момент резко остановилась, потому что в голову ей пришла мысль далеко не глупая: а что если и хозяин "Золотого льва" получает от маркиза Флоримона кое-какое содержание за то, что рассказывает ему обо всех приезжающих в город? Она начнет спрашивать, нет ли какой почты на имя госпожи Астаховой, а тут её и захватят маркизовы слуги.

С другой стороны, Соня ведь может просто узнать, не остановился ли в отеле Григорий Тредиаковский. Отчего-то она была уверена, что уж он-то добыл бы себе номер, а не стал брать комнату у какой-то неведомой старушки, пусть она и де Шовиньи...

Княжна так и поступила, прежде купив в близлежащей лавчонке широкополую шляпу, которые тоже существенно меняют облик женщин.

И подошла к дежурному, и спросила. Каково же было её удивление, когда на вопрос о Григории она услышала:

- Остановился. Сегодня. Но в комнате пока его нет, пошел прогуляться по городу.

Несколько разочарованная, но больше обнадеженная, Соня вышла из отеля и стала не спеша прохаживаться в отдалении, но так, чтобы видеть входящих в "Золотой лев" людей. В какое-то мгновение ей показалось, что она увидела знакомую фигуру, но тут чья-то крепкая рука схватила её за локоть; Соня так испугалась, что замерла столбом, не в силах обернуться.

Глава семнадцатая

- Мне всегда говорили: "Григорий, когда-нибудь твои шуточки кончатся весьма печально!" Я вас напугал, Софья Николаевна, извините.

Соня облегченно вздохнула и обернулась. Она так обрадовалась Тредиаковскому , что даже не стала пенять ему на то, что из-за него пережила настоящее потрясение. Ведь она была уверена, что слуги молодого маркиза таки добрались до нее.

- А я смотрю и глазам своим не верю: вы это или не вы? Все-таки у женщин куда больше средств для маскировки, чем у нас грешных.

- Не скажите, - улыбнулась Соня, - женщине не бороду не прицепишь, ни усы - вот что по-настоящему изменяет внешность!

Наверное, в словах Сони послышалась излишняя горячность, так что Тредиаковский внимательно на неё посмотрел и покачал головой:

- Мне кажется странным ваш интерес к этому вопросу.

- Эх, Гриша! - тяжело вздохнула она, - знали бы вы, в какую историю я здесь попала! По-хорошему, мне бы надо бежать отсюда со всех ног, но я не могу бросить Агриппину в беде. Подумать страшно, что с нею, бедняжкой, сделают эти изверги...

- Вот даже как, - протянул молодой человек и на этот раз предложил княжне руку:

- Давайте-ка мы с вами посидим вон под тем полотняным навесом, где подают напитки и легкие закуски, и вы не спеша мне расскажете, что с вами случилось. Я уж и не чаял с вами встретиться! Письмо ваше мне передали, но хозяйка квартиры, на которую вы ссылались, сказала мне, что никакой княжны Астаховой, ни её горничной она в глаза не видела.

- Еще бы, она стала говорить вам утвердительно! Ведь она знала, куда мы с Агриппиной пошли, и, наверное, уже считала, что никогда нас больше не увидит. Как вы думаете, стоит ли мне идти в полицию? Впрочем, что за глупый вопрос я задаю! Мне придется идти туда в любом случае, ведь в доме у этой преступной женщины остались не только наши с Агриппиной вещи и деньги, но и все документы.

- В полицию мы всегда сходить успеем, - рассудительно проговорил Григорий, - но предлагаю вам вначале поесть. Знаете, в отличие от многих представителей рода человеческого я очень плохо соображаю на голодный желудок! Да и вам не мешает поесть. Подумать только, вот уже несколько минут я не наблюдаю на вашем лице того розового отсвета на щеках, который поразил меня в первую минуту нашего знакомства. Назвать его румянцем у меня не поднялся бы язык. Это именно был нежный свет, который удивительно шел к вашим зеленым глазам.

- Спасибо за комплимент, - сказала Соня несколько растерянно; Григорий говорил о её румянце так чувственно, при том, что во все время их знакомства он поражал девушку своей сдержанностью.

- Это не комплимент, - покачал он головой, - а скорее недоумение: с вами и в самом деле произошло что-то настолько серьезное, что померкли даже ваши природные краски. Вряд ли это следствие только утери денег и документов. Вы отчего-то беспокоитесь за жизнь вашей горничной? А что случилось с нею? Вернее, где она?

- Наверное, мне таки придется рассказать вам все, как на духу, сказала Соня и покраснела.

- Весьма здравое решение, - согласился он, подвигая ей стул и подзывая слугу.

Княжна сидела безучастно. Казалось, что сам вопрос еды для неё сейчас неприемлем, и когда Григорий спросил: "Что вы хотели бы поесть?", она лишь пожала плечами.

- Понятно, - объяснил он самому себе, - как раз в таком настроении лучше всего попробовать что-нибудь экзотическое. Вы ели устрицы.

Соня отрицательно покачала головой - язык у неё к небу присох, что ли?

До того, как им принесли заказ, и Григорий в основном молчал, словно давая Соне окончательно прийти в себя.

А потом, жадно уплетая горячий бифштекс, кивнул княжне на её тарелку с устрицами.

- Приобщайтесь к европейской кухне, ваше сиятельство. Итак, вы решили наконец рассказать мне все?

Соня опять покраснела - как легко она краснеет! Значит, Тредиаковский догадался, что княжна в дороге была не до конца с ним откровенна?

- Решила, - твердо сказала она.

- Думаю, вы не пожалеете о своей откровенности.

- Но она дастся мне вовсе не так легко, как может показаться.

- Понятное дело, - продолжая есть, кивнул он, - правда вообще редко выступает в привлекательном обличье. Вы, наверное, слышали? Иногда её даже называют голой.

Он одобряюще посмотрел на Соню, которая никак не могла решиться начать разговор.

- Начните с вашего дедушки. Вернее, с того, что удалось узнать о нем во время ваших исторических изысканий.

- Откуда вы знаете, что все началось именно с этого?

- Изредка я думаю, - он смешно постучал себя по лбу.

И Соня начала свой рассказ, от волнения так теребя недавно купленный вышитый платок, что едва не истрепала на нем вышитый шелковыми нитками узор.

Он не спеша покончил со своим бифштексом и теперь медленно попивал горячий кофе - вторую чашку ему по знаку принес слуга.

- Значит, вы утверждаете, что над вашей служанкой совершили насилие? прервал Григорий воцарившееся после рассказа княжны молчание.

- Понятное дело, раз я видела это собственными глазами! - возмутилась Соня и осеклась: она не хотела говорить о том, что Флоримон заставил её смотреть за этим насилием в глазок.

- Видели собственными глазами, - эхом повторил Тредиаковский. - Иными словами, вы при этом присутствовали?

- Иными словами, я за этим подглядывала! - рассердилась Соня.

- Понятно, - протянул он, - хотя и не очень.

Пришлось бедной княжне, опять краснея и отводя взор, на этот раз действительно рассказать все.

- Наконец я разобрался, зачем вы приехали в Дежансон. Решили попытаться вернуть дедово наследство? В незнакомом городе. Можно сказать, совсем одна... Кажется, внученька выросла отчаянная, вся в деда.

- А что мне ещё оставалось, - огрызнулась Соня; совсем недавно сравнение с дедом-авантюристом польстило бы ей, а нынче она вынуждена была оправдываться. - Мой брат все найденное забрал себе и мою часть обещал вернуть только на своих условиях.

- Если вы выйдете замуж за того, на кого он вам укажет?

- За старого генерала. Вдовца! - выпалила она и с подозрением посмотрела на Тредиаковского. - А вы откуда знаете?

- Это всего лишь элементарная логика, - пожал плечами тот и продолжал допытываться. - А если у вас ничего бы не вышло? К примеру, Антуан де Баррас оказался мертв, а его сынок Флоримон ничего о золоте не знал. Или сделал вид, что не знает?

- За спрос денег не берут, отчего было не попробовать.

- Так-то оно так, но в этом случае вы бы вернулись в Россию?

- Нет. Я поехала бы в Нант, к Луизе. Она - моя бывшая гувернантка, разве я вам не говорила?

- Наверное, я невнимательно вас слушал. Так что вы собираетесь делать с золотом?

- О золоте потом, - отмахнулась Соня, попутно удивляясь своему равнодушию. - У меня получается прямо по пословице: денег много, да класть некуда. Каких-нибудь двести пудов - не правда ли, мелочи?

- Да уж, - ошеломленно протянул Тредиаковский.

- Первым делом я хочу вытащить Агриппину.

- Отрадно видеть, как вы заботитесь о своей служанке.

- Вы считаете, я должна была бы бросить её на произвол судьбы, а сама заняться золотом?

- Но ведь вы же именно для этого пересекли пол-Европы.

Княжна не могла понять, говорит ли это Григорий серьезно или просто насмехается над нею.

- Продолжайте пить свой кофе, - холодно сказала она, кивая на третью заказанную им чашку и поднимаясь из-за стола, - а я пойду в полицию.

- Погодите! - он поймал её за руку и вежливо, но настойчиво заставил сесть на место. - Случилось так, как в жизни, по крайней мере, в моей бывает редко: наши с вами интересы совпали. Я смогу помочь вам не только в том, что касается вашей служанки, но и в том, чтобы обратить ваше золото в обычные деньги, драгоценности или поместья с крепостными.

Соня недоверчиво вперила в него взгляд.

- Хотела бы я знать, как вы сможете это проделать? Или вы настолько могущественны? Но тогда почему вы путешествуете по Европе в обычной почтовой карете, как самый обычный путешественник?

- Думаю, со временем я смогу рассказать вам все о себе, а пока... Пока могу лишь сказать, что судьба свела вас с семейством, которое доставляло и доставляет немалые хлопоты своим государям. Один мой знакомый англичанин вспоминает в таких случаях строки из Писания: "Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина". Правда, старший де Баррас с возрастом угомонился, да и в совершении противозаконных дел его только подозревали, но так ничего и не смогли доказать. А вот Флоримон обскакал своего папеньку по всем статьям. И влез в такие дела, что поймай его за руку французская полиция, не миновать молодому маркизу эшафота.

- Вы хотите сказать, что случай с Агриппиной не единственный?

- Вы же сами сказали, мсье Антуан сыночку ничего не дал, но тот продолжает вести жизнь человека богатого, разъезжает по всему миру, сорит деньгами... У любого законопослушного гражданина невольно возникнет вопрос: откуда у него состояние?

- А разве не мог он зарабатывать деньги так, как зарабатывают другие люди?

- Мог бы. Но он этого не делал. По крайней мере, тайная канцелярия ни в какой работе или крупных сделках его не заметила. Зато с некоторых пор во Франции стали пропадать люди. В основном, иностранцы. А если точнее, иностранки. И не где-нибудь, а на известном курорте Дежансон. Вначале это случалось с одинокими лихими путешественницами, которые не имели близких родственников и потому их особенно не искали. Но потом работорговцы - а это были именно они, следствием доказано - обнаглели и потеряли осторожность. Одна за другой пропали дочери известных в мире людей. Одна - дочь влиятельного английского лорда, а другая - дочь человека, чей сын был фаворитом русской императрицы. Причем, брат так любил сестру, так искренне о ней горевал, что государыня дала распоряжение агентам своей тайной полиции найти девушку во что бы то ни стало.

- Неужели вы думаете, что Флоримон де Баррас...

- Есть такое подозрение, - уклончиво ответил Тредиаковский. - Главное, и русская девушка тоже пропала, находясь на лечении в Дежансоне.

- Скажите, а откуда вы об этом знаете? - поинтересовалась Соня, машинально отпивая из чашки Григория кофе, от которого недавно отказалась.

- Не забывайте, я работаю в русском посольстве в Париже и как его сотрудник, имею доступ к некоторым секретным документам...

Вслух своих подозрений Соня не высказала, но подумала, что вряд ли русская миссия в Париже занимается пропажей людей в каком-то Дежансоне. Пусть это и курортный город. А если и занимается, то вряд ли такие обширные сведения поступают в руки молодого чиновника, который работает всего второй год и вряд ли считается таким уж ценным работником.

Тогда кто он? Какой-нибудь тайный агент Коллегии иностранных дел?

- Гриша, а могу я узнать, вы знакомы лично хоть с одним из секретных агентов?

Вопрос княжны застал Тредиаковского врасплох. Он вдруг закашлялся и достал из кармана платок, чтобы, как она сама объяснила, потянуть время и что-нибудь придумать.

- Уж не вы ли один из тех тайных агентов, которых императрица послала на поиски княжны Вареньки Шаховской?

Кашель Григория усилился. Наконец он убрал платок, показал княжне свое непроницаемое лицо и проговорил:

- Я не понял, Софья Николаевна, вы доверяете мне спасение вашей служанки или нет?

- Конечно же, доверяю! Во-первых, вы мой соотечественник, а во-вторых, я знаю вас немного больше, чем тех же французских полицейских. А вдруг и они куплены Флоримоном, как мадам Альфонсина де Шовиньи?

Соня говорила одно, а думала совсем о другом. То есть, не то, чтобы сам предмет её мыслей был иным, но на самом деле она вовсе не доверяла Тредиаковскому так безоговорочно, как своим видом хотела показать. Теперь ей было ясно, что и Григорий ей говорит не все, а какой у него был к её делу интерес? Во всяком случае, не прекрасные Сонины глаза... Ах, да, он же ей что-то говорит!

- Кстати, о мадам Альфонсине. Есть подозрения...

- Как, и о ней вы тоже знаете?

- Вы так всему удивляетесь, ваше сиятельство...

- То есть, почему это - всему? Только лишь вашей осведомленности. Разве вы, Григорий Васильевич, не говорили мне, что прежде никогда не были в Дежансоне?

- С вами очень трудно разговаривать, княжна. Прежде я и не подозревал, что женщины - такие дотошные.

- И часто вам приходилось иметь дело с женщинами?

- Не очень, - признался Тредиаковский, но при этом так явственно смутился, что Соня решила про себя: "Врет!"

Вслух же она сказала:

- Не стану больше вас допрашивать, что да как, а то вы ещё подумаете, что женщины не только дотошны, но и неблагодарны. Вы бескорыстно предлагаете мне свою помощь. Другая на моем месте на колени бы перед вами стала...

- Не надо на колени! - испуганно привстал он.

- Вы только скажите, что мне делать? Куда деваться без документов...

- И без денег, - докончил он, вытаскивая из кармана портмоне.

- Оставьте, деньги у меня есть, - отмахнулась Соня.

- Позвольте, Софья Николаевна, разве вы только что не сказали мне, что все ваши деньги остались у Альфонсины?

- Остались. Все деньги, что я брала с собой из России, - терпеливо пояснила Соня. - Но у меня уже появились другие.

- И вы можете мне сказать, откуда?

- Ну, и кто из нас дотошный? - лениво осведомилась княжна, с удивлением прислушиваясь к собственному тону. Откуда в ней эта томность, эта авантажность? Отчего она чувствует себя этакой светской львицей, что прежде ей не было свойственно? - Лучше скажите, вы сможете достать мне другие документы?

- Думаю, что смогу, - Григорий тоже сменил тон, исподволь рассматривая свою визави; какая-то мысль явилась ему в этой связи так отчетливо, что отпечаталась даже в некую гримасу. Словно он подобно Архимеду тоже захотел воскликнуть: "Эврика!" Однако, вслух он ничего не сказал.

- И что мне делать сейчас?

- Ваше сиятельство, согласны ли вы временно побыть моей женой? спросил он вдруг как о чем-то вполне обыденном.

- А разве бывают временные жены? - изумилась она.

- Если они настоящие, то вряд ли, но я говорю о жене, которая существует только на бумаге. Видите ли, я будто чувствовал, что может случиться непредвиденное, и ещё в Германии вписал в свою подорожную жену Анну Николаевну Тредиаковскую. Потом, когда мы вызволим ваши документы, все расставим по своим местам, вы из мадам опять станете мадемуазель.

- В таком случае, - начала Соня и осеклась, все ещё не в состоянии осознать то, что предлагал ей Григорий.

- Придется всего лишь жить нам с вами в одном номере с двумя смежными комнатами.

- В одном номере?

- Вашу комнату можно будет закрывать на ключ.

- В "Золотом льве"? - тихо спросила она.

- В "Золотом льве".

- Почему же в этом отеле не нашлось комнаты для меня? А вы устроились, и, небось, не в худшем.

- Скорее всего, ко времени вашего приезда у них остались только самые дорогие комнаты.

- А с чего они взяли, что я не могла бы оплатить самую дорогую?

Самолюбие Сони было уязвлено: ей, княжне, отказали, а простому дворянину, без титула, всего лишь чиновнику посольства... Странно, что она прожила четверть века в бедности, в невозможности позволить себе те же наряды или, например, заграничные путешествия, а другие девушки, куда менее знатные, имели все, но её это прежде не очень задевало. Отчего же теперь она злится и негодует?

Тредиаковский терпеливо наблюдал её метания. Соне, как и всегда, трудно было скрывать обуревавшие её чувства.

- Думаю, у гостиничных работников глаз наметанный. Вы приехали в наемной недорогой повозке. У вас была всего одна служанка. Да мало ли...

Он явно решил пощадить её чувства.

- Но вы вообще приехали один, с небольшим саквояжем.

- Просто я умею разговаривать с прислугой. - успокоил он, но ей показалась в его словах некая недоговоренность. - Но и вы, ваше сиятельство, скоро научитесь. Тем более, что ваше богатство исчисляется даже не рублями, а пудами. А его у вас, как вы сказали, их двести. Для начала прямо скажем, неплохо. Или вы так не считаете?

- Для начала? Вы имеете в виду, что я ещё могу что-то раздобыть? Покопаться в знакомствах деда, поездить по миру. Это вы так пошутили? Лучше скажите, как мне забрать, цитируя вас, для начала, то, что уже есть?

- Спокойствие, дорогая княжна. Решите, чем мы сначала займемся: станем освобождать вашу Агриппину или перепрятывать в другое место ваши сокровища?

- Агриппину! Конечно, Агриппина важнее!

Григорий с интересом взглянул на взволнованную Софью.

- А вы, оказывается, темпераментны. И здоровый авантюризм в вас присутствует. Странно, что поначалу я этого не заметил.

- Я и сама этого не замечала, - призналась Соня, - но, видимо, кровь деда во мне таки пробудилась. Хотя некая баронесса Толстая намекала, что до Еремея Астахова мне далеко.

- Вы помянули, случаем, не "Вечную Татьяну"?

Соня скосила глаз на Тредиаковского и невинно поинтересовалась:

- Скажите, Григорий Алексеевич, а как к вам относится Римский Папа?

Он расхохотался, обнажив ровные, без изъянов, белые зубы.

- Вам, Софья Николаевна, палец в рот не клади. Но мы отвлеклись. А между тем, вы так и не сказали, согласны или нет жить в моем номере?

Соня слегка пожала плечами.

- Наверно, у меня нет выбора?

- Почему же нет, - есть. Попробовать снять где-нибудь на окраине Дежансона квартиру и наплести с три короба хозяйке, что какие-то негодяи украли ваши документы, но на днях вы непременно выправите себе новые.

- Пойдемте! - Соня тряхнула головой, словно отгоняя прочь всяческие сомнения, и решительно встала, пообещав себе, что больше не даст Тредиаковскому повода для насмешек.

- Теперь, Софья Николаевна, вы торопитесь, - мягко пожурил её Григорий. - Как говаривал мой батюшка, дай справиться и нам будут кланяться. Для начала мы с вами зайдем по одному адресу, где нам сделают надежные документы. Потом в магазине мы купим вам чемодан, куда запихнем несколько глиняных шедевров местных умельцев...

- Но зачем? - изумилась Соня.

- Затем, чтобы он был достаточно тяжел и не вызвал подозрений у гостиничных слуг, которые будут затаскивать его к нам в номер. Последнее дело у нас окажется самым трудным: найти для вас горничную. Ведь неизвестно, как скоро нам удастся вызволить вашу Агриппину, а вы, как знатная женщина, не должны обходиться без служанки.

- Ну уж в этом я не вижу особых трудностей, - хмыкнула Соня. - Коли тут есть служанки, то и нанять их, наверное, можно!

- Нанять-то мы наймем, но сможете вы сыграть мою жену так, чтобы не вызвать у неё подозрений?

- Наверное, смогу, - неуверенно проговорила Соня.

- То-то и оно, что наверное. А ежели она на службе у вашего знакомца Флоримона? Донесет ему, де, пара остановилась в "Золотом льве", весьма подозрительная, поскольку и не пара вовсе, а так парой прикидываются.

- Но я не знаю, как ведут себя молодые семейные пары! - с досадой выкрикнула Соня.

На самом же деле она просто нервничала. Уже давно все в её жизни шло не так, как задумывалось. Иными словами, шло наперекосяк. Получалось, что она сбежала из-под опеки брата, чтобы позволить давить на себя обстоятельствам.

Григорий явно чего-то не договаривал, и от того княжна чувствовала себя как бы используемой им втемную. То есть, он не просто помогал ей, потому что она - соотечественница или хорошая знакомая, а потому, что их интересы вроде бы совпадали. Получалось, что у неё всего два выхода: либо поверить Тредиаковскому, подчиниться и делать все по его подсказке или не верить и тогда подвергать сомнению каждое произнесенное им слово, а, значит, не иметь покоя и самой.

В общем, она решила испробовать первый выход. Как говорится, бог не выдаст, свинья не съест! Подвергать ежеминутному сомнению свою единственную надежду казалось просто неразумным. Даже если Тредиаковский преследует какую-то свою цель, пусть, Соня поможет ему, а уж там и он поможет ей!

Но, при всем, при том удивляться ей пришлось ещё не раз.

"По одному адресу" - оказалось в неприметном домишке на окраине Дежансона, противоположной той, с которой в город во второй раз входила княжна.

Вначале Григорий, извинившись, оставил её одну на улице, а потом вышла какая-то молодая женщина с худощавым неприметным лицом и позвала её в дом.

- Полет, - представилась она, - меня попросили развлекать вас, пока наши мужья поговорят о своих делах.

Она улыбнулась и улыбка словно по-новому осветила её лицо; небольшие, миндалевидные глаза её засияли, а бледные губы хоть и не стали казаться ярче, но как-то гармонично дополнили её милую улыбку.

"Так вот каков он, шарм французских женщин", - подумала Соня, проникаясь к Полет симпатией. - Открытая улыбка, ясные глаза, приветливость и отсутствие всяческой церемонности".

- Мужчины - нестареющие мальчишки, - продолжала та, подмигивая Соне, будто они были двумя заговорщицами. - Обожают всяческие тайны, и уединяются, чтобы поговорить о них, и принимают всяческие меры предосторожности, будто мы непременно захотим их подслушать. А мы станем делать вид, что относимся к этому очень серьезно.

Княжна просидела с Полет больше часа, но время пролетело так быстро, что когда наконец появился Тредиаковский и сообщил, что все в порядке, Соня почувствовала даже некое разочарование. У неё в жизни было так мало подруг, но с Полет она могла бы подружиться.

Потом они с Григорием зашли в магазин, где Соня купила ещё кое-какую одежду, а оставшееся в огромном чемодане пространство заполнили весьма уродливые кружки и кубки, толстые Венеры и пузатые Аполлоны. То, мимо чего прежде Софья проходила, не обращая внимания. Но Григорий оказался прав: после упаковки этих глиняных уродцев чемодан так потяжелел, что наверх в комнаты его тащили двое слуг, пыхтя и отдуваясь.

- Я переговорил с метрдотелем "Золотого льва", - сказал Григорий Соне, когда дал слугам по монетке и отпустил их; когда он это успел, для княжны оказалось загадкой., - сейчас он пришлет вам горничную, которая поможет разобрать чемодан.

- Тогда мне надо будет вынуть из него этих глиняных уродцев, заторопилась Соня.

- Ни в коем случае! - воскликнул Тредиаковский. - Эти, как вы говорите, уродцы тоже сыграют на ваш образ - недалекой русской аристократки, капризной и вздорной. Это будет ваш первый экзамен. Прошу вас, не стесняйтесь, и обращайтесь со мной самым беззастенчивым образом.

- Но я не смогу!

- Поздно. Слышите, ваша горничная уже подходит к двери.

Отчего-то Соня на него разозлилась. Почему ему понадобилось делать её именно недалекой. Даже играть роль женщины неприятной княжне не хотелось, но, как она сама сказала, у неё не было выбора.

Горничная оказалась этакой молоденькой кошечкой, расторопной и понятливой. По тому, как она взглянула на Григория, как дернула плечиком и будто невзначай провела по тонкой талии, было понятно, что она привыкла к вниманию мужчин.

Впрочем, все это проделала она ловко, как бы мимоходом, и если бы Соня за нею не наблюдала, то, наверное, будучи и в самом деле такой стервой, какой старалась казаться, она этого попросту бы не заметила.

- Мадам, меня звать Иветта, и меня прислали вам помочь. Не подскажите, что я могу сделать для вас в первую очередь.

- Разобрать чемодан, - Соня ткнула в него пальцем, со стоном падая в кресло; она тут же явно перестала замечать Иветту и капризно протянула Григорию. - Дорогой, налей мне воды, у меня страшно болит голова!

- Давайте я налью, - вызвалась Иветта.

- Вы, душенька, занимайтесь тем, чем я сказала, - холодно отпарировала Соня. - А потом вы приготовите мне ванну. Имейте в виду, я не люблю горячую воду!

- Хорошо, мадам, я все поняла, мадам, - засуетилась Иветта, открывая чемодан и со стуком извлекая на свет глиняные фигуры.

- Дорогой! - с нажимом повторила Софья, и любой услышал бы в её голосе нотки надвигающейся истерики. - Кажется, я просила у тебя воды.

- Да, любимая, минуточку!

Теперь засуетился и Тредиаковский.

- Ты давно бы мог это сделать, если бы не пялился на прислугу! гневно фыркнула она, едва пригубив бокал. - Что ты находишь в этих безмозглых вульгарных созданиях?

Услышав такое, Иветта на мгновение даже перестала разбирать чемодан. Наверное, будь её воля, она высказала бы этой истеричке, кто из них безмозглый! И все полчаса, что она пробыла в номере, девушка старалась не смотреть на госпожу, чтобы та не прочла в её глазах всего того, что Иветта думала о таких вот мнящих о себе невесть что богачках. У которых, кстати, нет с собой даже самых нужных вещей.

Русская будто подслушала её мысли, потому что стала жаловаться на свою горничную, которая так некстати заболела, что пришлось оставить её в одной немецкой деревеньке на пути сюда. И с нею два чемодана, которые она привезет, когда оправится.

Наконец Соня отправила Иветту с наказом, чтобы та пришла одеть её к ужину.

- Мне надо поспать, - заметила Соня, ни к кому не обращаясь, - у меня ужасный цвет лица!

- Не говори так, моя кошечка, - залебезил перед нею мнимый супруг. - У тебя всегда изумительный цвет лица!

Тредиаковский, словно украдкой от жены, сунул в руку горничной монету.

- Браво! - сказал он, когда за Иветтой захлопнулась дверь. Представляю, что она сейчас расскажет своей братии о вас! Знаете, Софья Николаевна, я все больше убеждаюсь, что мы с вами вместе сможем добиться очень многого. Надо же, скрывать такой талант!... Кстати, скажите, тот образ, что вы так прекрасно отобразили в общении с Иветтой, навеяли вам ваши наблюдения или это прорезался кто-то, сидящий глубоко внутри вас?

Он замолчал, уклоняясь от небольшой диванной подушки, которую Соня запустила ему в голову.

- Оказывается, брак может быть весьма... э-э... оригинальным. По крайней мере, с такой женщиной, как вы, не заскучаешь... Но говори, не говори, а идти нужно.

- Я тоже пойду с вами, - вызвалась Соня.

- Мне бы этого не хотелось. Вы, ваше сиятельство, конечно, удачно изменили свою внешность, - пояснил он свое нежелание лишний раз брать с собой Соню, - но наметанный глаз все же может увидеть в вас прежнюю княжну...

Он не стал напоминать, что и сам разглядел её в новом облике.

- Думаю, люди Флоримона вас ищут, и рано или поздно они заявятся в "Золотой лев". То, что вы пока не сообщили о них в полицию, де Баррасу наверняка известно...

- Может, сделать это сейчас? - заволновалась Соня.

- Говорите, молодой маркиз сказал вам, что он - некоронованный король Дежансона?

- Именно так, - кивнула она.

- Значит, первое, что стал бы делать любой новоявленный король, это прибрать к своим рукам полицию.

- Тогда как же быть? - в отчаянье воскликнула Соня.

- Как я и предлагал, - невозмутимо ответил Григорий. - Вам - отдыхать, а мне думать, что можно предпринять в нашем с вами положении.

Соня ушла в свою половину номера и, раздевшись, залезла в ванну. Иветта добавила в неё какой-то ароматической воды, отдающей фиалкой, так что Соня вытянула ноги и блаженно расслабилась. Она рассеянно оглядела ванную комнату. Здесь была не только проведена вода, но, кроме того, не требовалось пользоваться ночными вазами, так как все отходы по трубам отводились куда-то. Наверное, в реку, на которой стоял Дежансон.

Она мысленно повздыхала о том, что водопровод знали ещё древние римляне, а чтобы привыкнуть пользоваться им, понадобился не один век...

Наверное, она могла бы так и заснуть, сидя в ванне, но все время помнила, что Григорий ещё не ушел по своим делам. Она вытерлась, надела теплый халат и легла поверх покрывала, точно живые картинки просматривая в голове события, которые с нею произошли.

Она так самозабвенно углубилась в свои мысли, что не сразу расслышала, как в дверь её комнаты стучат. Соня поспешила открыть дверь и тут же попыталась её захлопнуть, ибо на пороге стоял чужой человек. Причем, не просто чужой, а ощутимо опасный.

Прежде всего, он был одет во все черное, и этим уже отличался от всех жителей Дежансона, которые накануне лета - сталось два последних дня мая предпочитали одежду пастельных тонов.

Мужчина же был одет в закрытый черный костюм. На голове его была черная турецкая феска, а черные усы и борода добавляли его облику зловещности.

Захлопнуть дверь Соня не успела - мужчина протиснулся внутрь и даже схватил её за руку.

- Пустите меня, что вам здесь нужно? - княжна старалась, чтобы голос её не дрожал, но это ей плохо удавалось. - Я закричу!

- Зачем же кричать, Софья Николаевна, - сказал черный человек странно знакомым голосом. - Я не слишком сильно сжал вашу руку? Простите, заигрался!

- Григорий Васильевич, - растерянно произнесла она, стараясь отыскать в этом незнакомом лице черты Тредиаковского.

Как он ухитрился так изменить свою внешность, что даже нос его казался теперь огромным, с горбинкой, которой у него никогда не было и с широкими ноздрями?

- Когда-нибудь я научу и вас искусству перевоплощения, - пообещал Тредиаковский, ибо это все-таки был он. - А пока я зашел сказать, чтобы вы закрыли дверь с обратной стороны на ключ, заперли её на задвижку и открыли только мне, когда я постучу вот так: два коротких, один длинный, два коротких.

Соня почти машинально выполнила все его предписания, в который раз задавая себе мысленный вопрос, кто же он такой, если обладает столькими непривычными для рядового человека навыками? Значит ли это, что они требуются ему постоянно, и потому служат какой-то его профессии? Неужели они нужны для его службы в посольстве? Или сама служба в посольстве такая же правда, как и то, что Соня - его жена?

Она поймала себя на том, что стоит столбом посреди номера и опять усиленно рассуждает. То ли у Софьи стали неповоротливыми мозги - она и прежде думала, но чтобы так напряженно? - то ли жизнь постоянно загадывает ей загадки.

Ведь только теперь выясняется, что Соня прежде, всего лишь, не знала жизни. Как ещё она не побоялась пуститься в такое длительное - и протяженное путешествие! - и ещё куда-то там приехала... Зато теперь она собирается бросить вызов человеку, который не только держит в страхе целый город, но и заинтересовал своей персоной полиции по крайней мере двух государств!

Княжна прошла в свою комнату, откинула покрывало, прилегла прямо в халате и заснула. Спала она, как ей показалось, долго, но судя по солнцу за окном, вряд ли больше часа.

Некоторое время Соня полежала, уставясь в потолок, но потом подумала, что скоро, наверное, придет Григорий, а она расхаживает в халате, словно они и вправду женаты. Этак он подумает... А что он подумает? Разве это была не его идея - прикинуться мужем и женой? Вот Соня в образ и вживается.

Но она все-таки поднялась и стала одеваться, в который раз вспоминая, что подле неё нет горничной - где теперь бедняжка-Агриппина? Но она бы могла не отсылать Иветту, если бы та её откровенно не раздражала.

Конечно, Соня изображала женщину не слишком симпатичную, которая вряд ли могла той же Иветте понравиться. Но отчего-то сама княжна получала от этого удовольствие. Кто знает, может, и прав Григорий: подобная женщина просто сидит глубоко внутри Сони. Хотя и думать так не хотелось...

Надевать или не надевать темный парик? Честно говоря, парики Соня терпеть не могла и купила этот по необходимости, но тут же подумала, что расслабляться не стоит, пока враги, возможно, где-нибудь близко. От этой мысли она поежилась и ещё раз проверила задвижку на двери. Хорошо бы, побыстрей пришел Тредиаковский!

Едва она так подумала, как услышала за дверью шаги. Наверное, Соня и услышала, потому что прислушивалась, ведь ковер в коридоре их заглушал. И почему-то она сразу поняла, что это не Григорий. А когда услышала приглушенный дверью говор, и вовсе затрепетала.

А потом в замочной скважине заскрежетал ключ.

Глава восемнадцатая

Скрежет ключа вызвал у Сони озноб по всему телу. Как в этот момент она себя ни уговаривала, что её ключ торчит в скважине и не позволит открыть дверь снаружи, от страха её всю трясло.

Беспомощным взглядом она оглядела номер - чем бы она смогла в случае чего подпереть дверь, ежели бы ее... стали выбивать силой?

Голоса в коридоре сделались и вовсе неслышными, наверное, злоумышленники перешли на шепот. Соня подкралась к двери и приложила к ней ухо.

И тут же услышала мужской голос:

- Ключ не подходит!

Ему возразил женский:

- Как это, не подходит? Это же второй ключ от номера.

- Смотри сама, он не вставляется в замочную скважину.

- Погоди, дай я попробую! Понятное дело, не вставляется. Там уже есть один ключ, в замочной скважине.

- Ты же говорила, жилец ушел.

- Ушел, и в таком странном наряде... Я тебе уже говорила, что это мне показалось подозрительным. Но в вестибюле к нему подошла какая-то женщина я видела её со спины и решила, что это его жена. Теперь понятно, он оставил свою дуру-жену в номере... Ты уверен, что она - та, которую разыскивает маркиз? Та, вроде, была русоволосая.

- Но ты же сама сказала, что её волосы похожи на парик!

- Похожи, но я могла ошибиться.

- Никак, ты струсила?

- Вот ещё не хватало!

- Тогда давай, стучи!

- Но она меня не вызывала.

- Придумай что-нибудь. Скажи, что ты принесла ей кофе. Или цветы... Вот-вот, скажи, что кто-то прислал ей цветы. Если она и вправду дура, как ты говоришь, то она не усомнится. Таким кажется, что все в них влюблены... Она хоть красива?

- Смотря на чей вкус. Она по характеру такая пресная, что внешности и не замечаешь.

"Ах, ты, дрянь мелкая! - мысленно возмутилась Соня. - Ей, значит, и моя внешность не нравится!" Но тут же решила, что открывать дверь все равно не будет.

Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы она не услышала ещё один мужской голос. И в нем такие знакомые нотки!

- Что вы здесь делаете?

Какое счастье, что это Григорий! Но ему почему-то никто не ответил. Соня расслышала топот быстрых легких ног - скорее, женских, затем глухой удар, ещё один, стук падающего тела, и опять топот убегающих ног. На этот раз куда более тяжелый.

Теперь Соня бегом вернулась в номер и поискала глазами что-нибудь тяжелое. Отыскался подсвечник в виде не то пастушки, не то просто селянки с кувшином на плече, как раз и служившим подставкой для свечи.

Она осторожно отодвинула задвижку, со всеми предосторожностями повернула ключ в замке и выглянула наружу.

Так и есть, Тредиаковский без сознания лежал подле двери. Одетый во все тот же черный костюм, но ни усов, ни бороды, ни пресловутой фески на нем не было, а рука, которую он не разжал и падая, сжимала какой-то небольшой саквояж. Наверное, в нем и был весь его арсенал для преобразования внешности.

Соня как могла за плечи, волоком, втащила Григория в номер и опять закрыла дверь на ключ и задвижку. Она приложила ухо к груди своего "документального" супруга - дышит! Осторожно ощупала голову. На затылке молодого мужчины оказалась огромная шишка, которая продолжала расти.

Девушка сбегала в ванную, намочила край полотенца и приложила к его голове. Тредиаковский застонал и медленно открыл глаза.

- Софья Николаевна, в гостинице обрушился потолок?

- Отнюдь, - покачала она головой. - Вас всего лишь ударили по голове.

- Кувалдой?

- Думаю, это был кулак, - скромно заметила она.

- Вы считаете, от кулака может так болеть голова?

- Не знаю, - призналась она, - меня пока по голове никто не бил. Тьфу-тьфу...

Интересно, может женщина в двадцать пять лет так круто меняться, что становится совсем другим человеком? Такие философские мысли приходили в голову княжны Астаховой, когда она смотрела на спящего, до синевы бледного, Тредиаковского и вспоминала, как затащила его на свою кровать - до его кровати тащить было не в пример дальше!

Мало того, княжне пришлось раздеть Григория - до нижнего белья! Это ей-то, которая до сих пор никогда не видела мужчин в неглиже. Разве что, в домашнем халате.

Но вот, раздела, увидела, и... ничего не случилось. Она так и осталась девственницей... Ого, её сиятельство позволяет себе даже такие рискованные шуточки!

Григорий со стоном перевернулся на бок и Соня поднялась из кресла, чтобы опять принести из ванной намоченное в холодной воде полотенце. Потом положила на его лоб ладонь. Таким привычным жестом, словно прежде когда-нибудь ухаживала за больными. Не было такого! Неужели подобные привычки - женские по своей сути?

Однако, именно эта мысль княжну заинтересовала: никогда прежде она не ухаживала за больными, а значит, и не ей решать, насколько человек болен. Идя в своих рассуждениях дальше, приходишь к единственному мнению: нужно позвать врача.

Но пока... Соня осторожно вынесла саквояж Тредиаковского в другую комнату и открыла его. Что она хотела там найти? А вот это самое - оружие. Кажется, он называется револьвер. Соня видела его один раз в жизни. Лет десять назад. Тогда к отцу приехал в гости его товарищ, который из Англии как раз и привез похожую штуку.

- Посмотри, дочь, какая красота! Называется револьвер. Умеют англичане мир удивлять.

В словах отца было такое восхищение, что Соня подошла и, чтобы угодить родителю, пальцем потрогала этот самый револьвер.

- Железный, - сказала она тогда, лишь бы что-то сказать.

- Да уж, не из теста! - отчего-то с раздражением сказал Николай Еремеевич и с видимым сожалением отдал оружие другу.

И вот теперь, держа револьвер в руках, Соня жалела, что десять лет назад оказалась такой нелюбопытной. Нет, чтобы спросить, как действует эта вещь. Тогда она могла бы при случае... выстрелить в кого-нибудь? Нет, но хотя бы знать, на что нужно нажимать, если на нее, как на Григория, кто-то вздумает напасть.

Она рассматривала оружие, с трудом удерживая его двумя пальцами, так что в конце концов пришлось прибегнуть к помощи другой руки. Как же им пользуются-то? Помнится, отец брал его в руку - а не пальцами!

Ага, револьвер и сам будто прыгнул в её ладонь и сам в ней вполне удобно устроился. Вот это отверстие как раз для указательного пальца - так и хочется им нажать!

Она осторожно освободила руку от оружия. Или оружие от своей руки? Как, оказывается, заразительно общение с ним! Как приятно ощущать его тяжесть, которая обещает тебе защиту от всякого недруга.

Однако, какие опасные мысли рождает всего лишь оружие в руке! Защита. Но какой ценой? Разве нельзя из этого револьвера убить человека? Еще как можно!

Соня попробовала положить его в сумочку, которую вешала на пояс. Совсем недавно в ней поместился слиток весом шесть фунтов. Нашлось место и револьверу.

Наверное, Тредиаковский рассердится, что она копается в его вещах. Но Соня больше ничего толком и не разглядывала: ни какие-то бумаги, ни конверты, в которых тоже что-то было. И два флакона темного стекла. И пакетик с каким-то порошком. Пусть, это его секреты. Но оружие... не может же Соня выйти без него из номера, если ей нужно будет позвать врача для Григория!

Она могла бы позвать посыльного, но кто знает, вдруг вместо него придет Иветта. Кстати, почему она заподозрила Софью?.. Все ясно, попав в номер Григория, княжна решила, что ей больше ничего не угрожает. Нет, парик она точно не снимала. И дурочкой точно прикидывалась, но чем-то все же насторожила.

А, может, она рассказала своим хозяевам о странной русской женщине, вот они и решили проверить. Странная, иными словами, подозрительная. Но, открой номер, чтобы они сделали? Тоже дали бы Соне по голове и уволокли с собой? Она поежилась - серьезный человек устроил на неё охоту.

Значит, Флоримон её не обманывал - он действительно король Дежансона, и все, кто обслуживает приезжающих сюда на воды, не кто иной, как его тайные придворные. И то, что его слуги проделывали с Агриппиной, они проделывают со всеми женщинами, которые попадают к ним в руки.

Тогда, кто знает, не вызовут ли и к Григорию доктора из свиты маркиза де Барраса? А он, например, отравит молодого человека? Или даст ему снотворное, чтобы Соню без помех утащили из номера...

Как ей быть? Может, дождаться, пока Тредиаковский придет в себя? А до тех пор... не станут же слуги Флоримона штурмом брать эту дверь? Впрочем, достаточно толстую и прочную, чтобы с нею легко было справиться, а там... Там придется ей нажимать на тот металлический язычок, на который так удобно ложится указательный палец!

Тредиаковский застонал, и она опрометью кинулась к нему.

- Софья Николаевна, вы ещё здесь?

- Куда же мне ещё деваться? - улыбнулась она.

- В какой-то момент мне показалось, что это мама, как в детстве, положила мне на лоб прохладную ладонь. Тогда у меня была корь и жар изводил меня...

- Как вы себя чувствуете?

Он попытался приподнять голову и прислушался к себе.

- Как странно, голова почти не болит, вот только больно ложиться на подушку затылком.

- Еще бы, у вас такая шишка!

- Их было трое. Третий стоял за углом, и я не услышал, как он подкрался. Со спины...

- Я хотела позвать врача.

- Что вы, ни в коем случае! Я ещё немного полежу, и все пройдет. Звать врача! Вы уверены, что это не будет один из тех, что кружат сейчас возле нашего номера?

- Вот поэтому я и медлила. Но у вас было такое бледное лицо...

- Умница. Хорошо, что медлила. Мы и так разворошили это осиное гнездо. Пусть они успокоятся.

- Вы думаете, это случится?

- Думаю, нет, - сказал он со вздохом. - Однако, какова наглость! Напасть на постояльца прямо в отеле. Неужели в самом деле их так много? Или они почувствовали запах горелого? Наверное, придется нам отсюда выбираться.

- И вы знаете, как?

- Думаю, для начала нам надо сходить в ресторан. Я, знаете ли, ужасно проголодался.

- Я тоже... А если нам что-нибудь подмешают в еду?

- Ну, волка бояться - в лес не ходить... Кстати, в ресторане у них есть второй выход. Через кухню. Словом, есть где развернуться. Это вам не в номере, из которого только один выход.

- Но вы же больны! - запротестовала Соня.

- Болен? То есть, получил по голове? Так мне и надо, не поворачивайся к врагу спиной.

- Удар такой силы...

- Пустое, ваше сиятельство! То, что невозможно и представить женщине, для мужчины дело обычное. Природа-матушка так распорядилась - сделать наши черепа крепче женских.

Он, невольно скривившись, опустил ноги с кровати и только тут оглядел себя.

- Вы меня раздевали?

Соня залилась румянцем.

- Не могла же я укладывать вас в постель одетым.

- В свою постель? Это трогает. Я ещё никогда не спал в девической постели.

- Это не девическая постель, а всего лишь гостиничная, - возразила княжна, стараясь разозлиться, чтобы хоть таким образом избавиться от смущения.

- А жалко, - с нарочитым вздохом проговорил Тредиаковский; он потянулся было за своей одеждой, но попенял Соне. - Отвернитесь, княжна, если вы меня один раз раздели, - получается каламбур, не так ли? - вовсе не значит, что нам уже не стоит и стесняться в присутствии друг друга.

- Невежа! Говорить такие пошлости женщине, которая за вами ухаживала! - выпалила в сердцах Соня и выбежала прочь в комнату, которая - и это не смешно! - была спальней Григория. А куда бы она могла уйти еще, ежели не в коридор?!

- Теперь мы можем поменяться комнатами, - как ни в чем не бывало проговорил, входя, Тредиаковский. - Сделайте мне приятное, Софья Николаевна, оденьте то зеленое платье, что я купил для вас давеча в лавчонке на окраине.

- Но к нему не пойдет темный парик, - возразила Соня.

- И хорошо. Никаких больше париков! Накладных усов и бород! Мы выходим к противнику с открытым забралом.

- Но как же я оденусь, без горничной? - растерялась Софья, представив, сколько пуговиц на спине этого нового платья.

- Не волнуйтесь, я помогу вам одеться, - предложил Григорий без улыбки. - Что? Вы подбираете слова для отказа? Ничего странного нет в том, чтобы муж помог жене одеться.

- Но вы-то мне не муж!

- Сегодня не муж, а завтра... Шучу, шучу, экая вы темпераментная, Софья Николаевна! Я же помогу вам одеться, а не раздеться, как вы мне... Обещаю, я не буду смотреть на вашу спину и застегну эти восхитительные мелкие пуговички с закрытыми глазами.

- Вы опять смеетесь? - укоризненно сказала Соня, выходя из его комнаты.

- Так вы позовете меня?

- Позову, - проговорила она уже из коридора.

Может, Тредиаковский прав, и теперь не до церемоний? Кто знает, чем окончится их выход в свет? Но отчего-то рядом с ним ей совсем не было страшно. Она даже подумала, что ей было бы приятно... умереть в его объятиях. К примеру, если бы её ранили из такого револьвера, который она недавно держала в руках...

Григория все-таки пришлось позвать, хотя Соня и ухитрилась большую часть пуговичек застегнуть сама. Что за дурацкая мода!

Но Тредиаковский и вправду справился с пуговицами без проволочек и признался ей:

- Не сердитесь, - Софья Николаевна, - со мной это бывает. Волнуюсь перед решающим действием, вот и шучу невпопад. Давайте, я вас причешу.

- Причешите? - изумилась Соня.

- Ничего странного в этом нет. Лет пять назад, как говорится, на заре моей юности, мне пришлось изображать из себя цирюльника.

- Работая в посольстве?

- Тогда я ещё не работал в посольстве, - уклончиво проговорил он и вправду ловко управляясь с её волосами. Вам говорили, что у вас красивые волосы? Тяжелые, блестящие, - золотые! - они струятся, как живые, их хочется расчесывать без конца!

- Разве вы не говорили, что проголодались, - насмешливо напомнила Софья.

- Увы, человек несовершенен! - с сожалением проговорил Тредиаковский, заканчивая сооружение прически.

Теперь она оглядела себя в зеркале во весь рост, улыбаясь отражению обоих - Григорий нарочно подошел и стал рядом.

- По-моему, мы с вами похожи на супружескую пару, - довольно кивнул он.

- Всякие мужчина и женщина близкого возраста, идя рядом, могут походить на супружескую пару, - возразила Соня просто из чувства противоречия; она из всех сил противилась чувству, которое с некоторых пор стала овладевать ею.

Тредиаковский - её случайный попутчик, а теперь и помощник, и даже соучастник происходящих с княжною событий притягивал её к себе, заставлял о себе думать. Причем, даже чаще, чем она вспоминала, например, о своем женихе Разумовском. Почему-то она вообще почти забыла о нем!

А между тем, Тредиаковский был разодет так, что на его фоне Софья... Она чуть было не подумала о себе - терялась! - но ещё один мимолетный взгляд в зеркало сказал ей, что они и вправду выглядели, как бы это поточнее сказать, слаженно.

- К этому бы платью, да ещё и бриллианты!

Григорий одобрительно оглядел её и предложил руку.

- Револьвер у вас с собой? - спросила Соня, таким образом признаваясь, что открывала его саквояж.

- С собой, - кивнул он и, словно невзначай, приложил руку к левой стороне камзола. Но не удивился её вопросу, а посмотрел на её напряженное лицо и добавил. - Не думайте, что нападавшие прямо-таки ждут нас за дверью. И навряд ли вся полиция Дежансона в руках маркиза де Барраса. Даже наверняка не вся. Значит, они не могут совсем уж ничего не бояться. Но это не значит также, что они оставили нас в покое. Будем настороже.

При последних словах он состроил такую зверскую мину, что Соня расхохоталась. Григорий тоже улыбнулся.

- Такой вы мне нравитесь куда больше. Улыбаться. Прямо смотреть вперед и не давать врагам повода думать, будто мы их испугались.

- Да, а как мы станем обращаться друг к другу на людях? - спохватилась Соня. - На "вы" или на "ты".

- А как вам удобнее? - поинтересовался Тредиаковский.

Она замялась.

- Обычно, мне странно наблюдать, как супруги общаются друг с другом, будто на торжественном приеме, да ещё и с малознакомыми людьми. Давайте попробуем на "ты".

Он одобрительно кивнул.

- Хочу признаться, Софья Николаевна, чем больше я вас узнаю, тем больше вы мне нравитесь. Я бы хотел и впредь работать с вами в паре...

- В посольстве? - удивилась она.

Он засмеялся, и Соня опять заметила, какая славная у него улыбка.

- Зачем же в посольстве? Для начала - по спасению молоденьких девушек вроде вашей горничной, попавшей в руки негодяев.

- Вы что-то узнали об Агриппине? - с надеждой спросила Соня.

- Пока только то, что она все ещё в Дежансоне. Наверное, сынок де Баррас не хочет рисковать своей долей золота. А ну как не сегодня-завтра помрет старик-отец? Тогда вы останетесь единственной обладательницей тайны, и с вами не стоит вконец рассориться.

- Значит, Флоримон надеется, что никакой ответственности за свое злодеяние не понесет?

- За то, что он сделал с вашей служанкой? Конечно, нет. Французы вообще порой держат нас за варваров. У них ведь крепостного права нет. А доверчивость русских людей вообще вошла в притчу.

- Почему?

- Разве вы не слышали, как четверть века назад к нам в Петербург приехали полтора десятка французов. Все они представились баронами, маркизами, шевалье - то есть, аристократами, которым чинят всякое препятствие неблагодарное правительство. А как раз в это же время французская полиция разыскивала двадцать пять беглых каторжников, в связи с чем дала задание советнику французской миссии Мессельеру, поискать этих людей в России. Что вы думаете он установил?

- Неужели эти люди прятались у нас?

- Прятались - это слишком громко сказано. Они служили воспитателями в богатых дворянских домах Петербурга.

- Это было на самом деле? - не поверила Соня.

- Вы об этом не знаете, потому что вас ещё не было на свете.

- Точнее сказать, я этого не помню, потому что тогда только родилась.

- Ничего этого не было бы, если бы, благодаря нашему императору Петру Первому, Россия так слепо не преклонялась бы перед иностранцами. В цивилизованных странах никогда так не принимают чужаков, как у нас. Я читал, что в Древнем Риме на боях гладиаторов иностранцы сидели на последних скамьях. Там же, где и рабы... Простите, я сел на своего любимого конька. Всегда обидно за соотечественников, которые мало в чем уступают иностранцам...

Хотя Григорий и говорил, что пока бояться им некого, но прежде, чем выйти из номера, он выглянул в коридор, внимательно осмотрелся, прислушался, и только после этого выпустил Соню. Дверь на ключ он закрыл одной рукой, чтобы не поворачиваться к коридору спиной.

Потом повел княжну к выходу, слегка прижимая её руку к своему боку, словно успокаивая.

Но до самого ресторана они дошли без приключений, сели за столик и услужливый официант подал им листок, на котором красивым почерком, крупными буквами были написаны названия блюд.

- Чего бы и нашим рестораторам не завести такие обычаи, - посетовал Григорий.

Соня промолчала, потому что была не очень знакома с обычаями русских рестораторов.

Григорий взял в руку листок и посмотрел на Соню:

- Перечитать все, что у них есть, или будут какие-то особые пожелания?

- Предлагаю заказать то, во что труднее всего запихнуть отраву, предложила Софья.

- Ого, мадемуазель учится прямо на глазах! - одобрительно хмыкнул Тредиаковский. - Но тогда нам останутся только вареные яйца, а я хотел бы перед серьезным делом как следует поесть.

- По вам не скажешь, что вы - такой любитель поесть. Просто-таки, обжора!

- Что есть, то есть, - ничуть не обиделся Григорий. - А насчет отравителей... Ничего, находили выход и не из такого!

Он молодецки присвистнул, вызвав негодование сидящей за соседним столиком пожилой супружеской пары, и, слегка поклонившись Соне, довольно громко проговорил:

- Дорогая, я должен убедиться, что наше с тобой любимое блюдо готовят как следует!

И пошел в противоположную от входа сторону. Некоторое время спустя он появился в сопровождении ресторанного слуги, который нес поднос с большим блюдом. На нем дымились аккуратно нарезанные куски мяса. Украшали блюдо листики какой-то неизвестной Соне зелени.

Григорий от усердия суетился, казалось, даже больше подавальщика. Накладывал мясо Соне на тарелку и, увидев, что она отрезала кусочек и поднесла его ко рту, тут же стал уговаривать её, взять ещё кусочек. Она уже хотела разозлиться, высказать, что он ведет себя неподобающим образом, как Тредиаковский, склонившись над её тарелкой, вдруг сказал холодно и четко:

- Посмотрите налево, Софья Николаевна, это не Флоримон де Баррас пытается привлечь ваше внимание.

- Где? - испугалась она.

- Вон там, у колонны. Я закрывал вас собою, сколько мог, но он, кажется, не хочет угомониться. Что ж, мы его ждали.

- Вы хотите сказать, что ждали его появления?

- Конечно. Иначе, я заказал бы ужин в номер. У рыбаков есть такая уловка - ловить на живца. Не слыхали?

- По-вашему, живец - это я?

Вопрос Софьи не то, чтобы поставил Тредиаковского в тупик, но вызвал некоторое замешательство. Впрочем, с ним он быстро справился и прямо посмотрел Соне в глаза.

- Софья Николаевна, поймите, только так мы можем проникнуть в замок де Барраса и осмотреть его. Пока он здесь, пока охотится за вами... Поверьте, дорогая, я сделаю все для того, чтобы ни один волос не упал с вашей головы!

Софья так разозлилась, что даже ноздри у неё стали раздуваться в такт дыханию. Еще не понимая, что её так разозлило, она прошипела:

- С каким бы наслаждением я сейчас влепила вам пощечину!

Но Григорий не удивился, не обиделся, а с пониманием глядя ей в глаза, кивнул.

- Вы правы, это дельная мысль. Изобразите ваш гнев, Софья Николаевна, как и положено разозленной жене. Ударьте меня по физиономии и быстро идите к выходу.

- Но вы же сами сказали...

- Быстрее, прошу вас!.. Ну же, курица!

- Я - курица?

Какая-то злая сила подбросила княжну со стула. Она перегнулась через стол и влепила Тредиаковскому такую оглушительную пощечину, что он упал назад вместе со стулом. От неожиданности Соня хотела было кинуться к нему, но уловила через неплотно прикрытые ресницы его предостерегающий взгляд и быстро пошла к выходу, положившись на слова своего мнимого мужа и милость божью. Пошла прямо в лапы своего врага.

Теперь княжна поняла причину своей злости: она думала, что Тредиаковский в неё влюблен, что он приехал в Дежансон увидеть её, предмет своей страсти, а у него здесь всего лишь свои деловые интересы! В которых княжна всего лишь живец!

Она уже не думала об опасности, которой может подвергнуться, а испытывала лишь разочарование, которое ещё месяц назад показалось бы ей странным - Григорий для неё совершенно посторонний мужчина.

Она невольно убыстряла шаги, хотя ей хотелось бы вообще едва передвигать ноги, и уже проскочила входную дверь, когда чья-то цепкая рука крепко схватила её за локоть и потащила за собой.

- Оставьте меня в покое! - закричала она. - Что вам от меня нужно?

Наверное, все ещё в запале и оттого не владея собой, она с такой силой оттолкнула от себя незнакомца, - никогда прежде Соня его не видела, - что он изрядно ударился головой о стену.

- Да вы просто фурия! - он поморщился, встряхнулся, как побитая собака, и подошел к Соне совсем близко, но теперь держался настороже, чтобы проговорить сквозь зубы. - Ваш жених, Флоримон де Баррас, просил вам передать, что если сегодня вы не захотите отправиться в замок, свою служанку живой вы больше не увидите!

При слове "живой" незнакомец гнусно захихикал. И добавил, наслаждаясь растерянностью Сони.

- Странно ведет себя невеста маркиза. После его слов я представлял вас себе несколько иначе.

- А почему он сам ко мне не подошел? - спросила Соня, чтобы не молчать. - Я видела его в ресторане.

- Возможно, он считает ниже своего достоинства выдвигать вам свои требования при постороннем человеке, - пожал плечами посланец маркиза.

- И как я должна попасть в замок?

- У входа вас ждет карета.

Ехать одной в замок, из которого она вырвалась с таким трудом, Соне не хотелось. Но теперь, когда она осталась одна, что ей оставалось делать? Тредиаковский, кажется, понял, что ничем Соне помочь не может и более не стал притворяться. Просто этак ненавязчиво оставил её одну. Неужели он узнал о действительном могуществе Флоримона де Барраса и решил не вступать с ним в борьбу?

Соня тяжело вздохнула своим мыслям и позволила усадить себя в карету, где уже сидел упомянутый Флоримон.

- Ай-яй-яй, мадемуазель Софи! - нарочито укоризненно проговорил он. Неужели вы задумали бросить одну свою бедную служанку?

- Я не собиралась её бросать! - вырвалось у Сони.

- Иными словами, вы собирались её освободить? - уточнил он. - А не могу я узнать, каким образом?

- Не можете! - дерзко ответила Соня.

В это время карету качнуло. Вернее, скрипнул облучок, на котором сидел кучер.

- В чем там дело? - спросил Флоримон, на ходу приоткрыв дверцу кареты.

- Все в порядке! - ответил ему глухой голос.

- Осторожнее! - насмешливо крикнул Флоримон. - Его сиятельство везешь... Вы так уверены в себе, мадемуазель Софи, - надеетесь на помощь полиции? Или того вашего друга, которого так неразумно ударили по лицу? Должен вас огорчить. Он за вами не побежал, остался в ресторане. Наверное, обиделся.

- Я не заявляла в полицию, - хмуро бросила Соня, с опозданием думая, что напрасно доверилась Тредиаковскому, ведь именно он уговорил её не делать этого.

- Правда? - вроде приятно удивился маркиз. - А могу я узнать, почему?

- Можете, - кивнула Соня. - Я подумала, что если вы и вправду некоронованный король Дежансона, то и полиция города наверняка служит вам.

- Умненькая девочка, - одобрительно согласился Флоримон. - Как жаль, что мы не можем работать вместе с вами.

- Вы что же, передумали на мне жениться? - ехидно поинтересовалась Соня, отчего-то чувствуя под ложечкой неприятный холодок.

- Передумал, - вроде с сожалением вздохнул де Баррас. - Разве не могу я получить все золото отца, не обременяя себя супружескими узами?

- Получить? - удивилась Соня. - Вы уже знаете, как его найти?

- Я уже знаю, как об этом узнать, - засмеялся он. - Вы сами скажете мне об этом в обмен на...гм-м... обещание не подвергать вас той же экзекуции, что и вашу горничную.

- Вы не посмеете! - вырвалось у Сони.

- Еще как посмею! - откровенно расхохотался он. - Моего отца вы куда-то спрятали. Я мог бы его найти, но старик по-ослиному упрям, может промолчать и под пытками. Да и вообще, пытать своего отца... Придворные меня не поймут. Иное дело, молодое здоровое тело. Девичье... Думаю, они и сами с удовольствием в этом поучаствуют...

- Вы - ужасный человек! - воскликнула Соня. Ей в самом деле было страшно, и она говорила, что придет в голову, лишь бы не поддерживать зловещую тишину, от которой сжимается сердце. - Значит, вы и не собирались на мне жениться?

- Отчего же, собирался, но вы сами своим побегом не оставили мне выбора. Впервые из замка сбежала женщина, и если я её не верну обратно и примерно не накажу, я потеряю уважение своих людей...

Внезапно Флоримон замолчал, прислушиваясь, и с некоторой тревогой проговорил самому себе:

- Чего это вдруг Люсьен поехал другой дорогой?

Он открыл дверцу кареты.

- Люсьен! Разве я разрешал тебе менять маршрут?

- Что поделаешь, маркиз, пришлось обойтись без вашего разрешения! ответил ему веселый мужской голос.

- Ты не Люсьен!

- Вы удивительно догадливы, ваше величество! - откликнулся голос, в котором Соня с радостью узнала Тредиаковского.

Флоримон вытащил из-за пояса пистолет и стал целиться в возницу. Но поскольку карету трясло на неровной дороге, это, видимо, плохо ему удавалось.

- Гриша, берегитесь! - закричала Соня, и осеклась - так страшно взглянул на неё маркиз, вернувшийся на свое место в карете, а потом взглядом змеи приказал ей замолчать, придвигая оружие к груди княжны, там, где у неё было сердце.

Впервые она так близко почувствовала смерть. Подумать только, одно движение пальца, и Сони больше нет на свете!

Карета продолжала нестись по узким улочкам города, все больше набирая скорость. Вдруг она так резко остановилась, что Флоримона бросило на Софью, а его рука с пистолетом скользнула по её обнаженному плечу, оцарапала кожу и ударилась о противоположную стенку кареты. Раздался выстрел, и Соня от страха потеряла сознание.

Глава девятнадцатая

Очнулась она от того, что её без особой нежности били по щекам и шипели:

- Соня! Софья Николаевна! Да очнитесь же вы наконец!

Тредиаковский. Мог бы и не хлопать её по щекам так сильно!

- Слава богу, наконец-то! - обрадовался он. - Нам надо уходить, слышите. У нас в запасе всего пять минут. Впрочем, даже в этом я не уверен.

- А где Флоримон? - удивилась Соня, при помощи Григория вылезая из кареты.

- Сбежал, подлец! - досадливо буркнул Тредиаковский. - Разве мог я такое предвидеть? Карету остановили французские полицейские и заявили, что имеет место похищение. В полиции есть заявление тетки потерпевшего...

- Разве у Флоримона есть тетка? - изумилась она.

- Вряд ли Альфонсина де Шовиньи его тетка, но мне не хотелось спорить с полицией. Особенно, если они делают вид, будто соблюдают закон.

- Думаете, это были люди маркиза, одетые в полицейское платье?

- Думаю, это были полицейские в своем собственном платье. Те самые, которым маркиз де Баррас платит, чтобы они закрывали глаза на его преступления.

- Почему же они вас не арестовали?

- А вам бы этого хотелось?.. Нечего сказать, заботливая у меня супруга!.. Потому, что у меня есть некая охранная грамота, подписанная королем Франции. Арестовать человека, снабженного ею, не решились даже купленные полицейские...

Все эти вопросы Соня задавала на бегу. Тредиаковский куда-то тащил её за руку, так, что княжна поминутно спотыкалась, едва не разбиваясь о заборы и фонарные столбы. В последний момент ухитряясь их обогнуть.

- Куда мы торопимся?

- Прочь от этого места. Королевский документ защитил нас от полиции, но люди маркиза Флоримона, мягко говоря, плевали на него... Кажется, он бросил на ваше задержание все свои силы. Неужели, он так разозлился, что вы от него сбежали?

- Нет, он хочет, чтобы я показала вход в подземелье, где лежит отцовское золото.

- А не проще ли узнать об этом у отца? - продолжал допытываться Тредиаковский, впрочем не сбавляя шага и не выпуская руку Сони из своей.

- Он считает, что отец скорее умрет, чем скажет это.

- А где, вы сказали, прячется старый маркиз? - невинно поинтересовался Григорий.

- Я вам об этом не говорила. И не скажу, потому что это не моя тайна.

- Хорошо, хорошо, - неуклюже стал он успокаивать Соню. - Я ведь спросил просто так. В нашем деле никакие знания не помеха...

- Погодите, Григорий Васильевич, - задыхаясь, попросила Соня. Давайте хоть на минутку посидим на скамейке в этом парке.

Она показала на парк, ярко освещенный огнями, по которому, несмотря на поздний час, вовсю гуляли люди.

- Потерпите, дорогая, - он успокаивающе пожал её ладонь. - Осталось совсем немного.

- Немного до чего?

- До того момента, как вы, возможно, встретите свою горничную.

Наконец они остановились перед небольшим двухэтажным особняком, высокое крыльцо которого слабо освещал всего один газовый фонарь. У крыльца стояла черная, похожая на полицейскую, карета.

Завидев её, Тредиаковский невольно ускорил шаги, не замечая, что почти тащит за собой княжну. Наконец Соня выдернула у него свою руку и предложила:

- Если вам не терпится, бегите, а я пойду следом.

Григорий смутился.

- Простите, но мне так хочется поскорее узнать, что они нашли?

- Кто - они?

- Те, кто осматривал замок де Барраса, - с некоторой заминкой проговорил Тредиаковский, помогая ей взойти по ступенькам на крыльцо.

- Неужели вы так печетесь о моей горничной? - насмешливо поинтересовалась Соня.

Но Григорий ей не успел ответить, потому что на стук дверного молотка к ним вышел черноволосый мужчина лет сорока пяти с черными, торчащими в разные стороны усами и живыми черными глазами.

- Мсье Грегуар! И вы, Прекрасная Дама! Прошу вас, входите, мы вас ждем.

- Вы меня ждете? - удивилась Соня: похоже, в последнее время только это ей и оставалось.

- Да, мы, - подтвердил брюнет. - Ведь как только маркиз Флоримон де Баррас предстанет пред королевским судом, именно вы - мы все на это надеемся - будете основным свидетелем на процессе. Вы и ваша бедная служанка. К сожалению, мы опоздали - больше никого из девушек в замке не оказалось.

Он провел их в большую комнату, в которой сидело ещё четверо людей, одетых в форму французских гвардейцев. Чуть поодаль на диване лежал какой-то большой сверток.

- Здравствуйте, мадемуазель, - встали они при виде Сони. Здравствуйте, Грегуар!

Между тем, глаза Софьи упорно обращались к свертку, пока она не поняла, что это - завернутый в шерстяное одеяло человек. Она перевела вопросительный взгляд на мужчину, который открывал им дверь.

- Это ваша служанка, мадемуазель. Мы нашли её, обнаженную, в комнате, дверь которой можно было открыть лишь снаружи...

- Я тоже видела такую дверь, - кивнула Соня. - Мне можно посмотреть... на мою горничную?

- Конечно, мадемуазель, ведь это ваша служанка. Только она спит. Не проснулась даже, когда мы открыли дверь и сняли с неё цепь.

- Цепь? - ужаснулась Соня. - Вы хотите сказать, что она была закована в кандалы?

- Всего лишь за одну ногу. Что-то вроде ножного браслета. Судя по всему, его использовали довольно часто...

Да, это была Агриппина. Очевидно, ей не давали мыться, так что от неё исходил резкий запах немытого тела и ещё чего-то, чему княжна не могла подобрать названия. Бедная девчонка! Она так любила чистоту, что порой ей влетало за это от покойной Марии Владиславны.

- Опять мылась? - порой возмущалась та. - Можно подумать, тебя не из грязной деревеньки привезли, а из какой-нибудь...

Тут княгиня не находила слов, с чем сравнить такое пристрастие простой служанки к чистоте.

- И не грязная наша деревенька! - огрызалась та. - Мы вон каждую субботу в баньке паримся. Да и так, то у реке ходим по теплу, то из ведра обливаемся.

- Неужто и тебя к сему Луиза склонила?

- Зачем - Луиза? Я про неё и не знала такое. У меня батюшка кажное утро выйдет на двор босой, в одних портках, перекрестится на восток, да и жах! На себя ведро воды...

Почему именно сейчас это Софье вспомнилось? Из-за дорожек, которые оставили на лице девчонки пролитые слезы? Из-за спутанных прядей волос, которые наполовину закрывали её лицо?

Она прислушалась к негромкому разговору, который вели между собой четверо французов и Григорий. По-французски - Грегуар.

- Ни вашей Барбары мы не нашли, ни Эмиля - доверенного лица маркиза. Наверное, именно он увез девушку. Правда, по словам нашего агента, мог сделать это лишь накануне вечером. Мы арестовали Альфонсину де Шовиньи. Старая карга отказалась говорить, а вот её служанка Жавотта поведала, что её хозяйка зачем-то ходила в подвал, вроде носила туда еду. Потом она заснула и ничего не помнит, но когда проснулась и из любопытства спустилась в подвал - там никого не было. Служанка думала, что в подвале держали какую-то собаку. Там тоже оказалась цепь. С ошейником, как она думала.

Тредиаковский сидел, понурив голову и свесив руки между колен. Таким обескураженным Соня его не видела.

- И куда ты думаешь, Шарль, он повез Варвару?

- Да тут и думать нечего - в Марсель. Порт большой, у Флоримона там друзей-товарищей не счесть. Особенно среди моряков и работорговцев. Сколько раз мы прослеживали его путь до Марселя, а в самом городе он словно растворялся. Без следа. Девушек передавали с рук на руки, пересаживали из кареты в карету, а когда кто-нибудь из наших ребят пытался к этой цепочке приблизиться... Двое наших лучших ребят поплатились за свою смелость головой.

- Да, как ни крути, придется мне ехать в Марсель. Кто знает, может, мне удастся к ним подобраться.

- Я бы тебе этого не советовал, - покачал головой тот, кого звали Шарлем. - Одному, в чужом городе. Конечно, я дам тебе адрес своего друга, марсельского ажана36, но вряд ли он тебе поможет - насколько я знаю, у него у самого людей не хватает... Смирись, девушка для тебя потеряна.

Соню неприятно кольнули слова "для тебя". Неужели в поисках Вареньки Шаховской у Григория личный интерес.

- Не могу, - глухо проговорил он, - я дал слово самой императрице, что верну Варвару родителям. Она у них единственная дочь.

Он поднялся из-за стола и окинул взглядом присутствующих.

- Простите, господа, но я должен наедине поговорить с мадемуазель Софи.

- Пожалуйста, в доме семь комнат, и все свободные! - Шарль сделал приглашающий жест; то ли это был его дом, то ли он попросту был старшим по званию в группе французских полицейских и потому принимал все решения единолично.

- Пойдемте, Софья Николаевна, - проговорил Тредиаковский, - мне надо сказать вам пару слов.

Он предложил ей руку, и они пошли по коридору, чтобы зайти в одну из комнат, в которой горел канделябр со свечами, а на небольшом столике, возле которого стояли два глубоких кресла, был приготовлен поднос с кофейником и крошечными бутербродами.

- Садитесь, моя дорогая, - Григорий придвинул кресло несколько растерянной Соне - уж больно ласковым был голос мужчины. - В ресторане, куда я вас недавно пригласил, нам так и не удалось поесть. Но Шарль, как гостеприимный хозяин, позаботился о нас, так отчего бы не воспользоваться этим?

Он снял с подноса чашки, тарелки и ловко сервировал стол, так что Соня и не успела предложить свои услуги. Впрочем, она была так растеряна, что и мысли её, и действия несколько замедлились против обычного.

- Софья Николаевна, - начал он, пристально глядя ей в глаза, - я очень виноват перед вами.

- Виноваты? - растерянно переспросила она. - Но в чем?

- Например, в том, что я использовал вашу беду в своих целях. Или в том, что назвался не своей фамилией. Или в том, что позволил себе... полюбить вас, не имея на это никакого права. Я пообещал помочь вам перепрятать ваше золото в надежное место, с тем, чтобы после перевести их в деньги или недвижимость...

- Погодите, Григорий Васильевич, Гриша... вы смешали в кучу все, даже... свою любовь ко мне. Хотите сказать, что деньги, ваше инкогнито и... чувства стоят в одном ряду?

- Что вы, Сонюшка, простите, Софья Николаевна, я проговорил это скороговоркой, можно сказать, вывалил лишь потому, что вскоре нам предстоит расстаться, и я не решусь сказать вам о своих чувствах отдельно, так что вы никогда о том не узнаете... Впрочем, может, это и к лучшему!

- К какому - лучшему?! - возмутилась Соня, в момент забыв про всю свою робость. Лишь мелькнула у неё мысль: "Ого, ваше сиятельство, растете на глазах!" - Хотите сказать, что будет лучше, если два любящих человека навеки расстанутся, не узнав в друг друге свои половинки?

- Если я правильно понял, - проговорил он чуть дрогнувшим голосом, вы тоже любите меня?!

Они оба, не сговариваясь, поднялись с кресел и протянули друг к другу руки. И прильнули, на время забыв обо всем.

- Боже, как я несчастлив! - горестно проговорил он, с трудом оторвавшись от губ Сони. - Едва нашедши вас, моя любовь, я вынужден расстаться неизвестно, на какое время! Но вы не печалься, я попрошу Шарля, он сделает все, как надо, поможет забрать ваше золото. Я расскажу ему, как это сделать. Кстати, я узнал, ваш жених Леонид Разумовский теперь на хорошем счету, работает в Стокгольме. Шарль посадит вас на пароход и вы сможете привезти свое богатство прямо графу в руки!..

- Но я не хочу! - вскричала Соня. - Я не хочу ехать ни в какой Стокгольм.

- А что вы хотите?

- Поехать с вами в Марсель!

Он решительно отодвинул княжну от себя.

- Об этом не может быть и речи!

- Но почему? Почему?! Разве вы не говорили сами, что мы вполне можем работать вместе. Что я легко всему учусь. Что мы понимаем друг друга с полуслова. А если Вареньку к тому времени, как вы приедете, успеют куда-нибудь увезти, продать? А вдруг её будут держать где-то, куда сможет проникнуть только женщина?

- Соня! Вы, простите за прямоту, существо домашнее. Вы не умеете быстро бегать. Прыгать с высоты. Драться. Использовать оружие. О, да всего не перечислишь, это целая наука! Вас ждет прекрасное будущее - быть женой молодого красивого генерала, который, тем не менее, может и не принимать участия в военных баталиях.

- Я поеду с вами в Марсель!

- Однако, вы упрямы. А как же ваша служанка? Мы не сможем взять её с собой.

- Я уже обо всем подумала: мы оставим её в деревне у вдовы Фаншон. Там, где сейчас Антуан де Баррас. В конце концов, это его сыночек надругался над бедной девушкой. Пусть теперь папенька искупает вину перед Агриппиной.

- Однако, вы распорядились! - фыркнул Тредиаковский, или как там его зовут на самом деле! - Пожалуй, в вас можно разглядеть неплохие задатки для той работы, которой я принужден судьбой заниматься.

- Можно подумать, вам она не нравится.

- В том-то и беда, что нравится! Надо сказать, я на неплохом счету у князя Н., - по-мальчишески похвастался он. - Впрочем, вам пока не стоит знать его подлинное имя.

- Значит, мы едем вместе? - утвердительно проговорила Соня, с радостью отмечая его "пока".

Пока не скажет, но когда-нибудь потом... Значит, он тоже не хочет расставаться с нею! Внутренний голос что-то ещё пытался бурчать о приличиях, о том, что молодой незамужней девице не к лицу... Но все существо её пело: в Марсель! Она поедет в Марсель!

1 Почетное наименование отборных воинских частей 1 высший свет

2 книга с текстами церковных служб, молитвами

3 (фран.) авантажный - производящий благоприятное впечатление внешностью

4 предполагаемое умение человека летать

5 (фран.) навязчивая, маниакальная идея

6 применение в споре словесных ухищрений, формально кажущихся правильными

7 многолетнее растение, корень которого напоминает человеческую фигуру; в древности считалась обладающей магической силой

8 льстить, восхвалять

9 Офицерское звание в российской армии 18 века, следующее за капитаном

10 низшее придворное звание

11 известные мужские духи

12 богач-выскочка

13 Шлезвиг-Гольштейн, земля в Германии

14 Франкмасоны - тайная религиозная организация с утопической целью объединения человечества всех религий в одном религиозном братском союзе

15 (лат.) человеку свойственно ошибаться

16 Речь о Екатерине 1, жене Петра 1

17 спальный халат

18 то же, что гипноз

19 Персонажи греческой мифологии

20 (лат.) всегда в движении

21 погреб

22 французский писатель, символ патологического стремления к жестокости, наслаждения чужими страданиями

23 (фран.) выйдите на минутку, мне надо с вами поговорить

24 В греч. мифологии скульптор, влюбившийся в созданную им скульптуру

25 (фр.) - уродина

26 (фран.) - входите

27 (фран.) - публичное оскорбление, позор

28 стихи Ф.Дмитриева-Мамонова

29 перлюстрировать - просматривать переписку с целью надзора

30 (нем.) - мой бог

31 (фран.) - берегись

32 Срочная, идущая безостановочно до места назначения

33 Один из религиозных праздников, отмечается 7 апреля,

34 (лат.) - Цезарю подобает умереть стоя

35 В греческой мифологии многоглазый великан, стерегущий возлюбленную Зевса Ио; бдительный страж

36 полицейский чин во Франции